С начала 1990-х годов наметился значительный прогресс в исследовании советско-югославского конфликта 1948 г., и в том числе его влияния как на характер отношений внутри советского блока, так и на усилившееся к концу 1940-х годов межблоковое противостояние. Гораздо хуже на сегодняшний день изучены обстоятельства примирения в 1954 - 1956 гг. партийно-государственных элит СССР и ФНРЮ, равно как и сопровождавшееся резкими колебаниями развитие двусторонних отношений в последующие несколько лет.

Существующий в науке пробел тем существеннее, что в период, наступивший после смерти Сталина, югославское направление, безусловно, было одним из важнейших во внешней политике СССР. Оказавшись перед необходимостью подвести некоторые внешнеполитические итоги сталинского правления и наметить программу действий на будущее, преемники "отца народов" были вынуждены признать безрезультатность массированной антиюгославской кампании, в ходе которой страна, к 1948 г. дальше других продвинувшаяся на пути "строительства социализма", была вдруг не только отлучена от "народно-демократического" лагеря, но и объявлена находящейся во власти "шпионов и убийц". Чем более шумной становилась антиюгославская истерия вовне страны, тем более твердую опору обретал режим Тито изнутри, поскольку острые межнациональные противоречия отступали в условиях внешнего вызова на второй план. В Москве в той или иной мере это начали осознавать. Показательно весьма откровенное признание В. М. Молотова, сделанное на июльском пленуме ЦК КПСС 1953 г.: "Поскольку нам не удалось решить определенную задачу лобовым ударом, то следует перейти к другим методам" [1. С. 164 - 165]. Титовский режим, не только активизировавший к тому времени контакты с Западом, но и образовавший вместе с Грецией и Турцией ассоциированный с НАТО Балканский пакт, продолжал рассматриваться как недружественный СССР, однако задачи укрепления советского влияния в Юго-Восточной Европе и ослабления напряженности на границах соцлагеря вынуждали к компромиссу. При определении внешнеполитических приоритетов СССР на новом этапе признавалось необходимым восстановить и нормализовать отношения с Югославией "как с буржуазным государством". При встречном движении со стороны руководства

Стыкалин Александр Сергеевич - канд. ист. наук, старший научный сотрудник Института славяноведения РАН.

стр. 95

ФНРЮ, заинтересованного в оживлении экономических связей с СССР и рассчитывавшего на содействие Москвы в урегулировании триестского вопроса, эта задача в 1953 - 1954 гг. была успешно решена.

Вместе с тем логика развития отношений между родственными коммунистическими режимами заставляла не только Москву, но и Белград не останавливаться на достигнутом. Для маршала Тито, вовсе не жаждавшего вновь оказаться в роли кремлевского вассала, готовность к сотрудничеству с СССР могла послужить инструментом давления на Запад в целях достижения более выгодных условий получения кредитов, а потому, хотя и не без оглядки на западные державы, он склонялся к активизации переговорного процесса с Москвой. В Кремле, в свою очередь, считали, что дружба с Югославией не только значительно укрепит стратегические позиции СССР на Балканах, но гарантирует прорыв в Средиземноморье. Учитывалось и то, что режим Тито, успешно выдержав натиск СССР, завоевал немалый авторитет на международной арене (в том числе среди стран "третьего мира"). В силу этого опасения "потери лица" в результате далеко идущих уступок недавнему заклятому врагу отступали на задний план перед соблазном использовать союз с Югославией не только при решении оборонно-стратегических задач, но и в интересах упрочения руководящих позиций СССР как в мировом коммунистическом, так и в "национально-освободительном" и "антиимпериалистическом" (в соответствии с официальными идеологемами Москвы) движении.

Белградская встреча лидеров СССР и ФНРЮ 27 мая - 2 июня 1955 г. продемонстрировала, таким образом, стремление руководства КПСС пойти на гораздо более решительное, чем предполагалось в 1953 г., сближение с режимом Тито. Правда, единства мнений в вопросе о пределах сближения с Югославией в Кремле не было - достаточно сказать об особой позиции Молотова, упорно противившегося сотрудничеству по партийной линии и планам вовлечения Югославии в советский блок. Кроме того, долгое время существовала возможность использовать югославский вопрос во внутриполитической, чаще всего подковерной, борьбе, резко обострившейся в кремлевских коридорах после смерти Сталина. При этом югославская карта разыгрывалась сугубо прагматически, в зависимости от определенных конъюнктурных интересов. Так, при устранении летом 1953 г. Л. Берии ему вменялась в вину именно попытка установления (минуя ЦК) сепаратных связей с "врагами СССР Тито и Ранковичем". Но на июльском пленуме ЦК КПСС 1955 г. Молотов был подвергнут жесткой проработке, напротив, за противодействие сближению с Югославией. К этому времени в руководстве СССР возобладала точка зрения на Югославию как на государство, продвигающееся к социализму, при том, что сформировавшаяся в условиях изоляции от "народно-демократического" лагеря концепция самоуправления вызывала в Москве критику из-за серьезных отступлений от образцовой советской модели. Со второй половины 1955 г. активизируются двусторонние экономические и культурные связи. Развернувшийся процесс сближения СССР и ФНРЮ достиг своей кульминации в июне 1956 г., когда И. Броз Тито совершил 20-дневную поездку по СССР. Многотысячный митинг советско-югославской дружбы на московском стадионе "Динамо" 19 июня призван был символизировать полное преодоление взаимного недоверия. В угоду сближению с Тито в Москве готовы были даже пойти на существенные кадровые перестановки. Так, буквально в день приезда Президента ФНРЮ происходит "смена караула" на Смоленской площади - стопроцентного ортодокса и консерватора В. М. Молотова,

стр. 96

упорно продолжавшего сохранять особую позицию в югославском вопросе, заменил более молодой, либеральный (конечно, по кремлевским меркам) и мобильный Д. Т. Шепилов, имевший репутацию главного интеллектуала партии.

Весной 1956 г. в Москве не слишком форсированно, но все же прорабатывалась новая концепция внутриблоковой политики, призванная отразить специфику отношений как с великой дальневосточной коммунистической державой -Китаем, так и с относительно небольшой, но внешнеполитически значимой Югославией. Надо было так адаптировать фразеологию XX съезда к внешней политике, чтобы она не только не помешала СССР сохранить завоеванные при Сталине позиции в Восточной Европе, но и позволила бы приумножить их за счет возвращения ФНРЮ в советский лагерь. Формула съезда о многообразии путей перехода к социализму была нацелена на решение именно этой сверхзадачи, уже сама постановка вопроса была актуальна из-за невозможности подвести под общий ранжир не только КНР, но и Югославию. Формальное упразднение Коминформа в апреле 1956 г. также явилось жестом доброй воли, адресованным Тито, ведь в грубой антиюгославской кампании, развязанной Сталиным в 1948 г., именно Коминформ был главным инструментом советской политики. Образовавшийся с его ликвидацией вакуум надо было чем-то заполнить, найти новые формы советского контроля над Восточной Европой, однако весной 1956 г. в этом вопросе не было ясности. Ждали итогов встречи с Тито в Москве. Визит президента Югославии вопреки обилию фанфар лишь в малой степени оправдал ожидания. Тито, вкусивший за годы опалы щедрых западных вливаний в экономику своей страны, был не прочь торговать и даже дружить с Москвой на выгодных условиях, но явно не хотел подставить шею под кремлевский поводок, вновь, как и годом ранее на встрече в Белграде, отказавшись от заключения с СССР политического договора, ко многому обязывающего. Подписанная 20 июня Декларация о межпартийных отношениях была явно компромиссной со стороны КПСС, в ее основе лежал вариант, предложенный Союзом коммунистов Югославии (СКЮ). При утверждении ее на Президиуме ЦК КПСС было принято решение "сказать югославским товарищам, что мы не удовлетворены текстом декларации, но спорить не будем" [2. Ф. 3. Оп. 14. Д. 35. Л. 2. Протокол N 24 от 19 - 20 июня 1956 г.]. На несоответствие всей стилистики этого документа привычным представлениям о характере отношений внутри мирового коммунистического движения обращалось внимание и с югославской стороны. Так, по справедливому наблюдению посла ФНРЮ в СССР В. Мичуновича, отраженному в его дневнике, в нем и речи не было ни об идеологическом единстве, ни о социалистическом лагере [3]. Как бы там ни было, советско-югославскую декларацию отнюдь не собирались положить в основу новой доктрины восточноевропейской политики Кремля, что выяснилось уже на рабочей встрече лидеров стран "народной демократии" в Москве сразу после отбытия Тито из СССР. Чтобы в корне пресечь любую попытку извлечения в других странах региона нежелательных для Москвы выводов из этого документа, "русские... ясно дали понять лидерам стран лагеря, что то, что они подписали с Тито, не имеет значения для политики СССР по отношению к государствам и коммунистическим партиям стран лагеря" [3. S. 93].

Познаньские волнения в Польше 28 июня 1956 г. и активизация в те же самые дни внутрипартийной оппозиции в Венгрии усилили обеспокоенность Н. С. Хрущева и его окружения немалым влиянием югославского примера на те силы в Восточной Европе, которые были явно не удовлетворены избранным

стр. 97

темпом и характером десталинизации в СССР. (А надо сказать, что сообщения о тесных связях югославских дипломатов с венгерской оппозицией стали общим местом в донесениях посольства СССР из Будапешта [4].) В закрытом письме ЦК КПСС компартиям от 13 июля был сделан акцент на разногласиях с СКЮ, подвергнуты критике претензии югославов на слишком большую самостоятельность [2. Ф. 3. Оп. 14. Д. 37. Л. 23]. "Кажется, они уже раскаялись, что подписали эту декларацию", - записал Мичунович еще 3 июля под впечатлением от постановления ЦК КПСС "О преодолении культа личности и его последствий", воспринятого как шаг назад в сравнении с XX съездом, и от своих непосредственных контактов с кремлевской элитой, с некоторой стыдливостью отзывавшейся о советско-югославской декларации [3. S. 97]. В Кремле, однако, еще не потеряли терпения - слишком велико было стратегическое значение Югославии. Ради укрепления в Средиземноморье стоило поработать. Попытки "образумить" Тито были предприняты Хрущевым в ходе сентябрьских - октябрьских встреч в Югославии и в Крыму. ФНРЮ сравнили с солдатом, идущим "не в ногу" со всей ротой (т. е. содружеством стран, строящих социализм), просили воздержаться от проявления симпатий к оппозиционерам в странах Восточной Европы и урегулировать отношения с венгерским руководством, проявившим особую активность в ходе кампании 1948 - 1949 гг. (см. из опубликованных документов: [5]). Тито принял у себя в Белграде венгерского партийного лидера Э. Гере, однако возвращение последнего в Будапешт 23 октября совпало с началом мощного восстания, для подавления которого были приведены в действие советские войска, что лишь усилило ожесточенность повстанческого сопротивления.

Руководство СКЮ после нескольких дней ожиданий 29 октября в письме венгерским лидерам [6. 141 - 142. о] солидаризировалось с курсом нового правительства И. Надя на расширение национального суверенитета¹ . Одновременно была выражена озабоченность в связи с угрозой анархии и возможными выступлениями реакции. Главная вина за создавшееся положение была возложена на прежнее руководство, своей политикой подорвавшее веру многих трудящихся в социализм (что нанесло урон интересам сил социализма во всем мире). Поддержав И. Надя в его решимости опереться на возникшие в те дни рабочие советы, Тито в то же время довольно скептически отнесся к идее восстановления многопартийности в Венгрии, поскольку речь могла в перспективе идти об утрате коммунистами власти.

В последующие дни обеспокоенность югославских лидеров происходящим в соседней стране усилилась (Надь, по их мнению, расчистил дорогу настоящей "контрреволюции"). К границе с Венгрией были подтянуты югославские войска. В ночь со 2 на 3 ноября на о. Бриони в Адриатике Тито, приняв Хрущева, дал согласие на советскую военную акцию в целях приведения к власти более надежного правительства (предложенная югославами в качестве его главы кандидатура Я. Кадара не вызвала возражений советской стороны). Тито также выразил готовность, связавшись с Надем, склонить его подать в отставку, что

¹ Правда, в других заявлениях, относящихся к тем же дням, оно предостерегало от излишней торопливости с выдвижением требований о незамедлительном выводе советских войск, ибо это могло бы привести к нарушению межблокового равновесия, дестабилизации в регионе, что коснулось бы и Югославии. Надежды некоторых венгерских политиков на создание нейтрального блока с участием Венгрии и Югославии были, таким образом, иллюзорны уже в силу югославской позиции.

стр. 98

облегчило бы реализацию советских планов, единственно способных, по его мнению, спасти "завоевания социализма" в Венгрии [7].

Неудача с нейтрализацией Надя, успевшего до своего укрытия в югославском посольстве осудить по радио военное вмешательство СССР, стала источником новых осложнений в советско-югославских отношениях. То же самое можно сказать про действия советских спецслужб по переправке Надя и его людей в Румынию 22 ноября вопреки договоренностям с руководством ФНРЮ [8]. Блюдя престиж своей страны как независимой, Тито отмежевался от устроителей неблаговидной акции, а еще до этого, выступая 11 ноября на партактиве в Пуле, к острому раздражению Москвы назвал венгерский кризис следствием советской политики (неравноправные отношения в лагере не могли не вызвать антисоветских настроений). Использование советских войск для подавления демонстрации 23 октября он счел грубой ошибкой. С другой стороны, он осудил И. Надя за уступки реакции и выразил готовность поддержать правительство Кадара - надо было каким-то образом оправдать свое согласие с интервенцией 4 ноября, учитывая, что факт тайной брионской встречи мог быть предан гласности советской стороной. Возникшая межпартийная полемика не ограничилась закрытой перепиской [2. Ф. 89. Пер. 45], перекинулась в прессу [9. 1956. 19, 23 XI]. В связи с венгерскими событиями Москва обвиняла Белград в умышленном создании затруднений правительству Кадара, в неспособности отмежеваться от попыток реакции использовать югославский пример в интересах борьбы против социализма.

7 декабря второе лицо в СКЮ Э. Кард ель, выступая в Союзной скупщине, назвал "революционную борьбу" в Венгрии "первым крупным примером насильственного сведения счетов с теми преградами для дальнейшего развития социализма, которые являются продуктом окрепшей бюрократической политической системы", вызывающей в обществе "бессознательное стихийное возмущение" (полностью опубликовано: [10. 1956. N 18. С. 35 - 51]). Альтернативой этой системе Кардель считал противостоявшие кадаровской власти рабочие советы - выросшую на венгерской почве единственную реальную, по его мнению, "социалистическую силу, которая, вероятно, очень скоро избавилась бы от чуждых антисоциалистических влияний, если бы взяла на себя главную ответственность за власть на предприятиях". Силовые действия СССР по свержению правительства И. Надя, на его взгляд, могли бы быть оправданы лишь, если бы привели к изменению политической системы, тормозящей социалистическое развитие, в противном же случае история осудит акт военного вмешательства. Дальнейшее же присутствие советских войск в Венгрии югославские лидеры в любом случае считали фактором, не благоприятствующим урегулированию конфликта.

Программная речь Карделя, распространенная югославской делегацией в ООН, вызвала критику со стороны СССР, хотя и довольно сдержанную [11]. Давая отпор "неверным утверждениям" югославов, руководство КПСС считало, однако, необходимым держаться в полемике спокойного тона, не обостряя отношений по государственной линии и продолжая поддерживать контакт по партийной линии, отмечалось в начале декабря в письме чехословацкому лидеру А. Новотному [2. Ф. 3. Оп. 14]. В Москве исходили из того, что "при нынешнем положении развитие советско-югославских отношений по государственной линии неизбежно должно сопровождаться принципиальной борьбой против концепций и взглядов югославского руководства как мелкобуржуазной, националистической идеологии", необходимо всячески препятствовать попыткам

стр. 99

югославов навязать свои порочный путь странам народной демократии и отколоть их от Советского Союза" [2. Ф. 5. Оп. 28. Д. 405. Л. 104,154. Политический отчет посольства СССР в Югославии за 1956 г.]. С другой стороны, следовало "поддерживать с Югославией нормальные отношения, не допуская превращения ее во враждебное социалистическому лагерю государство" [2. Ф. 5. Оп. 28. Д. 405. Л. 154]. Из "ревизионистских" концепций югославских руководителей, из отрицания ими деления мира на империалистическую и социалистическую мировые системы, по мнению советских внешнеполитических экспертов, логически вытекало стремление Югославии извлечь из противоречий между двумя лагерями максимальные политические и экономические выгоды для себя, сохранив при проведении политики лавирования независимость от империалистического лагеря [2. Ф. 5. Оп. 28. Д. 405. Л. 94]. Это стремление предполагалось использовать в интересах СССР. Что же касается идей рабочих советов и рабочего самоуправления, то в одной из записок, подготовленных для ЦК, не без оснований отмечалось, что "идеи "непосредственной демократии" предназначаются югославами больше на экспорт, нежели для внутреннего потребления. У себя в стране югославы всемерно усиливают госаппарат", а иногда сами признают отрицательные последствия практического осуществления своих идей [2. Ф. 5. Оп. 30. Д. 229. Л. 132].

Таким образом, в Москве ни в коей мере не хотели создавать видимость возвращения к ситуации 1948 г. В закрытой межпартийной переписке и беседах с советским послом Н. П. Фирюбиным югославские лидеры, рассчитывавшие на продолжение выгодного для них экономического сотрудничества и, конечно, не желавшие вновь оказаться в положении изгоев в мировом коммунистическом движении, получали заверения в том, что возврат к прошлому невозможен, и с советской стороны будут приложены усилия для устранения возникших наслоений. (В реальности, однако, политические осложнения не могли не сказаться на экономических связях, что проявилось в отсрочке предоставления Югославии выгодных кредитов и отказе от обещанной помощи в строительстве алюминиевого завода.)

Готовность приложить усилия для преодоления разногласий проявлялась и с югославской стороны. В переписке с Москвой Тито и его соратники, заявляя свое право на проведение самостоятельной, внеблоковой политики, вместе с тем всячески открещивались от претензий на лидерство в коммунистическом движении, отрицали свое стремление навязать другим собственный путь строительства социализма. С другой стороны, выражалось неудовольствие попытками некоторых компартий опорочить (не без ведома КПСС) югославский опыт строительства социализма, принизить авторитет СКЮ. В некоторых выступлениях прессы и публичных заявлениях ряда идеологов СКЮ югославская сторона иногда выходила за рамки критики, звучавшей в межпартийной переписке. Так, тяготевший к "правому уклону" в СКЮ В. Дедиер, выступая в мае 1957 г. в Швеции, говорил об империалистических тенденциях в политике СССР, о растрате советскими лидерами громадного морального капитала русской революции. Все разговоры о многообразии путей к социализму явились, по его мнению, лишь тактическим маневром, курс на десталинизацию был основан на холодном расчете, однако Хрущев и его окружение не достигли желаемого и, столкнувшись после открытия шлюзов с более сильной общественной реакцией, чем ожидалось, были вынуждены возвратиться к привычному, более жесткому курсу [2. Ф. 5. Оп. 30. Д. 224. Л. 201 - 204].

стр. 100

Взаимная критика, подчас довольно острая, не воспрепятствовала, однако, действительным усилиям обеих сторон по преодолению конфликта. 1 - 2 августа 1957 г. Хрущев и Тито встретились в дружеской обстановке в Румынии, впервые после ноября 1956 г. Новые осложнения в отношениях КПСС и СКЮ возникли вследствие отказа югославов участвовать в ноябре 1957 г. в московском Совещании компартий социалистических стран и поставить свою подпись под ее итоговой Декларацией, а еще более после принятия весной 1958 г. новой Программы СКЮ, признанной в СССР ревизионистской. Критика югославского "ревизионизма" достигает своей наивысшей в послесталинский период отметки весной - летом 1958 г. Югославская модель самоуправления отождествлялась со "стихийностью и самотеком" в социалистическом строительстве, отрицанием руководящей роли партии и диктатуры пролетариата, апологией мирного врастания элементов капитализма в социализм. Согласно оценке КПСС, выраженной в одном из внутрипартийных документов, "СКЮ не является марксистско-ленинской рабочей партией. Это скорее мелкобуржуазная партия с преобладанием крестьянских тенденций" [2. Ф. 5. Оп. 33. Д. 94. Л. 182]. В дальнейшем критика идет на спад. Как отмечалось в другом документе ЦК КПСС, относящемся к апрелю 1959 г., "нет необходимости уделять в нашей печати много внимания политике руководства Югославии. Больше того, повышенное внимание к Югославии отвечало бы интересам югославских руководителей, желающих, чтобы о их политике и идеологии много писали, чтобы их политика занимала все более видное место, что не отвечает ни удельному весу Югославии на международной арене, ни влиянию югославских руководителей в международном рабочем и коммунистическом движении" [2. Ф. 5. Оп. 33. Д. 99. Л. 90. Обзор "Ревизионистское извращение теории и практики марксизма-ленинизма"]. Как бы то ни было, критика югославского пути к социализму нашла отражение в итоговом документе московского Совещания компартий 1960 г., звучала в некоторых выступлениях советских лидеров как на съездах зарубежных компартий, так и на внутрипартийных форумах. Например, в конце января 1962 г. М. А. Суслов на совещании преподавателей-обществоведов говорил о том, что руководство СКЮ "не только не отказывается от своей ревизионистской программы, но и усиленно рекламирует ее" [10. 1962. N 3]. Однако в мае того же года Н. С. Хрущев, выступая в Болгарии, отметил, что сейчас у СССР сложились с Югославией "нормальные, более того, хорошие отношения" [9. 1962. 17 V]. Причина такого поворота заключалась не столько в высокой оценке руководством СКЮ решений XXII съезда КПСС (1961 г.) об углублении десталинизации, сколько в однозначно заявленной Тито готовности встать на сторону КПСС в наметившемся к этому времени конфликте с КПК. Начало возымело продолжение. Посетив 20 августа - 3 сентября 1963 г. Югославию, Хрущев, по некоторым сведениям, настолько увлекся моделью самоуправления, что после возвращения распорядился всерьез заняться изучением югославского опыта в целях внедрения элементов самоуправления на советских предприятиях. Правда, отвечавший за связи с соцстранами секретарь ЦК КПСС Ю. В. Андропов, всегда скептически относившийся к югославской модели, не торопился выполнять это поручение. С отставкой Хрущева в октябре 1964 г. оно отпало само собой [12. С. 81 - 82].

В эпоху Л. И. Брежнева советско-югославские отношения в целом отличались стабильностью и устойчивостью при сохранении некоторой дистанции СФРЮ от социалистического лагеря и признании со стороны КПСС права Юго-

стр. 101

славии на свои путь к социализму как порождение конкретных и неповторимых специфических условий. Однако это уже предмет другой статьи.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Известия ЦК КПСС. 1991. N 1.

2. Российский государственный архив новейшей истории (РГАНИ).

3. Micunovic V. Moskovske godine 1956/1958. Zagreb, 1977.

4. Советский Союз и венгерский кризис 1956 года. Документы. М., 1998.

5. "Есть один путь к социализму, но могут быть разные методы, разные формы". Записки Н. С. Хрущева в Президиум ЦК КПСС // Источник. 2003. N 6.

6. Top secret. Magyar-jugoszlav kapcsolatok 1956. Dokumentumok. Budapest, 1995.

7. Гибианский Л. Я. Н. С. Хрущев, И. Броз Тито и венгерский кризис 1956 года // Новая и новейшая история. 1999. N 1.

8. Стыкалин А. С. Прерванная революция. Венгерский кризис 1956 года и политика Москвы. М., 2003.

9. Правда.

10. Коммунист.

11. Румянцев А. Социалистическая действительность и "теории" тов. Э. Карделя (По поводу выступления Э. Карделя на сессии Союзной народной скупщины в Белграде 7 декабря 1956 ".) // Коммунист. 1956. N 18.

12. Бернов Ю. В. Записки дипломата. М., 1995.