ИСТОРИЯ (последнее)
МЕЖДУНАРОДНЫЕ ОТНОШЕНИЯ В ПЕРИОД «ДВУХ СТАБИЛИЗАЦИЙ» (1924 – 1929 ГГ.)
Актуальные публикации по вопросам истории и смежных наук.
Опубликовано: Горохов В.Н. История международных отношений. 1918 – 1939: Курс лекций. – М.: Изд-во Моск. ун-та, 2004. – 288 с.
РАССТАНОВКА СИЛ НА МИРОВОЙ АРЕНЕ РАЗВИТИЕ МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЙ В 1924—1929 ГГ. (ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА)
Со вступлением капиталистических стран в период экономической и социальной стабилизации начался новый этап и в истории международных отношений. Этот этап, являясь логическим продолжением предыдущего, имел следующие отличительные особенности.
В 1920-е гг. правительствам великих держав, победивших в мировой войне, удалось найти общий язык и выработать согласованную линию в решении наиболее крупных международных проблем. Достигнутый консенсус и стал основой дальнейшего развития Версальско-Вашингтонской системы. Несмотря на всю свою противоречивость, послевоенный мировой порядок, юридически оформленный в Париже и Вашингтоне, был не только сохранен, но и в известном смысле упрочен. Во всяком случае центростремительные и конструктивные силы в это время преобладали над центробежными и деструктивными тенденциями.
Другой характерной чертой рассматриваемого периода стало широкое распространение пацифистских идей и настроений. Пожалуй, никогда ранее не выдвигалось столько миротворческих проектов и не проводилось столько конференций по обеспечению мира и международной безопасности, как в двадцатые годы. Неслучайно в исторической литературе третье десятилетие XX в. часто называют «эрой пацифизма».
Небывалая популярность пацифистских планов и программ объяснялась действием различных факторов: трагическими последствиями Первой мировой войны и всеобщим стремлением предотвратить подобные военные конфликты в будущем; необходимостью восстановления разрушенного хозяйства и финансовой системы, что предполагало в качестве важнейшего условия стабилизацию международных отношений; активизацией миротворческой деятельности либеральной и демократической интеллигенции, (с.123) а также приходом к власти в ряде европейских стран политиков внешнеполитическая концепция базировалась на принципах пацифизма (Э. Эррио во Франции, Дж. Р. Макдональд в Англии и др.).
Однако наиболее значимая причина всплеска пацифистских устремлений крылась в самом характере международной обстановки, сложившейся к середине 1920-х гг. Ее уникальность состояла в том, что правительственные круги всех без исключения великих держав, хотя и по разным мотивам, были заинтересованы в сохранении мирного статус-кво. Ведущие державы-победительницы (США. Англия, Франция) выступали против любых попыток силовой деформации Версальско-Вашингтонской системы, создателями которой они являлись. Побежденные государства (прежде всего Германия), а также державы, считавшие себя «незаслуженно обделенными» постановлениями Парижской и Вашингтонской конференций (Италия и Япония), не обладали в то время достаточной мощью для военной ревизии установленного международного порядка и использовали дипломатические, т.е. мирные средства и методы для реализации своих внешнеполитических целей. Что касается Советского Союза, то его партийно-государственное руководство, не отказываясь от лозунгов пролетарского интернационализма, сконцентрировало свои усилия на укреплении международных позиций СССР на основе принципов мирного сосуществования. Не последнюю роль в формировании этого курса сыграл разгром «антипартийной группировки» во главе с Л.Д. Троцким, осуждение ее революционного максимализма, отрицавшего саму возможность построения социализма в СССР без победы мировой революции. И.В.Сталин, провозглашая Советский Союз «рычагом» и «базой» развития мирового революционного процесса, отстаивал самостоятельное значение социалистических преобразований в стране, что, в свою очередь, требовало создания благоприятных внешнеполитических условий поддержания «мира во всем мире» и нормализации отношений капиталистическими державами. Таковы были реальные предпосылки «эры пацифизма».
Несмотря на отчетливо выраженные тенденции к укреплению Версальско-Вашингтонской системы, стабилизация в сфере международных отношений носила неустойчивый и, как следствие, временный характер. Урегулирование спорных межгосударственных проблем и пацифистские меры не могли устранить глубинных противоречий, присущих послевоенной международной мо дели с момента ее возникновения. Более того, эти противоречия, скрытые в 1920-е гг. под покровом пацифизма, со временем неминуемо должны были перерасти в открытые конфликты и столкновения. (с.124)
Причиной тому стали происшедшие в период стабилизации в расстановке сил на мировой арене. В этой связи необходимо хотя бы кратко охарактеризовать международные великих держав, динамику их развития на протяжении двадцатых годов.
В 1929 г. в результате быстрого роста экономики капиталистических стран индекс производимой ими промышленной продукции в сравнении с 1913 г. составил 147%. Однако экономический подъем проходил крайне неравномерно, что не могло не отразиться на международном положении государств и на соотношении сил между ними. Соответствующие показатели у ведущих мировых держав были таковы: США — 172. Англия — 101, Франция — 143, Италия — 185, Япония — 330, Германия — 117, CСCP — 115. По «долевому участию» в мировом промышленном производстве их роли к концу 1920-х гг. распределились следующим образом: США — 38% (в 1913 г. — около 30), Англия — 9 (13,6), Франция — 8 (8,4), Италия — 3 (2,5), Япония — 2,8 (1,3), Германия — 9,2 (11,8), СССР — 2,8% (Российская империя в 1913 г. – 3,6).
Уже эти цифры позволяют сделать определенные выводы.
В годы стабилизации еще более усилились экономические и финансовые позиции Соединенных Штатов. Важнейшим международным последствием американского «просперити» стала резкая активизация финансово-экономической экспансии США, охватывавшей все новые страны и регионы. «Великое наступление доллара» проявилось в значительном росте заграничных капиталовложений США: за 6 лет «процветания» они увеличились почти в 3 раза, составив в 1929 г. 16,5 млрд., а вместе с государственными займами 28 млрд. долл. По этому показателю Соединенные Штаты вплотную приблизились к Англии, чьи зарубежные инвестиции оценивались в 31 млрд. долл. Популярная поговорка «Доллар скупает земной шар» превратилась в основополагающий принцип американской внешней политики. Приверженность к изоляционистскому курсу республиканских администраций У. Гардинга, К. Кулиджа и Г. Гувера не противоречила широкому использованию ими «дипломатии доллара», расцвет которой пришелся на двадцатые годы. Главный постулат изоляционизма о неучастии США в политических союзах с европейскими странами не только не отрицал, но предполагал предоставление Соединенным Штатам «свободы рук» в финансовом завоевании мира. Преемники Дж. Вашингтона усматривали смысл изоляционистской доктрины не только в отказе от каких-либо коалиций с государствами Старого Света, но и в использовании с выгодой для США межевропейских противоречий. В этом смысле изоляционизм представлял (с.125) собой американскую разновидность политики баланса сил. Такая глобалистская интерпретация изоляционизма теоретически обосновывала и экономическую экспансию, и претензии США на роль мирового арбитра. Убежденный изоляционист президент К. Кулидж в 1928 г. декларировал: «Наши инвестиции и торговые отношения достигли таких размеров, что почти невозможно представить себе какой бы то ни было конфликт где-нибудь на земном шаре, который не нанес бы нам серьезного ущерба».
Глобализм внешнеполитических устремлений США, основанный на беспрецедентном экономическом могуществе, приводил и не мог не привести к столкновению их интересов с интересами других великих держав и прежде всего Англии. Соединенные Штаты последовательно и целенаправленно вытесняли Великобританию с рынков Латинской Америки, Дальнего Востока и даже британских доминионов — Канады и Австралии. В 1929 г. Англия впервые за 300 лет уступила США первенство по общему объему внешней торговли. Обострилась борьба англосаксонских держав за нефть и другие источники сырья. Усилилось морское соперничество США, Англии и Японии.
Вместе с тем по аналогии с предшествовавшим периодом, не следует преувеличивать ни влияние Соединенных Штатов на развитие международных отношений, ни остроту англо-американского антагонизма.
Продолжали действовать факторы, ограничивавшие роль США в мировой политике: изоляционистские запреты, несоответствие военной силы заявленным внешнеполитическим целям, усиливавшееся сопротивление гегемонистским притязаниям Америки со стороны европейских держав и Японии. В качестве доказательства последнего положения можно привести два достаточно убедительных примера. Узаконив на Вашингтонской конференции равенство своего линейного флота с английским, Соединенные Штаты в дальнейшем стали проигрывать военно-морское соревнование не только Англии, но и Японии. Соперники США, формально придерживаясь буквы «договора пяти держав» о количественном соотношении линкоров, существенно их модернизировали и одновременно приступили к широкомасштабному строительству крейсеров и авианосцев. В итоге к началу 1930-х гг. Англия имела 73 судна этих трех классов, Япония — 38, а США 31. Если в английском военно-морском флоте насчитывалось 16 линейных кораблей со скоростью 22 узла и больше, в японском – 10, то в американском — ни одного. В сфере экономических международных отношений, где США чувствовали себя сверхуверенно, обстановка также далеко не всегда складывалась в их пользу. Европейские страны, восстановив свою экономику, перешли (с.126) в наступление на мировых рынках товаров и инвестиций. Уже в 1927 г. Европа вновь, как и до войны, отправила в США больше капиталов, чем Соединенные Штаты на европейский континент. Уолл-Стрит вынужден был отказаться от мысли о подчинении экономики и финансов Европы своему контролю. Таким образом, констатируя значительный рост удельного веса США в мировом капиталистическом хозяйстве и усиление влияния этой страны на международные процессы, необходимо отметить, что в это время по названным выше причинам Соединенные Штаты обладали весьма ограниченными возможностями для реализации своих глобалистских планов по экономическому и политическому управлению миром.
Столь же взвешенной оценки требует и характеристика англо-американских отношений. Острые конфликты между англосаксонскими державами сочетались с выработкой общей линии поведения при урегулировании наиболее значимых международных проблем (германский вопрос, политика «открытых дверей» на Дальнем Востоке и др.). В любом случае, нет никаких разумных оснований рассматривать англо-американские противоречия как «главный межимпериалистический антагонизм» двадцатых годов, что так долго и с таким однообразием доказывалось в советской историографии.
Другое чрезвычайно важное изменение в расстановке сил было связано с бурными темпами промышленного подъема Италии и Японии, т.е. тех государств в стане победителей, которые открыто выражали свое неудовлетворение послевоенной организацией мира. Укрепление экономических позиций сопровождалось наращиванием военного потенциала, что создавало реальную основу для последующей силовой ревизии Версальско-Вашингтонской системы. В 1920-е гг. шла ее дипломатическая подготовка.
Фашистское руководство Италии, провозгласив лозунг «Воссоздание Великой Римской империи», приступило к его практическому осуществлению, используя на начальном этапе «воссоздания» методы открытой и тайной дипломатии. Во второй половине 1920-х гг. итальянское правительство подписало серию знаменательных договоров, имевших далеко идущие последствия: договор с Румынией 1926 г. «о дружбе и сердечном сотрудничестве» (стороны обязались оказывать друг другу поддержку в интересах сохранения международного порядка», Италия признавала аннексию Румынией Бессарабии); Римский договор с Венгрией 1927 г. «о дружбе и согласительной процедуре» (в секретных статьях соглашения Италия обязалась оказать помощь в вооружении венгерской армии, что поощряло стремление Венгрии к пересмотру Трианонского договора 1920 г.); «Тиранский пакт» с Албанией (с.127) 1927 г. (предусматривал совместные действия в случае «неспровоцированной войны» против одного из участников договора, предоставлял в распоряжение союзника все военные, финансовые и другие ресурсы, а также территорию, инициатива «совместных действий» против третьей державы целиком отдавалась Италии), договор с Эфиопией 1928 г., заключенный в Аддис-Абебе (провозглашал «постоянный мир и вечную дружбу» между Италией и ее будущей жертвой).
Что касается Японии, то она в этот период не проявляла особой активности на дипломатическом фронте. Однако японские правительственные круги, проводя нарочито осторожную и умеренную политику на Дальнем Востоке, одновременно разрабатывали планы завоевания Китая и всей Восточной Азии, «сокрушения Соединенных Штатов» и установления безраздельного господства Японии в Азиатско-Тихоокеанском регионе.
Изменявшийся баланс сил в лагере держав-победительниц создавал осязаемые предпосылки борьбы за новый передел мира, предпосылки кризиса и разрушения Версальско-Вашингтонской системы.
Еще более существенными и «перспективными» для развития международных отношений стали перемены в соотношении сил между державами, победившими в мировой войне, и побежденной Германией. Опираясь на свой огромный внутренний потенциал, а также на финансовую помощь США и Англии, Веймарская республика к концу 1920-х гг. не только достигла довоенных экономических показателей, но и значительно их превзошла. Масштабы роста германской экономики становятся более наглядными, если исходной точкой экономического подъема считать не 1913, а 1920 г. В этом случае индекс промышленного производства в 1929 г. составит не 117, а 180%. В последние годы стабилизации Германия вышла на второе место в мире по выпускаемой промышленной продукции и на третье после США и Англии — по объему внешней торговли. Вопреки постановлениям Версальского договора восстанавливался и военно-технический потенциал Германии. В частности именно в это время началось строительство военных кораблей (линкоров «Дойчланд», «Адмирал Шеер» и др.).
Так, уже в первое послевоенное десятилетие Германия вновь обрела статус одного из главных субъектов международных отношений. Реваншизм, подкрепленный экономической мощью, превращался из иллюзорной в реально достижимую цель, что делало германский вопрос наиважнейшим в мировой политике.
Общая картина расстановки сил в 1920-е гг. была бы неполной, если не отметить возросшее значение в международной жизни советского фактора. Процесс стабилизации в СССР, происходивший в (с.128) условиях нэпа, укрепил экономические позиции Страны Советов. В 1923–1928 гг. ежегодный прирост промышленной продукции в Советском Союзе превышал 24%. Как следствие индекс промышленного производства в 1929 г. в сравнении с 1920 г. составил около 280%. Помимо сходных черт с капиталистической мобилизацией (восстановление хозяйства и финансовой системы, экономический подъем, увеличение внешнеторгового оборота) стабилизация в Советском Союзе имела и принципиальное отличие, так как ее главной целью провозглашалось построение социализма. В середине двадцатых годов был взят курс на социалистическую индустриализацию и коллективизацию сельского хозяйства. Не затрагивая вопроса о характере и методах строительства нового общества, важно отметить, что сам факт реализации этого новаторского плана стал дополнительным свидетельством усиления международных позиций СССР.
Все вышесказанное позволяет сделать заключение о том, что в рассматриваемый период в отношениях Запад – Советский Союз сложилось известное равновесие. И.В. Сталин на XIV съезде ВКП(б) в 1925 г. заявил: «Достижение некоторого временного равновесия между этими двумя стабилизациями — такова характерная черта переживаемого нами международного положения». Это «временное равновесие» базировалось на осознании обеими сторонами реального положения дел: западными лидерами — невозможности уничтожения «первого в мире социалистического государства» посредством военной силы, советским руководством — несбыточности расчета на скорую победу мировой революции. Равновесное состояние вовсе не означало отказа от «идейно-классовой борьбы», но оно предполагало взаимное признание возможности и неизбежности мирного сосуществования двух систем.
Таковы были важнейшие изменения в расстановке и соотношении сил на мировой арене, которые обусловили глубокую внутреннюю противоречивость развития международных отношений в 1920-е гг. В этот период образовалось два крупных узла противоречия, или два «треугольника силы»: европейский (Англия – Франция – Германия) и дальневосточный (США – Англия – Япония). В первом из них определяющее значение имел германский вопрос.
ГЕРМАНСКИЙ ВОПРОС В 1920-Е ГГ. ПЛАН ДАУЭСА
В международной жизни двадцатых годов германская проблема справедливо считалась не только самой важной, но и наиболее сложной, что было обусловлено тремя основными причинами. (с.129)
Как уже отмечалось выше, политика реванша в сочетании с возраставшей экономической мощью Германии создавала угрозу самому существованию Версальской системы. Показательно, что это время в Веймарской республике не было ни одной партии, которая во внешнеполитической части своей программы не выдвигала бы в качестве приоритетного требование отмены унизительного договора, подписанного в Париже. Причем главным объектом пропагандистской атаки стала его 231-я статья, устанавливавшая «полную и неоспоримую ответственность» Германии за развязывание Первой мировой войны. Понятно, что ее аннулирование лишало смысла и все остальные постановления Версальского договора. Президент Веймарской республики фельдмаршал Пауль фон Гинденбург в этой связи открыто заявлял, что Германия с 1914–1918 гг. «вела справедливую борьбу за самоутверждение в мире, полном врагов». Словесные призывы к пересмотру послевоенного международного порядка сопровождались реваншистскими акциями. В 1929 г. военизированная прусская организация «Пограничная стража» сконцентрировала на германо-польской границе вооруженные отряды численностью до 30 тыс. человек. Начинало сбываться пророческое предостережение Д. Ллойд Джорджа, высказанное им еще на Парижской конференции: «Германия найдет средства отомстить своим победителям».
Другое важное обстоятельство, осложнявшее решение германского вопроса, состояло в том, что его нельзя было рассматривать в отрыве от еще одной крупной международной проблемы — советской. В 1920-е гг. стали очевидными два возможных варианта развития европейских международных отношений. Первый — крайне неблагоприятный для Запада — предполагал дальнейшее сближение униженной Германии и коммунистической России (Рапалльский договор 1922 г. показал реальность такого хода событий). Второй — наиболее приемлемый для союзных держав — предусматривал превращение Германии в противовес Советскому Союзу. Однако при реализации второго варианта возникали новые трудности: противопоставить СССР можно было только сильную Германию; это означало, что западные демократии должны предоставить ей серьезную экономическую и финансовую помощь, а также идти на уступки по целому ряду ее политических требований; в результате, никто не мог гарантировать, что в один прекрасный момент возрожденная германская мощь будет направлена не против Советского Союза, а против тех самых держав, которые помогли Германии стать сильной. Пока западные стратеги ломали себе голову над тем, как выйти из этого заколдованного круга, германское правительство умело использовало советский фактор как рычаг давления на страны-победительницы с целью ревизии созданной ими Версальской системы. (с.130)
Дополнительные осложнения в процессе урегулирования германской проблемы вносили разногласия и противоречия между союзными державами. Англия и США, изначально выступавшие за сохранение «не слишком слабой Германии» как противовеса Советской России и Франции, последовательно проводили этот курс и в 1920-е гг., что нашло свое отражение в масштабном финансировании германской экономики и в готовности идти навстречу некоторым «политическим пожеланиям» Веймарской республики. Французское правительство, которое под натиском англосаксонских государств вынуждено было отказаться от своей максималистской позиции в отношении Германии, продолжало настаивать на строгом соблюдении положений Версальского договора и возражало против каких-либо существенных уступок германским реваншистам. В Париже хорошо понимали, что в подвижном силовом треугольнике Англия-Франция-Германия укрепление международных позиций последней означало не только утрату надежд на установление французской гегемонии в Европе, но и создавало непосредственную угрозу безопасности Французской республике. Далеко неслучайно, что в правительственных кругах Франции уже в 1927 г. был разработан план строительства на восточных границах укрепленной линии, названной в честь военного министра А. Мажино. Таким образом, решение германского вопроса напрямую затрагивало внешнеполитические интересы великих держав-победительниц и не могло не сопровождаться напряженной борьбой между ними, так как эти интересы во многом не совпадали.
Германская проблема (в соответствии с основными разделами Версальского договора) включала в себя различные аспекты: территориальный, колониальный, военный, репарационный, экономический. В двадцатые годы внимание мировой общественности и международные дебаты сконцентрировались на теме репараций, поскольку Германия, ссылаясь на тяжелое финансовое положение, начала с нарушения именно этих постановлений союзных держав. Особую остроту репарационный вопрос приобрел в период рурского кризиса. Стремясь не допустить нового революционного взрыва в Германии и стабилизировать европейский порядок, Англия и США взяли инициативу в свои руки. Не без их настойчивых советов германское правительство в сентябре 1923 г. высказалось за проведение конференции по проблеме репараций. Франция была вынуждена дать согласие не только из-за мощного давления англосаксонских держав, но и по причине полного провала «акции возмездия» в Руре: оккупационные расходы, достигшие к осени 1923 г. 1 млрд. франков и превысившие по стоимости невыплаченные Германией репарации, поставили (с.131) Французскую республику перед перспективой финансово-экономического коллапса и заставили ее искать политического решения вопроса.
В целях тщательной подготовки конференции по предложению Соединенных Штатов были созданы два международных комитета экспертов. Один из них возглавил американский банкир, тесно связанный с банковской группой Дж. П. Моргана, генерал в отставке Чарльз Дауэс. В задачи этого комитета входилa разработка мер по стабилизации экономики и валютной системы Германии, установление новой схемы погашения репарационных платежей. Другой комитет, работой которого руководил английский финансист Реджинальд Маккенна, должен был определить пути и методы размещения в Веймарской республике иностранных капиталов и возвращения на родину капиталов германских. В августе 1924 г. специальная межсоюзническая конференция в Лондоне обсудила рекомендации экспертов и утвердила в качестве своего официального решения доклад первого комитета, получившего название «план Дауэса».
В его содержании можно выделить следующие положения.
План устанавливал новый порядок выплаты репараций — гораздо более благоприятный для Германии, нежели Лондонская репарационная программа 1921 г. Были выдвинуты два важных базовых тезиса: о необходимости оказания помощи Германии для восстановления ее экономики и финансов, в связи с чем предлагалось предоставить Веймарской республике международный заем в 800 млн. золотых марок; размеры репарационных платежей ставились в зависимость от «изменений в индексе благосостояния Германии». При сохранении итоговой суммы репараций в 132 млрд. марок сроки окончательной их выплаты не указывались. Обозначались лишь ежегодные взносы от 1 млрд. в 1924 до 2,5 млрд. марок — начиная с 1928 г., что было значительно меньше изначального лондонского варианта (3,5 млрд. марок в год).
В плане Дауэса определялись и основные источники погашения репараций: отчисления из государственного бюджета, а также от прибылей промышленных предприятий и железных дорог. В первом случае речь шла о введении высоких косвенных налогов и, следовательно, о повышении цен на выпускаемые товары, что ложилось тяжелым бременем на население Германии, Во втором — об участии в оплате репарационных взносов крупного бизнеса (около 50% от общей суммы).
План предусматривал организацию жесткого контроля над экономикой и финансами Веймарской республики в качестве гарантий выплаты репараций. Германское правительство фактически лишалось права на управление Рейхсбанком и государственными (с.132) железными дорогами. Взамен создавались две международные
компании: трансфертная, осуществлявшая валютные операции, связанные с репарационными платежами, и акционерная железнодорожная, распоряжавшаяся доходами от транспортных перевозок. Учреждался пост Генерального агента (американец Г. Паркер), в чьи функциональные обязанности входило наблюдение за восстановлением германской промышленности и финансовой системы, а также за своевременной выплатой репараций.
Принятие плана Дауэса, вступившего в силу с 1 сентября 1924 г., стало этапным событием не только в решении репарационного вопроса, но и в развитии межвоенных международных отношений.
Во-первых. Новый репарационный план «юридически» оформил существенные изменения в европейском и общемировом балансе сил.
Прежде всего он знаменовал усиление международных позиций Англии и США, так как с его принятием восторжествовала англо-американская линия в урегулировании германской проблемы. Особо следует подчеркнуть ведущую роль Соединенных Штатов как в подготовке, так и в реализации этого плана. Их доля в финансовой помощи Германии в период действия программы Дауэса превысила 70% (в сравнении с 14% Голландии и 10% Англии). По настоянию США специальными постановлениями Лондонской конференции оговаривалось, что два ключевых поста по контролю за выплатой репараций — Генерального агента и председателя Трибунала по разбору репарационных споров — должны занимать только американцы. Так начинала осуществляться идея превращения Соединенных Штатов в международного суперарбитра. Это, конечно же, раздражало Англию, но она находила утешение в том, что план Дауэса воплощал в жизнь ее концепцию континентального баланса сил, согласно которой «не слишком сильной Франции» противостояла «не слишком слабая Германия». Нельзя не отметить, что помимо политических дивидендов англосаксонские государства получали и вполне осязаемые экономические выгоды, поскольку их капиталовложения в германское хозяйство приносили прибыль в 9% годовых (при среднеевропейской норме — 6,5%).
Другим значимым итогом работы межсоюзнической конференции 1924 г. стало дипломатическое поражение Французской республики. Отправляя войска в Рур, французское правительство стремилось силовым методом решить проблему репараций и тем самым утвердить свое главенствующее положение в Европе. На Лондонской конференции были категорически отвергнуты как первое, так и второе притязание Франции. План Дауэса, который (с.133) разрабатывался фактически без ее участия, существенным образом ущемлял интересы Французской республики: с созданием Трибунала и арбитражной комиссии ей пришлось отказаться от практики самостоятельного применения санкций в случае невыполнения Германией репарационных обязательств; в свою очередь германское правительство получало право обращаться в эти инстанции с требованием сокращения и приостановки поставок натурой, в чем Франция была особенно заинтересована; в самой репарационной комиссии определяющую роль стали играть не французы, а англичане и американцы; и наконец, Франция дала официальное заверение в том, что в годичный срок выведет свои воинские подразделения из Рурской области. Последствия этих дипломатических маневров были очевидны: Франция, проводя политику, направленную на сохранение Версальского статус-кво, переходила от наступления к обороне, что, безусловно, ослабляло ее европейские позиции.
В бесспорном выигрыше от принятия плана Дауэса оказалась Германия. Это объяснялось не столько смягчением условий репарационных платежей, сколько мошной финансово-экономической поддержкой Веймарской республики со стороны англосаксонских держав. Показательно, что за шесть лет реализации новой репарационной программы Германия выплатила союзным государствам 7 млрд. 533 млн. марок, а получила займы и кредиты (в основном долгосрочные) на сумму в 21,2 млрд., т.е. в 3 раза больше. Поскольку англо-американские инвестиции преимущественно направлялись в отрасли тяжелой промышленности. Германской республике предоставлялись широкие возможности для восстановления экономического, а в перспективе и военно-промышленного потенциала. Уже в 1931 г. «Второе бюро» (французская разведка) констатировало: «Германия сумела после войны значительно увеличить свою индустриальную мощь. Она целиком обновила промышленное оборудование, равного которому по совершенству нет в Европе».
Таким образом, план Дауэса «деформировал» европейский силовой треугольник в пользу Англии и Германии и в ущерб Франции.
Во-вторых. Репарационный план, составленный и внедренный Соединенными Штатами и Англией, укрепил Версальскую систему и одновременно, как это ни противоречиво звучит, подготовил условия для ее последующего разрушения. Столь парадоксальный вывод обусловлен двойственным характером решения репарационного вопроса. С одной стороны, план Дауэса, определив новую схему погашения репараций и усилив контроль союзников над финансами и промышленностью Веймарской республики, сохранил (с.134)
экономическую основу Версальского договора. С другой стороны, этот план был направлен на создание «экономически сильной германии», что объективно содействовало ее наступательной борьбе за ревизию постановлений, принятых в Париже в 1919 г. Именно так были восприняты решения Лондонской конференции правительственных кругах Веймарской республики. Выступая на заседании рейхстага, министр иностранных дел Г. Штреземан по дипломатически туманно, но вполне доступно для понимания заявил: «От Версаля до Лондона был долгий путь унижений и громадных трудностей. Я убежден, что Лондон — это не конец. Лондон может быть исходным пунктом развития...».
В-третьих. Что касается финансово-экономической стабилизации Версальской системы, то и она оказалась временной и относительной. Соединенные Штаты исходили из того, что предложенная ими репарационная программа последовательно и успешно разрешит целый ряд международных экономических проблем: помощь Германии обеспечивает быстрый рост ее промышленности — производимые товары находят рынки сбыта в СССР, что заодно подорвет начавшийся гам процесс социалистической индустриализации — вырученные средства в виде репараций передаются Англии и Франции — последние выплачивают военные долги США. Как оказалось, эта изящная цепь логических построений имела сразу несколько слабых звеньев. Руководство Советского Союза, не желая отказываться от своих планов реконструкции промышленности и построения социализма, отвергло как «злонамеренную» попытку США решить собственные проблемы за счет СССР. Сталин на XIVсъезде ВКП(б) в декабре 1925 г. жестко и недвусмысленно заявил: «Мы не хотим превращаться в аграрную страну для какой-либо державы, в том числе Германии». Европейские должники Америки, возглавляемые Англией, настойчиво выступали за аннулирование всех военных задолженностей, что не могло не испортить оптимистических настроений их главного кредитора. Соединенные Штаты в 1923–1926 гг. заключили 13 соглашений о долгах времен Первой мировой войны, в которых вынуждены были пойти на серьезные уступки своим должникам: сумма платежей сократилась в среднем на 51%, сроки выплаты увеличивались с 25 до 62 лет, проценты по долгам снижались с 4,25 до 3,3-0,4%. Тем не менее Европа продолжала уклоняться от погашения своей задолженности великому заокеанскому ростовщику. И, наконец, центральное звено «идеальной» американской схемы — Германия, уверовав в лояльность и снисходительность своих англосаксонских покровителей, стала требовать новых уступок в решении вопроса о репарациях. Вскоре после вступления в силу плана Дауэса германское правительство предложило его пересмотреть, доказывая необходимость еще большего смягчения репарационных постановлений. (с.135)
Расчет Германии оправдался: США и Англия, твердо придерживаясь своего «прогерманского» курса, пошли навстречу ее по желаниям. В феврале 1929 г. приступил к работе новый международный комитет экспертов, который возглавил президент моргановской компании «Дженерал электрик», один из авторов плана Дауэса Оуэн Д. Янг (в советской историографии обычно его фамилия писалась как Юнг). Рекомендации этого комитета были одобрены на межсоюзнической конференции в Гааге в конце августа того же года (окончательно утверждены 20 января 1930 г.)
В сравнении с программой Дауэса план Янга (Юнга) характеризовался гораздо большим либерализмом в отношении Германии, что нашло свое отражение во всех его основных разделах.
Прежде всего это касалось порядка взимания репараций. Общий размер репарационных платежей определялся в 113.9 млрд. марок (с учетом уже выплаченных взносов первоначально установленная в 1921 г. сумма — 132 млрд. — осталась без изменений). Германия должна была выполнить свои репарационные обязательства за 59 лет (до 1989 г.), уплачивая ежегодно от 2,4 до 0,9 млрд. марок, т.е. в среднем на 20% меньше, чем по плану Дауэса.
Главными источниками погашения репараций согласно плану Янга сохранялись государственный бюджет и прибыли от железных дорог. Вместе с тем в эти положения была внесена одна существенная поправка: промышленные предприятия освобождались от участия в формировании репарационного фонда, что органично вписывалось в англо-американскую стратегию обеспечения быстрого роста германской промышленности.
Самые крупные выгоды для Германии содержали те постановления Гаагской конференции, в которых речь шла о гарантиях выплаты репараций. Упразднялись все виды контроля союзных держав над финансами и экономикой Веймарской республики, включая пост Генерального агента. Репарационная комиссия распускалась, а ее функции передавались вновь созданному Базельскому банку международных расчетов. Фактически этот «сверхбанк» ограничил свою деятельность финансированием промышленного производства Германии. По существу в плане Янга статьи о «гарантиях и контроле» подменялись положениями об их отмене.
В отличие от Лондонской конференции 1924 г. Гаагский форум принял и важное политическое решение, изменявшее в пользу Германии соответствующее постановление Версальского договора, — о досрочном (на 5 лет раньше установленного срока) выводе союзных войск из Рейнской демилитаризированной зоны.
Таким образом, план Янга закрепил и усилил те тенденции развитии европейских международных отношений, которые был отчетливо обозначены с принятием программы Дауэса. (с.136)
Судьба нового репарационного плана оказалась недолговечной: он просуществовал менее двух лет. В связи с Великим кризисом, охватившим весь капиталистический мир, по предложению президента США Г. Гувера в июле 1931 г. на выплату репараций был наложен мораторий сроком на один год. Решение об отмене репарационных платежей приняла Лозаннская конференция, проходившая летом 1932 г. Германскому правительству предложили выкупить его репарационные обязательства за 3 млрд. марок, погасив эту сумму в течение 15 лет при 5% годовых. Окончательно похоронил репарации Адольф Гитлер, отказавшийся что-либо выплачивать государствам, которые «столько лет грабили Германию». Возражений со стороны названных государств не последовало.
Финансовые итоги политики западных держав в репарационном вопросе были таковы: за весь период существования репараций (с 1919 по июль 1931 г.) платежи Германии победителям составили 21 млрд. 807 млн. золотых марок, или 17,2% первоначальной суммы, установленной Лондонской конференцией 1921 г. За это же время Веймарская республика получила финансовую помощь в виде займов и кредитов в 39 млрд. марок.
Отмена репараций, во многом предопределенная англо-американским подходом к урегулированию германской проблемы, в широком международном плане означала упразднение главной экономической составляющей Версальской системы. Процесс переустройства послевоенного миропорядка, вызванный изменениями в расстановке сил и начавшийся с ревизии его финансово-экономических основ, неминуемо должен был распространиться и на остальные сферы международной жизни. Как уже отмечалось выше, германская проблема, остававшаяся центральной в мировой политике, помимо репарационного включала в себя целый ряд других аспектов, наиболее важными из которых являлись территориально-политические и военные. Эти вопросы решались в рамках общих дискуссий по проблемам обеспечения европейской безопасности и разоружения.
ПРОБЛЕМЫ ЕВРОПЕЙСКОЙ БЕЗОПАСНОСТИ И РАЗОРУЖЕНИЯ. КОНФЕРЕНЦИЯ В ЛОКАРНО
Вступление европейских стран в «эру пацифизма» было отмечено разработкой многочисленных планов по созданию системы континентальной безопасности, ограничению гонки вооружений и разоружению. Как правило, в этих планах тайно или явно прослеживалась тесная взаимосвязь двух исходных позиций — (с.137) стремление стабилизировать международную обстановку в Европе и одновременно реализовать собственные национально-государственные интересы. Наибольшее воздействие на развитие европейских межгосударственных отношений оказали пацифистские программы Франции и Англии.
В 1920-е гг. французское правительство продолжало рассматривать проблему безопасности прежде всего через призму утверждения на континенте руководящей роли Франции. Решение этой двуединой задачи предполагало использование как традиционных так и принципиально новых дипломатических приемов и методов. В стратегических планах французского руководства центральное место занимала германская проблема, без всестороннего урегулирования которой невозможно было говорить ни о европейской безопасности, ни о континентальном лидерстве Франции. К середине 1920-х гг. стало очевидным, что традиционный курс, направленный на максимальное ослабление Германии, не имел шансов на успех по причине изменявшейся не в пользу Франции расстановки сил (возрастание экономической мощи Веймарской республики; твердая решимость Англии и США добиться франко-германского равновесия в Европе). Поэтому французские лидеры вынуждены были изменить тактику. Заняв оборонительные позиции, Франция путем разумных компромиссов стремилась удержать Германию в рамках Версальской системы и осуществлять контроль над ее внешней политикой на основе строгого соблюдения Парижских постановлений 1919 г.
Другое важное дипломатическое средство поддержания «должного европейского порядка» правительственные круги Третьей республики видели в укреплении профранцузского блока восточноевропейских государств — Малой Антанты и Польши. Уделяя особое внимание своим «тыловым союзам», Франция в двадцатые годы подписала с подопечными странами целый ряд договоров о дружбе и сотрудничестве: с Чехословакией (1924), Румынией (1926), Королевством сербов, хорватов и словенцев (1927), инициировала заключение союзного договора между Польшей и Румынией (1926) Однако и на этом фронте Франция столкнулась с серьезным противодействием со стороны Англии, пытавшейся «преобразовать» Малую Антанту в объединение балканских государств под своим покровительством, а также Италии, заключившей, как уже говорилось выше, соглашения с восточноевропейскими странами с явно антифранцузским подтекстом.
И, наконец, третье направление внешнеполитической деятельности Французской республики, получившее наибольший общественный резонанс, было связано с качественно новой формой организации международных отношений, названной «открытой (с.138) дипломатией», или «дипломатией конференций». Это означало признание Францией необходимости усиления роли Лиги Наций, широкого использования ее миротворческих возможностей, а также проведения под ее эгидой международных конференций по решению насущных проблем европейской и мировой политики, в соответствии с вновь принятой концепцией французское правительство выступило с серией проектов, в которых излагались общие принципы обеспечения международной безопасности. Авторами этих проектов являлись два самых ярких и популярных политика Франции того времени Э. Эррио и А. Бриан.
Мари Эдуар Эррио, известный писатель и историк, был убежденным противником войны и силовых методов разрешения межгосударственных споров. Возглавив французское правительство в 1924 г., он вскоре выдвинул свой знаменитый пацифистский план, суть которого выражалась в трех международно-правовых понятиях: арбитраж – безопасность– разоружение. «Триптих Эррио» предусматривал поэтапное продвижение на пути к справедливому и демократическому миропорядку: подписание двусторонних и многосторонних арбитражных соглашений — заключение договоров о взаимопомощи — созыв всемирной конференции по разоружению. При этом подчеркивалось, что все названные акции на каждом из этапов должны проводиться при непосредственном участии и посредничестве Лиги Наций. В этой связи создатель «триптиха» отмечал: «Мы уверены, что не может быть действительного мира до тех пор, пока Франция не укрепит Лигу Наций». Таким образом, центральной идеей «формулы Эррио» был отказ от войны как метода урегулирования международных проблем, решение их средствами арбитража. Арбитраж, по логике французского премьера, порождал безопасность, что в свою очередь создавало возможность для разоружения. Пацифистские принципы, изложенные Э. Эррио, вне всякого сомнения, можно оценить как большой позитивный вклад в теорию и практику межгосударственных отношений. На этих принципах впоследствии строились многие миротворческие программы и разрабатывались конструктивные Решения по оздоровлению международной обстановки. Что касается реального политического содержания «логической схемы» Эррио, то в условиях 1920-х гг. оно заключалось в сохранении и защите Версальской системы при главенствующей роли Франции, осуществляемой через Лигу Наций и посредством «дипломатии конференций».
«Триада Эррио» легла в основу предложения французского правительства заключить широкое межгосударственное соглашение «О мирном урегулировании международных конфликтов». Это предложение обсуждалось на V сессии Ассамблеи Лиги Наций. (с.139)
2 октября 1924 г. представители государств — членов Лиги единогласно и с огромным воодушевлением одобрили текст соглашения, получившего название «Женевского протокола». Протокол констатировал, что «наступательная война является межгосударственным преступлением». Далее пространно излагалась «формула Эррио», предлагавшаяся в качестве базиса международно-правовых отношений в Европе. К слабым сторонам принятого документа относились расплывчатость и невразумительность в определении «наступательной» и «оборонительной» войны, системы санкций в отношении к государству-агрессору, параметров ограничения вооружений и разоружения. Предусматривалась поистине головоломная процедура официального подписания Протокола, в чем проявились скрытые за всеобщей эйфорией глубокие противоречия великих держав. Дело в том, что он мог вступить в силу лишь после принятия решения о сокращении вооружений на специальной конференции. Эта конференция должна была открыться при условии ратификации Женевского протокола большинством постоянных членов Совета и другими членами Ассамблеи Лиги Наций. В противном случае, в соответствии со статьей 21-й, Протокол автоматически объявлялся аннулированным.
Первыми категорически отвергли Женевский протокол британские консерваторы, сменившие у власти лейбористское правительство Р. Макдональда, благосклонно относившегося к французскому предложению. Консервативный кабинет С. Болдуина выступил против принципа обязательного арбитража, коллективных санкций и региональных соглашений, т.е. основных постулатов «триптиха Эррио», не желая содействовать укреплению европейских позиций Франции и нарушению в ее пользу франко-германского равновесия в Европе. Один из высокопоставленных дипломатов разъяснил причины негативного отношения Великобритании к Женевским постановлениям: «Протокол, имевший целью принятие срочных мер против агрессии, поставил бы английские вооруженные силы в распоряжение «генерального штаба» Лиги Наций. Это вполне соответствовало французской концепции задач Лиги и французским военным планам противодействия германской опасности, но это серьезно бы стеснило свободу действий Англии». Два других постоянных члена Совета Лиги Наций Италия и Япония вскоре также отказались присоединиться к Женевскому протоколу, посчитав невыгодным связывать себя обязательствами по неприменению наступательных действий. В результате соглашение, одобренное в Женеве, было ратифицировано только во Франции и тем самым приобрело форму декларации о ее благих намерениях. Как саркастически отмечала известная французская журналистка Ж. Табуи: «Коктейль «Лига Наций» (с.140), напиток «Протокол» и оранжад «Арбитраж» остались одним из немногих последствий принятого с помпой Женевского протокола».
Скоропостижная кончина Протокола лишний раз свидетельствовала, насколько различными были подходы ведущих держав проблемам развития международных отношений в Европе. Соображения национальной безопасности взяли верх над интересами безопасности коллективной, хотя уже тогда многие понимали, что обеспечение первой невозможно без организации второй.
Программа стабилизации международной обстановки в Европе, предложенная Англией, основывалась на традиционных принципах баланса сил. Пацифистские ее начала проявились в том, что положение о взаимном франко-германском уравновешивании сочеталось с тезисом о примирении Франции с Германией путем компромиссного изменения «диктаторских» условий Версальского договора в пользу Веймарской республики, взамен чего республика Французская получала твердые гарантии неизменности своих восточных границ и зашиты от посягательств германских реваншистов. Другим программным нововведением стало провозглашение британским правительством (как лейбористским, так и консервативным) искренней приверженности к открытым, демократическим переговорам и «дипломатии конференций».
В наиболее четкой и доходчивой форме английский вариант европейской системы безопасности был изложен в секретной памятной записке «Политика Великобритании в связи с положением в Европе», составленной в феврале 1925 г. министром иностранных дел Остином Чемберленом. В преамбуле своей записки О. Чемберлен разделил европейские государства на «три лагеря»: победителей, побежденных и Советский Союз. Далее доказывалась теорема о том, что если между первыми двумя группами сотрудничество «вполне возможно», то СССР являлся деструктивным фактором и поэтому необходимо «определять политику безопасности не совместно, а вопреки России и даже, пожалуй, из-за России». Вычеркнув Советский Союз из проектируемой системы европейской безопасности, министр поведал о своем видении урегулирования германской проблемы. Он поддержал инициативу правительства Германии (инспирированную британской дипломатией) о заключении многостороннего договора, гарантировавшего «территориальный статус-кво на Рейне», а также высказался за принятие Веймарской республики в Лигу Наций. Уникальность и известная виртуозность этого плана заключалась в том, что при его осуществлении могли быть решены сразу три задачи: интегрировать Германию в сообщество западноевропейских государств и в Версальскую систему как равноправного ее участника; (с.141) не допустить сближения Веймарской республики с большевистской Россией; успокоить Францию относительно ее восточных границ и угрозы со стороны германского реваншизма. Успешная реализация намеченных целей, по мнению английских политиков, создавала все необходимые условия для поддержания стабильного межгосударственного порядка в Европе.
Новая британская программа стала главным предметом обсуждения на международной конференции, проходившей в швей царском курортном городе Локарно с 5 по 16 октября 1925 г. В ней приняли участие делегации семи европейских стран: Англии Франции, Германии, Бельгии, Италии, Польши и Чехословакии. Назвав себя горячим сторонником демократических и равноправных переговоров, Чемберлен предложил проводить заседания конференции без избрания ее председателя де-юре и, получив единодушное одобрение, стал руководить ее работой де-факто. По инициативе английского министра в договорный процесс была внедрена и еще одна новаторская идея — неформальные собеседования глав делегаций за чаем и во время прогулок по Женевскому озеру (ранняя предтеча современных «встреч в верхах без галстуков»). За всей этой «дипломатической идиллией» скрывались острые разногласия и ожесточенная борьба мнений.
В холе развернувшейся дискуссии выяснилось, что Франции, выступавшей за сохранение и упрочение Версальского статус-кво, противостоял сплоченный англо-германский блок. Формально Англия и Германия не возражали против укрепления послевоенной международной системы, но по существу обе державы, хотя и по разным причинам, стремились ее модернизировать на основе расширения прав Веймарской республики и смягчения «антигерманских» постановлений 1919 г. Усилив Германию и, как следствие, ослабив Францию, Великобритания стремилась создать благоприятный для нее европейский баланс сил, исключив возможность континентальной гегемонии какой-либо из великих держав. В этой связи О. Чемберлен выступил с декларацией, которую в Париже восприняли как откровенно антифранцузскую: «Мы вели все наши величайшие войны для того, чтобы помешать той или иной крупнейшей державе господствовать в Европе». Германское правительство с большим пониманием и с не меньшим воодушевлением отнеслось к внешнеполитическим инициативам Англии, поскольку они никак не соответствовали целям Французской республики и полностью совпадали с интересами Германии. Такова была первопричина «локарнского конфликта» между Францией и ее оппонентами. Возглавлявший французскую делегацию министр иностранных дел А. Бриан настаивал на подписании договоров о гарантиях не только западных (с Францией и (с.142) Бельгией), но и восточных границ Германии (с Польшей и Чехословакией). Руководитель германского внешнеполитического ведомства Г. Штреземан при молчаливой поддержке англичан наотрез отказался даже рассматривать это предложение, назвав упомянутые Брианом границы «гротесковыми». Таким образом, первые на столь представительном форуме Германия заявила о том что будет бороться за пересмотр территориальных положений Версальского договора. Позитивно-нейтральная позиция Англии объяснялась как общим подходом к проблеме франко-германского равновесия в Европе, так и ее негативным отношением к профранцузским «тыловым союзам». Показательны в этом отношении умозаключения О. Чемберлена в уже упоминавшейся памятной записке, где он без какого-либо намека на осуждение констатировал: «Можно с уверенностью утверждать, что, как только Германия соберется с силами, в ней возникнет наступательное движение за исправление двух наиболее оскорбительных для всякого немца статей, предусматривающих создание Польского коридора и раздел Силезии». Уступив в вопросе о восточной границе Германии, Бриан потребовал предоставить Франции безоговорочное право на ввод войск в демилитаризованную Рейнскую зону в случае германо-польской войны. И вновь последовал отказ, правда, в более гибкой форме. Чемберлен и Штреземан порекомендовали французскому министру передать его требование на рассмотрение Совета Лиги Наций, т.е. фактически похоронили идею, так как узаконенный в Лиге Наций принцип единогласного принятия решений не оставлял Франции никаких шансов на успех. В интеллектуальном противоборстве с английской и германской делегациями Бриан использовал различные доводы вплоть до угрозы отказа Франции от участия в «пакте безопасности». Твердость и решительность французского министра не принесла его стране особых политических дивидендов, но в сочетании с Дипломатической лояльностью Чемберлена и Штреземана она позволила достичь компромисса, что отразилось в итоговых постановлениях конференции.
В Локарно были парафированы (т.е. подписаны инициалами специально уполномоченных лиц) девять документов, главным из которых являлся Рейнский гарантийный пакт, вступивший в силу с декабря 1925 г. В содержании пакта и сопутствовавших ему соглашений можно выделить следующие основные позиции.
1) Участники Локарнского «договора безопасности» — Англия, Франция, Германия, Бельгия и Италия — взяли на себя обязательно гарантировать «индивидуально и коллективно» сохранение территориального статус-кво: неприкосновенность франко-германской и германо-бельгийской границ, как они установлены по (с.143) Версальскому мирному договору, а также соблюдение его положений относительно демилитаризации Рейнской области. Главными гарантами нерушимости западных границ Веймарской республики выступали Англия и Италия. Франция, Бельгия и Германия обязались не предпринимать нападения и не прибегать к войне друг против друга. Спорные вопросы подлежали урегулированию в соответствии с арбитражными соглашениями, подписанными одновременно с Рейнским гарантийным пактом. В случае несоблюдения какой-либо из держав принятых обязательств остальные участники Пакта предоставляли необходимую помощь той стороне, против которой будет направлен «неспровоцированный акт агрессии».
2) Что касается восточных границ Германии, то, отказавшись от заключения гарантийных договоров с Польшей и Чехословакией, она подписала с ними лишь арбитражные соглашения о процедуре урегулирования спорных вопросов. Франция в какой-то мере демонстративно парафировала с восточноевропейскими государствами договоры о взаимопомощи. Однако их значимость существенно снижалась тем, что совместные действия против агрессора ставились в зависимость от решений Лиги наций, т.е. фактически от позиции Англии, не связанной никакими обязательствами с Польшей и Чехословакией.
3) По настоянию Германии в отдельном документе фиксировалось такое толкование статьи 16-й Устава Лиги наций, согласно которому каждый ее член должен участвовать в санкциях «в той мере, в какой это совместимо с его военным и географическим положением». При всей сложности формулировки смысл дипломатической инициативы Штреземана был очевиден: готовясь вступить в Лигу наций, Германия заранее обеспечивала себе свободу маневра и полную самостоятельность в решении вопроса об участии в коллективных санкциях.
По своим последствиям и значению Локарнский форум явился наиболее важным событием в истории межвоенных международных отношений после Парижской мирной конференции 1919 г.
Во-первых. Принятые в Локарно постановления не только отразили, но и в известном смысле определили новые тенденции в европейской политике и в расстановке сил на континенте, обозначенные еще в плане Дауэса. Но если репарационная программа затрагивала экономический аспект международной обстановки в Европе, то Локарнская конференция — политический и правовой. Поэтому в исторической литературе последнюю часто называют «политической надстройкой» над первой. Как и план Дауэса, договоры, заключенные в Локарно, внесли существенные изменения в конфигурацию силового треугольника Англия – Франция – Германия. (с.144)
Прежде всего Локарнская конференция знаменовала крупный дипломатический успех Великобритании, так как на ней был принят английский вариант системы континентальной безопасности, а Англия стала основным ее гарантом, т.е. по сути дела суперарбитром Европы. Немаловажное значение имело и то обстоятельство, что британское правительство реализовывало свой план под флагом пацифизма, находя сочувственный отклик у европейской и мировой общественности. Не случайно один из инициаторов локарнского процесса министр иностранных дел Англии О. Чемберлен в 1925 г. был удостоен Нобелевской премии мира (не менее символично, что он разделил ее с автором репарационной программы Ч. Дауэсом, ставшим в этом году вице-президентом Соединенных Штатов). Вдохновленный столь высокой оценкой своих трудов на дипломатической ниве, Чемберлен поставил задачу «распространить Локарно» и на другие регионы Европы и укрепить тем самым европейский порядок. Иными словами, английское правительство стремилось заменить «французскую систему» военно-политических союзов, закреплявшую раскол Европы и обеспечивавшую лидерство Франции на континенте, новой системой взаимных гарантий границ и арбитража, призванной консолидировать западный мир под эгидой Англии. В 1926–1927 гг. были предприняты попытки создания «Балканского Локарно» (Румыния, Югославия, Греция, Болгария, Венгрия), «Прибалтийского Локарно» (Польша, Финляндия, Литва, Латвия. Эстония), «Восточного Локарно» (Германия, Польша, прибалтийские республики), «Среднеевропейского Локарно» (Чехословакия, Румыния, Югославия, Польша, Венгрия, Австрия). Осуществить удалось лишь последний проект, участники которого согласились на процедуры мирного урегулирования споров. Относительная неудача Англии объяснялась не только серьезными разногласиями между малыми европейскими странами, но и англо-французским соперничеством. Тем не менее итоги работы Локарнской конференции свидетельствовали об упрочении международного положения Великобритании, подтвердившей свое реноме политического лидера Европы.
Для Франции результаты дипломатической борьбы в Локарно оказались малоутешительными. В стратегическом плане главные потери Французской республики состояли в том, что она добилась сохранения Версальского статус-кво за счет ослабления собственных позиций, отказа от главенствующей роли в решении европейских проблем. Локарнские постановления нанесли ощутимый удар сразу по двум основополагающим принципам континентальной политики Франции: осуществление полного контроля над побежденной и ослабленной Германией и усиление профранцузской (с.145) группировки восточноевропейских государств. Что касается первого принципа, то контроль, согласно решениям конференции «преобразовывался» во взаимные гарантии с признанием равноправия сторон. В Локарно Франции противостояла хотя и побежденная, но уже не «ослабленная» Германия, опиравшаяся на мощную поддержку Великобритании. Подписав Рейнский гарантийный пакт, французское правительство лишалось права оказывать силовое давление на Веймарскую республику и было обязано мирно урегулировать возникавшие конфликты при посредничестве все той же Англии. Во многом терял свою обоснованность и второй принцип в связи с отказом Германии гарантировать границы с Польшей и Чехословакией, а также активностью Англии в реализации «локарнского договорного процесса». Отсюда два вынужденных и крайне важных изменения во внешней политике Франции, начало которым положила Локарнская конференция: выдвижение на первый план идеи тесного англо-французского сотрудничества, согласованности выступлений ведущих держав-победительниц на международной арене (речь пока не шла о каком-либо подчинении внешнеполитическим установкам Великобритании, но при сложившемся соотношении сил наиболее логичной представлялась именно эта перспектива); переход к такти франко-германского примирения на базе определенных уступок Германии. Новый подход к германской проблеме проявился уже в сентябре 1926 г., когда по инициативе французского правительства в швейцарском городе Туари близ Женевы прошли секретные переговоры министров иностранных дел А. Бриана и Г. Штреземана. На этих переговорах обсуждались вопросы расширения экономических и финансовых связей между двумя странами, о досрочном выводе оккупационных войск из Рейнской зоны и восстановлении полного германского контроля над Рейном, о выкупе Германией Саарских угольных копей за 300 млн. марок, об «исправлении» в ее пользу германо-бельгийской границы (возвращение Эйпена и Мальмеди) и др. Иначе говоря, впервые после подписания Версальского договора французские официальные лица (пока в тайне от общественности) фактически дали согласие на пересмотр некоторых из его положений. Сведения о «свидании в Туари» просочились в печать, что вызвало взрыв возмущения в Национальном собрании Франции, большинство депутатов которого выступало против каких-либо заигрываний с германскими реваншистами. Как бы там ни было, сам факт проведения сепаратных переговоров с Германией подтверждал неблагоприятный для Французской республики исход Локарнской конференции.
Если в Париже давали пессимистическую оценку тому, что произошло в Локарно, то в Берлине говорили о дипломатической (с.146) победе Германии. И на то были свои основания. Уже через семь лет после поражения в мировой войне Германия совместно и на равных с державами-победительницами решала важнейшие проблемы международной жизни. Более того, на самой конференции германский министр иностранных дел Штреземан в спорах со своим французским коллегой вел себя так, что, по сообщениям журналистов, порой становилось непонятно, кто же в действительности победил в 1918 г. Один из главных итогов работы Локарнского форума состоял в том, что его постановления полностью соответствовали тем внешнеполитическим целям Веймарской республики, которые она могла осуществить в середине-второй половине 1920-х гг. Являясь логическим продолжением плана Дауэса, укрепившего экономические позиции Германии, конференция в Локарно содействовала усилению ее политических и международных позиций.
Большую роль в реализации этих целей сыграл Густав Штреземан, бессменно возглавлявший германское министерство иностранных дел с 1923 по 1929 г. Гибкий и проницательный политик, которому, по словам Ж. Табуи, была присуща «своего рода дипломатическая гениальность», Г. Штреземан хорошо понимал, что восстановление довоенного положения Германии в Европе возможно только с помощью умеренных требований. Его «умеренная политика» заключалась в том, чтобы, используя дипломатические средства, провести ревизию Версальского договора. Он готов был заключать международные соглашения на основе существовавшего соотношения сил для того, чтобы это соотношение изменить в пользу Германии. Характеризуя взгляды германского министра и применявшиеся им методы, Э. Эррио так описывал их встречу в августе 1924 г.: «Я говорил со Штреземаном, и в течение четверти часа он трижды мне солгал. Он мечтал об одном — после короткой передышки отыграться, восстановить первенство "великой Германии"». Для того чтобы эту мечту претворить в жизнь, Штреземан особое внимание уделял двум дипломатическим средствам: использованию англо-французских противоречий и советского фактора. По существу предлагался германский вариант политики баланса сил, который весьма эффективно применяло правительство Веймарской республики. Два рычага давления — Англии на Францию и угрозы германо-советского сближения на обе западные державы вместе взятые — позволяли Германии рассчитывать на все новые и все большие уступки со стороны победителей. Расчет оказался верным, что и подтвердил ход дальнейших событий, во многом предопределенный в Локарно. (с.147)
В сентябре 1926 г. Германия вступила в Лигу Наций, сразу же получив место постоянного члена Совета. Это означало, что она официально признавалась великой мировой державой и одним из главных гарантов Версальской системы. Столь резкие перемены в международном положении Германии вызвали скандал в самой Лиге наций. Польша, недовольная решениями Локарнской конференции, отказавшейся гарантировать ее западные границы, в качестве компенсации потребовала предоставления и ей постоянного места в Совете. В ответ Германия, уповая на поддержку Англии, заявила, что возьмет свое заявление о вступлении в Лигу Наций обратно, если она удовлетворит требование польского правительства. К дискуссии подключился Бриан, пригрозивший, что в случае отказа Польше он уйдет в отставку и с Локарнской политикой будет покончено. Ситуация казалась тупиковой, но выход был найден благодаря огромному процедурному опыту английских дипломатов. Принятое решение могло бы считаться смехотворным, если бы оно не содержалось в специальной резолюции Совета Лиги Наций: Германии предоставлялось постоянное место, а Польша получала вновь изобретенный статус «полупостоянного члена», т.е. оставалась членом непостоянным, но постоянно избиралась в Совет. После завершения этих увлекательных дебатов выяснилось, что Лигой наций фактически стал управлять триумвират в составе О. Чемберлена, А. Бриана и Г. Штреземана, который в прессе назвали «локарнской камарильей». Присоединение Германии к Англии и Франции — державам, определявшим политику Лиги, явилось самым ярким примером, своего рода кульминацией урегулирования германской проблемы, предложенного Великобританией и одобренного на конференции а Локарно. Этот курс по вполне объяснимым причинам был продолжен Советом Лиги Наций, который вскоре принял постановления о прекращении деятельности межсоюзнической комиссии по военному контролю над Германией (декабрь 1926 г.), о выводе в течение трех месяцев французских войск из Саарской области (март 1927 г.) и др.
Таким образом, первым по важности итогом Локарнской конференции и связанных с ней международных процессов стала существенная перегруппировка сил на европейском континенте в пользу Англии и Германии при ослаблении позиций Французской республики.
Во-вторых. Роль Локарно в развитии послевоенной международной системы нельзя оценивать однозначно и безальтернативно.
С одной стороны, постановления Локарнской конференции были направлены на сохранение европейского статус-кво и свелись, по выражению современников, к «переписыванию Версальского (с.148) договора». Более того, зафиксированные в Рейнском пакте и других соглашениях принципы гарантий западноевропейских границ
обязательного арбитража открывали широкие возможности для модификации Версальской системы в сторону ее большей устойчивости. Многие восприняли это как решающий шаг на пути к европейскому миру и спокойствию. Отсюда небывалый энтузиазм пацифистски настроенной общественности и шумная пропаганда деятельности «локарнских миротворцев» (от присуждения международных премий и наград до распевания модной французской песенки «Локарно... Локарно... Все прекрасно!»).
С другой стороны, достигнутый на локарнской конференции компромисс не мог стать основой долговременной стабилизации международной обстановки в Европе. Главная причина была уже названа: юридически оформленное в Локарно новое соотношение сил существенным образом отличалось от того, на котором базировались постановления Парижской конференции 1919 г. Несоответствие «силового базиса» правовой надстройке предвещало разрушение всей послевоенной договорной системы. К тому же уже в 1925 г. «локарнский мирный процесс» понимался западными державами и Германией по-разному. Англия и Франция видели в нем средство укрепления, а Германия — подрыв Версальского миропорядка. О. Чемберлен и А. Бриан (первый — открыто, а второй — осторожно и с оглядкой) призывали к уступкам Германии и частичному пересмотру Версальского договора, дабы сохранить незыблемыми устои самой международной системы. Г. Штреземан по-своему интерпретировал задачи и цели конференции: «Я предвижу в Локарнском пакте получение Рейнской области и возможность возвращения немецких территорий на Востоке». Чуть позже он кратко резюмировал: «В Локарно был взорван краеугольный камень всей Версальской системы». Добившись международных гарантий границ на западе и не допустив того же в отношении своих восточных границ, Германия наносила серьезный удар по целостности послевоенного межгосударственного порядка. Разный статус германских границ определял и различную степень безопасности стран Западной и Восточной Европы. Тем самым нарушались основополагающие принципы всеобщей коллективной безопасности, заложенные в Уставе Лиги Наций и выражавшие суть Версальской модели международных Отношений. Эту же мысль в аллегорической форме выразил министр иностранных дел Польши А. Скшиньский: «Договор на Западе без гарантий на Востоке подобен дому с прекрасными гобеленами, хозяева которого заботятся лишь о них, подвергая все вещи в соседних комнатах опасности пожара». (с.149)
«Антиверсальские» итоги Локарнского форума проявились также и в том, что усилившая свои позиции Германия стала все настойчивее требовать ревизии всего спектра Парижских постановлений. Уже в Локарно Штреземан поставил вопрос об увеличении германской армии и добавил, обращаясь к Бриану: «я не представляю, что ваши солдаты могут еще делать в оккупированной Рейнской зоне. Я не вижу причин для их пребывания там, поскольку им больше не нужно защищать безопасность Франции». Французский министр иностранных дел, как вспоминал впоследствии его немецкий коллега, чуть не упал с кресла, но затем, выйдя из шокового состояния, произнес: «С точки зрения господина Штреземана, по-видимому, и весь Версальский договор может с таким же успехом перестать существовать».
Все вышесказанное позволяет сделать вывод о том, что решения Локарнской конференции, в тактическом плане содействовавшие сохранению и упрочению послевоенной международной системы, стратегически вступали с ней в противоречие, что могло привести (и в конце концов привело) к ее ослаблению и краху.
В-третьих. Еще одной важной характеристикой процесса, начавшегося в Локарно, стала его вполне определенная антисоветская направленность. Инициатор созыва конференции О. Чемберлен, предложивший план создания безопасной Европы «без России и против России», рассматривал локарнский договорный комплекс как своего рода новый «Священный союз» в борьбе с большевизмом. Центральное место в английском плане отводилось Германии как «бастиону западных цивилизаций». В этом контексте становится более понятной поддержка Англией германского требования оставить открытым вопрос о границах с Польшей и Чехословакией. Такой подход объяснялся не чем иным, как желанием направить реваншистские устремления на восток. В известном смысле в Локарно были заложены основы той политики западных демократий в отношении Германии, которая в 1930-е гг. получила название «политики умиротворения». Примечательно, что сям термин «умиротворение» («appeasement») появился в 1925 г., будучи впервые применен одним из ведущих британских политиков лордом О. Дж. Бальфуром в связи с его оценкой локарнских соглашений.
Вместе с тем не следует преувеличивать значимость антисоветской составляющей локарнской договорной системы. Попытки О. Чемберлена организовать нечто похожее на единый антисоветский фронт не встретили должного понимания ни у Франции, ни у Германии. Французские руководители (Э. Эррио и А. Бриан) выступали за нормализацию франко-советских отношении и даже за «сближение с Россией», стремясь упрочить свои «тыловые (с.150) союзы» в Европе. Германское правительство не хотело терять «советский козырь» в дипломатической игре с Англией и Францией. Поэтому представители Германии в Локарно не дали безоговорочного согласия на участие в возможных акциях против СССР, что отразилось в германской ноте относительно статьи 16-й Устава Лиги наций, прилагавшейся к Заключительному акту конференции. Германия намеревалась сохранить «свободу рук» и благоприятный для нее баланс сил между Англией, Францией и Советским Союзом. Г. Штреземан прокомментировал эту внешнеполитическую установку четко и ясно: «Мы не можем сделаться континентальной шпагой Англии и точно так же не можем позволить себе германо-русский союз».
Говоря о значении принятых в Локарно решений, позволительно прийти к следующему общему заключению: являясь важнейшей вехой в развитии международных отношений в «эру пацифизма», Локарнская конференция способствовала сохранению мира в Европе, но это был мир противоречивый и конфликтный, что дает возможность охарактеризовать его как кратковременное перемирие.
В пацифистских планах и дискуссиях двадцатых годов наряду с вопросами европейской безопасности большое внимание уделялось проблемам сокращения вооружений и разоружения. Актуальность разоруженческих проблем определялась тем, что, несмотря на торжественные декларации (Устав Лиги Наций) и заключенные ранее соглашения («договор пяти держав»), гонку вооружений приостановить не удалось. В сравнении с 1913 г. к концу 1920-х гг. количество крупных кораблей трех ведущих военно-морских держав (Англии, США и Японии) увеличилось со 101 до 142, или на 40%; численность сухопутных армий пяти великих держав (без США и СССР) возросла с 1,9 до 2,3 млн. человек, или на 20%; продолжалась разработка новых видов оружия массового уничтожения — химического и бактериологического. Главная преграда на пути сокращения вооружений состояла в том, что в условиях обострения межгосударственных противоречий реальное разоружение считалось несовместимым с интересами национальной безопасности. Поэтому в программах по ограничению средств ведения войны главенствовал подход, направленный на получение односторонних преимуществ в обеспечении безопасности данной страны в ущерб безопасности другой. Так, Англия активно выступала за сокращение «видимых» вооружений, т.е. крупных сухопутных армий (что подрывало военные позиции Франции). Французское правительство в свою очередь предлагало ограничить лишь кадровый состав вооруженных сил, но значительно уменьшить надводный военно-морской флот (что вызывало (с.151) вполне понятное раздражение в Великобритании). Соединенные Штаты добивались распространения положений «договора пяти держав» на все классы военных кораблей (что узаконило бы полное равенство их военно-морских сил с британскими). Правительство Веймарской республики, включившееся в дебаты, выдвинуло самый простой и одновременно наиболее хитроумный плана либо западные державы и Япония разоружаются до уровня Германии, либо Германия получает право на довооружение.
Эти разногласия отразились в жарких и длительных дискуссиях на заседаниях Подготовительной комиссии к Всеобщей конференции по разоружению, созванной в соответствии с решением Совета Лиги наций в декабре 1925 г. (сама конференция открылась в 1932 г.). В работе Комиссии, продолжавшейся пять лет, приняли участие представители 21 государства. Самым ярким событием стало обсуждение советского предложения (текста Декларации и Конвенции) о «полном и всеобщем разоружении», внесенного на рассмотрение IV и V сессии Подготовительной комиссии в ноябре 1927 и в марте 1928 г. Проект СССР, рассчитанный на 4 года, предусматривал роспуск вооруженных сил всех государств, уничтожение средств ведения войны, отмену обязательной воинской службы, ликвидацию военной промышленности, упразднение генеральных штабов и министерств обороны, установление строгого международного контроля над разоружением. Западная пресса назвала этот проект «большевистской пропагандой», а участники прений единодушно отвергли его как «нереалистичный». Тогда советская делегация на VI сессии в апреле 1929 г. предложила план «прогрессивно-пропорционального сокращения вооружений», согласно которому страны, имевшие вооруженные силы численностью более 200 тыс. человек, сокращали их на 1/2, от 40 до 200 тыс. — на 1/3, менее 40 тыс. — на 1/4. Обсуждение нового проекта, объявленного на Западе «маловразумительным», было отложено на неопределенный срок, после чего к нему больше не возвращались.
Отклонив предложения Советского Союза, западные страны в спорах и столкновениях пытались согласовать свои несогласуемые планы по ограничению вооружений. Только в декабре 1930 г. был достигнут компромисс, когда Подготовительная комиссия одобрила Проект конвенции о разоружении. В документе, состоявшем из 6 частей и 60 статей, содержались положения о предельных сроках военной службы и максимальных размерах личного состава вооруженных сил; о частичном сокращении «военных материалов» (с весьма существенными исключениями в отношении танков, тяжелой артиллерии и других видов вооружений); об уменьшении оборонных расходов (в крайне неопределенной форме); о порядке обмена военной информацией; о (с.152) применении химического и бактериологического оружия (без запрета на его производство в мирное время); о контроле над разоружением (статьи этого раздела по существу не имели какого-либо определенного смысла, так как «вопросы гласности и контроля» ставились в прямую зависимость от реального хода сокращения вооружений). Итоговое решение Комиссии, несмотря на всю его противоречивость и непоследовательность, можно было бы оценить положительно, если бы не 49 оговорок к тексту, что превращало Проект конвенции в основу дискуссии не о разоружении, а об отказе от разоружения.
Хотя обсуждение общих проблем ограничения гонки вооружений не привело к серьезным позитивным результатам, некоторые конкретные вопросы в этой сфере были разрешены достаточно успешно.
В июне 1925 г. представители 37 государств подписали Женевский протокол о запрещении применения на войне удушливых, ядовитых и других подобных газов и бактериологических средств. Этот международный договор вступил в силу в феврале 1928 г. и действует до настоящего времени.
Существенный прогресс был достигнут на переговорах по сокращению морских вооружений. Правда, первая попытка договориться завершилась полным провалом. В 1927 г. президент США К. Кулидж без соответствующей дипломатической подготовки предложил участникам «договора пяти держав» провести в Женеве конференцию по военно-морским вопросам. На этой конференции предполагалось установить новые потолки суммарного тоннажа и пропорциональное соотношение для крейсеров, эсминцев и подводных лодок, т.е. тех классов военных кораблей, которые не были охвачены Вашингтонским соглашением. Франция и Италия отклонили приглашение американского президента, издевательски сославшись на чрезвычайную занятость разработкой программы разоружения в рамках Лиги наций. На самой Женевской конференции развернулась бескомпромиссная борьба между Англией и Соединенными Штатами. Английская делегация потребовала сокращения прежде всего тяжелых крейсеров, 8 строительстве которых были особенно заинтересованы США, испытывавшие недостаток в военно-морских базах и поэтому нуждавшиеся в кораблях, способных возить с собой большие запасы топлива. В свою очередь американские представители настаивали на ограничении числа легких крейсеров — основного класса судов британского военного флота. 45-дневные дебаты закончились торжественным закрытием конференции, которая так и не приняла никаких решений. (с.153)
Вторая попытка прийти к согласию оказалась более удачной. В январе 1930 г. открылась Лондонская морская конференция Франция и Италия, приславшие на этот раз свои делегации для участия в переговорах, вновь выступили в роли возмутителей спокойствия. Италия выдвинула требование полного уравнения своего флота с французским. Франция отвергла итальянские притязания. В результате ни та, ни другая не взяли на себя обязательств по сокращению морских вооружений. Три ведущие военно-морские державы — Англия, США и Япония — 22 апреля 1930 г. подписали новый Морской договор. Он устанавливал следующий суммарный тоннаж в категориях крейсеров, эсминцев и подводных лодок: для Англии — 541,7, США — 526,2 и Япония 367,05 тыс. тонн. При относительном равенстве военно-морских сил англосаксонских держав Япония получала право увеличить свой флот в сравнении с флотами Англии и США до 60% по тяжелым крейсерам, 70% по легким крейсерам и эсминцам и 100% по подводным лодкам. Такое решение в той или иной степени удовлетворяло все заключившие договор государства. Япония добилась правового признания своей возросшей военно-морской мощи. Администрация США считала себя победителем, так как смогла формально узаконить паритет в морских вооружениях с Англией. Великобритании удалось реализовать свои цели в тех положениях договора, которые ограничивали строительство тяжелых крейсеров — приоритетного для США и Японии класса военных кораблей. В целом «Лондонский компромисс» знаменовал собой победу умеренных и либеральных сил: существенно (в 1,5 раза) сокращались морские вооружения, четко определялись ограничительные пределы военно-морского соперничества, впервые осуществлялась комплексная программа, охватывавшая все категории военных судов. Вместе с тем следует отметить и очевидные недостатки принятых постановлений: отказ Франции и Италии участвовать в процессе «морского разоружения», отсутствие в соглашении упоминаний о качественных параметрах военно-морского флота (скорость дальнобойность корабельной артиллерии и др.). Тем не менее, Лондонский договор стал заметным шагом вперед на пути ограничения гонки морских вооружений. Оставалось только надеяться, что зафиксированные в нем нормы и пропорции будут строго соблюдаться.
В решении проблем международной безопасности и сотрудничества важное место отводилось Лиге наций. В 1920-е гг. наиболее плодотворной была ее деятельность в гуманитарной и социальной сфере. Широкую известность и вполне заслуженны» авторитет снискали себе такие автономные ведомства и учреждения Лиги Наций, как Международная организация труда, (с.154) Международная организация здравоохранения, Комитет по контролю за торговлей опиумом и опасными лекарствами. Большое влияние на развитие пацифистского движения оказывал Комитет интеллектуального сотрудничества («Лига умов» — прообраз будущей ЮНЕСКО), в который входили видные ученые: А. Бергсон, А. Эйнштейн, М. Склодовская-Кюри и др. Комитет содействовал укреплению связей между деятелями науки, образования и культуры, выступал с программными заявлениями по вопросам обеспечения мира и разоружения.
Что касается главной задачи, определенной в Уставе Лиге Наций как «зашита территориальной целостности, независимости и безопасности государств», то ее реализация не заслужила сколь-либо высокой оценки. Прежде всего это проявилось а крайне малой эффективности урегулирования территориальных и территориально-политических споров и конфликтов. Как и в начальный период своего существования, так и в 1920-е гг. Лига Наций применяла три основных вида арбитража: разрешение спорных проблем в пользу сильного — той или иной великой державы, либо страны, которую эта держава поддерживала; полный отказ от посреднических услуг; письменные или устные увещевания конфликтующих сторон.
Самым ярким примером первого варианта урегулирования стало рассмотрение англо-турецкого конфликта по вопросу о территориальной принадлежности богатого нефтью Мосульского округа, входившего до мировой войны в состав Османской империи. В 1918 г. Англия оккупировала Мосул, позже присоединив его к своей подмандатной территории — Ираку. Протесты Турции, направленные в адрес Совета Лиги Наций, обсуждались на его заседаниях в 1924 г. в Брюсселе. В результате в качестве ирако-турецкой границы была установлена так называемая «Брюссельская линия», что оставляло район Мосула в пределах Ирака. В декабре 1926 г. Совет Лиги своей специальной резолюцией окончательно утвердил новую границу и тем самым решил Мосульский конфликт п пользу Англии.
Второй метод «активно применялся» в отношении американского и азиатского регионов. Причем если латиноамериканским государствам отказ от посредничества в урегулировании их территориальных споров объяснялся наличием в Уставе Лиги Наций положений о международном признании доктрины Монро, т.е. ответственности за спокойствие на континенте Соединенные Штатов, то азиатским странам обычно никакого объяснения не предлагалось. Так, Совет Лиги Наций несколько раз уклонялся от Рассмотрения жалоб Китая на силовые действия Англии и Японии, что позволило представителю пекинского правительства (с.155) Чао Шингу заявить: «Китайский народ не ощущает руки Лиги на азиатском континенте».
Наиболее распространенной формой участия Лиги Наций в разрешении конфликтных ситуаций оставались уговоры и наставления. Когда Литва в 1927 г. потребовала вмешательства международной организации в связи с тем, что в Польше, захватившей ранее Вильнюсский край, преследуется литовское меньшинство, Совет Лиги порекомендовал ей провести переговоры с польским правительством. Такое же пожелание, содержавшееся в срочной телеграмме, было адресовано Парагваю и Боливии, между которыми в 1928 г. начался военный конфликт из-за области Чако, продолжавшийся более десяти лет. Как свидетельствуют статистические данные, в двадцатые годы из 22 рассмотренных в Лиге Наций межгосударственных территориальных споров в 12 случаях она ограничилась применением «принципа увещевания».
Столь же «впечатляющими», как уже говорилось выше, оказались достижения Лиги Наций в разработке и осуществлении планов сокращения вооружений и разоружения. Несоответствие торжественных деклараций и беспрецедентных по продолжительности дискуссий с реальными мерами по созданию безопасного мира подрывало престиж этой международной организации. Известный французский писатель А. Моруа, посетивший в 1929 г. заседание Ассамблеи, по-литературному эмоционально отметил: «Лига Наций — грустное зрелище».
Кульминационной точкой в развитии пацифистского движения и пацифистской политики в 1920-е гг. стало подписание многостороннего пакта об отказе от войны как средства урегулирования международных споров. Автором этого миротворческого проекта являлся премьер-министр и министр иностранных дел Франции А. Бриан. Несмотря на «недипломатическую» внешность (французская поэтесса Анна де Ноайль дала ему такой словесный портрет: «Если бы он не был министром, я бы сказала, что это налетчик!»), Аристид Бриан по своей популярности мог считаться «политиком №1» «эры пацифизма». Блестящий оратор, политический деятель с огромным опытом (впервые стал премьером еще в 1909 г.), талантливый дипломат, Бриан выдвинул в двадцатые годы столько предложений по сохранению мира и обеспечению европейской безопасности, что с ним не могли сравниться никакие правительственные и неправительственные организации, включая Лигу Наций. За свою энергичную пацифистскую деятельность он был удостоен Нобелевской премии мира, присужденной ему в 1926 г.
Наибольшую известность приобрела внешнеполитическая инициатива Бриана, с которой он выступил в апреле 1927 г., предложив администрации США заключить двусторонний договор (с.156) о «вечной дружбе» и об объявлении войны вне закона. Первоначальный смысл этой инициативы заключался в том, что Франция с помощью пакта попыталась связать Соединенные Штаты со своей европейской политикой. Однако американское правительство отвергло идею подписания сепаратного соглашения, которая не вписывалась в изоляционистскую концепцию «свободы рук» и поддержания выгодного для США баланса сил в Европе. В ответ на обращение Бриана глава государственного департамента Фрэнк Келлог высказался в пользу многостороннего договора — «открытого для всех миролюбивых стран». Такая позиция объяснялась не только и не сколько абстрактно-пацифистскими умонастроениями в администрации США, сколько тем, что при сложившейся расстановке сил и значительном финансово-экономическом преобладании над конкурентами Соединенные Штаты могли добиться осуществления своих целей путем диктата за столом переговоров, обращение к вооруженной силе считалось излишним. Совместный франко-американский проект обсуждался в столицах мира в течение нескольких месяцев. Его окончательный вариант был готов к лету 1928 г.
27 августа 1928 г. в Париже в здании французского министерства иностранных дел представители 15 стран подписали соглашение, вошедшее в историю под названием Пакт Бриана-Келлога. Выступивший с речью А. Бриан предложил посвятить договор «памяти погибших в мировую войну». Участниками пакта стали все великие державы, включая СССР, который первым его ратифицировал. За десять предвоенных лет к пакту присоединились 63 государства. Содержание договора сводилось к двум главным положениям: осуждение и отказ от войны как метода решения международных споров и орудия национальной политики: принятие договаривавшимися сторонами обязательства разрешать конфликтные ситуации исключительно мирными средствами. По существу Пакт Бриана-Келлога представлял собой формальную Декларацию благих намерений по сохранению мира. В нем даже не упоминалась возможность применения санкций против нарушителей провозглашенных пацифистских принципов. В этой связи один из американских сенаторов назвал его «международным Поцелуем». Тем не менее Пакт имел важное морально-политическое значение: он определял международно-правовые нормы, направленные против агрессивных действий, призывал правительства всех стран к проведению политики мира, объявлял войну вне закона.
В сентябре 1929 г. на открытии юбилейной X сессии Ассамблеи Лиги Наций Бриан выступил с еще одной крупной инициативой: он изложил проект объединения европейских государств в (с.157) «федеративный союз» — проект создания «Пан-Европы». План французского премьера предусматривал экономическую интеграцию континентальных стран и их тесное политическое сотрудничество. Идея была не нова: еще в 1922 г. ее выдвинул и обосновал австрийский публицист граф Р. Куденхове-Калерги, который на следующий год опубликовал книгу под названием «Пан-Европа». Концепция «европейского объединения» предполагала поэтапное развитие: от установления «федеральных уз» до «слияния в единое государство». В 1926 г. в Вене состоялся первый Паневропейский конгресс, провозгласивший образование неправительственной организации «Паневропейский союз», почетным председателем которого стал А. Бриан. В союз входили известные политические деятели (Э. Эррио, Л. Блюм. К. Вирт), писатели (Т. и Г. Манн), ученые (А.Эйнштейн, З.Фрейд). Однако концепции паневропеизма придерживался лишь узкий круг европейских интеллектуалов и движение вскоре пошло на убыль. Идею возродил все тот же Бриан, подняв ее на официальный межгосударственный уровень.
В мае 1930 г. правительство Франции разослало во все столицы Европы «Меморандум об организации режима Федеративного европейского союза». В экономических и финансовых разделах проекта содержались положения о снижении и ликвидации таможенных пошлин, о создании общего рынка товаров и услуг и другие меры, что позволяет назвать предложенную программу прообразом современного Европейского сообщества. Бриан превозносил свой проект, доказывая, что он является эффективным средством «обеспечения мира», ликвидации социальных противоречий, предотвращения революционных конфликтов и преодоления экономических трудностей. Политический смысл французского плана заключался в том, чтобы расширить базу локарнского договорного комплекса, растворить набиравшую силу Германию в федеральной европейской системе, усилить роль Франции на континенте как инициатора и организатора объединительного процесса.
Претворить в жизнь этот радикальный проект не удалось. А. Бриан опередил свое время на три десятка лет: Европа в конце 1920-х гг. ни экономически, ни тем более политически не была готова к объединению, поскольку разъединявшие ее межгосударственные противоречия преобладали над интеграционными тенденциями. Ни одна из великих европейских держав, кроме Франции, не поддержала план организации федеративной «Пан-Европы». Англия выступила против него, не желая ослаблять свое влияние и содействовать укреплению французских позиций на континенте. Германия, формально согласившись с проектом, фактически отказалась от его реализации, поставив в качестве условия своего участия в паневропейском союзе установление (с.158) общего равенства» его членов, т.е. фактически отмену Версальского договора. Итальянское правительство отвергло идеи Меморандума по причине полного несоответствия лозунгов создания «Пан-Европы» и воссоздания «Великой Римской империи». Руководство СССР увидело во французской инициативе очередную попытку формирования единого антисоветского фронта, так как объединение европейских стран планировалось на основе рыночной экономики и в рамках Лиги наций, членом которой Советский Союз не состоял.
Единственным реальным результатом паневропейского проекта стало одобрение XI сессией Ассамблеи Лиги наций в сентябре 1930 г. резолюции об образовании «Комиссии по изучению вопроса о Европейском союзе». Работа Комиссии была недолгой и свелась к процедурным дискуссиям. В 1932 г. незадолго до своей смерти Бриан в беседе с одним из французских журналистов с горечью констатировал: «Боюсь, что политическая инициатива нами потеряна и что Европейский союз осуществит когда-нибудь германская армия».
Подписанием Пакта Бриана-Келлога и крушением планов европейской экономической и политической интеграции завершилась «эра пацифизма». К концу этого периода известное равновесие между миротворческими устремлениями и глубокими межгосударственными противоречиями становилось все более непрочным, все заметнее проявлялось преобладание последних, что отразилось на международной обстановке не только в Европе, но и на Дальнем Востоке.
МЕЖДУНАРОДНАЯ ОБСТАНОВКА НА ДАЛЬНЕМ ВОСТОКЕ И ПРОТИВОРЕЧИЯ ВЕЛИКИХ ДЕРЖАВ
Прочность и устойчивость Версальско-Вашингтонской системы в 1920-е гг. зависели от изменений в расстановке сил и развития международных отношений не только на европейском континенте, но и в азиатско-тихоокеанском регионе. В этот период Дальний Восток окончательно превратился во второй по значению центр мировой политики. Важность проблем обеспечения дальневосточной безопасности была обусловлена сочетанием трех Основных факторов: обострением противоречий великих держав в Рамках силового треугольника США – Англия – Япония; кардинальными переменами во внутриполитическом положении Китая; связанными с революцией 1925–1927 гг. и последовавшей за ней гражданской войной; активизацией азиатской политики СССР, усилением его роли и влияния на Дальнем Востоке. (с.159)
Как известно, правовую основу нового международного по рядка в этом районе мира составили постановления Вашингтоне кой конференции 1921–1922 гг. Однако соглашения, заключенные в Вашингтоне, устраивали ведущие дальневосточные державы далеко не в одинаковой степени, что предопределило жесткое противоборство между ними в двадцатые годы.
Соединенные Штаты выступали за строгое соблюдение «договора девяти держав» и прежде всего узаконенного им принципа «открытых дверей» и «равных возможностей». В американских правительственных кругах справедливо полагали, что получившая международное признание доктрина «открытых дверей» сулит наибольшие выгоды самой мощной в финансово-экономическом отношении державе, т.е. Соединенным Штатам. Иными словами стратегической целью США являлось не участие в разделе Китая на новые сферы влияния, а сохранение территориальной целостности страны и установление полного контроля над ее экономикой и политикой. К концу 1920-х гг. в реализации этой цели Соединенными Штатами были достигнуты определенные успехи. По общему объему товарооборота с Китайской республикой они вышли на второе место после Японии, опередив Великобританию. В июле 1928 г. США первыми признали правительство Чан Кайши в качестве общенациональной власти, продемонстрировав свою солидарность с гоминьдановским курсом, направленным на объединение Китая, защиту его независимости и суверенитета. Вместе с тем «достижения» США на Дальнем Востоке не следует преувеличивать. Борьба за Китай не всегда и не во всем складывалась в их пользу, резко возросло противодействие американскому проникновению в регион со стороны Англии и Японии. В экономической сфере это проявилось в существенном отставании Соединенных Штатов от своих главных конкурентов в размерах капиталовложений (соответствующие данные на 1929 г.: Англия — 1,190, Япония – 1,140, США — 130 млн. долл.). В области политической — в скрытой и явной поддержке английской и японской дипломатией антигоминьдановских и антиамериканских сил в Китае, а также в подготовке правительственными кругами Японии плана военного решения китайской проблемы.
Дальневосточная политика Англии носила двойственный характер. С одной стороны, британское правительство неоднократно заявляло о своей твердой приверженности принципам «открытых дверей» и «равных возможностей». С другой стороны, оно отчетливо осознавало, что претворение в жизнь этих принципов может нанести серьезный удар по позициям Великобритании на Дальнем Востоке. Дело в том, что в рассматриваемый период Англия обладала наибольшими привилегиями в Китае: она контролировала (с.160) китайскую таможенную службу, хранила серебряный запас страны, являлась основным кредитором пекинского правительства, имела самые крупные концессии и инвестиции. Поэтому, официально поддерживая концепцию «открытых дверей», британские правительственные круги стремились держать эти «двери» полуоткрытыми, т.е. не отвергая либерального лозунга «равных возможностей», пытались сохранить преимущественные права и привилегированное положение Англии на китайской территории. При решении столь сложной задачи применялся традиционный метод баланса сил, что в конкретных временных и географических условиях означало активное использование американо-японских противоречий, лавирование между США и Японией, политикой «открытых дверей» и «сфер влияния». Однако то, что приносило политические дивиденды в XIX в., уже не срабатывало в XX: создавая выгодное для себя равновесие сил, Англия оказалась между двух огней. Солидаризируясь с американской концепцией «открытых дверей», она тем самым соглашалась на заведомо неравные условия конкурентной борьбы с экономически более сильным противником, а противопоставляя США Японию — объективно поощряла жесткий наступательный курс Страны Восходящего Солнца, который представлял угрозу и для ее интересов в Китае. Следовательно, в отличие от европейского континента английская политика баланса сил на Дальнем Востоке способствовала не смягчению, а обострению международной напряженности, не усилению, а ослаблению роли Великобритании в этом регионе.
В Японии, подписавшей Вашингтонские договоры, в 1920-е гг. все чаще и настойчивее говорили о необходимости их пересмотра, так как они не соответствовали ее национальным интересам. Влиятельные группировки политических и военных деятелей выступали за сохранение и приумножение сфер влияния в Китае вплоть до полного овладения его территорией. Такой подход к решению дальневосточных проблем был вызван двумя главными причинами. Во-первых, несмотря на бурный экономический рост, Япония в технологическом плане значительно отставала от западных держав. Основными статьями ее экспорта являлись сельскохозяйственная и кустарная продукция, в то время как ввозились преимущественно промышленное оборудование и сырье, что приводило к огромным дефицитам во внешней торговле. Фактически Япония находилась в том положении, что и европейские Страны в период промышленной революции: требовалось постоянное расширение рынков сбыта — рынков, закрытых для иностранных конкурентов. Такова была экономическая основа политики «сфер влияния» и военной экспансии. Во-вторых, уже в (с.161) двадцатые годы Япония имела в Китае существенные финансово-экономические привилегии (первое место по объему торговли и второе — по капиталовложениям), которые она могла потерять в случае утверждения здесь принципов свободной и равноправной конкуренции. Отсюда резко отрицательное отношение японской правящей элиты к доктрине «открытых дверей».
Тем не менее, в 1920-е гг. в правительственных кругах Японии шла борьба двух курсов: умеренного — направленного на «приспособление» к Вашингтонской системе, и открыто экспансионистского — имевшего целью подрыв и разрушение этой системы.
Первая тенденция наиболее отчетливо проявилась в так называемой «негативной дипломатии К. Сидэхары», названной так по имени японского министра иностранных дел. Концепция Сидэхары включала в себя такие понятия, как «коммерциализм» (приоритет экономических интересов во внешнеполитической деятельности), «интернационализм» (активное участие в работе Лиги наций), «негативная политика» в отношении Китая (отказ от силового вмешательства в его внутренние дела, овладение новыми китайскими рынками, а не захват территорий).
Самым ярким свидетельством усиления экспансионистской тенденции во внешнеполитических планах Японии стал печально знаменитый «Меморандум генерала Танаки». Возглавив правительство в 1927 г., Г. Танака в июле того же года представил императору «Меморандум об основах позитивной политики в Маньчжурии и Монголии». По существу в этом секретном документе излагалась новая внешнеполитическая доктрина, нацеленная на завоевание регионального, а в перспективе и мирового господства. Оригинальный текст «Меморандума» до сих пор не обнаружен, в связи с чем многие исследователи считают его поддельным, однако последующие действия Японии на международной арене служат достаточно веским обоснованием противоположного мнения. Рекомендуемый им политический курс Танака назвал «позитивным», т.е. активным, наступательным, противопоставив его «негативной дипломатии» Сидэхары. Стратегическая цель и методы ее достижения определялись в «Меморандуме» жестко и во-военному категорично: «Ради самозащиты и защиты других Япония не сможет устранить затруднения в Восточной Азии, если не будет проводить политику "крови и железа"... Для того чтобы завоевать Китай, мы должны сначала завоевать Маньчжурию и Монголию. Для того чтобы завоевать мир, мы должны сначала завоевать Китай. Если мы сумеем овладеть Китаем, все остальные малоазиатские страны, Индия, а также государства южных морей будут нас бояться и капитулируют перед нами». Само собой разумеется, что такой «прогноз» оставлял лишь «дым и пепел» от (с.162) вашингтонской договорной системы, сохранение которой отождествлялось с «самоубийством Японии». Позиции двух великих держав — США и СССР — рассматривались как главные международные препятствия на пути установления японской гегемонии в Азии. Преодолеть их предполагалось военными средствами «на полях сражений». «Если мы захотим взять в свои руки контроль над Китаем, — говорилось в "Меморандуме", — мы должны будем сокрушить Соединенные Штаты». Что касается «красной России», то предлагалось вначале «тайно с ней блокироваться», но затем «вновь скрестить мечи, так как пока этот риф не будет взорван, невозможно овладеть Маньчжурией и Монголией». Следует отметить, что «Меморандум Танаки» формулировал скорее новую внешнеполитическую идеологию, нежели программу немедленных действий, к которым в это время Япония еще не была готова. Однако сам факт разработки подобного документа показывал, насколько серьезным становилось влияние милитаристских группировок, сторонников применения вооруженной силы и агрессии в правительственных кругах Страны Восходящего Солнца. Это влияние в сочетании с широкой пропагандой «паназиатской доктрины», лозунгов «Азия для азиатов» и «Совместного процветания азиатских народов» под руководством Японии создавало необходимую организационную и идейную основу для перехода к практической реализации экспансионистских установок, столь откровенно и доходчиво изложенных в «Меморандуме Танаки».
Названные изменения в расстановке сил трех ведущих тихоокеанских держав явились первопричиной обострения международной обстановки на Дальнем Востоке. К концу рассматриваемого периода их внешнеполитические планы не просто противоречили, а взаимно исключали друг друга, что впоследствии и привело к крушению Вашингтонской системы. В этом смысле «дальневосточный взрыв» 1930-х гг. во многом был обусловлен развитием международных отношений в «спокойные и пацифистские» двадцатые годы.
Не менее важные международные последствия имели революционные перемены во внутриполитической жизни Китая. Начавшаяся в мае 1925 г. китайская революция по своему характеру была революцией демократической и национально-освободительной. В соответствии с известными «народными принципами» лидера партии Гоминьдан (ГМД) Сунь Ятсена приоритетными задачами революционного движения в Китае являлись восстановление национального суверенитета, создание единой демократической республики, ликвидация иностранного финансового и политического контроля, проведение реформ в интересах всего (с.163) китайского народа. Союзники гоминьдановцев по единому фронта коммунисты, выполняя установки Коминтерна, выдвинули лозунг перерастания демократической революции и социалистическую. Эти разногласия и предопределили драматическую развязку Маршал Чан Кайши, возглавивший гоминьдановскую партию после смерти Сунь Ятсена, весной 1927 г. подавил выступление рабочих в Шанхае, а затем в декабре того же года — восстание сторонников КПК в Гуанчжоу (Кантоне), известное в истории Китая как «Кантонская коммуна». После этого он обрушил на коммунистов жесточайшие репрессии: по различным оценкам было казнено от 300 до 330 тыс. человек. Наиболее активную роль в подавлении «коммунистических мятежей» и расправе над их участниками сыграл ближайший сподвижник Чан Кайши генерал Хо Цин, которого известный американский публицист Э. Сноу назвал «одним из выдающихся дегенератов Китая». Этими событиями завершилась китайская революция, которая перешла в состояние перманентной гражданской войны между сторонниками ГМД и КПК.
Еще в 1926 г. Чан Кайши, будучи главнокомандующим вооруженными силами Юга (Народно-революционной армии), предпринял свой знаменитый Северный поход. Его целью было овладение Пекином и объединение китайских земель под властью гоминьдановского правительства. Этот поход, который несколько раз прерывался в связи с новыми выступлениями коммунистов, закончился в целом успешно. В октябре 1928 г. после захвата Пекина правительство генералиссимуса Чан Кайши (он получил это звание за Северный поход) провозгласило себя общенациональным. Новой столицей Китайской республики был объявлен город Нанкин. Началось так называемое «нанкинское десятилетие» — полоса трудного, но динамичного развития Китая. В конце 1920-х – начале 1930-х гг. Чан Кайши приступил к реализации той части программы гоминьдановской партии, в которой предусматривалась ревизия неравноправных договоров с западными державами и Японией (восстановление таможенной автономии, отмена прав экстерриториальности, возвращение иностранных концессий). И в этой сфере были достигнуты определенные успехи. В частности, Китайской республике удалось вернуть 20 из 33 концессионных предприятий, принадлежавших иностранцам.
Столь существенные метаморфозы в экономическом и политическом положении Китая не могли не оказать влияния на международную обстановку в регионе по крайней мере в двух аспектах.
Во-первых. Китайская революция, Северный поход, реформы гоминьдановского правительства — все эти события должны были содействовать укреплению Вашингтонской системы, так как (с.164) главным итогом стало объединение Китая и его активное противодействие политике «сфер влияния», что полностью соответствовало основным положениям «договора девяти держав». Более того, независимый и суверенный Китай уравновешивал Японию и СССР и тем самым превращался в важный фактор сохранения стабильного баланса сил па Дальнем Востоке. И наконец, всемерную поддержку со стороны великих тихоокеанских держав получили жесткие антикоммунистические действия Чан Кайши, которые органично вписывались в их концепцию борьбы против «большевистской угрозы». Не случайно, что в подавлении прокоммунистических выступлений 1927 г. наряду с гоминьдановскими войсками участвовали английские, американские и японские военные корабли, подвергшие артиллерийскому обстрелу Кантон под предлогом «защиты жизни и имущества своих граждан».
Во-вторых. Как это ни парадоксально звучит, но те же самые события, происшедшие в Китае, способствовали расшатыванию и ослаблению Вашингтонской международной модели, так как привели к еще большему обострению противоречий в силовом треугольнике США – Англия – Япония. Причина очевидна: революционные перемены в Китайской республике воспринимались в правительственных кругах трех ведущих дальневосточных держав по-разному. Они вполне устраивали Соединенные Штаты, мало устраивали Великобританию и совсем не устраивали Японию. Американская администрация, первой признавшая гоминьдановское правительство, более чем благосклонно относилась ко всем его реформам, поскольку объективно они были направлены на претворение в жизнь доктрины «открытых дверей». В свою очередь генералиссимус Чан Кайши открыто демонстрировал свои проамериканские симпатии, предоставив США ряд преимуществ в торговой и промышленной деятельности. Великобритания и Япония оказывали ожесточенное сопротивление пересмотру неравноправных договоров, к которому нанкинское правительство приступило в 1928 г. В результате Чан Кайши так и не смог отменить права экстерриториальности. Весьма показательно, что в годы революции и Северного похода великие державы поддерживали враждовавшие друг с другом группировки: США — Чан Кайши и его курс на объединение страны, Япония — правителя Маньчжурии, еще одного китайского генералиссимуса Чжан Цзолиня (именно здесь сосредоточивались ее главные экономические и политические интересы), Великобритания — генерала У. Пэйфу, контролировавшего долину реки Янцзы (сферу ее особых прав и привилегий). Наибольшее раздражение объединительная и реформистская политика Чан Кайши вызывала у правительственных кругов Японии. Напряжение в японо-китайских отношениях (с.165) значительно возросло после того как Чжан Цзолинь, начинавший свою политическую карьеру в качестве главаря одной из шаек уголовников — хунхузов и считавшийся ставленником японцев отказался от традиционного прояпонского курса, стал налаживать связи с гоминьдановцами и пригласил американских советников. Ответ последовал незамедлительный и жесткий, правда, не на официальном уровне. Группа офицеров Квантунской армии, расквартированной на Ляодунском полуострове в Китае летом 1928 г. составила заговор и организовала покушение на Чжан Цзолиня, взорвав поезд, на котором он ехал из Пекина в Мукден. Заговорщики надеялись, что сын и преемник правителя Маньчжурии Чжан Сюэлян будет более податлив, но просчитались. «Молодой маршал» усилил ориентацию на США, предложил американцам выкупить Южно-Маньчжурскую железную дорогу, признал нанкинское правительство и объявил Маньчжурию составной частью гоминьдановского Китая. Удар был нанесен такой силы, что японская пресса назвала Чжан Сюэляна политиком, превратившим Японию в «Страну Заходящего Солнца». Таким образом, к концу 1920-х гг. политическая обстановка в Китае складывалась далеко не в пользу Японии, что ускорило ее подготовку к военному решению дальневосточных проблем. Угроза разрушения Вашингтонской договорной системы становилась все более реальной.
Характеристика расстановки сил и международного положения на Дальнем Востоке в 1920-е гг. была бы неполной, если не отметить активизацию региональной политики Советского Союза.
Свои отношения с Китаем руководство СССР строило на основе двух противоречивших друг другу принципов: мирного сосуществования и пролетарского интернационализма. Причем если первый из них соответствовал национальным интересам советского государства, то второй — интересам так и не разразившейся мировой революции. Эта противоречивость исходной внешнеполитической концепции имела столь же противоречивые практические следствия: укрепление позиций СССР как мировой державы, с одной стороны, и крупные провалы на международной арене — с другой. В двадцатые годы обе тенденции в развитии внешней политики Страны Советов наиболее наглядно проявились в ее подходе к решению китайской проблемы.
С 1923 г. Советский Союз стал оказывать всестороннюю помощь революционному южному правительству Сунь Ятсена. В гоминьдановскую столицу Гуанчжоу (Кантон) были направлены политические (во главе с М.М. Бородиным) и военные советники (во главе с командармом В.К. Блюхером), а также более 500 гражданских специалистов — инженеров, учителей, медицинских работников. (с.166)
Поставлялись крупные партии оружия. Советские военспецы сыграли ключевую роль в подготовке кадров для Народно-революционной армии. В.К. Блюхер разработал план Северного похода, главнокомандующий НРА Чан Кайши тесно сотрудничал с военными советниками из СССР, называл РКП(б) «родной сестрой Гоминьдана» и даже отправил в Москву на учебу своего сына Цзян Цзинго.
Одновременно Народный комиссариат по иностранным делам предпринимал попытки по нормализации отношений с центральным Пекинским правительством. В мае 1924 г. в Северной столице было подписано «Соглашение об общих принципах для урегулирования вопросов между СССР и Китайской республикой». В этом соглашении содержались статьи об установлении дипломатических отношений, отказе Советского Союза от неравноправных договоров, заключенных царским правительством, о статусе Китайско-Восточной железной дороги. КВЖД, построенная Россией на китайской территории и принадлежавшая Российской империи по договору 1896 г., отныне должна была управляться двумя странами на строго паритетных началах.
Таким образом, до середины 1920-х гг. Советский Союз в целом успешно реализовывал в Китае оба внешнеполитических принципа: пролетарского интернационализма (на Юге) и мирного сосуществования (на Севере). Однако такая двойственная политика не могла продолжаться долго. После смерти Сунь Ятсена в сплоченном блоке гоминьдановцев и коммунистов произошел раскол. КПК, чьи руководящие кадры готовились в Москве, выдвинула лозунг «перехода к гегемонии пролетариата в революции» и отстранения от участия в ней Гоминьдана. Со своей стороны новые лидеры гоминьдановской партии все более склонялись к разрыву не только с коммунистами, но и с поддерживавшей их Страной Советов. Именно к таким последствиям и привел «антикоммунистический переворот» 1927 г.: репрессии против КПК сопровождались изгнанием из страны советских политических и военных советников, прекращением экономических и дипломатических связей с СССР. Курс Коминтерна на разжигание китайской революции потерпел крах. После завершения Северного похода Чан Кайши перед советским руководством встала альтернатива: либо помогать китайским коммунистам при ухудшении отношений с общенациональным правительством в Нанкине, либо попытаться урегулировать эти отношения при забвении идеалов мировой революции. До начала 1930-х гг. преобладал первый «идейно-классовый» подход. Советский Союз отказался признать правительство «китайского Бонапарта» Чан Кайши. В то же самое время оказывалось содействие КПК в создании так называемых (с.167) «советских районов» и Красной армии, которая уже в 1929 г на считывала более 300 тыс. бойцов. Все это не могло не привести к новым столкновениям с официальными властями Китая. Наибольший международный резонанс вызвал советско-китайский конфликт из-за КВЖД.
Советское правительство рассматривало Монгольскую Народную Республику и Маньчжурию, где и проходила Китайско-Восточная железная дорога, как «буферные зоны безопасности», что было оправдано с точки зрения защиты геополитических интересов СССР. Вместе с тем геостратегические расчеты сочетались с революционными проектами: названные территории имели исключительную важность для наведения мостов с «советскими районами» Китая. По образному выражению Н.И. Бухарина, КВЖД была призвана стать «главной стратегической жилой, нашим революционным пальцем, запушенным в Китай». В 1929 г. правитель Маньчжурии Чжан Сюэлян по согласованию с Чан Кайши принял решение о национализации КВЖД. В июле этого года маньчжурское правительство взяло железную дорогу под свой контроль, проведя аресты и высылку советского персонала. Ответные меры не заставили себя долго ждать. В кратчайший срок была сформирована Особая дальневосточная армия под командованием В.К. Блюхера, которая уже в августе 1929 г. разгромила войска маршала Чжан Сюэляна и «отбросила их вглубь Китая». Реакцию великих держав на это событие можно назвать занимательной: США, Англия и Франция выразили озабоченность по поводу нарушения Советским Союзом пакта Бриана–Келлога; Япония, Германия и Италия не высказали никакой озабоченности. Объяснение столь невразумительных откликов заключалось в том, что ни одна из упомянутых держав не признала законной насильственную национализацию КВЖД, дабы не создать прецедента в отношении иностранной собственности в Китае. Как бы там ни было, авантюра маньчжурского маршала завершилась подписанием в декабре 1929 г. Хабаровского протокола о восстановлении положения на КВЖД и границы в соответствии с Соглашением 1924 г. «Конфликт на КВЖД», знаменовавший военную и дипломатическую победу СССР, одновременно свидетельствовал о высокой степени напряженности в советско-китайских отношениях.
В целом значение советского фактора на Дальнем Востоке в 1920-е гг. существенно возросло. Однако усилившееся влияние Советского Союза содействовало скорее осложнению, чем стабилизации международной обстановки в регионе. СССР оставался вне Вашингтонской системы, а его политика «буферизма» и особенно стратегия «расширения базы мировой революции» входили с этой системой в острое противоречие. (с.168)
Таковы были главные итоги развития международных отношений на Дальнем Востоке к концу 1920-х гг. Как и на европейском континенте, «эра пацифизма» в азиатско-тихоокеанском ионе близилась к своему завершению. (с.169)
ЗАПАДНЫЕ ДЕРЖАВЫ И СОВЕТСКИЙ СОЮЗ: НАЧАЛЬНЫЙ ЭТАП МИРНОГО СОСУЩЕСТВОВАНИЯ
Окончание гражданской войны и иностранной интервенции в России, а также Генуэзская конференция 1922 г. — таковы были главные вехи, обозначившие переход от «военной конфронтации двух систем» к их «мирному сожительству». В 1920-е гг. советское руководство в соответствии с известными ленинскими установками выделяло два важнейших направления в политике мирного сосуществования. В политической области основные задачи сводились к тому, чтобы добиться дипломатического признания нормализации отношений с Западом, не допустить образования единого антисоветского фронта, что могло привести к новому (с.174) вооруженному столкновению при невыгодном для СССР соотношении сил. В экономической сфере этот курс предполагал расширение торговых связей, реализацию программы концессий и получение технической помощи от развитых капиталистических государств. Теоретическое обоснование и практическая цель миротворческой внешней политики Советского Союза заключались создании благоприятных международных условий для построения социализма в «одной отдельно взятой стране».
Западные державы пошли навстречу мирным инициативам СССР, что объяснялось целым комплексом причин. Наиболее важными из них были заинтересованность в советских рынках и источниках сырья, реалистическая оценка силы и возможностей большевистской власти, стремление интегрировать Советский Союз в Версальско-Вашингтонскую систему, чтобы осуществлять контроль над его политикой или, во всяком случае, оказывать на нее более серьезное воздействие. Идейная аргументаций такого подхода к решению советской проблемы содержалась в так называемой «теории перерождения», согласно которой Страна Советов в условиях нэпа и под влиянием расширявшихся контактов с Западом неизбежно будет эволюционировать в направлении к демократической республике и рыночной экономике. Приверженцами этой теории являлись такие видные европейские политические деятели, как Д. Ллойд Джордж, Р. Макдонадьд, Э. Эррио, А.Бриан, Г. Штреземан, Т. Масарик, Э. Бенеш и др.
Таковы были конкретно-исторические предпосылки мирного сосуществования двух социально-политических систем. Однако факторы, содействовавшие сближению позиций СССР и западных держав, действовали параллельно с тенденциями, тормозившими и блокировавшими этот процесс. Первопричина названных тенденций коренилась в «идеологической несовместимости» и взаимном недоверии сторон.
Партийно-государственное руководство СССР, выдвигая на передний план геостратегические расчеты и соображения реальной политики, вовсе не собиралось отказываться от доктрину мировой революции, поддержки рабочего и революционного движения, где бы оно ни возникало. Более того, исходя из концепции «обострения классовой борьбы на международной арене», большевистские лидеры через Коминтерн и национальные коммунистические партии активно поощряли любое вступление «пролетарских масс и угнетенных народов» против капиталистической и колониальной эксплуатации. Все это осложняло отношения Советского Союза с западными держали, наносило ущерб официально декларируемой политике (с.175) мирного сосуществования. К тому же курс на «мирное сожительство с капиталистическим окружением» не означал готовности СССР войти в Версальско-Вашингтонскую систему, которая рассматривалась как империалистическая и враждебная советскому государству. В этом контексте весьма показательным являлось отношение партийно-правительственных кругов СССР к Лиге наций. В двадцатые годы ленинское определение Лиги наций как «сплошной фикции, сплошного обмана, сплошной лжи» стало дополняться сталинской формулировкой: «Лига наций есть не инструмент мира и разоружений, а инструмент прикрытия новых вооружений и подготовки новых войн». Несмотря на то, что Советский Союз принимал участие в работе специальных комиссий Лиги наций, он категорически отвергал предложения о вступлении в эту организацию, которые выдвигались правительствами ряда западноевропейских стран с середины 1920-х гг. (например, на Парижской встрече А. Бриана с Г.В.Чичериным в декабре 1925 г.). Отказ мотивировался нежеланием «брать ответственность за империалистические действия Лиги наций», связывать политику СССР с «буржуазным пацифизмом», что могло привести к «потере доверия со стороны международного рабочего класса». Иными словами, принципы мирного сосуществования вновь вступали в противоречие с доктриной пролетарского интернационализма.
Позицию западных держав в отношении «мирного сожительства двух систем» также (если не в еще большей степени) следует охарактеризовать как двойственную и непоследовательную. Шаги к сближению чередовались с открытыми угрозами в адрес СССР, попытками формирования антисоветского блока. Во многом это было обусловлено тем, что Запад, по выражению одного из крупнейших советских дипломатов Л.Б. Красина, не мог смириться «с самим существованием, самим бытием Советского Союза». Поэтому процесс нормализации отношений с СССР всеми без исключения западными государствами оговаривался требованиями погашения дореволюционных долгов, возвращения или компенсации национализированной иностранной собственности, отмены монополии внешней торговли, прекращения «большевистской пропаганды» и в конечном счете изменения строя. Иначе говоря. Запад пытался мирными средствами добиться осуществления тех целей, которых ему не удалось достичь ранее силой оружия.
Таким образом, на развитие взаимоотношений Запад–СССР в 1920-е гг. воздействовали факторы как позитивного, так и негативного характера, что предопределило конфликтность и неустойчивость мирного сосуществования. (с.176)
Одним из самых значительных событий этого периода стала полоса дипломатических признаний СССР». С февраля 1924 по январь 1925 г. Советский Союз установил дипломатические отношения с 13 государствами трех континентов, в том числе со всеми великими державами за исключением США. Показательно, что в ходе переговоров западноевропейские страны и Япония в обмен на признание де-юре пытались навязать СССР ряд вышеперечисленных предварительных условий. Однако твердая позиция советской дипломатии, равно как и способность контрагентов идти на разумный компромисс позволили преодолеть это препятствие. Ни в одном из подписанных соглашений не было упомянуто о каких-либо встречных обязательствах или уступках со стороны СССР. Что касается американской администрации, то ее политика непризнания большевистского режима свидетельствовала не столько о непреклонности в отстаивании «идеалов свободы и демократии», сколько об ущербности внешнеполитических расчетов и недальновидности (именно такая оценка этому курсу будет дана впоследствии в самих Соединенных Штатах).
В целом «полоса признаний» явилась крупным дипломатическим успехом Советского Союза. Наиболее значимым ее результатом стало усиление международных позиций СССР, превратившего, по словам И.В.Сталина, «короткую передышку в целый период передышки», «период равноправного сосуществования с капиталистическими странами». Тем самым было положено начало нормализации отношений с Западом не только в политической, но и в экономической сфере. В последующие пять лет Советский Союз подписал более 30 межгосударственных торговых и хозяйственных договоров, сыгравших существенную роль в укреплении и модернизации его экономики.
Важнейшей внешнеполитической инициативой СССР в двадцатые годы стало предложение, обращенное «ко всем миролюбивым странам», заключить двусторонние договоры о ненападении и нейтралитете. В их содержании выделялись три основных положения: стороны брали на себя обязательства не нападать друг на друга, не участвовать во враждебных коалициях и сохранять строгий нейтралитет, если один из участников соглашения будет вовлечен в войну с третьим государством. В 1925–1927 гг. СССР подписал договоры о ненападении с Турцией, Германией, Литвой, Ираном и Афганистаном, а в начале 1930-хгг. после длительных и трудных переговоров — с Финляндией, Латвией, Эстонией, Польшей, Францией и Италией.
Среди всех этих соглашений наибольшее значение имел советско-германский договор от 24 апреля 1926 г. Его заключение (с.177) продемонстрировало, насколько умело правительство СССР использовало «межимпериалистические противоречия», а правительство германское — советский фактор в противостоянии с державами-победительницами. Германия и Советский Союз провозглашу ли, что «основой их взаимоотношений остается Рапалльский договор». Особой статьей предусматривалось, что если между третьими державами образуется коалиция «с целью подвергнуть экономическому или финансовому бойкоту» одну из сторон, другая сторона «к такой коалиции примыкать не будет». В специальной ноте, являвшейся составной частью договора о ненападении, Германия заявляла, что в случае ее вступления в Лигу Наций она откажется считать для себя обязательным участие в коллективных санкциях Лиги, если «таковые будут предприняты против СССР». Таким образом, советско-германский договор 1926 г. в значительной степени нейтрализовывал Локарнские постановления, принятием которых западные державы, и прежде всего Англия, пытались оторвать Германию от большевистской России и придать ее политике антисоветский импульс.
В истории межгосударственных отношений двадцатых годов договоры о ненападении и нейтралитете сыграли двойственную роль. С одной стороны, они способствовали стабилизации послевоенной обстановки, так как соответствовали интересам обеспечения безопасности не только советской, но и международной. Однако, с другой стороны, инициатива Советского Союза, пусть косвенно, была направлена на размывание Версальской системы, поскольку противопоставляла созданным в ее рамках политическим союзам двусторонние соглашения. Их главное требование «неучастие во враждебных коалициях» — вступало в противоречие с принципом применения коллективных санкций на основе решений Лиги наций. Тем не менее подписание договоров о ненападении, бесспорно, следует признать еще одной весьма успешной дипломатической акцией СССР.
С середины 1920-х гг. во взаимоотношениях Запад–СССР вновь возобладали негативные, деструктивные тенденции. Наиболее ярким их проявлением стал острый англо-советский конфликт. Партийно-государственное руководство СССР в своих внешнеполитических планах особое внимание уделяло Великобритании, занимавшей лидирующее положение на континенте (Сталин называл Англию «командующей страной в Европе»). Любой дипломатический демарш Лондона получал общеевропейское звучание. Отсюда и тот широкий международный резонанс, который вызвала новая антисоветская кампания, предпринятая британскими правительственными кругами с осени 1924 г. Во многом это было обусловлено приходом к власти консервативного кабинета (с.178) С. Болдуина. Еще будучи в оппозиции, консерваторы подвергли иичижительной критике лейбористское правительство Р. Макдональда за его решение установить дипломатические отношения СССР, назвав этот почин «величайшей ошибкой в истории Соединенного Королевства» (автор слов — лорд Керзон, прославившийся своими ультиматумами в адрес Советской России). Решительные призывы исправить совершенную ошибку раздавались со стороны таких известных политических деятелей, как министр иностранных дел О. Чемберлен и министр финансов У. Черчилль, чьи антибольшевистские настроения напоминали аллергическое заболевание. Для реализации поставленной цели был проведен целый ряд громких антисоветских акций, значительная часть которых носила провокационный характер:
- отказ консервативного правительства подписать уже готовый текст торгового договора с СССР;
- публикация на удивление грубо составленной фальшивки — так называемого «письма Зиновьева» о «ниспровержении капиталистического строя в Англии» (в «документе» содержались цитаты из речей председателя Исполкома Коминтерна, который никогда не стеснялся в выражениях по поводу близкой победы мировой революции и борьбы с империализмом);
- резкий протест против «вмешательства СССР во внутренние дела Великобритании» в связи с выделением 16 млн. руб. в помощь английским горнякам во время всеобщей забастовки 1926 г. (советское правительство остроумно ответило, что это не оно, а ВЦСПС оказал поддержку британским рабочим одновременно с профсоюзами других европейских стран);
- регулярная отправка в Москву угрожающих нот с требованием прекратить «разрушительную коммунистическую пропаганду» не только в Англии, но и в Китае, Персии, Афганистане, Индии (в ответных нотах все эти обвинения были названы «бездоказательными и голословными», а что касается освободительной борьбы, то ее подъем объяснялся не «пропагандой извне», а колониальной политикой империалистических держав, в том числе и Великобритании).
Антисоветская истерия достигла своего апогея в мае 1927 г. Отряд лондонской полиции ворвался в помещение торгпредства СССР и англо-советского акционерного общества «АРКОС» (компания, осуществлявшая двусторонние торговые операции) с целью найти там компрометирующие Советский Союз документы. И хотя таковые обнаружены не были, по «совокупности доказательств», якобы уличавших Страну Советов в «антибританской (с.179) деятельности», правительство С. Болдуина объявило о разрыве с СССР дипломатических и торговых отношений. Инициированная Англией кампания в том же 1927 г. приобрела международный размах, что проявилось в нескольких, хотя и разрозненных антисоветских выступлениях: налет китайской полиции на здания советского посольства в Пекине и консульств в Шанхае и Тяньцзине; убийство сыном российского белогвардейского офицера Б. Кавердой полпреда СССР в Польше П.Л. Войкова; денонсация правительством Канады договора о дипломатическом признании Советского Союза и др. В Москве пришли к выводу о «нарастающей угрозе новой империалистической контрреволюционной войны» против СССР.
Острый англо-советский конфликт, свидетельствовавший о непрочности мирного сосуществования, не следует относить к разряду событий внезапных и неожиданных. Ухудшение отношений между Западом и СССР было обусловлено тремя взаимосвязанными причинами. Во-первых, бескомпромиссным неприятием правительственными кругами капиталистических стран советского социально-политического строя и большевистской идеологии. В недрах сложившейся в связи с «полосой признаний» умеренной и реалистической политики сохранялось немало «горючего антикоммунистического материала», который при изменении международной обстановки, внутриполитической ситуации в той или иной западной державе мог вновь быть использован для разжигания антисоветских страстей, привести к рецидиву старого курса грубого нажима и крайней нетерпимости к СССР. Сменивший Г.В. Чичерина на посту наркома по иностранным делам М.М.Литвинов дал следующее объяснение новому всплеску враждебности по отношению к Стране Советов: «Борьба против нашего Союза никогда не прекращалась, она принимала лишь различные формы, соответствовавшие меняющейся обстановке... Вся политика капиталистических стран до настоящего времени была и, вероятно, еще долго будет стремлением воспрепятствовать извне строительству социализма». Во-вторых, ужесточение антисоветской линии во внешней политике западных держав во второй половине 1920-х гг. было связано с так называемым «экономическим разочарованием» и крахом «теории перерождения». Именно в это время в Советском Союзе стала осуществляться программа социалистической индустриализации и коллективизации сельского хозяйства, а Сталин пообещал «отбросить нэп к черту». Понятно, что в условиях «построения основ социализма» расчеты на «реставрацию капиталистического строя» и «демократическое возрождение России» оказались тщетными и иллюзорными. (с.180) Состоявшийся в 1927 г. XV съезд ВКП(б), касаясь причин обострения взаимоотношений Запад – Советский Союз, отмечал, что «рост социалистических элементов в СССР, крах буржуазных надежд на перерождение пролетарской диктатуры наряду с усилением международно-революционного влияния СССР являются главными факторами этого обострения». В-третьих, существенный «вклад» в процесс расшатывания и подрыва «мирного сосуществования двух систем» вносила политика пролетарского интернационализма, проводимая руководством советского государства и Коминтерна. «Коммунистическая пропаганда» и «революционное подстрекательство», реально существовавшие или вымышленные, давали повод для жестких антисоветских контрдействий. Тем более, что большевистские лидеры не собирались отказываться от своих классовых позиций. Требования прекратить «разрушительную пропаганду», по тонкому замечанию Чичерина, не выдерживали серьезной критики, так как «выполнение этих требований коммунистами по существу означало бы для них перестать быть коммунистами».
Кризисная ситуация, возникшая в отношениях между западными державами и Советским Союзом, грозила крайне негативными последствиями. Однако степень угрозы со стороны «мирового империализма» партийно-государственным руководством СССР была явно преувеличена. В политическом отчете XV съезду ВКП(б) Сталин, перечислив антисоветские выступления за рубежом, пришел к заключению: «Период "мирного сожительства" отходит в прошлое, уступая место периоду империалистических наскоков и подготовки интервенции против СССР». Столь жесткий вывод не соответствовал международным реалиям, он скорее нес внутриполитическую смысловую нагрузку и был использован в борьбе с оппозицией и инакомыслием в партии и государстве. В действительности реальной опасности военного нападения на Советский Союз не существовало даже в теории. Само понятие «угроза войны» предполагало наличие у потенциального агрессора по крайней мере трех следующих компонентов: отработанные стратегические планы военной кампании, готовые к боевым действиям воинские контингенты, привлечение союзников к будущей войне. Первые два условия отсутствовали. Что касается третьего, то попытки английского правительства организовать антисоветскую коалицию потерпели полное фиаско. Красноречивым доказательством тому стали итоги Женевской конференции министров иностранных дел западноевропейских держав и Японии, созванной в июне 1927 г. по инициативе О. Чемберлена. Британский министр, оповестив присутствовавших о причинах (с.181) разрыва дипломатических отношений с СССР, предложил опубликовать совместную декларацию «против пропаганды Коминтерна» — своего рода платформу единого антисоветского фронта Первым отказался присоединиться к декларации Г. Штреземан сославшись на взаимовыгодный характер германо-советских отношений (отметим в скобках, что к этому времени Германия имела не только прочные экономические связи с СССР — от 20 до 30% товарооборота обеих сторон приходилось на двусторонние торговые операции, но и постоянно расширявшиеся военные контакты, о чем не ведали авторы Версальского договора). А. Бриан, последовав примеру Штреземана, отверг предложение Англии и, чтобы у английской делегации не оставалось на этот счет никаких сомнений, заявил: «Франция ничем не связана и имеет свою собственную русскую политику». Не поддержали Чемберлена и его коллеги из Италии и Японии. Англия оказалась в «блестящей изоляции». Женевская конференция завершила свою работу принятием коммюнике, в котором ее участники констатировали «единодушную волю продолжать и далее политику Локарно». Этот маловразумительный документ представлял собой довольно неумелое дипломатическое прикрытие провала планов создания антибольшевистского фронта. Великобритания, вместо того чтобы возглавить запланированный ею «антисоветский крестовый поход», была вынуждена в 1929 г. восстановить дипломатические отношения с СССР (по инициативе вернувшегося к власти лейбористского правительства Р. Макдональда).
Изложенные выше события позволяют сделать два вывода общего характера. Во-первых, главенствующую роль в развитии международных отношений 1920-х гг. играли не «межформационные противоречия», а противоречия между западными державами. Во-вторых, «мирное сосуществование двух систем» в этот период оставалось достаточно устойчивым и одновременно конфликтным. Однако в целом «равновесие двух стабилизации» было сохранено.
Столь же сложно и противоречиво развивались экономические взаимоотношения Запад – СССР. К середине 1920-х гг. сложились благоприятные условия для расширения и укрепления делового сотрудничества между капиталистическими странами и Советским Союзом: обоюдная заинтересованность в рынках сбыта, переход к нэпу, дипломатическое признание СССР. Эти факторы обусловили значительный рост советского внешнеторгового оборота: его объем увеличился с 1925 по 1929 г. на 154% (соответственно 4,1 и 6,3 млрд. руб.) Примечательно, что даже в тех западных государствах, которые не признали СССР (Соединенные Штаты) (с.182) или разорвали с ним дипломатические отношения (Англия) продолжали активно функционировать советские торговые компании, такие как «Амторг» («Американское торговое общество») и «АРКОС» («Англо-российское кооперативное общество»). Другим положительным примером налаживания торгово-промышленных связей стало проведение в мае 1927 г. под эгидой Лиги наций Международной экономической конференции в Женеве. В ней приняли участие представители крупного бизнеса, финансовых кругов и профсоюзов из 47 государств мира. В итоговых документах конференции была четко сформулирована идея равноправного экономического сотрудничества между всеми странами вне зависимости от социально-политического строя.
Вместе с тем на пути развития взаимовыгодных торгово-экономических отношений между СССР и западными державами существовали серьезные препятствия: неурегулированность вопроса о долгах и национализированной иностранной собственности, монополия советского государства на внешнюю торговлю и валютные операции, политические трения и конфликты, изменения в мировой хозяйственной конъюнктуре и др. Наиболее отчетливо действие этих негативных факторов проявилось в процессе реализации ленинской программы концессий. В.И.Ленин, доказывая необходимость привлечения в Советскую Россию иностранного капитала, выступал как реалист и прагматик. Его главный довод состоял в том, что зарубежные инвестиции должны оказать заметную помощь в восстановлении российской экономики и в построении материально-технической базы социализма. Однако практика предоставления концессий не оправдала возлагавшихся на нее надежд. Удельный вес товаров концессионных предприятий в общем объеме российского производства составил в конце 1920-х гг. по группе «А» — 1,2%, а по группе «Б» — 0,3%. Сумма вложенного в советскую экономику иностранного капитала не достигла и 2% от собственных капиталовложений. Столь малая отдача зарубежных инвестиций в СССР помимо вышеназванных причин объяснялась противоположностью интересов капиталистического производителя, ориентировавшегося на свободный рынок, и административно-командной экономической системой, складывавшейся в советском государстве. Ограничения, наложенные на деятельность концессионных компаний и смешанных обществ, и контроль над ними со стороны государственных органов были столь жесткими, что концессии во многом оказались «заложниками диктатуры пролетариата». Курс на построение социализма, провозглашенный в середине 1920-х гг., предполагал «вытеснение капиталистических элементов», что в свою очередь предопределило (с.183) печальную участь иностранного капитала и концессионных прел приятии в СССР. Сталин еще в 1925 г. вынес свой похоронный вердикт: «У концессий нет перспектив в нашей стране». При таком подходе единственной формой деловых связей уже в ближайшем будущем могла остаться лишь торговля, что, безусловно, снижало качественный уровень экономического сотрудничества между Советским Союзом и Западом.
В конце двадцатых годов завершился первый, начальный, этап «мирного сожительства двух социально-политических систем». Его важнейшим итогом было становление нового типа межгосударственных отношений. Советский фактор и «идейно-классовые противоречия» стали играть все более значимую роль в мировой политике. (с.185)
РАССТАНОВКА СИЛ НА МИРОВОЙ АРЕНЕ РАЗВИТИЕ МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЙ В 1924—1929 ГГ. (ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА)
Со вступлением капиталистических стран в период экономической и социальной стабилизации начался новый этап и в истории международных отношений. Этот этап, являясь логическим продолжением предыдущего, имел следующие отличительные особенности.
В 1920-е гг. правительствам великих держав, победивших в мировой войне, удалось найти общий язык и выработать согласованную линию в решении наиболее крупных международных проблем. Достигнутый консенсус и стал основой дальнейшего развития Версальско-Вашингтонской системы. Несмотря на всю свою противоречивость, послевоенный мировой порядок, юридически оформленный в Париже и Вашингтоне, был не только сохранен, но и в известном смысле упрочен. Во всяком случае центростремительные и конструктивные силы в это время преобладали над центробежными и деструктивными тенденциями.
Другой характерной чертой рассматриваемого периода стало широкое распространение пацифистских идей и настроений. Пожалуй, никогда ранее не выдвигалось столько миротворческих проектов и не проводилось столько конференций по обеспечению мира и международной безопасности, как в двадцатые годы. Неслучайно в исторической литературе третье десятилетие XX в. часто называют «эрой пацифизма».
Небывалая популярность пацифистских планов и программ объяснялась действием различных факторов: трагическими последствиями Первой мировой войны и всеобщим стремлением предотвратить подобные военные конфликты в будущем; необходимостью восстановления разрушенного хозяйства и финансовой системы, что предполагало в качестве важнейшего условия стабилизацию международных отношений; активизацией миротворческой деятельности либеральной и демократической интеллигенции, (с.123) а также приходом к власти в ряде европейских стран политиков внешнеполитическая концепция базировалась на принципах пацифизма (Э. Эррио во Франции, Дж. Р. Макдональд в Англии и др.).
Однако наиболее значимая причина всплеска пацифистских устремлений крылась в самом характере международной обстановки, сложившейся к середине 1920-х гг. Ее уникальность состояла в том, что правительственные круги всех без исключения великих держав, хотя и по разным мотивам, были заинтересованы в сохранении мирного статус-кво. Ведущие державы-победительницы (США. Англия, Франция) выступали против любых попыток силовой деформации Версальско-Вашингтонской системы, создателями которой они являлись. Побежденные государства (прежде всего Германия), а также державы, считавшие себя «незаслуженно обделенными» постановлениями Парижской и Вашингтонской конференций (Италия и Япония), не обладали в то время достаточной мощью для военной ревизии установленного международного порядка и использовали дипломатические, т.е. мирные средства и методы для реализации своих внешнеполитических целей. Что касается Советского Союза, то его партийно-государственное руководство, не отказываясь от лозунгов пролетарского интернационализма, сконцентрировало свои усилия на укреплении международных позиций СССР на основе принципов мирного сосуществования. Не последнюю роль в формировании этого курса сыграл разгром «антипартийной группировки» во главе с Л.Д. Троцким, осуждение ее революционного максимализма, отрицавшего саму возможность построения социализма в СССР без победы мировой революции. И.В.Сталин, провозглашая Советский Союз «рычагом» и «базой» развития мирового революционного процесса, отстаивал самостоятельное значение социалистических преобразований в стране, что, в свою очередь, требовало создания благоприятных внешнеполитических условий поддержания «мира во всем мире» и нормализации отношений капиталистическими державами. Таковы были реальные предпосылки «эры пацифизма».
Несмотря на отчетливо выраженные тенденции к укреплению Версальско-Вашингтонской системы, стабилизация в сфере международных отношений носила неустойчивый и, как следствие, временный характер. Урегулирование спорных межгосударственных проблем и пацифистские меры не могли устранить глубинных противоречий, присущих послевоенной международной мо дели с момента ее возникновения. Более того, эти противоречия, скрытые в 1920-е гг. под покровом пацифизма, со временем неминуемо должны были перерасти в открытые конфликты и столкновения. (с.124)
Причиной тому стали происшедшие в период стабилизации в расстановке сил на мировой арене. В этой связи необходимо хотя бы кратко охарактеризовать международные великих держав, динамику их развития на протяжении двадцатых годов.
В 1929 г. в результате быстрого роста экономики капиталистических стран индекс производимой ими промышленной продукции в сравнении с 1913 г. составил 147%. Однако экономический подъем проходил крайне неравномерно, что не могло не отразиться на международном положении государств и на соотношении сил между ними. Соответствующие показатели у ведущих мировых держав были таковы: США — 172. Англия — 101, Франция — 143, Италия — 185, Япония — 330, Германия — 117, CСCP — 115. По «долевому участию» в мировом промышленном производстве их роли к концу 1920-х гг. распределились следующим образом: США — 38% (в 1913 г. — около 30), Англия — 9 (13,6), Франция — 8 (8,4), Италия — 3 (2,5), Япония — 2,8 (1,3), Германия — 9,2 (11,8), СССР — 2,8% (Российская империя в 1913 г. – 3,6).
Уже эти цифры позволяют сделать определенные выводы.
В годы стабилизации еще более усилились экономические и финансовые позиции Соединенных Штатов. Важнейшим международным последствием американского «просперити» стала резкая активизация финансово-экономической экспансии США, охватывавшей все новые страны и регионы. «Великое наступление доллара» проявилось в значительном росте заграничных капиталовложений США: за 6 лет «процветания» они увеличились почти в 3 раза, составив в 1929 г. 16,5 млрд., а вместе с государственными займами 28 млрд. долл. По этому показателю Соединенные Штаты вплотную приблизились к Англии, чьи зарубежные инвестиции оценивались в 31 млрд. долл. Популярная поговорка «Доллар скупает земной шар» превратилась в основополагающий принцип американской внешней политики. Приверженность к изоляционистскому курсу республиканских администраций У. Гардинга, К. Кулиджа и Г. Гувера не противоречила широкому использованию ими «дипломатии доллара», расцвет которой пришелся на двадцатые годы. Главный постулат изоляционизма о неучастии США в политических союзах с европейскими странами не только не отрицал, но предполагал предоставление Соединенным Штатам «свободы рук» в финансовом завоевании мира. Преемники Дж. Вашингтона усматривали смысл изоляционистской доктрины не только в отказе от каких-либо коалиций с государствами Старого Света, но и в использовании с выгодой для США межевропейских противоречий. В этом смысле изоляционизм представлял (с.125) собой американскую разновидность политики баланса сил. Такая глобалистская интерпретация изоляционизма теоретически обосновывала и экономическую экспансию, и претензии США на роль мирового арбитра. Убежденный изоляционист президент К. Кулидж в 1928 г. декларировал: «Наши инвестиции и торговые отношения достигли таких размеров, что почти невозможно представить себе какой бы то ни было конфликт где-нибудь на земном шаре, который не нанес бы нам серьезного ущерба».
Глобализм внешнеполитических устремлений США, основанный на беспрецедентном экономическом могуществе, приводил и не мог не привести к столкновению их интересов с интересами других великих держав и прежде всего Англии. Соединенные Штаты последовательно и целенаправленно вытесняли Великобританию с рынков Латинской Америки, Дальнего Востока и даже британских доминионов — Канады и Австралии. В 1929 г. Англия впервые за 300 лет уступила США первенство по общему объему внешней торговли. Обострилась борьба англосаксонских держав за нефть и другие источники сырья. Усилилось морское соперничество США, Англии и Японии.
Вместе с тем по аналогии с предшествовавшим периодом, не следует преувеличивать ни влияние Соединенных Штатов на развитие международных отношений, ни остроту англо-американского антагонизма.
Продолжали действовать факторы, ограничивавшие роль США в мировой политике: изоляционистские запреты, несоответствие военной силы заявленным внешнеполитическим целям, усиливавшееся сопротивление гегемонистским притязаниям Америки со стороны европейских держав и Японии. В качестве доказательства последнего положения можно привести два достаточно убедительных примера. Узаконив на Вашингтонской конференции равенство своего линейного флота с английским, Соединенные Штаты в дальнейшем стали проигрывать военно-морское соревнование не только Англии, но и Японии. Соперники США, формально придерживаясь буквы «договора пяти держав» о количественном соотношении линкоров, существенно их модернизировали и одновременно приступили к широкомасштабному строительству крейсеров и авианосцев. В итоге к началу 1930-х гг. Англия имела 73 судна этих трех классов, Япония — 38, а США 31. Если в английском военно-морском флоте насчитывалось 16 линейных кораблей со скоростью 22 узла и больше, в японском – 10, то в американском — ни одного. В сфере экономических международных отношений, где США чувствовали себя сверхуверенно, обстановка также далеко не всегда складывалась в их пользу. Европейские страны, восстановив свою экономику, перешли (с.126) в наступление на мировых рынках товаров и инвестиций. Уже в 1927 г. Европа вновь, как и до войны, отправила в США больше капиталов, чем Соединенные Штаты на европейский континент. Уолл-Стрит вынужден был отказаться от мысли о подчинении экономики и финансов Европы своему контролю. Таким образом, констатируя значительный рост удельного веса США в мировом капиталистическом хозяйстве и усиление влияния этой страны на международные процессы, необходимо отметить, что в это время по названным выше причинам Соединенные Штаты обладали весьма ограниченными возможностями для реализации своих глобалистских планов по экономическому и политическому управлению миром.
Столь же взвешенной оценки требует и характеристика англо-американских отношений. Острые конфликты между англосаксонскими державами сочетались с выработкой общей линии поведения при урегулировании наиболее значимых международных проблем (германский вопрос, политика «открытых дверей» на Дальнем Востоке и др.). В любом случае, нет никаких разумных оснований рассматривать англо-американские противоречия как «главный межимпериалистический антагонизм» двадцатых годов, что так долго и с таким однообразием доказывалось в советской историографии.
Другое чрезвычайно важное изменение в расстановке сил было связано с бурными темпами промышленного подъема Италии и Японии, т.е. тех государств в стане победителей, которые открыто выражали свое неудовлетворение послевоенной организацией мира. Укрепление экономических позиций сопровождалось наращиванием военного потенциала, что создавало реальную основу для последующей силовой ревизии Версальско-Вашингтонской системы. В 1920-е гг. шла ее дипломатическая подготовка.
Фашистское руководство Италии, провозгласив лозунг «Воссоздание Великой Римской империи», приступило к его практическому осуществлению, используя на начальном этапе «воссоздания» методы открытой и тайной дипломатии. Во второй половине 1920-х гг. итальянское правительство подписало серию знаменательных договоров, имевших далеко идущие последствия: договор с Румынией 1926 г. «о дружбе и сердечном сотрудничестве» (стороны обязались оказывать друг другу поддержку в интересах сохранения международного порядка», Италия признавала аннексию Румынией Бессарабии); Римский договор с Венгрией 1927 г. «о дружбе и согласительной процедуре» (в секретных статьях соглашения Италия обязалась оказать помощь в вооружении венгерской армии, что поощряло стремление Венгрии к пересмотру Трианонского договора 1920 г.); «Тиранский пакт» с Албанией (с.127) 1927 г. (предусматривал совместные действия в случае «неспровоцированной войны» против одного из участников договора, предоставлял в распоряжение союзника все военные, финансовые и другие ресурсы, а также территорию, инициатива «совместных действий» против третьей державы целиком отдавалась Италии), договор с Эфиопией 1928 г., заключенный в Аддис-Абебе (провозглашал «постоянный мир и вечную дружбу» между Италией и ее будущей жертвой).
Что касается Японии, то она в этот период не проявляла особой активности на дипломатическом фронте. Однако японские правительственные круги, проводя нарочито осторожную и умеренную политику на Дальнем Востоке, одновременно разрабатывали планы завоевания Китая и всей Восточной Азии, «сокрушения Соединенных Штатов» и установления безраздельного господства Японии в Азиатско-Тихоокеанском регионе.
Изменявшийся баланс сил в лагере держав-победительниц создавал осязаемые предпосылки борьбы за новый передел мира, предпосылки кризиса и разрушения Версальско-Вашингтонской системы.
Еще более существенными и «перспективными» для развития международных отношений стали перемены в соотношении сил между державами, победившими в мировой войне, и побежденной Германией. Опираясь на свой огромный внутренний потенциал, а также на финансовую помощь США и Англии, Веймарская республика к концу 1920-х гг. не только достигла довоенных экономических показателей, но и значительно их превзошла. Масштабы роста германской экономики становятся более наглядными, если исходной точкой экономического подъема считать не 1913, а 1920 г. В этом случае индекс промышленного производства в 1929 г. составит не 117, а 180%. В последние годы стабилизации Германия вышла на второе место в мире по выпускаемой промышленной продукции и на третье после США и Англии — по объему внешней торговли. Вопреки постановлениям Версальского договора восстанавливался и военно-технический потенциал Германии. В частности именно в это время началось строительство военных кораблей (линкоров «Дойчланд», «Адмирал Шеер» и др.).
Так, уже в первое послевоенное десятилетие Германия вновь обрела статус одного из главных субъектов международных отношений. Реваншизм, подкрепленный экономической мощью, превращался из иллюзорной в реально достижимую цель, что делало германский вопрос наиважнейшим в мировой политике.
Общая картина расстановки сил в 1920-е гг. была бы неполной, если не отметить возросшее значение в международной жизни советского фактора. Процесс стабилизации в СССР, происходивший в (с.128) условиях нэпа, укрепил экономические позиции Страны Советов. В 1923–1928 гг. ежегодный прирост промышленной продукции в Советском Союзе превышал 24%. Как следствие индекс промышленного производства в 1929 г. в сравнении с 1920 г. составил около 280%. Помимо сходных черт с капиталистической мобилизацией (восстановление хозяйства и финансовой системы, экономический подъем, увеличение внешнеторгового оборота) стабилизация в Советском Союзе имела и принципиальное отличие, так как ее главной целью провозглашалось построение социализма. В середине двадцатых годов был взят курс на социалистическую индустриализацию и коллективизацию сельского хозяйства. Не затрагивая вопроса о характере и методах строительства нового общества, важно отметить, что сам факт реализации этого новаторского плана стал дополнительным свидетельством усиления международных позиций СССР.
Все вышесказанное позволяет сделать заключение о том, что в рассматриваемый период в отношениях Запад – Советский Союз сложилось известное равновесие. И.В. Сталин на XIV съезде ВКП(б) в 1925 г. заявил: «Достижение некоторого временного равновесия между этими двумя стабилизациями — такова характерная черта переживаемого нами международного положения». Это «временное равновесие» базировалось на осознании обеими сторонами реального положения дел: западными лидерами — невозможности уничтожения «первого в мире социалистического государства» посредством военной силы, советским руководством — несбыточности расчета на скорую победу мировой революции. Равновесное состояние вовсе не означало отказа от «идейно-классовой борьбы», но оно предполагало взаимное признание возможности и неизбежности мирного сосуществования двух систем.
Таковы были важнейшие изменения в расстановке и соотношении сил на мировой арене, которые обусловили глубокую внутреннюю противоречивость развития международных отношений в 1920-е гг. В этот период образовалось два крупных узла противоречия, или два «треугольника силы»: европейский (Англия – Франция – Германия) и дальневосточный (США – Англия – Япония). В первом из них определяющее значение имел германский вопрос.
ГЕРМАНСКИЙ ВОПРОС В 1920-Е ГГ. ПЛАН ДАУЭСА
В международной жизни двадцатых годов германская проблема справедливо считалась не только самой важной, но и наиболее сложной, что было обусловлено тремя основными причинами. (с.129)
Как уже отмечалось выше, политика реванша в сочетании с возраставшей экономической мощью Германии создавала угрозу самому существованию Версальской системы. Показательно, что это время в Веймарской республике не было ни одной партии, которая во внешнеполитической части своей программы не выдвигала бы в качестве приоритетного требование отмены унизительного договора, подписанного в Париже. Причем главным объектом пропагандистской атаки стала его 231-я статья, устанавливавшая «полную и неоспоримую ответственность» Германии за развязывание Первой мировой войны. Понятно, что ее аннулирование лишало смысла и все остальные постановления Версальского договора. Президент Веймарской республики фельдмаршал Пауль фон Гинденбург в этой связи открыто заявлял, что Германия с 1914–1918 гг. «вела справедливую борьбу за самоутверждение в мире, полном врагов». Словесные призывы к пересмотру послевоенного международного порядка сопровождались реваншистскими акциями. В 1929 г. военизированная прусская организация «Пограничная стража» сконцентрировала на германо-польской границе вооруженные отряды численностью до 30 тыс. человек. Начинало сбываться пророческое предостережение Д. Ллойд Джорджа, высказанное им еще на Парижской конференции: «Германия найдет средства отомстить своим победителям».
Другое важное обстоятельство, осложнявшее решение германского вопроса, состояло в том, что его нельзя было рассматривать в отрыве от еще одной крупной международной проблемы — советской. В 1920-е гг. стали очевидными два возможных варианта развития европейских международных отношений. Первый — крайне неблагоприятный для Запада — предполагал дальнейшее сближение униженной Германии и коммунистической России (Рапалльский договор 1922 г. показал реальность такого хода событий). Второй — наиболее приемлемый для союзных держав — предусматривал превращение Германии в противовес Советскому Союзу. Однако при реализации второго варианта возникали новые трудности: противопоставить СССР можно было только сильную Германию; это означало, что западные демократии должны предоставить ей серьезную экономическую и финансовую помощь, а также идти на уступки по целому ряду ее политических требований; в результате, никто не мог гарантировать, что в один прекрасный момент возрожденная германская мощь будет направлена не против Советского Союза, а против тех самых держав, которые помогли Германии стать сильной. Пока западные стратеги ломали себе голову над тем, как выйти из этого заколдованного круга, германское правительство умело использовало советский фактор как рычаг давления на страны-победительницы с целью ревизии созданной ими Версальской системы. (с.130)
Дополнительные осложнения в процессе урегулирования германской проблемы вносили разногласия и противоречия между союзными державами. Англия и США, изначально выступавшие за сохранение «не слишком слабой Германии» как противовеса Советской России и Франции, последовательно проводили этот курс и в 1920-е гг., что нашло свое отражение в масштабном финансировании германской экономики и в готовности идти навстречу некоторым «политическим пожеланиям» Веймарской республики. Французское правительство, которое под натиском англосаксонских государств вынуждено было отказаться от своей максималистской позиции в отношении Германии, продолжало настаивать на строгом соблюдении положений Версальского договора и возражало против каких-либо существенных уступок германским реваншистам. В Париже хорошо понимали, что в подвижном силовом треугольнике Англия-Франция-Германия укрепление международных позиций последней означало не только утрату надежд на установление французской гегемонии в Европе, но и создавало непосредственную угрозу безопасности Французской республике. Далеко неслучайно, что в правительственных кругах Франции уже в 1927 г. был разработан план строительства на восточных границах укрепленной линии, названной в честь военного министра А. Мажино. Таким образом, решение германского вопроса напрямую затрагивало внешнеполитические интересы великих держав-победительниц и не могло не сопровождаться напряженной борьбой между ними, так как эти интересы во многом не совпадали.
Германская проблема (в соответствии с основными разделами Версальского договора) включала в себя различные аспекты: территориальный, колониальный, военный, репарационный, экономический. В двадцатые годы внимание мировой общественности и международные дебаты сконцентрировались на теме репараций, поскольку Германия, ссылаясь на тяжелое финансовое положение, начала с нарушения именно этих постановлений союзных держав. Особую остроту репарационный вопрос приобрел в период рурского кризиса. Стремясь не допустить нового революционного взрыва в Германии и стабилизировать европейский порядок, Англия и США взяли инициативу в свои руки. Не без их настойчивых советов германское правительство в сентябре 1923 г. высказалось за проведение конференции по проблеме репараций. Франция была вынуждена дать согласие не только из-за мощного давления англосаксонских держав, но и по причине полного провала «акции возмездия» в Руре: оккупационные расходы, достигшие к осени 1923 г. 1 млрд. франков и превысившие по стоимости невыплаченные Германией репарации, поставили (с.131) Французскую республику перед перспективой финансово-экономического коллапса и заставили ее искать политического решения вопроса.
В целях тщательной подготовки конференции по предложению Соединенных Штатов были созданы два международных комитета экспертов. Один из них возглавил американский банкир, тесно связанный с банковской группой Дж. П. Моргана, генерал в отставке Чарльз Дауэс. В задачи этого комитета входилa разработка мер по стабилизации экономики и валютной системы Германии, установление новой схемы погашения репарационных платежей. Другой комитет, работой которого руководил английский финансист Реджинальд Маккенна, должен был определить пути и методы размещения в Веймарской республике иностранных капиталов и возвращения на родину капиталов германских. В августе 1924 г. специальная межсоюзническая конференция в Лондоне обсудила рекомендации экспертов и утвердила в качестве своего официального решения доклад первого комитета, получившего название «план Дауэса».
В его содержании можно выделить следующие положения.
План устанавливал новый порядок выплаты репараций — гораздо более благоприятный для Германии, нежели Лондонская репарационная программа 1921 г. Были выдвинуты два важных базовых тезиса: о необходимости оказания помощи Германии для восстановления ее экономики и финансов, в связи с чем предлагалось предоставить Веймарской республике международный заем в 800 млн. золотых марок; размеры репарационных платежей ставились в зависимость от «изменений в индексе благосостояния Германии». При сохранении итоговой суммы репараций в 132 млрд. марок сроки окончательной их выплаты не указывались. Обозначались лишь ежегодные взносы от 1 млрд. в 1924 до 2,5 млрд. марок — начиная с 1928 г., что было значительно меньше изначального лондонского варианта (3,5 млрд. марок в год).
В плане Дауэса определялись и основные источники погашения репараций: отчисления из государственного бюджета, а также от прибылей промышленных предприятий и железных дорог. В первом случае речь шла о введении высоких косвенных налогов и, следовательно, о повышении цен на выпускаемые товары, что ложилось тяжелым бременем на население Германии, Во втором — об участии в оплате репарационных взносов крупного бизнеса (около 50% от общей суммы).
План предусматривал организацию жесткого контроля над экономикой и финансами Веймарской республики в качестве гарантий выплаты репараций. Германское правительство фактически лишалось права на управление Рейхсбанком и государственными (с.132) железными дорогами. Взамен создавались две международные
компании: трансфертная, осуществлявшая валютные операции, связанные с репарационными платежами, и акционерная железнодорожная, распоряжавшаяся доходами от транспортных перевозок. Учреждался пост Генерального агента (американец Г. Паркер), в чьи функциональные обязанности входило наблюдение за восстановлением германской промышленности и финансовой системы, а также за своевременной выплатой репараций.
Принятие плана Дауэса, вступившего в силу с 1 сентября 1924 г., стало этапным событием не только в решении репарационного вопроса, но и в развитии межвоенных международных отношений.
Во-первых. Новый репарационный план «юридически» оформил существенные изменения в европейском и общемировом балансе сил.
Прежде всего он знаменовал усиление международных позиций Англии и США, так как с его принятием восторжествовала англо-американская линия в урегулировании германской проблемы. Особо следует подчеркнуть ведущую роль Соединенных Штатов как в подготовке, так и в реализации этого плана. Их доля в финансовой помощи Германии в период действия программы Дауэса превысила 70% (в сравнении с 14% Голландии и 10% Англии). По настоянию США специальными постановлениями Лондонской конференции оговаривалось, что два ключевых поста по контролю за выплатой репараций — Генерального агента и председателя Трибунала по разбору репарационных споров — должны занимать только американцы. Так начинала осуществляться идея превращения Соединенных Штатов в международного суперарбитра. Это, конечно же, раздражало Англию, но она находила утешение в том, что план Дауэса воплощал в жизнь ее концепцию континентального баланса сил, согласно которой «не слишком сильной Франции» противостояла «не слишком слабая Германия». Нельзя не отметить, что помимо политических дивидендов англосаксонские государства получали и вполне осязаемые экономические выгоды, поскольку их капиталовложения в германское хозяйство приносили прибыль в 9% годовых (при среднеевропейской норме — 6,5%).
Другим значимым итогом работы межсоюзнической конференции 1924 г. стало дипломатическое поражение Французской республики. Отправляя войска в Рур, французское правительство стремилось силовым методом решить проблему репараций и тем самым утвердить свое главенствующее положение в Европе. На Лондонской конференции были категорически отвергнуты как первое, так и второе притязание Франции. План Дауэса, который (с.133) разрабатывался фактически без ее участия, существенным образом ущемлял интересы Французской республики: с созданием Трибунала и арбитражной комиссии ей пришлось отказаться от практики самостоятельного применения санкций в случае невыполнения Германией репарационных обязательств; в свою очередь германское правительство получало право обращаться в эти инстанции с требованием сокращения и приостановки поставок натурой, в чем Франция была особенно заинтересована; в самой репарационной комиссии определяющую роль стали играть не французы, а англичане и американцы; и наконец, Франция дала официальное заверение в том, что в годичный срок выведет свои воинские подразделения из Рурской области. Последствия этих дипломатических маневров были очевидны: Франция, проводя политику, направленную на сохранение Версальского статус-кво, переходила от наступления к обороне, что, безусловно, ослабляло ее европейские позиции.
В бесспорном выигрыше от принятия плана Дауэса оказалась Германия. Это объяснялось не столько смягчением условий репарационных платежей, сколько мошной финансово-экономической поддержкой Веймарской республики со стороны англосаксонских держав. Показательно, что за шесть лет реализации новой репарационной программы Германия выплатила союзным государствам 7 млрд. 533 млн. марок, а получила займы и кредиты (в основном долгосрочные) на сумму в 21,2 млрд., т.е. в 3 раза больше. Поскольку англо-американские инвестиции преимущественно направлялись в отрасли тяжелой промышленности. Германской республике предоставлялись широкие возможности для восстановления экономического, а в перспективе и военно-промышленного потенциала. Уже в 1931 г. «Второе бюро» (французская разведка) констатировало: «Германия сумела после войны значительно увеличить свою индустриальную мощь. Она целиком обновила промышленное оборудование, равного которому по совершенству нет в Европе».
Таким образом, план Дауэса «деформировал» европейский силовой треугольник в пользу Англии и Германии и в ущерб Франции.
Во-вторых. Репарационный план, составленный и внедренный Соединенными Штатами и Англией, укрепил Версальскую систему и одновременно, как это ни противоречиво звучит, подготовил условия для ее последующего разрушения. Столь парадоксальный вывод обусловлен двойственным характером решения репарационного вопроса. С одной стороны, план Дауэса, определив новую схему погашения репараций и усилив контроль союзников над финансами и промышленностью Веймарской республики, сохранил (с.134)
экономическую основу Версальского договора. С другой стороны, этот план был направлен на создание «экономически сильной германии», что объективно содействовало ее наступательной борьбе за ревизию постановлений, принятых в Париже в 1919 г. Именно так были восприняты решения Лондонской конференции правительственных кругах Веймарской республики. Выступая на заседании рейхстага, министр иностранных дел Г. Штреземан по дипломатически туманно, но вполне доступно для понимания заявил: «От Версаля до Лондона был долгий путь унижений и громадных трудностей. Я убежден, что Лондон — это не конец. Лондон может быть исходным пунктом развития...».
В-третьих. Что касается финансово-экономической стабилизации Версальской системы, то и она оказалась временной и относительной. Соединенные Штаты исходили из того, что предложенная ими репарационная программа последовательно и успешно разрешит целый ряд международных экономических проблем: помощь Германии обеспечивает быстрый рост ее промышленности — производимые товары находят рынки сбыта в СССР, что заодно подорвет начавшийся гам процесс социалистической индустриализации — вырученные средства в виде репараций передаются Англии и Франции — последние выплачивают военные долги США. Как оказалось, эта изящная цепь логических построений имела сразу несколько слабых звеньев. Руководство Советского Союза, не желая отказываться от своих планов реконструкции промышленности и построения социализма, отвергло как «злонамеренную» попытку США решить собственные проблемы за счет СССР. Сталин на XIVсъезде ВКП(б) в декабре 1925 г. жестко и недвусмысленно заявил: «Мы не хотим превращаться в аграрную страну для какой-либо державы, в том числе Германии». Европейские должники Америки, возглавляемые Англией, настойчиво выступали за аннулирование всех военных задолженностей, что не могло не испортить оптимистических настроений их главного кредитора. Соединенные Штаты в 1923–1926 гг. заключили 13 соглашений о долгах времен Первой мировой войны, в которых вынуждены были пойти на серьезные уступки своим должникам: сумма платежей сократилась в среднем на 51%, сроки выплаты увеличивались с 25 до 62 лет, проценты по долгам снижались с 4,25 до 3,3-0,4%. Тем не менее Европа продолжала уклоняться от погашения своей задолженности великому заокеанскому ростовщику. И, наконец, центральное звено «идеальной» американской схемы — Германия, уверовав в лояльность и снисходительность своих англосаксонских покровителей, стала требовать новых уступок в решении вопроса о репарациях. Вскоре после вступления в силу плана Дауэса германское правительство предложило его пересмотреть, доказывая необходимость еще большего смягчения репарационных постановлений. (с.135)
Расчет Германии оправдался: США и Англия, твердо придерживаясь своего «прогерманского» курса, пошли навстречу ее по желаниям. В феврале 1929 г. приступил к работе новый международный комитет экспертов, который возглавил президент моргановской компании «Дженерал электрик», один из авторов плана Дауэса Оуэн Д. Янг (в советской историографии обычно его фамилия писалась как Юнг). Рекомендации этого комитета были одобрены на межсоюзнической конференции в Гааге в конце августа того же года (окончательно утверждены 20 января 1930 г.)
В сравнении с программой Дауэса план Янга (Юнга) характеризовался гораздо большим либерализмом в отношении Германии, что нашло свое отражение во всех его основных разделах.
Прежде всего это касалось порядка взимания репараций. Общий размер репарационных платежей определялся в 113.9 млрд. марок (с учетом уже выплаченных взносов первоначально установленная в 1921 г. сумма — 132 млрд. — осталась без изменений). Германия должна была выполнить свои репарационные обязательства за 59 лет (до 1989 г.), уплачивая ежегодно от 2,4 до 0,9 млрд. марок, т.е. в среднем на 20% меньше, чем по плану Дауэса.
Главными источниками погашения репараций согласно плану Янга сохранялись государственный бюджет и прибыли от железных дорог. Вместе с тем в эти положения была внесена одна существенная поправка: промышленные предприятия освобождались от участия в формировании репарационного фонда, что органично вписывалось в англо-американскую стратегию обеспечения быстрого роста германской промышленности.
Самые крупные выгоды для Германии содержали те постановления Гаагской конференции, в которых речь шла о гарантиях выплаты репараций. Упразднялись все виды контроля союзных держав над финансами и экономикой Веймарской республики, включая пост Генерального агента. Репарационная комиссия распускалась, а ее функции передавались вновь созданному Базельскому банку международных расчетов. Фактически этот «сверхбанк» ограничил свою деятельность финансированием промышленного производства Германии. По существу в плане Янга статьи о «гарантиях и контроле» подменялись положениями об их отмене.
В отличие от Лондонской конференции 1924 г. Гаагский форум принял и важное политическое решение, изменявшее в пользу Германии соответствующее постановление Версальского договора, — о досрочном (на 5 лет раньше установленного срока) выводе союзных войск из Рейнской демилитаризированной зоны.
Таким образом, план Янга закрепил и усилил те тенденции развитии европейских международных отношений, которые был отчетливо обозначены с принятием программы Дауэса. (с.136)
Судьба нового репарационного плана оказалась недолговечной: он просуществовал менее двух лет. В связи с Великим кризисом, охватившим весь капиталистический мир, по предложению президента США Г. Гувера в июле 1931 г. на выплату репараций был наложен мораторий сроком на один год. Решение об отмене репарационных платежей приняла Лозаннская конференция, проходившая летом 1932 г. Германскому правительству предложили выкупить его репарационные обязательства за 3 млрд. марок, погасив эту сумму в течение 15 лет при 5% годовых. Окончательно похоронил репарации Адольф Гитлер, отказавшийся что-либо выплачивать государствам, которые «столько лет грабили Германию». Возражений со стороны названных государств не последовало.
Финансовые итоги политики западных держав в репарационном вопросе были таковы: за весь период существования репараций (с 1919 по июль 1931 г.) платежи Германии победителям составили 21 млрд. 807 млн. золотых марок, или 17,2% первоначальной суммы, установленной Лондонской конференцией 1921 г. За это же время Веймарская республика получила финансовую помощь в виде займов и кредитов в 39 млрд. марок.
Отмена репараций, во многом предопределенная англо-американским подходом к урегулированию германской проблемы, в широком международном плане означала упразднение главной экономической составляющей Версальской системы. Процесс переустройства послевоенного миропорядка, вызванный изменениями в расстановке сил и начавшийся с ревизии его финансово-экономических основ, неминуемо должен был распространиться и на остальные сферы международной жизни. Как уже отмечалось выше, германская проблема, остававшаяся центральной в мировой политике, помимо репарационного включала в себя целый ряд других аспектов, наиболее важными из которых являлись территориально-политические и военные. Эти вопросы решались в рамках общих дискуссий по проблемам обеспечения европейской безопасности и разоружения.
ПРОБЛЕМЫ ЕВРОПЕЙСКОЙ БЕЗОПАСНОСТИ И РАЗОРУЖЕНИЯ. КОНФЕРЕНЦИЯ В ЛОКАРНО
Вступление европейских стран в «эру пацифизма» было отмечено разработкой многочисленных планов по созданию системы континентальной безопасности, ограничению гонки вооружений и разоружению. Как правило, в этих планах тайно или явно прослеживалась тесная взаимосвязь двух исходных позиций — (с.137) стремление стабилизировать международную обстановку в Европе и одновременно реализовать собственные национально-государственные интересы. Наибольшее воздействие на развитие европейских межгосударственных отношений оказали пацифистские программы Франции и Англии.
В 1920-е гг. французское правительство продолжало рассматривать проблему безопасности прежде всего через призму утверждения на континенте руководящей роли Франции. Решение этой двуединой задачи предполагало использование как традиционных так и принципиально новых дипломатических приемов и методов. В стратегических планах французского руководства центральное место занимала германская проблема, без всестороннего урегулирования которой невозможно было говорить ни о европейской безопасности, ни о континентальном лидерстве Франции. К середине 1920-х гг. стало очевидным, что традиционный курс, направленный на максимальное ослабление Германии, не имел шансов на успех по причине изменявшейся не в пользу Франции расстановки сил (возрастание экономической мощи Веймарской республики; твердая решимость Англии и США добиться франко-германского равновесия в Европе). Поэтому французские лидеры вынуждены были изменить тактику. Заняв оборонительные позиции, Франция путем разумных компромиссов стремилась удержать Германию в рамках Версальской системы и осуществлять контроль над ее внешней политикой на основе строгого соблюдения Парижских постановлений 1919 г.
Другое важное дипломатическое средство поддержания «должного европейского порядка» правительственные круги Третьей республики видели в укреплении профранцузского блока восточноевропейских государств — Малой Антанты и Польши. Уделяя особое внимание своим «тыловым союзам», Франция в двадцатые годы подписала с подопечными странами целый ряд договоров о дружбе и сотрудничестве: с Чехословакией (1924), Румынией (1926), Королевством сербов, хорватов и словенцев (1927), инициировала заключение союзного договора между Польшей и Румынией (1926) Однако и на этом фронте Франция столкнулась с серьезным противодействием со стороны Англии, пытавшейся «преобразовать» Малую Антанту в объединение балканских государств под своим покровительством, а также Италии, заключившей, как уже говорилось выше, соглашения с восточноевропейскими странами с явно антифранцузским подтекстом.
И, наконец, третье направление внешнеполитической деятельности Французской республики, получившее наибольший общественный резонанс, было связано с качественно новой формой организации международных отношений, названной «открытой (с.138) дипломатией», или «дипломатией конференций». Это означало признание Францией необходимости усиления роли Лиги Наций, широкого использования ее миротворческих возможностей, а также проведения под ее эгидой международных конференций по решению насущных проблем европейской и мировой политики, в соответствии с вновь принятой концепцией французское правительство выступило с серией проектов, в которых излагались общие принципы обеспечения международной безопасности. Авторами этих проектов являлись два самых ярких и популярных политика Франции того времени Э. Эррио и А. Бриан.
Мари Эдуар Эррио, известный писатель и историк, был убежденным противником войны и силовых методов разрешения межгосударственных споров. Возглавив французское правительство в 1924 г., он вскоре выдвинул свой знаменитый пацифистский план, суть которого выражалась в трех международно-правовых понятиях: арбитраж – безопасность– разоружение. «Триптих Эррио» предусматривал поэтапное продвижение на пути к справедливому и демократическому миропорядку: подписание двусторонних и многосторонних арбитражных соглашений — заключение договоров о взаимопомощи — созыв всемирной конференции по разоружению. При этом подчеркивалось, что все названные акции на каждом из этапов должны проводиться при непосредственном участии и посредничестве Лиги Наций. В этой связи создатель «триптиха» отмечал: «Мы уверены, что не может быть действительного мира до тех пор, пока Франция не укрепит Лигу Наций». Таким образом, центральной идеей «формулы Эррио» был отказ от войны как метода урегулирования международных проблем, решение их средствами арбитража. Арбитраж, по логике французского премьера, порождал безопасность, что в свою очередь создавало возможность для разоружения. Пацифистские принципы, изложенные Э. Эррио, вне всякого сомнения, можно оценить как большой позитивный вклад в теорию и практику межгосударственных отношений. На этих принципах впоследствии строились многие миротворческие программы и разрабатывались конструктивные Решения по оздоровлению международной обстановки. Что касается реального политического содержания «логической схемы» Эррио, то в условиях 1920-х гг. оно заключалось в сохранении и защите Версальской системы при главенствующей роли Франции, осуществляемой через Лигу Наций и посредством «дипломатии конференций».
«Триада Эррио» легла в основу предложения французского правительства заключить широкое межгосударственное соглашение «О мирном урегулировании международных конфликтов». Это предложение обсуждалось на V сессии Ассамблеи Лиги Наций. (с.139)
2 октября 1924 г. представители государств — членов Лиги единогласно и с огромным воодушевлением одобрили текст соглашения, получившего название «Женевского протокола». Протокол констатировал, что «наступательная война является межгосударственным преступлением». Далее пространно излагалась «формула Эррио», предлагавшаяся в качестве базиса международно-правовых отношений в Европе. К слабым сторонам принятого документа относились расплывчатость и невразумительность в определении «наступательной» и «оборонительной» войны, системы санкций в отношении к государству-агрессору, параметров ограничения вооружений и разоружения. Предусматривалась поистине головоломная процедура официального подписания Протокола, в чем проявились скрытые за всеобщей эйфорией глубокие противоречия великих держав. Дело в том, что он мог вступить в силу лишь после принятия решения о сокращении вооружений на специальной конференции. Эта конференция должна была открыться при условии ратификации Женевского протокола большинством постоянных членов Совета и другими членами Ассамблеи Лиги Наций. В противном случае, в соответствии со статьей 21-й, Протокол автоматически объявлялся аннулированным.
Первыми категорически отвергли Женевский протокол британские консерваторы, сменившие у власти лейбористское правительство Р. Макдональда, благосклонно относившегося к французскому предложению. Консервативный кабинет С. Болдуина выступил против принципа обязательного арбитража, коллективных санкций и региональных соглашений, т.е. основных постулатов «триптиха Эррио», не желая содействовать укреплению европейских позиций Франции и нарушению в ее пользу франко-германского равновесия в Европе. Один из высокопоставленных дипломатов разъяснил причины негативного отношения Великобритании к Женевским постановлениям: «Протокол, имевший целью принятие срочных мер против агрессии, поставил бы английские вооруженные силы в распоряжение «генерального штаба» Лиги Наций. Это вполне соответствовало французской концепции задач Лиги и французским военным планам противодействия германской опасности, но это серьезно бы стеснило свободу действий Англии». Два других постоянных члена Совета Лиги Наций Италия и Япония вскоре также отказались присоединиться к Женевскому протоколу, посчитав невыгодным связывать себя обязательствами по неприменению наступательных действий. В результате соглашение, одобренное в Женеве, было ратифицировано только во Франции и тем самым приобрело форму декларации о ее благих намерениях. Как саркастически отмечала известная французская журналистка Ж. Табуи: «Коктейль «Лига Наций» (с.140), напиток «Протокол» и оранжад «Арбитраж» остались одним из немногих последствий принятого с помпой Женевского протокола».
Скоропостижная кончина Протокола лишний раз свидетельствовала, насколько различными были подходы ведущих держав проблемам развития международных отношений в Европе. Соображения национальной безопасности взяли верх над интересами безопасности коллективной, хотя уже тогда многие понимали, что обеспечение первой невозможно без организации второй.
Программа стабилизации международной обстановки в Европе, предложенная Англией, основывалась на традиционных принципах баланса сил. Пацифистские ее начала проявились в том, что положение о взаимном франко-германском уравновешивании сочеталось с тезисом о примирении Франции с Германией путем компромиссного изменения «диктаторских» условий Версальского договора в пользу Веймарской республики, взамен чего республика Французская получала твердые гарантии неизменности своих восточных границ и зашиты от посягательств германских реваншистов. Другим программным нововведением стало провозглашение британским правительством (как лейбористским, так и консервативным) искренней приверженности к открытым, демократическим переговорам и «дипломатии конференций».
В наиболее четкой и доходчивой форме английский вариант европейской системы безопасности был изложен в секретной памятной записке «Политика Великобритании в связи с положением в Европе», составленной в феврале 1925 г. министром иностранных дел Остином Чемберленом. В преамбуле своей записки О. Чемберлен разделил европейские государства на «три лагеря»: победителей, побежденных и Советский Союз. Далее доказывалась теорема о том, что если между первыми двумя группами сотрудничество «вполне возможно», то СССР являлся деструктивным фактором и поэтому необходимо «определять политику безопасности не совместно, а вопреки России и даже, пожалуй, из-за России». Вычеркнув Советский Союз из проектируемой системы европейской безопасности, министр поведал о своем видении урегулирования германской проблемы. Он поддержал инициативу правительства Германии (инспирированную британской дипломатией) о заключении многостороннего договора, гарантировавшего «территориальный статус-кво на Рейне», а также высказался за принятие Веймарской республики в Лигу Наций. Уникальность и известная виртуозность этого плана заключалась в том, что при его осуществлении могли быть решены сразу три задачи: интегрировать Германию в сообщество западноевропейских государств и в Версальскую систему как равноправного ее участника; (с.141) не допустить сближения Веймарской республики с большевистской Россией; успокоить Францию относительно ее восточных границ и угрозы со стороны германского реваншизма. Успешная реализация намеченных целей, по мнению английских политиков, создавала все необходимые условия для поддержания стабильного межгосударственного порядка в Европе.
Новая британская программа стала главным предметом обсуждения на международной конференции, проходившей в швей царском курортном городе Локарно с 5 по 16 октября 1925 г. В ней приняли участие делегации семи европейских стран: Англии Франции, Германии, Бельгии, Италии, Польши и Чехословакии. Назвав себя горячим сторонником демократических и равноправных переговоров, Чемберлен предложил проводить заседания конференции без избрания ее председателя де-юре и, получив единодушное одобрение, стал руководить ее работой де-факто. По инициативе английского министра в договорный процесс была внедрена и еще одна новаторская идея — неформальные собеседования глав делегаций за чаем и во время прогулок по Женевскому озеру (ранняя предтеча современных «встреч в верхах без галстуков»). За всей этой «дипломатической идиллией» скрывались острые разногласия и ожесточенная борьба мнений.
В холе развернувшейся дискуссии выяснилось, что Франции, выступавшей за сохранение и упрочение Версальского статус-кво, противостоял сплоченный англо-германский блок. Формально Англия и Германия не возражали против укрепления послевоенной международной системы, но по существу обе державы, хотя и по разным причинам, стремились ее модернизировать на основе расширения прав Веймарской республики и смягчения «антигерманских» постановлений 1919 г. Усилив Германию и, как следствие, ослабив Францию, Великобритания стремилась создать благоприятный для нее европейский баланс сил, исключив возможность континентальной гегемонии какой-либо из великих держав. В этой связи О. Чемберлен выступил с декларацией, которую в Париже восприняли как откровенно антифранцузскую: «Мы вели все наши величайшие войны для того, чтобы помешать той или иной крупнейшей державе господствовать в Европе». Германское правительство с большим пониманием и с не меньшим воодушевлением отнеслось к внешнеполитическим инициативам Англии, поскольку они никак не соответствовали целям Французской республики и полностью совпадали с интересами Германии. Такова была первопричина «локарнского конфликта» между Францией и ее оппонентами. Возглавлявший французскую делегацию министр иностранных дел А. Бриан настаивал на подписании договоров о гарантиях не только западных (с Францией и (с.142) Бельгией), но и восточных границ Германии (с Польшей и Чехословакией). Руководитель германского внешнеполитического ведомства Г. Штреземан при молчаливой поддержке англичан наотрез отказался даже рассматривать это предложение, назвав упомянутые Брианом границы «гротесковыми». Таким образом, первые на столь представительном форуме Германия заявила о том что будет бороться за пересмотр территориальных положений Версальского договора. Позитивно-нейтральная позиция Англии объяснялась как общим подходом к проблеме франко-германского равновесия в Европе, так и ее негативным отношением к профранцузским «тыловым союзам». Показательны в этом отношении умозаключения О. Чемберлена в уже упоминавшейся памятной записке, где он без какого-либо намека на осуждение констатировал: «Можно с уверенностью утверждать, что, как только Германия соберется с силами, в ней возникнет наступательное движение за исправление двух наиболее оскорбительных для всякого немца статей, предусматривающих создание Польского коридора и раздел Силезии». Уступив в вопросе о восточной границе Германии, Бриан потребовал предоставить Франции безоговорочное право на ввод войск в демилитаризованную Рейнскую зону в случае германо-польской войны. И вновь последовал отказ, правда, в более гибкой форме. Чемберлен и Штреземан порекомендовали французскому министру передать его требование на рассмотрение Совета Лиги Наций, т.е. фактически похоронили идею, так как узаконенный в Лиге Наций принцип единогласного принятия решений не оставлял Франции никаких шансов на успех. В интеллектуальном противоборстве с английской и германской делегациями Бриан использовал различные доводы вплоть до угрозы отказа Франции от участия в «пакте безопасности». Твердость и решительность французского министра не принесла его стране особых политических дивидендов, но в сочетании с Дипломатической лояльностью Чемберлена и Штреземана она позволила достичь компромисса, что отразилось в итоговых постановлениях конференции.
В Локарно были парафированы (т.е. подписаны инициалами специально уполномоченных лиц) девять документов, главным из которых являлся Рейнский гарантийный пакт, вступивший в силу с декабря 1925 г. В содержании пакта и сопутствовавших ему соглашений можно выделить следующие основные позиции.
1) Участники Локарнского «договора безопасности» — Англия, Франция, Германия, Бельгия и Италия — взяли на себя обязательно гарантировать «индивидуально и коллективно» сохранение территориального статус-кво: неприкосновенность франко-германской и германо-бельгийской границ, как они установлены по (с.143) Версальскому мирному договору, а также соблюдение его положений относительно демилитаризации Рейнской области. Главными гарантами нерушимости западных границ Веймарской республики выступали Англия и Италия. Франция, Бельгия и Германия обязались не предпринимать нападения и не прибегать к войне друг против друга. Спорные вопросы подлежали урегулированию в соответствии с арбитражными соглашениями, подписанными одновременно с Рейнским гарантийным пактом. В случае несоблюдения какой-либо из держав принятых обязательств остальные участники Пакта предоставляли необходимую помощь той стороне, против которой будет направлен «неспровоцированный акт агрессии».
2) Что касается восточных границ Германии, то, отказавшись от заключения гарантийных договоров с Польшей и Чехословакией, она подписала с ними лишь арбитражные соглашения о процедуре урегулирования спорных вопросов. Франция в какой-то мере демонстративно парафировала с восточноевропейскими государствами договоры о взаимопомощи. Однако их значимость существенно снижалась тем, что совместные действия против агрессора ставились в зависимость от решений Лиги наций, т.е. фактически от позиции Англии, не связанной никакими обязательствами с Польшей и Чехословакией.
3) По настоянию Германии в отдельном документе фиксировалось такое толкование статьи 16-й Устава Лиги наций, согласно которому каждый ее член должен участвовать в санкциях «в той мере, в какой это совместимо с его военным и географическим положением». При всей сложности формулировки смысл дипломатической инициативы Штреземана был очевиден: готовясь вступить в Лигу наций, Германия заранее обеспечивала себе свободу маневра и полную самостоятельность в решении вопроса об участии в коллективных санкциях.
По своим последствиям и значению Локарнский форум явился наиболее важным событием в истории межвоенных международных отношений после Парижской мирной конференции 1919 г.
Во-первых. Принятые в Локарно постановления не только отразили, но и в известном смысле определили новые тенденции в европейской политике и в расстановке сил на континенте, обозначенные еще в плане Дауэса. Но если репарационная программа затрагивала экономический аспект международной обстановки в Европе, то Локарнская конференция — политический и правовой. Поэтому в исторической литературе последнюю часто называют «политической надстройкой» над первой. Как и план Дауэса, договоры, заключенные в Локарно, внесли существенные изменения в конфигурацию силового треугольника Англия – Франция – Германия. (с.144)
Прежде всего Локарнская конференция знаменовала крупный дипломатический успех Великобритании, так как на ней был принят английский вариант системы континентальной безопасности, а Англия стала основным ее гарантом, т.е. по сути дела суперарбитром Европы. Немаловажное значение имело и то обстоятельство, что британское правительство реализовывало свой план под флагом пацифизма, находя сочувственный отклик у европейской и мировой общественности. Не случайно один из инициаторов локарнского процесса министр иностранных дел Англии О. Чемберлен в 1925 г. был удостоен Нобелевской премии мира (не менее символично, что он разделил ее с автором репарационной программы Ч. Дауэсом, ставшим в этом году вице-президентом Соединенных Штатов). Вдохновленный столь высокой оценкой своих трудов на дипломатической ниве, Чемберлен поставил задачу «распространить Локарно» и на другие регионы Европы и укрепить тем самым европейский порядок. Иными словами, английское правительство стремилось заменить «французскую систему» военно-политических союзов, закреплявшую раскол Европы и обеспечивавшую лидерство Франции на континенте, новой системой взаимных гарантий границ и арбитража, призванной консолидировать западный мир под эгидой Англии. В 1926–1927 гг. были предприняты попытки создания «Балканского Локарно» (Румыния, Югославия, Греция, Болгария, Венгрия), «Прибалтийского Локарно» (Польша, Финляндия, Литва, Латвия. Эстония), «Восточного Локарно» (Германия, Польша, прибалтийские республики), «Среднеевропейского Локарно» (Чехословакия, Румыния, Югославия, Польша, Венгрия, Австрия). Осуществить удалось лишь последний проект, участники которого согласились на процедуры мирного урегулирования споров. Относительная неудача Англии объяснялась не только серьезными разногласиями между малыми европейскими странами, но и англо-французским соперничеством. Тем не менее итоги работы Локарнской конференции свидетельствовали об упрочении международного положения Великобритании, подтвердившей свое реноме политического лидера Европы.
Для Франции результаты дипломатической борьбы в Локарно оказались малоутешительными. В стратегическом плане главные потери Французской республики состояли в том, что она добилась сохранения Версальского статус-кво за счет ослабления собственных позиций, отказа от главенствующей роли в решении европейских проблем. Локарнские постановления нанесли ощутимый удар сразу по двум основополагающим принципам континентальной политики Франции: осуществление полного контроля над побежденной и ослабленной Германией и усиление профранцузской (с.145) группировки восточноевропейских государств. Что касается первого принципа, то контроль, согласно решениям конференции «преобразовывался» во взаимные гарантии с признанием равноправия сторон. В Локарно Франции противостояла хотя и побежденная, но уже не «ослабленная» Германия, опиравшаяся на мощную поддержку Великобритании. Подписав Рейнский гарантийный пакт, французское правительство лишалось права оказывать силовое давление на Веймарскую республику и было обязано мирно урегулировать возникавшие конфликты при посредничестве все той же Англии. Во многом терял свою обоснованность и второй принцип в связи с отказом Германии гарантировать границы с Польшей и Чехословакией, а также активностью Англии в реализации «локарнского договорного процесса». Отсюда два вынужденных и крайне важных изменения во внешней политике Франции, начало которым положила Локарнская конференция: выдвижение на первый план идеи тесного англо-французского сотрудничества, согласованности выступлений ведущих держав-победительниц на международной арене (речь пока не шла о каком-либо подчинении внешнеполитическим установкам Великобритании, но при сложившемся соотношении сил наиболее логичной представлялась именно эта перспектива); переход к такти франко-германского примирения на базе определенных уступок Германии. Новый подход к германской проблеме проявился уже в сентябре 1926 г., когда по инициативе французского правительства в швейцарском городе Туари близ Женевы прошли секретные переговоры министров иностранных дел А. Бриана и Г. Штреземана. На этих переговорах обсуждались вопросы расширения экономических и финансовых связей между двумя странами, о досрочном выводе оккупационных войск из Рейнской зоны и восстановлении полного германского контроля над Рейном, о выкупе Германией Саарских угольных копей за 300 млн. марок, об «исправлении» в ее пользу германо-бельгийской границы (возвращение Эйпена и Мальмеди) и др. Иначе говоря, впервые после подписания Версальского договора французские официальные лица (пока в тайне от общественности) фактически дали согласие на пересмотр некоторых из его положений. Сведения о «свидании в Туари» просочились в печать, что вызвало взрыв возмущения в Национальном собрании Франции, большинство депутатов которого выступало против каких-либо заигрываний с германскими реваншистами. Как бы там ни было, сам факт проведения сепаратных переговоров с Германией подтверждал неблагоприятный для Французской республики исход Локарнской конференции.
Если в Париже давали пессимистическую оценку тому, что произошло в Локарно, то в Берлине говорили о дипломатической (с.146) победе Германии. И на то были свои основания. Уже через семь лет после поражения в мировой войне Германия совместно и на равных с державами-победительницами решала важнейшие проблемы международной жизни. Более того, на самой конференции германский министр иностранных дел Штреземан в спорах со своим французским коллегой вел себя так, что, по сообщениям журналистов, порой становилось непонятно, кто же в действительности победил в 1918 г. Один из главных итогов работы Локарнского форума состоял в том, что его постановления полностью соответствовали тем внешнеполитическим целям Веймарской республики, которые она могла осуществить в середине-второй половине 1920-х гг. Являясь логическим продолжением плана Дауэса, укрепившего экономические позиции Германии, конференция в Локарно содействовала усилению ее политических и международных позиций.
Большую роль в реализации этих целей сыграл Густав Штреземан, бессменно возглавлявший германское министерство иностранных дел с 1923 по 1929 г. Гибкий и проницательный политик, которому, по словам Ж. Табуи, была присуща «своего рода дипломатическая гениальность», Г. Штреземан хорошо понимал, что восстановление довоенного положения Германии в Европе возможно только с помощью умеренных требований. Его «умеренная политика» заключалась в том, чтобы, используя дипломатические средства, провести ревизию Версальского договора. Он готов был заключать международные соглашения на основе существовавшего соотношения сил для того, чтобы это соотношение изменить в пользу Германии. Характеризуя взгляды германского министра и применявшиеся им методы, Э. Эррио так описывал их встречу в августе 1924 г.: «Я говорил со Штреземаном, и в течение четверти часа он трижды мне солгал. Он мечтал об одном — после короткой передышки отыграться, восстановить первенство "великой Германии"». Для того чтобы эту мечту претворить в жизнь, Штреземан особое внимание уделял двум дипломатическим средствам: использованию англо-французских противоречий и советского фактора. По существу предлагался германский вариант политики баланса сил, который весьма эффективно применяло правительство Веймарской республики. Два рычага давления — Англии на Францию и угрозы германо-советского сближения на обе западные державы вместе взятые — позволяли Германии рассчитывать на все новые и все большие уступки со стороны победителей. Расчет оказался верным, что и подтвердил ход дальнейших событий, во многом предопределенный в Локарно. (с.147)
В сентябре 1926 г. Германия вступила в Лигу Наций, сразу же получив место постоянного члена Совета. Это означало, что она официально признавалась великой мировой державой и одним из главных гарантов Версальской системы. Столь резкие перемены в международном положении Германии вызвали скандал в самой Лиге наций. Польша, недовольная решениями Локарнской конференции, отказавшейся гарантировать ее западные границы, в качестве компенсации потребовала предоставления и ей постоянного места в Совете. В ответ Германия, уповая на поддержку Англии, заявила, что возьмет свое заявление о вступлении в Лигу Наций обратно, если она удовлетворит требование польского правительства. К дискуссии подключился Бриан, пригрозивший, что в случае отказа Польше он уйдет в отставку и с Локарнской политикой будет покончено. Ситуация казалась тупиковой, но выход был найден благодаря огромному процедурному опыту английских дипломатов. Принятое решение могло бы считаться смехотворным, если бы оно не содержалось в специальной резолюции Совета Лиги Наций: Германии предоставлялось постоянное место, а Польша получала вновь изобретенный статус «полупостоянного члена», т.е. оставалась членом непостоянным, но постоянно избиралась в Совет. После завершения этих увлекательных дебатов выяснилось, что Лигой наций фактически стал управлять триумвират в составе О. Чемберлена, А. Бриана и Г. Штреземана, который в прессе назвали «локарнской камарильей». Присоединение Германии к Англии и Франции — державам, определявшим политику Лиги, явилось самым ярким примером, своего рода кульминацией урегулирования германской проблемы, предложенного Великобританией и одобренного на конференции а Локарно. Этот курс по вполне объяснимым причинам был продолжен Советом Лиги Наций, который вскоре принял постановления о прекращении деятельности межсоюзнической комиссии по военному контролю над Германией (декабрь 1926 г.), о выводе в течение трех месяцев французских войск из Саарской области (март 1927 г.) и др.
Таким образом, первым по важности итогом Локарнской конференции и связанных с ней международных процессов стала существенная перегруппировка сил на европейском континенте в пользу Англии и Германии при ослаблении позиций Французской республики.
Во-вторых. Роль Локарно в развитии послевоенной международной системы нельзя оценивать однозначно и безальтернативно.
С одной стороны, постановления Локарнской конференции были направлены на сохранение европейского статус-кво и свелись, по выражению современников, к «переписыванию Версальского (с.148) договора». Более того, зафиксированные в Рейнском пакте и других соглашениях принципы гарантий западноевропейских границ
обязательного арбитража открывали широкие возможности для модификации Версальской системы в сторону ее большей устойчивости. Многие восприняли это как решающий шаг на пути к европейскому миру и спокойствию. Отсюда небывалый энтузиазм пацифистски настроенной общественности и шумная пропаганда деятельности «локарнских миротворцев» (от присуждения международных премий и наград до распевания модной французской песенки «Локарно... Локарно... Все прекрасно!»).
С другой стороны, достигнутый на локарнской конференции компромисс не мог стать основой долговременной стабилизации международной обстановки в Европе. Главная причина была уже названа: юридически оформленное в Локарно новое соотношение сил существенным образом отличалось от того, на котором базировались постановления Парижской конференции 1919 г. Несоответствие «силового базиса» правовой надстройке предвещало разрушение всей послевоенной договорной системы. К тому же уже в 1925 г. «локарнский мирный процесс» понимался западными державами и Германией по-разному. Англия и Франция видели в нем средство укрепления, а Германия — подрыв Версальского миропорядка. О. Чемберлен и А. Бриан (первый — открыто, а второй — осторожно и с оглядкой) призывали к уступкам Германии и частичному пересмотру Версальского договора, дабы сохранить незыблемыми устои самой международной системы. Г. Штреземан по-своему интерпретировал задачи и цели конференции: «Я предвижу в Локарнском пакте получение Рейнской области и возможность возвращения немецких территорий на Востоке». Чуть позже он кратко резюмировал: «В Локарно был взорван краеугольный камень всей Версальской системы». Добившись международных гарантий границ на западе и не допустив того же в отношении своих восточных границ, Германия наносила серьезный удар по целостности послевоенного межгосударственного порядка. Разный статус германских границ определял и различную степень безопасности стран Западной и Восточной Европы. Тем самым нарушались основополагающие принципы всеобщей коллективной безопасности, заложенные в Уставе Лиги Наций и выражавшие суть Версальской модели международных Отношений. Эту же мысль в аллегорической форме выразил министр иностранных дел Польши А. Скшиньский: «Договор на Западе без гарантий на Востоке подобен дому с прекрасными гобеленами, хозяева которого заботятся лишь о них, подвергая все вещи в соседних комнатах опасности пожара». (с.149)
«Антиверсальские» итоги Локарнского форума проявились также и в том, что усилившая свои позиции Германия стала все настойчивее требовать ревизии всего спектра Парижских постановлений. Уже в Локарно Штреземан поставил вопрос об увеличении германской армии и добавил, обращаясь к Бриану: «я не представляю, что ваши солдаты могут еще делать в оккупированной Рейнской зоне. Я не вижу причин для их пребывания там, поскольку им больше не нужно защищать безопасность Франции». Французский министр иностранных дел, как вспоминал впоследствии его немецкий коллега, чуть не упал с кресла, но затем, выйдя из шокового состояния, произнес: «С точки зрения господина Штреземана, по-видимому, и весь Версальский договор может с таким же успехом перестать существовать».
Все вышесказанное позволяет сделать вывод о том, что решения Локарнской конференции, в тактическом плане содействовавшие сохранению и упрочению послевоенной международной системы, стратегически вступали с ней в противоречие, что могло привести (и в конце концов привело) к ее ослаблению и краху.
В-третьих. Еще одной важной характеристикой процесса, начавшегося в Локарно, стала его вполне определенная антисоветская направленность. Инициатор созыва конференции О. Чемберлен, предложивший план создания безопасной Европы «без России и против России», рассматривал локарнский договорный комплекс как своего рода новый «Священный союз» в борьбе с большевизмом. Центральное место в английском плане отводилось Германии как «бастиону западных цивилизаций». В этом контексте становится более понятной поддержка Англией германского требования оставить открытым вопрос о границах с Польшей и Чехословакией. Такой подход объяснялся не чем иным, как желанием направить реваншистские устремления на восток. В известном смысле в Локарно были заложены основы той политики западных демократий в отношении Германии, которая в 1930-е гг. получила название «политики умиротворения». Примечательно, что сям термин «умиротворение» («appeasement») появился в 1925 г., будучи впервые применен одним из ведущих британских политиков лордом О. Дж. Бальфуром в связи с его оценкой локарнских соглашений.
Вместе с тем не следует преувеличивать значимость антисоветской составляющей локарнской договорной системы. Попытки О. Чемберлена организовать нечто похожее на единый антисоветский фронт не встретили должного понимания ни у Франции, ни у Германии. Французские руководители (Э. Эррио и А. Бриан) выступали за нормализацию франко-советских отношении и даже за «сближение с Россией», стремясь упрочить свои «тыловые (с.150) союзы» в Европе. Германское правительство не хотело терять «советский козырь» в дипломатической игре с Англией и Францией. Поэтому представители Германии в Локарно не дали безоговорочного согласия на участие в возможных акциях против СССР, что отразилось в германской ноте относительно статьи 16-й Устава Лиги наций, прилагавшейся к Заключительному акту конференции. Германия намеревалась сохранить «свободу рук» и благоприятный для нее баланс сил между Англией, Францией и Советским Союзом. Г. Штреземан прокомментировал эту внешнеполитическую установку четко и ясно: «Мы не можем сделаться континентальной шпагой Англии и точно так же не можем позволить себе германо-русский союз».
Говоря о значении принятых в Локарно решений, позволительно прийти к следующему общему заключению: являясь важнейшей вехой в развитии международных отношений в «эру пацифизма», Локарнская конференция способствовала сохранению мира в Европе, но это был мир противоречивый и конфликтный, что дает возможность охарактеризовать его как кратковременное перемирие.
В пацифистских планах и дискуссиях двадцатых годов наряду с вопросами европейской безопасности большое внимание уделялось проблемам сокращения вооружений и разоружения. Актуальность разоруженческих проблем определялась тем, что, несмотря на торжественные декларации (Устав Лиги Наций) и заключенные ранее соглашения («договор пяти держав»), гонку вооружений приостановить не удалось. В сравнении с 1913 г. к концу 1920-х гг. количество крупных кораблей трех ведущих военно-морских держав (Англии, США и Японии) увеличилось со 101 до 142, или на 40%; численность сухопутных армий пяти великих держав (без США и СССР) возросла с 1,9 до 2,3 млн. человек, или на 20%; продолжалась разработка новых видов оружия массового уничтожения — химического и бактериологического. Главная преграда на пути сокращения вооружений состояла в том, что в условиях обострения межгосударственных противоречий реальное разоружение считалось несовместимым с интересами национальной безопасности. Поэтому в программах по ограничению средств ведения войны главенствовал подход, направленный на получение односторонних преимуществ в обеспечении безопасности данной страны в ущерб безопасности другой. Так, Англия активно выступала за сокращение «видимых» вооружений, т.е. крупных сухопутных армий (что подрывало военные позиции Франции). Французское правительство в свою очередь предлагало ограничить лишь кадровый состав вооруженных сил, но значительно уменьшить надводный военно-морской флот (что вызывало (с.151) вполне понятное раздражение в Великобритании). Соединенные Штаты добивались распространения положений «договора пяти держав» на все классы военных кораблей (что узаконило бы полное равенство их военно-морских сил с британскими). Правительство Веймарской республики, включившееся в дебаты, выдвинуло самый простой и одновременно наиболее хитроумный плана либо западные державы и Япония разоружаются до уровня Германии, либо Германия получает право на довооружение.
Эти разногласия отразились в жарких и длительных дискуссиях на заседаниях Подготовительной комиссии к Всеобщей конференции по разоружению, созванной в соответствии с решением Совета Лиги наций в декабре 1925 г. (сама конференция открылась в 1932 г.). В работе Комиссии, продолжавшейся пять лет, приняли участие представители 21 государства. Самым ярким событием стало обсуждение советского предложения (текста Декларации и Конвенции) о «полном и всеобщем разоружении», внесенного на рассмотрение IV и V сессии Подготовительной комиссии в ноябре 1927 и в марте 1928 г. Проект СССР, рассчитанный на 4 года, предусматривал роспуск вооруженных сил всех государств, уничтожение средств ведения войны, отмену обязательной воинской службы, ликвидацию военной промышленности, упразднение генеральных штабов и министерств обороны, установление строгого международного контроля над разоружением. Западная пресса назвала этот проект «большевистской пропагандой», а участники прений единодушно отвергли его как «нереалистичный». Тогда советская делегация на VI сессии в апреле 1929 г. предложила план «прогрессивно-пропорционального сокращения вооружений», согласно которому страны, имевшие вооруженные силы численностью более 200 тыс. человек, сокращали их на 1/2, от 40 до 200 тыс. — на 1/3, менее 40 тыс. — на 1/4. Обсуждение нового проекта, объявленного на Западе «маловразумительным», было отложено на неопределенный срок, после чего к нему больше не возвращались.
Отклонив предложения Советского Союза, западные страны в спорах и столкновениях пытались согласовать свои несогласуемые планы по ограничению вооружений. Только в декабре 1930 г. был достигнут компромисс, когда Подготовительная комиссия одобрила Проект конвенции о разоружении. В документе, состоявшем из 6 частей и 60 статей, содержались положения о предельных сроках военной службы и максимальных размерах личного состава вооруженных сил; о частичном сокращении «военных материалов» (с весьма существенными исключениями в отношении танков, тяжелой артиллерии и других видов вооружений); об уменьшении оборонных расходов (в крайне неопределенной форме); о порядке обмена военной информацией; о (с.152) применении химического и бактериологического оружия (без запрета на его производство в мирное время); о контроле над разоружением (статьи этого раздела по существу не имели какого-либо определенного смысла, так как «вопросы гласности и контроля» ставились в прямую зависимость от реального хода сокращения вооружений). Итоговое решение Комиссии, несмотря на всю его противоречивость и непоследовательность, можно было бы оценить положительно, если бы не 49 оговорок к тексту, что превращало Проект конвенции в основу дискуссии не о разоружении, а об отказе от разоружения.
Хотя обсуждение общих проблем ограничения гонки вооружений не привело к серьезным позитивным результатам, некоторые конкретные вопросы в этой сфере были разрешены достаточно успешно.
В июне 1925 г. представители 37 государств подписали Женевский протокол о запрещении применения на войне удушливых, ядовитых и других подобных газов и бактериологических средств. Этот международный договор вступил в силу в феврале 1928 г. и действует до настоящего времени.
Существенный прогресс был достигнут на переговорах по сокращению морских вооружений. Правда, первая попытка договориться завершилась полным провалом. В 1927 г. президент США К. Кулидж без соответствующей дипломатической подготовки предложил участникам «договора пяти держав» провести в Женеве конференцию по военно-морским вопросам. На этой конференции предполагалось установить новые потолки суммарного тоннажа и пропорциональное соотношение для крейсеров, эсминцев и подводных лодок, т.е. тех классов военных кораблей, которые не были охвачены Вашингтонским соглашением. Франция и Италия отклонили приглашение американского президента, издевательски сославшись на чрезвычайную занятость разработкой программы разоружения в рамках Лиги наций. На самой Женевской конференции развернулась бескомпромиссная борьба между Англией и Соединенными Штатами. Английская делегация потребовала сокращения прежде всего тяжелых крейсеров, 8 строительстве которых были особенно заинтересованы США, испытывавшие недостаток в военно-морских базах и поэтому нуждавшиеся в кораблях, способных возить с собой большие запасы топлива. В свою очередь американские представители настаивали на ограничении числа легких крейсеров — основного класса судов британского военного флота. 45-дневные дебаты закончились торжественным закрытием конференции, которая так и не приняла никаких решений. (с.153)
Вторая попытка прийти к согласию оказалась более удачной. В январе 1930 г. открылась Лондонская морская конференция Франция и Италия, приславшие на этот раз свои делегации для участия в переговорах, вновь выступили в роли возмутителей спокойствия. Италия выдвинула требование полного уравнения своего флота с французским. Франция отвергла итальянские притязания. В результате ни та, ни другая не взяли на себя обязательств по сокращению морских вооружений. Три ведущие военно-морские державы — Англия, США и Япония — 22 апреля 1930 г. подписали новый Морской договор. Он устанавливал следующий суммарный тоннаж в категориях крейсеров, эсминцев и подводных лодок: для Англии — 541,7, США — 526,2 и Япония 367,05 тыс. тонн. При относительном равенстве военно-морских сил англосаксонских держав Япония получала право увеличить свой флот в сравнении с флотами Англии и США до 60% по тяжелым крейсерам, 70% по легким крейсерам и эсминцам и 100% по подводным лодкам. Такое решение в той или иной степени удовлетворяло все заключившие договор государства. Япония добилась правового признания своей возросшей военно-морской мощи. Администрация США считала себя победителем, так как смогла формально узаконить паритет в морских вооружениях с Англией. Великобритании удалось реализовать свои цели в тех положениях договора, которые ограничивали строительство тяжелых крейсеров — приоритетного для США и Японии класса военных кораблей. В целом «Лондонский компромисс» знаменовал собой победу умеренных и либеральных сил: существенно (в 1,5 раза) сокращались морские вооружения, четко определялись ограничительные пределы военно-морского соперничества, впервые осуществлялась комплексная программа, охватывавшая все категории военных судов. Вместе с тем следует отметить и очевидные недостатки принятых постановлений: отказ Франции и Италии участвовать в процессе «морского разоружения», отсутствие в соглашении упоминаний о качественных параметрах военно-морского флота (скорость дальнобойность корабельной артиллерии и др.). Тем не менее, Лондонский договор стал заметным шагом вперед на пути ограничения гонки морских вооружений. Оставалось только надеяться, что зафиксированные в нем нормы и пропорции будут строго соблюдаться.
В решении проблем международной безопасности и сотрудничества важное место отводилось Лиге наций. В 1920-е гг. наиболее плодотворной была ее деятельность в гуманитарной и социальной сфере. Широкую известность и вполне заслуженны» авторитет снискали себе такие автономные ведомства и учреждения Лиги Наций, как Международная организация труда, (с.154) Международная организация здравоохранения, Комитет по контролю за торговлей опиумом и опасными лекарствами. Большое влияние на развитие пацифистского движения оказывал Комитет интеллектуального сотрудничества («Лига умов» — прообраз будущей ЮНЕСКО), в который входили видные ученые: А. Бергсон, А. Эйнштейн, М. Склодовская-Кюри и др. Комитет содействовал укреплению связей между деятелями науки, образования и культуры, выступал с программными заявлениями по вопросам обеспечения мира и разоружения.
Что касается главной задачи, определенной в Уставе Лиге Наций как «зашита территориальной целостности, независимости и безопасности государств», то ее реализация не заслужила сколь-либо высокой оценки. Прежде всего это проявилось а крайне малой эффективности урегулирования территориальных и территориально-политических споров и конфликтов. Как и в начальный период своего существования, так и в 1920-е гг. Лига Наций применяла три основных вида арбитража: разрешение спорных проблем в пользу сильного — той или иной великой державы, либо страны, которую эта держава поддерживала; полный отказ от посреднических услуг; письменные или устные увещевания конфликтующих сторон.
Самым ярким примером первого варианта урегулирования стало рассмотрение англо-турецкого конфликта по вопросу о территориальной принадлежности богатого нефтью Мосульского округа, входившего до мировой войны в состав Османской империи. В 1918 г. Англия оккупировала Мосул, позже присоединив его к своей подмандатной территории — Ираку. Протесты Турции, направленные в адрес Совета Лиги Наций, обсуждались на его заседаниях в 1924 г. в Брюсселе. В результате в качестве ирако-турецкой границы была установлена так называемая «Брюссельская линия», что оставляло район Мосула в пределах Ирака. В декабре 1926 г. Совет Лиги своей специальной резолюцией окончательно утвердил новую границу и тем самым решил Мосульский конфликт п пользу Англии.
Второй метод «активно применялся» в отношении американского и азиатского регионов. Причем если латиноамериканским государствам отказ от посредничества в урегулировании их территориальных споров объяснялся наличием в Уставе Лиги Наций положений о международном признании доктрины Монро, т.е. ответственности за спокойствие на континенте Соединенные Штатов, то азиатским странам обычно никакого объяснения не предлагалось. Так, Совет Лиги Наций несколько раз уклонялся от Рассмотрения жалоб Китая на силовые действия Англии и Японии, что позволило представителю пекинского правительства (с.155) Чао Шингу заявить: «Китайский народ не ощущает руки Лиги на азиатском континенте».
Наиболее распространенной формой участия Лиги Наций в разрешении конфликтных ситуаций оставались уговоры и наставления. Когда Литва в 1927 г. потребовала вмешательства международной организации в связи с тем, что в Польше, захватившей ранее Вильнюсский край, преследуется литовское меньшинство, Совет Лиги порекомендовал ей провести переговоры с польским правительством. Такое же пожелание, содержавшееся в срочной телеграмме, было адресовано Парагваю и Боливии, между которыми в 1928 г. начался военный конфликт из-за области Чако, продолжавшийся более десяти лет. Как свидетельствуют статистические данные, в двадцатые годы из 22 рассмотренных в Лиге Наций межгосударственных территориальных споров в 12 случаях она ограничилась применением «принципа увещевания».
Столь же «впечатляющими», как уже говорилось выше, оказались достижения Лиги Наций в разработке и осуществлении планов сокращения вооружений и разоружения. Несоответствие торжественных деклараций и беспрецедентных по продолжительности дискуссий с реальными мерами по созданию безопасного мира подрывало престиж этой международной организации. Известный французский писатель А. Моруа, посетивший в 1929 г. заседание Ассамблеи, по-литературному эмоционально отметил: «Лига Наций — грустное зрелище».
Кульминационной точкой в развитии пацифистского движения и пацифистской политики в 1920-е гг. стало подписание многостороннего пакта об отказе от войны как средства урегулирования международных споров. Автором этого миротворческого проекта являлся премьер-министр и министр иностранных дел Франции А. Бриан. Несмотря на «недипломатическую» внешность (французская поэтесса Анна де Ноайль дала ему такой словесный портрет: «Если бы он не был министром, я бы сказала, что это налетчик!»), Аристид Бриан по своей популярности мог считаться «политиком №1» «эры пацифизма». Блестящий оратор, политический деятель с огромным опытом (впервые стал премьером еще в 1909 г.), талантливый дипломат, Бриан выдвинул в двадцатые годы столько предложений по сохранению мира и обеспечению европейской безопасности, что с ним не могли сравниться никакие правительственные и неправительственные организации, включая Лигу Наций. За свою энергичную пацифистскую деятельность он был удостоен Нобелевской премии мира, присужденной ему в 1926 г.
Наибольшую известность приобрела внешнеполитическая инициатива Бриана, с которой он выступил в апреле 1927 г., предложив администрации США заключить двусторонний договор (с.156) о «вечной дружбе» и об объявлении войны вне закона. Первоначальный смысл этой инициативы заключался в том, что Франция с помощью пакта попыталась связать Соединенные Штаты со своей европейской политикой. Однако американское правительство отвергло идею подписания сепаратного соглашения, которая не вписывалась в изоляционистскую концепцию «свободы рук» и поддержания выгодного для США баланса сил в Европе. В ответ на обращение Бриана глава государственного департамента Фрэнк Келлог высказался в пользу многостороннего договора — «открытого для всех миролюбивых стран». Такая позиция объяснялась не только и не сколько абстрактно-пацифистскими умонастроениями в администрации США, сколько тем, что при сложившейся расстановке сил и значительном финансово-экономическом преобладании над конкурентами Соединенные Штаты могли добиться осуществления своих целей путем диктата за столом переговоров, обращение к вооруженной силе считалось излишним. Совместный франко-американский проект обсуждался в столицах мира в течение нескольких месяцев. Его окончательный вариант был готов к лету 1928 г.
27 августа 1928 г. в Париже в здании французского министерства иностранных дел представители 15 стран подписали соглашение, вошедшее в историю под названием Пакт Бриана-Келлога. Выступивший с речью А. Бриан предложил посвятить договор «памяти погибших в мировую войну». Участниками пакта стали все великие державы, включая СССР, который первым его ратифицировал. За десять предвоенных лет к пакту присоединились 63 государства. Содержание договора сводилось к двум главным положениям: осуждение и отказ от войны как метода решения международных споров и орудия национальной политики: принятие договаривавшимися сторонами обязательства разрешать конфликтные ситуации исключительно мирными средствами. По существу Пакт Бриана-Келлога представлял собой формальную Декларацию благих намерений по сохранению мира. В нем даже не упоминалась возможность применения санкций против нарушителей провозглашенных пацифистских принципов. В этой связи один из американских сенаторов назвал его «международным Поцелуем». Тем не менее Пакт имел важное морально-политическое значение: он определял международно-правовые нормы, направленные против агрессивных действий, призывал правительства всех стран к проведению политики мира, объявлял войну вне закона.
В сентябре 1929 г. на открытии юбилейной X сессии Ассамблеи Лиги Наций Бриан выступил с еще одной крупной инициативой: он изложил проект объединения европейских государств в (с.157) «федеративный союз» — проект создания «Пан-Европы». План французского премьера предусматривал экономическую интеграцию континентальных стран и их тесное политическое сотрудничество. Идея была не нова: еще в 1922 г. ее выдвинул и обосновал австрийский публицист граф Р. Куденхове-Калерги, который на следующий год опубликовал книгу под названием «Пан-Европа». Концепция «европейского объединения» предполагала поэтапное развитие: от установления «федеральных уз» до «слияния в единое государство». В 1926 г. в Вене состоялся первый Паневропейский конгресс, провозгласивший образование неправительственной организации «Паневропейский союз», почетным председателем которого стал А. Бриан. В союз входили известные политические деятели (Э. Эррио, Л. Блюм. К. Вирт), писатели (Т. и Г. Манн), ученые (А.Эйнштейн, З.Фрейд). Однако концепции паневропеизма придерживался лишь узкий круг европейских интеллектуалов и движение вскоре пошло на убыль. Идею возродил все тот же Бриан, подняв ее на официальный межгосударственный уровень.
В мае 1930 г. правительство Франции разослало во все столицы Европы «Меморандум об организации режима Федеративного европейского союза». В экономических и финансовых разделах проекта содержались положения о снижении и ликвидации таможенных пошлин, о создании общего рынка товаров и услуг и другие меры, что позволяет назвать предложенную программу прообразом современного Европейского сообщества. Бриан превозносил свой проект, доказывая, что он является эффективным средством «обеспечения мира», ликвидации социальных противоречий, предотвращения революционных конфликтов и преодоления экономических трудностей. Политический смысл французского плана заключался в том, чтобы расширить базу локарнского договорного комплекса, растворить набиравшую силу Германию в федеральной европейской системе, усилить роль Франции на континенте как инициатора и организатора объединительного процесса.
Претворить в жизнь этот радикальный проект не удалось. А. Бриан опередил свое время на три десятка лет: Европа в конце 1920-х гг. ни экономически, ни тем более политически не была готова к объединению, поскольку разъединявшие ее межгосударственные противоречия преобладали над интеграционными тенденциями. Ни одна из великих европейских держав, кроме Франции, не поддержала план организации федеративной «Пан-Европы». Англия выступила против него, не желая ослаблять свое влияние и содействовать укреплению французских позиций на континенте. Германия, формально согласившись с проектом, фактически отказалась от его реализации, поставив в качестве условия своего участия в паневропейском союзе установление (с.158) общего равенства» его членов, т.е. фактически отмену Версальского договора. Итальянское правительство отвергло идеи Меморандума по причине полного несоответствия лозунгов создания «Пан-Европы» и воссоздания «Великой Римской империи». Руководство СССР увидело во французской инициативе очередную попытку формирования единого антисоветского фронта, так как объединение европейских стран планировалось на основе рыночной экономики и в рамках Лиги наций, членом которой Советский Союз не состоял.
Единственным реальным результатом паневропейского проекта стало одобрение XI сессией Ассамблеи Лиги наций в сентябре 1930 г. резолюции об образовании «Комиссии по изучению вопроса о Европейском союзе». Работа Комиссии была недолгой и свелась к процедурным дискуссиям. В 1932 г. незадолго до своей смерти Бриан в беседе с одним из французских журналистов с горечью констатировал: «Боюсь, что политическая инициатива нами потеряна и что Европейский союз осуществит когда-нибудь германская армия».
Подписанием Пакта Бриана-Келлога и крушением планов европейской экономической и политической интеграции завершилась «эра пацифизма». К концу этого периода известное равновесие между миротворческими устремлениями и глубокими межгосударственными противоречиями становилось все более непрочным, все заметнее проявлялось преобладание последних, что отразилось на международной обстановке не только в Европе, но и на Дальнем Востоке.
МЕЖДУНАРОДНАЯ ОБСТАНОВКА НА ДАЛЬНЕМ ВОСТОКЕ И ПРОТИВОРЕЧИЯ ВЕЛИКИХ ДЕРЖАВ
Прочность и устойчивость Версальско-Вашингтонской системы в 1920-е гг. зависели от изменений в расстановке сил и развития международных отношений не только на европейском континенте, но и в азиатско-тихоокеанском регионе. В этот период Дальний Восток окончательно превратился во второй по значению центр мировой политики. Важность проблем обеспечения дальневосточной безопасности была обусловлена сочетанием трех Основных факторов: обострением противоречий великих держав в Рамках силового треугольника США – Англия – Япония; кардинальными переменами во внутриполитическом положении Китая; связанными с революцией 1925–1927 гг. и последовавшей за ней гражданской войной; активизацией азиатской политики СССР, усилением его роли и влияния на Дальнем Востоке. (с.159)
Как известно, правовую основу нового международного по рядка в этом районе мира составили постановления Вашингтоне кой конференции 1921–1922 гг. Однако соглашения, заключенные в Вашингтоне, устраивали ведущие дальневосточные державы далеко не в одинаковой степени, что предопределило жесткое противоборство между ними в двадцатые годы.
Соединенные Штаты выступали за строгое соблюдение «договора девяти держав» и прежде всего узаконенного им принципа «открытых дверей» и «равных возможностей». В американских правительственных кругах справедливо полагали, что получившая международное признание доктрина «открытых дверей» сулит наибольшие выгоды самой мощной в финансово-экономическом отношении державе, т.е. Соединенным Штатам. Иными словами стратегической целью США являлось не участие в разделе Китая на новые сферы влияния, а сохранение территориальной целостности страны и установление полного контроля над ее экономикой и политикой. К концу 1920-х гг. в реализации этой цели Соединенными Штатами были достигнуты определенные успехи. По общему объему товарооборота с Китайской республикой они вышли на второе место после Японии, опередив Великобританию. В июле 1928 г. США первыми признали правительство Чан Кайши в качестве общенациональной власти, продемонстрировав свою солидарность с гоминьдановским курсом, направленным на объединение Китая, защиту его независимости и суверенитета. Вместе с тем «достижения» США на Дальнем Востоке не следует преувеличивать. Борьба за Китай не всегда и не во всем складывалась в их пользу, резко возросло противодействие американскому проникновению в регион со стороны Англии и Японии. В экономической сфере это проявилось в существенном отставании Соединенных Штатов от своих главных конкурентов в размерах капиталовложений (соответствующие данные на 1929 г.: Англия — 1,190, Япония – 1,140, США — 130 млн. долл.). В области политической — в скрытой и явной поддержке английской и японской дипломатией антигоминьдановских и антиамериканских сил в Китае, а также в подготовке правительственными кругами Японии плана военного решения китайской проблемы.
Дальневосточная политика Англии носила двойственный характер. С одной стороны, британское правительство неоднократно заявляло о своей твердой приверженности принципам «открытых дверей» и «равных возможностей». С другой стороны, оно отчетливо осознавало, что претворение в жизнь этих принципов может нанести серьезный удар по позициям Великобритании на Дальнем Востоке. Дело в том, что в рассматриваемый период Англия обладала наибольшими привилегиями в Китае: она контролировала (с.160) китайскую таможенную службу, хранила серебряный запас страны, являлась основным кредитором пекинского правительства, имела самые крупные концессии и инвестиции. Поэтому, официально поддерживая концепцию «открытых дверей», британские правительственные круги стремились держать эти «двери» полуоткрытыми, т.е. не отвергая либерального лозунга «равных возможностей», пытались сохранить преимущественные права и привилегированное положение Англии на китайской территории. При решении столь сложной задачи применялся традиционный метод баланса сил, что в конкретных временных и географических условиях означало активное использование американо-японских противоречий, лавирование между США и Японией, политикой «открытых дверей» и «сфер влияния». Однако то, что приносило политические дивиденды в XIX в., уже не срабатывало в XX: создавая выгодное для себя равновесие сил, Англия оказалась между двух огней. Солидаризируясь с американской концепцией «открытых дверей», она тем самым соглашалась на заведомо неравные условия конкурентной борьбы с экономически более сильным противником, а противопоставляя США Японию — объективно поощряла жесткий наступательный курс Страны Восходящего Солнца, который представлял угрозу и для ее интересов в Китае. Следовательно, в отличие от европейского континента английская политика баланса сил на Дальнем Востоке способствовала не смягчению, а обострению международной напряженности, не усилению, а ослаблению роли Великобритании в этом регионе.
В Японии, подписавшей Вашингтонские договоры, в 1920-е гг. все чаще и настойчивее говорили о необходимости их пересмотра, так как они не соответствовали ее национальным интересам. Влиятельные группировки политических и военных деятелей выступали за сохранение и приумножение сфер влияния в Китае вплоть до полного овладения его территорией. Такой подход к решению дальневосточных проблем был вызван двумя главными причинами. Во-первых, несмотря на бурный экономический рост, Япония в технологическом плане значительно отставала от западных держав. Основными статьями ее экспорта являлись сельскохозяйственная и кустарная продукция, в то время как ввозились преимущественно промышленное оборудование и сырье, что приводило к огромным дефицитам во внешней торговле. Фактически Япония находилась в том положении, что и европейские Страны в период промышленной революции: требовалось постоянное расширение рынков сбыта — рынков, закрытых для иностранных конкурентов. Такова была экономическая основа политики «сфер влияния» и военной экспансии. Во-вторых, уже в (с.161) двадцатые годы Япония имела в Китае существенные финансово-экономические привилегии (первое место по объему торговли и второе — по капиталовложениям), которые она могла потерять в случае утверждения здесь принципов свободной и равноправной конкуренции. Отсюда резко отрицательное отношение японской правящей элиты к доктрине «открытых дверей».
Тем не менее, в 1920-е гг. в правительственных кругах Японии шла борьба двух курсов: умеренного — направленного на «приспособление» к Вашингтонской системе, и открыто экспансионистского — имевшего целью подрыв и разрушение этой системы.
Первая тенденция наиболее отчетливо проявилась в так называемой «негативной дипломатии К. Сидэхары», названной так по имени японского министра иностранных дел. Концепция Сидэхары включала в себя такие понятия, как «коммерциализм» (приоритет экономических интересов во внешнеполитической деятельности), «интернационализм» (активное участие в работе Лиги наций), «негативная политика» в отношении Китая (отказ от силового вмешательства в его внутренние дела, овладение новыми китайскими рынками, а не захват территорий).
Самым ярким свидетельством усиления экспансионистской тенденции во внешнеполитических планах Японии стал печально знаменитый «Меморандум генерала Танаки». Возглавив правительство в 1927 г., Г. Танака в июле того же года представил императору «Меморандум об основах позитивной политики в Маньчжурии и Монголии». По существу в этом секретном документе излагалась новая внешнеполитическая доктрина, нацеленная на завоевание регионального, а в перспективе и мирового господства. Оригинальный текст «Меморандума» до сих пор не обнаружен, в связи с чем многие исследователи считают его поддельным, однако последующие действия Японии на международной арене служат достаточно веским обоснованием противоположного мнения. Рекомендуемый им политический курс Танака назвал «позитивным», т.е. активным, наступательным, противопоставив его «негативной дипломатии» Сидэхары. Стратегическая цель и методы ее достижения определялись в «Меморандуме» жестко и во-военному категорично: «Ради самозащиты и защиты других Япония не сможет устранить затруднения в Восточной Азии, если не будет проводить политику "крови и железа"... Для того чтобы завоевать Китай, мы должны сначала завоевать Маньчжурию и Монголию. Для того чтобы завоевать мир, мы должны сначала завоевать Китай. Если мы сумеем овладеть Китаем, все остальные малоазиатские страны, Индия, а также государства южных морей будут нас бояться и капитулируют перед нами». Само собой разумеется, что такой «прогноз» оставлял лишь «дым и пепел» от (с.162) вашингтонской договорной системы, сохранение которой отождествлялось с «самоубийством Японии». Позиции двух великих держав — США и СССР — рассматривались как главные международные препятствия на пути установления японской гегемонии в Азии. Преодолеть их предполагалось военными средствами «на полях сражений». «Если мы захотим взять в свои руки контроль над Китаем, — говорилось в "Меморандуме", — мы должны будем сокрушить Соединенные Штаты». Что касается «красной России», то предлагалось вначале «тайно с ней блокироваться», но затем «вновь скрестить мечи, так как пока этот риф не будет взорван, невозможно овладеть Маньчжурией и Монголией». Следует отметить, что «Меморандум Танаки» формулировал скорее новую внешнеполитическую идеологию, нежели программу немедленных действий, к которым в это время Япония еще не была готова. Однако сам факт разработки подобного документа показывал, насколько серьезным становилось влияние милитаристских группировок, сторонников применения вооруженной силы и агрессии в правительственных кругах Страны Восходящего Солнца. Это влияние в сочетании с широкой пропагандой «паназиатской доктрины», лозунгов «Азия для азиатов» и «Совместного процветания азиатских народов» под руководством Японии создавало необходимую организационную и идейную основу для перехода к практической реализации экспансионистских установок, столь откровенно и доходчиво изложенных в «Меморандуме Танаки».
Названные изменения в расстановке сил трех ведущих тихоокеанских держав явились первопричиной обострения международной обстановки на Дальнем Востоке. К концу рассматриваемого периода их внешнеполитические планы не просто противоречили, а взаимно исключали друг друга, что впоследствии и привело к крушению Вашингтонской системы. В этом смысле «дальневосточный взрыв» 1930-х гг. во многом был обусловлен развитием международных отношений в «спокойные и пацифистские» двадцатые годы.
Не менее важные международные последствия имели революционные перемены во внутриполитической жизни Китая. Начавшаяся в мае 1925 г. китайская революция по своему характеру была революцией демократической и национально-освободительной. В соответствии с известными «народными принципами» лидера партии Гоминьдан (ГМД) Сунь Ятсена приоритетными задачами революционного движения в Китае являлись восстановление национального суверенитета, создание единой демократической республики, ликвидация иностранного финансового и политического контроля, проведение реформ в интересах всего (с.163) китайского народа. Союзники гоминьдановцев по единому фронта коммунисты, выполняя установки Коминтерна, выдвинули лозунг перерастания демократической революции и социалистическую. Эти разногласия и предопределили драматическую развязку Маршал Чан Кайши, возглавивший гоминьдановскую партию после смерти Сунь Ятсена, весной 1927 г. подавил выступление рабочих в Шанхае, а затем в декабре того же года — восстание сторонников КПК в Гуанчжоу (Кантоне), известное в истории Китая как «Кантонская коммуна». После этого он обрушил на коммунистов жесточайшие репрессии: по различным оценкам было казнено от 300 до 330 тыс. человек. Наиболее активную роль в подавлении «коммунистических мятежей» и расправе над их участниками сыграл ближайший сподвижник Чан Кайши генерал Хо Цин, которого известный американский публицист Э. Сноу назвал «одним из выдающихся дегенератов Китая». Этими событиями завершилась китайская революция, которая перешла в состояние перманентной гражданской войны между сторонниками ГМД и КПК.
Еще в 1926 г. Чан Кайши, будучи главнокомандующим вооруженными силами Юга (Народно-революционной армии), предпринял свой знаменитый Северный поход. Его целью было овладение Пекином и объединение китайских земель под властью гоминьдановского правительства. Этот поход, который несколько раз прерывался в связи с новыми выступлениями коммунистов, закончился в целом успешно. В октябре 1928 г. после захвата Пекина правительство генералиссимуса Чан Кайши (он получил это звание за Северный поход) провозгласило себя общенациональным. Новой столицей Китайской республики был объявлен город Нанкин. Началось так называемое «нанкинское десятилетие» — полоса трудного, но динамичного развития Китая. В конце 1920-х – начале 1930-х гг. Чан Кайши приступил к реализации той части программы гоминьдановской партии, в которой предусматривалась ревизия неравноправных договоров с западными державами и Японией (восстановление таможенной автономии, отмена прав экстерриториальности, возвращение иностранных концессий). И в этой сфере были достигнуты определенные успехи. В частности, Китайской республике удалось вернуть 20 из 33 концессионных предприятий, принадлежавших иностранцам.
Столь существенные метаморфозы в экономическом и политическом положении Китая не могли не оказать влияния на международную обстановку в регионе по крайней мере в двух аспектах.
Во-первых. Китайская революция, Северный поход, реформы гоминьдановского правительства — все эти события должны были содействовать укреплению Вашингтонской системы, так как (с.164) главным итогом стало объединение Китая и его активное противодействие политике «сфер влияния», что полностью соответствовало основным положениям «договора девяти держав». Более того, независимый и суверенный Китай уравновешивал Японию и СССР и тем самым превращался в важный фактор сохранения стабильного баланса сил па Дальнем Востоке. И наконец, всемерную поддержку со стороны великих тихоокеанских держав получили жесткие антикоммунистические действия Чан Кайши, которые органично вписывались в их концепцию борьбы против «большевистской угрозы». Не случайно, что в подавлении прокоммунистических выступлений 1927 г. наряду с гоминьдановскими войсками участвовали английские, американские и японские военные корабли, подвергшие артиллерийскому обстрелу Кантон под предлогом «защиты жизни и имущества своих граждан».
Во-вторых. Как это ни парадоксально звучит, но те же самые события, происшедшие в Китае, способствовали расшатыванию и ослаблению Вашингтонской международной модели, так как привели к еще большему обострению противоречий в силовом треугольнике США – Англия – Япония. Причина очевидна: революционные перемены в Китайской республике воспринимались в правительственных кругах трех ведущих дальневосточных держав по-разному. Они вполне устраивали Соединенные Штаты, мало устраивали Великобританию и совсем не устраивали Японию. Американская администрация, первой признавшая гоминьдановское правительство, более чем благосклонно относилась ко всем его реформам, поскольку объективно они были направлены на претворение в жизнь доктрины «открытых дверей». В свою очередь генералиссимус Чан Кайши открыто демонстрировал свои проамериканские симпатии, предоставив США ряд преимуществ в торговой и промышленной деятельности. Великобритания и Япония оказывали ожесточенное сопротивление пересмотру неравноправных договоров, к которому нанкинское правительство приступило в 1928 г. В результате Чан Кайши так и не смог отменить права экстерриториальности. Весьма показательно, что в годы революции и Северного похода великие державы поддерживали враждовавшие друг с другом группировки: США — Чан Кайши и его курс на объединение страны, Япония — правителя Маньчжурии, еще одного китайского генералиссимуса Чжан Цзолиня (именно здесь сосредоточивались ее главные экономические и политические интересы), Великобритания — генерала У. Пэйфу, контролировавшего долину реки Янцзы (сферу ее особых прав и привилегий). Наибольшее раздражение объединительная и реформистская политика Чан Кайши вызывала у правительственных кругов Японии. Напряжение в японо-китайских отношениях (с.165) значительно возросло после того как Чжан Цзолинь, начинавший свою политическую карьеру в качестве главаря одной из шаек уголовников — хунхузов и считавшийся ставленником японцев отказался от традиционного прояпонского курса, стал налаживать связи с гоминьдановцами и пригласил американских советников. Ответ последовал незамедлительный и жесткий, правда, не на официальном уровне. Группа офицеров Квантунской армии, расквартированной на Ляодунском полуострове в Китае летом 1928 г. составила заговор и организовала покушение на Чжан Цзолиня, взорвав поезд, на котором он ехал из Пекина в Мукден. Заговорщики надеялись, что сын и преемник правителя Маньчжурии Чжан Сюэлян будет более податлив, но просчитались. «Молодой маршал» усилил ориентацию на США, предложил американцам выкупить Южно-Маньчжурскую железную дорогу, признал нанкинское правительство и объявил Маньчжурию составной частью гоминьдановского Китая. Удар был нанесен такой силы, что японская пресса назвала Чжан Сюэляна политиком, превратившим Японию в «Страну Заходящего Солнца». Таким образом, к концу 1920-х гг. политическая обстановка в Китае складывалась далеко не в пользу Японии, что ускорило ее подготовку к военному решению дальневосточных проблем. Угроза разрушения Вашингтонской договорной системы становилась все более реальной.
Характеристика расстановки сил и международного положения на Дальнем Востоке в 1920-е гг. была бы неполной, если не отметить активизацию региональной политики Советского Союза.
Свои отношения с Китаем руководство СССР строило на основе двух противоречивших друг другу принципов: мирного сосуществования и пролетарского интернационализма. Причем если первый из них соответствовал национальным интересам советского государства, то второй — интересам так и не разразившейся мировой революции. Эта противоречивость исходной внешнеполитической концепции имела столь же противоречивые практические следствия: укрепление позиций СССР как мировой державы, с одной стороны, и крупные провалы на международной арене — с другой. В двадцатые годы обе тенденции в развитии внешней политики Страны Советов наиболее наглядно проявились в ее подходе к решению китайской проблемы.
С 1923 г. Советский Союз стал оказывать всестороннюю помощь революционному южному правительству Сунь Ятсена. В гоминьдановскую столицу Гуанчжоу (Кантон) были направлены политические (во главе с М.М. Бородиным) и военные советники (во главе с командармом В.К. Блюхером), а также более 500 гражданских специалистов — инженеров, учителей, медицинских работников. (с.166)
Поставлялись крупные партии оружия. Советские военспецы сыграли ключевую роль в подготовке кадров для Народно-революционной армии. В.К. Блюхер разработал план Северного похода, главнокомандующий НРА Чан Кайши тесно сотрудничал с военными советниками из СССР, называл РКП(б) «родной сестрой Гоминьдана» и даже отправил в Москву на учебу своего сына Цзян Цзинго.
Одновременно Народный комиссариат по иностранным делам предпринимал попытки по нормализации отношений с центральным Пекинским правительством. В мае 1924 г. в Северной столице было подписано «Соглашение об общих принципах для урегулирования вопросов между СССР и Китайской республикой». В этом соглашении содержались статьи об установлении дипломатических отношений, отказе Советского Союза от неравноправных договоров, заключенных царским правительством, о статусе Китайско-Восточной железной дороги. КВЖД, построенная Россией на китайской территории и принадлежавшая Российской империи по договору 1896 г., отныне должна была управляться двумя странами на строго паритетных началах.
Таким образом, до середины 1920-х гг. Советский Союз в целом успешно реализовывал в Китае оба внешнеполитических принципа: пролетарского интернационализма (на Юге) и мирного сосуществования (на Севере). Однако такая двойственная политика не могла продолжаться долго. После смерти Сунь Ятсена в сплоченном блоке гоминьдановцев и коммунистов произошел раскол. КПК, чьи руководящие кадры готовились в Москве, выдвинула лозунг «перехода к гегемонии пролетариата в революции» и отстранения от участия в ней Гоминьдана. Со своей стороны новые лидеры гоминьдановской партии все более склонялись к разрыву не только с коммунистами, но и с поддерживавшей их Страной Советов. Именно к таким последствиям и привел «антикоммунистический переворот» 1927 г.: репрессии против КПК сопровождались изгнанием из страны советских политических и военных советников, прекращением экономических и дипломатических связей с СССР. Курс Коминтерна на разжигание китайской революции потерпел крах. После завершения Северного похода Чан Кайши перед советским руководством встала альтернатива: либо помогать китайским коммунистам при ухудшении отношений с общенациональным правительством в Нанкине, либо попытаться урегулировать эти отношения при забвении идеалов мировой революции. До начала 1930-х гг. преобладал первый «идейно-классовый» подход. Советский Союз отказался признать правительство «китайского Бонапарта» Чан Кайши. В то же самое время оказывалось содействие КПК в создании так называемых (с.167) «советских районов» и Красной армии, которая уже в 1929 г на считывала более 300 тыс. бойцов. Все это не могло не привести к новым столкновениям с официальными властями Китая. Наибольший международный резонанс вызвал советско-китайский конфликт из-за КВЖД.
Советское правительство рассматривало Монгольскую Народную Республику и Маньчжурию, где и проходила Китайско-Восточная железная дорога, как «буферные зоны безопасности», что было оправдано с точки зрения защиты геополитических интересов СССР. Вместе с тем геостратегические расчеты сочетались с революционными проектами: названные территории имели исключительную важность для наведения мостов с «советскими районами» Китая. По образному выражению Н.И. Бухарина, КВЖД была призвана стать «главной стратегической жилой, нашим революционным пальцем, запушенным в Китай». В 1929 г. правитель Маньчжурии Чжан Сюэлян по согласованию с Чан Кайши принял решение о национализации КВЖД. В июле этого года маньчжурское правительство взяло железную дорогу под свой контроль, проведя аресты и высылку советского персонала. Ответные меры не заставили себя долго ждать. В кратчайший срок была сформирована Особая дальневосточная армия под командованием В.К. Блюхера, которая уже в августе 1929 г. разгромила войска маршала Чжан Сюэляна и «отбросила их вглубь Китая». Реакцию великих держав на это событие можно назвать занимательной: США, Англия и Франция выразили озабоченность по поводу нарушения Советским Союзом пакта Бриана–Келлога; Япония, Германия и Италия не высказали никакой озабоченности. Объяснение столь невразумительных откликов заключалось в том, что ни одна из упомянутых держав не признала законной насильственную национализацию КВЖД, дабы не создать прецедента в отношении иностранной собственности в Китае. Как бы там ни было, авантюра маньчжурского маршала завершилась подписанием в декабре 1929 г. Хабаровского протокола о восстановлении положения на КВЖД и границы в соответствии с Соглашением 1924 г. «Конфликт на КВЖД», знаменовавший военную и дипломатическую победу СССР, одновременно свидетельствовал о высокой степени напряженности в советско-китайских отношениях.
В целом значение советского фактора на Дальнем Востоке в 1920-е гг. существенно возросло. Однако усилившееся влияние Советского Союза содействовало скорее осложнению, чем стабилизации международной обстановки в регионе. СССР оставался вне Вашингтонской системы, а его политика «буферизма» и особенно стратегия «расширения базы мировой революции» входили с этой системой в острое противоречие. (с.168)
Таковы были главные итоги развития международных отношений на Дальнем Востоке к концу 1920-х гг. Как и на европейском континенте, «эра пацифизма» в азиатско-тихоокеанском ионе близилась к своему завершению. (с.169)
ЗАПАДНЫЕ ДЕРЖАВЫ И СОВЕТСКИЙ СОЮЗ: НАЧАЛЬНЫЙ ЭТАП МИРНОГО СОСУЩЕСТВОВАНИЯ
Окончание гражданской войны и иностранной интервенции в России, а также Генуэзская конференция 1922 г. — таковы были главные вехи, обозначившие переход от «военной конфронтации двух систем» к их «мирному сожительству». В 1920-е гг. советское руководство в соответствии с известными ленинскими установками выделяло два важнейших направления в политике мирного сосуществования. В политической области основные задачи сводились к тому, чтобы добиться дипломатического признания нормализации отношений с Западом, не допустить образования единого антисоветского фронта, что могло привести к новому (с.174) вооруженному столкновению при невыгодном для СССР соотношении сил. В экономической сфере этот курс предполагал расширение торговых связей, реализацию программы концессий и получение технической помощи от развитых капиталистических государств. Теоретическое обоснование и практическая цель миротворческой внешней политики Советского Союза заключались создании благоприятных международных условий для построения социализма в «одной отдельно взятой стране».
Западные державы пошли навстречу мирным инициативам СССР, что объяснялось целым комплексом причин. Наиболее важными из них были заинтересованность в советских рынках и источниках сырья, реалистическая оценка силы и возможностей большевистской власти, стремление интегрировать Советский Союз в Версальско-Вашингтонскую систему, чтобы осуществлять контроль над его политикой или, во всяком случае, оказывать на нее более серьезное воздействие. Идейная аргументаций такого подхода к решению советской проблемы содержалась в так называемой «теории перерождения», согласно которой Страна Советов в условиях нэпа и под влиянием расширявшихся контактов с Западом неизбежно будет эволюционировать в направлении к демократической республике и рыночной экономике. Приверженцами этой теории являлись такие видные европейские политические деятели, как Д. Ллойд Джордж, Р. Макдонадьд, Э. Эррио, А.Бриан, Г. Штреземан, Т. Масарик, Э. Бенеш и др.
Таковы были конкретно-исторические предпосылки мирного сосуществования двух социально-политических систем. Однако факторы, содействовавшие сближению позиций СССР и западных держав, действовали параллельно с тенденциями, тормозившими и блокировавшими этот процесс. Первопричина названных тенденций коренилась в «идеологической несовместимости» и взаимном недоверии сторон.
Партийно-государственное руководство СССР, выдвигая на передний план геостратегические расчеты и соображения реальной политики, вовсе не собиралось отказываться от доктрину мировой революции, поддержки рабочего и революционного движения, где бы оно ни возникало. Более того, исходя из концепции «обострения классовой борьбы на международной арене», большевистские лидеры через Коминтерн и национальные коммунистические партии активно поощряли любое вступление «пролетарских масс и угнетенных народов» против капиталистической и колониальной эксплуатации. Все это осложняло отношения Советского Союза с западными держали, наносило ущерб официально декларируемой политике (с.175) мирного сосуществования. К тому же курс на «мирное сожительство с капиталистическим окружением» не означал готовности СССР войти в Версальско-Вашингтонскую систему, которая рассматривалась как империалистическая и враждебная советскому государству. В этом контексте весьма показательным являлось отношение партийно-правительственных кругов СССР к Лиге наций. В двадцатые годы ленинское определение Лиги наций как «сплошной фикции, сплошного обмана, сплошной лжи» стало дополняться сталинской формулировкой: «Лига наций есть не инструмент мира и разоружений, а инструмент прикрытия новых вооружений и подготовки новых войн». Несмотря на то, что Советский Союз принимал участие в работе специальных комиссий Лиги наций, он категорически отвергал предложения о вступлении в эту организацию, которые выдвигались правительствами ряда западноевропейских стран с середины 1920-х гг. (например, на Парижской встрече А. Бриана с Г.В.Чичериным в декабре 1925 г.). Отказ мотивировался нежеланием «брать ответственность за империалистические действия Лиги наций», связывать политику СССР с «буржуазным пацифизмом», что могло привести к «потере доверия со стороны международного рабочего класса». Иными словами, принципы мирного сосуществования вновь вступали в противоречие с доктриной пролетарского интернационализма.
Позицию западных держав в отношении «мирного сожительства двух систем» также (если не в еще большей степени) следует охарактеризовать как двойственную и непоследовательную. Шаги к сближению чередовались с открытыми угрозами в адрес СССР, попытками формирования антисоветского блока. Во многом это было обусловлено тем, что Запад, по выражению одного из крупнейших советских дипломатов Л.Б. Красина, не мог смириться «с самим существованием, самим бытием Советского Союза». Поэтому процесс нормализации отношений с СССР всеми без исключения западными государствами оговаривался требованиями погашения дореволюционных долгов, возвращения или компенсации национализированной иностранной собственности, отмены монополии внешней торговли, прекращения «большевистской пропаганды» и в конечном счете изменения строя. Иначе говоря. Запад пытался мирными средствами добиться осуществления тех целей, которых ему не удалось достичь ранее силой оружия.
Таким образом, на развитие взаимоотношений Запад–СССР в 1920-е гг. воздействовали факторы как позитивного, так и негативного характера, что предопределило конфликтность и неустойчивость мирного сосуществования. (с.176)
Одним из самых значительных событий этого периода стала полоса дипломатических признаний СССР». С февраля 1924 по январь 1925 г. Советский Союз установил дипломатические отношения с 13 государствами трех континентов, в том числе со всеми великими державами за исключением США. Показательно, что в ходе переговоров западноевропейские страны и Япония в обмен на признание де-юре пытались навязать СССР ряд вышеперечисленных предварительных условий. Однако твердая позиция советской дипломатии, равно как и способность контрагентов идти на разумный компромисс позволили преодолеть это препятствие. Ни в одном из подписанных соглашений не было упомянуто о каких-либо встречных обязательствах или уступках со стороны СССР. Что касается американской администрации, то ее политика непризнания большевистского режима свидетельствовала не столько о непреклонности в отстаивании «идеалов свободы и демократии», сколько об ущербности внешнеполитических расчетов и недальновидности (именно такая оценка этому курсу будет дана впоследствии в самих Соединенных Штатах).
В целом «полоса признаний» явилась крупным дипломатическим успехом Советского Союза. Наиболее значимым ее результатом стало усиление международных позиций СССР, превратившего, по словам И.В.Сталина, «короткую передышку в целый период передышки», «период равноправного сосуществования с капиталистическими странами». Тем самым было положено начало нормализации отношений с Западом не только в политической, но и в экономической сфере. В последующие пять лет Советский Союз подписал более 30 межгосударственных торговых и хозяйственных договоров, сыгравших существенную роль в укреплении и модернизации его экономики.
Важнейшей внешнеполитической инициативой СССР в двадцатые годы стало предложение, обращенное «ко всем миролюбивым странам», заключить двусторонние договоры о ненападении и нейтралитете. В их содержании выделялись три основных положения: стороны брали на себя обязательства не нападать друг на друга, не участвовать во враждебных коалициях и сохранять строгий нейтралитет, если один из участников соглашения будет вовлечен в войну с третьим государством. В 1925–1927 гг. СССР подписал договоры о ненападении с Турцией, Германией, Литвой, Ираном и Афганистаном, а в начале 1930-хгг. после длительных и трудных переговоров — с Финляндией, Латвией, Эстонией, Польшей, Францией и Италией.
Среди всех этих соглашений наибольшее значение имел советско-германский договор от 24 апреля 1926 г. Его заключение (с.177) продемонстрировало, насколько умело правительство СССР использовало «межимпериалистические противоречия», а правительство германское — советский фактор в противостоянии с державами-победительницами. Германия и Советский Союз провозглашу ли, что «основой их взаимоотношений остается Рапалльский договор». Особой статьей предусматривалось, что если между третьими державами образуется коалиция «с целью подвергнуть экономическому или финансовому бойкоту» одну из сторон, другая сторона «к такой коалиции примыкать не будет». В специальной ноте, являвшейся составной частью договора о ненападении, Германия заявляла, что в случае ее вступления в Лигу Наций она откажется считать для себя обязательным участие в коллективных санкциях Лиги, если «таковые будут предприняты против СССР». Таким образом, советско-германский договор 1926 г. в значительной степени нейтрализовывал Локарнские постановления, принятием которых западные державы, и прежде всего Англия, пытались оторвать Германию от большевистской России и придать ее политике антисоветский импульс.
В истории межгосударственных отношений двадцатых годов договоры о ненападении и нейтралитете сыграли двойственную роль. С одной стороны, они способствовали стабилизации послевоенной обстановки, так как соответствовали интересам обеспечения безопасности не только советской, но и международной. Однако, с другой стороны, инициатива Советского Союза, пусть косвенно, была направлена на размывание Версальской системы, поскольку противопоставляла созданным в ее рамках политическим союзам двусторонние соглашения. Их главное требование «неучастие во враждебных коалициях» — вступало в противоречие с принципом применения коллективных санкций на основе решений Лиги наций. Тем не менее подписание договоров о ненападении, бесспорно, следует признать еще одной весьма успешной дипломатической акцией СССР.
С середины 1920-х гг. во взаимоотношениях Запад–СССР вновь возобладали негативные, деструктивные тенденции. Наиболее ярким их проявлением стал острый англо-советский конфликт. Партийно-государственное руководство СССР в своих внешнеполитических планах особое внимание уделяло Великобритании, занимавшей лидирующее положение на континенте (Сталин называл Англию «командующей страной в Европе»). Любой дипломатический демарш Лондона получал общеевропейское звучание. Отсюда и тот широкий международный резонанс, который вызвала новая антисоветская кампания, предпринятая британскими правительственными кругами с осени 1924 г. Во многом это было обусловлено приходом к власти консервативного кабинета (с.178) С. Болдуина. Еще будучи в оппозиции, консерваторы подвергли иичижительной критике лейбористское правительство Р. Макдональда за его решение установить дипломатические отношения СССР, назвав этот почин «величайшей ошибкой в истории Соединенного Королевства» (автор слов — лорд Керзон, прославившийся своими ультиматумами в адрес Советской России). Решительные призывы исправить совершенную ошибку раздавались со стороны таких известных политических деятелей, как министр иностранных дел О. Чемберлен и министр финансов У. Черчилль, чьи антибольшевистские настроения напоминали аллергическое заболевание. Для реализации поставленной цели был проведен целый ряд громких антисоветских акций, значительная часть которых носила провокационный характер:
- отказ консервативного правительства подписать уже готовый текст торгового договора с СССР;
- публикация на удивление грубо составленной фальшивки — так называемого «письма Зиновьева» о «ниспровержении капиталистического строя в Англии» (в «документе» содержались цитаты из речей председателя Исполкома Коминтерна, который никогда не стеснялся в выражениях по поводу близкой победы мировой революции и борьбы с империализмом);
- резкий протест против «вмешательства СССР во внутренние дела Великобритании» в связи с выделением 16 млн. руб. в помощь английским горнякам во время всеобщей забастовки 1926 г. (советское правительство остроумно ответило, что это не оно, а ВЦСПС оказал поддержку британским рабочим одновременно с профсоюзами других европейских стран);
- регулярная отправка в Москву угрожающих нот с требованием прекратить «разрушительную коммунистическую пропаганду» не только в Англии, но и в Китае, Персии, Афганистане, Индии (в ответных нотах все эти обвинения были названы «бездоказательными и голословными», а что касается освободительной борьбы, то ее подъем объяснялся не «пропагандой извне», а колониальной политикой империалистических держав, в том числе и Великобритании).
Антисоветская истерия достигла своего апогея в мае 1927 г. Отряд лондонской полиции ворвался в помещение торгпредства СССР и англо-советского акционерного общества «АРКОС» (компания, осуществлявшая двусторонние торговые операции) с целью найти там компрометирующие Советский Союз документы. И хотя таковые обнаружены не были, по «совокупности доказательств», якобы уличавших Страну Советов в «антибританской (с.179) деятельности», правительство С. Болдуина объявило о разрыве с СССР дипломатических и торговых отношений. Инициированная Англией кампания в том же 1927 г. приобрела международный размах, что проявилось в нескольких, хотя и разрозненных антисоветских выступлениях: налет китайской полиции на здания советского посольства в Пекине и консульств в Шанхае и Тяньцзине; убийство сыном российского белогвардейского офицера Б. Кавердой полпреда СССР в Польше П.Л. Войкова; денонсация правительством Канады договора о дипломатическом признании Советского Союза и др. В Москве пришли к выводу о «нарастающей угрозе новой империалистической контрреволюционной войны» против СССР.
Острый англо-советский конфликт, свидетельствовавший о непрочности мирного сосуществования, не следует относить к разряду событий внезапных и неожиданных. Ухудшение отношений между Западом и СССР было обусловлено тремя взаимосвязанными причинами. Во-первых, бескомпромиссным неприятием правительственными кругами капиталистических стран советского социально-политического строя и большевистской идеологии. В недрах сложившейся в связи с «полосой признаний» умеренной и реалистической политики сохранялось немало «горючего антикоммунистического материала», который при изменении международной обстановки, внутриполитической ситуации в той или иной западной державе мог вновь быть использован для разжигания антисоветских страстей, привести к рецидиву старого курса грубого нажима и крайней нетерпимости к СССР. Сменивший Г.В. Чичерина на посту наркома по иностранным делам М.М.Литвинов дал следующее объяснение новому всплеску враждебности по отношению к Стране Советов: «Борьба против нашего Союза никогда не прекращалась, она принимала лишь различные формы, соответствовавшие меняющейся обстановке... Вся политика капиталистических стран до настоящего времени была и, вероятно, еще долго будет стремлением воспрепятствовать извне строительству социализма». Во-вторых, ужесточение антисоветской линии во внешней политике западных держав во второй половине 1920-х гг. было связано с так называемым «экономическим разочарованием» и крахом «теории перерождения». Именно в это время в Советском Союзе стала осуществляться программа социалистической индустриализации и коллективизации сельского хозяйства, а Сталин пообещал «отбросить нэп к черту». Понятно, что в условиях «построения основ социализма» расчеты на «реставрацию капиталистического строя» и «демократическое возрождение России» оказались тщетными и иллюзорными. (с.180) Состоявшийся в 1927 г. XV съезд ВКП(б), касаясь причин обострения взаимоотношений Запад – Советский Союз, отмечал, что «рост социалистических элементов в СССР, крах буржуазных надежд на перерождение пролетарской диктатуры наряду с усилением международно-революционного влияния СССР являются главными факторами этого обострения». В-третьих, существенный «вклад» в процесс расшатывания и подрыва «мирного сосуществования двух систем» вносила политика пролетарского интернационализма, проводимая руководством советского государства и Коминтерна. «Коммунистическая пропаганда» и «революционное подстрекательство», реально существовавшие или вымышленные, давали повод для жестких антисоветских контрдействий. Тем более, что большевистские лидеры не собирались отказываться от своих классовых позиций. Требования прекратить «разрушительную пропаганду», по тонкому замечанию Чичерина, не выдерживали серьезной критики, так как «выполнение этих требований коммунистами по существу означало бы для них перестать быть коммунистами».
Кризисная ситуация, возникшая в отношениях между западными державами и Советским Союзом, грозила крайне негативными последствиями. Однако степень угрозы со стороны «мирового империализма» партийно-государственным руководством СССР была явно преувеличена. В политическом отчете XV съезду ВКП(б) Сталин, перечислив антисоветские выступления за рубежом, пришел к заключению: «Период "мирного сожительства" отходит в прошлое, уступая место периоду империалистических наскоков и подготовки интервенции против СССР». Столь жесткий вывод не соответствовал международным реалиям, он скорее нес внутриполитическую смысловую нагрузку и был использован в борьбе с оппозицией и инакомыслием в партии и государстве. В действительности реальной опасности военного нападения на Советский Союз не существовало даже в теории. Само понятие «угроза войны» предполагало наличие у потенциального агрессора по крайней мере трех следующих компонентов: отработанные стратегические планы военной кампании, готовые к боевым действиям воинские контингенты, привлечение союзников к будущей войне. Первые два условия отсутствовали. Что касается третьего, то попытки английского правительства организовать антисоветскую коалицию потерпели полное фиаско. Красноречивым доказательством тому стали итоги Женевской конференции министров иностранных дел западноевропейских держав и Японии, созванной в июне 1927 г. по инициативе О. Чемберлена. Британский министр, оповестив присутствовавших о причинах (с.181) разрыва дипломатических отношений с СССР, предложил опубликовать совместную декларацию «против пропаганды Коминтерна» — своего рода платформу единого антисоветского фронта Первым отказался присоединиться к декларации Г. Штреземан сославшись на взаимовыгодный характер германо-советских отношений (отметим в скобках, что к этому времени Германия имела не только прочные экономические связи с СССР — от 20 до 30% товарооборота обеих сторон приходилось на двусторонние торговые операции, но и постоянно расширявшиеся военные контакты, о чем не ведали авторы Версальского договора). А. Бриан, последовав примеру Штреземана, отверг предложение Англии и, чтобы у английской делегации не оставалось на этот счет никаких сомнений, заявил: «Франция ничем не связана и имеет свою собственную русскую политику». Не поддержали Чемберлена и его коллеги из Италии и Японии. Англия оказалась в «блестящей изоляции». Женевская конференция завершила свою работу принятием коммюнике, в котором ее участники констатировали «единодушную волю продолжать и далее политику Локарно». Этот маловразумительный документ представлял собой довольно неумелое дипломатическое прикрытие провала планов создания антибольшевистского фронта. Великобритания, вместо того чтобы возглавить запланированный ею «антисоветский крестовый поход», была вынуждена в 1929 г. восстановить дипломатические отношения с СССР (по инициативе вернувшегося к власти лейбористского правительства Р. Макдональда).
Изложенные выше события позволяют сделать два вывода общего характера. Во-первых, главенствующую роль в развитии международных отношений 1920-х гг. играли не «межформационные противоречия», а противоречия между западными державами. Во-вторых, «мирное сосуществование двух систем» в этот период оставалось достаточно устойчивым и одновременно конфликтным. Однако в целом «равновесие двух стабилизации» было сохранено.
Столь же сложно и противоречиво развивались экономические взаимоотношения Запад – СССР. К середине 1920-х гг. сложились благоприятные условия для расширения и укрепления делового сотрудничества между капиталистическими странами и Советским Союзом: обоюдная заинтересованность в рынках сбыта, переход к нэпу, дипломатическое признание СССР. Эти факторы обусловили значительный рост советского внешнеторгового оборота: его объем увеличился с 1925 по 1929 г. на 154% (соответственно 4,1 и 6,3 млрд. руб.) Примечательно, что даже в тех западных государствах, которые не признали СССР (Соединенные Штаты) (с.182) или разорвали с ним дипломатические отношения (Англия) продолжали активно функционировать советские торговые компании, такие как «Амторг» («Американское торговое общество») и «АРКОС» («Англо-российское кооперативное общество»). Другим положительным примером налаживания торгово-промышленных связей стало проведение в мае 1927 г. под эгидой Лиги наций Международной экономической конференции в Женеве. В ней приняли участие представители крупного бизнеса, финансовых кругов и профсоюзов из 47 государств мира. В итоговых документах конференции была четко сформулирована идея равноправного экономического сотрудничества между всеми странами вне зависимости от социально-политического строя.
Вместе с тем на пути развития взаимовыгодных торгово-экономических отношений между СССР и западными державами существовали серьезные препятствия: неурегулированность вопроса о долгах и национализированной иностранной собственности, монополия советского государства на внешнюю торговлю и валютные операции, политические трения и конфликты, изменения в мировой хозяйственной конъюнктуре и др. Наиболее отчетливо действие этих негативных факторов проявилось в процессе реализации ленинской программы концессий. В.И.Ленин, доказывая необходимость привлечения в Советскую Россию иностранного капитала, выступал как реалист и прагматик. Его главный довод состоял в том, что зарубежные инвестиции должны оказать заметную помощь в восстановлении российской экономики и в построении материально-технической базы социализма. Однако практика предоставления концессий не оправдала возлагавшихся на нее надежд. Удельный вес товаров концессионных предприятий в общем объеме российского производства составил в конце 1920-х гг. по группе «А» — 1,2%, а по группе «Б» — 0,3%. Сумма вложенного в советскую экономику иностранного капитала не достигла и 2% от собственных капиталовложений. Столь малая отдача зарубежных инвестиций в СССР помимо вышеназванных причин объяснялась противоположностью интересов капиталистического производителя, ориентировавшегося на свободный рынок, и административно-командной экономической системой, складывавшейся в советском государстве. Ограничения, наложенные на деятельность концессионных компаний и смешанных обществ, и контроль над ними со стороны государственных органов были столь жесткими, что концессии во многом оказались «заложниками диктатуры пролетариата». Курс на построение социализма, провозглашенный в середине 1920-х гг., предполагал «вытеснение капиталистических элементов», что в свою очередь предопределило (с.183) печальную участь иностранного капитала и концессионных прел приятии в СССР. Сталин еще в 1925 г. вынес свой похоронный вердикт: «У концессий нет перспектив в нашей стране». При таком подходе единственной формой деловых связей уже в ближайшем будущем могла остаться лишь торговля, что, безусловно, снижало качественный уровень экономического сотрудничества между Советским Союзом и Западом.
В конце двадцатых годов завершился первый, начальный, этап «мирного сожительства двух социально-политических систем». Его важнейшим итогом было становление нового типа межгосударственных отношений. Советский фактор и «идейно-классовые противоречия» стали играть все более значимую роль в мировой политике. (с.185)
Опубликовано 20 апреля 2006 года
Новые статьи на library.by:
ИСТОРИЯ:
Комментируем публикацию: МЕЖДУНАРОДНЫЕ ОТНОШЕНИЯ В ПЕРИОД «ДВУХ СТАБИЛИЗАЦИЙ» (1924 – 1929 ГГ.)
подняться наверх ↑
ССЫЛКИ ДЛЯ СПИСКА ЛИТЕРАТУРЫ
Стандарт используется в белорусских учебных заведениях различного типа.
Для образовательных и научно-исследовательских учреждений РФ
Прямой URL на данную страницу для блога или сайта
Предполагаемый источник
Полностью готовые для научного цитирования ссылки. Вставьте их в статью, исследование, реферат, курсой или дипломный проект, чтобы сослаться на данную публикацию №1145488073 в базе LIBRARY.BY.
подняться наверх ↑
ПАРТНЁРЫ БИБЛИОТЕКИ рекомендуем!
подняться наверх ↑
ОБРАТНО В РУБРИКУ?
Уважаемый читатель! Подписывайтесь на LIBRARY.BY в VKновости, VKтрансляция и Одноклассниках, чтобы быстро узнавать о событиях онлайн библиотеки.
Добавить статью
Обнародовать свои произведения
Редактировать работы
Для действующих авторов
Зарегистрироваться
Доступ к модулю публикаций