(ТРИ КНИГИ А. П. КАЖДАНА О ВИЗАНТИИ)

К перечню научных и культурных областей, ущемленных в прошлые годы, с полным правом можно отнести и византиноведение. Вряд ли кому придет в голову сравнивать причиненный здесь ущерб с результатами катастроф в биологии и

ЛЮБАРСКИЙ Яков Николаевич - доктор филологических наук, профессор.

стр. 174

кибернетике или даже в новейшей истории и социологии. Тем не менее сознательно проводившееся снижение уровня исследований, ограничение научного творчества независимо и интересно мыслящих людей нанесли немалый ущерб престижу советской и особенно русской исторической науки, для которой изучение Византии всегда было одной из наиболее традиционных областей. Главной потерей советского византиноведения последних лет была вынужденная эмиграция из СССР в 1978 ?. доктора исторических наук А. П. Каждана.

В первый год после выезда из Союза Каждан выступал с лекциями в ряде крупнейших университетов Европы, а потом переехал за океан, где вскоре занял место старшего научного сотрудника главного в США византиноведческого центра в Думбартон-Оксе в Вашингтоне. Переезд на Запад мало что изменил в распорядке дня ученого, заполненном, как и прежде, упорным систематическим трудом. В результате проведенных на Западе десяти лет - три книги и многочисленные статьи во всех византиноведческих изданиях мира, разумеется, помимо выходящего в Москве "Византийского временника", которому Каждан в свое время отдал столько сил, но в котором до недавнего времени стало невозможным не только печатать его статьи, но и упоминать имя ученого.

Изданные в США книги¹ - обобщение многолетних трудов. Их содержание мало знакомо в Советском Союзе даже специалистам, и было бы справедливо вернуть хотя бы в форме схематического изложения результаты работы мысли на ту почву, на которой она зарождалась и развивалась. Это надо сделать, во-первых, для пользы наших исследователей, во-вторых, ради восстановления элементарной справедливости и, в- третьих, из чувства благодарности к ученому, много сделавшему для пропаганды советской византиноведческой науки за рубежом.

Все три книги написаны в соавторстве. Медиевист Ж. Констабль, искусствовед А. Эпстейн, специалист по византийской и древнерусской истории С. Франклин не только отшлифовали английский язык русофонного автора и разделили его основные концепции, но добавили материал из специфических областей знания каждого, конкретизировали некоторые из идей Каждана.

Многие мысли и выводы в этих книгах перекрещиваются, а подчас и повторяются, получая дальнейшее развитие. Сформулированный в одной работе вывод оказывается в другой предпосылкой исследования. Сформировавшаяся у Каждана система взглядов и воззрений на историю Византии настойчиво проводится и развивается им на любом материале и в любом контексте. Своеобразная модель византийской цивилизации, разработанная Кажданом, используется им при анализе самых различных сторон жизни и деятельности византийцев. Многие компоненты этой модели известны отечественным ученым из его доэмиграционных публикаций, но целиком она была собрана и начала функционировать уже на американской почве.

К этому синтезу Каждан шел долгие годы. Начав, как это было характерно почти для всех советских историков прошлых лет, с изучения социально-экономических отношений, углубившись в проблемы источниковедческие, он значительно раньше других обратился к духовной истории Византии. Его интересуют в первую очередь не история безличных социальных процессов, не проблемы филиации текстов и установления источников и датировок, а человек с его материальными и духовными ценностями и устремлениями. Все традиционные проблемы медиевистики остаются в поле зрения ученого, но начинают строго соотноситься с человеком - объектом и субъектом истории и исторической науки. Круг интересов исследователя расширяется, охватывая все новые области, традиционно относящиеся к сфере литературоведения, искусствознания, истории права и так далее. Каждан не становится ни литературоведом, ни историком искусства или права, но материал этих наук начинает занимать все большее место в исследованиях историка, посвятившего свое научное творчество истории человека. В известном смысле в трудах Каждана, как и в работах некоторых других ученых, относящих себя к "культуро-

¹ Kazhdan A., Constable G. People and Power in Byzantium Dumbarton Oaks. 1982; Kazhdan A. Studies on Byzantine Literature of the Eleventh and Twelfth Centuries. Cambridge. 1984; Kazhdan A., Epstein A. Change in Byzantine Culture in the Eleventh and Twelfth Centuries. University of California Press. 1985.

стр. 175

логическому" направлению, происходит на основе новых методов некий новый синтез ряда гуманитарных наук, раздробившихся на отдельные ветви несколько десятилетий тому назад (классическая филология, медиевистика и т. д.). В этих исканиях он уже в 60-е годы примкнул не к западноевропейскому или американскому византиноведению (тогда еще относительно консервативному), ни тем более к советским историкам Византии (большей частью в то время занятым социологическими изысканиями), а к опыту западноевропейской медиевистики, сочетавшей в лице лучших своих представителей глубину традиционного историко-филологического анализа с современными приемами исследований. В первую очередь, речь идет о школе "Анналов", заслуга которой, как известно, заключалась в переходе от анализа социально-экономических отношений как таковых к воссозданию образа их носителя, то есть человека.

Ученого-гуманитария формирует не только научная школа, но и общественная ситуация, и путь Каждана "к человеку" определила отнюдь не только школа "Анналов". Для характеристики общественной позиции ученого тех лет достаточно напомнить, что в 60-е годы Каждан - один из активных авторов "Нового мира" периода Александра Твардовского. Это было время схваток с журналом "Октябрь" и с силами, за ним стоявшими, и интерес "Нового мира" к античности и средневековью, о которых писал Каждан, был совсем не археологическим. Читатели старшего поколения не забыли ту изощренную технику намеков, аллюзий и эзопова языка, получившего тогда эвфемистическое название "неконтролируемого подтекста", с которым с комическим усердием боролись некоторые ревностные редакторы и цензоры. То, чего нельзя было сказать об окружающей действительности, какое-то время еще можно было упомянуть в применении к Древнему Риму или Византии. Этой "техникой" Каждан владел искусно. Однако перечитывая сейчас его статьи и рецензии четвертьвековой давности, убеждаешься, что прямая аллюзия в них - отнюдь не главная цель. Главный его интерес лежит в несравненно более глубокой области, а именно в проблеме, как себя ведет, как реагирует на общественные "вызовы" человек в условиях будь то демократического или сословного, а главное, тоталитарного и авторитарного общества. Для исследования последнего вопроса византийская цивилизация, естественно, представляла собой идеальную область. Проблемы, волновавшие наших "шестидесятников", всерьез обсуждались Кажданом на материале античности и средневековья, западного и византийского. Академические интересы и общественная потребность парадоксальным образом и вместе с тем очень плодотворно пересеклись между собой и дали историку импульс, который и привел к созданию той "модели" византийского общества, о которой говорилось выше.

В данном сообщении мы остановимся только на важнейших положениях концепции византийской цивилизации, предложенной Кажданом. Эта цивилизация представляла собой систему сходную и вместе с тем принципиально отличную от граничивших с нею во времени и пространстве: античной, средневековой западноевропейской и мусульманской. Понять историю Византии можно только в сопоставлении с этими культурами, а поэтому историческая компаративистика - обязательный и непременный метод исследователя. Если сравнение Византии с мусульманским миром едва намечено, то темы "Византия и античность", "Византия и средневековый Запад" проходят через все три книги красной нитью. Их роль в рассуждениях автора совершенно различна. Задача первой - утвердить право византийской цивилизации на суверенный подход, право, оспаривавшееся целыми поколениями ученых и с большими ограничениями признаваемое ныне.

Почему цивилизация, чьи литераторы пользовались языком Платона и Плутарха, юристы - положениями римского права, риторы имитировали Исократа, а историки - Фукидида и Полибия, цивилизация, жители которой считали себя римлянами, и где действительно продолжали существовать многие римские институты, почему эта цивилизация не только не была античной, но в ряде аспектов ее диалектическим отрицанием? Ответ на этот вопрос - одна из "сверхзадач" Каждана.

Названная проблема имеет давнюю историю, у Каждана гораздо больше оппонентов, нежели сторонников. Главные свои аргументы ученый высказал в полемике с совсем недавним и весьма последовательным защитником теории континуите-

стр. 176

та, западногерманским византинистом Г. Вейсом. Не выдерживает критики, с точки зрения Каждана, и представление о византийском обществе как о "синтезе" античных и ближневосточных культурных традиций. (Эта точка зрения, как не покажется странным, была представлена в советской науке такими антиподами, как С. С. Аверинцев и З. В. Удальцова.)

Сопоставление Византии с средневековой западной культурой играет в концепции ученого совершенно иную роль. Если византийская цивилизация "суверенна" и представляет собой определенную систему, то ее структура и особенности проявляются только в сравнении с другими параллельными системами, естественно развившимися после гибели античности на обломках ее культуры. И в этом смысле, конечно, нет удобнее объекта для сравнения, чем западное средневековье. Методы сопоставления, использованные А. П. Кажданом, нетривиальны. Вот некоторые примеры. Что думали о византийцах латиняне, посещавшие Константинополь, и в каких словах и выражениях описывали увиденное? Кав:, в свою очередь, воспринимали западных людей и их порядки византийцы? Этими вопросами задается Каждан и внимательно анализирует данные, справедливо полагая, что в глаза чужестранцу в первую очередь бросается необычное, отличное от его собственного опыта, то, что как раз и может привести современного исследователя к выводам о сущности различия двух культур. Так, он вспоминает пассаж из "Истории" Иоанна Киннама, удивлявшегося, что каждый из крестоносных воинов, прибывших в 1147 г. в Константинополь, находился в подчиненном положении у своего господина. Сообщение Киннама не несет в себе новой информации: система иерархической зависимости на Западе хорошо известна. Знаменателен, однако, самый факт удивления Киннама: в Византии он не встречал ничего подобного. Нейтральный на первый взгляд пассаж свидетельствует о коренном различии между двумя обществами: иерархической структуре западного мира и отсутствии иерархии в Византии XII века.

А вот другой пример. Каждан подробно сопоставляет сообщения о низвержении императора Андроника Комнина (XII в.), принадлежащие византийскому историку Никите Хониату и франкскому рыцарю Роберту де Клари. Такое сопоставление обычно для ученых-историков, пытающихся восстановить достоверную канву реальных событий. Однако Каждана интересуют не столько изложенные этими авторами факты и последовательность событий, сколько тональность рассказа о них, их восприятие авторами. Он видит свою задачу в том, чтобы исследовать различия менталитета западного человека и византийца, в конечном: счете определить, где проходит граница между социо-культурными кругами Запада и Востока, в чем состоит суть византийской культуры, модель византийской цивилизации.

Обосновывая свой метод исследований и прослеживая историю изучения византийской цивилизации за истекшие полтора столетия (см. главу "Взгляд на историю византийской цивилизации: от Краузе до Бека и Мэнго" в книге "Studies on Byzantine Literature"), Каждан пишет о наметившейся в последние десятилетия тенденции рассматривать феномен византийской цивилизации не как конгломерат отдельных достаточно произвольно подобранных авторами институтов ("быт", "юриспруденция", "литература", "государственное устройство", "наука" и т. п.² ), а как сложно организованную структуру с непростой связью отдельных элементов. Кульминацией этих уже наметившихся тенденций являются работы Каждана, который ищет некую идею, пронизывавшую все аспекты византийской действительности и в конечном счете определявшей не только то, как, к примеру, византиец рисовал икону или поклонялся императору, но и то, по какому плану строил дом и даже что предпочитал есть на обед, которая объясняла не только, почему византийский ритор не мог обойтись без античных клише, но и по какой причине в упряжке у византийского крестьянина шел один вол, а не восемь, как у иных из его западных коллег. Конечно, сейчас мы несколько утрируем, но в принципе усилия историка развиваются в этом направлении. Каждан не злоупотребляет новейшей семиотической терминологией, но метод его мышления глубоко семиотичен по существу:

² Примером такой явно архаичной организации материала могут служить недавно изданные в СССР два тома "Культуры Византии" (М. 1984, 1989). Каждая, будучи еще в Союзе, начал работу над этим изданием.

стр. 177

почти каждое, казалось бы, нейтральное и даже случайное явление и факт для него - знак "византинизма", в сущность которого он хочет проникнуть.

Для Каждана фокус "византинизма" - "человек византийский" (homo byzantinus), анализ которого и выдвинут в центр изложения трех книг (термин этот с легкой руки Каждана входит в систему понятий византинистов). Вот названия первых четырех глав первой из изданных историком в Америке книг: "Homo byzantinus в обществе", "Материальное окружение homo byzantinus", "Homo byzantinus перед Богом", "Homo byzantinus в истории литературы и искусства". Богатый фактический материал преподан здесь вопреки традиции не по обычным рубрикам, а концентрируется вокруг единственного субъекта и объекта истории, "меры всех вещей" - человека. В книге "Изменения в византийской культуре XI-XII вв." рассказ о глубоких сдвигах в различных областях культурной жизни логично завершается главой, названной "Человек в литературе и искусстве". Хотя изложение в третьей книге "Очерки византийской литературы XI-XII вв." и не строится вокруг "человеческого фактора", тем не менее индивидуальность каждого из рассматриваемых писателей и его стиля - основное ее содержание. Заметим в скобках, что речь идет о византийских писателях, за которыми вообще, как правило, не признается права на какую бы то ни было индивидуальность.

Было бы долго и неуместно объяснять здесь все нюансы образа homo byzantinus, представленного Кажданом в трех книгах. Отметим только ключевую идею; составляющую основу всех рассуждений историка: "человек византийский", освободившись от полисных связей поздней античности, в отличие от человека западного средневековья, не включился в систему вертикальных и горизонтальных корпоративных связей, но оказался "один на один" перед всевышним Богом и всемогущим василевсом. Этот "индивидуализм без свободы" и составил суть менталитета homo byzantinus, в самом конечном счете определивший своеобразие византийской цивилизации.

Возможность построений определенной модели византийской цивилизации не означает, что эта цивилизация оставалась неподвижной и неизменной в течение всего византийского тысячелетия. Как раз наоборот. Изменчивость и подвижность византийского общества - один из главных тезисов Каждана. И в данном случае позиция исследователя противостоит весьма распространенной точке зрения, согласно которой (в крайнем ее выражении) византийская цивилизация была затянувшимся декадансом античности, не знала "нормального" для любого общества развития, не прошла стадии "детства" (архаики), "зрелости" (классики) и "заката" (эллинизма), с годами не приобретала никаких новых черт и лишь "реализовала самое себя", иными словами, воспроизводила изначально заложенные в ней самой черты. Согласно же воззрениям Каждана, модель византийской цивилизации не была неизменной на протяжении своего существования.

В заключительной части книги "Изменения в византийской культуре в XI-XII вв." автор пишет: "Изменения эти не случайны и не единичны, они составляют единое целое, включающее различные сферы человеческой деятельности, начиная от сельскохозяйственного и ремесленного производства и кончая созданием великих памятников и преобразованием самих способов мышления. Возрождение городов создало основы для многих сдвигов в интеллектуальных областях, включая возникновение учебных заведений, роста учености и элементов скептицизма. Рамки идеального поведения были расширены, а писатели и художники с большим интересом начали всматриваться в сложность человеческой природы. Судя по произведениям искусства и литературы, человек и природа стали реже противопоставляться один другому и чаще рассматриваться как нечто связанное и взаимодополняющее". В этой цитате - квинтэссенция идей упомянутой книги.

Отметим, что, с нашей точки зрения, в аргументации Каждана порой встречаются известные натяжки³ , но "запас прочности", заложенный в самой сути его

³ Здесь мы не будем говорить о несогласии с автором по некоторым частным вопросам. Отметим лишь искусственность попыток свести многие изменения в церковной и религиозной жизни Византии XI-XII вв. к "народным тенденциям" (см. Change in Byzantine Culture, p. 86 ff.). Излишне категорично также утверждать, что знатное происхождение не входило в число царских "доблестей" в IX-X веках. На-

стр. 178

концепции, как правило, всякий раз надежно оберегает ее от разрушения. Как любят отмечать представители точных наук, обнаружение таких противоречий обычно предшествует большим открытиям. Как бы то ни было, в культурно-историческом отношении одним из таких противоречивых феноменов, несомненно, является византийская цивилизация, описать которую в непротиворечивых терминах оказывается подчас невозможным. К осознанию этого обстоятельства в последнее время пришли некоторые исследователи; достаточно вспомнить хотя бы название недавней статьи Г. Хунгера "Византия в двух лицах" или упомянуть работы Г. Бека об эротике в Византии, чтобы наличие такой тенденции стало очевидным.

Признание амбивалентности византийской действительности не только убеждение, но и неотъемлемый компонент исследовательского метода Каждана, постоянно фиксирующего внимание на неадекватности византийской действительности самой себе (глава в одной из книг так и называется "Амбивалентность реальности"). Интересно, что "парадоксальности объекта" нередко соответствует и парадоксальность мысли Каждана, чей способ рассуждений диалектичен и далеко не всегда укладывается в рамки элементарного силлогистического мышления. Скажем определеннее. Вскрывая парадоксальность исторической ситуации в Византии, Каждан не боится из ряда предпосылок делать весьма неожиданные на первый взгляд выводы. Вот характерный пример. Учеными предлагалось немало объяснений возрождения античной культуры и образованности в XI-XII вв., но еще никогда этот феномен не получал следующей трактовки: "Склонность Византии к античности появилась из стремления к надежности и в нестабильном обществе путем создания иллюзии культурной преемственности с эллинским прошлым". Не станем дискутировать о справедливости этого утверждения. Культурно-исторические явления редко бывают следствием какой-то одной причины, да и в самом объяснении немало субъективного видения. Ясно одно: трактовка Каждана нетрадиционна, нетривиальна и высвечивает явление с неожиданной стороны. Вспомним, впрочем, что научную истину отнюдь не всегда надо искать в житейском "здравом смысле".

Многие случаи "амбивалентности", приведенные Кажданом, впечатляющи и позволяют увидеть уже известные явления в новом свете. Что могло быть безусловней и абсолютней - и в этом согласны все ученые - власти византийского василевса? Он не только распоряжался жизнью, имуществом и смертью своих подданных, он был земной ипостасью Бога. Однако Каждан видит в отношении к императору и другую сторону. Василеве не только всемогущ, но и бессилен. Он не мог передать свою власть по наследству, в каком-то смысле он не был в состоянии распорядиться даже своей жизнью (многие императоры умерли насильственной смертью), он оказывался рабом сложнейшего придворного церемониала, изменить который не имел права ни в каком отношении и т. д.

Далеко не все замечания в упомянутой выше главе "Амбивалентность реальности" представляются нам справедливыми. Во многих случаях разное отношение византийцев к одному и тому же явлению или факту можно легко объяснить разным мироощущением, присущим тем или иным социальным группам или просто индивидуумам, тем не менее основная мысль об амбивалентности византийского общества не только верна, но и плодотворна.

С воззрениями Каждана на византийскую цивилизацию можно соглашаться, можно отнестись к ним осторожно, а можно не принимать их вовсе. Существенна но абстрактная "истинность" системы его взглядов, а степень ее продуктивности, ее импульсная сила для исследователей. С этой точки зрения концепция Каждана имеет явные преимущества по сравнению с доктринами его оппонентов. Она побуждает не к ограниченному изучению византийской цивилизации, как чего-то застывшего, конечного, неизменного, а к рассмотрению ее в становлении, развитии, взаимосвязи отдельных компонентов и бесконечности проявлений.

Создать столь нетрадиционную систему вряд ли было бы возможным, используя лишь традиционные исторические и филологические методы. Нетривиальности концепции соответствуют и нетривиальные для византиноведения способы иссле-

стойчивое и абсурдное стремление византийских авторов приписать царское происхождение бывшему конюшему, императору Василию I - достаточное опровержение этого тезиса (см. p. 110 ff.) и так далее.

стр. 179

дования. Как всегда достаточно откровенно обнажая механику своего метода, Каждан высказывает вполне еретическую для любого исследователя-традиционалиста мысль, что накопление новых факторов, издание новых текстов и т. п., как бы ни была квалифицированна, трудоемка и престижна эта работа, мало может изменить привычную картину византийской цивилизации. Напротив, нетрадиционные вопросы к старым и, казалось бы, давно исчерпанным источникам могут создать новую и часто неожиданную картину ушедшего общества. Иными словами, историк постановкой нетрадиционных вопросов в состоянии заставить источник дать ему те сведения, которые не собирался сообщать и которыми даже и не обладал его автор (подробно об этом см. главу "В поисках косвенной информации" в книге "Народ и власть в Византии"). Именно благодаря применению этого метода историку удается выделить неклишированное и индивидуальное в системе византийской культуры.

Возникает вопрос, по какой же причине исследователь такого масштаба, как Каждан, перестал быть советским и стал американским ученым. Нетрудно, конечно, отделаться дежурной ссылкой на "период застоя", по самой природе своей враждебного всякой оригинальной мысли и истинной учености. Однако в каждой конкретной области "застой" воплощается в совершенно определенные имена, отчества и фамилии. Таким "именем, отчеством и фамилией" в области византиноведения была заведующая сектором истории Византии Института всеобщей истории АН СССР, директор того же института, главный редактор "Византийского временника" и "Вестника древней истории", член различных редколлегий, председатель или член многих советов, член-корреспондент АН СССР З. В. Удальцова. Мы не ставим перед собой задачу оценивать деятельность покойной З. В. Удальцовой как ученого и администратора науки⁴ . Занявшая все мыслимые посты, являясь фигурой донельзя официозной, она испытывала идиосинкразию ко всему оригинальному и независимому в научной мысли и создала условия, при которых пребывание Каждана в руководимом ею секторе и вообще в системе советской медиевистики стало невозможным. В результате наше византиноведение потеряло (а американское приобрело) одного из самых значительных и, во всяком случае, самого неординарного ученого послевоенного поколения.

Вписался ли Каждан органично в систему западной исторической науки? И да, и нет. Нет, потому что "позиция противостояния", которая была свойственна ему в Союзе, сохранилась и на Западе. Однако если здесь это было противостояние идеологическим шорам и дилетантизму в науке, "там" это стало противостоянием консервативным тенденциям в византиноведении. Впрочем подобное противостояние уже не грозит Каждану никакими неприятностями по службе.

Как бы то ни было, даже не интересующемуся проблемами истории Византии русскоязычному читателю было бы очень интересно и полезно прочесть исследования Каждана хотя бы потому, что такие темы его книг (мы выбираем их почти наугад), как имперская великодержавная заносчивость, ксенофобия, восторженное раболепие, роль интеллектуала в тоталитарном государстве и т. д., мы оживленно обсуждаем сейчас на материале собственного недавнего прошлого.

⁴ Это уже сделано З. Г. Самодуровой в статье " З. В. Удальцова. Творческий путь" (Византийский временник. Т. 49). Мы, правда, склонны большинство утверждений автора трактовать в прямо противоположном смысле...