С. В. ЛЕОНОВ. РОЖДЕНИЕ СОВЕТСКОЙ ИМПЕРИИ: ГОСУДАРСТВО И ИДЕОЛОГИЯ. 1917-1922 гг.

С. В. Леонов. Рождение советской империи: государство и идеология. 1917- 1922 гг. М. Диалог-МГУ. 1997. 356 с.

В ряду вышедших в последние годы книг по истории "русской смуты" 1917- 1922 гг. (В. П. Булдаков, Г. А. Герасименко, Е. Г. Гимпельсон, В. Д. Зимина, С. В. Павлюченков и др.) монография доктора исторических наук С. В. Леонова (Московский государственный педагогический университет) занимает особое место. В ней обобщены выводы многочисленных предшественников, занимавшихся данной темой, но главное - использован богатый архивный материал, в том числе и впервые вводимый в научный оборот. Главная же особенность книги - сосредоточение автора на концепции, обозначенной в самом ее названии.

Разумеется, вопрос о взаимодействии марксистской революционной теории и большевистской практики ставится не впервые: его касались и "ортодоксы", доказывавшие единство того и другого, и "ревизионисты", утверждавшие противоположный тезис. Леонов предлагает иное, на первый взгляд, парадоксальное, но на самом деле убедительное и аргументированное толкование данной проблемы. Никакой дихотомии идеологии марксизма и практики большевиков не было. В советской

стр. 156

государственности материализовались, воплотились в жизнь имманентные противоречия политической теории марксизма и прежде всего главное - между явной недооценкой государства как такового и огромными надеждами на захват пролетариатом государственной власти.

В книге переплетаются два плана, два уровня исследования: доктринальный и конкретно-событийный. Выявляя "рецепты", по коим создавалась советская государственность, Леонов заново изучил идейное наследие теоретиков марксизма и сделал ряд интересных наблюдений. Касаясь, например, "двоемыслия", с которым К. Маркс и Ф. Энгельс пользовались термином "диктатура пролетариата", обычно предпочитавшие более осторожный эвфемизмы, он справедливо полагает, что именно В. И. Ленин, а не К. Каутский и меньшевики, "лучше уловил дух и смысл этого ключевого для марксизма понятия" (с. 21). Этот вывод подтверждается и тем, что международная социал- демократия в конце концов перешла от марксизма к "этическому социализму". Как известно, идеологемы, возведенные в норму, обретают власть над людьми, о чем свидетельствует вся история советского общества.

Ленин, естественно, центральный персонаж книги. Но он выступает не как провиденциальный политик и не как демоническая фигура, так волнующая воображение многих публицистов. Леонова занимает ленинский императив, логика поведения вождя, часто сбивавшая с толку и его противников, и его соратников и казавшаяся алогизмом. Упомянутую выше марксистскую "квадратуру круга" Ленин пытался разрешить посредством концепции государства-коммуны, полугосударства, схематично наметив ее в книге "Государство и революция". Схема, главным звеном которой были Советы, удачно вписывалась в политический и социально-психологический фон послефевральской России (с. 83), но в ее основе были ложные посылки: явная переоценка опыта Парижской Коммуны и утопическая вера в способность трудящихся масс к самому широкому самоуправлению.

Авторский подход к Ленину и его роли вполне конкретен и взвешен. Ленинские взгляды на способы захвата власти и ее характер, его воля доминировали в большевистской партии, хотя и ему приходилось применяться к партийной элите. Напрашивается вывод, что Ленин был истинным марксистом (возможно, больше, чем сам Маркс или, тем паче, Энгельс), поскольку выявляемые самой жизнью противоречия учения он пытался преодолеть, акцентируя его революционный характер. В стремлении подстегнуть революционно- исторический процесс Лениным не были забыты и уроки народничества.

По мнению Леонова, Ленин не замечал, что его взгляды на партию, ее доминирование в революционном движении как бы зеркально отражали ненавистное самодержавное государство и присущие ему способы управления страной (с. 64). Однако, думается, в суждениях автора больше правоты, когда он подчеркивает, что Ленина волновала лишь проблема власти, пружиной чего было, конечно, не личное честолюбие, а идеологизированный мессианизм. В книге наглядно показано, что и на Советы вождь смотрел вполне утилитарно, легко отказываясь от них как формы власти (так было в июле 1917 г.) или высказываясь за альтернативные институты (фабзавкомы, ревкомы, комбеды), в том случае, если Советы не оправдывали его расчетов.

Самая опасная утопия - та, что осуществлена на практике. Глубокий смысл этого парадокса подтвержден послеоктябрьской историей нашего отечества. В монографии шаг за шагом прослеживается становление и структурирование новой государственности, формально советской, а по сути - идеократической, вытеснение революционного романтизма большевизма стремлением удержать власть любой ценой. В формирующейся системе власти многопартийный ВЦИК играл все менее заметную роль, лозунги "Вся власть Советам! " и "Республика Советов снизу доверху!" так и остались лозунгами, место обещанного всеобщего вооружения народа заняла новая постоянная армия, ставшая едва ли не главной опорой большевистского режима.

Стоит особо отметить ряд заслуживающих особого внимания мыслей и выводов Леонова. Так, Ленин настаивал на вооруженном захвате власти, в частности, и потому, что в его планы не входило санкционирование съездом Советов коалиционного правительства из представителей социалистических партий. Относительно подлинных мотивов роспуска Петроградского ВРК 5 декабря 1917 г., до сих пор не выясненных историками, в книге высказывается нетривиальный взгляд о стремлении большевиков избавиться от влияния левых эсеров в принципиально важной сфере "борьбы с контрреволюцией" (с. 140).

Леонов оспаривает базовое положение советской историографии о "сломе" старого государственного аппарата после Октября, справедливо находя его слишком категоричным. Уместнее говорить о трансформации госаппарата, начавшейся еще в послефевральский период. Октябрьский переворот поначалу лишь отчасти изменил тенденции развития российской государственности. Большевикам пришлось отказаться от слома большинства старых ведомств. Совнарком почти полностью унаследовал структуру Временного правительства. Вместе с тем он являлся главным образом "политическим" правительством и даже брал на себя часть функций ЦК большевиков.

Весна 1916 г. выделена в книге как грань между "царством свободы" и "царством необходимости", как поворот от ленинской концепции советского государства-коммуны к фактической большевистской диктатуре, лишь внешне обшитой

стр. 157

государственными формами. Ее отличительными чертами стали сверхцентрализация власти, перераспределение функций управления от Советов к партии, наконец, декретирование социализма "сверху", вследствие чего любой произвол власти обретал сакрализованное оправдание в виде "борьбы за социализм". В иерархии факторов, сопутствовавших этому переходу (неэффективность общего управления, "парад суверенитетов" на местах, недовольство и сопротивление трудящихся, экономический кризис и др.), гражданская война воспринимается скорее как следствие, чем причина, во всяком случае не главная. Если это и верно, то воздействие реалий гражданской войны и военно-политической обстановки на советскую государственность заслуживает большего внимания.

Этим вниманием не обойдена Конституция РСФСР 1918 года. Оно могло бы показаться даже излишним, поскольку автор отмечает весьма скромное ее значение для законодательного оформления основ советской государственности. Большинство ее основных идей отражало принципы государства-коммуны, от которых большевики уходили все дальше. Но отмеченный автором агитационный эффект первой из советских конституций, видимо, и был ее главной целью, как, впрочем, и всех последующих.

Внимание читателя привлекут страницы о карательной политике большевистского режима. Памятуя об ожесточенных спорах о том, кто явился виновником или инициатором террора, кто больше пролил при этом крови, можно было ожидать их развития в монографии. Но автор не отклонился от жанра книги и своей концепции. Террор показан как универсальное средство удержания власти, как внутреннее свойство "диктатуры пролетариата". Правда, вначале Ленин не акцентировал внимания на нем по ряду причин, надеясь, в частности, что массы сами справятся с подавлением "эксплуататоров". Однако уже с весны 1918 г., полагает Леонов, можно говорить о массовых репрессиях как о сложившейся государственной политике, хотя официально красный террор был объявлен лишь в сентябре того же года.

Общее число погибших от красного террора уже в 1918 г. автор исчисляет десятками тысяч (уточнить эту цифру не позволяет неполнота источников). В таких масштабах террор терял свою "классовую выдержанность" и основной своей тяжестью обрушился на народные массы. Одновременно он способствовал гипертрофированному развитию репрессивных органов в ущерб конституционным. Применяемое автором понятие "большой террор", привычное применительно к 1937 г., в данном контексте, очевидно, призвано подчеркнуть генетическую природу режима и преемственности его форм. Приведенные в книге сведения о росте численности работников "силовых" ведомств очень выразительны: к началу 1921 г. общее количество сотрудников ВЧК превысило 110 тыс. человек. Столь же стремительно росла советская милиция, которая к этому же времени достигла 300 тыс. человек - в 12-15 раз больше, чем было у царского департамента полиции (с. 276). Показательно и то, что в частых конфликтах, возникавших у ВЧК с различными наркоматами, ВЦИК, Советами, Ленин и ЦК всегда были на стороне чекистов, обеспечивая и усиливая их контроль над госаппаратом и обществом в целом.

В таком обществе не было места политическим конкурентам. Леонов пишет, что рост массового недовольства, расширение гражданской войны, многочисленные восстания в Советской России подталкивали большевиков к решительным мерам по ликвидации политической оппозиции, хотя Ленин в ноябре 1917 г. заявлял о возможности мирного перехода власти от одной советской партии к другой (с. 192). Между тем логика исследования убеждает, что подавление оппозиции проводилось режимом с первых дней его существования, в меру наличных сил. Нагляднее всего об этом говорит полная внутренней интриги история с Учредительным собранием.

В заглавии книги закодирован ответ на главный вопрос, поставленный автором, в конце ее он дан в расшифрованном виде. Советская государственность генетически связана с самодержавной, что объясняется прежде всего структурной преемственностью российского феодализма и социализма, воспроизводящего в превращенной форме и крепостное право, и самодержавие, и господство религии в духовной сфере, но главное - гипертрофированную роль государства, ставшего в 30-е годы тоталитарным.

Леонов отнюдь не отождествляет советскую империю с царской. Если учитывать степень контроля за населением, масштабы и жесткость государственных репрессий, силу и разветвленность карательного аппарата, дооктябрьская Россия отнюдь не была полицейским государством. Она стала им в результате победы большевиков, для которых марксистская идеология выступала, как правило, решающим критерием при выборе альтернативных решений. Превращение партии в центральное звено госаппарата, а ее главы - в своего рода верховного жреца сопровождалось несвойственным прежней власти усилением мессианства, с одной стороны, и подавлением всякого инакомыслия - с другой. На память приходит предостережение Г. Флобера: в каждом революционере прячется жандарм.

Предложенная Леоновым концепция российской государственности не всеми и не во всем будет принята, но ей нельзя отказать в логической стройности и четкости.

Впрочем книга не лишена изъянов, и, что особенно досадно, в основном они связаны с небрежной подготовкой текста. Словесные ляпсусы, ошибки в датировке событий при всей их нелепости могут серьезно влиять на истолкование фразы.

стр. 158

Так, на с. 89 утверждается, что Л. Д. Троцкий выдвинул курс на пролетарскую революцию в России с опорой на Советы в своей статье в "Новом мире" от 6(19) марта 1906 г., хотя из контекста видно, что речь идет о1917 годе. Автор достаточно деликатно обращается с источниками, однако необходима более строгая проверка некоторых сведений, например, о числе охваченных кооперацией к 1917 г. (с. 126). Можно пожалеть и об отсутствии именного указателя.