Предметом данного обзора являются обобщающие труды по истории Германии периода нацистской диктатуры. Речь идет о получивших значительный общественный резонанс монографиях И. Дюльфера, Б. Ю. Вендта, Л. Хербста, К. -Й. Хуммеля ¹ , увидевших свет в 1992 - 1998 гг., то есть в принципиально новой исторической и историографической ситуации, которая возникла после объединения Германии. Содержание монографий позволяет выявить современный уровень и определенные тенденции развития германской историографии "третьего рейха "

Рассматриваемые работы принадлежат признанным авторитетам в исследовании нацистского режима. Вендт, Дюльфер и Хербст - профессора ведущих немецких университетов (соответственно Гамбурга, Кельна и Гумбольдтовского университета в Берлине), Хуммель руководит находящейся в Бонне Комиссией по современной истории. Ученые принадлежат к послевоенному поколению немецкой интеллигенции. Помнит "третий рейх" только Вендт, который в год капитуляции Германии заканчивал начальную школу. Хербста и Дюльфера конец войны застал двухлетними детьми, а Хуммель родился спустя год после образования ФРГ.

Эти историки представляют направления, основные научные (да и политические) установки которых далеко не всегда совпадают. Их учителями были исследователи, стоявшие у истоков разработки проблематики нацистского режима. Дюльфер начинал под руководством А. Хильгрубера, Вендт является одним из ярких представителей школы Ф. Фишера. Хербст в течение многих лет сотрудничал с М. Брошатом, возглавлявшим Институт современной истории (Мюнхен).

Публикации несхожи по объему: от 740 (Вендт) до 250 страниц (Дюльфер). Предназначены для различных категорий читателей. Если работа Вендта выполнена в традиционной манере "истории событий", то другие исследователи предпочитают изложение в стиле "истории структур".

Проблематика "третьего рейха" связана с самыми трагическими страницами современной истории, она не может оставить "сдержанным" или "отстраненным" ни ученого, ни читателя его работ. Вновь и вновь задаются вопросы, которые уже в течение нескольких десятилетий тревожат ученых и общественное мнение:

- Была ли нацистская диктатура органичным проявлением германской истории или же чужеродным, случайным продуктом абсолютного разрыва связей с традициями прошлого, выражением "особого германского пути" развития?

- Какие социальные группы несут ответственность за утверждение режима, за его преступления?

Борозняк Александр Иванович - доктор исторических наук, профессор Липецкого государственного педагогического института.

стр. 150

- Почему стала возможной массовая поддержка немецким народом преступного государства?

Хотя Дюльфер, Хербст, Вендт и Хуммель, избравшие подчеркнуто взвешенную тональность своих произведений, не вступают, как правило, в прямую полемику с оппонентами, содержание их монографий органически связано с ходом и итогами длительных дебатов о германском фашизме, которые ведутся в ФРГ в течение нескольких десятилетий. Опыт показал, что восприятие германским обществом сущности тоталитарного "третьего рейха" может происходить только в атмосфере взаимоотталкивания и взаимообогащения научных школ, в условиях разномыслия и свободного обмена мнениями, рождения научных гипотез, их подтверждения и опровержения.

С точки зрения Вендта, в ходе непрекращающихся споров о нацистской диктатуре "меняется перспектива, смещаются акценты, по-иному ставятся вопросы". Историк убежден: "Хотим мы этого или нет, но наша история настигает нас вновь и вновь". И поэтому "основательное и самокритичное извлечение уроков из прошлого" является "не признаком слабости или самобичевания", но - "отражением особой ответственности за то, что прошлое никогда не повторится" ² .

В 40-е и 50-е годы в историческом сознании ФРГ утвердился тезис о "третьем рейхе" как воплощении разрыва связей с национальным прошлым, как некоего подобия "производственной аварии" или "короткого замыкания", что полностью отвечало доминировавшему тогда стремленю уйти от ответственности за гитлеровскую диктатуру. Западные немцы, в массе своей, ощущали себя невиновными жертвами режима.

С начала 60-х годов в ходе дебатов о книге Ф. Фишера "Рывок к мировому господству" вновь возник и стал активно дебатироваться вопрос о месте нацистской диктатуры в общей линии преемственности германской истории. Безупречно обоснованные архивными материалами, ставшие практически неопровержимыми выводы ученого о виновности кайзеровской Германии в развязывании мировой войны 1914 г. возбудили продолжающийся и ныне спор о континуитете, то есть о преемственности господства немецких хозяйственных и политических элит, об их ответственности за установление гитлеровской диктатуры, за вторую мировую войну.

"Вписывается ли, - вопрошает Вендт, - двенадцатилетний период, в течение которого по вине Германии были уничтожены миллионы людей и весь континент был вовлечен в пучину гибели, в линию преемственного развития германской истории или же он означает радикальный разрыв с этой линией?". В его книге содержится предельно четкий ответ на этот вопрос: нацистская диктатура "ведет свое происхождение из недр германской истории и является ее неразрывной частью". Дюльфер следующим образом формулирует свою позицию: "Путь к диктатуре вел из глубин германской истории, но налицо было новое качество преступлений, не вытекавшее из прошлого. Это был разрыв с тем, что именуется западной цивилизацией" ³ .

Проблема преемственности курса немецких правящих кругов, их ответственности за установление гитлеровского режима решается и на конкретном историческом материале. Рассматривая пути установления тоталитарной диктатуры, Хуммель указывает на значение "союза между авторитарными властными группировками и национал-социалистами". Приход Гитлера к власти, по оценке исследователя, "гарантировал сохранение позиций власти консервативным военным, чиновничьим и промышленным кругам". Дюльфер считает, что "традиционные правящие круги в сферах экономики, военного дела и управления... внесли свой вклад в ликвидацию Веймарской республики". После января 1933 г. в государственных и частных структурах лишь "менялась номенклатура должностей, в наименования вносилось слово "национал-социалистический", к эмблемам добавлялась свастика" ⁴ .

Главную роль в политической системе нацистской диктатуры играл аппарат террора, основной задачей которого было подавление и физическое уничтожение действительных и потенциальных противников режима. "Разрушительная динамика" террора, заключает Хербст, "в равной степени была обращена и внутрь германского общества, и за его пределы", что означало "создание внутриполитических установок для подготовки тотальной войны". "Агрессивная идеология национал-социализма укоренялась внутри общества еще до того, как она получила полное развитие во время войны" ⁵ .

В исследованиях о нацистской диктатуре, опубликованных до 70-х годов и сурово осуждавших гитлеровский геноцид по отношению к еврейскому населению, недостаточно последовательно проводилась идея о том, что холокост был составной частью чудовищного криминального комплекса человеконенавистнической системы "третьего рейха". Ужасающая картина злодеяний в оккупированных регионах СССР вызывала неприятие и у историков, и у большинства граждан Федеративной Республики.

стр. 151

Авторы рассматриваемых в данном обзоре работ, отражая современный уровень исторической науки и общественного сознания ФРГ, подчеркивают, что уничтожение еврейского населения Европы было преступлением, которое, по оценке Дюльфера, "выходило за "рамки всего возможного в традиционной европейской истории". Но одновременно он с полным основанием утверждает, что геноцид против еврейского народа был преступным деянием, неразрывно связанным с другими криминальными акциями. "Этническому расизму", отмечает Дюльфер, предшествовал "социальный расизм", т. е. "уничтожение "врагов общества" из среды собственного народа ⁶ . Доводы ученых в немалой степени побуждают граждан ФРГ дополнить осознание вины за уничтожение еврейского населения Европы осознанием вины за акции "другого холокоста", за преступную войну против СССР.

Генеральной репетицией холокоста была начавшаяся летом 1939 г. эвтаназия - практика насильственного ускорения смерти неизлечимо больных, инвалидов, а также "неполноценных" и "асоциальных элементов". Жертвами этого злодеяния еще до начала войны стали в Германии сотни тысяч детей и взрослых в больницах, тюрьмах и концлагерях. В обстановке секретности было начато умерщвление больных детей. Немецкие медики, психологи, специалисты по "расовой гигиене" активно участвовали в этих преступлениях. Именно специалисты по эвтаназии осуществляли (начиная с апреля 1940 г.) "акцию Т4" - умерщвление при помощи ядовитых газов и смертельных инъекций.

Именно тогда, констатирует Вендт, начался давно запланированный и идеологически подготовленный процесс "расово-идеологической чистки континента", "этнического обновления Европы" под руководством "нордически-германской расы господ". Хуммель обращает внимание на то, что еще до начала акций по эвтаназии, в июле 1933 г. началась насильственная стерилизация, которой подверглись около 360 тыс. мужчин и женщин. При этом несколько тысяч умерло от последствий операции ⁷ .

Тогда же, весной и летом 1933 г., началась дискриминация еврейского населения - с бойкота врачей и адвокатов-евреев, а также принадлежавших евреям торговых предприятий. Инициатива бойкота исходила преимущественно от местных формирований СС, но безоговорочно одобрялась и поощрялась "сверху". В сентябре 1935 г. были приняты антисемитские "нюрнбергские законы об охране немецкой крови и немецкой чести", а 9 ноября 1938 г. был инсценирован общеимперский еврейский погром, который был организован сверху, но выглядел как спонтанное проявление "народной мести".

Таким образом, по убеждению Вендта, было заранее "сформировано пространство для преступных деяний", кульминацией которых стали зверства, совершенные нацистами и их пособниками во время второй мировой войны. В декабре 1939 г. двинулись поезда смерти в направлении оккупированной Польши, через два месяца начались массовые депортации евреев из стран Европы. Существовала не только "общая идеологическая расистская база", но и общая "техническая основа": с 1941 г. начали применяться в концлагерях (а позднее и на оккупированной территории СССР) автомобили-душегубки, впервые использованные в преступной "акции Т4". Вендт называет эвтаназию и геноцид по отношению к еврейскому народу "звеньями одной преступной цепи". Он указывает также на "тесную причинную и временную взаимосвязь между планом "Барбаросса" и окончательным решением еврейской проблемы" ⁸ .

Развязывание агрессии против СССР послужило сигналом для ускоренного строительства и функционирования лагерей массового уничтожения, где миллионы людей были уничтожены посредством отравляющих газов (Треблинка, Освенцим с его филиалами Биркенау и Моновиц). Действенность газа "циклон Б" была опробована на советских пленных в Освенциме в конце августа 1941 г., а с середины февраля следующего года начали убивать газом еврейских узников. На оккупированных территориях происходили - при прямой поддержке вермахта - массовые расстрелы евреев силами "айнзацгрупп" СД, депортации в гетто Варшавы, Каунаса, Белостока, Риги, Минска. Конференция руководящих чинов "третьего рейха" в Ванзее 20 января 1942 г. в историографии ФРГ обычно связывается с директивами об "окончательном решении еврейского вопроса". Но нацистские главари, как убедительно показывают Дюльфер и Хербст, были созваны лишь в целях "бюрократической координации" работавшей уже на полных оборотах машины преступного геноцида, в целях "разделения труда" между многочисленными карательными ведомствами ⁹ .

В ФРГ в течение десятилетий почти безупречно действовал механизм вытеснения из исторической памяти событий, связанных с планом "Барбаросса". Тон в западногерманской литературе о "войне на Востоке" задавали публикации оправдательного характера. Вина за агрессию и ее провал перекладывалась на "фюрера", в криминальных акциях на ок-

стр. 152

купированных территориях объявлялись виновными лишь "грязные СС", а незапятнанная репутация вермахта не подвергалась сомнению.

По мнению Хербста, именно агрессивная война явилась главным выражением сущности гитлеровского режима: "Национал-социализм был продуктом войны, видел в войне свою главную миссию и в ходе войны потерпел катастрофу". Авторы рассматриваемых монографий единодушны в определении преступного характера агрессии против СССР. Целью "войны на Востоке", подчеркивает Дюльфер, была реализация "самой преступной, единственной в истории Европы, тщательно подготовленной программы порабощения народов", "изначально включавшей порабощение Восточной Европы и прежде всего Советского Союза" ¹⁰ .

Опираясь на многочисленные документальные свидетельства, Вендт приводит неопровержимые доказательства того, что "целью оккупационной политики на Востоке были' грабеж и уничтожение местных жителей". Война против Советского Союза, утверждает он, "с самого начала была задумана как война, не считающаяся с принципами международного права, и она велась соответствующим образом. Здесь речь не шла, как на Западе, о военном и политическом разгроме противника, но - о захвате территории, о порабощении населения, об истреблении интеллигенции, о разграблении ресурсов, о ликвидации евреев". Действовавшие под эгидой Геринга "экономический штаб Ост", которому были подчинены 23 отдела и 12 филиалов с персоналом более 6 тыс. человек, а также 250 отдельных "восточных компаний" должны были обеспечить "захват "жизненного пространства", организацию немецких поселений, эксплуатацию оккупированных территорий и находившейся там рабочей силы". "Уже в период подготовки к нападению на СССР, - констатирует Хербст, - были сняты все преграды, препятствовавшие потенциалу уничтожения", планировались преступления, которые "невозможно объяснить или даже просто представить". Начался "кошмар регулярных, поставленных на промышленную основу убийств". В основу оккупационной политики была положена "четко выраженная стратегия голода", "уделом населения на захваченных территориях было изгнание или труд в качестве рабов" ¹¹ .

Авторитетные немецкие ученые считают абсурднойвсе еще имеющую хождение (и в ФРГ, и в России) версию о "вынужденном", "превентивном" характере войны Гитлера против СССР. "Нападение на СССР, - отмечает Хуммель, - было не превентивным ударом, но тщательно подготовленной захватнической, истребительной войной". Хербст называет подобные утверждения "апологетическими попытками оправдания "похода на Россию" как превентивной войны". Для Дюльфера нет никаких сомнений в том, что подготовка к агрессии велась "независимо от характера действий советского военного командования". По мнению Вендта, "следует решительно отвергнуть легенду, согласно которой нападение Гитлера на Советский Союз лишь на несколько недель упредило Сталина. Цель этой версии, которую приветствуют лишь на крайне правом политическом фланге, очевидна: она состоит в политическом оправдании Германии". План "Барбаросса", продолжает исследователь, "полностью соответствовал идеологическим и военно-экономическим целям режима и вытекал из конкретной ситуации, сложившейся в 1940 году. Его пропагандистское обоснование в духе тезиса о "превентивном ударе" было выдвинуто уже после 22 июня" ¹² .

В течение последнего десятилетия рухнул широко распространенный миф о "чистом вермахте", генералы, офицеры и солдаты которого лишь выполняли приказы командования и не участвовали в зверствах и бесчинствах нацистского режима. "Вермахт был прочно втянут в преступления против гражданского населения", его генералы "добровольно и без малейшего сопротивления подчинились правилам преступной войны", военнослужащие "участвовали в преступлениях и знали о них". 18 декабря 1940 г. Гитлер подписал директиву N 21 о развертывании боевых действий против СССР - план "Барбаросса", за которым последовала целая серия "преступных приказов", услужливо предложенных и тщательно подготовленных командованием вермахта. Военное командование полностью разделяло бесчеловечные планы Гитлера и активно участвовало в их реализации. Речь идет, в частности, о разработанной Кейтелем преступной директиве об обращении с политическими комиссарами Красной Армии от 6 июня 1941 г., хотя было абсолютно ясно, что этот и подобные им приказы, как подчеркивает Хербст, "открывали дорогу полному произволу", были "прямо ориентированы на отказ от международного права", сводились к "поощрению убийств, инициированных и санкционированных сверху". Еще до нападения на СССР было установлено самое тесное сотрудничество между "айнзацгруппами" СД, руководством СС, с одной стороны, и командованием вермахта, с другой. Хербст приводит неопровержимые данные, что на оккупированной советской территории до весны 1942 г. силами айнзацгрупп при прямой поддержке вермахта было уничтожено около полумиллиона евреев. За это же

стр. 153

время из 3,75 миллионов попавших в плен советских солдат и офицеров погибло более 2 миллионов ¹³ .

Дискуссия о преступлениях вермахта во второй мировой войне стала уже неотъемлемой частью истории Федеративной Республики, одним из формирующих элементов ее политической культуры. Работы немецких ученых позволяют по-новому осмыслить роль и место советско- германского фронта в истории второй мировой войны. Нападение нацистской Германии на СССР привело к качественным изменениям и в характере, и в масштабах, и в социальном измерении длившейся уже больше полутора лет всемирной войны. Ход военных действий на Восточном фронте, считает Хербст, определил неизбежность краха диктатуры: "Германскому вермахту не удалось ни сломить силы Красной Армии, ни ослабить в значительной степени экономический потенциал СССР. Это имело главное значение для хода войны в целом". Немецкая общественность начинает осознавать всемирное значение подвига советского народа, ценой громадных потерь предотвратившего реальную угрозу экономического и политического порабощения Европы. Если бы войска вермахта не были разгромлены на Восточном фронте, считает Дюльфер, то осуществились бы долговременные планы превращения континента в "жизненное пространство германских господ", при этом "предопределялась судьба всех не- немцев: быть подвергнутыми расовой дискриминации или быть уничтоженными". Европа, по словам Вендта, стала бы "братской могилой, камерой пыток, морем развалин" ¹⁴ .

В сознании большинства немцев в течение нескольких десятилетий жила идея единоличной ответственности Гитлера за германскую катастрофу. Этот удобный тезис, в котором не было места категории национальной вины, надолго определил направленность господствовавших трактовок "третьего рейха". Но общественное сознание и историческая наука ФРГ не могут ныне не признать, что огромные массы немецкого населения были в течение 12 лет заражены, охвачены безумием, что рядовые немцы стали соучастниками преступлений режима. Сотни тысяч, миллионы законопослушных, ничем не примечательных немцев стали охранниками в лагерях, полицейскими, солдатами вермахта.

Современные немецкие ученые обладают интеллектуальным мужеством, необходимым для того, чтобы задавать себе и другим, подобно тому, как это делает Вендт, непростые и будоражащие совесть вопросы: "Как подавляющее большинство населения, находясь в условиях преступной системы, в течение двенадцати лет устраивало свою жизнь, не только без какого-либо противодействия терпело режим, но и активно поддерживало его и чувствовало себя при этом вполне благополучно? Как миллионам немцев удавалось либо не замечать зверских, антигуманных акций этого режима, либо находить для них объяснения и оправдания?". Германия периода "третьего рейха", ставит беспощадный диагноз Вендт, "впала в состояние атавистического разрыва с цивилизацией, будучи вновной в варварском уничтожении миллионов", сознание немцев оказалось во власти "криминально-разрушительной энергии", а "такие добродетели, как любовь к порядку и к чистоте, старательность, послушание, точность, дисциплинированность, были использованы для убийства людей" ¹⁵ .

Существование режима и его преступления, подчеркивает Хуммель, "были бы невозможны без согласия и поддержки широких слоев населения". "Тысячи немцев так или иначе участвовали в массовых убийствах... Происхождение, образование и профессия большей части преступников и их пособников ничем не отличали их от других граждан Германии". Гитлеровцам "почти беспрепятственно удалось" привлечь на свою сторону значительную часть трудящихся, в том числе и рабочих, "включив их в нацистское сообщество". Дюльфер пишет о превращении немецкого народа в "полицейский контингент". При этом круг преступников, по его убеждению, "далеко выходил за рамки СС, включая военнослужащих вермахта, представителей бюрократии и партии вплоть до самых низших чинов, участвовавших в акциях". Хербст указывает на то, что "повседневная практика преступлений" вела к "постепенному формированию сговора между нацистской верхушкой и широкими слоями населения ¹⁶ .

Анализируя доминанты массового поведения подданных рейха, Хуммель пишет о "сплаве сотрудничества, согласия, сомнений и противостояния". Признавая существование "различных форм насогласия, противодействия и протеста", он выступает против достаточно распространенных "утверждений о том, что любая критика или любое несогласие означали враждебность по отношению к режиму". Исследователь приходит к выводу, что "открытое сопротивление с целью ликвидации политического режима было исключением". С точки зрения Дюльфера в Германии 1933 - 1945 гг. "не существовало народного движения против режима". Об антинацистском движении "без участия народа", о ситуации в рядах антифашистов, "никогда не располагавших сплоченным и единым массовым базисом", пишет

стр. 154

и Вендт. Принципиально важны его суждения, направленные против "инструментализации" истории антифашистского движения в Германии. Вендт уверен, что трактовки Сопротивления не могут исходить "из современного понимания демократии", что в рамках "широкого спектра оппозиции и частичной оппозиции режиму" были представлены самые "различные мотивы, интересы и намерения" отдельных лиц и организаций ¹⁷ .

В исторической науке и публицистике ФРГ до сих пор существует версия о "модернизаторской функции" нацистского режима, о неких "позитивных сторонах" гитлеризма. В публикациях современных представителей праворадикального крыла германской историографии ("новых правых") "модернизация" предстает не как побочный результат существования "третьего рейха", но как доминирующий признак диктатуры. Реанимирована установка о "модернизаторской функции" нацистского режима, даже об осуществленной гитлеровцами "модернизаторской революции". - С точки зрения праворадикальных авторов, гитлеровцы осуществляли "прогрессивную социальную политику", а что касается террора, то преследовалось, унижалось, и, в конечном счете уничтожалось "только меньшинство" (!) изолированных по расовым причинам политических оппонентов и других маргиналов.

Вендт констатирует, что с установками подобного рода неразрывно связаны стремления к "нормализации" и "декриминализации" национал-социализма, к "релятивизации" его Преступлений. Действительно, отмечает ученый, на службу режиму были поставлены "самые современные технические средства, но они служили реализации самых реакционных антимодернизаторских целей". Налицо были "патология процесса модернизации, разрушение гуманистических ценностей и норм". "Индустриальная цивилизация с ее ужасающими деструктивными силами - вплоть до "циклона Б" - дала нацистам возможность осуществления утопии расово-биологического обновления Германии, обернувшейся - в европейском измерении - убийствами миллионов людей". Хуммель также указывает на то, что в условиях тоталитарной диктатуры "модернизаторские тенденции в экономической и социальных сферах были лишь средством для осуществления реакционных целей национал-социализма" ¹⁸ .

Поиск теоретических моделей объяснения гитлеровского режима был ознаменован в 70-е гг. выдвижением концепции "поликратии", сторонники которой пытались интерпретировать нацистскую диктатуру не как монолит, руководимый единой волей сверху, но как результат действий различных сил и факторов, острейшего противоборства различных фашистских кланов и клик. Обсуждение проблемы противоречий и конфликтов во властных структурах нацистского режима вылилось в продолжающуюся по сей день дискуссию по проблеме "монократия или поликратия?".

Хербст стремится преодолеть крайности позиций "моноцентризма" и "полицентризма". Он полагает, что формирование установок и действий Гитлера "ни в коем случае не шло только сверху вниз", что это был "значительно более сложный процесс, на который в различной степени воздействовали импульсы, исходившие со всех уровней власти". В книге Хербста мы находим формулировки о регулируемой сверху "внутренней динамике" нацистской диктатуры, об "обратной связи" между рейхсканцелярией и "коричневым базисом" режима, который определяется как комбинация "строгого порядка и хаоса, динамики и стабильности, целенаправленных и случайных решений". Но Гитлер, вопреки мнению ряда историков, вовсе не был "слабым диктатором", только он, подчеркивает Хербст, обладал "монополией на принятие автономных решений" ¹⁹ .

На "множественность сосуществовавших и конкурировавших центров власти" указывает и Хуммель, который полагает, что "нацистская диктатура была монократической, но функционировала как система планет, гравитационным центром которой был Гитлер". От него и только от него "исходила подлинная и безграничная власть". С определенной оговоркой Дюльфер использует термин "поликратия" как обозначение "важнейшего признака нацистской диктатуры". В его книге мы находим яркие портреты "олигархов" и их "империй", попеременно приобретавших и терявших влияние в системе власти "третьего рейха". О сочетании "монократии" и "поликратии" и возникавшем в итоге "запланированном хаосе компетенций", об "институционализированной анархии" пишет Вендт ²⁰ .

Хотя споры ученых ФРГ о возможностях исследования проблематики гитлеровской Германии в рамках категорий "монократия" и "поликратия" зачастую носят достаточно отвлеченный характер, они все же играют определенную роль в приращении научных знаний о национал-социализме.

Внимательное чтение анализируемых в данном обзоре монографий показывает, что ни один из авторов не руководствуется приобретшей у нас в последние годы значительную популярность теоретической моделью тоталитаризма. Почему? Потому, очевидно,

стр. 155

что эвристические возможности конструкции тоталитаризма ограничены и она не может претендовать на универсальное объяснение феномена германского фашизма.

Теория тоталитаризма, как правило, рассматривает диктаторские режимы в статике, а не в динамике, не содержит удовлетворительного описания изменений внутри общества, оказавшегося прд пятой диктатуры. Модель тоталитаризма носит в значительной степени описательный характер, объектом ее рассмотрения являются сходные политические объекты в принципиально различающихся социумах. Сравнение соответствующих режимов нередко сводится к их уподоблению. Эта тенденция особенно заметна в определенной части современной германской политической публицистики, вернувшейся к откровенно непродуктивной версии теории тоталитаризма, которая порой сводится к прямому отождествлению политических структур "третьего рейха" и ГДР. Общеупотребительной стала формула "вторая германская диктатура", а к "двенадцати годам третьего рейха" механически прибавляются "сорок лет диктатуры СЕПГ".

В рамках доктрины тоталитаризма, исходившей из постулата о "монократической" структуре нацистского режима, где все определялось только волей "фюрера", оказалось невозможным дать научную интерпретацию эволюции режима, форм и результатов непрекращавшейся конкурентной борьбы между различными группировками нацистской элиты.

По мнению Вендта, в историографии ФРГ происходит "смена парадигмы в направлении от политической к социальной истории, от конституционно-государственной истории к истории общества и экономики, от описания актеров и их действий к анализу факторов и структур, определивших эти действия". Для современной германской исторической науки характерно "использование методов социальных наук, открытость по отношению к марксистско- материалистическим интерпретациям истории" ²¹ .

После 1945 г. существенно менялись формы, в которых общество ФРГ воспроизводило и оценивало образ гитлеровского тоталитарного режима. Характер представлений о "третьем рейхе", отношение к ним общества - это достаточно четкая проекция ведущих политических тенденций пяти десятилетий современной германской истории. Конечно, процесс смены ценностных ориентиров нельзя считать в ФРГ завершенным. Нацистское прошлое в известном смысле осмысляется заново каждым вступающим в сознательную жизнь поколением немцев.

Состояние современного германского общества противоречиво, далеко не всегда предсказуемо. В ФРГ существует праворадикальная опасность, время от времени происходят неожиданные взрывы ксенофобии. Новые вызовы, новая нестабильность порождают новые угрозы, оживают ушедшие будто бы навсегда призраки "третьего рейха".

В Европе вновь вызывает тревогу возродившийся в Германии дух чванливости и превосходства. Уходит эпоха, начавшаяся после второй мировой войны, и в ФРГ, освобождающейся от комплексов, заметно выросло влияние течений в исторической науке и в исторической публицистике, которые можно объединить в рамках понятия "новый немецкий национализм". Представители этой части интеллектуальной элиты занимают теперь достаточно прочные позиции на университетских исторических и политологических кафедрах, в издательствах, в редакциях газет и журналов, на телевидении, в компьютерной сети и на видеорынке. "Новые правые" постоянно выражают опасения, что "недозированное" приращение знаний о нацистской диктатуре помешает формированию образа "нормального прошлого".

Нельзя преуменьшать действенность воззрений такого рода в нынешней ФРГ. С уходом из жизни немцев, для которых нацистская диктатура является фактом собственной биографии, субстанция коллективной памяти исчезает и замещается коллективными представлениями.

Книги Дюльфера, Вендта, Хербста и Хуммеля достойно продолжают эстафету теоретического осмысления феномена национал-социализма, распространения исторической правды о "третьем рейхе". Эти обобщающие труды отражают не прекращающийся в исторической науке ФРГ процесс активного поиска теоретических моделей национал-социалистической диктатуры. Мы можем констатировать, что распространяемые тенденциозной политической публицистикой сенсационные версии истории "третьего рейха" остаются за пределами серьезной науки.

Налицо нерасторжимая взаимосвязь прогресса исторической науки с моральным климатом, с этическими ориентирами общества. Авторы рассмотренных в данном обзоре изданий вносят существенный вклад в продолжение процесса "преодоления прошлого", в дело морального очищения и общенационального извлечения уроков из истории "третьего рейха", восприятия и осмысления жестокой правды о фашизме и войне.

стр. 156

Никто в ФРГ не указывал ученым, о чем им следует говорить, а о чем молчать, отсутствовали предписанные государством модели прошлого, не было и, очевидно, не будет идеологического управления наукой. Но в германском обществе существовала и существует постоянная тяга к забвению "нежелательного прошлого", а забвение порой чересчур легко переходит в оправдание или полуоправдание тоталитарной диктатуры. Исследователям, стремящимся к истине о "третьем рейхе", нередко приходилось и приходится идти наперерез общественному мнению, ратуя за то, чтобы в его структуре превалировала культура исторической памяти, а не культура исторической амнезии.

Примечания

1. DÜULFFER J. Deutsche Geschichte 1933 - 1945. Führerglaube und Vernichtungskrieg. Stuttgart. 1992; WENDT B. J. Deutschland 1933 - 1945. Das Dritte Reich. Hannover. 1995; HERBSTL. Das nationalsozialistische Deutschland 1933 - 1945. Die Entfesselung der Gewalt: Rassismus und Krieg. Frankfurt a. M. 1996; HUMMEL K. -J. Deutsche Geschichte 1933 - 1945. München. 1998.

2. WENDT B. J. Op. cit., S. I - III, 706.

3. Ibid., S. 11, 690; DÜLFFER J. Op. cit, S. 235.

4. HUMMEL K. -J. Op. cit., S. 31, 37; DÜLFFER J. Op. cit., S. 43, 47.

5. HERBSTL. Op. cit, S. 11, 118, 250.

6. DÜLFFER J. Op. cit, S. 164.

7. WENDT B. J. Op. cit, S. 564 - 565; HUMMEL K. -J. Op. cit, S. 199.

8. WENDT B. J. Op. cit, S. 565, 574.

9. DÜLFFER J. Op. cit., S. 189; HERBST L. Op. cit., S. 395 - 396.

10. HERBST L. Op. cit, S. 9; DÜLFFER J. Op. cit, S. 63, 133 - 134,168.

11. WENDT B. J. Op. cit, S. 500 - 501, 600, 602; HERBST L. Op. cit, S. 355, 368, 374, 379.

12. HUMMEL K. -J. Op. cit, S. 238; HERBST L. Op. cit, S. 346; DÜLFFER J. Op. cit, S. 134; WENDT B. J. Op. cit, S. 496.

13. WENDT B. J. Op. cit, S. 500 - 501, 504; HERBST L. Op. cit, S. 353 - 354, 373, 376.

14. HERBST L. Op. cit, S. 356; DÜLFFER J. Op. cit, S. 212; WENDT B. J. Op. cit, S. 614.

15. WENDT B. J. Op. cit, S. 691, 587, 690.

16. HUMMEL K. -J. Op. cit, S. 116, 162, 268; DÜLFFER J. Op. cit, S. 179, 190; HERBST L. Op. cit, S. 453.

17. HUMMEL K. -J. Op. cit., S. 122, 125; DÜLFFER J. Op. cit, S. 217; WENDT B. J. Op. cit, S. 333 - 335.

18. WENDT B. J. Op. cit, S. 692 - 693, 701; HUMMEL K. -J. Op. cit, S. 126.

19. HERBST L. Op. cit, S. 14, 24.

20. HUMMEL K. -J. Op. cit, S. 65, 72; DÜLFFER J. Op. cit, S. 117; WENDT B. J. Op. cit, S. 130.

21. WENDTB.J. Op. cit, S. 14.