28 ноября 1943 г. Ф. Д. Рузвельт заявил на Тегеранской конференции, что он хочет пригласить в "семейный круг" новых членов. Он сказал, что встречи такого рода проводятся между друзьями с полной и всесторонней открытостью и все, что на них говорится, не подлежит огласке. Он добавил, что уверен в успехе этой встречи и что три великие державы не только будут поддерживать прочный союз во время войны, но тесное сотрудничество между ними сохранится также и на будущие поколения¹ .

Как удалось американскому президенту создать атмосферу "семейного круга", пригласив в него все еще внушающего страх Сталина и одновременно предприняв экономические и военные меры сдерживания, чтобы обеспечить его хорошее поведение? Равноправные партнеры не должны подчиняться дисциплине, как дети, однако совет У. Буллита (в сжатом виде в форме меморандума выразившего подобные советы других личных консультантов президента и тревожные предостережения чиновников из госдепартамента² ) наталкивал именно на такой подход. Президенты не оставляют добровольно сильных международных позиций, однако мечта Рузвельта о преобразовании военной коалиции в "семейный круг" мирного времени опиралась на необходимость убедить Советы в том, что их интересы не окажутся под угрозой, несмотря на экономическую и военную мощь США. Это означало убедить советского лидера в том, что Рузвельт способен стоять во главе Соединенных Штатов, а Соединенные Штаты - во главе западного мира. Это предполагало также принятие мер, чтобы вновь и вновь убеждать СССР в том, что он может доверять президенту, а президент может доверять Советам.

В связи с этим вставала другая дилемма. Как можно было задобрить Сталина, не нанося вреда главенствующему положению Рузвельта в США и Европе? Конфиденциально президент мог признать печальную реальность оккупации Красной Армией Восточной Европы и советского

КИМБОЛЛ Уоррен - профессор истории Рутгерского университета (США), автор трехтомного труда, посвященного переписке Ф. Рузвельта и У. Черчилля в годы второй мировой войны, и ряда других работ.

¹ Foreign Relations of the United States. Conferences of Cairo and Tehran, 1943. Washington. 1961 (далее - FRUS, 1943), p. 487; Bryant A. Triumph in the West. Garden City - N. Y. 1959, p. 61.

² Имеются в виду А. Гарриман, посол в Советском Союзе с октября 1943 г., а также такие специалисты из Госдепартамента, как Л. Гендерсон и Дж. Кеннан (см. FRUS, 1943).

стр. 3

влияния там³ . Но обещание отдать Сталину прибалтийские государства навлекло бы ожесточенные нападки и обвинения в предательстве со стороны конгресса и прессы. Публичное согласие на советское господство в Восточной Европе, в частности в Польше, отказ от противодействия военной оккупации вызвали бы взрыв негодования дома и за границей. Прежде всего, как мог бы он поделиться со Сталиным секретом производства атомной энергии в военных и мирных целях? Рузвельт и его помощники называли своих оппонентов в стране "изоляционистами", но это слово только сбивало с толку. Унилатерализм, то есть представление американцев о своей "исключительности", намерение американцев действовать в одиночку в случае, когда другие не соглашаются с их требованиями, - вот с чем должен был бороться Рузвельт у себя в стране.

Рост советской политической и военной мощи в сочетании с ослаблением революционной риторики угрожал привлечь некоторых европейцев на сторону Москвы. Лидер Франции Ш. де Голль, по-видимому, склонялся к этому в 1944 г., и даже английский премьер- министр Черчилль добивался позднее геополитического примирения. Если США откажутся от будущего сотрудничества с Европой, как они сделали в 1919 г., европейцы будут вынуждены обратить свои взоры на Восток - вряд ли такая послевоенная ситуация устраивала американцев или Черчилля.

Еще до того как концепция президента относительно послевоенного устройства мира была представлена в октябре 1943 г. в Москве на совещании английского, американского и советского министров иностранных дел госсекретарем К. Хэллом, а затем в Тегеране самим Рузвельтом, президент в общих чертах обрисовал ее основы. Во время первой встречи с Черчиллем в августе 1941 г. Рузвельт предложил, чтобы Великобритания и США осуществляли "полицейский контроль" мира в переходный период, после которого могла бы быть создана международная организация. К этим двум вскоре были добавлены Советский Союз и Китай.

В начале 1942 г. Рузвельт неопределенно говорил о "четырех полицейских", а затем в мае того же года, во время визита в Вашингтон советского министра иностранных дел В. М. Молотова президент прямо заявил, что "Соединенные Штаты, Англия и Россия, а также, возможно, Китай должны будут контролировать мир и в принудительном порядке проводить контроль за разоружением". Когда Молотов спросил, является ли это суждение "продуманным и окончательным", Рузвельт ответил утвердительно. На вопрос русских, какова будет роль других держав, президент сказал, что слишком большое число "полицейских" может начать борьбу между собой, и предложил, что другие дружественные государства могут быть "номинально" частью системы. Когда Рузвельт выдвинул идею международной системы опеки над "многими островами и колониальными владениями, которые ради нашего же блага должны быть отобраны у слабых государств", Молотов ответил, что Сталин уже выразил полное согласие с идеей "четырех полицейских" и, вероятнее всего, также поддержит концепцию опеки⁴ .

Наряду с размышлениями о политической структуре послевоенного мира Рузвельт коснулся второго этапа плана послевоенного устройства мира - мер восстановления экономики. На этот раз президент постарался избежать упоминания о том, что он прежде называл "жалким, глупым старым долларом", и предложил "новое мышление, основанное на старом опыте". Оно было замечательно простым: выплата займов только

³ Sherwood R. Roosevelt and Hopkins: An Intimate History. N. Y. 1950, p. 709.

⁴ См. Wilson T. The First Summit. Boston. 1969, pp. 198 - 199; The War Diaries of Oliver Harvey. Lnd. 1978, p. 32; Sherw in M. A World Destroyed: The Atomic Bomb and the Grand Alliance. N. Y. 1975, p. 88; FRUS, 1942, III, pp. 573 - 574; см. также: Woodward L. British Foreign Policy During the Second Work! War. Vol. I - V. Lnd. 1970 - 1976. Vol. V, ch. 61 - 62.

стр. 4

главными должниками и с большей рассрочкой; проценты взиматься не должны; все закулисные банковские инвестиционные сделки должны заключаться на льготных условиях, хотя Рузвельт ограничивал это тревожащее условие только займами, предоставленными во время войны. Однако когда советник президента Г. Гопкинс намекнул, что, возможно, настало время выдвинуть идею "особого послевоенного фонда" под международным контролем, Рузвельт на это ничего не ответил⁵ . Молотов сухо ответил, что все это будет возложено на Большую Четверку, и затем вернулся к тому, что он рассматривал как неотложное решение, - ко второму фронту. (Рузвельт не забывал о своем плане послевоенного устройства и в конце того же года дал указание военным советникам разработать планы создания сил международной полиции.)

Таким образом, к середине 1942 г. на стол переговоров была положена большая часть плана Рузвельта по устройству послевоенной политической системы. Великие державы должны были выступить в роли "гарантов" мира, колониальные империи - расформироваться, послевоенное восстановление должно было финансироваться, а остальные страны мира - разоружиться (есть высказывание Рузвельта, что "малые государства могут иметь винтовки, но никакого более опасного оружия")⁶ .

Во время визита в Вашингтон британского министра иностранных дел А. Идена в марте 1943 г. президент конкретизировал свои идеи. Как докладывал Идеи Черчиллю, "первый вопрос, поднятый президентом, касался послевоенной структуры Организации Объединенных Наций. Основная мысль - что должно быть три организации. Первой стала бы Генеральная Ассамблея, на которой были бы представлены все Объединенные Нации. Эта ассамблея могла бы собираться только раз в год, чтобы выпустить пар. На другом конце лестницы был бы исполнительный комитет, состоящий из представителей четырех держав. Этот орган принимал бы все наиболее важные решения и ему подчинялась бы полиция Объединенных Наций. Между ними располагался бы совет консультантов из представителей четырех держав и, скажем, еще шести - восьми государств. Этот совет собирался бы от случая к случаю, по мере необходимости, для разрешения каких-либо международных вопросов, представляемых на его рассмотрение"⁷ .

Рузвельт был не единственным, кто предлагал создать международную полицию. Его главный соперник на выборах 1932 г. Г. Гувер заявлял, что проведенные им исследования общественного мнения в США показали, что большинство поддерживает идею создания после войны англо-американских полицейских сил⁸ .

Итак, перед Рузвельтом стояла дилемма: мир и сохранение его зависели от великих держав, но кто будет наблюдать за наблюдателями? Кто заставит участников Большой Четверки со своей стороны воздерживаться от нарушения мира? Он твердо выступал за сотрудничество с Англией, особенно учитывая открытую поддержку Черчиллем послевоенного согласия между обеими странами и приоритет США в их отношениях. Рузвельт признавал мощь Китая, отмечая, что лучше иметь китайцев "в качестве друзей, чем в качестве потенциального источника опасности". Но сразу после войны слабый и дезорганизованный Китай находился бы под опекой США, даже если Чан Кайши оказался бы все

⁵ Гопкинс, видимо, имел в виду план Финансового департамента о создании странами - членами ООН фонда валютной стабилизации и Международного банка реконструкции и развития. Рузвельт одобрил эту идею в мае 1942 г. (см. Eckes A., Jr. A Search for Solvency. Univ. of Texas Press, 1975, pp. 42 - 57; см. также: Gardner R. Sterling- Dollar Diplomacy in Current Perspective. N. Y. 1980, ch. 5).

⁶ FRUS, 1942, III, pp. 580 - 581; Woodward L. Op. cit., vol. V, p. 32.

⁷ Eden A. The Reckoning. Boston. 1965, pp. 436 - 437.

⁸ См. War Diaries of Oliver Harvey, p. 235.

стр. 5

менее послушным опекаемым⁹ . Проблему представлял Советский Союз. На нее прямо указал Идеи: "Важным вопросом, особенно беспокоившим Рузвельта, был вопрос о том, можно ли иметь дело с Россией теперь и после войны"¹⁰ .

Результатам этих опасений было секретное решение, принятое вместе с Черчиллем в августе 1943 г., о том, чтобы не раскрывать русским секрета производства атомного оружия. За несколько месяцев до этого советник Черчилля по науке лорд Черуэлл говорил Рузвельту, что англичане рассматривают бомбу прежде всего как средство сдерживания Советского Союза после войны. Принял Рузвельт этот аргумент или нет, но он, по- видимому, не попытался разубедить Черчилля¹¹ . Это решение вполне могло подорвать усилия президента по установлению атмосферы доверия между ним и Сталиным. Советский лидер к началу 1942 г. был осведомлен о программе создания атомной бомбы (Манхэттенском проекте), и эта осведомленность могла породить сомнения в искренности Англии и США.

Нам неизвестно, в полной ли мере осознавал Сталин революционное значение нового оружия. Он проявлял личную заинтересованность в создании советского атомного оружия, но в то же время его ученые уверяли, что для этого потребуется 10 - 20 лет. Кроме того, некоторые американские военные эксперты были склонны видеть в новом оружии всего лишь бомбу чуть большей мощности, и адмирал У. Ли предупреждал Рузвельта, что "чертова штуковина не сработает". Как бы то ни было, если Сталин и недооценивал значения атомной бомбы, то его подозрения могло укрепить полное молчание англичан и американцев о проекте. Но если Сталин так или иначе осознавал истинное значение бомбы, то мечта Рузвельта о "семейном круге" с самого начала была обречена.

Это возвращает нас к геополитической установке Буллита: конфронтация Советского Союза с Англией и США в военной и экономической сферах. Неудивительно, что в деталях взгляды Рузвельта были неустойчивы и неопределенны. Эта неопределенность была порождена вставшей перед ним дилеммой.

Конечно, в своем меморандуме Буллит исходил из невероятной перспективы обратить Советский Союз в либеральную экономическую и политическую демократию либо из представления о коварном, расчетливом, строящем интриги Сталине, который создавал иллюзию готовности к сотрудничеству. Президент отвергал обе крайности, был согласен с конечной целью, но не был уверен в тактике, несмотря на свой интерес к мнению, высказанному Иденом, - о призраке советского экспансионизма¹² . Буллит вспоминал, что во время их беседы президент держался той наивной точки зрения, что Сталин - не "кавказский бандит", как представил его экс-посол. Во всяком случае, видимо, аргументы Буллита укрепили Рузвельта в намерении избегать преждевременной открытости в отношениях с Советами¹³ .

Однако Буллит продолжал свою линию, настаивая в мае и августе 1943 г. на проведении политики, которую мы теперь называем "холодной войной". Он предложил, чтобы Рузвельт перенес основные усилия США на войну с Японией, пока англичане и русские не договорились разбить Японию, и принять американские планы вторжения в Европу - планы, основанные на предпосылке, что "наши политические цели тре-

⁹ FRUS, 1943, p. 532.

¹⁰ Eden A. Op. cit., p. 432.

¹¹ Существует предположение, что в Ялте Рузвельт обдумывал возможность сказать Сталину об атомной бомбе (см. Gilbert M. Road to Victory, 1941 - 1945. Vol. VII. Boston. 1986, p. 1265).

¹² FRUS, 1943, III, p. 22.

¹³ For the President, Personal and Secret. Boston. 1952, pp. 554 - 555; Bullitt W. How We Won the War and Lost the Peace. - Life, 1948, N XXV, pp. 82 - 97.

стр. 6

буют ввода английских и американских сил на Балканы, а также в Восточную и Центральную Европу". Предвидя то, что за этим последует, Буллит настаивал: первый шаг к предотвращению советского господства в Европе - создание англо-американской границы в Восточной Европе; второй - установление демократических правительств за этой границей и предупреждение коммунистических переворотов¹⁴ .

11 ноября 1943 г. в 9.30 вечера по вашингтонскому времени Рузвельт отправился из Белого дома в Каир, а затем в столицу Ирана Тегеран, хотя состояние его здоровья вряд ли позволяло предпринимать такое путешествие. С начала второй мировой войны он не совершал столь дальних вояжей для обсуждения вопросов, которые могли быть решены в переписке или через его подчиненных. Военная стратегия всех уровней - важная проблема, но это дело генералов и адмиралов. То же можно сказать и о Черчилле, который все больше выглядел как посредник между Москвой и Вашингтоном, и о Сталине, убежденном, что конференция будет посвящена политике: он взял с собой лишь одного военного советника- маршала К. Е. Ворошилова, который был скорее политической фигурой, чем военной¹⁵ . Помимо всего, Рузвельт был не единственным лидером, который во время войны стремился залезть в чужой политический карман¹⁶ . Даже такой глобальный вопрос, как открытие второго фронта, не требовал присутствия Большой Тройки. Открытие второго фронта - план "Оверлорд", захват Северной Франции - могло быть согласовано по почте¹⁷ .

В Тегеране Сталин спокойно, но твердо заявил Черчиллю и Рузвельту в начале их первой пленарной встречи, что он считает вторжение на север Франции лучшим способом разбить Германию и ждет твердого решения от англо-американской стороны; все остальное - это детали. Черчилль продолжал в ходе конференции выдвигать возражения и аргументы, направленные на отсрочку наступления через Ла-Манш, но новый рузвельто- сталинский блок проявлял все большую настойчивость¹⁸ .

То, что Рузвельт, в сущности, отдал Сталину решение об открытии второго фронта, иллюстрирует лишь недооценку его политического значения. Хотя Рузвельт воспринял стратегию разгрома Германии, выработанную Объединенным командованием, и несмотря на то, что он снова и снова стремился дать отпор Черчиллю и англичанам, когда они покушались на эту стратегию, он также был склонен слушать Сталина, когда тот высказывал беспокойство по поводу плана "Оверлорд". Главным был разгром Германии, и если Советский Союз, который вынес основную тяжесть войны в Европе, предлагал путь, который он считал наилучшим, это должно было приниматься во внимание. Рузвельт все еще поддерживал стратегию наступления через Ла-Манш, но к декабрю 1943 г. основ-

¹⁴ For the President, pp. 591 - 594, 595 - 599.

¹⁵ Как сказал Сталин, он не привез свой военный штаб, но "Ворошилов постарается" (FRUS, 1943, р. 496). Гарриман позже предположил, что Сталин держал своих генералов на расстоянии, чтобы самому "контролировать дискуссию" (Harriman A., Abel E. Special Envoy to Churchill and Stalin, 1941 - 1946. N. Y. 1975, p. 266). Доказательства существования в Форин оффис мнения о Великобритании как о посреднике см.: Thome C. Allies of a Kind. N. Y. 1978, pp. 141, 381, 384.

¹⁶ М. Джилас в книге "Разговоры со Сталиным" цитирует характеристику Сталиным Черчилля как "типа, который, если не следить за ним, выудит копейку из твоего кармана... Боже мой, копейку из твоего кармана! А Рузвельт? Рузвельт не такой. Он ищет только крупные монеты" (Цит. по: Stoler M. The Polities of the Second Front. Westport. 1977, p. 158).

¹⁷ См. Sainsbury K. The Turning Point: Roosevelt, Stalin, Churchill and Chiang-Kai- Shek, 1943, N. Y. 1985, pp. 97 - 99.

¹⁸ Конференции в Тегеране, Ялте и Потсдаме. Документы. М. 1969, с. 7 - 16; FRUS, 1943, pp. 487 - 508, 535 - 539; Бережков В. История в развитии: мемуары о дипломатии времен второй мировой войны. М. 1983, с. 265 - 282.

стр. 7

ным стал вопрос о создании стабильной политической обстановки после войны.

Формирование "семейного круга" в решениях конференции имело более важное значение, чем военная стратегия. Об этом говорит "И попытка Рузвельта провести встречу один на один со Сталиным. Победивший Советский Союз мог стать после войны могучей геополитической силой, встав в один ряд с Соединенными Штатами. У США было экономическое и идеологическое превосходство. На этой оценке основывалась неудавшаяся попытка Рузвельта скрыть от Черчилля предложение о двух беседах со Сталиным. Рузвельт должен был оказаться в неловком положении, но не оказался. По словам двух его личных представителей, Дж. Дэвиса и Гарримана, целью встречи Рузвельта со Сталиным было показать, насколько не нужно было Британии становиться "дружеским посредником" в делах между США и СССР¹⁹ .

Этот имидж независимости являлся частью продуманной стратегии со стороны Рузвельта. Президент искал встречи со Сталиным задолго до получения от Буллита его бесплатного совета. В послании Черчиллю от 2 декабря 1943 г. Рузвельт признал, что встреча Большой Тройки необходима. Интересно, что он вычеркнул из черновика подсказанные советниками слова, чтобы Черчилль и Рузвельт "отправились на конференцию только после самого полного обмена мнениями и достижения полного взаимопонимания". Вместо этого президент попросил советников "создать у Сталина впечатление, что мы обо всем между собой договорились перед встречей с ним"²⁰ .

Рузвельт был неодинок в своих опасениях. Даже у англичан один раз, в 1942 г., планы визита Идена в Вашингтон возникли частично из опасений, что советская сторона заподозрит существование секретных англо-американских договоренностей, что вызывало беспокойство Рузвельта и Гопкинса. Сталин мог быть уверен, что англичане и американцы действовали в тесном сотрудничестве - он выражал удивление желанием Рузвельта беседовать один на один, - но также искал пределы этого сотрудничества, предполагая, что договор СССР с Англией помешал бы англо-американской договоренности по послевоенному устройству мира.

Однако именно американцы уклонялись от предварительных соглашений с Лондоном по этим вопросам. И это намерение держать англичан на расстоянии Черчилль с болью осознал ко времени конференций в Каире и Тегеране. Премьер-министр увидел, что президент не хочет встречаться для предварительных переговоров. Извинения Рузвельта были многословны и сложны. То он не мог уехать из Вашингтона, пока Хэлл не вернется из Москвы, то он отклонял предложение Черчилля (поддерживаемое Гопкинсом) о другой встрече в Касабланке, жалуясь, что гавань слишком мелководна, то он хотел, чтобы на всех штабных переговорах между США и Англией присутствовал советский представитель, то он предлагал встретиться после переговоров в Тегеране. Даже его полет из Алжира в Каир был отсрочен. Что бы Черчилль ни предлагал, Рузвельт уходил от этого. Врач Черчилля, лорд Моран, отметил в своем дневнике: "Я вижу, и это шокирует, что для американцев премьер-министр- главный злодей; они гораздо более скептичны по отношению к нему, чем к Сталину. Во всяком случае, кого бы ни винить в этом, ясно, что мы едем в Тегеран, не имея общего плана"²¹ .

¹⁹ См. MacLean E. Joseph E. Davies and Soviet-American Relations, 1941 - 1943. - Diplomatic History, Vol. 4, Winter 1980, pp. 73 - 93; Harriman A., Abel E. Op. cit., pp. 216 - 219.

²⁰ Kimball W. Churchill and Roosevelt: The Complete Correspondence. Princeton. 1984, II, R-224.

²¹ Lord Moran [Charles Wilson]. Churchill: Taken from the Diaries of Lord Moran. Boston. 1966, p. 142; см. также: The Diaries of Sir Alexander Cadogan. N. Y. 1972, p. 581.

стр. 8

Президент немедленно устроил встречу один на один со Сталиным, чем вызвал возмущение Черчилля (он пробормотал что-то о подчинении приказам, затем риторически пригрозил дать завтра обед по случаю своего дня рождения, напиться и покинуть конференцию). Рузвельт отклонил приглашение премьер-министра на ленч. Затем, во время своей третьей частной встречи со Сталиным, Рузвельт вновь отступился от англичан, сказав, что "было преждевременным" обсуждать с Черчиллем идеи о послевоенной международной организации, даже несмотря на то, что президент уже обрисовал их во время своей первой встречи со Сталиным²² .

Частью проблемы был сам Черчилль. Как определил один из английских чиновников в августе 1943 г., "русские дела сейчас неимоверно сложны. [Черчилль] - настоящий путаник. Его высказывание о том, что он посоветуется с американцами и информирует русских - это не оговорка. Это его сознательная политика, и она втянет нас в беду"²³ .

Однако то, чего хотел Рузвельт, было сложнее, чем просто убедить советского лидера, что англичане и американцы "не сговариваются" против него. Цель была в том, чтобы создать советско-американские рабочие отношения, и эта цель требовала освободить англичан и русских от заблуждения, что Великобритания - желанный посредник в делах между США и СССР. В начале войны президент заметил Черчиллю, что "Сталин ненавидит всю вашу пузатую знать. Я ему больше нравлюсь, и я надеюсь, и дальше так будет". Через год он сказал премьер-министру, что частная встреча между ним и Сталиным - хорошая мысль, потому что советский лидер будет "более свободен" в отсутствие Черчилля.

В Тегеране в беседах Рузвельта с его советниками об англичанах говорили как о препятствующих советско-американскому сотрудничеству. Гопкинс выразил раздражение и недоверие, узнав о попытке англичан поладить с русскими. Когда он спросил Дж. Дэвиса, как раз перед встречей в Каире и Тегеране, об отношениях между союзниками, Дэвис сообщил, что англичане имеют сильнейшее влияние на русских, хотя Хэлл передавал, что во время встреч в Москве Молотов больше склонялся обсуждать предложения американцев, чем англичан. Гопкинс, опасаясь, что англичане ведут игру с Соединенными Штатами против Советского Союза, предпринял шаги, чтобы убедиться, что англичане ничего не могут противопоставить ленд-лизу. В действительности личное восхищение Гопкинса Черчиллем как человеком никогда не рассеивало его недоверия к английской политике и политическим деятелям. Моран сердито сообщал, что, когда он встретил Гопкинса в Каире, тот был "полон насмешек и колкостей" относительно попыток Англии отсрочить план "Оверлорд"²⁴ .

Не вопросы военной стратегии, а послевоенная политика собрала их вместе в Тегеране. Каковы же были методы Рузвельта? После Московской конференции министров иностранных дел политический обозреватель У. Липпман поздравил Рузвельта с результатами переговоров. Ответ президента был сдержан, даже циничен: "Порой, однако, я чувствую, что миру здорово повезет, если он получит 50% ожидаемого после войны успеха. И этого было бы много". Как отмечал Липпман спустя десятилетие, Рузвельт был слишком циничен и недоверчив, чтобы рассчитывать

²² Harriman A., Abel E. Op. cit., p. 265; Lord Moran. Op. cit., p. 136; FRUS, 1943, p. 595.

²³ The Foreign Office and the Kremlin: British Documents on Anglo-Soviet Relations, 1941 - 1945. Cambridge. 1984, p. 134.

²⁴ McJimsey G. Harry Hopkins. Cambridge. 1987, pp. 299 - 301, 305 - 306; The Diaries of Edward R. Stettinius, Jr. 1943 - 1946. N. Y. 1975, p. 14; Lord Moran. Op. cit., p. 140.

стр. 9

очаровать Сталина в Тегеране. "Он считал возможным, - пишет журналист, - лишь перехитрить Сталина, а это совершенно другое дело"²⁵ .

Это ли подразумевал президент под "семейным кругом"? Были ли провозглашенные им цели в Тегеране и на протяжении войны большей частью показными? Или он всерьез надеялся и стремился вовлечь Советский Союз в своего рода широкую, эффективную международную систему, которая бы несла мир малым народам и охраняла бы его, предотвращая конфронтацию между великими державами? Президент, возможно, в большей степени, чем Черчилль или Сталин, был склонен отступать, лавировать, идти на компромиссы в тактике, чтобы добиться успеха в том, что он считал жизненно важным стратегическим вопросом. Тегеран - только часть этой мозаики, но ее центральная часть. Эта конференция ознаменовала собой четкую переориентацию приоритетов Рузвельта от военных целей на вопросы послевоенного устройства мира. Его предложения имели характер неопределенных намеков, как это часто бывало, однако намеченные им основные положения впоследствии изменялись лишь в формулировках, но не по существу²⁶ . Но прежде чем Рузвельт сыграл свою роль в Тегеране, его госсекретарь подготовил сцену в Москве.

Встречи на высшем уровне времен второй мировой войны оставляли в тени важное значение других конференций и участвовавших в них менее крупных фигур - в данном случае Хэлла и московскую встречу министров иностранных дел, состоявшуюся за месяц до Тегерана. Хэлла часто игнорируют как не игравшего большой роли в американской политике. В Тегеран в качестве главного советника Рузвельт взял с собой Гопкинса, Но этому могла быть иная причина. По словам адмирала Ли, исполнявшего при Рузвельте обязанности начальника штаба, госсекретарь телеграфировал из Москвы, что состояние здоровья не позволяет ему быть в Каире и Тегеране²⁷ . Правда, президент хотел иметь, особенно на встрече в верхах, рядом с собой "альтер эго", а для этой роли Гопкинс подходил гораздо больше, чем Хэлл. Однако это не означает, что госсекретарь не мог выступать от имени президента по некоторым общим вопросам.

В Москве Хэлл представлял не только свою собственную точку зрения на организацию послевоенного мира, он говорил от имени Рузвельта. Хэлл, старый последователь Вильсона, и Рузвельт, молодой последователь Вильсона, которому легче было избежать вильсоновских ошибок, по-видимому, все более расходились между собой с течением времени, но осенью 1943 г. Хэлл был превосходным исполнителем этой миссии. Он и Рузвельт встретились 5 октября 1943 г. и договорились о том, "что может быть сделано для достижения более или менее прочного международного соглашения" после войны²⁸ . Хэлла не интересовали дебаты о наступлении через Ла-Манш и другие военные вопросы, поэтому в таких предметах он мог следовать просто инструкциям. Он рассматривал обещание Советского Союза вступить в войну на Дальнем Востоке в большей мере как политический, нежели военный фактор сотрудничества. Он, как и президент, видел в Восточной Европе пучину, способную поглотить любую послевоенную всемирную организацию.

Как и Рузвельт, Хэлл считал Китай противовесом для США, которые втягивают в привычный круг мелких европейских свар из-за этнических и исторических границ - в Восточной ли, или в Западной Европе. Знаменитое восклицание Рузвельта: "Я совершенно не намерен вести

²⁵ Divine R. Second Chance: The Triumph of Internationalism is America During World War II. N. Y. 1967, p. 157.

²⁶ См. Бережков В. Ук. соч., с. 261.

²⁷ Leaky W. I was There. N. Y. 1950, p. 207.

²⁸ FRUS, 1943, I, pp. 541 - 543.

стр. 10

полицейский надзор над Францией, и, возможно, Италией, а также над Балканами!", выражает также и мнение Хэлла. Оба они с подозрением относились к претензиям Англии на роль посредника между Востоком и Западом. И подобно Рузвельту, Хэлл считал, что задача создать для американского народа мир по образцу вильсоновского требует особой заботы, чтобы сенат США и электорат не повторили своих ошибок 1919 и 1920 годов. Каким бы странным это ни показалось для американских глобалистов после второй мировой войны, но в 1943 г. отступление к унилатерализму (неизменно ошибочно именуемому "изоляционизмом") было вполне реальной возможностью²⁹ .

В Москве дилемма "определенность или общая картина" достигла предельной остроты, которую усиливали проблемы Китая и Восточной Европы. Хэлл настаивал, что проблемы Восточной Европы - это детали, которые СССР и Великобритания могут урегулировать между собой. Такова же была позиция Рузвельта в Тегеране. Гарриман выразил недовольство тем, что Хэлл и Рузвельт стремились включить Китай в число так называемых четырех держав. Посол считал, что "надо было также посоветовать Хэллу использовать значительные русские рычаги, чтобы попытаться выработать соглашения, охраняющие независимость Польши и других стран Восточной и Центральной Европы, чье освобождение было вопросом нескольких месяцев". Когда Гарриман подталкивал Хэлла к разговору с Молотовым о Польше, госсекретарь сказал: "Я не хочу обсуждать такие пустяки. Мы должны вести речь о главных вопросах"³⁰ .

А какие вопросы были "пустяками"? Был ли Хэлл просто глуп, как позднее предположил Гарриман? "Главный вопрос, - пишет Гарриман в своих воспоминаниях, - как его представлял Хэлл, была его собственная декларация о четырех державах, документ, внушавший уверенность, что четыре державы будут соблюдать безупречный декорум после победы в войне"³¹ . Нежелание Хэлла увязнуть в "пустячных вопросах" отражает его решимость сосредоточиться на более широкой концепции послевоенного устройства мира. Его (и Рузвельта) план, провозглашенный в Декларации четырех держав, призывал США, Великобританию, Советский Союз и Китай продолжить их сотрудничество военного времени "для организации и поддержания мира и безопасности"³² . Для достижения этой цели требовалось добровольное и конструктивное сотрудничество с Советским Союзом. Поэтому Хэлл согласился на просьбу Молотова снять пункт о "совместных" акциях и консультациях в оккупированных и освобожденных районах.

Твердая настойчивость, с которой Хэлл включал Китай в число четырех держав, отражала его веру в то, что послевоенные взаимоотношения между США и СССР будут связаны не только с Восточной Европой. В этом смысле он и президент шли даже дальше Сталина. Хэлл и Рузвельт на всем протяжении войны настаивали на том, что послевоенное устройство должно быть согласовано в мировом масштабе, если даже каждый из участников Большой Четверки в конце концов станет или будет считаться стражем одного региона. Весной 1943 г. Идеи докладывал Черчиллю, что задуманный Рузвельтом исполнительный комитет Организации Объединенных Наций - это просто Большая Четверка, хотя президент сопроводил это определение следующим предостережением: "Было существенно... организовать все эти органы Объединенных Наций на общемировой, а не на региональной основе... Единственное об-

²⁹ См. The Memoirs of Cordell Hull, Vol. 1 - 2. N. Y. 1948.

³⁰ Harriman A., Abel E. Op. cit., pp. 236, 244. Хэлл также говорил о советско- польском пограничном вопросе как о "ящике Пандоры, порождающем бесконечные проблемы".

³¹ Ibid., p. 236.

³² FRUS, 1943, I, pp. 600, 756.

стр. 11

ращение к мировому сообществу, которое реально может иметь все, должно основываться на концепции мирового масштаба"³³ .

Чем будет отличаться такой регион от Пакс Британика, Российской империи или доктрины Монро? Это было одно из многих явных противоречий, которое Рузвельт никогда не освещал. Позднее, осенью 1944 г., когда он узнал о планах переговоров между Сталиным и Черчиллем относительно европейского урегулирования, первоначальной реакцией президента было желание подбодрить премьер-министра - ведь США не волновали детали восточноевропейских дел. Только после того, как Гопкинс и Гарриман с беспокойством заговорили об ужасных последствиях, президент все же сказал Черчиллю, что США интересует все происходящее. Тогда, в 1943 г., Рузвельт не рассматривал Польшу в качестве лакмусовой бумажки, какой она стала для участников "холодной войны" как в Советском Союзе, так и в Соединенных Штатах. Как признал Сталин, Рузвельта не удовлетворяли одна-две копейки. Получить в качестве выигрыша Восточную Европу - для него это было слишком мало, если ставкой был весь мир.

Именно мир был той темой, которую Рузвельт был намерен обсуждать в Тегеране. Каирская интерлюдия с Черчиллем и китайским лидером Чан Кайши во многом послужила утверждению Китая в качестве законного послевоенного лидера, пусть даже обещанные китайскому руководителю военные кампании вскоре натолкнулись на проблемы военной техники и стратегии, а также на политику колониализма.

Но в Тегеране президент столкнулся лицом к лицу с главным препятствием своим послевоенным планам - Сталиным и Советским Союзом. Рузвельт вступил в войну, думая, что, когда Германия и Япония будут побеждены, политика европейских держав и колониализм будут представлять собой наибольшую угрозу демократическим, миролюбивым народам - и этого представления он не менял. Он не верил в способность Англии или других западных демократий привести Европу к миру. Но к этим страхам скоро добавилось понимание того, что Советский Союз стал новой фигурой на мировой арене, и такое развитие событий сильно усложнило дело. По этой причине беседы Рузвельта со Сталиным в Тегеране - встречи, сугубо частный характер которых взбесил Черчилля, - имеют особое значение.

Рузвельт четко выразил советскому лидеру свое желание обсуждать "великое множество других вопросов, относящихся к будущему мира". Когда Сталин сказал, что они могут обсуждать все, что захотят, Рузвельт принялся описывать, как он представляет себе послевоенную международную организацию. Сталин затронул самую сердцевину проблемы, спросив, будет ли этот орган (исполнительный комитет, состоящий из Большой Четверки и шести других государств) "принимать решения, обязательные для мира?". Тогда Рузвельт заговорил о "четырех полицейских", которые будут противостоять чрезвычайной угрозе миру, но Сталин вновь поставил перед президентом этот вопрос, сказав, что малые народы могут возражать против того, чтобы Большая Четверка им приказывала. В частности, они могут протестовать против того, чтобы в этом качестве выступал Китай.

Это дало Рузвельту возможность избежать вопроса о власти Большой Четверки и взамен представить свою концепцию региональных комитетов, включая его сомнения по поводу того, могут ли американские войска использоваться в Европе. Сталин поинтересовался, как может быть поддержан порядок в Европе без американских войск, и дискуссия свелась к практическим вопросам типа: как предотвратить возрождение германской армии? Сталин считал этот вопрос гораздо более насущным, чем глобальный план Рузвельта, хотя президент упомянул о том, что в да-

³³ Eden A. Od. cit. dd. 436 - 437.

стр. 12

лекой перспективе мощным потенциалом будет обладать Китай. Как определил один обозреватель, Рузвельта больше интересовал мир, чем война, тогда как Сталин хотел заниматься конкретными делами³⁴ .

Рузвельт был крайне чувствителен к угрозе, которую представляли малые государства для достижения согласия между членами Большой Тройки. Память о первой мировой войне, начавшейся на Балканах, не только подогревала беспокойство относительно вмешательства в дела Восточной Европы, но также вызывала страх повторения непрямой, через столкновение других стран, войны, которая могла начаться на Балканах и снова втянуть великие державы в борьбу друг с другом. Сталин понимал, что Рузвельт не считал малые государства фигурами в большой политической игре, но, по всей видимости, не почувствовал опасений президента, что эти государства могут нарушить его грандиозный международно-политический плац. В беседе после встречи в Тегеране на вопрос о том, что после войны Греция и Югославия будут, возможно, претендовать на обладание военными силами, Рузвельт ответил: "Будет ли необходимо этим государствам защищать себя после этой войны?" Сделав вывод, что президент думает, что ему "удалось благое дело - изгнать войну, во всяком случае, из Европы", его собеседник замечает скептически: "Но почему нужно оспаривать веру работника в свою работу?"³⁵ .

Разоружение, которому подлежали бы почти все, оставляло без ответа вопрос о том, кто будет стражем самих стражей порядка, и одно замечание, сделанное Рузвельтом позднее, - "поддержание морального престижа великих держав является основным элементом любой эффективной системы международного сотрудничества" - вскрывает трудность воплощения мечты в действительность. Когда С. Уэллес поставил перед ним этот вопрос, Рузвельт "отбросил как не имеющий большого значения тот аргумент, что ни одно ответственное правительство малой страны нельзя принудить уничтожить свою военную машину, на которую оно возлагает обеспечение безопасности народа, если только узурпировавшие свои функции стражи порядка не приготовятся оккупировать эту страну силой". Через 14 месяцев в Ялте президент согласился с заявлением Сталина, что хотя права малых стран должны быть защищены, эти государства не должны выступать судьями действий великих держав. Рузвельт добавил, что мир должен диктоваться Большой Тройкой. Черчилль подхватил эту мысль, цинично заметив: "Орел может разрешить мелким пташкам петь, не заботясь о том, отчего они поют"³⁶ .

Крепнущее в США общественное мнение в пользу участия в какой-то послевоенной международной организации, целью которой будет сохранение мира, давало Хэллу в Москве и Рузвельту в Тегеране растущее чувство свободы действий, направленных на послевоенное международное сотрудничество. Но изоляционистские и унилатералистские голоса в США раздавались громко и часто, и резолюция Коннели, принятая сенатом США 5 ноября 1943 г., отклонила вопрос об использовании силы для поддержания международного мира³⁷ . Частично по этой причине, но отчасти и по личному убеждению президент вновь и вновь настаивал, чтобы военные силы США были выведены из Европы как можно скорее. Он сказал адмиралу Маршаллу, что необходимо будет сохранить в Европе армию в 1млн. человек только в течение одного-двух лет. Даже Министерство обороны, планируя администрацию в послевоенной Германии,

³⁴ См. FRUS, 1943, pp. 529 - 533.

³⁵ Ambassador MacVeagh Reports: Greece, 1933 - 1947. Princeton. 1980, p. 397. Рузвельт также предполагал существование разоруженной Польши и удивлялся, почему Франции нужны большие вооруженные силы, раз Германия будет разоружена (FRUS, 1943, III, p. 17).

³⁶ FRUS, Yalta Conference, pp. 589, 590.

³⁷ Divine R. Op. cit., pp. 136 - 155.

стр. 13

исходило из того, что оккупация будет краткосрочной³⁸ . Возможно, это отражало понимание Рузвельтом пределов американской мощи. Но каковы бы ни были причины, это исходное положение было основным определяющим элементом в его послевоенной схеме.

Но и это не разрешало одной из основных дилемм, стоящих перед президентом. Европейское соперничество - иногда в странах Европы, иногда в их колониальных владениях - втягивало остальной мир в череду глобальных конфликтов, берущих начало в такой дали, какой американцы называют Французскую или Индийскую войны. Европа породила две мировые войны в одном только XX столетии. Что можно было сделать, чтобы предотвратить повторение этого? Одним из шагов была деколонизация империй, но этим не разрешались внутриевропейские споры, концентрировавшиеся в Восточной и Центральной Европе, где Советский Союз столкнется с другим европейским стражем порядка - Великобританией. Но если Англия не сумеет договориться с Советским Союзом, как может быть поддержан мир? Рузвельт сделал следующее: поставил США и особенно самого себя в позицию посредника между СССР и Англией, хотя эта роль и не требовала присутствия американских войск в Европе. Более того, Рузвельт предполагал, что раздел богатства - одна из вечных тем Черчилля - плюс экономическая мощь США не оставляют Великобритании ни самостоятельного курса, ни желания действовать независимо.

Но сотрудничество с Советским Союзом - это было другое дело. Рузвельт настойчиво поддерживал идею об использовании экономического давления для того, чтобы воздействовать на Сталина, но неожиданно отступал, когда приходило время прибегнуть к такой политике. Слишком просто было бы приписывать это его склонности к промедлению, пусть даже промедление было тактикой Рузвельта. Президент отказался избрать конфронтацию с обидчивым, подозрительным, революционным государством, обладающим огромной и возрастающей мощью. Игра в буллитовскую "щедрую леди" с советскими "нищими" могла привести к неожиданному результату. Как сказал однажды президент Черчиллю: "Со Сталиным необходимо обращаться с осторожностью. Мы всегда должны держать в уме личность нашего союзника, а также очень трудную и опасную ситуацию, в которой он находится. Ни от одного человека, чья страна оккупирована, нельзя ожидать, что он будет рассматривать войну с общечеловеческой точки зрения"³⁹ .

Два момента ставили под угрозу планы Рузвельта относительно послевоенного развития отношений великих держав: 1) судьба Восточной Европы, рассматриваемой некоторыми как лакмусовая бумажка, как испытание намерений СССР и 2) сотрудничество с Советским Союзом в рамках международной системы сохранения мира. Рузвельт отдавал себе отчет в том, что первого испытания СССР не выдержит, и это может поставить под вопрос высокую цель сотрудничества великих держав⁴⁰ . Поэтому Рузвельт (и Хэлл) избегали и игнорировали проблемы, касающиеся Восточной Европы, в надежде уберечь более важную цель - долговременное сотрудничество.

Хотя один из английских участников Тегеранской конференции раздраженно заметил, что "президент у Сталина в кармане", советский лидер вряд ли с этим согласился бы. Липпман был прав, делая вывод, что Рузвельт надеялся перехитрить Сталина. Гопкинс говорил, что президент был убежден: "Даже если он не сумеет обратить Сталина в хорошего демократа, он сможет прийти к рабочему соглашению с ним". Рузвельт

³⁸ См. FRUS, 1943, p. 256.

³⁹ Цит. по: Kimball W. Op. cit., I, R-171.

⁴⁰ См. FRUS, 1943, I, p. 542.

стр. 14

приехал в Тегеран, чтобы "найти общий язык со Сталиным"⁴¹ . Президент не был слеп. Им владела идея соединить вместе в качестве партнеров в послевоенном мире Великобританию, США и СССР, и в то же время он не поддерживал стремлений Черчилля установить особые англо-американские отношения.

Участник Тегеранской конференции историк Г. Фейс размышлял, почему после Тегерана у Рузвельта не было "мрачных предчувствий" относительно Европы под господством советской военной и политической власти. Одна из причин, рассуждал Фейс, могла заключаться в том, что президент думал: Сталин удовлетворится безопасным существованием СССР в своих собственных границах. Второй причиной могло быть допущение, что Сталина заботят интересы страны, а не интересы коммунистической экспансии. Третье предположение Фейса можно свести к замечанию: "Эти вопросы размеров, границ, относительной мощи государств континентальной Европы могут считаться малозначительными. Если, как можно думать, три главных участника военной коалиции совместно создадут новую международную политическую организацию, подобные вопросы смогут быть разрешены удовлетворительным образом; тогда как, если они вступят в конфликт и не смогут быть верными своей спасительной цели, перед Европой встанет мрачное будущее, что бы и как бы они сейчас ни решили"⁴² .

Если мы подумаем о "международной политической организация" как о чем-то гораздо более широком, чем Организация Объединенных Наций, и представим себе границы европоцентризма Фейса, тогда его третье предположение окажется очень близким к правде.

Через несколько месяцев после окончания войны (некоторые считают, что раньше) началась "холодная война", но она оставалась "холодной" только в Европе, где политические стены, сдерживание, эгоистические интересы и этноцентризм способствовали сохранению мира стилизованной формы, и стала "горячей" за пределами Европы - в Китае, Корее и особенно в бывшем колониальном мире - задолго до срока, предсказанного Рузвельтом. Действительно, по мере того как продолжалась война и продолжалось сотрудничество Большой Тройки, президент был настроен все более оптимистично. В 1942 г. он сказал Молотову, что "мир может быть установлен и гарантирован по крайней мере на 25 лет или на такое время, какое может прожить поколение, к которому принадлежит он, Сталин и Черчилль". Позднее, во время Ялтинской конференции, он сказал, что "пятьдесят лет [мира] достижимы и возможны"⁴³ .

Крах плана Рузвельта относительно послевоенного сотрудничества показывает, что недопустимо игнорировать мелкие, мучительные проблемы границ и привилегий; что великие концепции слишком расплывчаты и аморфны, чтобы их можно было реализовать. Либо президент, как считают некоторые, прятал амбиции своего государства за фасадом идеализма, либо, что более вероятно, все - от Рузвельта и Черчилля до Сталина - вели нечестную игру. Верх взяло соперничество в экономике, военной сфере, идеологии (борьба за сердца и умы народов), и, как боялся Рузвельт, Восточная Европа стала родиной нового шторма.

Но тогда, при закрытии Тегеранской конференции, и позднее, в Думбартон-Оксе и на переговорах в Ялте, рузвельтовская концепция послевоенного сотрудничества еще имела шанс на успех. Тревога президента по поводу чисто внешнего урегулирования восточноевропейских полити-

⁴¹ Lord Moran. Op. cit., p. 143. Это замечание принадлежит генералу А. Бруку, начальнику имперского Генерального штаба.

⁴² Feis H. Churchill, Roosevelt, Stalin. Princeton. 1957, pp. 275 - 276.

⁴³ Цит. по: Sherwood R. Op. cit., p. 560; Diaries of Edward R. Stettinius, Jr., p. 242.

стр. 15

ческих споров не означала, что он оставил свою главную цель - создание либерального, демократического мира. Интересно его высказывание о короле Греции Георге II: "Мне очень нравится Георг - я в самом деле называю его по имени - но, конечно, он не является очень сильной или внушительной личностью, поскольку у него нет опыта ведения президентской предвыборной кампании"⁴⁴ .

Столь же любопытным примером взглядов Рузвельта на политические игры было его предложение установить, как он это называл, "три информационных порта". Используя преимущества современных средств связи, такие центры, находящиеся под международным контролем и учрежденные в ключевых точках земного шара, обеспечили бы доступ ко всем народам мира информации, которую диктаторы не могли бы подвергать цензуре. И это исходило от человека, который постоянно приказывал Федеральному бюро расследований раскрывать пути утечки информации и который пытался манипулировать новостями. Но это все вопросы, связанные с его положением. Для него вся свободная пресса была частью политической игры⁴⁵ . Он предпочел бы, чтобы "три информационных порта" в большой степени зависели бы от информации, контролируемой государством. Важно именно тогдашнее согласие Рузвельта с тем, что информация и демократические институты взаимозависимы.

Такой же подход лежал в основе его надежд относительно Восточной Европы - что "открытые зоны" дадут поток культуры, торговли и информации. Чем бы ни была его юношеская склонность к политике силы, когда он во время первой мировой войны служил помощником министра флота, он, по-видимому, воспринял от Вильсона понимание общественной дипломатии - использование общественных установок и пропаганды для воздействия на электорат либеральных государств. Это была либо дань Рузвельта популистской демократии, либо признание, что в конечном счете власть принадлежит народу⁴⁶ .

Заключая обед Большой Тройки в британской миссии, Рузвельт уподобил отношения между тремя великими державами разноцветной радуге: "Здесь, в Тегеране, мы доказали, что различные идеалы наших народов могут слиться в гармоническое целое, совместно продвигаясь ко всеобщему благу - нашему и всего мира. Итак, покидая эту историческую встречу, мы можем впервые увидеть в небе традиционный символ надежды - радугу"⁴⁷ .

Каков же был после закрытия Тегеранской конференции взгляд Рузвельта на послевоенный мир? Чего он добивался? Были ли цели президента достаточно ясны ему самому? Как он собирался осуществлять на практике замыслы, подобные "четырем полицейским" и региональной ответственности? По-видимому, он хотел и стремился к тому, чтобы великие державы впредь руководствовались рядом общих политических принципов, которые лучше всего могут быть охарактеризованы как либерализм или, возможно, американизм. Священный Союз, созданный после наполеоновских войн, был основан на общей идеологии и был, вероятно, более эффективным, чем рузвельтовские "четыре полицейских", у которых не было такой общей основы. Но президент, по- видимому инстинктивно, понял, что баланс власти (как бы он ни назывался) не будет действенным, если не будет твердо держаться на политическом равновесии.

Выраженные в словах и поступках Рузвельта в Тегеране взгляды на международную политическую структуру, одновременно желаемую и возможную, определяются в большой степени в негативном плане. То, чего

⁴⁴ Ambassador MacVeagh Reports, p. 444.

⁴⁵ См. Schlesinger A., Jr. War and the Constitution: Abraham Lincoln and Franklin D. Roosevelt. Gettysburg. 1988, pp. 22 - 24.

⁴⁶ См. Clark J. Reform and Resistance in the International Order. Cambridge. 1980, pp. 180 - 183.

⁴⁷ FRUS, 1943, p. 585.

стр. 16

он не хотел, гораздо более ясно, чем то, что он хотел. Он не хотел войны, а для этого необходимо было избежать конфронтации между крупнейшими державами. Он не хотел вовлекать США в европейские споры, особенно в Восточной Европе. Малые народы в этом и любом другом регионе не должны быть участниками мировой политики, иначе они помешают сотрудничеству великих держав. Он не признавал Англию в качестве посредника между США и СССР. Он не желал старомодных отношений, основанных на политике силы и исключительных сферах влияния; под такими отношениями он подразумевал как коалицию Меттерниха против перемен, так и геополитический союз Бисмарка. Он не хотел повторять ошибок, допущенных Вильсоном после первой мировой войны, не позволивших Соединенным Штатам играть соответствующую роль на международной арене. Он не хотел, чтобы поддержка, оказываемая ему американцами, ставилась под вопрос такими проблемами, как доктрина Монро или использование американских войск за океаном.

Два первоначальных заявления о целях США в войне - Атлантическая хартия и "четыре свободы" - были достаточно неопределенными и неоформленными, чтобы служить практическим руководством. Экономический и политический аспекты мышления Рузвельта становились все более четкими в течение последующих месяцев. Но политическая суперструктура, предложенная в Тегеране, оказалась слишком хрупкой, чтобы выдержать все здание.

Спустя 13 месяцев на конференции в Ялте Рузвельт попытался расставить все по местам в плане устройства мира, который он набросал в Тегеране. Сталин и Черчилль тоже сделали попытку выдвинуть свои собственные концепции. Конечным результатом явилось то, что получило название "ялтинской системы", вызвавшей из небытия призраки структуры, основанной на балансе власти и сферах влияния, которые были характерны для "европейского концерта" XIX столетия. Но это был обманчивый образ. Десятилетия "холодной войны" оказались далеко не мирными, пусть даже вооруженная борьба велась великими (сверх) державами не непосредственно друг против друга.

Опасения Рузвельта оправдались: колониализм и национализм привели к обнищанию народов, а крупные державы попытались разделить мир на две громадные сферы влияния. Но это была всего одна из деталей, оставленных Рузвельтом без внимания в Тегеране. Более важно то, что ему не удалось или он оказался не способен объяснить Сталину и Черчиллю, как и большинству своих сторонников, каким образом будет работать система Рузвельта. Английский экономист Дж. Мид, участник команды Д. М. Кейнса на переговорах в Вашингтоне о послевоенной валютной политике, определил это так: "Американцы уже решили быть против изоляционизма, но никто из них не знает, какой интервенционизм применить. (И кто их за это осудит?)"⁴⁸ .

Дилемма Рузвельта состояла в примирении его идеалов с требованиями практических решений, которые выдвигала реальная политика. Его манера действий в этом затруднительном положении состояла в том, чтобы затягивать, избегать, уходить и уклоняться. Он часто делал три шага назад, два в сторону, а затем стоял на месте, обдумывая один гигантский шаг вперед. Проблема заключалась в том, что детали всегда кажутся значительными. Черчилль однажды написал Рузвельту, что "когда война гигантов заканчивается, начинается война пигмеев"⁴⁹ . Его время кончилось. Войны пигмеев начались даже раньше, чем гиганты сделали последнее усилие.

⁴⁸ James Meade Diary. [British Library of Political and Economic Science, Lnd.], file 1/1.

⁴⁹ Kimball W. Op. cit., III, C-914.