МЕЖДУНАРОДНЫЕ ОТНОШЕНИЯ В ПРЕДВОЕННОЕ ДЕСЯТИЛЕТИЕ (1929–1939 ГГ.)

Актуальные публикации по вопросам истории и смежных наук.

NEW ИСТОРИЯ


ИСТОРИЯ: новые материалы (2024)

Меню для авторов

ИСТОРИЯ: экспорт материалов
Скачать бесплатно! Научная работа на тему МЕЖДУНАРОДНЫЕ ОТНОШЕНИЯ В ПРЕДВОЕННОЕ ДЕСЯТИЛЕТИЕ (1929–1939 ГГ.). Аудитория: ученые, педагоги, деятели науки, работники образования, студенты (18-50). Minsk, Belarus. Research paper. Agreement.

Полезные ссылки

BIBLIOTEKA.BY Беларусь - аэрофотосъемка HIT.BY! Звёздная жизнь


Автор(ы):
Публикатор:

Опубликовано в библиотеке: 2006-04-22
Источник: http://portalus.ru

Опубликовано: Горохов В.Н. История международных отношений. 1918 – 1939 гг.: Курс лекций. – М: Изд-во Моск. ун-та, 2004. – 288 с.

ВЕЛИКИЙ КРИЗИС И ЕГО ВЛИЯНИЕ НА РАЗВИТИЕ МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЙ. РАССТАНОВКА СИЛ НА МИРОВОЙ АРЕНЕ В 1930-Е ГГ.
Мировой экономический кризис 1929–1933 гг. положил начало новому этапу в развитии международных отношений. Этот этап характеризовался острыми межгосударственными конфликтами, образованием очагов военной опасности, крушением Версальско-Вашингтонской системы. Всего за десять лет был пройден путь от «эры пацифизма» до Второй мировой войны. Столь стремительное нарастание негативных тенденций в международной жизни определялось тремя важнейшими факторами.
Сокрушительный удар по международному порядку, созданному в Версале и Вашингтоне, нанес Великий кризис. Прежде всего это проявилось в сфере финансово-экономической. Падение промышленного производства (в развитых капиталистических странах в среднем на 44%), сокращение мирового товарооборота (на 61%), полное расстройство финансовой системы — все это привело к резкому обострению борьбы за рынки сбыта и сферы приложения капитала, к торговым, таможенным и валютным войнам. Такова была «материальная» основа перехода к открытым межгосударственным столкновениям и в области военно-политической.
Другим не менее значимым международным последствием кризиса стало укрепление позиций праворадикальных организаций и движений, приход к власти в ряде капиталистических государств фашистских и милитаристских группировок. Играя на экономических трудностях и усилении социальной напряженности, Эти группировки развернули широкую и весьма успешную националистическую пропаганду, выдвигая лозунги экспансии в качестве главного условия стабилизации внутриполитической обстановки и процветания страны. Дав мощный импульс политике агрессии и ужесточению борьбы за новый передел мира, Великий (с.185) кризис стал тем исходным рубежом, с которого начался времени до Второй мировой воины.
Развитие международных отношений в предвоенное десятилетие в решающей степени зависело от расстановки сил и внешнеполитических действий великих держав. К середине 1930-х гг. сложились три центра мировой политики: блок агрессивных государств (Германия, Италия, Япония), коалиция западных демократий (Англия, Франция. США) и Советский Союз. Каждый из этих центров имел свои стратегические и тактические цели на международной арене, применял соответствующие методы для их достижения.
Так называемые «ревизионистские» державы выступали за коренной пересмотр послевоенной организации мира, юридически оформленной на Парижской и Вашингтонской конференциях. Проигравшая войну «униженная и оскорбленная» Германия и считавшие себя «побежденными среди победителей» Италия и Япония в тридцатые годы стремились не к каким-то частным уступкам со стороны ведущих западных держав, а к полной ликвидации Версальско-Вашингтонской договорной системы. Но и это не являлось самоцелью. Конечным результатом их внешнеполитических усилий провозглашалось создание «нового международного порядка», установление мировой (Германия) и региональной (Италия и Япония) гегемонии, подчинение и порабощение других стран и народов. В качестве идеологического обоснования экспансионистского курса выдвигались расовые, социал-дарвинистские и геополитические теории и концепции: о «превосходстве арийцев и арийского политического гения», о «естественном отборе» и «выживании наиболее приспособленных» рас и наций, о необходимости завоевания «жизненного пространства», о «воссоздании Великой Римской империи», об «эмансипации и сопроцветании азиатских народов» под руководством Японии. Подобные теоретические установки и их практическая реализация привносили в систему международных отношений качественно новый элемент: внешнеполитические устремления нацистском Германии, фашистской Италии и милитаристской Японии представляли собой угрозу не только для соперничавших с ними великих держав, но и для всей мировой цивилизации.
Стратегическим целям, декларированным правительственными кругами государств агрессивного блока, соответствовали и существенные изменения в тактике. Если в 1920-е гг. планы ревизии Версальско-Вашингтонских постановлений осуществляли средствами дипломатии при умелой игре на противоречиях между западными державами, то с 1931 г. дипломатические методы стали сочетаться с масштабными военными акциями, открытым (с.186) применением вооруженной силы. Необходимо отметить и еще одну чрезвычайно важную особенность политики государств «фашистского триумвирата» — активное использование в своих интересах «советского фактора», антикоммунистических настроений правящей элиты Запада. Будучи непримиримыми противниками большевизма, руководящие деятели Германии, Японии и Италии постоянно подчеркивали, что их страны являются надежным оплотом в борьбе с «красной опасностью», побуждая тем самым западные правительства идти навстречу своим все возраставшим экспансионистским требованиям.
Что касается внутриблоковых взаимоотношений, то они вряд могут быть названы идиллическими. Между державами, образовавшими агрессивный союз, существовали серьезные противоречия, перераставшие порой в острые столкновения (например, итало-германский конфликт из-за Австрии 1934 г.). Однако преобладающей тенденцией было стремление к единению, что объяснялось общностью идеологических и стратегических установок, необходимостью заручиться поддержкой сильного союзника в период перехода к военным акциям. Согласованность в действиях стран-агрессоров делала угрозу массированного наступления фашизма и новой мировой войны еще более реальной.
Другой крупнейший центр международной политики был представлен документально не оформленной, но фактически существовавшей коалицией западных демократий. Логика развития межгосударственных отношений подсказывала, что именно эта коалиция должна была жестко противостоять «ревизионистским» державам, так как в нее входили главные гаранты Версальско-Вашингтонской системы. Однако вопреки всем логическим построениям правительственные круги Англии, Франции и США избрали курс, направленный на «умиротворение» агрессоров, который объективно содействовал разрушению послевоенного международного порядка, ими же созданного. Политика «умиротворения» берет свое начало в 1920-е гг., когда Великобритания, Соединенные Штаты и (в меньшей степени) Франция шли на серьезные уступки Германии и активно содействовали восстановлению ее экономического потенциала. Стратегический замысел состоял в том, чтобы интегрировать Веймарскую республику в сообщество западных государств и осуществлять контроль над ее внешнеполитическим курсом, превратить Германию в мощный и устойчивый противовес Советскому Союзу и локализовать германский реваншизм на восточном направлении. В тридцатые годы в политике держав-«умиротворительниц» произошли по крайней мере два качественных изменения. Во-первых, под давлением «ревизионистских» государств западные демократии добровольно (с.187) отказались от своего главного требования 1920-х гг. — сохранить незыблемыми основы Версальско-Вашингтонской договорной системы. Иными словами, они перешли от частичной ее модернизации к поэтапной сдаче своих принципиальных позиций, зафиксированных в Парижских и Вашингтонских соглашениях. Во-вторых, уступчивость Запада перешла ту грань, которая отделят сдерживание от поощрения агрессии. Поскольку речь шла о фашизме и его борьбе за мировое господство, политику «умиротворения» нельзя охарактеризовать иначе, как политику недальновидную и ущербную.
Каковы же были обоснования этого курса и чем объяснялась приверженность к нему правительств западных держав?
Несомненно, что определенную роль в его формировании сыграли пацифистские настроения общественности, стремление избежать новой кровопролитной войны, «упрочить мир и международную безопасность». Однако гораздо более значимой причиной подобных «миротворческих» действий являлось желание использовать умиротворяемые державы в борьбе с «коммунистической угрозой». Причем в отличие от предшествовавшего периода правительственные круги Запада рассматривали Германию и Японию уже не просто в качестве статичного противовеса Советскому Союзу, а как готовую к схватке с большевизмом агрессивную вооруженную силу. Сочувствие и дипломатическое содействие в реализации антисоветских планов государств-агрессоров представляли собой важнейшую, но не единственную характерную особенность избранного Западом внешнеполитического курса. Другой его составляющей стали попытки направить «коммунистическую экспансию» против германского фашизма и японского милитаризма, которые также (и вполне справедливо) воспринимались как серьезная опасность для стран «демократии и свободы». Таким образом, суть политики «умиротворения» сводилась к тому, чтобы стравить тоталитарные режимы, дождаться, пока они обескровят друг друга, выступить в роли непререкаемого арбитра и тем самым не только обеспечить свою собственную безопасность, но и укрепить свое главенствующее положение на мировой арене. Как элегантно отмечал французский историк Ж.-Б. Дюрозель, основополагающей идеей, овладевшей умами западных политиков, была «мечта о чудесном возникновении благословенной войны между нацистами и Советами». Еще ярче и доходчивее определил содержание проводимой им политики «главный умиротворитель» Европы премьер-министр Великобритании Н. Чемберлен: «Для нас, разумеется, стало бы наилучшим исходом, если бы эти бешеные псы — Гитлер и Сталин — сцепились и разорвали друг друга». Изначальный стратегический просчет (с.188) «западных миротворцев» 1930-х гг. состоял в явной недооценке глобальной угрозы фашизма. Поэтому объективно политика «умиротворения» способствовала усилению блока агрессивных государств и ослаблению международных позиций западных демократий.
Дополнительным фактором, значительно снижавшим степень воздействия Англии, Франции и США на экспансионистски настроенных оппонентов, были глубокие противоречия в рамках самой «демократической коалиции» (например, англо-американские разногласия на Дальнем Востоке). Искусно играя на этих противоречиях, страны фашистского блока получали возможность с меньшими издержками, а зачастую и беспрепятственно осуществлять свои внешнеполитические цели.
Особая важность «советской проблемы» в международных отношениях тридцатых годов превращала СССР в один из самых влиятельных центров мировой политики. Партийно-государственное руководство Советского Союза придерживалось внешнеполитической концепции, в которой сочетались идейно-классовые и геостратегические установки. В первую группу входили такие положения, как традиционные лозунги пролетарского интернационализма, опоры на социальную поддержку международного рабочего класса, коммунистического движения и «угнетаемых народов Востока»; изображение капиталистического окружения «сплошь враждебным» по отношению к «первому в мире социалистическому государству», а фашизма — «одной из разновидностей империализма и не более того»; твердое следование ленинскому указанию о превращении будущей империалистической войны в войну гражданскую и о «расширении базиса социализма за счет умножения числа советских республик». Наиболее резкой критике в современной исторической литературе подвергается сталинский вывод об отсутствии принципиального отличия между фашистскими государствами и буржуазными демократиями. Действительно, положение о том, что Советскому Союзу противостояли «два одинаково реакционных блока», неправомерно принижало угрозу фашизма, которую он представлял для всей мировой цивилизации. Тем не менее в качестве объяснения (а не оправдания) этого вывода следует отметить, что и политику «умиротворения» западных держав никак нельзя назвать «прогрессивной». Обе стороны — советское руководство и правительственные круги Запада — недооценивали фашистскую опасность. Обе стороны стремились использовать агрессивные государства во взаимном противостоянии. Обе стороны ставили знак равенства: первая — между фашизмом и демократиями, вторая — между фашистской и коммунистической угрозой. Все это свидетельствовало о том, что Советский Союз в 1930-е гг. действовал в русле (с.189) общепринятых великими державами «правил игры». Иначе говоря, несмотря на устрашающие революционные декларации приоритетная роль во внешнеполитической доктрине СССР отводилась геостратегическим расчетам и соображениям реальной политики. Главным из них было стремление обеспечить собственную безопасность и укрепить международные позиции Советское Союза за счет использования «межимпериалистических противоречий». И.В.Сталин и другие советские руководители, называли эти противоречия «непримиримыми и антагонистическими», подчеркивали, что они «гораздо сильнее противоречий межформационных» и потому именно они «чреваты новой мировой войной». Предполагалось, что империалистическая война приведет к истощению всех капиталистических держав, к обострению социальной борьбы и в результате (новое обращение к идейно-классовым мотивам) Советский Союз получит возможность «выполнить свой интернациональный долг», содействуя победе мировой социалистической революции. Еще в 1925 г., выступая на Пленуме ЦК ВКП(б), И.В. Сталин четко и недвусмысленно определил важнейшую стратегическую задачу внешней политики СССР: «Наше знамя остается по-старому знаменем мира. Но если война начнется, то нам не придется сидеть сложа руки, нам придется выступить, но выступить последними». Сочетание классовых и геостратегических установок, как это ни противоречиво звучит, обусловило и антифашистский курс Советского Союза в первой половине 1930-х гг., и его сближение с фашистской Германией в конце предвоенного десятилетия. И в том, и в другом случае проявилась возросшая роль СССР как крупной самостоятельной силы в международной политике.
Таким образом, различные стратегические цели, преследуемые великими державами, разделили их на три политических центра. В этом трехстороннем соперничестве и должны были решаться судьбы мира.
Первостепенное значение для развития международной обстановки имела не только расстановка, но и соотношение сил между ведущими державами, сравнительные характеристики их экономического и военно-промышленного потенциала. Великий кризис и последующее восстановление экономики, которое проходило в капиталистических странах крайне неравномерно, привнесли существенные изменения в силовую структуру межгосударственны отношений. В сравнении с предвоенным 1913 г. уровень промышленного производства Франции составил в 1938 г. 115%, Англии – 117, Соединенных Штатов — 142, Германии — 150, Италии — 200, Японии — 571, Советского Союза – 254%. Удельный вес в мировом производстве промышленных товаров определялся следующими (с.190) показателями: Франция — 6,0% (в 1913 г. — 8,4), Англия — 10,0 (13,6), США – 26,5 (30,0), Германия – 11,8 (11,8), Италия - 3,0 (2,5), Япония — 4,5 (1,3), СССР — 5,6% (Российская империя в 1913 г. – 3,6). Приведенные цифры позволяют прийти к следующим кратким заключениям.
Во-первых, в противостоянии западных демократий и «ревизионистских» держав баланс сил склонялся в сторону последних, существенно опережая своих соперников в темпах экономического роста, агрессивные государства последовательно и целеустремленно создавали материальную базу глобальной вооруженной схватки за новый передел мира. Здесь уместно отметить, что львиная доля их бюджетов (от 40 до 60%) направлялась на военные нужды. Вместе с тем было бы чрезмерным упрощением говорить о полном превосходстве стран фашистского блока. Англия, Франция и США сохраняли свои стратегические преимущества в сырьевых ресурсах, уровне развития промышленности (42,5% мирового промышленного производства против 19,3 у Германии, Италии и Японии), колониальных владениях (66,8% общей территории колоний против 8,7). Названные преимущества свидетельствовали о том, что западные державы обладали достаточной мощью для обуздания агрессии (при непременном условии перехода к решительным действиям и отказе от политики «умиротворения»). Однако, с другой стороны, ликвидация этих «привилегий» и являлась важнейшей целью фашистской экспансии и установления «нового порядка», при котором господствующее положение в мире заняли бы, по выражению Б. Муссолини, не «одряхлевшие, а молодые возрождающиеся нации».
Во-вторых, в предвоенный период значительно укрепились международные экономические позиции Советского Союза. Успешное претворение в жизнь планов социалистической индустриализации позволило СССР удвоить свой промышленный потенциал. К 1940 г. страна Советов вышла на 2-е место в мире по валовому объему производства и на 4-е — по выпуску готовой продукции после США, Германии и Англии (соответствующие показатели: 245, 114, 90 и 63 млрд. долл.). С 1935 г. стал осуществиться переход к кадровой системе комплектования Красной Армии, численность которой за пять лет возросла в 3 раза. Вместе с тем в социально-экономическом и политическом развитии СССР проявились и крайне негативные тенденции: установление тоталитарной сталинской диктатуры, массовые репрессии, крупные счеты в управлении промышленностью, оборонным производством и особенно сельским хозяйством. Все это подрывало авторитет советского государства, отрицательно сказывалось на международном положении. Однако очевидные достижения в (с.191) строительстве социалистической экономики, решении социальных проблем, усилении военного могущества способствовали сохранению за Советским Союзом статуса влиятельного мирового центра, роль которого в предвоенное десятилетие все более возрастала. Вышеперечисленные изменения в характере, расстановке соотношении сил во многом предопределили ход международных событий в 1930-е гг.
Определенное влияния на развитие международных отношений в этот период оказывали общественные организации и движения, выступавшие за сохранение мира, обеспечение европейской безопасности, против угрозы фашизма.
Вопросы усиления «борьбы за единство рабочего класса против фашистской агрессии и империалистической войны» обсуждались на VII Конгрессе Коммунистического Интернационала, проходившем в июле-августе 1935 г. в Москве. Был выработан принципиально новый стратегический курс Коминтерна, что нашло свое отражение в его решениях о создании единого и народного антифашистского фронта, о мерах по предотвращению мировой войны, о самостоятельности национальных компартий и др. Особое значение, как теоретическое, так и практическое, имели установки Конгресса, связанные с оценкой международного положения и определением задач коммунистического движения. В докладе генерального секретаря Исполкома Коминтерна Г.Димитрова проводилась четкая разграничительная линия между фашистскими и демократическими государствами; в качестве важнейшей перед коммунистами ставилась задача «блокироваться со всеми антифашистскими силами, в том числе и с силами буржуазной демократии»; утверждалось, что война против фашизма, независимо от того, кто ее будет вести, по своему характеру станет войной справедливой. Пожалуй, впервые в своей истории Коммунистический Интернационал принял программу, отличавшуюся реалистичностью подходов и доказательностью выводов. Однако эта программа (и прежде всего ее центральное положение о единстве антифашистских действий) так и не была полностью реализована, что объяснялось целым рядом причин: традиционными противоречиями и взаимной подозрительностью, существовавшими между социал-демократами и коммунистами; негативным отношением демократической общественности Запада к сталинской диктатуре; широкомасштабной антикоммунистически пропагандой; изменениями во внешней политике СССР в конце 1930-х гг. Наиболее значимое международное последствие раскола левых сил состояло в том, что они не смогли приостанови наступление фашизма, стать серьезной преградой на пути фашистской агрессии. (с.192)
Столь же ограниченную роль в международной жизни тридцатых годов играло пацифистское движение, хотя в это время и были предприняты попытки придать ему более четкие организационные формы, в мае 1932 г. известные французские писатели А. Барбюс и Р. Роллан выступили с воззванием о проведении Всемирного антивоенного конгресса, который состоялся в Амстердаме в августе того же года. Амстердамский конгресс принял Манифест и избрал Международный комитет борьбы против новой мировой войны. В 1933 г. в Париже в зале Плейель собрался Европейский антифашистский рабочий конгресс, на котором был создан Антифашистский центральный комитет. Вскоре два комитета объединились, образовав единый руководящий орган так называемого амстердамо-плейельского движения. Самый представительный пацифистский форум — Конгресс мира — был созван в сентябре 1936 г. в Брюсселе. На нем присутствовали 4,5 тыс. делегатов из 35 государств. Брюссельский конгресс разработал Программу под названием «Мир в опасности. Мы должны его спасти». Эта Программа состояла из четырех пунктов: нерушимость мирных договоров, сокращение вооружений, укрепление Лиги наций, коллективная безопасность в Европе. Однако, несмотря на известные успехи в организационном оформлении и пропагандистской деятельности, пацифистское движение 1930-х гг. не превратилось, да и не могло превратиться в действенный фактор мировой политики. Отсутствие массовой социальной базы, разногласия по вопросам практического осуществления программных установок, пестрота партийно-политических воззрений и пристрастий, преобладание морально-нравственного осуждения агрессии над реальными шагами по ее предотвращению — все это обусловило весьма скромное место пацифизма в системе международных отношений предвоенного десятилетия.
Таковы были главные силовые компоненты и основные тенденции международного развития в критический период от Великого кризиса до Второй мировой войны.

ПРОБЛЕМЫ МЕЖДУНАРОДНОЙ БЕЗОПАСНОСТИ И РАЗОРУЖЕНИЯ В ГОДЫ МИРОВОГО ЭКОНОМИЧЕСКОГО КРИЗИСА
Международная обстановка, сложившаяся в период кризиса, отличалась сложным переплетением разнообразных проблем: логических и финансово-экономических, европейских и дальневосточных, унаследованных от «эры пацифизма» и принципиально новых. Другая особенность состояла в том, что компромиссное решение этих проблем было чрезвычайно затруднено по (с.193) причине обострения межгосударственных противоречий и фактического отказа правительственных кругов ряда стран от пацифистской политики. Более того, намечался отход от уже найденных в 1920-е гг. компромиссов.
В условиях всеобщего экономического коллапса, вызванного кризисом, крайнюю степень напряженности приобрели торгово-финансовые отношения капиталистических стран. Наиболее острыми и конфликтными оказались вопросы, касавшиеся военных долгов, таможенных тарифов и валютных операций.
Летом 1931 г. президент США Г. Гувер, сославшись на критическую финансовую ситуацию в мире, предложил ввести годичный мораторий на выплату репараций и международных государственных долгов. Правительства европейских стран — должников Соединенных Штатов — с готовностью поддержали это предложение, после чего путем несложных логических построений пришли к выводу: если можно не возвращать долги один год, зачем уплачивать их вообще. На Лозаннской конференции 1932 г., окончательно отменившей германские репарационные платежи, европейцы потребовали от Соединенных Штатов аннулировать все долговые обязательства времен мировой войны (к этому времени вместе с процентами они составляли более 22 млрд. долл.; на долю Англии приходилось 11,1, Франции — 5,8, Италии – 2,4 млрд.). Главный аргумент заключался в том, что своевременное погашение военных долгов зависело от бесперебойной выплаты Германией репараций европейским должникам США. Следовательно, за отменой одних платежей должно последовать упразднение и других. Вашингтонская администрация признала доводы своих бывших союзников «злонамеренными», а американская пресса — «большевистскими», напомнив тем самым, как поступило с задолженностью Российской империи советское правительство. Г. Гувер выступил с сакраментальным заявлением о том, что необходимо выполнять финансовые обязательства при любых обстоятельствах и что никакой связи между германскими репарациями (которые США никогда не получали) и военными долгами (которые они надеялись вернуть) не существует. Президентская декларация не произвела на Европу никакого впечатления. В 1932–1933 гг. Англия, а вслед за ней еще 19 государств Старого Света прекратили долговые выплаты США. Верность своему долгу (в прямом и переносном смысле этого слова) сохранил лишь Финляндия, обязавшаяся уплатить 9 млн. долл., что составляло 0,05% общеевропейской задолженности.
В Вашингтоне негодовали и одновременно готовились к мощному контрудару. Его нанес новый президент США Ф.Д. Рузвельт. В 1930–1933 гг. между Америкой и Европой шла настоящая торговая (с.194) война. За этот период таможенные тарифы по обе стороны Атлантического океана возросли на 30–40%. Ситуация усугублялась тем, что великие державы и малые европейские страны отменили золотой стандарт своих валют. В результате инфляция приобрела галопирующий характер, тарифная политика ужесточалась, а конкурентная борьба за рынки еще более усилилась. Поэтому вопросы стабилизации национальных валют и торговых тарифов превратились в наиважнейшие проблемы международных финансово-экономических отношений. Именно эти вопросы и стали центральной темой обсуждения на Всемирной экономической конференции, открывшейся в Лондоне в июне 1933 г. В работе конференции приняли участие делегации 54 стран. Ее главной целью был поиск путей совместного и согласованного выхода из кризиса. Понятно, что успех или неудача Лондонского форума во многом зависели от позиции Соединенных Штатов, остававшихся ведущей промышленной и финансовой державой мира. В этот «судьбоносный» момент администрация США и провела свою «акцию возмездия» в отношении бывших должников. 3 июля 1933 г. Ф.Д. Рузвельт заявил, что не намерен идти на уступки европейским государствам по валютным и тарифным вопросам. Тем самым американский президент «торпедировал» работу конференции, которая вскоре была закрыта, так и не приняв каких-либо значимых решений.
Приведенные примеры показывают, насколько острыми в этот период стали межгосударственные противоречия в сфере экономики и финансов. Что касается политических и военных проблем, то они вызывали еще больший накал страстей.
На европейском континенте, как и в 1920-е гг., центральное место занимал германский вопрос. Воспользовавшись занятостью западных держав кризисной ситуацией, правительственные круги Веймарской республики активизировали свою политику, направленную на ревизию Версальского договора. При этом они действовали последовательно и поэтапно, добиваясь отмены репарационных статей (достижение полной финансово-экономической самостоятельности), затем военных ограничений (создание материальной базы для реваншистских акций) и, наконец, территориально-политических постановлений (окончательная ликвидация послевоенного международного порядка и «возрождение Великой Германии»). Эту внешнеполитическую программу большим усердием и даже с известным забеганием вперед стало претворять в жизнь правительство Г. Брюнинга, пришедшее к власти весной 1930 г. Самого Генриха Брюнинга пресса называла «красивым и изящным канцлером», а не менее изящного посла Франции в Берлине А. Франсуа-Понсэ — «диким шовинистом, (с.195) прибегающим к приемам иезуитов». В отличие от великого немецкого политика «эры пацифизма» Г. Штреземана Брюнинг, плохо разбиравшийся в дипломатических хитросплетениях, применял методы прямого давления с элементами шантажа и демонстративного неподчинения Версальским распоряжениям. Ответная реакция западных демократий носила двойственный характер: с одной стороны, отпор наиболее грубым нарушениям Парижских соглашений, но, с другой стороны, все более явственное отступление к политике «умиротворения».
Первую пробную наступательную операцию на дипломатическом фронте Германия провела весной 1931 г., заключив с Австрией соглашение о создании двустороннего таможенного союза. По своей сути это была попытка осуществить так называемый «холодный аншлюс», т.е. подчинить экономику Австрийской республики без силового захвата ее территории. Вызывающую акцию Германии осудили Англия, Франция, Италия и ряд других европейских государств, выступивших с официальными протестами. По инициативе французского правительства вопрос был передан на рассмотрение Гаагского Международного Суда, который в сентябре 1931 г. аннулировал германо-австрийское соглашение как несовместимое с Версальским и Сен-Жерменским договорами.
Германия потерпела поражение, но поражение, скорее всего ею запланированное. Угроза аншлюса должна была подвигнуть и подвигла Запад на новые «миротворческие» уступки. Осенью 1931 г. с «миссией мира» в Берлин прибыл премьер-министр Франции П. Лаваль (первое со времен Берлинского конгресса 1878 г. посещение главой французского правительства германской столицы). Переговоры, проходившие под флагом «франко-германского сближения», не дали никаких конкретных результатов. Причиной тому стала жесткая позиция Г. Брюнинга, который в ответ на предложения «дружбы и сотрудничества» потребовал предоставления Германии займа в 1 млрд. марок в качестве материальной основы возможного «сближения». Прагматизм канцлера, отказавшегося обсуждать с французским премьером вопросы улучшения двусторонних отношений в рамках Версальской системы, свидетельствовал о том, что германское правительство было намерено и впредь следовать своему «ревизионистскому» курсу и оказывать все более мощное давление на «умиротворителей». Через несколько месяцев наступательная тактика Германии принесла ей первый крупный успех. Как уже говорилось выше, в июне 1932 г. на конференции в Лозанне Веймарская республика была освобождена от выплаты репараций. Перед открытием и в ходе работы конференции новый премьер-министр Франции Э. Эррио в обмен (с.196) репарационных платежей пытался добиться со стороны
Германии «политической компенсации» — «обязательства не поднимать вопроса о дальнейшем пересмотре Версальского договора в течение 15–20 лет». Однако германская делегация наотрез отказалась рассматривать французское предложение, а представители США «умиротворенно» ее в этом поддержали. Таким образом, среди великих западных держав лишь Франция демонстрировала, пусть робко и непоследовательно, свою готовность противостоять новым «ревизионистским» требованиям Германии. И они не заставили себя ждать. В начале 1930-х гг. высокопоставленные немецкие политики во главе с Г. Брюнингом неоднократно заявляли о необходимости «довооружения» Германии, т.е. об упразднении военных постановлений Версаля. Для достижения поставленной цели германская дипломатия использовала трибуну конференции по разоружению.
Всемирная конференция по сокращению и ограничению вооружений, созванная по решению Лиги наций, стала одним из самых крупных событий в международной жизни предвоенного десятилетия. Она открылась 2 февраля 1932 г. в Женеве. Ее председателем был избран известный дипломат, бывший министр иностранных дел Англии А. Гендерсон. В работе форума приняли участие представители 63 государств.
Программы по разоружению и сохранению мира, представленные великими державами, во многом повторяли те предложения, с которыми они выступили на заседаниях Подготовительной комиссии. Лейтмотивом этих программ являлось стремление обеспечить не всеобщую, а свою собственную безопасность за счет ограничения военной мощи потенциальных противников. Однако на самой конференции были выдвинуты и принципиально новые идеи и концепции.
Проект Французской республики, изложенный в «плане А. Тардье» и в так называемом «конструктивном плане Э. Эррио–Ж. Поль-Бонкура» (названы по именам скоротечно сменявших друг друга премьер-министров), предусматривал создание под эгидой Лиги наций организации европейских государств, связанных между собой пактами о взаимопомощи. Для предотвращения и подавления агрессии эта организация должна была располагать вооруженными силами, боевое оснащение которых превосходило бы национальные армии. В новой миротворческой программе Франции сочетались идеи знаменитой «триады Эррио» и паневропейского проекта А. Бриана. Если не принимать во внимание проникновенную пацифистскую фразеологию, то стратегический замысел французского правительства становился прозрачным: добиться консолидации европейских стран формально под началом (с.197) Лиги наций, а фактически под руководством Франции. Поэтому большинство делегаций во главе с представителями Англии отвергли французский план как «нереальный».
В программе Великобритании центральное место занимал требование сокращения сухопутных сил до максимального уровня в 200 тыс. человек и полного запрещения подводного флота. Французская пресса в этой связи справедливо отмечала: «На Женевской конференции Англия выдвинула грандиозный план разоружения Франции». И действительно, в случае его реализации Французская республика должна была сократить свою армию в 5 раз и лишиться самой мощной в мире эскадры подводных лодок. Большой общественный резонанс вызвала вторая часть британского проекта — «план премьер-министра Дж. Р. Макдональда». В нем излагалась концепция «качественного разоружения», разработанная в 1920-е гг. английским военным теоретиком Б. Лиддел-Гартом. Суть этой концепции заключалась в том, что объектом сдерживания и ограничения вооружений становились не все, а лишь наступательные виды оружия, которые могли быть использованы для агрессивных войн.
«План Г. Гувера», с которым выступили Соединенные Штаты, по своему содержанию был очень близок к разоруженческой программе Англии. Делегация США выдвинула предложение «увеличить сравнительные силы обороны путем уменьшения силы нападения». Американский вариант «качественного разоружения» предполагал ликвидацию танков, тяжелых артиллерийских орудий, бомбардировочной авиации и химических боеприпасов. Предусматривалось общее сокращение мировых вооружений на 30%, включая надводный военно-морской флот (что, конечно же, встретило решительное возражение Великобритании). Следует отметить, что англо-американская концепция «качественного разоружения» являлась крупным вкладом в военную теорию и могла стать реальной основой для принятия конструктивных решений.
Как и ожидалось, самую радикальную программу «всеобщего и полного разоружения» огласила делегация Советского Союза. Повторилась история Подготовительной комиссии: конференция отклонила сначала первый, а затем и второй проект СССР о «пропорционально-прогрессивном сокращении вооружений». Оба были охарактеризованы как «фантастические» и «оторванные от международных реалий». В ответ в советской прессе резко усилилась пропагандистская кампания, направленная на разоблачение «женевских миротворцев» и «доживающего последние дни буржуазного пацифизма». В угаре беспощадной критики «женевского фарса» (отметим в скобках, отчасти справедливой) (с.198) советская дипломатия допустила явный просчет, категорически отказавшись признать принципы «качественного разоружения».
Другой впечатляющей инициативой СССР стал проект Декларации об определении нападающей стороны. Особая значимость этой инициативы была обусловлена тем, что в основополагающих международных документах, включая Устав Лиги наций, отсутствовала четкая и юридически доказательная формула, которая не позволяла бы оправдывать агрессию мирными устремлениями. К тому же в условиях усиливавшейся напряженности в межгосударственных отношениях такое определение становилось и весьма актуальным. 6 февраля 1933 г. на пленарном заседании Женевской конференции советская делегация предложила считать агрессором любое государство, которое 1) объявит войну другому государству; 2) вторгнется на его территорию без объявления войны; 3) осуществит нападение на иностранные суда или самолеты; 4) установит блокаду побережья; 5) будет поддерживать банды, действующие на территории другого государства, и не примет вопреки его требованиям меры по пресечению подобной деятельности. В советском определении нападающей стороны были указаны не только акты, которые должны рассматриваться как агрессивные, но и перечислялись 16 известных в международной практике вымышленных поводов для оправдания агрессии. Впоследствии даже самые последовательные противники большевистского режима на Западе признавали, что предложенный СССР проект Декларации мог бы стать исходной базой для переговоров о создании системы коллективной безопасности. Однако и эта советская идея была благополучно похоронена: документ одобрили, но в качестве приложения к Международному договору о сокращении и ограничении вооружений, который так и не удалось принять. В июле 1933 г. во время работы Всемирной экономической конференции в Лондоне Советский Союз частично компенсировал свои неудачи на Женевском форуме, подписав с десятью странами Восточной Европы и Азии конвенции об определении агрессора. В истории дипломатии Лондонские конвенции расцениваются как важный элемент в противостоянии агрессивным силам.
Острые споры, возникшие при обсуждении советских проектов, сразу же утихли, как только Женевская конференция приступила к рассмотрению «плана Г. Брюнинга». Его содержание сводилось к краткой, но емкой формуле: либо все великие державы разоружаются до уровня Германии, либо Германия получает право на довооружение и военный паритет. В отличие от аналогичных предложений, выдвинутых на Подготовительной комиссии, это было уже не «прошение на высочайшее имя», а ультиматум, (с.199) подкрепленный угрозой ухода с конференции в случае отрицательной на него реакции. Расчет строился на том, что дипломатический шантаж в сочетании с политикой «умиротворения» западных демократий принесет желаемые результаты. Так и случилось. По инициативе Англии и Соединенных Штатов в декабре 1932 в Женеве прошло совещание, на котором было выработано компромиссное решение, зафиксированное в «Декларации пяти держав» (Великобритании, США, Франции, Италии и Германии). Декларация признавала за Германией «равноправие в вооружениях в рамках системы, обеспечивающей безопасность всем народам при условии международного контроля». Германское правительство, таким образом, добилось новых значительных уступок Запада, но не полной победы. Сам текст документа содержал настолько расплывчатые формулировки, что позволял трактовать его по-разному. Германия выделяла в нем слово «равноправие», а Франция — «безопасность» и «контроль», т.е. сохранение главных военных постановлений Версальского договора. Германская делегация, уповая на поддержку англо-саксонских держав и ссылаясь на свое понимание Декларации, потребовала предоставления права на создание запрещенных Версалем видов вооружений и немедленное (а не через 8 лет, как предлагал Макдональд) увеличение численности постоянной армии до 200 тыс. человек. Оценив эти требования как чрезмерные, Франция ответила категорическим отказом. Правительство Германии, возглавляемое А. Гитлером, получило повод для давно запланированного демарша: 14 октября 1933 г. немецкая делегация покинула Женевскую конференцию. Гитлер произнес по радио 40-минутную речь, в которой заявил, что он не допустит, чтобы Германию «третировали как бесправное и второразрядное государство».
Описанные события свидетельствовали о том, что Германия резко усиливала свой натиск на западные демократии, а последние, отступая под этим натиском, не выходили пока за разумные рамки политики «умиротворения» и противодействовали наиболее радикальным реваншистским устремлениям.
Что касается самой Женевской конференции, то она прекратила свою работу летом 1934 г. Конкретным результатом ее деятельности стало одобрение резолюций, соответствовавших концепции «качественного разоружения»: о запрещении применения отравляющих газов, бактериологической войны, бомбардировочной авиации, о необходимости существенного сокращения всех видов наступательных вооружений. Однако какой-либо всеобъемлющей программы по реализации поставленных целей принять не удалось. Ход конференции и ее неутешительные итоги в язвительно-аллегорической форме описал У. Черчилль в своей речи, (с.200) которую он назвал «Басней о разоружении»: «Однажды все звери в зоологическом саду решили разоружиться и организовали конференцию, которая должна была это осуществить. Открывая конференцию, носорог заявил, что употребление зубов — варварство; рога же, являющиеся в основном оборонительным оружием, конечно, должны быть разрешены. Буйвол, олень, дикобраз заявили, что они будут голосовать вместе с носорогом. Но лев и тигр заняли иную позицию, защищая зубы и даже когти, служащие почетным оружием с незапамятных времен. Льва и тигра поддержали пантера, леопард, пума и племя малых кошек. Затем слово взял медведь. Он предложил, чтобы ни зубы, ни рога никогда более не использовались в драке ни одним зверем; совершенно достаточно, если зверям будет позволено в случае ссоры хорошенько сжать друг друга в объятиях. Кто может возражать против этого? Это так по-братски; это будет великим шагом на пути к миру. Однако всех других зверей очень задело предложение медведя, а индюшка даже впала в панику. Дискуссия стала такой накаленной, и все звери, споря относительно мирных намерений, которые свели их вместе, настолько сосредоточились на мыслях о рогах, зубах и зажимах, что стали поглядывать друг на друга с крайним озлоблением. К счастью, служители сумели успокоить их и развели по клеткам».
Всемирный форум не оправдал возлагавшихся на него надежд, что объяснялось возросшей конфликтностью в международных отношениях, наращиванием военного потенциала «ревизионистскими» государствами, противоречиями великих держав в решении проблем безопасности и разоружения. Главная же причина обреченности переговоров об ограничении вооружений состояла в том, что они проходили тогда, когда уже закончилась «эра пацифизма» и началась вооруженная борьба за новый передел мира. Ярким доказательством тому стала агрессия Японии на Дальнем Востоке.

ОБРАЗОВАНИЕ ОЧАГА ВОЙНЫ НА ДАЛЬНЕМ ВОСТОКЕ. ДАЛЬНЕВОСТОЧНЫЙ УЗЕЛ МЕЖДУНАРОДНЫХ ПРОТИВОРЕЧИЙ
В начале 1930-х гг. в развитии послевоенных международных отношений произошли качественные изменения, связанные с переходом от дипломатической к силовой ревизии Версальско-Вашингтонской системы. Первый шаг в этом направлении сделала Япония. Главным объектом агрессии стал Северо-Восточный Китай. (с.201)
Идеологические обоснования экспансии (паназиатская доктрина) и стратегические планы ее осуществления («Меморандум генерала Г. Танаки») были разработаны в 1920-е гг. В 1931 г. Япония приступила к их практической реализации. Выбор времени и места масштабной вооруженной акции нельзя назвать случайным. Он был обусловлен факторами как внутриполитического, так и международного характера. Мировой кризис нанес сокрушительный удар по экономике Японии и усилил экспансионистские тенденции и ее внешней политике. Взаимосвязь между этими двумя последствиями кризиса очевидна. Экономические потрясения в Стране Восходящего Солнца были столь значительными, потому что Япония в отличие от других капиталистических государств в огромной степени зависела от внешнего рынка (37% производимой продукции вывозилось за границу) и фактически полностью — от поставок основных видов сырья. Резкое сокращение мирового товарооборота, торговые и тарифные войны — все это приводило к обострению не только финансово-экономической, но и внутриполитической ситуации в стране. Стремительно возрастало влияние милитаристских группировок, предлагавших «перспективный» и сравнительно легкий выход из создавшегося положения — экспансию. Армия превращалась в самодовлеющую силу, которая вышла из-под контроля правительства, а затем и подчинила себе гражданские властные структуры. Политическая власть трансформировалась в государственную систему авторитарно-милитаристского типа.
В соответствии с известными стратегическими установками первоочередной целью военных действий являлся захват Маньчжурии (историческое название Северо-Восточного Китая, сохранившееся с XVII в. — со времен существования государства маньчжуров). И это также имело свое объяснение. Во-первых, несмотря на небольшую по китайским меркам численность населения (37 млн. человек), Маньчжурия представляла собой экономически наиболее развитый район Китая. Здесь были сконцентрированы основные отрасли добывающей промышленности, 70% железных дорог и около 40% внешнеторгового оборота Китая. К концу 1920-х гг. Япония, расширяя свои концессионные права, сосредоточила под своим контролем практически все экономически ресурсы Южной Маньчжурии. Во-вторых, эта территория рассматривалась как удобный плацдарм для дальнейшего продвижения во внутренние районы Китая. И, наконец, в-третьих, традиционно Маньчжурия считалась сферой влияния Российской империи, а затем СССР (северная часть) и Японии (южная часть). Интересы западных держав оценивались как малозначительные. (с.202) Такая расстановка сил давала возможность японским правительственным кругам изображать свою агрессию «антибольшевистским походом» и тем самым рассчитывать если не на благоприятное, то на снисходительное отношение к ней «цивилизованных государств» Запада. Определенные и, как показали последующие события, вполне оправданные надежды возлагались на использование в своих целях англо-американских противоречий на Дальнем Востоке.
Поскольку правительство Р. Вакацуки – К. Сидэхары, по мнению японских милитаристов, проводило «чрезмерно осторожную» политику, инициативу в развязывании военных действий взяли на себя офицеры Квантунской армии, расквартированной на арендованной китайской территории Гуандун (по-японски — Квантун). Поводом к началу боевых операций послужил так называемый «мукденский инцидент». В ночь с 18 на 19 сентября 1931 г., согласно официальной японской версии, на принадлежавшей Японии Южно-Маньчжурской железной дороге китайцы совершили «диверсионный акт», взорвав рельсы недалеко от города Мукдена (Шэньяна). На место взрыва были приглашены британский военный атташе и корреспонденты, которым показали трупы двух убитых китайских солдат, готовивших диверсию. Англичанин отметил, что он видел много странностей со стороны маньчжурского командования, но не верит, чтобы оно направило для подготовки взрыва пехотинцев, а не саперов. Через несколько часов вновь приглашенным журналистам и ошарашенному английскому атташе продемонстрировали тела тех же солдат, но уже переодетых в саперную форму. Впоследствии, когда комиссия Лиги наций проводила расследование японо-китайского конфликта, ее уведомили, что через 20 минут после «взрыва» по поврежденному участку железной дороги проследовал экспресс. Был вызван «очевидец» — японский лейтенант Кавамото, который доходчиво объяснил иностранным экспертам, что взорвали один рельс и поезд покачнулся, но затем, устояв, поехал дальше. Каким бы смехотворным ни казался «мукденский инцидент», но ровно через час после «диверсии» Квантунская армия приступила к широкомасштабным боевым действиям.
Необъявленная война Японии в Северо-Восточном Китае продолжалась всего лишь 3,5 месяца. Уже в первую неделю японцы заняли все крупные города и стратегические пункты Южной Маньчжурии. В середине октября был установлен контроль над большей частью североманьчжурской территории, включая города Харбин и Цицикар — центры советского влияния в Китае. В начале января 1932 г. японские войска захватили город Цзиньчжоу (с.203) на советско-китайской границе. Это означаю, что вся Маньчжурия — как Южная, так и Северная — перешла под военное управление Японии.
Успех японского «блицкрига» объяснялся двумя главным причинами. Во-первых, 100-тысячное войско маньчжурского правителя маршала Чжан Сюэляна не оказало никакого серьезного сопротивления 14-тысячной Квантунской армии. Такая «тактика» была согласована с центральным Нанкинским правительством Чан Кайши, который считал Японию менее опасным врагом, чем КПК. Как раз в это время Гоминьдан готовил «4-й карательный поход» против коммунистов и созданных ими «советских районов». В борьбе с Японией предполагалось использовать исключительно политико-дипломатические методы, опираясь на поддержку Запада и Лиги наций. Во-вторых, японская агрессия в Китае разворачивалась при полном попустительстве западных демократий, надеявшихся, что она приведет к военному столкновению Японии с Советским Союзом.
Ситуация коренным образом изменилась, когда воодушевленные своими победами японцы стали расширять сферу экспансии и 29 января 1932 г. атаковали Шанхай — крупнейший порт и торгово-финансовый центр Китая. В этом городе были сосредоточены важнейшие экономические интересы западных держав. Поэтому они без промедления предприняли дипломатические и военные меры для пресечения агрессии. Не дожидаясь ответа на решительные протесты, направленные японскому правительству, США, Англия и Франция сконцентрировали свои азиатские эскадры в районе Шанхая, американцы перебросили в порт 31-ю пехотную дивизию, активизировала боевые действия против японцев китайская 19-я армия. Все это заставило Японию отступить и к лету 1932 г. статус-кво был восстановлен. Несмотря на кажущуюся незначительность, «Шанхайский кризис» занял особое место в истории международных отношений 1930-х гг. Он показал, что западные демократии обладали достаточными возможностями для эффективной борьбы с агрессивными силами, если возникала непосредственная угроза их интересам.
Тем временем Япония, завершив операции по захвату Маньчжурии, приступила к планомерному «обживанию» региона, превращая его в свою полуколонию (за 2 года японцы построили здесь более 1000 км стратегических железных дорог, 40 аэродромов, около 100 промышленных предприятий). Япония превращалась в континентальную державу. Стремясь облагородить открыто империалистические действия, японская пропаганда изображала их «меры по оказанию помощи маньчжурскому народу в реализации (с.204) права на самоопределение». В доказательство этих «благородных устремлений» 9 марта 1932 г. было провозглашено образование независимого государства Маньчжоу-Го (в переводе с китайского «Маньчжурская империя»). Главой нового государства стал свергнутый революцией 1911–1912 гг. последний император из Цинской династии М. Генри Пу И. 15 сентября 1932 г. Япония первой (что вполне объяснимо) признана Маньчжоу-Го, подписав с Пу И соглашение о «продлении пребывания японских войск для защиты его (не Пу И, а Маньчжоу-Го) безопасности».
Такова была хроника событий, которые привели к возникновению очага войны на Дальнем Востоке.
В реакции западных держав на эти события выделялись два наиболее значимых момента, существенно ограничивавших противодействие агрессии: политика, направленная на «умиротворение» Японии, и серьезные разногласия в решении дальневосточных проблем.
Соединенные Штаты официально осудили нападение Японии на Северо-Восточный Китай. 7 января 1932 г. государственный секретарь Г.Л. Стимсон направил японскому и китайскому правительствам ноты, основные положения которых позднее получили известность как «доктрина непризнания», или «доктрина Стимсона». Согласно этой доктрине США отказывались признавать любые территориальные и политические изменения, противоречащие принципам «открытых дверей» и «равных возможностей», договорным правам Соединенных Штатов или их граждан в Китае. Несмотря на жесткий тон посланий, их значение не следует преувеличивать. Администрация США не шла дальше юридического непризнания последствий японской агрессии и не предлагала никаких ответных мер. Более того, «доктрина Стимсона» не внесла сколь-либо значимых изменений в американскую политику «умиротворения». Показательно, что в том же 1932 г. президент Г. Гувер заявил: «Если бы Япония откровенно провозгласила главной целью своих действий стремление восстановить порядок в Китае и не допустить его большевизации, то Соединенные Штаты не могли бы выставить серьезных возражений».
Великобритания, придерживаясь выработанного в 1920-е гг. курса, продолжала лавировать между США и Японией, между политикой «открытых дверей» и политикой «сфер влияния». Однако в условиях японской экспансии тактика лавирования была (е Равнозначна прямому поощрению агрессора. Британское правительство критически отнеслось к американской «доктрине незнания». Министр иностранных дел Англии Дж. Саймон в ряде своих выступлений заявлял, что «Япония лучше, чем кто-либо (с.205) соблюдает в Маньчжурии принцип "открытых дверей" и поэтому Великобритания будет применять по отношению к ней исключительно дружелюбно-примирительные методы». Прояпонские высказывания главы Форин оффиса удивляли даже самих японцев. На одном из заседаний Совета Лиги наций после очередной декларации Дж. Саймона представитель Японии Ё. Мацуока отметил: «Британский министр иностранных дел сумел за полчаса выразить несколькими фразами все то, что я пытался изложить на своем плохом английском языке в течение последних 10 дней» Близкую к английской позицию занимало и правительство Франции. Особые симпатии агрессия Японии в Северо-Восточном Китае вызывала у французских военных. Начальник генерального штаба армии генерал М. Вейган охарактеризовал ее как «попытку укрепить устои цивилизации на Востоке в борьбе против большевизма».
Таким образом, споры между западными державами шли не о том, как противодействовать японской экспансии, а о том, какой из вариантов политики «умиротворения» является наиболее приемлемым.
В решении дальневосточной проблемы большие надежды возлагались на Лигу наций. 21 сентября 1931 г. китайское правительство обратилось в международную организацию с официальной жалобой на агрессивные действия Японии. Совет Лиги наций в сентябре, октябре и декабре того же года принял три резолюции почти идентичного содержания, призывавшие прекратить вооруженные столкновения и отвести войска с занятых территорий. В этих постановлениях японская агрессия осуждалась лишь косвенно, ответственность за возникновение очага военной опасности разделялась поровну. Если первая резолюция была одобрена единогласно, против второй голосовал лишь один японский представитель, то третья оказалась настолько «нейтральной», что за нее отказался голосовать и китайский делегат. Единственным позитивным моментом в декабрьской резолюции стала статья о создании Исследовательской комиссии под руководством британского дипломата лорда В.Р. Литтона. Комиссии Литтона поручалось изучить положение дел на мест и дать рекомендации Лиги наций для принятия ею окончательного решения. В октябре 1932 г. комиссия представила свой доклад. В целом в нем содержалась реалистическая оценка ситуации в Северо-Восточном Китае: констатировалось, что Япония совершила агрессию, нарушив Устав Лиги наций, договор «девяти держав» и пакт Бриана–Келлога; подчеркивалось, что Маньчжурия является неотъемлемой составной частью Китайской (с.206) республики, хотя Япония и имеет здесь «особые интересы»; государствам — членам Лиги наций рекомендовалось не признавать Маньчжоу-Го; предлагалось созвать международную конференцию для определения статуса маньчжурской территории (либо возвращение Китаю, либо ее интернационализация). Глава японской делегации Мацуока (по совместительству работавший директором Южно-Маньчжурской железной дороги) категорически отверг все выводы и предложения международных экспертов, заявив, что проблема Маньчжурии — это «дело жизни и смерти для его страны».
«Доклад Литтона» (после его доработки в специально созданной Комиссии 19-ти) лег в основу резолюции, принятой Чрезвычайной сессией Ассамблеи Лиги наций 24 февраля 1933 г. Несмотря на жесткие формулировки, значение этого документа, выдержанного в духе «доктрины непризнания» США, умалялось тем, что в нем отсутствовали какие-либо упоминания о применении санкций против Японии как «страны-агрессора». Тем не менее японское правительство в знак протеста против такого решения 27 марта 1933 г. объявило о своем выходе из Лиги наций. Тем самым оно «уведомило» мировую общественность, что будет продолжать свою экспансионистскую политику на Дальнем Востоке.
«Миротворческий» подход западных держав и Лиги наций, отказавшихся от решительных мер по пресечению агрессии, содействовал не ослаблению, а усилению напряженности в дальневосточном регионе. Не дождавшись реальной помощи от Запада, правительство Чан Кайши в целях предотвращения «большой войны» с Японией вступило с ней в переговоры. В мае 1933 г. в городе Тангу близ Пекина было подписано «соглашение о перемирии», по которому Япония добилась от Нанкина не только признания де-факто «политических изменений» в Маньчжурии, но и создания контролируемой японской администрацией зоны на севере провинции Хубэй. «Соглашение в Тангу» следует оценить не только как беспрецедентные в мировой практике уступки одного государства другому, но и как своего рода «жертвоприношение» агрессору, что подталкивало его на новые захватнические акции. Тогда же весной 1933 г. Квантунская армия вторглась в провинцию Жэхэ. т.е. вступила во Внутренний Китай — сферу влияния западных держав. О том, что Япония не остановится на достигнутом и что ее конечной целью является подчинение всей Восточной Азии, свидетельствовали так называемые «декларация Амо» и «доктрина Хироты». В апреле 1934 г. в связи с появлением информации об «оказании технической помоши Китаю со стороны и наций и о поставках ему военных материалов западными (с.207) фирмами» заведующий отделом печати японского министерства иностранных дел Н. Амо выступил с заявлением. В нем декларировалось, что японское правительство не может безразлично относиться к активности западных государств в Китае, так к несет «особую ответственность за поддержание мира в азиатском регионе» и не позволит, чтобы «Китай обращался за помощью к каким-либо другим державам, кроме Японии». Через несколько дней с разъяснением правительственной позиции к международной общественности обратился министр иностранных дел К. Хирота. Повторив основные положения «декларации Амо» он добавил, что Япония будет решительно противостоять намерениям Запада использовать Китай в «своих эгоистических целях». Последовали энергичный протест США и вялые представления Англии и Франции. Политика «умиротворения» в очередной раз продемонстрировала свою несостоятельность в сдерживании агрессии.
Образование очага войны на Дальнем Востоке непосредственно затрагивало интересы безопасности Советского Союза. Присутствие японских войск в Северной Маньчжурии (что, к слову сказать, являлось грубейшим нарушением Портсмутского договора 1905 г.) создавало реальную угрозу вторжения на территорию СССР, имевшего с Северо-Восточным Китаем самую протяженную сухопутную границу в 3,5 тыс. км. Именно в это время в правительственных кругах Японии стали разрабатываться планы нападения на Советский Союз, о чем свидетельствуют материалы Токийского процесса над главными японскими военными преступниками, проходившего в 1946–1948 гг. Генерал Минами, занимавший пост министра обороны в 1930–1931 гг., заявил на процессе: «Маньчжурия рассматривалась как военная база в случае вооруженного столкновения с СССР». Генеральный штаб японской армии в начале 1930-х гг. уточнил план подготовки к войне («План Оцу»), по которому из 30 формировавшихся дивизий 24 предназначались для ведения боевых действии против Советского Союза.
С началом японской агрессии в дальневосточной политике СССР произошли существенные изменения. Особое внимание уделялось вопросам укрепления региональной обороноспособности страны: осенью 1931 г. было приято решение о строительств тихоокеанского флота, увеличилась численность советских вооруженных сил на Дальнем Востоке, активизировалось хозяйственное освоение района. Однако сил для отражения возможного нападения было явно недостаточно. Поэтому столь большое внимание придавалось дипломатическим средствам и методам. (с.208)
В этой сфере принципиально важным явлением стала смена приоритетов. Несмотря на повторявшиеся время от времени декларации о солидарности с КПК и Китайской революцией, идейно-классовая мотивация дальневосточной политики Советского Союза отошла на второй план (тем более, что в борьбе с Гоминьданом коммунистические силы терпели поражения и встал волос о самом существовании компартии Китая). Главенствующее место во внешнеполитических планах партийно-государственного руководства СССР заняли геостратегические установки. Выделялись две основные задачи: 1) нормализовать отношения с Китайской республикой, оказывать ей посильную помощь в противодействии японской агрессии, представлявшей угрозу и для Советского Союза; 2) не допустить прямого вооруженного столкновения с Японией, втягивания СССР в японо-китайскую войну и в интересах сохранения мира идти на определенные уступки японскому правительству. Чрезвычайная сложность поставленных целей заключалась в том, что реализация первой затрудняла достижение второй, и наоборот. Тем не менее, этот противоречивый курс активно претворялся в жизнь.
С одной стороны, Советский Союз морально и материально поддерживал гоминьдановские войска во время боевых операций в Северной Маньчжурии, приютил на своей территории более 20 тыс. военнослужащих (за что получил от Нанкинского правительства «компенсацию» в 10 млн. долл.) и отказался выдать китайских повстанцев Японии, добился восстановления в декабре 1932 г. дипломатических отношений с Китаем. Все это вызывало негативную реакцию в японских правительственных кругах. Однако, с другой стороны, Советский Союз уже в октябре 1931 г. объявил о своем нейтралитете в японо-китайском конфликте, отказался участвовать в комиссии Литтона и присоединиться к резолюции Лиги наций, осуждавшей агрессию Японии в Китае; Разрешил использовать КВЖД для перевозки японских войск и военных материалов, что являлось нарушением советско-китайских соглашений 1924 г.; трижды предлагал правительству Японии Подписать пакт о ненападении, одновременно отвергнув предложение Китая о заключении подобного договора.
Главным препятствием на пути смягчения напряженности в советско-японских отношениях являлась проблема КВЖД. Япония, стремившаяся осуществлять полный контроль над Маньчжурией, не желала мириться с присутствием СССР в северной ее части. Угрозы «отрубить щупальце большевистского спрута», сосредоточение войск на границе и постоянные провокации на КВЖД — все это заставило Советский Союз вступить в переговоры (с.209) о продаже железной дороги. Они продолжались с мая 1933 по 1935 г. и завершились подписанием соглашения о выкупе КВЖД формально Маньчжоу-Го, а фактически Японией за 140 млн. иен (47,5 млн. золотых руб.), что было гораздо ниже ее реальной стоимости. Показательно, что в 1930–1931 гг. центральное правительство Китая предлагало иену в 225 млн. руб. И тогда глава советской делегации Л.М. Карахан, аргументируя свой отказ, заявил: «Это дешевле, чем на слом». Иными словами, Советский Союз «подарил» Японии Китайско-Восточную железную дорогу в обмен на юридически не оформленный отказ японского правительства от вооруженного нападения. Продав КВЖД, СССР лишился весьма прибыльного предприятия, а его политико-экономическое влияние в регионе фактически было сведено к нулю. Однако стратегический выигрыш компенсировал и превзошел тактический проигрыш. Советский Союз реализовал свои главные геополитические цели, нормализовав отношения с Китайской республикой и сняв угрозу войны с Японией.
Формально и СССР, и западные демократии проводили на Дальнем Востоке политику «умиротворения». Отличие состояло в том, что Запад, имея возможность пресечь агрессию, направлял ее на Советский Союз, а СССР, не имея такой возможности, обеспечивал путем уступок свою безопасность и одновременно содействовал обострению «межимпериалистических противоречий». В этом контексте советская дипломатия переиграла дипломатию западную, сохранив позиции СССР как самостоятельного центра дальневосточной и мировой политики.
Возникновение очага войны на Дальнем Востоке положило начало процессу разрушения важнейшей составной части послевоенного международного порядка — Вашингтонской договорной системы. Еще более напряженная обстановка складывалась в это время в Европе.

ПРИХОД НАЦИСТОВ К ВЛАСТИ В ГЕРМАНИИ. ОБРАЗОВАНИЕ ОЧАГА ВОЕННОЙ ОПАСНОСТИ В ЕВРОПЕ
30 января 1933 г. во внутриполитической жизни Германии произошло событие, сыгравшее роковую роль не только в истории этой страны, но и в истории международных отношении. Президент Веймарской республики Пауль фон Гинденбург поручил формирование нового правительства лидеру национал-социалистской партии Адольфу Гитлеру. С приходом нацистов к власти в Германии образовался очаг военной опасности в центре (с.210) европейского континента. Причиной тому стала не вооруженная агрессия, как это произошло на Дальнем Востоке, а идеология германского фашизма, его внешнеполитическая программа, которую он мог теперь реализовать на практике.
В отличие от других националистических партий и движений ограничивавшихся требованиями ликвидации Версальской системы и восстановления довоенного статуса «Великой Германии», гитлеровцы шли гораздо дальше, выдвигая лозунги расового превосходства арийцев и мировой гегемонии «третьего рейха» (Название «третий рейх» («третья империя»), часто сопровождавшееся указанием на предполагаемый срок его существования — «тысячелетний», должно было подчеркнуть преемственность «великой нацистской Германии» с «первым рейхом» (Священной Римской империей) и со «вторым» (империей, созданной О. фон Бисмарком)).
Гитлер еще в «Майн кампф» подверг беспощадной критике программные установки германских националистов: «Требование о восстановлении границ 1914 г. — это политический вздор таких масштабов и последствий, которые делают его государственным преступлением».
Во внешнеполитических планах национал-социалистов были четко определены тактические и стратегические цели, временная последовательность и методы их достижения.
На первом этапе в качестве важнейших выдвигались задачи «освобождения» Германии от военных ограничений Версаля и создание материальной базы будущей экспансии, а также приобретение союзников и упрочение международного положения рейха путем разрушения существующего соотношения сил. На этой стадии предполагалось использовать политико-дипломатические средства, а именно: изолировать Францию, которую Гитлер называл «наследственным врагом Германии»; прийти к компромиссу с Англией — лидером среди держав-«умиротворительниц»; добиться поддержки со стороны Италии в расчете как на идеологическое родство, так и на общую неприязнь к творцам Версальской системы. Гитлер считал первую, «подготовительную фазу» наиболее сложной и ответственной. В своем выступлении перед генералитетом 3 февраля 1933 г. он заявил: «Самое опасное время — период строительства вооруженных сил. Здесь-то и выяснится, имеет ли Франция государственных деятелей».
Решающей целью на втором этапе провозглашалось «собирание немецких земель» и образование «единого блока из 100 млн. немцев для проведения истинно арийской политики в Европе». С международно-правовой точки зрения это означало упразднение последнего из уцелевших разделов Версальского договора — его (с.211) территориально-политических постановлений. Для успешной реализации поставленной цели планировалось сочетание дипломатических мер с военными (или во всяком случае с угрозой применения). Как на первой, так и на второй стадии особые надежды нацистское руководство возлагало на политику «умиротворения» западных демократий и на эффективное использование «советского фактора». Гитлер так объяснял суть избранной тактики: «Мне придется сдерживать версальские державы при помощи призрака большевизма, заставляя их верить, что Германия – последний оплот против красного потопа».
Третий этап должен был стать завершающим в осуществлении стратегических планов гитлеризма, которые предусматривали: уничтожение Франции; «завоевание жизненного пространства на Востоке и его беспощадная германизация»; сокрушение Англии и захват ее колоний; «создание предпосылок для мирового господства германо-арийской расы».
Следует отметить, что нацистское руководство исходило из необходимости последовательного и пунктуального продвижения как к промежуточным, так и к конечным целям. В этом смысле Гитлера можно назвать гениальным тактиком и стратегом, если такой эпитет применим к «преступнику номер один XX столетия». Английский промышленник и дипломат Г. Вильсон справедливо отмечал: «Гитлер вовсе не сумасшедший маньяк, а очень умный и расчетливый политик. Он знает, куда бить и когда бить».
Практическая реализация нацистской внешнеполитической программы в значительной степени зависела от соотношения сил между блоком агрессивных держав и коалицией западных демократий, от желания и возможностей Запада оказать сопротивление фашизму. Однако Англия, Франция и Соединенные Штаты продолжали свою политику «умиротворения» и после прихода к власти в Германии национал-социалистов. Приверженность этому курсу отчетливо проявилась уже в первые годы правления Гитлера. Западная пресса нашла пропагандистское объяснение и обоснование «миротворческой» линии своих правительств, воодушевившись заявлениями Гитлера о том, что и Германия стремится к «миру и международному сотрудничеству». И действительно, германский канцлер произнес 17 мая 1933 г. в рейхстаге двухчасовую речь, в которой выступил против изменения границ в Европе, за всеобщее разоружение и европейскую безопасность. Свою речь он закончил следующими словами: «Сегодня может существовать лишь одна задача — обеспечение мира во всем мире». Так был положено начало «политике мнимого миролюбия», или «велик мистификации Гитлера», продолжавшейся с 1933 по 1935 г. (с.212) Немногие дипломаты Запада поверили заверениям нацистского лидера. Посол Франции в Берлине А. Франсуа-Понсэ заметил: «Когда Гитлер говорит о мире, то речь идет о pax germanica». Сам фюрер на закрытых совещаниях разъяснял свою позицию кратко и откровенно: «Только призывы к миру и никаких территориальных требований, — пока не станем сильными». Тем не менее, сторонники политики «умиротворения» получили дополнительный повод для все новых уступок фашистской Германии.
Одним из важных направлений этой политики, скрытым от глаз широкой общественности, стало «широкомасштабное» финансирование «третьего рейха». Если за 6 лет действия «плана Дауэса» Германия получила от западных держав кредиты и займы на сумму в 21 млрд. марок, то за первые 4 года существования нацистского режима — 27 млрд.
В сфере политической первым значительным шагом на пути «умиротворения» германского фашизма явилось подписание в Риме 15 июля 1933 г. пакта «согласия и сотрудничества», или «пакта четырех» (Англии, Франции, Италии и Германии). Идею заключения четырехстороннего соглашения одновременно выдвинули Р. Макдональд и Б. Муссолини. Первоначальный вариант, предложенный дуче и названный в германском МИДе «гениальной концепцией», фактически отменял военные статьи Версальского договора. Англия внесла незначительные, а Франция более серьезные поправки, приглушив антиверсальскую направленность «пакта» и увязав его с Уставом Лиги наций. Муссолини жаловался германскому послу в Риме У. фон Хасселю, что составленный им проект «был мальчиком, англичане склонны сделать из него гермафродита, а французы превращают его в девочку». Тем не менее, даже в исправленном виде «пакт четырех» воспринимался как документ «прогерманский». Его участники обязались «сотрудничать в решении всех политических и неполитических, европейских и неевропейских вопросов»; за Германией признавалось Равенство в вооружениях, которое могло реализовываться «постепенно посредством переговоров с другими подписавшими договор державами» (устанавливался четырехлетний «испытательный срок», во время которого германские власти должны были продемонстрировать отказ от «реваншистских намерений»); предусматривалась возможность обсудить «в духе согласия и солидарности» социальные проблемы.
Римское соглашение создавало своеобразный директорат четырех держав, который должен был стать верховным органом в Европе. Наибольший выигрыш получала фашистская Германия, поскольку «пакт» предотвращал ее международную изоляцию, (с.213) включал в сообщество великих держав и закладывал юридическую основу для ремилитаризации. По существу это была первая попытка сговора западных демократий с германским фашизмом.
Именно поэтому «пакт четырех» не был ратифицирован Национальным собранием Франции и английским парламентом. Свое негативное отношение к договору выразили малые европейские государства и, прежде всего, участники Малой Антанты, которые по образному выражению А.В.Луначарского, не хотели, чтобы их «как стадо овец» поделили «между собой жестокие пастухи». Гитлер получил повод для решительных действий. Перечислив «антигерманские акции» западных держав (отказ от Римского соглашения, «издевательская» позиция Запада в вопросе о довооружении рейха), он объявил об уходе с конференции по разоружению (14 октября) и выходе Германии из Лиги наций (19 октября 1933 г.). Этот демарш знаменовал переход нацистского руководства от «обороны к нападению», что должно было подвигнуть западные демократии на более существенные уступки «третьему рейху».
В 1934 г. гитлеровское правительство усилило свое давление на Запад, используя как дипломатические приемы, так и методы, не имевшие к дипломатии никакого отношения.
26 января в Берлине было подписано германо-польское соглашение о «ненападении и взаимопонимании». Тем самым Германия нанесла мощный удар по французской системе безопасности в Европе. Польша, считавшаяся самым верным из восточноевропейских союзников Франции, шла на сближение с германским фашизмом, что существенным образом изменяло европейский баланс сил в пользу нацистской Германии. Министр иностранных дел Польской республики Ю. Бек, в кабинете которого висели фотографии Гитлера и Муссолини с их автографами, стал подчеркивать особую важность партнерских, а в перспективе и союзнических отношений с «третьим рейхом».
В июле 1934 г. австрийские нацисты подняли путч, во время которого был убит канцлер Э. Дольфус, известный как непреклонный противник аншлюса. Впоследствии выяснилось, что в разработке плана государственного переворота приняло участие германское посольство в Вене. Не случайно, что сразу же после убийства канцлера путчисты обратились за помощью к Гитлеру. «Австрийский кризис» был скоротечным, а путч — неудачным Причиной тому стали не миротворческие усилия Англии и Франции, а решительные действия Муссолини, который рассматривал Австрию, как и весь Дунайский район, сферой итальянского влияния. Еще в марте 1934 г. по инициативе дуче был заключен итало-австро-венгерский пакт — так называемые «Римские протоколы», (с.214) гарантировавшие статус-кво в регионе, в том числе и неприкосновенность границ Австрии. Получив сообщение о событиях в Вене Муссолини приказал направить к итало-австрийской границе 3 дивизии. В результате Гитлер, не желая идти на конфликт Италией, так и не откликнулся на «призывы о помощи» венских нацистов, мятеж был быстро подавлен, а новая попытка осуществить аншлюс провалилась. В своем стремлении добиться улучшения германо-итальянских отношений фюрер в какой-то мере демонстративно отозвал из Вены замешанного в организации заговора немецкого посланника Рита, а затем выдал австрийскому правительству бежавших в Германию участников покушения.
«События в Вене» свидетельствовали о том, что «духовное родство» германского нацизма и итальянского фашизма не снимало существовавших между ними серьезных противоречий. В эти годы Муссолини проводил политику «критической сдержанности» в отношении Германии. Называя Гитлера «фигляром», «ужасным сексуальным дегенератом» и «опасным типом», дуче в одной из своих речей так прокомментировал расовые теории германских нацистов: «Три тысячелетия истории позволяют итальянцам с величественным равнодушием взирать на известные доктрины, пропагандируемые по ту сторону Альп, разработанные потомками тех людей, которые в дни Цезаря, Вергилия и Августа еще не знали грамоты». Подобные высказывания Муссолини, равно как и его практические действия во время «австрийского кризиса», показывали, насколько актуальной для гитлеровского руководства являлась задача превращения Италии из «критически настроенного» соперника в потенциального союзника.
9 октября 1934 г. в Марселе на площади Биржи был совершен еще один крупный террористический акт. Хорватские боевики из националистической организации усташей, возглавляемой А. Павеличем, застрелили югославского короля Александра 1 Карагеоргиевича и французского министра иностранных дел Л. Барту. На первый взгляд никакой связи между «Австрийским кризисом» и «Марсельским убийством» не существовало. В действительности скрытыми связующими звеньями являлись Австрия и фашистская Германия. В сентябре 1934 г. один из самых Сдающихся дипломатов своего времени, активный сторонник создания системы европейской безопасности Барту выступил с проектом договорной комбинации Франции, Италии и Малой Антанты, которая коллективно гарантировала бы независимость Австрийской республики. Важным шагом в реализации этого замысла и должен был стать визит короля Югославии в Париж. (с.215)
Вскоре выяснилось, что террористы из Хорватии получали деньги и оружие из Германии и что накануне покушения боевиков, поселившихся под видом туристов в парижском отеле «Пале д'Орсэ», посетил сотрудник германского посольства Э. Хаак, да и сама операция носила кодовое название, весьма далекое от хорватских традиций, — «Тевтонский меч».
Перечисленные международные события 1934 г. свидетельствовали о том, что германский фашизм для достижения поставленных целей был готов использовать самые разнообразные средства давления: от дипломатических до террористических. Всего лишь за десять месяцев погибли четыре известных государственных деятеля, внесенные нацистской пропагандой в «черный список антигерманских сил»: премьер-министр Румынии И. Дука, Э. Дольфус, Александр I и Л. Барту. И хотя прямая причастность Германии ни к одному их покушений так и не была доказана, ответ на главный вопрос следствия «кому это выгодно?» у многих современников не вызывал сомнений. Как справедливо отмечал в этой связи один из лучших биографов Гитлера И. Фест, фюрер «применял во внешней политике апробированные внутри страны приемы обезвреживания противников».
Следующий 1935 г. стал этапным в развитии взаимоотношений между фашистской Германией и западными демократиями: Гитлер приступил к жестким односторонним действиям по ликвидации Версальской системы. 16 марта 1935 г. фюрер объявил о введении в рейхе всеобщей воинской повинности и намерении сформировать 36 армейских дивизий численностью в 550 тыс. солдат и офицеров (вместо 7, разрешенных Версальским договором). Неделей раньше из Берлина пришло уведомление о создании «полноценных» военно-воздушных сил. Немецкие газеты пафосно сообщали: «Отныне смыт позор поражения!», «Первый большой шаг на пути к упразднению Версаля!». Комплектование вермахта имело два важнейших международных последствия: Германия приобретала необходимый инструмент будущей агрессии, войны за «жизненное пространство» и передел мира; формировалась качественно новая основа для переговоров с Западом, которому противостояла держава, значительно усилившая свой военный потенциал.
Возмутившись столь грубым нарушением Версальских постановлений, главы правительств Англии, Франции и Италии собрались на совещание в итальянском городе Стрезе. 14 апреля после четырехдневного обсуждения германского вопроса три державы заявили нацистскому правительству коллективный решительный протест и пригрозили общим противодействием подобным (с.216) нарушениям. В прессе появился новый, напоминавший военные сводки термин — «фронт Стрезы». Мировая общественность ждала сильнейших энергичных мер по обузданию реваншистских устремлений германских нацистов.
И на самом деле ответные меры были весьма энергичными, но по своему характеру прямо противоположными тем, которые ожидались. 18 июня 1935 г. в Лондоне был заключен англо-германский Морской договор (в форме обмена письма между министром иностранных дел С. Хором и специальным уполномоченным Гитлера И. фон Риббентропом). Не без исторической символики стороны избрали датой подписания соглашения 120-ю годовщину победы британцев и пруссаков над французами в битве при Ватерлоо. По договору, который журналисты тотчас же назвали «событием века», Великобритания фактически давала «добро» на отмену тех статей Версальского договора, которые предусматривали ограничение морских вооружений Германии. В обмен на такую «уступку» германская сторона обязалась, что ее надводный флот не будет превышать по тоннажу 35%, а подводный — 45% английских военно-морских сил. В тексте договора содержалась оговорка о том, что в «особых случаях», например при участии Германии в войне против государства, «враждебного Англии», допускалось полное равенство подводных флотов двух стран. Норма в 35% означала, что «владычица морей» разрешала «третьему рейху» увеличить военно-морские силы в 5,5 раз, иметь флот, равный французскому, и обеспечить его господство в Балтийском море. Неслучайно Гитлер назвал 18 июня 1935 г. «самым счастливым днем своей жизни». Поставивший свою подпись на документе Риббентроп, бывший торговец спиртными напитками, человек весьма ограниченных способностей, сочетавший высокомерное чванство в отношении к подчиненным с лунатическим раболепием перед фюрером, вернулся в Берлин «национальным героем» и «великим государственным деятелем». «Выдающаяся дипломатическая победа» Гитлера была отмечена вручением ему в Нюрнберге точной копии меча Карла Великого.
Политическое значение англо-германской сделки было несравненно большим, нежели ее конкретное содержание. Англия сорвала «фронт Стрезы» через два месяца после его образования, парализовав сопротивление нацистскому натиску. Английская политика «умиротворения» вступила в полосу сдачи принципиальных позиций и несоразмерных с интересами европейской опасности уступок. Этот вывод подтвердил министр иностранных дел Англии Дж. Саймон, который накануне переговоров заявил: (с.217) «Ради сотрудничества с Германией Великобритания сделает все, что в ее силах». Премьер-министр С. Болдуин, создавший сам себе имидж преуспевающего фермера (его любимым занятии было разведение свиней) с неизменной трубкой в зубах и простовато-хитроватой улыбкой, по-фермерски просто и без особых хитростей объяснял тактику умиротворяющих Германию уступок: «Нам всем известно желание немцев, изложенное Гитлером в его книге, двинуться на Восток. Если бы он двинулся на Восток, мое сердце не разорвалось бы... Если бы в Европе дело дошло до драки, то я хотел бы, чтобы это была драка между большевиками и нацистами». Заключение англо-германского договора органично вписывалось в это незатейливое объяснение политики «умиротворения».
Другим вполне естественным результатом Морского соглашения и собственных односторонних акций стало стремительное наращивание Германией своего военно-промышленного потенциала. В 1935–1936 гг. началось строительство 4 линкоров, 85 крейсеров и эсминцев, 100 подводных лодок; было произведено 8300 самолетов — в 3 раза больше, чем в Англии; вступило в строй 160 крупных военных заводов.
Успешно решив вопросы «довооружения», гитлеровское правительство приступило к «урегулированию» территориально-политических проблем. Среди них первоочередными считались две: о принадлежности Саарской области и статусе Рейнской зоны. Первая проблема была решена безболезненно: на состоявшемся в январе 1935 г. плебисците 90% жителей Саара проголосовали за его включение с состав «третьего рейха». «Рейнский вопрос» оказался гораздо более сложным. Положение о демилитаризации Рейнской зоны являлось базовым в Версальском и Локарнском договорных комплексах, наиболее весомой гарантией против германской агрессии в западном направлении. Нацистское руководство отчетливо понимало, что путем дипломатических переговоров эту проблему разрешить невозможно. Поэтому в мае 1935 г. был разработан план военной акции под кодовым названием «Шулунг» («Учение»). Расчет строился на внезапности задуманной вооруженной провокации, а также на проверенной временем уступчивости версальских «миротворцев». Поводом к операции послужило подписание 2 мая 1935 г. советско-французского договора о взаимопомощи, который Гитлер объявил несовместимым с Локарнскими соглашениями и освобождающим его от обязательств по поддержанию демилитаризованного статуса Рейнской области. 7 марта 1936 г. (вслед за ратификацией советско-французского пакта) три германских батальона вошли (с.218) в зону. Наступила кульминация «Рейнской драмы». Гитлер впоследствии отмечал, что если бы Франция направила навстречу немцам 13 дивизий, расположенных у франко-германской границы, то «нам пришлось бы с позором и бранью отступить, так как мы не могли оказать даже слабого сопротивления». Однако ожидаемой решительной реакции не последовало. Французский генеральный штаб высказался против вооруженного столкновения с Германий. Вместо военных действий, предусмотренных Рейнским гарантийным пактом, Франция начала новый переговорный процесс, пригласив локарнские державы на совещание в Париж. Повторялась история Стрезы: 10 марта участники совещания направили германскому правительству очередной решительный протест, к которым Гитлер стал уже привыкать.
Тем не менее, французское правительство, которое рассматривало «Рейнскую акцию» Германии как непосредственную угрозу национальной и европейской безопасности, продолжало настаивать на международном противодействии фашизму. На открывшейся 14 марта 1936 г. в Лондоне специальной сессии Совета Лиги Наций Франция предложила свою программу выхода из «Рейнского кризиса» — так называемый «план А. Леже» (назван по имени его автора — генерального секретаря французского МИДа). Этот план исходил из необходимости применения к Германии экономических и политических санкций, которые приведут не только к финансово-экономической блокаде нацистского режима, но и к его международной изоляции, что вынудит Гитлера очистить Рейнскую зону и восстановить статус-кво. Францию поддержали лишь Советский Союз и Румыния. Как и предполагалось, в качестве «адвоката "третьего рейха"» выступила Великобритания. Ее представитель доказывал, что вторжение вермахта на Рейн не является «оккупацией чужой территории», а всего лишь «восстановление Германией своих суверенных прав». В результате 19 марта 1936 г. Совет Лиги наций принял краткую, всего в 8 строк резолюцию, которая констатировала нарушение Германией статьи 43-й Версальского и статьи 4-й Локарнского договоров. Таким образом, «план Леже» был отклонен, санкции подменены словесным осуждением, агрессивный акт фашизма остался безнаказанным.
«Рейнский кризис» стал важным рубежом в истории международных отношений 1930-х гг. Во-первых, с ремилитаризацией зоны были сметены военно-политические устои Версальской системы. Гитлер, выступая с речью в Гамбурге 21 марта 1936 г., декларировал: «Победа на Рейне уничтожила дух Версаля». (с.219) Во-вторых, соотношение сил изменилось в пользу фашистской Германии. Наступательный характер ее внешнеполитического курса и пассивно-оборонительная тактика западных демократий ослабляла позиции потенциальных противников фашизма. Малые европейские страны все более разочаровывались в политике «умиротворения», считая, что ни Англия, ни Франция не смогут обеспечить их безопасность. Лишь один характерный пример: Бельгия, один из самых надежных партнеров Франции, осенью 1936 г. расторгла с ней военный союз, заключенный в 1920 г., и провозгласила нейтралитет. В-третьих, вооруженная акция на Рейне заставила версальские державы пересмотреть свои стратегические планы, о чем свидетельствовало подписание 19 марта 1936 г. англо-французского соглашения, равноценного пакту о взаимопомощи. В прессе заговорили о «возрождении Антанты». Однако этот договор не вносил существенных корректив в политику «умиротворения». В-четвертых, после успешного завершения «Рейнской операции» нацистское руководство Германии пришло к твердому убеждению в реальности и достижимости поставленных целей как дипломатическими, так и военными средствами.
26 августа 1936 г. Гитлер подписал секретный Меморандум, в котором излагались внешнеполитические планы на ближайшую и отдаленную перспективу. В заключительной части документа содержались краткие выводы: «Итак, я ставлю следующие задачи: 1) германская армия через 4 года должна быть приведена в боевую готовность; 2) экономика Германии через 4 года должна быть готова к войне». Секретный Меморандум Гитлера положил начало новому этапу в развитии внешней политики германского фашизма — этапу непосредственной подготовки к большой войне за мировое господство.

СОВЕТСКИЙ СОЮЗ И ЗАПАДНЫЕ ДЕРЖАВЫ: ХАРАКТЕР ВЗАИМООТНОШЕНИЙ В 1930-Е ГГ.
На развитие взаимоотношений СССР – Запад в предвоенное десятилетие воздействовали как факторы традиционного характера, так и существенные перемены, происшедшие в международной и внутриполитической обстановке.
Советское руководство при проведении политики мирного сосуществования с «капиталистическим окружением» должно был учитывать следующие внешние условия: раскол «мира капитализма» на две коалиции — фашистских и демократических государств; (с.220) определяющая роль антикоммунистических установок во внешнеполитическом курсе западных держав вне зависимости от господствовавшего там режима власти; возраставшая угроза безопасности СССР со стороны мирового фашизма; политика «умиротворения» западных демократий, подталкивавших агрессоров к военному столкновению с Советским Союзом; заинтересованность Запада в расширении экономических связей, а также в стратегическом партнерстве с СССР для создания благоприятного баланса сил в борьбе с потенциальными противниками.
Правительственные круги ведущих капиталистических держав строили свои отношения с Советским Союзом, принимая во внимание такие обстоятельства, как рост экономической и военной мощи СССР; укрепление его позиций на мировой арене; руководящая роль Москвы в международном коммунистическом движении; установление сталинской диктатуры и массовые репрессии, что усиливало антибольшевистские настроения на Западе.
Вышеперечисленные факторы показывают, насколько сложно и противоречиво складывались взаимоотношения двух социально-политических систем.
Важнейшая особенность внешнеполитического курса СССР в 1930-е гг. состояла в том, что при его разработке и проведении геостратегические установки окончательно возобладали над идейно-классовыми, революционными мотивами. Основополагающей целью советской внешней политики провозглашалось «создание благоприятных международных условий для построения социализма» путем использования «межимпериалистических противоречий», улучшения отношений с теми капиталистическими державами, которые объективно этому содействовали, безотносительно к существующей в них власти. В январе 1934 г. в своем докладе на XVII съезде ВКП(б) Сталин декларировал: «Конечно, мы далеки от того, чтобы восторгаться фашистским режимом в Германии. Но дело здесь не в фашизме, хотя бы потому, что фашизм, например, в Италии не помешал СССР установить наилучшие отношения с этой страной». Развивая эту мысль, генеральный секретарь в присущем ему «интеллигентном» стиле сделал следующее заключение: «Кто хочет мира и добивается деловых связей с нами, тот всегда найдет у нас поддержку. А те, которые попытаются напасть на нашу страну, — получат сокрушительный отпор, чтобы впредь не повадно было им совать свое свиное рыло в наш советский огород».
Советское партийно-государственное руководство учитывало реальные условия и изменяло свой внешнеполитический курс (с.221) исходя из геополитических интересов страны. Когда гитлеровцы пришли к власти в Германии и над СССР нависла угроза фашизма, советское правительство в одностороннем порядке свело к минимуму товарооборот и разорвало военные контакты «третьим рейхом», выступило с целой серией конкретных предложений по пресечению фашистской агрессии. Когда западные державы в своем стремлении «умиротворить» агрессора и направить его на восток перешли все допустимые границы, только тогда Советский Союз избрал тактику лавирования между демократиями и фашизмом, а затем и пришел к «взаимопониманию» с Германией. Иными словами, при характеристике отношений СССР – Запад необходимо иметь в виду, что они развивались в рамках мирового треугольника фашизм – демократии – Советский Союз. Эффективная борьба против блока фашистских государств была возможна лишь в случае совместных выступлений двух других политических центров мира. Западные державы предпочли объединению усилий с СССР на антифашистской основе политику «умиротворения» фашизма на основе антисоветской. Именно эта расстановка сил и определяла главные тенденции в дипломатической истории предвоенного десятилетия.
Исходным рубежом формирования нового внешнеполитического курса СССР стал 1933 г. В конце этого года в соответствии с постановлением ЦК ВКП(б) народный комиссариат по иностранным делам разработал план по созданию системы коллективной безопасности, который 20 декабря был одобрен Политбюро. Необычайно высокий уровень обсуждения вопросов внешней политики свидетельствовал о том, насколько серьезное внимание уделялось предложенным нововведениям. В партийно-государственных документах выделялись следующие позиции: «во главу угла внешней политики СССР» была поставлена задача «развертывания борьбы за коллективную безопасность против агрессоров»; предполагалось заключение «регионального соглашения о взаимопомощи большого числа европейских государств»; признавалось возможным вступление Советского Союза в Лигу наций. Иначе говоря, руководство СССР, отказавшись от обанкротившейся тактики «разжигания мировой революции», выдвинуло реальную программу сохранения мира на европейском континенте, которая органично вписывалась в Версальский международный порядок и творчески развивала применительно к новым условиям принципы мирного сосуществования. Особое значение концепции коллективной безопасности состояло в том, что она предлагала не только многостороннюю (с.222) защиту государств от агрессии, но и предотвращение самой возможности ее совершения, чему и должны были служить региональные пакты о взаимопомощи.
Решительные перемены во внешней политике Советского Союза далеко не случайно совпали с 1933 г. Они объяснялись двумя главными причинами: утверждением в Германии власти фашизма, против которого и были направлены проектируемые меры безопасности, а также завершением мирового экономического кризиса, что доказывало нереальность коминтерновских надежд на «революционную развязку в странах капитала».
Практическое осуществление провозглашенной Советским Союзом программы включало в себя несколько направлений дипломатической деятельности как унаследованных от предыдущего периода, так и принципиально новых.
В 1932–1934 гг. Советскому Союзу удалось заключить или продлить договоры о ненападении с Францией, Польшей, Финляндией, Италией и прибалтийскими республиками. В этот же период СССР признали де-юре еще 11 государств. Особое значение имело установление 16 ноября 1933 г. дипломатических отношений между СССР и США. За год до этого события государственный секретарь в администрации Гувера Г. Стимсон оповещал мировую общественность: «Пройдут столетия, но Америка не признает Советского Союза». В итоге переговоров президента Рузвельта и наркоминдел Литвинова были подписаны документы, содержавшие многозначительные обязательства: воздерживаться от любого вмешательства во внутренние дела друг друга; препятствовать липам и организациям, находящимся под контролем данного правительства, совершать враждебные акты, наносящие ущерб другой стороне, в том числе вести пропаганду против территориальной целостности и за насильственное изменение политического строя. Текст соглашения, составленный американскими и советскими дипломатами, можно назвать образцом правового оформления политики мирного сосуществования. Устанавливая дипломатические отношения с Советским Союзом, администрация Рузвельта руководствовалась прежде всего реальной оценкой баланса сил, рассматривая СССР как противовес Германии и Японии (не случайно, что первым советским послом в США стал полпред в Токио А.А. Трояновский). Одним из значимых результатов нормализации советско-американских отношений стало расширение двусторонних торговых связей: общий объем товарооборота увеличился с 1933 по 1938 г. в 3,5 раза.
В 1933–1936 гг. Советский Союз в развитие концепции коллективной безопасности выступил с целым рядом крупных (с.223) внешнеполитических инициатив: проект «Декларации относительно определения агрессии» (февраль 1933 г.), предложение заключить многостороннее Соглашение об экономическом ненападении и отказе от всех видов торговой дискриминации (июнь 1933 г.), идея превращения Конференции по разоружению в «перманентную периодически собирающуюся конференцию мира» (май 1934 г.), проект Конвенции о статусе черноморских проливов (июль 1936 г.) и др. Большая часть советских предложений не была поддержана западными державами.
Событием важного международного значения стало вступление СССР в Лигу наций. Этот вопрос обсуждался на Ассамблее Лиги 18 сентября 1934 г. Советский Союз был принят в организацию абсолютным большинством голосов, а его полномочного представителя избрали постоянным членом Совета Лиги наций. Против этого решения выступили лишь делегаты Финляндии и Аргентины (аргентинец объяснял свою принципиальную позицию «дикими нравами в России»: когда он в октябре 1917 г. находился на дипломатической службе в Петрограде, у него украли чемодан). Деятельность советской дипломатии в Лиге наций отличалась активностью и последовательностью в постановке проблем. Достаточно сказать, что Советский Союз в период с 1935 по 1938 г. 6 раз предлагал применить санкции против стран-агрессоров. Однако как в самой Лиге Наций, так и за ее пределами в большинстве случаев он не встречал поддержки со стороны держав-«умиротворительниц».
Важнейшим направлением внешней политики СССР в эти годы стала реализация программы по заключению региональных пактов взаимопомощи, которые и должны были создать основу системы коллективной безопасности. Наибольшую заинтересованность в советских предложениях проявили правительственные круги Франции. Еще в октябре 1933 г. французский министр иностранных дел Ж. Поль-Бонкур обсуждал с Литвиновым возможность подписания двустороннего франко-советского договора по сдерживанию агрессивных устремлений Германии. В декабре того же года советское правительство выдвинуло идею регионального пакта с участием СССР, Франции, Польши, Чехословакии, Бельгии, Финляндии и прибалтийских стран. В мае 1934 г. в Париже прошли переговоры нового министра иностранных дел Франции Л. Барту и народного комиссара Литвинова. Жан Луи Барту, потерявший на войне сына и реально оценивавший германский фашизм как «смертельную угрозу для Французской республики», предпринимал энергичные попытки по сохранению мира на основе сотрудничества со всеми (с.224) фашистскими силами, включая СССР. Он называл себя французом иной эпохи, эпохи здравого смысла». М.М. Литвинов, который никак себя не называл, но подвергался критике со стороны большевистских руководителей за «излишнюю англо-французскую ориентацию», изложил на встрече с Барту широкомасштабную программу коллективной безопасности. Она предусматривала «образование трех замкнутых кругов» — европейского, тихоокеанского и средиземноморского — районов региональных соглашений всех заинтересованных стран против агрессии. Одобрив в целом эту программу, Барту предложил начать с создания Восточного пакта, или «Восточного Локарно», куда бы вошли СССР, Германия, Чехословакия, Польша, Финляндия и республики Прибалтики. Французский проект снимал известную антисоветскую направленность Локарнского договорного комплекса и одновременно укреплял «тыловые союзы» Франции. При этом Франция присоединялась к Восточному пакту в качестве его гаранта, а СССР становился гарантом Локарнского договора. Тем самым сохранялся Версальский международный порядок и усиливался контроль над внешней политикой Германии. Франко-советский план не был реализован: категорически отказались участвовать в проектируемом соглашении Германия и Польша, вслед за ними прибалтийские страны, а правительство Финляндии сделало вид, что никакого приглашения не получало. Самый жесткий ответ ожидал инициаторов пакта в Варшаве. В беседе с Барту министр иностранных дел Бек заявил: «Вы знаете, франко-польский союз больше не интересует Польшу... Что касается России, то я не нахожу достаточно эпитетов, чтобы охарактеризовать ненависть, какую у нас питают по отношению к ней!».
После убийства Барту интерес французского правительства к совместным с СССР миротворческим выступлениям заметно снизился. Во многом это было связано с тем, что новый премьер и министр иностранных дел Франции П. Лаваль открыто заявлял о своих антисоветских настроениях и прогерманских симпатиях. Пьер Лаваль, которого английская пресса характеризовала как «человека, не обладающего хорошими манерами и крайне невежественного», являлся горячим сторонником политики «умиротворения» агрессора вплоть до тесного сотрудничества с фашистской Германией (что в конце концов и привело его к эшафоту). Несмотря на возникшие трудности, Советский Союз настойчиво и целеустремленно продолжал переговоры с Францией, предлагая новые компромиссные решения проблем коллективной безопасности. Когда идея Восточного пакта была отвергнута, (с.225) правительство СССР поставило перед французским правительством вопрос о заключении трехстороннего франко-советско-чехословацкого договора о взаимопомощи. Лаваль отказался его рассматривать. Тогда Литвинов предложил премьер-министру Франции подписать двустороннее соглашение, напомнив, что с подобной инициативой выступало и предыдущее французское правительство. Под давлением общественности Лаваль дал согласие.
2 мая 1935 г. Франция и СССР подписали пакт о взаимопомощи — первое такого рода соглашение между странами с различным социально-политическим строем. Через две недели 16 мая, был заключен аналогичный по содержанию договор межу Советским Союзом и Чехословакией. Подписание пактов о взаимопомощи стало самой крупной дипломатической победой СССР в его борьбе за создание системы коллективной безопасности. Вместе с тем их значение умалялось рядом важных обстоятельств: отказом французского правительства заключить одновременно с политическим соглашением военную конвенцию; отсутствием статей о немедленной вооруженной поддержке в случае агрессии на одну из сторон; положением об обязательности одобрения пактов со стороны Лиги наций и остальных участников Локарнского договора; оговорками, ставившими предоставление советской военной помощи Чехословакии в зависимость от аналогичных действий Франции. Однако главный недостаток достигнутых договоренностей состоял в другом — в отсутствии у партнеров СССР решимости претворять их в жизнь. Французское правительство, сочетая обязательства по взаимопомощи с Советским Союзом и политику «умиротворения» фашистских агрессоров, оставляло ничтожные шансы для осуществления заявленных в пакте целей. Весьма показательно, что сразу же после того как Лаваль поставил свою подпись под соглашением, он встретился с послом Германии в Париже и заявил ему: «Доведите до сведения нашего правительства, что я в любое время готов отказаться от франко-советского пакта, с тем, чтобы заключить франко-германский договор большого масштаба».
Обеспечение стабильного и безопасного порядка в Европе во многом зависело от развития отношений и взаимопонимания между Советским Союзом и Великобританией, по праву считавшейся лидером западноевропейских демократий. Однако ни коалиционное правительство Макдональда, ни сменивший его в 1935 г. консервативный кабинет Болдуина не проявили заинтересованности в планах СССР по сдерживанию фашистской угрозы. (с.226) В отличие от Франции, которая, несмотря на свою приверженность к политике «умиротворения», решалась заключить с Советским Союзом пакт о взаимопомощи, Англия ограничилась эпизодическими официальными контактами с большевистским руководством без каких-либо серьезных практических результатов в условиях наступления фашизма и открытых заигрываний с нацистской Германией такого рода «дипломатическая пассивность» по отношению к СССР красноречиво свидетельствовала об истинных приоритетах британской внешней политики и о том скромном месте, которое в ней отводилось советскому фактору.
Одним из самых выразительных примеров проведения подобного политического курса стал визит в Москву в марте 1935 г. лорда-хранителя печати Антони Идена. ставшего вскоре министром иностранных дел. Отправляясь в эту, по его же определению, «прокаженную поездку», Иден преследовал «ознакомительные цели». Вопрос о каких-либо совместных антифашистских выступлениях высокопоставленным эмиссаром из Лондона даже не затрагивался. Более того, на встречах со Сталиным и Литвиновым Иден пытался убедить своих собеседников в том, что они чрезмерно преувеличивают стремление Германии к агрессии. Последовало обоснованное возражение: не может быть никаких сомнений в агрессивных намерениях нацизма, ибо германская внешняя политика вдохновляется двумя основными идеями — реванша и господства в Европе. Это возражение Сталин дополнил многозначительным замечанием: «Учтите, что пушки могут начать стрелять совсем в другом направлении!» Оправдывая политику «умиротворения» и стремясь придать беседе ни к чему не обязывающий светский характер, Иден отметил, что нельзя многого требовать от Англии, так как в сравнении с Советским Союзом она — «всего лишь маленький остров». Сталин, на которого безукоризненно элегантные манеры англичанина не произвели никакого впечатления, ответил в не менее безукоризненной партийно-директивной манере: «Да, маленький остров, но от него многое зависит. Вот если бы этот маленький остров сказал Германии: не дам тебе ни денег, ни сырья, ни металла — мир в Европе был бы обеспечен». Единственным положительным итогом миссии Идена стал обмен мнениями, которые, как выяснилось, принципиально отличались и противоречили друг другу. В Москве убедились в нежелании британского правительства идти навстречу советским предложениям по созданию системы европейской безопасности. (с.227)
В последующие годы Советский Союз предпринимал однократные попытки организовать коллективное противодействие фашистской агрессии. Однако его внешнеполитический курс вступал в очевидное противоречие не только с экспансионистскими устремлениями фашизма, но и с политикой «умиротворения» западных демократий. Основная программная задача, поставленная перед советской дипломатией, оказалась нереальной и невыполнимой. Это и привело к новым радикальным изменениям во внешнеполитических установках СССР, происшедшим в конце 1930-х гг.

НОВЫЕ АКТЫ ФАШИСТСКОЙ АГРЕССИИ. ПОЛИТИКА «НЕВМЕШАТЕЛЬСТВА» ЗАПАДНЫХ ДЕМОКРАТИЙ И ЕЕ СУЩНОСТЬ
Во второй половине 1930-х гг. соотношение сил между тремя мировыми центрами все более отчетливо изменялось в пользу агрессивных держав. Столь неблагоприятное развитие международной обстановки имело свои объяснения. Во-первых, политика «умиротворения» западных демократий, продолжавших надеяться на неминуемую схватку фашизма с большевизмом, приобрела необратимый характер. Во-вторых, Советский Союз не обладал достаточными возможностями, чтобы в одиночку противостоять фашистской угрозе, и в этом смысле оказался в зависимом положении от внешнеполитического курса Запада. К тому же серьезные просчеты в «оборонном строительстве» и прежде всего массовые репрессии, затронувшие высший офицерский состав, ослабляли международные позиции СССР. Правительственные круги западных держав помимо антикоммунистической мотивации получили еще один довод не только для враждебного, но и пренебрежительного отношения к Советскому Союзу, считая его (как выяснится позже, безосновательно) неприемлемым и ненадежным союзником. И хотя «советский фактор» оставался весьма значимым в мировой политике, он не мог оказать решающего влияния на происходившие в мире процессы. В-третьих, что касается государств агрессивного блока, то они, используя слабости потенциальных противников, целенаправленно создавали и закрепляли свои преимущества прежде всего в «материальной сфере» — в наращивании военной мощи. Показательно, что Германия в 1936–1938 гг. израсходовала на вооружения в 2,5 раза больше средств, чем Англия и Франция, вместе взятые. Другой пример: на очередной Морской конференции, проходившей в Лондоне с (с.228) декабря 1935 по март 1936 г., Япония и Италия категорически отказались от обсуждения программы «качественного ограничения военно-морских вооружений» (по тоннажу кораблей и калибру орудий) (Япония потребовала полного равенства своего военно-морского флота с флотами англо-саксонских держав и. получив отказ, покинула конференцию. Итальянское правительство проигнорировало приглашение под предлогом несогласия с санкциями Лиги наций, примененных к Италии в связи с ее агрессивными действиями против Эфиопии. Соглашение трех держав предусматривало следующие ограничения в отношении четырех классов военных кораблей: для линкоров устанавливался максимальный предел по водоизмещению в 35 тыс. т. и по калибру орудий – 14 дюймов; для авианосцев соответственно — 23 тыс. т. и 6,1 дюйма; для крейсеров — 8 тыс. т. и 6,1 дюйма; для подводных лодок — 2 тыс. т. и 5,1 дюйма. – В.Г.). Новый Морской договор, подписанный США, Англией и Францией, можно рассматривать как определенный шаг на пути разоружения, но не всеобщего, а одностороннего.
Укрепление военно-промышленной базы являлось не самоцелью, а необходимым условием для реализации экспансионистских планов. С 1935 г. фашистские державы перешли от разработки к практическому осуществлению своих завоевательных программ. Нельзя не отметить следующие характерные особенности их агрессивных акций во второй половине 1930-х гг.: быстрота, охват все новых территорий, согласованность в действиях.
3 октября 1935 г. фашистская Италия начала военные операции по захвату Эфиопии — одной из двух (наряду с Либерией) независимых стран Африки. Цели агрессии объявлялись открыто и по-итальянски эмоционально: укрепить стратегические позиции Италии в Средиземном море с последующим превращение его в «итальянское озеро»; создать колониальную империю из Эфиопии, Эритреи и Итальянского Сомали и покончить тем самым с «унизительным неравенством» в правах на колонии; овладеть природными ресурсами эфиопской территории, что должно было обеспечить «достойное развитие» экономики Италии. Итальянская пресса доказывала общественности и самой себе, что без новых колониальных владений «Италия будет конченной страной» и что Эфиопия — это «пистолет, направленный в сердце Италии».
Пропагандистская кампания сопровождалась дипломатической подготовкой войны. Уповая на известную уступчивость западных демократий и их желание оторвать Италию от Германии, Муссолини вступил в переговоры с французским премьер-министром П. Лавалем. В результате 7 января 1935 г. был подписан «Римский пакт», по которому Франция уступала Италии часть своих африканских колоний на подступах к Эфиопии и передавала итальянскому правительству 20% акций единственной в этом (с.229) регионе железной дороги Джибути — Аддис-Абеба. В секретном протоколе к соглашению была зафиксирована устная договоренность о «свободе действий Италии в отношении Эфиопии». Взамен Муссолини обещал прекратить антифранцузскую пропаганду в Тунисе, сохранить версальский статус-кво в Дунайском бассейне и гарантировать вместе с Францией неприкосновенность австрийских границ. Совершенный в Риме «дипломатический обмен» позволяет охарактеризовать его не просто как уступку, а как поощрение Францией запланированной итальянским фашизмом агрессии. Впоследствии Лаваль признавал, что он «подарил Эфиопию Муссолини», аргументируя свой шаг не по-дипломатически просто и доступно: «Лучше направить Италию в пустыни Африки, чем пустить ее на Балканы».
Два других «подарка» дуче получил от Англии и США. Летом 1935 г. британское правительство, которое Муссолини называл «кабинетом утомленных потомков многих поколений богачей», ввело эмбарго на экспорт оружия в Италию и Эфиопию. 31 августа того же года в Соединенных Штатах был принят Закон о нейтралитете, который запрещал поставки вооружений и военных материалов, а также их перевозку на американских судах в воюющие страны. Так зарождалась политика «невмешательства», или «нейтралитета», которая представляла собой не что иное, как разновидность политики «умиротворения», но уже в условиях открытой агрессии фашизма. Поставив на одну доску агрессивные государства и их жертвы, западные демократии объективно способствовали фашистской экспансии, уклоняясь от более действенных мер в отношении первых и от оказания реальной помощи вторым. Когда император Эфиопии Хайле Селассие I накануне итальянского вторжения обратился к США с просьбой о посредничестве в назревающем конфликте с Италией, из государственного департамента пришел ответ: «Посредничество практически неосуществимо».
Если правительства западных держав провозгласили вполне устраивавший Муссолини строгий нейтралитет, то нацистское руководство «третьего рейха» пообещало нейтралитет «благожелательный». В сентябре 1935 г. Гитлер публично заявил: «Германия не будет принимать участия ни в каких санкциях против Италии, более того, я желаю Муссолини полного успеха». Проитальянские симпатии фюрера были тесно связаны с прагматическими соображениями — стремлением обеспечить ответную доброжелательность Италии к аншлюсу.
На этом благоприятном дипломатическом фоне итальянский фашизм, организовав в качестве предлога для нападения ряд (с.230) провокаций на границе между Эфиопией и Эритреей, развязал войну, исход которой был предрешен по причине фантастического превосходства одной из сторон в вооружениях и военной технике. Итальянцы имели в своем распоряжении 500 самолетов и 300 танков, эфиопы — соответственно 7 и 5. В сражения с итальянскими моторизированными отрядами вступала эфиопская кавалерия, воины которой были вооружены копьями, охотничьими ружьями и винтовками образца 1895 г., сохранившимися со времен итало-абиссинской войны конца XIX в. (Абиссиния — старое и неофициальное название Эфиопии). Тем не менее «доблестная» и до зубов вооруженная итальянская армия в январе 1936 г. потерпела два поражения на севере и юге страны. В ответ Италия предприняла массированные бомбардировки городов, а весной 1936 г. применила отравляющие вещества. Варварские методы ведения военных действий привели к гибели 760 тыс. мирных граждан. Тактика геноцида позволила сломить сопротивление эфиопской армии, и 5 мая 1936 г. итальянские войска вошли в Аддис-Абебу. 9 мая Муссолини с балкона палаццо Венеция торжественно провозгласил образование «Империи на судьбоносных холмах Рима», а 1 июня объявил о создании из Эфиопии, Эритреи и Сомали колониального владения — Итальянской Восточной Африки.
Реакция западных демократий и Лиги наций на итало-эфиопскую войну была по форме жесткой, а по существу малоэффективной. Она и не могла быть иной, так как правительственные круги ведущих держав Запада еще до фашистской агрессии заявили о своей приверженности к политике «невмешательства». 7 октября 1935 г. Совет Лиги наций признал Италию «государством-агрессором» и декларировал применение к ней санкций в соответствии со статьей 16-й Устава. Через два дня это решение было одобрено Чрезвычайной Ассамблеей, которая постановила создать Координационный комитет для разработки и проведения санкций под председательством известного испанского писателя и дипломата С. де Мадарьяга. Казалось, что Лига наций впервые в своей истории приступила к активным наступательным действиям против нарушителей международного порядка. Однако вскоре под давлением Англии и Франции начались отступательные маневры. Координационный комитет существенно ограничил объем планируемых мер: принял постановление не применять военные санкции, а экономические и финансовые — «проводить постепенно» (вопреки статье 16-й). В список запрещенных для поставок Италии стратегических видов сырья не попали нефть, уголь, сталь и ряд других важных сырьевых (с.231) материалов. Поэтому, например, в нефтяных санкциях из 52 стран, поддержавших запретительные решения Лиги наций, участвовало лишь 10 государств, включая СССР. К тому же такие державы, как Германия и США, не являвшиеся членами Лиги, увеличили свой товарооборот с Италией. Так, Соединенные Штаты в 1935–1936 гг. удвоили поставки нефти агрессору. Великобритания отклонила предложение о морской блокаде Италии и закрытии для ее судов Суэцкого канала, что могло стать существенным средством давления. В целом примененные к фашистской Италии финансово-экономические санкции в известной мере осложнили ее положение (в период конфликта итальянский экспорт сократился в 4,5, а импорт — в 3,5 раза) но их было явно недостаточно для прекращения войны. 4 июля 1936 г. Совет Лиги наций отменил санкции, косвенно признав превращение в итальянскую колонию независимого государства и полноправного члена этой международной организации. Эфиопия была принесена в жертву фашистской Италии.
Англия и Франция не ограничивали свою «миротворческую» деятельность рамками Лиги наций. Всеобщее возмущение вызвала их инициатива по «мирному урегулированию» итало-эфиопского конфликта, зафиксированная в соглашении французского премьера Лаваля и английского министра иностранных дел С. Хора от 9 декабря 1935 г. «Пакт Лаваля – Хора» предлагал эфиопскому императору передать Италии треть территории подвластной ему страны в обмен на прекращение военных действий. Некоторые политические обозреватели предположили, что черновой вариант англо-французского соглашения «написан самим Муссолини». Новая акция «умиротворителей» носила столь неприглядный характер, что под давлением общественности и Лаваль, и Хор вынуждены были уйти в отставку. Однако, как показали дальнейшие события, «пакт», вызвавший такой взрыв негодования, не стал кульминацией политики «умиротворения», которая сохранила большие резервы для дальнейшего поощрения фашистской агрессии.
Итало-эфиопская война имела исключительно важные международные последствия. Во-первых, откровенно захватнические действия фашизма остались безнаказанными. А это означало, как справедливо отмечал Д. Ллойд Джордж, что Запад «не создал прецедента по пресечению фашистской экспансии». Поэтому захват Эфиопии не мог оставаться изолированным агрессивным актом, он открыл собой целую цепь вооруженных конфликтов, приведших в конечном итоге к войне мирового масштаба. Во-вторых, исход «эфиопского кризиса» нанес сокрушительный (с.232) удар по престижу Лиги наций, которая так и не смогла защитить от агрессии и порабощения суверенное государство. Веские Лиги во многом объяснялось все той же политикой «умиротворения» западных демократий, которые играли определяющую роль в деятельности этой международной организации. Когда генерального секретаря Лиги Наций Ж. Авеноля обвинили в попустительстве фашистским диктаторам, он простодушно, но правдиво ответил: «Что же вы хотите, эта организация существует только благодаря тому, что того хотят великие державы. Я не Дон-Кихот, я могу проводить в жизнь только политику версальских держав». В-третьих, еще одним весьма значимым результатом конфликта стало итало-германское сближение. Гитлер, стремясь добиться поддержки Италии в реализации своих планов и прежде всего в осуществлении аншлюса, отзывался о Муссолини и его внешней политике только в превосходной степени. Поставив в своем рабочем кабинете бронзовый бюст итальянского лидера, лидер германский в беседах с эмиссарами из Рима называл Муссолини «ведущим государственным деятелем мира, с которым никто даже отдаленно не может сравниться». Дуче, по достоинству оценив высказывания Гитлера и позицию Германии во время итало-эфиопской войны, шел навстречу пожеланиям фюрера. Как крупный шаг в этом направлении пресса восприняла назначение в июне 1936 г. на пост министра иностранных дел Италии зятя Муссолини графа Г. Чиано, известного не только своей неукротимой тягой к пустословию, но и отчетливо выраженной прогерманской ориентацией. Фашистские державы приступили к согласованию агрессивных действий.
С лета 1936г. эпицентр международной напряженности переместился на Пиренейский полуостров. В ночь на 18 июля радиостанция города Сеута (Испанское Марокко) передала в эфир сообщение, ставшее впоследствии знаменитым: «Над всей Испанией безоблачное небо. Никаких новостей». Эта безобидная фраза явилась сигналом к мятежу против законно избранного правительства Народного фронта. «Крестовый антикоммунистический поход» возглавил генерал Ф. Франко Баамонде — профессиональный военный, бывший начальник Главного штаба сухопутных войск, тесно связанный с правоконсервативными и фашистскими организациями Испании. Под началом мятежного генерала выступили: около 80% личного состава армии 420 тыс.), «иностранный легион» из 7 тыс. наемников, марокканские войска в 35 тыс. человек. Республиканские вооруженные силы насчитывали 30 тыс. солдат и офицеров — в 5,5 раз (с.233) меньше противника. Однако мятежники не пользовались поддержкой народа и поэтому их выступление не имело сколь-нибудь серьезной и длительной перспективы. Тем не менее граждански война в Испании продолжалась 986 дней, унесла с собой болеe 700 тыс. человеческих жизней и завершилась победой Франко. Такой поворот событий объяснялся не военными преимуществами франкистов, а факторами международного характера: итало-германской вооруженной интервенцией и политикой «невмешательства» западных демократий. В первом случае мятежникам была оказана прямая, а во втором косвенная поддержка.
Италия и Германия преследовали в этой «необъявленной войне» важные политические и стратегические цели: свержение «красного правительства» и установление в Испании профашистского режима, используя его в качестве орудия своей внешней политики; укрепление позиций фашизма на юге Европы и в Средиземном море и одновременное ослабление влияния в южном регионе континента Англии и Франции — главных потенциальных противников фашистских держав. Не последнюю роль играли экономические и военные соображения: обеспечить контроль над сырьевыми ресурсами Испании и испытать на практике тактические схемы применения вооруженных сил. Помощь франкистам была весьма значительной и самой разнообразной: переброска войск мятежников из Марокко в Испанию на немецких самолетах К-52 и итальянских кораблях; поставки Италией оружия и военных материалов (около 1000 танков, 800 самолетов, более 2000 орудий); предоставление кредитов и займов (на сумму в 700 млн. долл. от Италии и 200 млн. долл. — от Германии); посылка 150 тыс. итальянских (сухопутные и танковые подразделения) и 9,5 тыс. немецких «добровольцев» (авиационный легион «Кондор»); осуществление морского контроля испанского побережья вплоть до нападения на торговые суда. Именно эта поддержка и обеспечила ставшему генералиссимусом Франко победоносное завершение гражданской войны. В 1940 г. Гитлер в беседе с итальянским министром иностранных дел Чиано так оценил вклад Италии, Германии и генералиссимуса в победу над испанскими республиканцами: «Без помощи наших стран не было бы сегодня никакого Франко».
Подчеркивая общность интересов итальянского фашизма и германского нацизма в Испании, следует отметить и одну отличительную особенность в подходе к испанской проблеме со стороны нацистского руководства. Оно исходило из принципа: чем дольше продлится конфликт в южной части Европы, тем благоприятнее (с.234) будет обстановка в центральной ее части для осуществления акций по «собиранию немецких земель». 5 ноября 1937 г. Гитлер одном из секретных совещаний заявил: «Стопроцентная поддержка Франко с точки зрения Германии нежелательна. Напротив, мы заинтересованы в продолжении войны и в сохранении напряженности в Средиземноморье». Отсюда и более скромное в сравнении с Италией участие «третьего рейха» в оказании помощи мятежникам.
Итало-германская интервенция в Испанию превратила гражданскую войну в крупный международный региональный конфликт. Это было первое открытое столкновение сил демократии и мирового фашизма. На стороне Испанской республики сражалось более 42 тыс. добровольцев — интернационалистов из 54 стран мира. В боевых действиях интербригад и антифашистских батальонов участвовало более 10 тыс. французов (самый большой по численности отряд), 5 тыс. немцев и австрийцев, 4 тыс. американцев, 3,5 тыс. итальянцев, 3 тыс. англичан. Среди великих держав только Советский Союз четко и недвусмысленно выступил в поддержку республиканского правительства Испании. Широкий международный резонанс получило обращение Сталина к генеральному секретарю испанской компартии X. Диасу от 16 октября 1936 г., где говорилось: «Освобождение Испании от гнета фашистских реакционеров не есть частное дело испанцев, а общее дело всего прогрессивного человечества». Этот призыв «материализовался» не только в создании интербригад, но и в той существенной помощи, которую оказал СССР испанским антифашистам. Советский Союз поставил в Испанию около 400 танков, более 800 самолетов, 1,5 тыс. артиллерийских орудий, 15тыс. пулеметов и другую военную технику; предоставил республиканцам кредит в 85 млн. долл.; направил около 3 тыс. добровольцев, среди которых более 200 через несколько лет будут произведены в генеральские и маршальские звания. Опираясь на эту интернациональную поддержку, республиканская армия одержала ряд крупных побед в боях под Мадридом (октябрь–декабрь 1936), на Реке Харама (февраль 1937), под Гвадалахарой (март 1937 г.). Однако в 1938г. военное превосходство фашистов становилось все более очевидным. Судьба Испанской республики была предопределена. Огромную роль в предопределении ее судьбы сыграла политика «невмешательства».
Инициаторами проведения этой политики в отношении Испании стали Франция и Англия, а если говорить об отдельных личностях, то французский премьер Л. Блюм и глава британского (с.235) правительства Н. Чемберлен. Леона Блюма за утонченность манер, сохранение достоинства даже при заключении недостойных компромиссов и, главное, за проанглийскую ориентацию лондонская пресса называла «последним из французских аристократов», хотя это определение не совсем подходило к выходи из семьи богатого еврейского банкира и лидеру социалистической партии Франции. Возглавив летом 1936 г. правительство Народного фронта, Блюм обязался проводить не «аристократический», а демократический курс на международной арене. Вскоре такой шанс ему был предоставлен: родственное по программным установкам правительство испанского Народного фронта 19 июля 1936 г. обратилось за помощью к Французской республике. Премьер-министр Франции на следующий день телеграфировал: «Законное правительство дружественной страны, рожденное законными выборами, просит помощи, и наш моральный долг предоставить ему оружие. Кроме того, это совпадает с интересами Франции не допустить установления какой-либо формы фашизма на своих юго-восточных и восточных границах». Однако уже через две недели то ли под влиянием собственных «оппортунистических» взглядов, то ли под давлением правительственных аристократов из Англии все тот же Блюм выступил с предложением ко всем европейским странам запретить поставки вооружений в Испанию и строго придерживаться принципа «невмешательства». По поручению премьера французский МИД разработал «Декларацию о невмешательстве в дела Испании», известную также под названием «Испанский пакт». После одобрения пакта 27 европейскими государствами, в их числе Германия и Италия, он вступил в силу 24 августа 1936 г. Через день по инициативе Франции и при активной поддержке Англии в Лондоне был создан Комитет по невмешательству в испанские дела, в который вошли представители всех стран континента за исключением Испании и Швейцарии. 9 сентября на первом заседании Комитета его председателем избрали видного английского политического деятеля и дипломата лорда И. Плимута. Так политика «невмешательства» получила юридическое и организационное оформление.
Необходимо отметить, что в теоретическом плане концепция «невмешательства» была вполне разумной и убедительной, поскольку ее центральная идея сводилась к локализации внутриполитического вооруженного конфликта, дабы он не перерос в общеевропейскую войну. Однако западные демократии вольно или невольно вкладывали в эту концепцию иной смысл. Не принимая решительных мер против итало-германской интервенции (с.236) и признав франкистов де-факто, а затем и де-юре воюющей стороной, они на практике поощряли скрытую фашистскую агрессию и наносили «удар в спину» Испанской республике. Не случайно английский министр иностранных дел А. Иден в качестве важнейшей причины политики «невмешательства» называл «страх перед коммунистическим правительством Испании». Знаменный лозунг «Лучше Гитлер, чем Народный фронт!» в краткой форме выражал суть концепции «невмешательства». В этом-то и состоял главный, проявившийся уже в ходе испанских событий стратегический просчет западных держав, которые в борьбе с «большевистской опасностью» пытались использовать фашизм, представлявший угрозу для их собственной безопасности.
Что касается Комитета по невмешательству, то его деятельность свелась к бесконечным дискуссиям между послами в Лондоне и по совместительству главами делегаций Германии, Италии и Советского Союза И. фон Риббентропом, Д. Гранди и И.М. Майским. Риббентроп именовал Лондонский комитет «комитетом по вмешательству», поскольку основное занятие его членов заключалось в том, как «с большей или меньшей ловкостью оправдать или затушевать вмешательство своей страны в испанские дела». Майский от имени советского руководства сделал несколько представлений лорду Плимуту, в которых, указывая на продолжавшуюся итало-германскую интервенцию в Испании, заявлял: «Соглашение превратилось в пустую бумажку... Во всяком случае Советское правительство, не желая больше нести ответственность за создавшееся положение, не может считать себя связанным Соглашением о невмешательстве в большей мере, чем любой из остальных участников этого соглашения». Делегации Англии и Франции, а также малых европейский государств по очереди критиковали за вооруженное вмешательство то Италию и Германию, то Советский Союз, «забывая», что Москва оказывала помощь законно избранному правительству Испании, а Берлин и Рим — фашистским мятежникам.
Другой принципиально важной целью политики «невмешательства» являлось обеспечение стабильности и безопасности Средиземноморского региона. И эту задачу удалось успешно решить, но не благодаря, а во многом вопреки планам «умиротворителей».
В июле 1936 г. на конференции в швейцарском городе Монтрё была подписана новая Конвенция о черноморских проливах, заменявшая Лозаннские постановления 1923 г. Английская делегация предложила узаконить неограниченный допуск и равенство всех держав в проходе военных судов через Босфор и Дарданеллы. (с.237)
Этот план был отвергнут большинством участников конференции. Основу Конвенции составил советский проект, поддержанный другими черноморскими государствами. Итоговый документ органично вписывался в программу коллективной безопасности Средиземноморья. Он предусматривал: свободный пропуск через проливы торговых судов в мирное и военное время; военно-морские флотилии нечерноморских стран ограничивались при проходе в мирное время классом, общим тоннажем и числом (не более 9 кораблей); в случае участия Турции в войне ей предоставлялось право разрешать или не разрешать допуск в проливы любых военных судов; если она не участвует в войне, проливы должны быть закрыты для прохода кораблей любой воюющей державы.
Еще более ярким примером успешного международного сотрудничества стала конференция в Нионе (Швейцария) по борьбе с пиратством на Средиземном море. В Нионском форуме, проходившем в сентябре 1937 г., приняли участие 9 средиземноморских и черноморских государств: Англия, Франция, СССР, Турция, Египет, Румыния, Болгария, Греция и Югославия. Всего за 48 часов было обсуждено и принято решение о вооруженной защите торговых судов от участившихся нападений итальянских и немецких подводных лодок и надводных военных кораблей. Эту миссию возложили на британские и французские военно-морские силы. В результате фашистское пиратство на море полностью прекратилось. Значение Нионской конференции состояло в том, что она продемонстрировала, насколько эффективными могут быть совместные антифашистские действия.
Однако конференции в Монтрё и Нионе, к сожалению, оказались исключениями во внешнеполитической деятельности западных демократий, центральным направлением которой оставалось «умиротворение» агрессоров. В 1937 г. в политике «невмешательства в испанские дела» произошли существенные изменения. В июле этого года Лондонский комитет большинством голосов принял английское предложение признать франкистов воюющей стороной лишь при одном условии — частичного вывода из Испании иностранных добровольцев (под коими понимались и регулярные воинские части Италии И Германии). И хотя итальянцы и немцы не собирались выполнять это решение, оно означало, что западные державы в своей испанской политике стали ориентироваться на победу Франко. Известно, что Англия планировала признать франкистское «национальное правительство» де-юре еще в июле 1937 г., но не решилась пойти на этот шаг из-за противодействия Франции (с.238)
В апреле 1938 г. между Муссолини и Чемберленом было достигнуто «джентльменское соглашение» (принятое в международной практике название договора, заключенного в устной форме). Англо-итальянское соглашение — одно из самых выразительных проявлений «миротворческой» тактики Запада в отношении агрессивных держав. В обмен на признание Англией захвата Эфиопии и подтверждение права свободного прохода через Суэцкий канал итальянских судов, Италия принимала себя уникально сформулированное обязательство — отозвать своих «волонтеров» из Испании, но «после окончания гражданской войны». Тем самым Великобритания санкционировала продолжение итальянской агрессии вплоть до полного поражения республиканцев.
Далее уступки следовали одна за другой по нарастающей, что превращало политику «невмешательства» в фактическое сотрудничество с фашистами. В июне 1938 г. французское правительство закрыло франко-испанскую границу и отказалось передать республиканской Испании заказанное и даже оплаченное ею оружие. С ноября 1938 г. Великобритания и Франция стали оказывать прямое давление на правительство Народного фронта, принуждая его прекратить сопротивление. В начале февраля 1939 г. английский флот захватил военно-морскую базу республики на острове Менорка и передал ее мятежникам. «Невмешательство», если выражаться корректно, принимало весьма странные формы. Не отставали от западноевропейских держав-«умиротворительниц» и Соединенные Штаты. 7 января 1937 г. Конгресс США дополнил Закон о нейтралитете статьями о запрещении вывоза вооружений и военных материалов и в случае гражданской войны. Франко отреагировал с воодушевлением: «Это жест, который мы, националисты, никогда не забудем!». Завершающим аккордом политики «невмешательства» стало официальное признание Англией и Францией франкистского режима 27 февраля 1939 г. — за один месяц и один день до падения Мадрида. США признали генералиссимуса 1 апреля — через 16 часов после подавления фашистами последних очагов сопротивления.
Гражданская война в Испании, переросшая в затяжной региональный конфликт, занимает особое место в истории международных отношений новейшего времени. Во-первых, эта
война показала, что фашизм, используя благоприятные условия, которые создавала для него политика «умиротворения», уверенно реализовывал свои экспансионистские программы и не собирался останавливаться на достигнутом. Муссолини в (с.239) 1937 г. провозгласил: «После Испании Германия и Италия должны взяться за все страны по очереди». В широком международном плане исход «конфликта на Пиренеях» означал победу фашистских сил над силами демократическими, что вплотную приблизило человечество к решающей схватке глобального мае штаба. Получившая широкое распространение на Западе 1930-е гг. теория локализации войны как средства поддержания всеобщего мира потерпела крах. События в Испании подтвердили обоснованность советской формулы «неделимости мира», согласно которой в условиях наступления фашизма любая локальная война могла стать очагом общемирового конфликта. Во-вторых, если в период итало-эфиопской войны Лига наций продемонстрировала, насколько неэффективны ее меры по пресечению агрессии, то в ходе «испанского кризиса» она была полностью отстранена от какого-либо участия в урегулировании конфликтной ситуации. Когда министр иностранных дел Испании А. дель Вайо потребовал применения санкций к Италии и Германии в соответствии со статьей 16-й Устава, его поддержал лишь советский представитель. Совет Лиги наций большинством голосов принял решение передать вопрос на рассмотрение Лондонскому комитету. Круг замкнулся. Лига наций как главный миротворческий орган Версальской системы фактически перестала существовать (формально распущена в 1946 г.). В-третьих, гражданская война в Испании ускорила процесс итало-германского сближения, вступившего в фазу союзнических отношений. А это в свою очередь содействовало образованию тройственного военно-политического блока агрессивных держав.
Формирование «оси Берлин-Рим-Токио» проходило в несколько этапов.
25 октября 1936 г. был подписан итало-германский Протокол о сотрудничестве (соглашение «Чиано–Риббентроп»), по которому Германия официально признавала захват Италией Эфиопии; разграничивались сферы влияния двух держав на Балканах и в Дунайском бассейне; согласовывались планы совместных действий в Испании и общая линия поведения в Комитете по невмешательству. В пункте 5-м Протокола содержалась многозначительная формулировка о согласии итальянского правительства с австро-германским соглашением от 11 июля 1936 г., которое рассматривалось в Германии как важный дипломатический шаг на пути «объединения немецких государств». Тем самым Италия отказывалась от своей жесткой позиции в вопросе об аншлюсе. Значение итало-германского договора заключалось (с.240) в координации внешнеполитических программ и в геополитическом разделе Европы между двумя фашистскими державами: Муссолини «получал контроль» над Средиземным морем, а Гитлер — безоговорочное право» на продвижение в восточном и юго-восточном направлениях. Непосредственные выгоды от создания «оси Берлин–Рим» фюрер видел в устранении итальянского противодействия аншлюсу и в усилении противоречий между Италией и англо-французской коалицией в Средиземноморье и Северной Африке. Последний фактор сыграл решающую роль в том, что Муссолини отверг тактику лавирования между западными демократиями и «третьим рейхом», сделав свой окончательный выбор в пользу Германии. В итальянских правительственных кругах был изобретен специальный термин — проведение «параллельной политики», т.е. такой, которая должна совпадать с внешнеполитическим курсом германского руководства.
Ровно через месяц, 25 ноября 1936 г., представители Германии и Японии (И. фон Риббентроп и К. Мусянокодзи) заключили другой знаменательный договор под названием «Соглашение против Коммунистического Интернационала». В опубликованной части «антикоминтерновского пакта» содержалось всего 3 статьи: в первой из них стороны обязались «информировать друг друга о деятельности Коминтерна» и «вести борьбу с ним в тесном сотрудничестве»; во второй Германия и Япония заявляли, что они «обязуются совместно рекомендовать любому третьему государству, внутренней безопасности которого угрожает подрывная работа Коминтерна, принять оборонительные меры в духе данного соглашения или присоединиться к нему»; в статье 3-ей устанавливался 5-летний срок действия договора. В секретном «дополнительном протоколе» предусматривалось, что «в случае неспровоцированной агрессии СССР» против Германии или Японии стороны проведут консультации о «мерах защиты их общих интересов»; они не будут предпринимать шагов, которые «могут облегчить положение Советского Союза», а также обязуются не заключать с ним каких-либо политических договоров, «противоречащих духу настоящего соглашения».
Антисоветская направленность германо-японского пакта настолько очевидна, что не требует никаких комментариев. Однако, несмотря на свое название, «антикоминтерновский» договор если не прямо, то косвенно был направлен и против западных демократий. Об этом свидетельствует сам текст документа, в котором при внимательном его изучении можно выделить два существенных момента. Во-первых, чрезмерно часто повторявшиеся фразы (с.241) о «коммунистической угрозе» должны были заставить западные державы и прежде всего наиболее озабоченную «большевистской опасностью» Англию идти на новые уступки агрессивным державам как в Европе, так и в Азии. Через несколько лет Риббентроп разъясняя значение германо-японского договора, констатировал: «Антикоминтерновский пакт имел смысл как закладывающий ясную антибольшевистскую линию и преследовал намерение оказать давление на Англию, чтобы она урегулировала свои отношения с Германией благоразумным образом». Во-вторых, обращало на себя внимание и подчеркнутое указание на «общность интересов» и необходимость «совместных действий». Иными словами Германия и Япония обязались согласовывать свои агрессивные акции, используя «советский фактор» и поощряя политику «умиротворения» западных демократий.
Заключительным актом в образовании тройственного союза стало присоединение к «антикоминтерновскому пакту» Италии, о чем ее правительство заявило 6 ноября 1937 г. К этому времени Япония признала аннексию Эфиопии и высказалась в поддержку итало-германской политики в Европе, а Италия и Германия признали де-юре Маньчжоу-Го и солидаризировались с японским внешнеполитическим курсом в Азии.
Так возник блок Берлин-Рим-Токио, который Гитлер назвал «великим мировым треугольником». Его главной целью являлась борьба за насильственный передел мира, прикрываемая антикоммунистическими лозунгами. С образованием союза агрессивных держав угроза войны и фашизма приобретала глобальный характер.
Правительственные круги Японии, посчитав заключение «антикоминтерновского пакта» достаточной дипломатической подготовкой новой агрессии, уже в июле 1937 г. развернули широкомасштабные военные действия против Китайской республики. Так же как и накануне вооруженного нападения на Маньчжурию в 1931 г., японские стратеги не проявили особой изобретательности в оправдании своей агрессивной акции. Поводом к войне послужил «инцидент у Лугоуцяо» в окрестностях Пекина — столкновение и драка между китайскими и японскими солдатами у старинного моста Марко Поло (Мраморный мост Лугоуцяо, построенный в конце XII в., часто называют мостом Марко Поло, так как великий путешественник описал его в одной из своих книг. – В.Г.) (японцы по «соглашению в Тангу» 1933 г. контролировали близлежащую территорию). Японская пресса сообщила всему остальному миру, что китайцы убили семь (с.242) солдат и одного офицера. Позже было внесено уточнение: китайце военные произвели по японцам семь выстрелов и пропал без вести один японский солдат. Затем и солдат нашелся, но к этому времени боевые операции шли уже полным ходом.
В период с июля по декабрь 1937 г. Япония захватила Пекин, Тяньцзин, Шанхай и столицу Китайской республики Нанкин. Правительство Чан Кайши переехало в Ухань, который после шестимесячной осады был взят в октябре 1938 г. Тогда же японцы овладели главным портом на юге страны Гуанчжоу (Кантоном). В результате к концу 1938 г. в руках Японии оказались все крупные китайские города и порты, около 90% промышленного потенциала и почти вся железнодорожная сеть Китая. Вне контроля японских военных властей оставались лишь сельские районы Поднебесной. Особенность агрессии Японии состояла в том, что ее правительство официально так и не объявило войну Китаю и даже поддерживало с Чан Кайши дипломатические отношения (до февраля 1938 г.). Поэтому в исторической литературе японо-китайскую войну 1937–1945 гг. иногда называют «странной войной наоборот», сравнивая ее с теми событиями, которые происходили на европейском континенте в 1939–1940 гг. Если в Европе война была объявлена, но не велась, то в Китае она велась, но не была объявлена. В любом случае захватнические действия Японии являлись грубейшим нарушением международного права. Они нанесли «смертельный удар» по Вашингтонскому миропорядку. Оккупировав значительную часть китайской территории, включая основные центры сосредоточения западноевропейских и американских банков и фирм, японская военщина бросила открытый вызов западным демократиям и всему мировому сообществу. Все это требовало решительных контрмер прежде всего со стороны ведущих держав Запада и Лиги наций.
Что касается правительств «демократической коалиции», то их «отступление» от политики «умиротворения» агрессора ограничилось декларациями с резким осуждением японской экспансии. Самой яркой из них стала знаменитая «карантинная речь» Ф.Д.Рузвельта, произнесенная 5 октября 1937 г. в Чикаго. Президент США призвал положить конец «международной агрессии» со стороны «существующих режимов террора», так как она приобретает общемировой характер. Сравнив ее с эпидемией заразной болезни, Рузвельт предложил всем миролюбивым странам «установить карантин» против агрессивных держав. При этом американский президент отметил: «Политика невмешательства или нейтралитета не является спасением». (с.243)
Впервые из уст одного из лидеров западного мира прозвучу, критика в адрес политического курса, направленного на «умиротворение» агрессоров.
Однако практические действия США, как и других стран «демократии и свободы», не соответствовали их энергичным декларациям и протестам. Соединенные Штаты не распространили Закон о нейтралитете на Японию, так как она не объявляла войну Китаю, и продолжали поставлять ей оружие и стратегические материалы. Достаточно сказать, что в начале японо-китайского конфликта на долю США приходилось 54% стоимости всего импортируемого Японией сырья. Лишь в конце 1938 г. американский конгресс ввел эмбарго на ряд товаров, продаваемых Стране Восходящего Солнца. Показательно, что англо-саксонские державы отвергли предложенный Советским Союзом проект Тихоокеанского пакта о взаимопомощи, который мог стать реальным средством пресечения японской агрессии на Дальнем Востоке, Гораздо дальше, чем США, в политике «умиротворения» Японии шла Великобритания. Впечатляющим доказательством тому стал англо-японский договор, подписанный в июле 1939 г. министром иностранных дел Японии X. Арита и британским послом в Токио Р. Крейги. В соответствии с «соглашением Арита-Крейги» Англия обязалась не оказывать помощь Чан Кайши и давала «согласие» на пребывание японских войск в Китае в течение неопределенного времени в обмен на гарантии нейтралитета Японии в случае англо-германского конфликта. У. Черчилль назвал подобную «миротворческую» деятельность правительства Чемберлена «сплошным идиотизмом». В условиях возраставшей угрозы непосредственным интересам западных держав их расчет на столкновение Японии с Советским Союзом, чем и обосновывалась политика «умиротворения», уже трудно было назвать сколь-либо разумным.
Реакция Лиги наций на японскую агрессию, как и прогнозировалось, ничем не отличалась от позиции западных демократий. После обращения китайского правительства с жалобой на агрессивные действия Японии Совет Лиги наций 6 октября 1937 г. принял резолюцию, в которой выражалась «моральная поддержка» Китаю; констатировалось, что Япония нарушила свои договорные обязательства; провозглашалось применение против нее санкций, но по «индивидуальному усмотрению» каждого государства — члена Лиги, что превращало это постановление в благое пожелание. По решению Ассамблеи Лиги наций в ноябре 1937 г. в Брюсселе была созвана международная конференция по дальневосточным вопросам. Пригласили Японию и Германию, но они (с.244) солидарно ответили категорическим отказом. Делегация Советского Союза внесла, как оказалось впоследствии, самое серьезное предложение о проведении против агрессора обязательных коллективных санкций. Отклонив инициативу СССР, конференция одобрила итоговую резолюцию, составленную в лучших традициях политики «умиротворения». В ней констатировалось нарушение Японией договора «десяти держав» и содержался призыв к ее правительству найти «способ для мирного урегулирования с Китаем». Провал Брюссельской конференции свидетельствовал не только о полном бессилии Лиги наций, но и о крушении Вашингтонской системы.
Японо-китайская война привела и не могла не привести к активизации дальневосточной политики СССР. Стремясь не допустить военного столкновения с Японией, советское руководство в отличие от предшествовавшего периода стало оказывать гораздо более интенсивную помощь центральному правительству Китая. Такая позиция определялась особой заинтересованностью в сопротивлении японской агрессии, которая угрожала и Советскому Союзу. 21 августа 1937 г. в Нанкине был подписан советско-китайский договор о ненападении со взаимным обязательством не заключать соглашений, которые могли бы нанести ущерб другой стороне. С осени 1937 г. СССР осуществлял масштабные поставки оружия Чан Кайши (900 самолетов, 80 танков, 1 100 артиллерийских орудий, 10 тыс. пулеметов); в Китай были направлены 3 600 военных специалистов, которые принимали участие в боевых операциях (советские летчики и зенитчики сбили 986 японских самолетов); гоминьдановское правительство получило от Советского Союза кредит в 250 млн. долл. (в сравнении с разрекламированным американским займом в 25 млн. долл.). Важно отметить, что все названные меры предпринимались без какого-либо согласования с «коммунистическим лагерем Мао Цзедуна», сторонников которого Сталин пренебрежительно называл «маргариновыми коммунистами». Все это говорило о том, что геополитические установки во внешней политике СССР стали превалировать над идейно-классовыми.
С целью «предупредить» Советский Союз против «чрезмерной активности в Китае» японская военщина организовала крупную провокацию: 29 июля 1938 г. подразделения Квантунской армии вторглись на советскую территорию и овладели двумя сопками у озера Хасан. Десятидневные бои завершились изгнанием японцев с захваченных ими позиций. 10 августа была достигнута договоренность о прекращении военных действий. Потери убитыми и (с.245) ранеными составили в Красной армии — 4100, а в армии Квантунской — 1400 человек. Оба государства объявили о своей победе. При этом Советский Союз имел в виду «успешное отражение агрессии», а Япония — «успешный предупредительный удар»
«События у озера Хасан» рассматривались партийно-государственным руководством СССР как доказательство правильности избранного им курса, направленного на поддержку Китая в тех пределах, которые позволят избежать широкомасштабного вооруженного столкновения с Японией. По этой причине Советский Союз отказывался от предложений Чан Кайши заключить договор о взаимопомощи. В сентябре 1938 г. после очередного призыва гоминьдановского правительства о совместных действиях против японских агрессоров СНК СССР направил ему ответ, который можно назвать образцом высокого дипломатического искусства. В этом послании говорилось, что Советский Союз «выступит войной» вместе с Китаем при следующих условиях: если Япония нападет на СССР; если Англия и США присоединятся к войне против Японии; если Лига наций обяжет СССР начать военные действия. Иными словами, советское правительство корректно и по-дипломатически тонко отвергало попытки втянуть СССР в вооруженную борьбу с Японией, чего так добивались западные демократии, а всю ответственность за непринятие решительных мер против агрессора справедливо возлагало на те же самые демократии и созданную ими международную организацию.
В целом сочетание твердости с дипломатической гибкостью усилило позиции Советского Союза на Дальнем Востоке. Он стал более существенным фактором регионального равновесия, чем западные державы, пассивно наблюдавшие за разрушением Вашингтонской системы.

ОТ АНШЛЮСА К МЮНХЕНСКОМУ ДОГОВОРУ: НА ПУТИ К МИРОВОЙ ВОЙНЕ
Резкое усиление напряженности в азиатско-тихоокеанском регионе, вызванное японской агрессией, сопровождалось не менее драматическими событиями на европейском континенте. Помимо продолжавшейся кровопролитной войны в Испании в 1938 г. разразились еще два острых международных кризиса: «австрийский» и «чехословацкий». Первопричиной обоих стало практическое претворение в жизнь нацистской программы «собирания немецких земель». На секретном совещании 5 ноября 1937 г. Гитлер (с.246) определил главные внешнеполитические задачи Германии, назвав ближайшей и «безусловно необходимой» захват Австрии и Чехословакии, дабы «обеспечить фланги при возможном наступлении на запад».
Неудача с первой попыткой аншлюса, предпринятой в 1934 г. с помощью местных нацистов, заставила гитлеровское руководство провести тщательную дипломатическую подготовку окончательного решения «австрийской проблемы». Отсюда серия переговоров с Австрией (с целью создания политической основы «воссоединения»), Италией (дабы преодолеть единственную реальную преграду на пути объединения немецких государств) и Англией (чтобы добиться поддержки со стороны лидера западных держав-«умиротворительниц»).
В июле 1936 г. австрийский канцлер Курт фон Шушниг и германский посол в Вене Франц фон Папен подписали договор, в котором содержался многозначительный параграф об обязательстве Австрии «руководствоваться в своей политике вообще и в отношении к Германской империи в частности тем принципом, что она признает себя немецким государством». В соответствии с секретным протоколом на австрийской территории разрешалась пропаганда нацизма и объявлялась амнистия членам нацистской партии. Перечень решенных вопросов позволяет сделать вывод о том, что уже в 1936 г. Австрия была «подготовлена» к аншлюсу. Для ее насильственного присоединения к «третьему рейху» сложились все необходимые предпосылки: превосходство вермахта над австрийской армией, активная деятельность «пятой колонны» нацистов во главе с А. Зейсс-Инквартом, прогерманские настроения значительной части населения страны, всепроникающая геббельсовская пропаганда «возрождения единой немецкой нации», сделавшая популярным лозунг «Один народ — одно государство — один фюрер!», экономическая зависимость Австрии от Германии. Оставалось лишь обеспечить аншлюсу благоприятные международные условия.
К весне 1938 г. была успешно решена задача номер один — преодолено сопротивление Италии. После заключения договора «Чиано–Риббентроп» и присоединения к «Антикоминтерновскому пакту» итальянское руководство постепенно смягчало свою позицию по вопросу «объединения немецких земель». Большую (с.247) роль в итало-германском сближении сыграл визит Муссолини Германию в сентябре 1937 г. Гитлер устроил дуче королевский прием с многотысячными митингами и фейерверками, наградил его высшим немецким орденом, а также золотым партийных значком, который до того времени носил он один. Вернувшись в Рим, Муссолини произнес несколько речей с похвальными словами в адрес фюрера и нацистской Германии. В одной из них он обронил фразу, процитированную всеми германскими газетами: «Мы не можем навязывать Австрии независимость». В начале марта 1938 г. дуче заявил посланцу Гитлера принцу Филиппу Гессенскому: «Австрия мне безразлична». Расчувствовавшийся Гитлер поклялся, что «никогда не забудет» великодушия фашистского лидера, добавив: «Теперь я заключу с Муссолини любое соглашение».
Как ни странно, но нейтрализация западных демократий потребовала от нацистской дипломатии гораздо меньше усилий. В своей политике «невмешательства» Англия и следовавшая за ней Франция зашли уже настолько далеко, что отступать от нее не считали возможным. Дополнительным фактором, облегчавшим реализацию гитлеровских планов, стал приход к власти в Великобритании в мае 1937 г. правительства Н. Чемберлена. Невилл Чемберлен, представитель семейства известных английских предпринимателей и политических деятелей, младший брат создателя Локарнского договорного комплекса О. Чемберлена, вошел в историю как главный идеолог и последовательный сторонник курса на «умиротворение» фашистских агрессоров. Будучи человеком весьма ограниченных способностей, Чемберлен, вознесенный волею судьбы на самую вершину власти, уверовал в свою гениальность. В отличие от Болдуина он лично руководил внешней политикой, хотя, по свидетельству Идена, О. Чемберлен на правах старшего брата предупреждал его: «Невилл, ты должен помнить, что абсолютно ничего не смыслишь в международных делах». «Символичной прелюдией» назвала лондонская пресса решение Н. Чемберлена, принятое накануне переезда в резиденцию премьера на Даунинг-стрит, 10, передать свой дом на Итон-сквер в распоряжение германского посла Риббентропа. Язвительный Ллойд Джордж, резко критиковавший дипломатию безудержных уступок фашизму, отмечал, что «политический кругозор Чемберлен не возвышается над политическим кругозором провинциального фабриканта железных кроватей». Сам премьер-министр, обосновывая свою германскую политику, доказывал: «Германия это бешеный бык. Дело заключается не в том, чтобы посадить (с.248) его в клетку, — это невозможно, а в том, чтобы направить его в другую сторону». У. Черчилль, продолжив эту зоологическую аллегорию, констатировал: «Наш премьер думает, что он может ездить верхом на тигре».
Однако даже «германский тигро-бык» был несколько удивлен предложением Чемберлена заключить широкое политическое соглашение с «третьим рейхом». Для его предварительного обсуждения в ноябре 1937 г. в Берлин прибыл лорд-президент Совета министров Э. Галифакс, который провел переговоры с Гитлером и Герингом. В результате действительно было достигнуто «широкое политическое соглашение»: Германия дала обещание в течение 6 лет не поднимать вопроса о колониях, а Великобритания обязалась «исправить ошибки Версаля» и «учесть интересы рейха в Австрии, Чехословакии и Данциге». В английских предложениях содержалась лишь одна оговорка: намеченные «изменения» необходимо было «произвести путем мирной эволюции». В конце того же месяца в Лондоне прошла секретная встреча Чемберлена с французским премьером К. Шотаном, на которой стороны договорились продолжать политику «невмешательства» в международные споры. Это означало, что судьба Испании, Австрии и Чехословакии была предрешена. Не желая останавливаться на полпути, британский премьер-министр в феврале 1938 г. вынес похоронный вердикт Австрийской республике: в своем выступлении в парламенте Чемберлен заявил, что она «не может рассчитывать на поддержку Лиги наций». Тогда же Гитлер получил из Лондона еще одну «добрую весть». Посчитав, что политика «умиротворения» превзошла все допустимые пределы, подал в отставку министр иностранных дел Англии А. Иден. Форин оффис возглавил Э. Галифакс, чьи симпатии к Германии проявились настолько ярко, что некоторые английские газеты называли его «наш нацистский министр».
Обеспечив с помощью Италии и западных демократий дипломатические тылы, Гитлер приступил к практическим действиям. 12 февраля 1938 г. фюрер пригласил (а, вернее, вызвал) канцера Шушнига в свою горную резиденцию Берхтесгаден и предъявил ему ультиматум: легализация деятельности австрийских нацистов (партия была распушена в 1937 г. после обнаружения в ее Венской штаб-квартире документов о подготовке государственного переворота); установление германского контроля над внешней политикой Австрии; назначение А. Зейсс-Инкварта министром внутренних дел и безопасности. По воспоминаниям очевидцев, Гитлер, подбадривая своего коллегу, несколько раз произносил (с.249) фразу «Я вас раздавлю», а Шушниг отвечал по-военному: «Так точно». Австрийского канцлера заставили принять ультиматум встреча, как сообщала фашистская пресса, завершилась в «товарищеской атмосфере».
Шушниг, все еще надеявшийся на поддержку Италии и западных демократий, по возвращении в Вену назначил на 13 марта плебисцит по вопросу: хочет ли народ сохранить «свободную, независимую, христианскую и единую Австрию». Мгновенно Берлин направил канцлеру два беспрецедентных в дипломатической практике требования: отменить плебисцит и уйти в отставку. Началась, как позже вспоминал Шушниг, «четырехнедельная агония». 11 марта, передав власть Зейсс-Инкварту, он объявил по радио о своей отставке: «Я вынужден уступить насилию во избежание напрасного кровопролития». В ночь на 32 марта в Австрию вошли германские войска. Зейсс-Инкварт «поработал» канцлером одни сутки. 13 марта фюрер подписал закон, по которому Австрия становилась «провинцией третьего рейха». Фарс «великого воссоединения немецких народов» завершился визитом Гитлера в Вену и его речью, в которой он присвоил бывшей Австрийской республике новое имя — «Остмарк». 10 апреля гитлеровцы устроили большое театрализованное представление, проведя одновременно в Германии и в ее «австрийской провинции» плебисцит по уже состоявшемуся аншлюсу. Процесс «свободного волеизъявления» проходил под контролем особо уполномоченных лиц и без кабинок для голосования. В результате за объединение в Германии проголосовало 99,08, а в Австрии — 99, 75% населения.
Реакция на аншлюс со стороны западных держав и Лиги наций была вполне предсказуема. Англия и Франция ограничились формальными протестами. В своем ответе Лондону (Париж не удостоился такового вообще) министр иностранных дел Германии К. фон Нойрат в высокомерной и грубой форме заявил, что австро-германские отношения касаются исключительно немецкого народа, а не британского правительства. Так попустительство порождало самомнение и уверенность в полной безнаказанности. 17 марта 1938 г. на заседании Совета Лиги Наций лишь советский представитель наркоминдел М.М. Литвинов предложил применить санкции против Германии, закончив свое выступление фразой, которая впоследствии была признана классической! «Завтра может быть уже поздно...». Этот призыв никто не поддержал, что позволило тому же Литвинову в сентябре 1938 г. произнести вторую классическую фразу: «Исчезновение европейского государства прошло незамеченным для Лиги Наций». (с.250)
Захват Германией Австрии имел чрезвычайно важные стратегические последствия, из которых можно выделить два главных. Во-первых, после аншлюса уже трудно было говорить о существовании послевоенной международной системы: в Версальском договоре сохранилось лишь несколько «выборочных» статей, еще не нарушенных фашистской Германией; что касается Сен-Жерменского договора, то он перестал действовать вообще; Лига наций превратилась в своего рода элитный клуб по обсуждению (а не решению) насущных политических проблем. Во-вторых, германский фашизм добился еще более существенного перевеса сил в свою пользу. Присоединение Австрии означало, что территория «третьего рейха» увеличилась на 17%, население возросло на 10%, усилились его экономические позиции, в ряды вермахта влились 9 «дополнительных» дивизий. Значительно улучшилось военно-стратегическое положение Германии, которая получила удобный выход в Юго-Восточную Европу, окружила с трех сторон Чехословакию и могла обойти ее главную оборонительную линию в Судетах.
Последнее обстоятельство оценивалось нацистским руководством как благоприятное условие для успешного решения очередной программной задачи — военно-политического «урегулирования чехословацкой проблемы». Предусматривалось поэтапное наступление на Чехословакию: на первой стадии — расчленение страны путем отторжения от нее Судетской области с преимущественно немецким населением, на второй — «изоляция Словакии и оккупация Чехии». Уже в апреле 1938 г. Гитлер поручил начальнику штаба верховного главнокомандующего генерал-фельдмаршалу В. Кейтелю подготовить соответствующий план, который был утвержден 30 мая под кодовым названием «Грюн» («Зеленый план»). Для достижения поставленной цели предполагалось применить два эффективных средства: давление на Чехословакию извне (геббельсовская пропаганда об «угнетении немецкого национального меньшинства», концентрация войск на германо-чехословацкой границе, постоянные угрозы вооруженного нападения), а также использование «пятой колонны» — судето-немецкой партии во главе с К. Генлейном. Гитлер лично инструктировал Генлейна; ему поручалось выступать с требованиями такого статуса судетских немцев, который был бы неприемлем для чехословацкого правительства и привел бы к конфликту. При разра6отке плана «Грюн» учитывался крайне сложный национальный состав населения Чехословакии, в которой проживали 7 млн. чехов, 2,5 млн. словаков, почти 3,5 млн. немцев, более (с.251) 1,5 млн. поляков, венгров и украинцев. Фашистская Германия обещала Польше удовлетворить ее притязание на Тешинский район, заселенный поляками, а Венгрии по аналогичной причине передать ряд территорий в Словакии и Закарпатской Украине. Все это свидетельствовало о том, что программа расчленения и уничтожения Чехословацкого государства была продумана всестороннее и детально.
Однако на пути ее практической реализации стояли существенные преграды. Чехословакия к концу 1930-х гг. представляла собой, пожалуй, самое сильное государство из малых стран Центральной и Восточной Европы. Она имела высокоразвитую промышленность и достаточно мощное военное производство, одну из лучших на континенте армий, прочную полосу укреплений, построенную по образцу французской «линии Мажино» и проходившую как раз в Судетской области. Чехословацкая республика была связана договорами о взаимопомощи с Францией и Советским Союзом и являлась полноправным членом Малой Антанты. В случае вооруженного конфликта соотношение сил оценивалось следующими цифрами: Германия летом 1938 г. могла выставить против Чехословакии 39 из 51 находившейся в ее распоряжении дивизий, в то время как чехословацкая армия насчитывала 42 дивизии, Франция сосредоточила на границе 28, а СССР обязался направить в поддержку союзника 30 дивизий. Таким образом, «третий рейх» уступал в численности армейских подразделений своим потенциальным противникам в 2,5 раза. Не случайно все тот же Кейтель, рассказывая на Нюрнбергском процессе о подготовке нападения на Чехословакию, заявил: «Мы были чрезвычайно счастливы, что дело не дошло до военного столкновения». Ярким доказательством авантюрности расчетов германского руководства на успех прямого вторжения в поддержку судетских немцев явился так называемый «майский кризис». 22 мая во время муниципальных выборов генлейновцы попытались поднять путч в Судетах. Президенту Чехословакии Э. Бенешу достаточно было объявить частичную мобилизацию армии, чтобы в один день покончить с беспорядками и стабилизировать обстановку в Судетской области.
Столкнувшись с незапланированными трудностями, Гитлер хотел уже если не смягчить, то во всяком случае продлить на больший срок свою тактику давления на Чехословакию, но именно в этот момент к нему на помощь пришли западноевропейские «умиротворители». Еще 24 марта 1938 г. премьер-министр Чемберлен, выступая в парламенте, заявил об отсутствии у Англии каких-либо обязательств по отношению к Чехословацкой (с.252) республике. А на одном из заседаний правительства он высказался более откровенно: «Защитить Чехословакию невозможно и было бы глупо пытаться это делать». В отличие от Великобритании Франция имела самые серьезные договорные обязательства по оказанию военной помощи государствам-членам Малой Антанты и прежде всего Чехословакии в случае ее конфликта с фашистской Германией. Отсюда слабое и зачастую показное сопротивление французских правительственных кругов энергичным «миротворческим» действиям Великобритании. Обе державы в качестве главного пропагандистского аргумента в пользу политики уступок германскому нацизму выдвигали тезис о необходимости сохранения европейского мира любыми средствами, хотя эти средства полностью совпадали с интересами «третьего рейха».
Исходной точкой согласованных выступлений Англии и Франции в решении чехословацкого вопроса стало совещание премьер-министров и министров иностранных дел двух государств, прошедшее в Лондоне 28–29 апреля 1938 г. На этом совещании Э. Даладье и Ж. Боннэ по существу отказались от своей «сопротивленческой» позиции и приняли предложение Чемберлена о совместных действиях, чтобы принудить правительство Чехословакии удовлетворить пожелания судетских немцев и фашистской Германии.
Хроника дальнейших событий показывает, насколько мощным был политический нажим на Чехословацкую республику как со стороны германского фашизма, так и со стороны «умиротворявших» его западных демократий. С мая по июль 1938 г. Англия и Франция несколько раз обращались с требованиями к президенту Бенешу принять программу Генлейна (24 апреля 1938 г. К. Генлейн на съезде судето-немецкой партии в Карловых Варах изложил программу из восьми пунктов. В Карловарской программе выделялись два главных требования: административная автономия судстских немцев и полная свобода нацистской пропаганды). В конце концов чехословацкое правительство выразило готовность рассмотреть эту программу и разрешить национальную проблему в рамках Конституции и при сохранении территориальной целостности страны. Однако в конце июля, получив очередную инструкцию от Гитлера, Генлейн провозгласил, что его целью является уже не автономия Судетской области, а ее «безоговорочное присоединение к Германской империи». В начале августа английское правительство отправило в Прагу с «посреднической миссией» лорда У. Ренсимена, известного своими тесными связями с (с.253) германскими финансово-промышленными кругами. Лондонский эмиссар выступил с идеей проведения плебисцита в Судетах с перспективой их передачи Германии. Под его давлением Бенеш делал одну уступку за другой. Но фюрера это уже не могло удовлетворить. 1 сентября он вызвал в Берлин Генлейна и приказал ему отказаться от любых компромиссных предложений Ренсимена и настаивать на «немедленной передаче Судетской области третьему рейху». 12 сентября, выступая в Нюрнберге на съезде нацистской партии, Гитлер открыто угрожал Чехословакии войной и закончил свою речь следующими словами: «Не для того Всемогущий создал 7 млн. чехов, чтобы они угнетали 3,5 млн. немцев».
Эта речь была воспринята в Англии как сигнал к еще более активным «умиротворяющим» акциям. Британское правительство разработало «план Z», предусматривавший личную встречу Чемберлена с Гитлером, дабы молниеносно разрешить «чехословацкий кризис», уступив Германии Судеты. 15 сентября 70-летний премьер Великобритании впервые в своей жизни сел на самолет и полетел в Берлин. Как и ожидалось, на «встрече в верхах» фюрер потребовал окончательного «самоопределения судетских немцев» и возвращения их вместе с территорией в лоно матери-родины. Возложив на себя функции исполнителя желаний фашистского руководства, Чемберлен 18 сентября пригласил в Лондон Даладье и Боннэ, а на следующий день в Прагу была направлена англо-французская нота ультимативного характера. В ней говорилось, что для предотвращения европейской войны Чехословакия должна передать Германии Судетскую область, получив взамен международные гарантии неприкосновенности границ ее урезанной территории. Как отметил один чешский журналист, Англия и Франция стремились к тому, чтобы «Чехословакия совершила самоубийство с целью избежать убийства». 21 сентября Бенеш капитулировал, приняв столь унизительные условия. Выполнив «поручение» Гитлера, Чемберлен второй раз в своей жизни отправился на самолете в Германию. 22–23 сентября в Бад-Годесберге прошла новая «встреча в верхах». Британский премьер сообщил фюреру, что все его требования удовлетворены. Гитлер ответил: «Очень сожалею, но сегодня нас это уже не устраивает». Чемберлену представили германский меморандум, в котором содержались очередные и еще более жесткие требования: чешское население и армия должны быть эвакуированы из Судетской области с 26 по 28 сентября; чехословацкое правительство обязывалось удовлетворить территориальные притязания Польши и Венгрии. Ошеломленный (с.254) премьер-министр воскликнул: «Но ведь это ультиматум!». На что Гитлер спокойно возразил: «Ничего подобного. В документе нет слова "ультиматум", там написано "меморандум"». Единственная уступка, которую позволил себе на переговорах фюрер состояла в переносе даты завершения эвакуации чехов из района Судет на 1 октября.
Гитлеровский меморандум вызвал взрыв негодования и патриотический подъем в Чехословакии. После объявления правительством всеобщей мобилизации на призывные пункты явилось 1250 тыс. человек. Посол Чехословацкой республики в Лондоне Я. Масарик передал британскому премьеру официальное правительственное мнение о неприемлемости новых требований Гитлера, добавив от себя: «Чешский народ никогда не будет народом рабов». Обстановка накалялась. 26 сентября фюрер произнес воинственную речь в Берлинском Спорт-паласе, прокричав в микрофон: «Если к 1 октября Судетская область не будет передана Германии, я, Гитлер, сам пойду как первый солдат против Чехословакии!». Вместе с тем, уповая на безграничные возможности политики «умиротворения», нацистский лидер направил Чемберлену личное послание с предложением провести конференцию по «судетскому вопросу» и дать «международные гарантии Чехословацкой республике». Письмо Гитлера позволило британскому премьеру весьма эффектно заявить на заседании парламента 28 сентября о «спасении мира в последнюю минуту», сообщив о назначенном на следующий день совещании в Мюнхене. Сообщение было встречено бурной овацией, протестовал лишь один депутат-коммунист У. Галлахер. Такова была предыстория печально знаменитой Мюнхенской конференции.
Рассказ о возникновении и развитии «чехословацкого кризиса» был бы неполным, если не упомянуть о позиции двух других великих держав – США и СССР.
Американская администрация фактически солидаризировалась с англо-французским курсом. 20 сентября 1938 г. на встрече с послами Великобритании и Франции Ф.Д. Рузвельт отметил, что западноевропейские правительства требуют от Чехословакии «самой ужасной, безжалостной жертвы, которая когда-либо требовалась от какого-либо государства». Но после этого историко-философского замечания президент США пришел к заключению, вполне устраивавшему «умиротворителей»: «Если политика ваших стран окажется успешной, я стану первым, кто будет ее приветствовать». Подобный «благожелательный нейтралитет» практически ничем не отличался от «миротворческой» тактики Англии (с.255) и Франции. В этой связи известный американский историк Ч. Бирд справедливо прокомментировал: «Рузвельт не буквально, а по существу направился в Мюнхен вместе с Чемберленом и Даладье».
Что касается Советского Союза, то его руководство в период «судетского кризиса» последовательно выступало в защиту территориальной целостности Чехословакии, настаивая на совместных антифашистских действиях с западными демократиями. Такая политика объяснялась не альтруистическими соображениями, а интересами обеспечения собственной безопасности так как расчленение и захват Чехословацкой республики приближали фашистскую Германию к границам СССР. Отсюда целая серия предложений о согласованных выступлениях: разработать и опубликовать декларацию СССР, Англии и Франции об оказании помощи Чехословакии в случае нападения на нее Германии; рассмотреть этот вопрос в Лиге наций; провести совещание представителей генеральных штабов СССР, Франции и Чехословакии для выработки плана совместных военных действий. Ни одно из названных предложений не было принято из-за антисоветских настроений как западных «умиротворителей», так и чехословацких капитулянтов. Показательно, что правительство Чехословакии с мая по сентябрь 1938 г. направило в Москву несколько запросов о готовности СССР выполнить свои союзнические обязательства, каждый раз получало положительный ответ, после чего отказывалось от предложенной Советским Союзом помощи. Определенную роль в этом сыграло мнение президента Бенеша о ненадежности Красной армии, ослабленной сталинскими репрессиями. К тому же по договору о взаимопомощи 1935 г. СССР мог оказать военную поддержку Чехословакии только в случае, если подобные шаги предпримет и Франция. И хотя советское руководство в сентябре 1938 г. заявило о готовности к односторонним вооруженным действиям в защиту Чехословацкой республики, и это предложение было отклонено. Тем не менее, 25 сентября 1938 г. СНК СССР проинформировал правительство Франции о принятых советским командованием превентивных мерах: продвижение к западной границе 30 стрелковых дивизий, приведение в боевую готовность авиации и танковых частей. Одновременно Советский Союз заявил Польше, что в случае ее нападения на Чехословакию пакт 1932 г. о ненападении будет денонсирован без предупреждения. Из Праги не последовало ни формальной благодарности, ни какой-либо положительной реакции. Главная причина такой позиции заключалась в безоговорочной ориентации чехословацкого (с.256) правительства на западные державы, которые в свою очередь усиленно подталкивали его к новым уступкам германскому фашизму. Показательно, что еще в мае 1938 г. в беседе с английским посланником Б. Ньютоном Бенеш отметил, что отношения его страны с СССР «всегда были и всегда останутся второстепенным вопросом, зависящим от политики Франции и Великобритании... Если Западная Европа потеряет интерес к России, то и Чехословакия его тоже потеряет». Не менее показательно, что сразу же после Мюнхенского сговора чехословацкое правительство расторгло договор о взаимопомощи с Советским Союзом и запретило коммунистическую партию.
29 сентября 1938 г. в Мюнхене открылась конференция четырех европейских держав: Германии, Италии, Англии и Франции. Это была уникальная конференция, похожая одновременно и на тайный заговор, и на хорошо отрепетированный спектакль. По настоянию Гитлера от участия в форуме устранялась непосредственная жертва сговора — Чехословакия (чехословацкий посол в Берлине В. Мастны ожидал окончательного решения в приемной). Таким образом, заговорщики обсуждали судьбу независимого государства, не интересуясь мнением его представителя. Роли в мюнхенском спектакле распределились следующим образом: Гитлер как главный режиссер выдвигал свои требования и контролировал их исполнение; Муссолини доводил нацистские требования до сведения других актеров как бы от своего имени (он был единственным из присутствовавших, кто знал все четыре языка, включая итальянский); Чемберлен и Даладье, внося несущественные изменения и грамматические поправки в текст, с одобрением его принимали (Даладье отметил, что проект отличают «объективность и реализм», Чемберлен также отозвался о нем с похвалой). В результате 30 сентября документ был подписан. Содержание Мюнхенского соглашения сводилось к следующим основным положениям: Чехословакия передавала Германии Судетскую область вместе со всеми находящимися на ее территории военными сооружениями; срок эвакуации чешской армии и населения устанавливался с 1 по 10 октября; чехословацкое правительство обязывалось в трехмесячный срок «урегулировать» вопросы, касающиеся польского и венгерского национальных меньшинств (т.е. удовлетворить территориальные притязания Польши и Венгрии); если «национальные проблемы» не будут разрешены, созывается новое «совещание глав правительств четырех держав»; последняя статья договора носила не только унизительный, но и издевательский характер: после «урегулирования» всех названных вопросов (с.257) страны-участницы соглашения «дадут Чехословакии гарантии против неспровоцированной агрессии».
Сам текст Мюнхенского соглашения объясняет, почему современники, а затем и историки называли его «сделкой». Причем, если для фашистских государств это была победоносная сделка, то для западных демократий — позорная.
Особый интерес представляют первые отклики на Мюнхенский сговор лидеров и ведущих политических деятелей великих держав. В этих высказываниях «по горячим следам» отчетливо проявились их взгляды и особенности проводимой ими политики. Н. Чемберлен, которого лондонские обыватели приветствовали криками «Ура!», из окна своей резиденции на Даунинг-стрит произнес ставшую знаменитой фразу: «Я верю, что это мир для нашего поколения». Он же на заседании правительства утверждал, что Мюнхенское соглашение является «почетным миром» и «триумфом английской дипломатии», добавив: «Гитлер — надежный человек и, получив Судетскую область, навсегда оставит Европу в покое». Э.Даладье, которого после Мюнхена встречали цветами и аплодисментами, тихо промолвил: «Глупцы, если бы они знали, чему аплодируют». Ф.Д. Рузвельт направил Чемберлену самую короткую в истории дипломатической переписки поздравительную телеграмму в одно слово: «Молодец!». А. Гитлер, провожая гостей по окончании конференции, с неподражаемым презрением говорил Риббентропу: «Это ужасно, какие передо мной ничтожества!» Чуть позже он так оценивал итоги Мюнхена: «Неслыханное достижение. Вы думаете, что я сам полгода назад считал возможным, что Чехословакия будет мне как бы поднесена на блюдце ее друзьями?.. То, что произошло, может произойти лишь один раз в истории». Риббентроп особо выделил роль Чемберлена в достигнутом соглашении: «Этот старик сегодня подписал смертный приговор Британской империи, предоставив нам проставить дату приведения этого приговора в исполнение». Б. Муссолини высказался в обычной для него грубоватой манере: «Теперь фашизм не остановится. Карты надо не переплетать, а оставлять их несброшюрованными». И.В. Сталин со свойственной ему категоричностью заявил: «Немцам отдали районы Чехословакии как цену за обязательство начать войну с Советским Союзом». Народный комиссар иностранных дел М.М. Литвинов так проанализировал ситуацию, сложившуюся после Мюнхена: «Утерянных драгоценных позиций не вернуть и не компенсировать. Мы считаем случившееся катастрофой для всего мира». Блестящее по форме и справедливое по содержанию (с.258) заключение дал у Черчилль: «Англия должна была выбирать между войной и позором. Ее министры выбрали позор, чтобы затем получить и войну».
Мюнхенский сговор кардинальным образом изменил обстановку в мире, открыв новую главу в истории международных отношений.
Во-первых, Мюнхен «взорвал» Версальский послевоенный порядок, а вместе с ним и Локарнский договорный комплекс. Германская пресса с удовлетворением отмечала: «Мюнхенский мирный договор пришел на смену Версальско-Локарнским постановлениям». Один красноречивый пример: при обсуждении столь важного международного вопроса никто даже не вспомнил о Лиге наций. Весьма символичной стала резолюция Лиги от I октября 1938 г. об исключении из своего Устава статей, касавшихся Версальского договора, на основании которого она и была создана. С этого момента Лига наций приступила к выполнению невыполнимой задачи — защите международного порядка, который уже перестал существовать. Участники Мюнхенской конференции, подписав соглашение, перечеркнули саму возможность создания системы коллективной безопасности. В одночасье перестали действовать франко-чехословацкий и чехословацко-советский пакты о взаимопомощи. Малая Антанта и французские «тыловые союзы». Министр иностранных дел Румынии Г. Гафенку в этой связи отмечал: «Запад отдал все, что он так долго создавал, в том числе и Малую Антанту». Захватив без единого выстрела значительную часть территории суверенного государства, Гитлер с помощью западных держав-«умиротворительниц» получил «право» устанавливать «новый мировой порядок», основанный на социал-дарвинистском принципе «выживания наиболее сильных и приспособленных».
Во-вторых, Мюнхенская сделка содействовала превращению Германии в господствующую державу Европы, обладавшую огромным перевесом сил над своими потенциальными противниками. Германская империя «приобрела» 20% территории, 25% населения и 50% тяжелой промышленности Чехословакии. «Третий рейх» добился и крупной стратегической победы, овладев мощными военными укреплениями в Судетах и продвинув свои границы к дальним пригородам Праги. С другой стороны, политика «умиротворения», кульминацией которой стал Мюнхен, привела к серьезному ослаблению позиций западных демократий. Франция потеряла своих союзников в Восточной Европе. Малые европейские страны перестали доверять «миротворческим» декорациям Великобритании и Французской республики. Само (с.259) соглашение и послемюнхенская расстановка сил поощряли фашизм к новым агрессивным акциям. Гитлер уже 21 октября 1938 г подписал директиву, которая предусматривала «быструю оккупацию Чехии и нейтрализацию Словакии». В этом смысле Мюнхен формально отсрочив большую войну, в действительности ее приблизил.
В-третьих, Мюнхенский сговор оказал прямое воздействие на изменение внешнеполитического курса СССР. Советский Союз отстранили от участия в урегулировании «чехословацкой проблемы», хотя он был связан с Чехословакией договором о взаимопомощи и имел все основания высказать свое мнение, так как речь шла и о его собственной безопасности. Возникла реальная опасность международной изоляции СССР. Об этом свидетельствовало подписание англо-германской (30 сентября в Мюнхене) и франко-германской (6 декабря в Париже) деклараций, в которых стороны обязались развивать мирные и добрососедские отношения, решать спорные вопросы путем консультаций и «продолжить усилия по устранению возможных источников разногласий». Оба документа по существу были равнозначны пактам о ненападении. Советское руководство не без оснований восприняло Мюнхенское соглашение и сопутствовавшие ему декларации как попытку создания единого антибольшевистского фронта, в котором ударной силой, направленной против СССР, выступал германский фашизм. Отсюда отступление от антифашистской политики, которую можно было проводить только совместно с не желавшими этого делать западными демократиями, и последующее вынужденное сближение с Германией.
Таковы были главные международные последствия Мюнхенского сговора, ставшего прологом второй мировой войны. (с.260)

МЕЖДУНАРОДНАЯ ОБСТАНОВКА НАКАНУНЕ ВОЙНЫ. ПОЛИТИЧЕСКИЙ КРИЗИС 1939 Г.
Мюнхенский договор, уместившийся на двух страницах текста, стал прологом мировой катастрофы. Он не обеспечил, как обещал британский премьер-министр Чемберлен, «прочный мир в Европе». Совсем наоборот, Мюнхен, как отмечал советский посол в Англии Майский, «поощрил агрессора к новым прыжкам». Весной–летом 1939г. фашизм предпринял очередную серию агрессивных акций. Возник острый политический кризис, переросший в войну глобального масштаба.
В марте этого года нацистская Германия провела быстротечную операцию по ликвидации Чехословацкой республики. Гитлер действовал настолько вызывающе, что поверг в смятение даже самых твердых сторонников политики «умиротворения». Стремясь покончить с угрозой словацкого сепаратизма, президент Чехословакии Э. Гаха 10 марта распустил автономное правительство Словакии. Фюрер воспользовался этим внутриполитическим конфликтом как поводом для вмешательства Германии. Бывший словацкий премьер пастор Й.Тисо получил из (с.265) Берлина указание в форме ультиматума: либо он объявляет Словакию «самостоятельным государством», либо германские войска ее оккупируют. По понятным причинам Тисо выбрал первое и 14 марта провозгласил независимость Словацкой республики. В ночь на 15 марта в столицу «третьего рейха» доставили президента Гаху и министра иностранных дел Ф. Хвалковского. Не утруждая себя каким-либо дипломатическим предисловием, Гитлер заявил им, что в связи с распадом Чехословакии Германия решила установить протекторат над чешскими областями Богемией и Моравией (т.е. фактически над всей территорией Чехии). Гахе вручили заранее подготовленный документ, в котором говорилось, что чехословацкое правительство «добровольно вручает судьбы этих областей в руки фюрера». Чтобы вывести президента из состояния невменяемости, Гитлер пояснил: «Всякий пытающийся сопротивляться, будет растоптан». После этой тирады фюрер первым поставил подпись и вышел. Гаха подписал документ после нескольких лечебных впрыскиваний. Утром 15 марта (через полтора часа после завершения «переговоров») немецкие войска вошли в Чехию. На следующий день был принят Закон о включении Богемии и Моравии в состав рейха на правах протекторатов. Одновременно Германия взяла под свою «защиту» и Словакию. Так в трехдневный срок нацисты «решили» чехословацкую проблему, уничтожив без применения силы европейское государство.
В итоге фашистская Германия значительно расширила свою территорию, укрепила промышленный потенциал, захватила в Чехословакии оружие, достаточное для оснащения 46 дивизий. «Третий рейх» наращивал свои экономические и военные преимущества над западными демократиями. Весьма существенным был и стратегический выигрыш Германии. Не случайно Гитлер часто вспоминал слова Бисмарка: «Кто владеет Богемией, тот хозяин Европы». Но главное поражение Англия и Франция потерпели в политической сфере. Оккупировав Чехию и превратив Словакию в вассальное государство, фашистская Германия нарушила Мюнхенский договор и продемонстрировала, что она более не нуждается в каких-либо соглашениях с западными державами. Тем самым политика «умиротворения» уже в марте 1939 г. полностью и окончательно провалилась. Символично, что английский и французский послы, явившиеся 17 марта в резиденцию министра иностранных дел Риббентропа чтобы вручить официальные протесты своих правительств, так и не были им приняты.
После ликвидации Чехословакии агрессивные акты фашистских держав следовали один за другим с калейдоскопической быстротой. (с.266)
22 марта под угрозой прямого насилия Литва подписала с Германией соглашение о передаче ей Клайпеды (Мемеля) с придающей территорией. Интересно, что еще до окончания переговоров между министрами иностранных дел Риббентропом и Ю. Урбшисом, на которых последнему и был предъявлен «24-часовой ультиматум», фюрер на линкоре «Дойчланд» направился в Мемель. Гитлер с цинизмом бескровного победителя назвал схожую с чехословацкой операцию по присоединению Клайпеды «гахаизацией Литвы».
23 марта был заключен германо-румынский договор «Об укреплении экономических связей», по которому Румыния по существу превращалась в аграрно-сырьевой придаток военной экономики Германии (предусматривались, в частности, поставки румынской нефти и зерна по сниженным ценам).
25 марта Муссолини направил королю Албании Зогу ультиматум с требованием установления итальянского контроля над портами, аэродромами и дорогами «в случае угрозы албанской безопасности». Дословно повторив ультиматум 5 апреля и не дождавшись ответа, Италия через день произвела высадку войск и за неделю оккупировала страну. Успеху агрессивной акции не помешали традиционные для итальянского командования безалаберность и дилетантизм. Впоследствии один из высокопоставленных участников кампании констатировал: «Будь у Зогу I хоть одна хорошо обученная пожарная команда, он сбросил бы нас в море». Однако у албанского короля не оказалось под рукой даже «пожарной команды», что и предопределило очередную, после войны с Эфиопией, «великую победу» Муссолини.
Агрессивные действия фашизма в отношении малых европейских стран окончательно разрушили систему «тыловых союзов» Франции. Государства-участники Малой и Балканской Антанты (Балканская Антанта была создана в феврале 1934 г., когда представители Греции, Румынии, Югославии и Турции подписали в Афинах договор о военно-политическом сотрудничестве. До конца 1930-х гг. этот союз, ориентировавшийся На Францию, выступал за обеспечение коллективной безопасности в Европе, поддерживал французское правительство в реализации его планов по сдерживанию фашистской угрозы, одобрив, в частности, франко-советский и советско-чехословацкий пакты о взаимопомощи. – В.Г.) либо лишились своей независимости (Чехословакия), либо встали на путь сближения с нацистской Германией (Румыния). В марте 1939 г. министр иностранных дел Румынии Гафенку в беседе с германским посланником в Бухаресте Фабрициусом так прокомментировал итоги февральского заседания Постоянного Совета Балканской Антанты: «Первое. Малой (с.267) Антанты больше не существует. Второе. Балканская Антанта ни при каких обстоятельствах не будет служить инструментом, который каким-либо образом может быть направлен против Германии». Таким образом, фашизм одерживал не только военные, но и дипломатические победы.
В апреле нацистское руководство Германии приступило к практической подготовке нападения на Польшу. Известно, что польское правительство во второй половине 1930-х гг. стремилось к тесному сотрудничеству с «третьим рейхом». Вместе с фашистской Германией Польша участвовала в расчленении Чехословакии, получив Тешинскую область. В беседах со своим германским коллегой польский министр иностранных дел Ю. Бек неоднократно и настойчиво интересовался, какую позицию займет Германия в случае польско-советского военного конфликта, и получал неизменный ответ — «позицию более чем доброжелательную». Отношения между Берлином и Варшавой начали портиться после того, как в октябре 1938 и в марте 1939 г. гитлеровское правительство выдвинуло жесткие территориальные требования к Польской республике («возвращение» Данцига, право на строительство автомобильных и железных дорог через «Данцигский коридор», «урегулирование» вопроса о 750-тысячном немецком национальном меньшинстве в Польше).
Однако первопричиной возникшего конфликта были не «частные споры» о принадлежности территорий, а общие стратегические установки нацистской Германии, в соответствии с которыми Польша представляла собой очередную цель в борьбе за «жизненное пространство». 11 апреля Гитлер утвердил «Директиву о подготовке вермахта к войне», составной частью которой являлся план «Вайс» («Белый план») — о вторжении в Польшу «в любое время начиная с 1 сентября 1939 г.». В мае на одном из секретных совещаний фюрер провозгласил: «Главное направление — завоевание жизненного пространства на Востоке. Поэтому не может быть и речи о том, чтобы пощадить Польшу».
Исключительно важную роль в координации экспансионистских программ фашистских держав сыграл итало-германский договор, подписанный в Берлине 22 мая 1939 г. и вошедший в историю под названием «Стальной пакт». Итальянский министр иностранных дел Чиано, ознакомившись с проектом соглашения, заявил: «Я никогда раньше не читал подобного договора — это настоящий динамит». В преамбуле «Пакта о дружбе и союзе» говорилось, что Германия и Италия, «объединенные общим мировоззрением и общими интересами, решили действовать плечом к (с.268) плечу, чтобы обеспечить себе жизненное пространство и мир». Участники договора обязались: оказывать взаимную политическую и дипломатическую поддержку, а также военную помощь; расширять сотрудничество в экономической и военно-промышленной областях; заключать перемирие или мир с противником только по обоюдному согласию. Наибольшую смысловую нагрузку несла статья 3-я, которая гласила: «Если одна из сторон окажется втянутой в войну с какой-либо третьей державой или коалицией держав, другая сторона тотчас же выступит в качестве ее союзника и поддержит ее всеми вооруженными силами на суше, на море и в воздухе». Подобные формулировки не оставляли никаких сомнений в готовности нацистской Германии и фашистской Италии согласованно осуществлять насильственный передел мира.
Эскалация фашистской агрессии в 1939 г. происходила не только в Европе, но и в Азии. В начале этого года Япония захватила острова Спартли и Хайнань — опорные стратегические пункты на подступах к Филиппинам. Индокитаю и Индонезии. В мае японо-маньчжурские войска атаковали советские и монгольские воинские подразделения на востоке МНР в районе реки Халхин-Гол. Формально это был пограничный инцидент между двумя буферными государствами — Маньчжоу-Го и Монгольской Народной Республикой, вызванный, согласно японской трактовке, «неопределенностью в обозначении государственной границы». Фактически началась советско-японская локальная война. 20–30 августа боевые части Красной армии под командованием Г.К.Жукова провели блестящую по замыслу и исполнению операцию, окружив и уничтожив крупную японо-маньчжурскую группировку. Потери Японии составили 86 тыс. убитыми и ранеными. Советско-монгольские войска потеряли 24 тыс. человек. «Инцидент» был исчерпан. Второй после «событий у озера Хасан» «предупредительный удар» Японии по Советскому Союзу завершился для нее полным крахом.
Наступление фашизма весной–летом 1939 г. приобрело такие угрожающие формы, что это уже не могло не воздействовать на внешнюю политику западных демократий. Правительства ведущих держав Запада стали вносить существенные коррективы в свой внешнеполитический курс с целью организации более действенного отпора агрессорам. Даже такой «легендарный миротворец», как Н. Чемберлен под давлением оппозиции и общественного мнения вынужден был признать провал политики «умиротворения». 17 марта, через день после оккупации (с.269) германскими войсками Богемии и Моравии, премьер-министр Великобритании выступил с речью в Бирмингеме, которую английская пресса охарактеризовала как «дипломатическую революцию», «возвращение к политике коллективной безопасности в Европе». Чемберлен жестко осудил захват Чехии; рассказал о «чувствах симпатии к гордому и смелому чешскому народу»; в заключение, встав в позу оракула, произнес: «Германия горько пожалеет о деяниях своего правительства», в мае 1939 г. он публично заявил: «Мы не собираемся сидеть сложа руки и наблюдать, как безнаказанно уничтожается независимость одной страны за другой». Главная причина «политического прозрения» западных «умиротворителей» состояла в осознании того очевидного факта, что фашизм не ограничится захватом малых стран и предпримет, как говорилось в январском решении британского правительства, «нападение на Запад в качестве предварительного шага к последующей акции на Востоке».
Вместе с тем и эти справедливые декларации не означали полного отхода западных демократий от обанкротившейся политики «умиротворения». Их новый курс сочетал традиционные увещевания фашизма и попытки оказать ему более серьезное сопротивление, подталкивание фашистской Германии на восток и заигрывания с Советским Союзом. Такая двойственная и противоречивая политика, как показали последующие события, не могла остановить фашизм и пресечь его дальнейшие агрессивные акции, поскольку «умиротворения» в ней было гораздо больше, чем решительности.
Исходная противоречивость концепции отчетливо проявилась во внешнеполитической практике западных держав.
Весной 1939 г. правительства Чемберлена и Даладье провели через парламенты решения о значительном увеличении расходов на военные нужды. Однако лидеры оппозиции (например, У. Черчилль в Англии) с цифрами на руках доказывали, что этих мер явно недостаточно, так как они не устраняли огромного преимущества Германии в боевой авиации и танках — решающей силы в будущей войне.
22 марта 1939 г. Англия и Франция заключили договор о взаимопомощи, который можно расценить как важный шаг на пути создания антифашистской коалиции. Затем западноевропейские державы приступили к широко разрекламированной политике предоставления гарантий малым странам. Эта политика как бы возрождала идеи середины 1930-х гг. о создании системы коллективной безопасности, но с большим опозданием (с.270) и при неблагоприятной для западных демократий расстановке сил. Центральное место в реализации новой программы заняли переговоры Англии и Франции с Польшей — очередной предполагаемой жертвой нацистской Германии. В апреле была достигнута англо-польская договоренность о взаимопомощи в случае фашистской агрессии (официальное подписание соглашения состоялось 25 августа). Тогда же французское правительство подтвердило свою верность франко-польскому политическому договору 1921 г., а 19 мая подписала с Польшей секретный протокол, предусматривавший широкие наступательные действия Франции против Германии через 15 дней после начала германо-польской войны. В марте–июне 1939 г. западноевропейские державы предоставили свои гарантии Румынии. Греции и Турции. Мировая печать изображала эти меры как основу «создания большого антигерманского союза». Однако англо-французские гарантии не следует переоценивать. За исключением франко-польского секретного протокола, в соглашениях о предоставлении гарантий отсутствовали статьи о военных обязательствах британского и французского правительств, которые рассматривали эти соглашения скорее как средство давления на Германию. Не случайно, что такие страны, как Голландия, Швейцария и Дания отказались принять «гарантийные предложения» Англии и Франции. К тому же «хрупкая сеть гарантий» не имела сколь-либо серьезного значения без участия в ней Советского Союза. В этой связи Ллойд Джордж отмечал: «Вы знаете, я никогда не был высокого мнения о Чемберлене, но то, что он делает сейчас, побивает все рекорды глупости. Мы даем гарантии Польше и Румынии, но что мы можем для них сделать в случае нападения Гитлера? Почти ничего!.. Без России тут ничего не выйдет».
Столь же двойственный и непоследовательный характер носила в этот критический период и внешняя политика Соединенных Штатов. С одной стороны, усилилась антифашистская составляющая внешнеполитического курса США. После еврейских погромов в Германии американская администрация отозвала своего посла в Берлине X. Вильсона, который больше туда не возвращался. Весной 1939 г. Соединенные Штаты повысили на 25% таможенные тарифы на немецкие товары, что было равнозначно объявлению фашистской Германии экономической войны. В июле США денонсировали торговый договор с Японией. Но с другой стороны, американским «интернационалистам» так и не удалось преодолеть изоляционистские настроения, господствовавшие в конгрессе. (с.271)
В результате законодательство о нейтралитете не было подвергнуто каким-либо изменениям в пользу будущих жертв агрессии
15 апреля 1939 г. президент США Ф.Д.Рузвельт предпринял одну из последних со стороны западных демократий попыток «умиротворить» агрессоров. Он направил Гитлеру и Муссолини (наряду с другими европейскими лидерами) послание, в котором призвал фашистских вождей дать обещание воздержаться в течение 10 лет от нападения на перечисленные 30 государств. Напомнив, что в последние 4 года исчезли три страны в Европе и одна в Африке, Рузвельт предложил созвать международную конференцию по урегулированию наиболее острых спорных вопросов и ограничению вооружений. Как и все предшествовавшие «миротворческие» призывы, направленные в адрес фашистских держав, послание Рузвельта отличалось не только глубокой озабоченностью о судьбах мира, но и неподражаемой наивностью.
Ответ фюрера и дуче был вполне предсказуем. Они отказали американскому президенту по всем пунктам. 28 апреля Гитлер произнес по этому поводу большую речь в рейхстаге, которую биографы нацистского лидера в один голос называют самой блестящей в его политической карьере. Разделив послание Рузвельта на несколько разделов, Гитлер методично одно за другим высмеивал и отвергал все содержавшиеся в них предложения. Упомянув об «искреннем желании президента» остановить германскую агрессию в Европе, фюрер перечислил 26 «насильственных и кровавых интервенций» США в Западном полушарии, к которым Германия не имела никакого отношения. Подчеркнув важность американской инициативы по созыву международной конференции, он напомнил, что сами Соединенные Штаты отказались от участия в «величайшей конференции всех времен» — Лиге наций. Президент США, — продолжал Гитлер, — ратует за разоружение, но Германия уже была безоружной в Версале и тогда «с ней обращались с еще меньшим уважением, чем в Америке с вождями индейцев сиу». Запрос Рузвельта о дальнейших намерениях «третьего рейха» в Европе оратор охарактеризовал как «незаконное вмешательство во внутренние дела», тем более, что администрация США никого не оповещает о своих целях в Центральной и Южной Америке. Гитлер разъяснил президенту, что осуждаемый им захват Австрии, Чехии и Клайпеды — это не агрессия, а «необходимый вклад в дело мира». В заключение фюрер объявил о денонсации пакта о ненападении с Польшей и Морского договора с Англией в связи с достигнутой (с.272) в Лондоне англо-польской договоренностью о взаимопомощи против фашистской угрозы.
Нова» внешнеполитическая концепция правительственных кругов Запада, направленная на оказание более серьезного противодействия фашизму, предполагала сближение с Советским Союзом. Однако и в этом важнейшем компоненте политики западных держав проявилась все та же двойственность и противоречивость. Объективная потребность в антифашистском сотрудничестве с СССР сочеталась с субъективными антисоветскими установками, что препятствовало достижению значимых результатов. К тому же на Западе еще не исчезли надежды на возможность «умиротворения» Германии и направления ее экспансии на Восток. Прекрасной иллюстрацией такого подхода могут служить два высказывания британского премьера Чемберлена, произнесенных на заседании правительства почти одновременно в мае 1939 г. Первое: «Возможно, Англия и нуждается в некоем соглашении с Советским Союзом, но оно будет висеть камнем на ее шее». Второе: «Мы готовы обсудить все нерешенные проблемы на основе более широкого и полного взаимопонимания между Англией и Германией».
В марте–апреле 1939 г. правительства Великобритании и Франции предприняли своего рода зондаж намерений СССР, предложив ему участвовать в предоставлении гарантий малым европейским странам и провести консультации по вопросам взаимопомощи в случае германской агрессии. 17 апреля в ответ на эти предложения Советский Союз выдвинул комплексную программу противодействия фашистской угрозе, в которой выделялись три основные позиции: 1) заключить тройственное англо-франко-советское соглашение о взаимной помощи сроком на 5–10 лет;
2) предоставить гарантии независимости и безопасности всем пограничным с СССР странам от Балтийского до Черного моря;
3) одновременно с политическим договором о взаимопомощи подписать военную конвенцию. В последовавшей дипломатической переписке Англия и Франция выступили с такими уклончивыми и расплывчатыми вариантами соглашений, что нарком Литвинов назвал их «издевательскими» (Например, в предложениях французского правительства от 25 апреля подробно говорилось о военной поддержке Англии и Франции со стороны Советского Союза в случае нападения на них нацистской Германии, но при этом никакой помощи СССР со стороны западных демократий в аналогичной ситуации не предусматривалось. – В.Г.). (с.273)
Чтобы сдвинуть процесс согласования позиций с мертвой точки, советское правительство 2 июня предложило провести в Москве прямые переговоры трех держав по всем поднятым вопросам. Снисходительное и в чем-то пренебрежительное отношение Англии к этим переговорам проявилось уже в ходе их подготовки. Министр иностранных дел Великобритании Э. Галифакс, получив приглашение, заявил, что «все министры заняты» и назначил руководителем английской делегации директора одного из департаментов Форин оффиса У. Стрэнга. Как отметил У. Черчилль, «назначение столь второстепенного чиновника являлось оскорбительным для СССР актом». Во французском МИДе охарактеризовали будущие дебаты язвительно и элегантно — «небольшой тур вальса с Советским Союзом».
Англо-франко-советские политические переговоры открылись в Москве 14 июня. Стороны достаточно быстро пришли к общему мнению о необходимости заключения договора о взаимопомощи. Однако затем выявились глубокие расхождения в подходе к решению трех крупных проблем: о предоставлении гарантий малым странам, о так называемой «косвенной агрессии» и о подписании военной конвенции.
По первому вопросу суть разногласий состояла в том, что Англия и Франция настаивали на присоединении СССР к их политике гарантий в отношении ими же названных государств, в то время как сами они не желали распространять свои «гарантийные обязательства» на прибалтийские республики, чего добивался Советский Союз. И если делегация СССР пошла навстречу требованиям западных держав, то последние фактически отказались предоставлять гарантии Прибалтике (1 июля английская и французская делегации дали предварительное согласие распространить гарантии на прибалтийские государства, но с условием предоставления помощи только в случае прямого на них нападения и без указания конкретных размеров этой помощи. – В.Г.), что в случае агрессии оставляло неприкрытыми северо-западные границы Советского Союза. Следует также отметить, что обе стороны не интересовались мнением «объектов» своей политики, хотя Бельгия провозгласила нейтралитет, Голландия, Швейцария и Дания отказались принять тройственные гарантии, а Латвия и Эстония 7 июня 1939 г. заключили пакты о ненападении с Германией. Вопрос о гарантиях так и остался нерешенным. (с.274)
В начале июля новый нарком иностранных дел СССР В.M. Молотов заострил внимание английской и французской делегаций на определении понятий «прямая» и «косвенная» агрессия. Последняя трактовалась советскими дипломатами как «внутренний государственный переворот или изменение политики в интересах агрессора». Молотов, которого Галифакс как-то назвал «улыбчивым гранитом», твердо отстаивал свою точку зрения о необходимости распространения гарантий и в случае «косвенной» агрессии. Английские представители отвергли это предложение, подчеркнув (во многом справедливо), что данное наркомом определение «слишком широко и опасно» (Полное определение «косвенной агрессии», данное Молотовым на заседании 9 июля, действительно отличалось расплывчатостью и сложностью для восприятия: «Выражение "косвенная агрессия" относится к действию, на которое какое-либо из указанных выше государств соглашается под угрозой силы со стороны другой державы или без такой угрозы и которое влечет за собой использование территории и сил данного государства для агрессии против него или против одной из договаривающихся сторон, следовательно, влечет за собой утрату этим государством его независимости или нарушение его нейтралитета». Однако, с другой стороны, это определение нельзя рассматривать как изощренную профессиональную выдумку советских дипломатов. Оно отражало реальные политические процессы, происходившие в прибалтийских странах, чьи правительства взяли курс на сотрудничество с нацистской Германией. – В.Г.)
Наибольшую остроту приобрела проблема разработки военной конвенции, без подписания которой договоренность о взаимопомощи в условиях наступления фашизма не имела практического значения. Заявив, что они не уполномочены рассматривать этот вопрос, английская и французская делегации отказались его обсуждать, что окончательно завело политические переговоры в тупик.
23 июля СНК СССР выступил с инициативой проведения тройственных военных переговоров.
И вновь западные партнеры Советского Союза не проявили жгучего желания в достижении эффективного соглашения с Москвой. Об этом свидетельствовал уже сам состав военных миссий: английскую возглавил комендант военной базы в Портсмуте, советник короля по морским вопросам адмирал П. Дракс, имевший лишь формальное отношение к руководству вооруженными силами страны, во главе французской стоял член Верховного военного совета корпусной генерал Ж. Думенк. В сравнении с западными миссиями советская делегация состояла из высших военных руководителей: нарком обороны К.Е. Ворошилов, начальник Генерального штаба Б.М. Шапошников, представители командования всех ролов войск. Главное: если у (с.275) Ворошилова был мандат на подписание военной конвенции то «полномочные» представители Англии и Франции таких полномочий не имели. Складывалось впечатление, что западные военные миссии приехали в Москву, чтобы не вести, а затягивать переговоры. Английская делегация руководствовалась специальной инструкцией из 17 пунктов, включавшей такие многозначительные параграфы, как: при выработке решений согласовывать свою линию поведения с позицией Франции; «вести переговоры очень медленно» (§ 8); «британскому правительству представляется нежелательным брать на себя какое-либо определенное обязательство, могущее связать нам руки при любых обстоятельствах» (§ 15). Конечной целью дискуссий объявлялось не заключение военной конвенции, а подписание «общей декларации политического характера». Однако время подобных деклараций давно прошло, и такой подход к переговорам обрекал их на полную неудачу. В условиях резкого обострения международной обстановки, когда на счету был каждый день, военные миссии западных держав отправились на переговоры не самолетом, а на тихоокеанской пассажирском пароходе «Сити оф Эксетер», совершив увлекательное шестидневное морское путешествие.
Англо-франко-советские военные переговоры начались 11 августа. Уже 15 августа Шапошников изложил план совместных действий в Европе, в котором содержались три варианта боевых операций: в случае нападения Германии на Польшу или Румынию; в случае ее агрессии против Франции и Англии; в случае советско-германской войны. Все три варианта, по убеждению советской делегации, предполагали свободный пропуск частей Красной армии через территории Польши и Румынии. Этот вопрос и был задан Ворошиловым главам английской и французской миссий. Нарком обороны действовал в строгом соответствии с установками, изложенными в инструкции Сталина от 7 августа, в которой подчеркивалось, что без принятия названного условия «соглашение невозможно». Как отмечал впоследствии в своем «Дневнике» Думенк, «логика предложений СССР была неумолимой». Драке сразу же после того, как ему перевели вопрос советского наркома, сказал Думенку: «Я думаю, что наша миссия на этом закончилась». Свой отрицательный ответ Англия и Франция обосновали неуступчивостью польского правительства. Действительно, было известно, что антисоветски настроенные руководители Польши называли Красную армию «сбродом», а министр иностранных дел Ю. Бек в этой связи произнес фразу настолько же красивую, насколько и бессмысленную: «Если нас оккупирует Германия, мы потеряем территорию, а (с.276) если Россия — мы потеряем свою душу». Аналогичных взглядов придерживались и румынские власти. Драке и Думенк с мягкой язвительностью напомнили наркому обороны, что Польша и Румыния – это суверенные государства, и поэтому вопрос о проходе через их территорию советских войск должен быть поставлен перед ними, а не перед Англией и Францией. Ворошилов ответил с жестким сарказмом: «Советская военная миссия не забывала и не забывает, что Польша и Румыния являются самостоятельными государствами. Наоборот, она именно поэтому и просит английскую и французскую военные миссии добиться разрешения от этих государств. Это законная задача Англии и Франции, поскольку именно они, а не СССР дали гарантии Польше и Румынии». Как бы там ни было, но на пути подписания военной конвенции возникла непреодолимая преграда. Это и завело переговоры в тупик. Последний шанс создания широкой антифашистской коалиции был упущен.
Срыв англо-франко-советских политических и военных переговоров объяснялся следующими причинами.
Во-первых, неконструктивной позицией западных демократий, фактически отказавшихся от тесного военно-политического сотрудничества с СССР. Пожалуй, лучше других сказал об этой причине в 1947 г. бывший французский премьер П. Рейно: «С кем мы должны были заключить союз? Здравый смысл, география, история и планы Гитлера давали нам ясный ответ на этот вопрос. Когда Гитлер объявил о своем намерении «рассчитаться» с Францией, а потом расчленить Россию, он, можно сказать, собственноручно толкал обе наши страны к заключению союза. Но, может быть, в этом союзе, который был столь явно необходим, нам отказали? Нет, нам его предлагали, но мы сами его отвергли». Справедливости ради необходимо отметить, что французское правительство, в наибольшей степени заинтересованное в поддержке Советского Союза, в самый последний момент попыталось достичь с ним соглашения. 21 августа вечером премьер-министр Э. Даладье отдал распоряжение Думенку «подписать в общих интересах военную конвенцию». Под давлением Франции польское правительство 23 августа с оговорками и в крайне неопределенной форме, но дало согласие на пропуск через свою территорию Красной армии. Однако Великобритания последовательно придерживалась своего непоследовательного курса, сохранив негативное отношение к военному договору с СССР.
Во-вторых, определенную роль в неудачном исходе переговоров сыграла в целом справедливая, но чрезмерно жесткая позиция советской дипломатии (в вопросах об определении «косвенной» агрессии, о численности выделяемых западными державами (с.277) войск для ведения совместных военных действий и др.). Ни Молотов, ни тем более Ворошилов не показали себя «мастерами дипломатических компромиссов». Не случайно, беседуя в мае 1942 г. в Лондоне с У. Стрэнгом, Молотов заметил: «Мы сделали все, что могли в 1939 г., но не достигли успеха, так как оба ошибались». Тем не менее, доля ответственности Советского Союза за провал переговоров была значительно меньшей, чем его западных партнеров,
В-третьих, важнейшей предпосылкой срыва переговорного процесса являлось взаимное недоверие сторон: традиционные антисоветские установки правительственных кругов Запада и «антизападный синдром» Сталина, усилившийся после Мюнхена. Весьма показательно, что одновременно с дискуссиями в Москве и та, и другая сторона вела переговоры с Германией.
В июле 1939 г. в Лондоне состоялась встреча посланника Гитлера X. Вольтата с главным советником британского правительства по вопросам промышленности и доверенным лицом Чемберлена Г. Вильсоном. На этой встрече представитель Великобритании изложил программу нормализации англо-германских отношений, включавшую заготовленный текст пакта о ненападении. Германии было обещано «справедливое решение колониальных вопросов», «взаимовыгодный раздел» мировых рынков и даже отказ Англии от гарантий безопасности Польской республики. По существу «третьему рейху» предлагалось новое Мюнхенское соглашение. 22 августа Чемберлен направил Гитлеру письмо с предложением начать переговоры по всем вопросам, представлявшим взаимный интерес.
Что касается советского руководства, то и оно, лавируя между фашизмом и демократиями, постепенно переориентировало свою внешнюю политику в сторону сближения с Германией. Практическим результатом этого нового курса стало подписание 23 августа 1939 г. советско-германского пакта о ненападении. Предыстория заключения пакта была такова.
Инициатива в нормализации, а затем и в улучшении взаимоотношений между двумя державами принадлежала фашистской Германии. Главная цель, которую при этом преследовал Гитлер, состояла в том, чтобы обеспечить поддержку Советского Союза при разделе Польши и его нейтралитет в последующем наступлении рейха на Запад. Советское руководство пошло навстречу пожеланиям германского правительства, исходя из своего понимания международной обстановки, сложившейся после Мюнхена. Дальнейшая борьба за создание системы коллективной безопасности из-за позиции западных демократий оказалась нереальной и бессмысленной. Поэтому Советский Союз вынужден был подчиниться тем «правилам игры», которые ему навязывали как нацистская Германия, так и другие (с.278) державы Запада. В известном смысле СССР в 1939 г. находился в выгодном положении, так как имел возможность выбора – идти на сближение с демократиями или с фашизмом. Первый вариант считался менее «перспективным» по следующим причинам: двусмысленность политики западных держав, готовых, как показал международный опыт, в любой момент заключить соглашение с фашизмом на антисоветской основе; нежелание Запада в должной мере учитывать геополитические интересы СССР; уверенность в том, что единение с демократиями неминуемо втянет Советский Союз в войну с нацизмом, в ходе которой именно на него падет основная тяжесть ведения боевых действий. В беседе с генеральным секретарем Исполкома Коминтерна Г. Димитровым Сталин так объяснил свой выбор в пользу нацистской Германии: «Мы предпочитали соглашение с так называемыми «демократическими странами»... Но Англия и Франция хотели иметь нас в батраках и при этом ничего не платить». Договор с «третьим рейхом», с точки зрения советских руководителей, сулил хотя и непродолжительные, но более реальные выгоды: возможность оставаться вне конфликта в Европе, что могло быть использовано для укрепления обороноспособности страны; ослабление «обеих империалистических группировок»; обещание Германией таких «геополитических уступок», на которые не решались идти западные демократии. Вместе с тем, осознавая неизбежность вооруженного столкновения с фашизмом, правительство СССР шло на контакт с Германией осторожно, постепенно и с большим недоверием.
Можно выделить следующие основные вехи на пути советско-германского сближения.
Еще осенью 1938 г. Берлин предпринял первые попытки наладить связи с СССР прежде всего в сфере экономической. Эти попытки были названы чиновниками германского МИДа «инсценировкой нового Рапалло». В марте–апреле 1939 г. Риббентроп в нескольких своих выступлениях заявил о необходимости улучшения германо-советских отношений, а министр пропаганды Й. Геббельс дал указание изменить «излишне антисоветский тон» прессы. В правительственных кругах Германии вызвал удовлетворение внешнеполитический раздел доклада Сталина на XVIII съезде ВКП(б) в марте 1939 г. В своем донесении в Берлин германский посол в СССР Ф. Шуленбург сообщал: «Примечательно, что ирония и критика Сталина значительно острее обращены против Англии, чем против так называемых «государств-агрессоров» и особенно Германии». Как «весьма обнадеживающее» оценили в Берлине сообщение об отставке М.М.Литвинова, известного своими антифашистскими взглядами и «прозападными симпатиями», и назначении наркомом иностранных дел В.М. Молотова. (с.279)
Первые серьезные предложения в адрес Советского Союза прозвучали 17 июня во время беседы Шуленбурга с временным поверенным в делах СССР в Германии Г.А. Астаховым. «План Шуленбурга» предусматривал заключение пакта о ненападении и торгового соглашения, а также посредничество рейха в нормализации советско-японских отношений. В июне–июле серия подобных инициатив последовала со стороны статс-секретаря германского МИДа Э. фон Вайцзеккера и других правительственных чиновников. 2 августа Астахова принял министр иностранных дел Риббентроп. На этой встрече он выдвинул идею подписать Протокол о том, что между Германией и СССР «не существует неразрешимых проблем», подчеркнув желание Берлина «выработать новый характер» германо-советских взаимоотношений и договориться о разделе сфер влияния. 11 августа — в день открытия англо-франко-советских переговоров в Москве — Политбюро ЦK ВКП(б) приняло решение вступить в переговоры с Германией.
Дипломатическое давление на Москву нарастало. Шуленбург чуть ли не каждый день просился на прием к Молотову, но сталкивался, по его же словам, с «сомнением и недоверием» наркома. На одном из таких приемов посол вручил Молотову Памятную записку германского правительства от 15 августа. Уникальность этого документа заключалась в характере обещаний и уступок. В нем говорилось, что у Германии «нет агрессивных намерений против СССР»; «не существует ни одного неразрешимого вопроса»; что Германская империя готова подписать с Советским Союзом пакт о ненападении сроком на 25 лет; гарантировать вместе с ним безопасность Прибалтийских республик; посредничать в улучшении советско-японских отношений. В записке содержался плохо замаскированный намек о совместном решении судьбы Польши, так как рейх «не намерен далее терпеть польские провокации». В своем ответе от 17 августа нарком иностранных дел напомнил о предшествовавших враждебных акциях Германии по отношению к СССР («антикомминтерновский пакт», Мюнхенский сговор); подчеркнул, что советское правительство «может только приветствовать поворот в германской внешней политике»; предложил заключить не только торговый договор и пакт о ненападении, но и «специальный секретный к нему протокол». На следующий день Молотов передал Шуленбургу советский проект пакта. В ночь с 19 на 20 августа в Берлине было подписано взаимовыгодное торгово-кредитное соглашение. По этому договору Германия предоставляла СССР кредит в 200 млн. марок для закупок промышленных товаров (станки, турбины, электрооборудование) и вооружения. Советский Союз обязался поставлять своему партнеру сельскохозяйственную и сырьевую продукцию, включая стратегическое сырье (бензин, бензол, редкие металлы). (с.280)
20 августа через несколько часов после подписания торгового соглашения Гитлер направил Сталину свою знаменитую телеграмму. Фюрер выразил согласнее предложенным СССР проектом пакта; заявил, что «дополнительный протокол, желательный для советского правительства, может быть согласован в кратчайший срок»; отметил, что «напряжение между Германией и Польшей стало невыносимым» и что «Германия полна решимости обеспечить интересы рейха всеми средствами»; подчеркнул «нецелесообразность терять время» и закончил свою депешу следующими словами: «Поэтому я Вам предлагаю принять моего министра иностранных дел во вторник, 22 августа, самое позднее — в среду 23 августа... У министра есть всеобъемлющие полномочия для подписания пакта и протокола». В послании Гитлера причудливо сочетались уступчивость (готовность принять любые советские формулировки и учесть интересы СССР), откровенность (речь шла об уже близкой войне с Польшей) и ультимативность (требование скорейшего заключения столь необходимого для рейха договора). 21 августа Сталин дал согласие на приезд Риббентропа, поведав Шуленбургу: «Пакт приведет к повороту в сторону серьезного улучшения политических отношений двух государств». Одновременно были прекращены военные переговоры с Англией и Францией. Адъютант наркома обороны Хмельницкий передал Ворошилову записку, составленную в лучших традициях общения членов Политбюро: «Клим! Коба сказал, чтобы ты сворачивал шарманку».
Переговоры между министром иностранных дел Германии и советскими руководителями носили кратковременный (поскольку основные положения договора были заранее согласованы) и сугубо деловой характер. Атмосфера «дружественного взаимопонимания», о которой так часто говорят исторические критики «советско-германского сговора», являлась обычным дипломатическим сопровождением и не более того. На самом деле между договаривавшимися сторонами не было и тени доверия. Об этом свидетельствуют высказывания самих участников переговоров, если, конечно, не подбирать их с определенным умыслом. Риббентроп, действительно, телеграфировал в Берлин: «Сталин и Молотов очень милы. Я чувствовал себя как среди старых партийных товарищей». Однако когда он в беседе с Молотовым стал рассуждать о «духе дружбы и братства» в отношениях двух стран, нарком прервал его, заявив: «Между нами не может быть братства, если хотите, поговорим о цифрах». Сталин, действительно, поднял тост за здоровье фюрера, поскольку его «так любит немецкий народ». Однако, провожая германского министра, он «по-товарищески» поведал ему: «Мы не забываем того, что вашей конечной целью является нападение на нас». (с.281)
В ночь с 23 на 24 августа В.М. Молотов и И. фон Риббентроп подписали советско-германский пакт о ненападении. Договор, включавший в себя 7 статей, содержал следующие обязательства сторон: воздерживаться от «всякого насилия, агрессивного действия и от нападения в отношении друг друга как отдельно, так и совместно с другими державами»; не поддерживать третью державу в случае ее нападения на одну из сторон; информировать друг друга о «вопросах, затрагивающих их общие интересы»; не участвовать в какой-либо группировке держав, которая «прямо или косвенно направлена против другой стороны»; решать спорные вопросы исключительно мирными средствами. Соглашение было заключено на 10 лет и вступало в силу «немедленно после его подписания». В секретном дополнительном протоколе разграничивались сферы интересов двух держав в Восточной Европе: 1) первая «разграничительная линия» проходила по северной границе Литвы (это означало, что в сферу интересов СССР попадали Финляндия, Эстония и Латвия); 2) в случае «территориальных изменений» в принадлежавших польскому государству областях «линия государственных интересов» Германии и Советского Союза устанавливалась по рекам Нарев – Висла – Сан; 3) советская сторона подчеркивала свой «особый интерес» к Бессарабии, в то время как сторона германская заявляла о ее полной политической незаинтересованности в этих районах; 4) обе договаривавшиеся стороны обязались хранить протокол в строгом секрете.
Само содержание заключенных соглашений позволяет сделать ряд выводов по их характеру и значению.
Подписав пакт о ненападении с СССР, Германия, бесспорно, добилась крупной дипломатической победы, так как она нейтрализовала Советский Союз на период агрессии против Польши и западных демократий. «Территориальные уступки» советской стороне объяснялись тем, что договор, как заявил Гитлер сразу же после его заключения, являлся «временной мерой, которая не меняла враждебного отношения Германии к СССР».
Значительно сложнее оценить действия сталинского руководства в конце августа 1939 г. В исторической литературе часто даются крайние характеристики: от «мудрого и дальновидного шага» советской дипломатии до «преступного просчета» Сталина. Гораздо ближе к истине взвешенная оценка, согласно которой пакт о ненападении представлял собой документ крайне противоречивый.
Можно выделить следующие позитивные для СССР последствия пакта. Во-первых, Советский Союз получил определенные стратегические преимущества: договор содействовал вооруженному столкновению двух «империалистических группировок», (с.282) оставляя СССР вне конфликта; усилились его позиции в Балтийском регионе; советские западные границы были отодвинуты на 250–300 км. Во-вторых, договор предоставил Советскому Союзу серьезный выигрыш во времени: увеличилась численность Красной армии, сформировано 125 новых дивизий; расширено военное производство и разработаны новейшие виды вооружений; проведена реорганизация структуры войск и частично восстановлен офицерский корпус, выбитый репрессиями. В-третьих, был внесен разлад в коалицию агрессивных держав. Заключив договор с СССР, Германия нарушила «антикоминтерновский пакт». Отсюда антигерманские демарши ее союзников: Япония подписала соглашение с Москвой об урегулировании конфликтной ситуации на реке Халхин-Гол; Италия отказалась начинать европейскую войну одновременно с рейхом; Франко, несмотря на уговоры Гитлера, выступил с декларацией о нейтралитете в будущей войне. В-четвертых, пакт нанес сокрушительный удар по мюнхенской политике западных демократий. У. Черчилль прокомментировал его так: «Это полный провал англо-французской дипломатии и внешней политики». Все вышесказанное позволяет охарактеризовать дипломатическое решение СССР как меру вынужденную и во многом обоснованную.
С другой стороны, договор о ненападении имел и крайне негативные результаты не только для СССР, но и для всей международной обстановки. Во-первых, были дезориентированы антифашистские силы, что задержало формирование движения Сопротивления. Во-вторых, резко упал международный престиж Советского Союза, подписавшего противоправное и во многом аморальное соглашение с фашистской Германией, которое решало судьбы суверенных государств без их на то согласия. Здесь уместно сделать оговорку о том, что СССР не первым заключил подобный договор, инициативу проявили западные державы-«умиротворительницы» еще в Мюнхене. И в данном случае хронология событий играет весьма важную роль. Главный же просчет Сталина состоял не в том, что он подписал «аморальный пакт», а в том, что он малопродуктивно использовал предоставленные пактом возможности по укреплению безопасности страны. В-третьих, наиболее значимым негативным следствием договора стало то, что фашистский агрессор выиграл от него гораздо больше, чем Советский Союз. В период с 1 сентября 1939 г. по 22 июня 1941 г. Германия увеличила свое население за счет оккупированных территорий в 3,6 раз (с 80 до 290 млн. человек); ее промышленный потенциал возрос в 4 раза; численность армии выросла с 3,750 до 7,234 тыс. солдат и офицеров; она приобрела опыт ведения боевых действий в различных регионах (с. 283) (от Норвегии до Греции). В этой связи Г.К. Жуков отмечал в своих мемуарах: «У Сталина была уверенность, что именно он обведет Гитлера вокруг пальца в результате заключения пакта, хотя потом вышло как раз наоборот».
Ключевым моментом в понимании и объяснении причин полписания советско-германского договора о ненападении явилась расстановка сил и развитие отношений между тремя политическими центрами мира. Как уже говорилось выше, Советский Союз в августе 1939 г. действовал в соответствии с теми «правилами игры», которыми руководствовались все великие державы. Каждая из них отстаивала свои собственные геостратегические интересы, не считаясь с зыбкими морально-этическими и международно-правовыми нормами того времени.
Советско-германский пакт от 23 августа 1939 г. стал последним крупным международным событием предвоенного десятилетия.
1 сентября германский фашизм совершил нападение на Польшу. 3 сентября Англия, а затем и Франция объявили войну Германии. Так началась Вторая мировая война, а вместе с ней и новая эпоха в истории международных отношений.

Новые статьи на library.by:
ИСТОРИЯ:
Комментируем публикацию: МЕЖДУНАРОДНЫЕ ОТНОШЕНИЯ В ПРЕДВОЕННОЕ ДЕСЯТИЛЕТИЕ (1929–1939 ГГ.)

© Горохов В.Н. () Источник: http://portalus.ru

Искать похожие?

LIBRARY.BY+ЛибмонстрЯндексGoogle
подняться наверх ↑

ПАРТНЁРЫ БИБЛИОТЕКИ рекомендуем!

подняться наверх ↑

ОБРАТНО В РУБРИКУ?

ИСТОРИЯ НА LIBRARY.BY

Уважаемый читатель! Подписывайтесь на LIBRARY.BY в VKновости, VKтрансляция и Одноклассниках, чтобы быстро узнавать о событиях онлайн библиотеки.