публикация №1423831746, версия для печати

Третий Рим и Третий рейх: третья схватка


Дата публикации: 13 февраля 2015
Автор: Андрей Фурсов
Публикатор: Алексей Петров (номер депонирования: BY-1423831746)
Рубрика: ИСТОРИЯ
Источник: (c) Политический класс, № 7, Июль 2006, C. 88-97


Советско-германский покер в американском преферансе

 

Гитлеровский евросоюз

 

Итак, Гитлер и немецкая верхушка хотели войны, стремились и готовились к ней. Но к какой войне? К мировой? В средне- и тем более долгосрочной перспективе - да. В краткосрочной - сомнительно. Говорить, как это делал Гитлер, о мировом господстве, "тысячелетнем рейхе" и т.п. можно сколько угодно. Однако есть реальность. Разумеется, в перспективе, создав могучую экономику и мощную армию, Германия Гитлера (или его преемников), подталкиваемая политико-экономическими регулярностями ("законами") капиталистической системы, должна была начать большую войну. Однако в реальности 1930-х Германия, Гитлер к такой войне готовы не были. Да и к войне менее масштабной - тоже. Потому-то "западные демократии" и преподнесли фюреру в Мюнхене, подталкивая его к войне на востоке, Чехословакию - ее военно-промышленный потенциал резко усилил рейх. Но не для мировой войны. Захват Чехословакии, а ранее - Австрии был крайне важен для Гитлера и по причине, которую часто упускают из вида, - из-за потребности в иностранной валюте. В результате аншлюса рейх получил золота и валютных резервов на 200 млн. долларов. Однако ввиду интенсивных расходов на вооружение уже в начале 1939 года положение с валютными запасами стало для рейха критическим. Мартовский захват Чехословакии решал для фюрера не только военно-промышленную, но и финансовую проблему.

 

Что касается риторики Гитлера о "новом мировом порядке", то она была пропагандой, причем главным образом для внутреннего потребления, рассчитанной на немцев с их специфической психологией ("мобилизация нации"), традициями и в значительной степени выдавала желаемое за действительное.

 

В принципе Гитлер, как любой серьезный и собиравшийся состояться в качестве такового послеверсальский и послевеймарский политик, должен был прежде всего стремиться к ликвидации унизительных последствий Версальского мирного договора, и в середине 1930-х он в целом данную проблему решил. Тем не менее во второй половине 1930-х Гитлер был способен захватывать в Европе лишь то, что было слабым, то, что плохо лежало, причем только в том случае, если "демократии" подталкивали к этому или по крайней мере закрывали глаза на подобного рода акции. Классика - Мюнхен, то есть приглашение к агрессии. В конечном счете вышло - приглашение на казнь, точнее - к самоубийству в апреле 1945-го (разумеется, если Гитлер действительно покончил жизнь самоубийством). Фюрер собирался присоединить к рейху Польшу и затем готовиться к дальнейшей экспансии. А готовиться, если учесть состояние немецкой экономики и мощь тех, с кем теперь мог столкнуться Гитлер (слабаки кончились), пришлось бы довольно долго. Однако к Польше Гитлер получил "в нагрузку" мировую войну - неожиданно для самого себя.

 

Это стало результатом как действий Гитлера, так и игры Рузвельта, Сталина, отчасти Черчилля - больших мастеров мировой политики, по сравнению с которыми Гитлер в конечном счете оказался провинциальным политиком; романтиком (хотя и весьма циничным), который, начитавшись в детстве Карла Мая, столкнулся с прагматиками; человеком иллюзий и ошибок. Так, Гитлер явно недооценил США и их способности влиять на Великобританию. Он был слишком уверен в возможности союза с англичанами. Действительно, там имелась мощная группа деятелей, готовая пожертвовать Европой ради империи. Но были и другие, для которых разъединенная "континентальная" Европа, политическое равновесие в ней оказывались не менее важными, чем империя, которую они рассчитывали спасти в союзе с США. Впрочем, Америка впоследствии показала англичанам всю близорукость такого подхода за пределами краткосрочной перспективы. Однако это было в 1945-м. А в 1940-м, захватывая и объединяя Европу, Гитлер материализовал вековой кошмар Великобритании - Европа под властью континентального гегемона. Уже в 1940 году Черчилль выразил серьезнейшие опасения по поводу того, что немцы могут создать единое европейское экономическое сообщество. Министр экономики рейха Вальтер Функ прямо заявлял о необходимости создания экономически единой Европы (об этом пишет в своей книге "Сумерки Запада" Кристофер Коукер), в чем Германию активно поддерживали бельгийцы, голландцы, французы. Гитлер в самом начале войны охарактеризовал ее не просто как германо-английский конфликт, а вопрос выражения общеевропейских интересов, то есть создания Пан-Европы. Гитлер строил свой "евросоюз".

 

Европейская война 1939 - 1941 годов, а затем и мировая война стали последней попыткой объединить Западную, Центральную (а после нее - и Восточную) Европу в единое целое военным путем. Этот аспект

 

 

Окончание. Начало см. "Политический класс", N 6/06

 

стр. 88

 

 

Второй мировой войны, которая стала действительно мировой лишь в 1941 году, как правило, упускается из виду. Европейская война сначала превратилась в евразийскую, а затем - в мировую (то есть обе эти войны стали реакцией на попытку Германии сконструировать Пан-Европу по своему замыслу). Данное обстоятельство лишний раз свидетельствует и о "матрешечной" композиции и сложности последней мировой войны, и о том, что военно-политическое объединение Западной и Центральной Европы Гитлером (а вообще - кем угодно) не соответствовало интересам англосаксов по обе стороны Северной Атлантики, да и СССР тоже. В Европе в очередной раз скрестили оружие несколько различных иерархий мирового уровня.

 

"Я был последней надеждой Европы", - скажет Гитлер незадолго до смерти. На вопрос, надеждой какой Европы был Гитлер, ответ дает Джон Стейнберг: надеждой определенной части финансово-олигархической Европы, точнее, немецких Варбургов (банковское семейство с венецианскими корнями), кругов, которые представляли директор Банка Англии лорд Монтэгю Норманн и Ялмар Шахт. Оба стояли у истока Банка международных расчетов (1930), целью которого, как считает Кэролл Куигли, была мировая финансовая диктатура неофеодального стиля. Им-то и нужна была единая имперская Европа как поле деятельности. Отсюда - интерес к Гитлеру деятелей созданного в 1922-м Пан-Европейского союза. Стейнберг приводит следующую фразу Шахта, сказанную им в октябре 1932 года своим "коллегам" по союзу: "Через три месяца у власти будет Гитлер. Он создаст Пан-Европу... Только Гитлер может создать Пан-Европу".

 

С учетом всего сказанного выше можно сделать вывод: гитлеровский рейх, помимо прочего, оказался и равнодействующей нескольких очень разных сил, стремившихся создать единую Европу - империю типа державы Карла Великого или Карла V Габсбурга, но на антиуниверсалистской (антихристианской), квазиязыческой основе. Чтобы даже на мотивационно-культурном уровне окончательно отбросить хотя и неимоверно профанированные, но все-таки еще не девальвированные ценности христианского эгалитаризма, заменив их жесткой и непреодолимой дохристианской иерархичностью.

 

Однако Гитлер опоздал. Его общеевропейская имперская стройка шла не в унисон с ритмикой эпохи, она "бежала против времени" (слишком поздно и слишком рано одновременно), поскольку старая Европа политически слабела и сходила с исторической сцены.

 

Кстати, это хорошо понимали даже те, кто симпатизировал Гитлеру. Французский писатель Пьер Дриё ла Рошель в августе 1944 года записывает в дневнике: "Гитлер глуп, как Наполеон. Но надо признать, что ему приходится действовать в куда более трудной ситуации: англосаксонский мир сейчас многократно могущественней, русский мир тоже многократно могущественней. Слишком поздно пришел он в изрядно постаревшую и чудовищно сузившуюся Европу... Поражение Гитлера после поражения Наполеона, Людовика XIV, Карла V, Карла Великого, похоже, доказывает нежизнеспособность Европы. Она будет разграблена и отодвинута на задворки, как коллекция греческих полисов. Аминь". Иными словами, по иронии истории, Гитлер сработал на англосаксов и русских, приблизив и оформив закат Европы не в шпенглеровском смысле, а в смысле игры в гольф - закатив континент в лунку Истории и выступив, таким образом, его Терминатором. И "ледоколом" для СССР и США. Они-то и вышли победителями в мировой войне, которая оказалась совершенно особой - благодаря СССР, "русскому фактору".

 

Особая мировая

 

Последняя мировая война была особой - она существенно отличалась от всех предыдущих мировых войн как по отдельности, так и - что еще важнее - вместе взятых. Одна ее особенность бросается в глаза сразу: массовая жестокость, в основе которой лежит, как заметил известный французский мыслитель Бертран де Жувенель, крайнее презрение к человеку. И это понятно. Будучи по-настоящему первой войной масс, а не просто народов, государств или наций (по-настоящему войной наций была война 1914 - 1918 годов), последняя мировая война едва ли могла быть иной.

 

Особенно жестокой - принципиально, направленно жестокой, ориентированной на уничтожение людей как представителей определенного этноса, расы, была война немцев по отношению к русским, вообще славянам, которые подлежали массовому уничтожению (отсюда такие потери среди мирного населения и военнопленных русских, белорусов, поляков и др.). "Вторая германская" в отличие от первой была во многих отношениях расово-этнической войной. Но западная "версия" последней мировой войны выглядела иначе. Немцы по-разному воевали с англичанами, французами и американцами, с одной стороны, и с русскими - с другой. Это бросалось в глаза. Как заметил известный немецкий философ и политический мыслитель Карл Шмитт, во Второй мировой войне Германия вела две войны: обычную - на Западном фронте и совсем другую, тотальную, - на Восточном. Первая война имела обычные военные цели; целью второй было физическое истребление представителей другой этнической группы, уничтожение противника как Враждебного Иного.

 

Никогда до 1941 года ни одно западное государство не ставило задачу физического истребления значительной части русского населения и превращения остальной части в ра-

 

стр. 89

 

 

бов. Никогда еще культурно-историческое, цивилизационное противостояние не принимало столь брутальной "физико-демографической", "жизненно-пространственной" формы.

 

Все это еще более усложняет социальное содержание последней мировой войны, добавляя к внутрикапиталистическому и социосистемному аспектам цивилизационный и этнокультурный. А поскольку главным и решающим фронтом в войне был Восточный, а театром действий - русский, то, по крайней мере для СССР (России), культурно-исторический и этнический компоненты последней мировой войны практически выходят на первый план: нас хотели уничтожить, причем не столько как коммунистов, сколько как враждебный-не-Запад, как русских. Борьба народа за выживание, помноженная на мощь социальной системы, и потенциал этой системы, помноженный на ярость народа, которому ЧУЖИЕ подписали историко-антропологический приговор, - вот что обеспечило нашу Победу, стало одним из решающих ее факторов. Здесь также надо заметить, что "Вторая германская" была еще и культурно-исторической войной - последним крупным столкновением немцев (германцев) и славян. В мае 1945-го - знаменитой фразой Жукова, брошенной им немецким генералам после подписания капитуляции, что они могут идти, - закончился германо-славянский тысячелетний спор. Военный Drang nach Osten немцев как таковых был снят с повестки дня. Рассчитались за все - так же, как в августе-сентябре с японцами - за 1905 год.

 

И все же не расово-этнический аспект выделяет последнюю мировую и противопоставляет всем другим мировым, вместе взятым, а иной - социосистемный и историко-проектный.

 

Война миров и систем

 

К характерному для мировых войн противостоянию главных - морского и континентального - претендентов на мир-капиталистическую гегемонию в последней войне с 1941 года добавились, во-первых, открытая борьба одного из капиталистических претендентов (Германии) с антикапиталистическим (СССР); во-вторых, скрытое противостояние этого антикапиталистического социума своим капиталистическим союзникам по антигитлеровской коалиции. И чем ближе война подходила к своему концу, тем более острым и менее скрытым становилось это противостояние. Таким образом, последняя мировая война по своему социальному содержанию на порядки сложнее предыдущих мировых войн и выходит за рамки выяснения вопроса о гегемонии в капиталистическом мире. Социосистемное противостояние помимо государственно-гегемонического, антикапиталистическо-коммунистическо-капиталистического, помимо, наконец, внутрикапиталистического - серьезнейшее качественное отличие последней мировой войны от предыдущих. Другое дело, что в ходе и даже в момент возникновения войны логика коммунистическо-капиталистического (или наоборот) противостояния при всем ее значении не стала полностью определяющей по отношению к внутрикапиталистической геополитической ("гегемонной") логике. И это несмотря на то, что роль подобной логики межформационной оппозиции по ходу войны постоянно нарастала - и чем ближе к концу войны, тем сильнее, а в конце войны вообще вышла на первый план.

 

Она начинает просматриваться уже в 1943-м в Тегеране. Открытие второго фронта в июне 1944 года - это уже главным образом логика "войны миров и систем", а не только или даже не столько государств. В 1945-м в Ялте - уже вполне очевидное противостояние систем. Если 1941 год внес в войну социосистемное противостояние по советско-германской линии, то в 1943 - 1944 годах выходит на поверхность остававшаяся на втором плане социосистемная напряженность по советско-англо-американской линии. От Ялты эта линия прочерчивается прямо к английскому плану "Немыслимое" (удар совместно с немцами по Красной армии в июле 1945-го) и к объявлению американцами холодной войны против СССР в январе-феврале 1946-го.

 

В то же время необходимо обратить внимание на очень сложную, тесно переплетающуюся диалектику геополитического и межсистемного. Капитализму в лице англосаксов удалось мобилизовать властно-экономический потенциал коммунизма, его физическое и социальное пространство и заставить его (с 22 июня 1941 года) играть по геополитической логике капиталистической системы (борьба за гегемонию) в очередной раз на стороне моряков-англосаксов против их континентальных противников. Англосаксы сумели-таки в третий раз стравить русских с континенталами, причем второй раз - с немцами. Ай да англосакс, ай да сукин сын! В то же время, хотя капитализм заставлял коммунистический строй играть по своим геополитическим правилам, он вынужден был это делать под социосистемным давлением коммунизма, таким образом направляя его социальную энергию в международно-политическое русло. Причем в этом принуждении, в своих социосистемных планах коммунизм использовал капиталистические законы геополитики и борьбы за гегемонию в мировой экономике. Получилось так, что социосистемная логика коммунизма, которая вела его к глобальной войне за мировую коммунизацию, заставила этот строй геополитически использовать одни капиталистические государства в мировой войне против других. Вступив на

 

стр. 90

 

 

этот путь, СССР вскоре оказался вовлеченным в некую игру и был поставлен перед выбором между одной коалицией капиталистических государств и другой. Независимо от выбора это был императив (меж)государственного, а не социосистемного поведения. По крайней мере - в краткосрочной перспективе. Вышел чет - нечет: антикапиталистический социосистемный вызов - капиталистический межгосударственный ответ - антикапиталистический межгосударственный контрответ. Empire strikes back ("Империя наносит ответный удар", англ.), и воистину все смешалось в капиталистическо-коммунистическом доме. По крайней мере в 1941 - 1943/45 годах.

 

Таким образом, социосистемный натиск коммунизма был отражен капитализмом и на какой-то миг - но очень важный, решающий для капитализма - трансформирован в "государственно"-геополитический импульс коммунизма. Нападение Гитлера заставило СССР вернуться к российской (евразийской, мировой) геополитической логике XIX - ХХ веков - к противостоянию самой сильной континентальной державе Европы, которой с 1871 года была Германия. Руками Гитлера капитализм заставил СССР на несколько лет стать квази-Россией и подчиниться межгосударственной военно-стратегической логике.

 

Схватка глобальных проектов

 

Будучи последней мировой, война 1939/41 - 1945 годов была первой глобальной. Или - скажем мягче - в ней уже присутствовало мощное глобальное содержание. И дело не только в том, что в этой войне участвовало намного больше государств, чем в войне 1914 - 1918 годов, что она принесла намного больше жертв и разрушений, чем Великая война, то есть дело не в количественном аспекте. Мир, как любил говорить Альберт Эйнштейн, понятие не количественное, а качественное. Глобальный аспект мировой войны был обусловлен прежде всего тем, что два участвовавших в ней социума - Германия и СССР - стремились не просто к гегемонии в существующей мировой системе, а к установлению принципиально нового, охватывающего планету в целом, то есть глобального социального и идейного порядка, единого глобального социума, новой системы, к созданию нового человека. В этом плане оба социума были революционными каждый на свой манер - левый и правый, интернационалистический и расово-националистический.

 

Коммунистический проект был просвещенческим, универсалистским, он основывался на признании разума, всемирно-исторических законов и на вере в прогресс. В этом смысле, несмотря на противостояние капиталистическому миру с господствующей в его ядре идеологией либерализма, у коммунизма был универсальный (в прямом и переносном смысле слова) лексикон для общения с западными олигархиями. Марксизм, как и либерализм, - идеология универсалистская.

 

Программа нацистской Германии не посягала на капитализм, не предполагала его разрушения. Она должна была изменить правила игры в капиталистической системе на немецкий лад - с универсалистских на партикуляристские - и уничтожить все другие правила. Иерархия и месторасположение в капиталистической системе, согласно нацистскому подходу, должны были определяться расово-этническим критерием - да здравствуют циркуль (но не масонский, а обычный) и линейка!

 

Коммунизм был попыткой построить антикапитализм ("посткапитализм") на универсалистской основе, иными словами, покинуть капитализм по универсалистским рельсам - так сказать, просвещенческий антикапитализм. Национал-социалисты играли не только по другим правилам, но и на другом поле. Они хотели уйти не из капитализма (он сохранялся, хотя в значительной степени социализировался), а из современного (Modern) общества и создать капиталистический социум и рейх на партикуляристской, антиуниверсалистской основе - так сказать, антипросвещенческий и антихристианский капитализм (привет от тысячелетнего германского язычества и варварства). Отсюда - и неприятие любых универсалистских форм, будь то христианство или либерализм (и, естественно, либеральная (буржуазная) демократия) и германство как традиция, комбинирующая варварство и язычество.

 

Под этим углом зрения национал-социализм и гитлеровский режим - это практический ответ с запозданием на 150 - 200 лет Просвещению, Французской революции и Наполеону, специфическая материализация немецкого романтизма. Но дело не в самом Homo Hitler, а в том, что он представлял мощную традицию германского духовного развития. Не случайно именно немцы стали застрельщиками протестантской революции - религиозного националистического бунта против религиозного универсализма. Немцы почти постоянно оппонировали универсализму. В 1941 году революционные антиуниверсалисты, наследники Лютера, нарвались на революционных универсалистов, которые, к несчастью для Третьего рейха, были властелинами трансконтинента, ставшего матрицей для Третьего Интернационала.

 

Разумеется, объективно, самим фактом своего существования трансконтинент-революция вступал в противоречие и с капиталистическим миром в целом. Однако самым острым, плотным и насыщенным частным противоречием оказалось противоречие такого трансконтинента-революции с Третьим рейхом, Германией. Противостояние с англосаксами, по крайней мере ситуационно, в 1930 годы было, если так можно выразиться, более спокойным, эволюционным противостоянием социосистемного (антикапитализм-капи-

 

стр. 91

 

 

тализм) и геоисторического (трансконтинент-океан) порядков. В случае с немцами к социосистемному и геоисторическому (трансконтинент-полуостров) измерениям добавлялись еще два, причем весьма острых. Во-первых, сталкивались противоположно заряженные революционные режимы - левый и правый. Во-вторых - два взаимоисключающих геокультурных комплекса: просвещенческо-прогрессистский, универсалистский и антипросвещенческий, партикуляристский (причем на расово-этнической основе). Таким образом, налицо объективные необходимые основания для схватки. Ну а достаточные основания были обеспечены англосаксонским мастерством стравливания континентальных держав вообще и России и Германии в частности. В 1941-м в отличие от 1914-го стравить, направить друг против друга удалось не две монархии, а две социалистические революции - национальную и интернациональную, правую и левую.

 

Избрав партикуляристскую, антиуниверсалистскую идеологию в качестве средства борьбы за гегемонию в мире и в капиталистической системе, нацисты социокультурно противопоставили себя доминирующей просвещенческой (либерально-марксистской) геокультуре Современности (1789 - 1991), в целом - геокультуре, коренящейся в Просвещении, бросили ей вызов. И не только ей, а Модерну как социокультурному типу. С этой точки зрения в известном смысле правы те, кто квалифицировал нацистский проект как бунт темных сил прошлого против Просвещения и Великой французской революции (а еще точнее - Великой европейской революции 1789 - 1848 годов), как контрреволюцию в самом широком смысле этого слова. На знамени этой контрреволюции было начертано: Государство, Раса, Воля. Так Воля была противопоставлена Разуму, раса - Человечеству, Государство - Индивиду и его форме организации, то есть гражданскому обществу.

 

Победа! Кто победил и почему?

 

Каковы реальные результаты последней мировой? В чем причины победы СССР? Что и как выиграли в этой войне США? Что и как выиграл Запад, капитализм, а что и как - исторический коммунизм? Эти вопросы далеко не так просты, как может показаться на первый взгляд.

 

Абсолютным победителем в войне стали США. Для них война оказалась "мать родна". Для Америки годы войны - время экономического процветания. К концу 1942-го ВНП увеличился со 124 до 158 млрд. долларов, безработица сократилась с 9,9 до 4,7%; в 1943 - 1944 годах рост ВНП продолжался. В 1945-м Штаты производили так много товаров и услуг, как никогда в своей истории.

 

С победой в войне США ("имперская республика", как назвал эту страну Раймон Арон) стали гегемоном капиталистической системы и лидером Запада, который они начали американизировать в экономическом и, что не менее важно, масскультурном, то есть психоисторическом, плане. Америка победила в войне потому, что, пользуясь экономической мощью (почти половина мирового валового продукта), смогла (вместе с англичанами) найти в Евразии державу, бросившую на чашу весов истории миллионы жизней и пространство, державу, образующий народ которой сражался с захватчиком за право сохранить свою русскую идентичность.

 

В результате войны в краткосрочной перспективе на Западе выиграла не столько система (капитализм), сколько конкретное государство - США, ставшее гегемоном капиталистической системы, сверхдержавой N 1. Превращение СССР в сверхдержаву N 2, образование мировой социалистической системы, подъем коммунистического и рабочего движения в Западной Европе, крушение колониальной системы - все это свидетельствовало о том, что в краткосрочной перспективе капитализм потерпел поражение. Точнее, так: в капиталистической системе потерпело поражение то, что устарело, стало неадекватным новой эпохе, нежизнеспособным (например, колониальные империи, прежде всего Британская, уход которой, помимо прочего, решал для США проблему рынков сбыта). Все это было унесено ветром войны, убравшей из капиталистической системы ненужное и расчистившей площадку для нового рывка - под руководством нового гегемона и на новой основе. Рывок начался во второй половине 1950-х ("германское чудо", "японское чудо" и т.д.). В среднесрочной перспективе в результате войны и установления новой гегемонии капитализм в целом добился колоссальных результатов и фантастического благосостояния.

 

Наша победа

 

Вопрос о нашей победе и ее причинах запутан и фальсифицирован. До 1953 года победу в войне приписывали сталинскому гению и гению руководимой им партии. После смерти Сталина центр тяжести стал смещаться в сторону партии, к которой холуи очередного вождя пытались примазать своего патрона. В результате мы получали то "хрущевскую", то "брежневскую" истории войны.

 

В перестроечное время заговорили о том, что победили не партия и система, а народ, причем последний победил не благодаря Сталину, а вопреки ему, поскольку защищал не Сталина и его систему, а Родину. Такой вывод, по сути, является всего лишь оборотной стороной, изнанкой официального советского подхода и до боли напоминает традиционные

 

стр. 92

 

 

пропагандистские оценки большевиков: поражение потерпел не народ, а царизм (в Русско-японской войне 1904 - 1905 годов). На самом деле поражение потерпели самодержавная система и народ как ее элемент. А вот в Русско-японской войне 1945-го (почти блицкриге) победил советский народ как элемент советской (на тот момент - сталинской, никуда не денешься) системы. Плохо даже не только то, что подход, разделяющий социальную систему и народ, фальшив. Народ вне системы - энтропия, "одинокая толпа" (американский социолог Дэвид Рисмэн), не способная на серьезные свершения. Такой подход не прибавляет ничего нового к нашему пониманию Победы, самих себя. Более того, он искажает реальность в соответствии с новой - "либеральной" - конъюнктурой. Как дифференцировать народ и (сталинскую) систему? Какими средствами? Разве народ жил в другой системе? Народ являлся частью этой системы и, защищая ее, защищал себя. Она была организационным средством - и очень мощным, как оказалось, - его самозащиты.

 

Нисколько не умаляя героизма русского воина и самоотверженности тех, кто работал на Победу в тылу (как нашем, так и вражеском), приходится констатировать: созданная в СССР в 1930-е годы система (сталинская) оказалась в целом, по совокупности намного мощнее и гибче нацистской по своим мобилизационным возможностям как в прямом, так и в переносном смыслах.

 

Под мобилизацией в переносном смысле я имею в виду следующее. Военная катастрофа социально была первым историческим структурным кризисом исторического коммунизма, кризисом его ранней - сталинской - формы, кризисом "довоенного сталинизма". "Вдруг обнаружилось, - писал Александр Зиновьев, - что вся система организации больших масс людей, казавшаяся строгой и послушной, является на самом деле фиктивной и не поддающейся управлению". Однако, несмотря на это, на многомиллионные потери, режим собрался, создал, по сути, новую армию, материально обеспечил ее, почти весь 1942 год учился на поражениях, ну а в 1943-м врезал супостату. Чтобы врезать, режим довольно легко и, я бы даже сказал, органично поставил себе на службу патриотизм, русские и имперские традиции и даже православие. Это свидетельствует о гибкости режима, о способности работать на победу в широком диапазоне социальных и культурных возможностей.

 

Если говорить о мобилизации в прямом смысле слова, то это мобилизация усилий всего народа на фронте и в тылу. Да, режим был сверхжесток (а чего еще ждать от народного режима по отношению к народу, то есть самому себе?), и мы всегда будем помнить и бездарные поражения первых месяцев войны, и огромные потери (абсолютные и относительные), и то, что солдата не жалели. И тем не менее народ, организованный системой, воевал за нее как за свою - жестокую, но свою.

 

Таким образом, в схватке двух массовых обществ - советского и немецкого - при прочих равных условиях побеждало то, которое могло эффективнее мобилизовать ресурсы, массы и их энтузиазм - воинский и трудовой. Наш режим оказался сильнее. Сталин очень четко сформулировал это 9 февраля 1946 года: "Победил наш советский общественный строй". Сумевший так организовать русских, как это не могло делать самодержавие. Способность "затянуть потуже пояса" позволяла высвободить дополнительные, хотя и очень средние, возможности аграрно-индустриального общества, которому, как точно заметил Юрий Журавлев, противостояла армия индустриального пролетариата Германии. Высвободить и сложить вместе, в результате чего сумма средних показателей давала огромные преимущества в борьбе с лучше обученным противником. В этом смысле удачный символ механизма нашей победы - танк Т-34, который, как заметил журналист Олег Горелов, по отдельным параметрам уступал немецким (обзорность, эргономика, орудие, скорость). Однако сумма средних показателей делала машину универсальной, неприхотливой и простой. И, добавим, адекватной нашему "человеческому материалу".

 

Последнее тоже очень важно. И это, кстати, неплохо понимали некоторые немцы. Альберт Шпеер вспоминает, как в самом начале войны в СССР его хороший знакомый доктор Тодт, вернувшись из ознакомительной поездки на Восточный фронт, где наблюдал "застрявшие санитарные поезда, в которых до смерти замерзали раненые". "Страдания гарнизонов в отрезанных холодом и снегом деревнях и городках, равно как отчаяние и недовольство немецких солдат. В самом мрачном настроении он заверил, что мы не только физически не готовы к подобным тяготам, но и духовно можем погибнуть в России. Это борьба, - продолжил он, - в которой одержат верх примитивные люди, способные выдержать все, даже неблагоприятные погодные условия. А мы слишком чувствительны и неизбежно потерпим поражение, и в конечном счете победителями окажутся русские и японцы".

 

С японцами доктор Тодт ошибся. Дело ведь не в примитивизме, не в возможностях физической мобилизации и способности терпеть непогоду, а прежде всего в ресурсах социальной мобилизации, способной выжать из людей физический и духовный максимум. А это уже обусловлено социальной системой, ее природой.

 

Население гитлеровской Германии не смогло низвести потребление и бытовой комфорт до того уровня, на который оказались способны советские люди (и не надо говорить о

 

стр. 93

 

 

рабстве, страхе и т.п. - рабы и на страхе войны не выигрывают). Речь идет о самоотверженности, которая имеет не только человеческий, но и социосистемный характер. Применительно к победителям-русским в Великую Отечественную надо говорить не о рабах, а о свободных скифах, измотавших и разбивших Дария. Я уже не говорю про питание, электричество и теплую воду. Лишь в немногих отраслях промышленности Германии во время войны существовала ночная смена. Практически не было мобилизаций женщин для работы на заводах. Джон Гэлбрейт приводит любопытный пример: в сентябре 1944-го в Германии насчитывалось 1,3 млн. домашней прислуги, в мае 1939-го - 1,6 млн, то есть число прислуги за время войны сократилось всего лишь на 0,3 млн. (менее 20%).

 

Дифференцированность западного (буржуазного) общества на различные сферы (в СССР - всё власть, поскольку ВКП(б) выступала ядром всех общественных организаций, поэтому здесь и "экономика", и "социальные отношения" - всё недифференцированная власть, кратократия), обособленность власти и собственности и развитость бытовых форм не позволили немцам осуществить очень важную вещь - сосредоточить все силы на обществе как целостности, на решении одной задачи и действии как целостности, как монолита при решении такой задачи. В мирное время крайне редко возникает подобная необходимость, война же всегда требует сверхконцентрации.

 

Все это лишний раз подтверждает две мысли. Во-первых, сталинский и гитлеровский режимы были принципиально различными типами, а не двумя вариантами якобы одного "тоталитарного типа" - это видно из сравнения даже структур их повседневности. Во-вторых, у каждой системы есть свой предел, порог уподобления другой системе. Вызванная логикой и императивами войны на русском пространстве попытка нацистского режима уподобиться советскому привела этот режим к краху (как и попытка советской системы во второй половине 1980-х уподобиться - под видом "реформ", "демократизации социализма" - Западу). Оставшись комфортно-буржуазным по социальному строю и свойственной ему стилистике, рейх при прочих равных не мог тягаться с антибуржуазным СССР 1940-х, в котором вещественная субстанция и комфорт не были массовой сверхценностью.

 

Я не рассматриваю вопрос, хорошо это или плохо. Речь о другом - о способности систем мобилизовать массовую поддержку ("все для фронта, все для Победы") и о социосистемных характеристиках населения как факторе Победы.

 

Одним из показателей эффективности и жизнеспособности советской системы, сформировавшейся в 1930-е годы, является следующий факт. В 1941-м, в первые месяцы войны, была выбита огромная часть офицерского (по крайней мере если говорить о младшем и среднем звене) корпуса. После того как подобное произошло с русской армией в 1915 - 1916 годах, армия рухнула, а вслед за ней и вместе с ней - (царская) Россия, самодержавный строй. Иными словами, наступил социосистемный крах. Ничего подобного ни в 1941-м, ни в 1942-м не произошло: места выбитых офицеров заняли новые, они-то и выиграли войну. Новый офицерский корпус стал возможен потому, что в 1930-е годы система подготовила значительный слой - массу - лиц с высшим и средним образованием. В социологии это называется "модальный тип личности". Дореволюционная Россия проблему создания "модального типа личности" не решила, проиграла войну и вылетела из Истории - vae victis ("горе побежденным", лат.).

 

Победа советского народа в социосистемном смысле была победой сталинской системы, способной к гибкой модификации - по принципу дзюдо: согнуться, чтобы не сломаться, а затем распрямиться и провести захват, бросок и болевой - до смерти - прием. Другое дело, что по иронии Истории именно победители в войне, спасители (в краткосрочной перспективе) сталинского режима стали если не его могильщиками, то той силой, которая этот режим (в среднесрочной перспективе) ослабила (если не подорвала), и оказались массовой базой перехода к иной, чем сталинская, исторической форме коммунистического порядка. У поколения победителей в Отечественной войне - единственного советского поколения победителей - на всю жизнь сохранилось чувство победительности и социальной правоты, в том числе и по отношению к режиму, а следовательно - ощущение собственной силы. Такое чувство существенно отличало их от "шестидесятников" и "околошестидесятников", но это уже другая тема. В любом случае война, помимо прочего, выковала специфический тип советского человека - антисталинского, но не антисоветского и не антикоммунистического.

 

Победа в войне, безусловно, упрочила режим (или систему) по крайней мере в трех отношениях. Во-первых, она превратила СССР в подлинно мировую державу, а затем и глобальную - одну из двух, и это не могло не укрепить систему. Во-вторых, победа придала коммунистической системе легитимность национального, русского, российско-имперского типа; помимо интернациональной идейно-политической составляющей активно заработала национальная; теперь режим мог "бить с обеих ног". В-третьих, системообразующий элемент советского общества - его господствующие группы, номенклатура - в результате и ходе войны получили не только новую, дополнительную легитимность, но и, так сказать, "пространство для вдоха": во время войны (плюс два предвоенных года, то есть целых 6 лет) "партийный" и "государственный" аппараты не были объектами широкомасштабных репрессий, террор перестал выполнять функцию средства административной вертикальной мобильности. Это позволило номенклатуре, различным аппаратным комплексам отстояться, откристаллизоваться, переплестись и упрочиться, стать структурой не только в себе, но и для себя. Иными словами, стать самодостаточным социальным агентом, не нуждающимся более в "харизматическом лидере".

 

Все эти три "укрепления" системы в то же время ослабляли ее сталинскую структуру, конкретный ре-

 

стр. 94

 

 

жим, объективно требуя его замены новым и выпуска социального пара.

 

После 1945 года Сталин столкнулся почти с монолитом и, по сути, не смог провести сколько-нибудь серьезную широкомасштабную чистку партаппарата. Исключение - "ленинградское дело", в котором не Сталин использовал кого-то, а его использовали. Борьба в верхушке советского руководства в начале 1950-х окончилась смертью Сталина. Мощная сплоченная аппаратная номенклатура, ощущающая свою силу, единство интересов и корпоративную солидарность, - это тоже результат Победы.

 

Еще один результат войны заключался в том, что после нее уже невозможна была война гражданская, которая в вялотекущей ("мягкой", "холодной") форме продолжалась после того, как в 1921 году окончилась "горячая" Гражданская война. В "холодной гражданке" выходила накапливавшаяся в течение многих десятилетий несколькими поколениями социальная ненависть, которую высвободил из "Кладезя Бездны" слом старой системы. Великая Отечественная подвела черту под "холодной гражданской", растворила ее в себе, смыла собой, объединила ее участников в некую целостность, дала им возможность остро почувствовать общность, направляя ненависть против внешнего врага.

 

В Великой Отечественной сталинская структура советской системы начала бить преимущественно внешнего врага, ее репрессивный потенциал обрушился на рейх, и это, безусловно, способствовало ее укреплению - в краткосрочной перспективе - и Победе. В этом (но не только в этом) смысле Победа - последний подвиг сталинской структуры, исчерпавший ее возможности и ставший началом ее конца. В среднесрочной перспективе такое укрепление работало против сталинского режима как ранней фазы исторического коммунизма, обусловливало необходимость его изменения. Перед ним открывалось несколько возможных вариантов дальнейшего существования. Их можно свести в два альтернативных направления.

 

Первое. Резкое ослабление роли партаппарата, партноменклатуры как полупаразитического дублера исполнительной власти, превращение ЦК КПСС в одно из ведомств ("идеология", пропаганда). Есть много косвенных свидетельств тому, что реализацию именно такого варианта готовил Сталин в самые последние годы и месяцы своей жизни (это решало как социосистемные, так и его личные задачи сохранения у власти).

 

Второе. Резкое усиление роли партаппарата, трансформация его в "коллективного Сталина" без Сталина (с соответствующим "развенчанием" вождя, списанием на него, на его "культ" всех грехов и пороков системы), селективной реабилитацией, которая, помимо прочего, прятала концы в войну и представляла вчерашних палачей борцами с "культом"; выталкивание на третий (по возможности) план органов безопасности, армии, исполнительной власти, превращение партноменклатуры в господствующий квазикласс с соответствующим закреплением экономических и социальных гарантий. Именно этот вариант победил после смерти Сталина и благодаря ей.

 

При обоих вариантах в советском обществе должен был появиться господствующий квазикласс. Утверждение в качестве такового партноменклатуры означало, во-первых, торжество "людей слова", "руководителей всем" над "людьми дела", конкретными специалистами. Тем самым закладывался механизм неизбежной деловой деградации системы. Во-вторых, победа партноменклатуры привела к удвоению руководящей верхушки (дублирование отделами ЦК соответствующих министерств и ведомств). "Сверху" на систему, на еще не набравшую сил после войны страну ложилась двойная нагрузка.

 

Наконец, война раскрепостила советского человека. Она потребовала инициативности и самостоятельности, и система должна была терпеть, использовать и поощрять их, одновременно присваивая и делая их своими. Победившие в войне почувствовали себя победителями и "по жизни". Объективно это означало социальное и психологическое наступление на сталинский режим, инстинктивной реакцией которого стала репрессивная защита. Власть оборонялась от тех, кто своим практическим антисталинизмом и самостоянием сделал возможными десталинизацию, так называемую оттепель и "шестидесятничество". Сделали возможными - и были забыты. Нередко сознательно, но чаще - по ходу вещей, так как не успели, да и не могли по суровости окружающей жизни и по серьезности своей жизненной сути заниматься саморекламой в духе "шестидесятничества". Но именно победители в войне заложили между 1945 и 1955 годами фундамент десталинизации, став гарантией ее необратимости. По сути, это было первое советское сопротивление сталинскому режиму, его историческими опорами были Война и Победа - главное дело жизни целого поколения, о мироощущении которого Борис Слуцкий писал:

 

Война? Она запомнилась по дням.

 

Все прочее? Оно по пятилеткам.

 

Раскрепощение населения совпало с оформлением партноменклатуры в слой для себя. В результате в 1950-е сталинская - ранняя и полувоенная - форма коммунистического строя уходит в прошлое. И Великая Отечественная ускорила это. В СССР, как в США и в мире в целом, наступала новая эпоха - эпоха, порожденная мировой войной, стержнем которой стали Великая Отечественная и Победа - наша Победа.

 

Post Scriptum

 

А могла ли история Второй мировой пойти иначе? Традиционные историки не любят этот вопрос и даже отказывают ему в праве на существование, подчеркивая (нередко с

 

стр. 95

 

 

пафосом): "История не знает сослагательного наклонения". Это ошибка. История - знает, она не автомат. Знает, но держит в секрете. Задача исследователя прошлого, если, разумеется, он не хроникер событий (про которые знаменитый французский историк Фернан Бродель заметил, что они - пыль), а историк социальных систем par excellence, - раскрыть этот секрет.

 

Трудно сказать, каков источник пошловатой фразы: "История не знает сослагательного наклонения". То ли от лености ума, то ли от непонимания поведения человека и систем, того, как развивается общество. Ведь представление о безальтернативности, то есть запрограммированности, истории исключает и роль случая (без которого, как считал Маркс, история имела бы вполне мистический вид), и вероятностный (хотя и детерминированный) характер социально-исторического процесса как столкновения воль, и интенциональный (а не формально-рациональный) характер человеческого поведения, и многое другое.

 

"Антисослагательный" подход особенно порочен при размышлении о революционных и военных эпохах, когда время спрессовано и когда субъектное действие групп и даже отдельных индивидов, "ндрав" и ошибки последних весят на весах истории столько же, сколько целые структуры.

 

Точка бифуркации - так исследователи именуют отрезки времени, в которые система обладает максимально свободным выбором. И чем шире этот выбор, тем больше возможностей для существенного воздействия субъекта на систему и процесс. Революции и войны - типичный случай точки бифуркации. Более того, в революциях и войнах нередко бывает по несколько таких точек, "опасных поворотов", как выразился бы известный английский драматург Джон Бойнтон Пристли.

 

В истории последней мировой также было несколько точек бифуркации, когда процесс мог пойти в ином направлении. Упомяну лишь одну - 10 мая (по другим данным - 11 мая, и этот разнобой дорогого стоит) 1941 года. В тот день Рудольф Гесс - человек N 2 в НСДАП, ученик Карла Хаусхофера, перелетел в Англию, где от имени Гитлера заявил, что рейх готов заключить мир с Великобританией. Практически все материалы, связанные с перелетом Гесса, засекречены англичанами. Но из тех тоненьких ручейков информации, которые просочились, ясно, что предлагалось Альбиону: гарантии сохранения и стабильности Британской империи в обмен на свободу действий в континентальной Европе (завоевание России). Как нельзя более вовремя (какое совпадение!) "под полет Гесса" в Ираке 2 мая вспыхнуло антианглийское восстание, и восставшие обратились за помощью к Германии.

 

По официальной версии, Гесс не смог посадить самолет там, где хотел, - неподалеку от поместья лорда Гамильтона, прыгнул с парашютом и был доставлен в госпиталь Глазго, где и признался, что он - Гесс. В Германии Геббельс по приказу Гитлера объявил Гесса сумасшедшим, а англичане упрятали его в тюрьму, где он умер в 1987 году.

 

В официальной английской версии много нестыковок Из их сопоставления некоторые аналитики приходят к выводу: Гесс прилетел в Англию не 10 мая, а чуть раньше. Между приземлением Гесса и его отправкой в госпиталь прошло определенное время, в течение которого, по-видимому, в английской верхушке шла борьба прогитлеровски и антигитлеровски настроенных сил. Последние, возглавляемые опиравшимся на американцев Черчиллем, победили. После этого участь Гесса была решена. Когда Гитлер узнал, что Гесс арестован и назвал свое имя, он понял, что миссия провалилась, - и неудачник был объявлен сумасшедшим. Поскольку шанс на германо-английский мир и союз был утрачен, уже 20 мая немецкий десант высадился на стратегически важный Крит и в течение недели выбил оттуда англичан.

 

Попытка Гитлера провалилась: ему не удалось избежать крайне рискованной (как оказалось - смертельной для рейха) будущей войны на два фронта и реализовать давнишнюю мечту об арийском имперском господстве "кузенов" (англичане и немцы) над миром.

 

Но провалилась и попытка его английских высокопоставленных союзников, заинтересованных в Гитлере и его предложениях. Надо помнить, пишет историк Мануэль Саркисьянц, что даже в 1940 году, вплоть до отрезка времени от 9 апреля (начало немецких действий против англичан в Норвегии) до 10 мая (прорыв немцев на реке Маас между Намюром и Седаном), в Великобритании значительная часть не только истеблишмента, но и общественности была настроена на умиротворение Гитлера: "Британское правительство явно не исключало возможности того, что в один прекрасный день англичане вместе с немцами объединятся для совместных действий против Советского Союза, видя в нацистах желаемый противовес политике СССР. Утверждают, что даже окружение Чемберлена еще в начале 1940 года тяготело к "гармонизации интересов" с гитлеровской Германией и призывало ее к нападению на Россию, к которому якобы собиралась присоединиться и сама Англия. Этого желал и Роберт Мензис, премьер-министр расистской Австралии. В то время Советскую Россию принимали за "легкую мишень" для британских военно-морских сил. С января 1940 года стала формироваться (в основном британская) экспедиционная армия против Советского Союза. Британия планировала - еще за десять дней до нападения Гитлера на Россию - с помощью авианалетов парализовать деятельность советских нефтепромыслов. Притом якобы затем, чтобы тем самым подорвать поставки горючего в Германию".

 

В свою очередь, и Гитлер не стремился даже в 1940 году к разгрому Англии, полагая (история показала - он был прав), что выиграют от этого не немцы, а американцы, Япония и Россия. Показательно, что Гитлер отдал приказ генералу Рунштедту позволить британскому экспедиционному корпусу спокойно эвакуироваться из Дюнкерка 24 мая 1940 года. За несколько дней до этого, пишет Саркисьянц, Гитлер заметил:

 

стр. 96

 

 

"Мы ищем контакта с Англией на основе раздела мира". Еще в июне 1940-го в Англии были силы, готовые к смещению "гангстера Черчилля" (так называл его лорд Галифакс). Смещение Черчилля было и одним из условий мира, с предложением которого прилетел Гесс. Премьер-министром Великобритании фюрер хотел видеть Сэмюэля Хора. В той острой борьбе, которая развернулась в британской верхушке по поводу предложений Гесса, Черчилль, помимо прочего, спасал и свое премьерство, и свое политическое будущее - в имперском мире Великобритании и Третьего рейха ему бы места не нашлось.

 

О том, насколько острой была эта борьба, свидетельствует то, что 18 июня 1940 года Черчилль пригрозил лорду Галифаксу (а в его лице целой группе) арестом, если тот не прекратит свою деятельность в пользу мирного разрешения конфликта с Германией. Однако, несмотря на прозвучавшие угрозы, в августе 1940-го в Женеве, как пишет историк Арсен Мартиросян, прошли конфиденциальные переговоры между уполномоченным Гесса профессором Альбрехтом Хаусхофером (старший сын Карла Хаусхофера) и группой влиятельных британских политиков во главе с герцогом Бедфордским. За последним стояли такие фигуры, как лорд Гамильтон, герцог Виндзорский (экс-король Эдуард VIII), лорд Ротермир (газетный король), флигель-адъютант короля капитан Рой Фейес и другие.

 

Таким образом, у перелета Гесса - не только немецкая, но и английская история. Заключение мира прорабатывалось всерьез, и полет Гесса должен был поставить в этой работе точку. Но, как сказал бы Штирлиц, "что-то не сложилось", и история пошла по другому пути. В столкновении воль США и "англо-американский истеблишмент" (Кэролл Куигли) оказались сильнее английских симпатизантов рейха, стремившихся любой ценой сохранить империю. Точка бифуркации была пройдена не по Гитлеру, а по Рузвельту. Американцы вполне могли радостно петь Everything's going my way. До нападения Гитлера на СССР оставались считанные недели. Альбиону на этот раз не удалось поживиться за чужой счет - более мощный и хитрый хищник, трансатлантический кузен, лишил его такой возможности (как выяснилось впоследствии - вместе с империей). Советскому народу, прежде всего русским, пришлось - это тоже выяснилось впоследствии - сражаться за гегемонию США в мировой системе, то есть исполнить ту роль, которую и предписали ему Рузвельт и стоявшие за ним. В то же время игра косвенно на американский интерес была единственным средством в борьбе за непосредственное физическое и культурно-историческое выживание русских как самих по себе, так и щита и меча всех славян. В 1941 году русские не в первый раз выступили в роли "геоисторического спецназа" англосаксов в борьбе против их континентальных соперников. Однако впервые это была борьба за свое существование - физическое, этническое, культурно-историческое, поскольку впервые науськанный на Россию противник-континентал поставил задачу закончить русскую историю. Великая Отечественная и стала средством противостояния этому "окончательному решению" и, в свою очередь, окончательно решила исторический спор славян и немцев. "Заполучи, фашист, гранату", - стало нашим окончательным ответом псам-рыцарям.

 

В данном контексте я не разбираю подробно вопрос о роли англосаксов, о разделении труда между ними в финальном споре немцев и славян, о двойной или даже тройной игре англичан и американцев друг с другом и с миром. Ограничусь лишь тем, что напомню: англичане "растили" Гитлера и рейх с 1920-х годов, чтобы опрокинуть его на СССР. А вот американцы, решая свои экономические (потребность в рынках сбыта) и политические (противостояние Британской империи) задачи, с тех же 1920-х активно содействовали росту Советского Союза (в 1944-м в беседе с Авереллом Гарриманом даже Сталин был вынужден признать это; впрочем, американцы помогали и Гитлеру, хотя в меньшей степени и на иных, чем Советскому Союзу, уровнях).

 

История показала - американский выбор оказался верным: СССР сломал хребет германо-британскому (да-да!) имперскому "проекту". Однако при этом - сюрприз для янки - стал новым центром мировой силы наряду с Америкой. Ну что же, как говорят англосаксы, every acquisition is a loss, and every loss is an acquisition ("каждое приобретение есть потеря, и каждая потеря есть приобретение", англ.). Далеко не все предвиденные планы американцев реализовались. Глобального Pax Americana в 1945-м не получилось - в мире возникла вторая сверхдержава, которая создала атомную (1949) и водородную (1953) бомбы, а затем средство их межконтинентальной доставки (1957) и в течение сорока лет успешно сдерживала Америку, играла с ней в игру "Не валяй дурака, Америка". К выгоде последней в 1941 - 1945 годах русские своими кровью, потом и слезами размазали гитлеровцев по восточноевропейскому пространству и убрали из капиталистической системы главного конкурента США. Но мы же, вытащив на себе Великую Отечественную, вопреки всем расчетам американцев - и в этом геостратегическая победа СССР над США в последней мировой войне - стали сверхдержавой.

 

Гитлер оказался прав: в результате войны, которая развалила Британскую империю (и похоронила рейх), выиграли Россия и Америка. Здесь, правда, необходимо одно уточнение: дождливым воскресеньем 24 июня знамена рейха бросали к стенам не Белого дома, а Кремля.

 
 

Опубликовано 13 февраля 2015 года


Главное изображение:

Полная версия публикации №1423831746 + комментарии, рецензии

LIBRARY.BY ИСТОРИЯ Третий Рим и Третий рейх: третья схватка

При перепечатке индексируемая активная ссылка на LIBRARY.BY обязательна!

Библиотека для взрослых, 18+ International Library Network