ЗИН. ДАВЫДОВ . "Из Гощи гость". Детиздат. М. и Л. 1940. 380 стр. 25 000. Ц. 9 р. 50 к.

В 1936 году в журнале "Красная новь" был напечатан роман Зин. Давыдова "Дикий камень", изображавший поход на Московское государство Лжедимитрия I, ставленника польских панов, и кратковременное его царствование, закончившееся убийством самозванца. Вся наша критика единодушно расценила этот роман как произведение ошибочное и вредное, извращавшее историческую правду, представлявшее в совершенно неверном свете прошлое русского народа.

Устами главного своего героя, князя Ивана Андреевича Хворостинина, Зин. Давыдов назвал "диким камнем" Московскую Русь начала XVII века. По мнению автора романа, ничего, кроме варварства и невежества, нельзя было в тогдашней России найти. Для того же, чтобы сдвинуть с места этот "дикий камень", который "только землю давит", и понадобилось вмешательство Лжедимитрия и поляков, сыгравшее, следовательно (такой чудовищный вывод с необходимостью вытекал из всего романа Давыдова), положительную, исторически прогрессивную роль.

Лжедимитрий, указывала критика, в действительности был авантюристом, орудием в руках польской шляхты и польского правительства, стремившихся поживиться за счет Московского государства. Таким и должен был бы показать его автор советского исторического романа. В "Диком камне", однако, Лжедимитрий выведен как исторический деятель широкого размаха, мечтающий об укреплении и расширении Руси, о ее преобразовании и европеизации.

Поляки, прибывшие в Москву вместе с Лжедимитрием, указывала критика, в действительности были грабителями и насильниками; в Москве они вели себя чрезвычайно нагло и вызывающе, точно в столице завоеванной страны, где стесняться не приходится. Такими их и следовало бы показывать в романе. Но в "Диком камне" они выступали в качестве людей высшей культуры, у которых учился, которым подражал и завидовал герой романа князь Хворостинин, тянувшийся к просвещению и с презрением относившийся к отечественным "стародумам и пустосвятам".

Роман "Дикий камень" целиком построен на противопоставлении "культурной" Польши и отсталой России. Но это - не марксистское, в корне порочное, противоречащее данным науки противопоставление.

Отсталость Московской Руси конца XVI и начала XVII века есть непреложный исторический факт. Но отсюда, разумеется, никак не следует, что дозволительно, в противовес отсталой России, возвеличивать шляхетскую Польшу, выдавая ее за носительницу западноевропейской культуры и представительницу исторического прогресса. Никогда такой передовой страной Польша не была.

Энгельс высказывается по этому поводу в исключительно категорической форме в известном письме Марксу от 23 мая 1851 года. "Нельзя, - пишет он, - указать ни одного момента, когда Польша, даже по сравнению с Россией, играла бы прогрессивную роль или вообще совершила что-либо, имеющее историческое значение. Напротив, Россия действительно играет прогрессивную роль по отношению к Востоку" ¹ .

Резкая критика "Дикого камня" не прошла для автора этого романа бесследно: Зин. Давыдов переработал свой роман, сделав попытку взглянуть на описываемые им события с иной точки зрения.

В новом своем виде роман Зин. Давыдова называется "Из Гощи гость". Этот роман вышел в "Библиотеке исторических романов", выпускаемой Детиздатом. По своему сюжету, по образной и словесной ткани "Дикий камень" и "Из Гощи гость" почти во всем совпадают, но в детиздатовском варианте произведен ряд купюр и вставок. Назначение их заключается прежде всего в том, чтобы изменить характеристики основных действующих лиц и добиться в результате иного осмысления темы.

Что же, спрашивается, дала переработка романа? Каковы те принципиальные изменения, которые должны, согласно замыслу автора, превратить произведение, искажающее историческую действительность, в произведение, правильно воспроизводящее эту действительность, показывающее прошлое народа таким, каким оно было на самом деле?

¹ К. Маркс и Ф. Энгельс Т. XXI, стр. 211.

Отметим в первую очередь, что наибольшее количество добавлений в новой редакции романа посвящено обрисовке типов польских шляхтичей и польского духовенства, которое, как известно, в 1605- 1606 годах действовало в России особенно настойчиво и энергично.

Вновь введены в роман целых пять глав, семнадцать страниц, в которых рассказывается о шпионской деятельности в пользу католической церкви близкого к Лжедимитрию иезуита, "смиренного отца Андржея". Наряду с ним в этих главах изображен и верный родине думный дьяк Афанасий Власьев, способный и опытный дипломат, которого старается обойти патер Андржей, что, впрочем, удается ему только отчасти и то лишь при помощи другого шпиона, переводчика Посольской избы ¹ итальянца Бенуты.

В нескольких новых эпизодах романа речь идет о бесчинствах, творившихся в Москве заносчивыми польскими панами, и об отпоре, который давало им возмущенное русское население. Так как одновременно из романа вытравлены многочисленные рассуждения действующих лиц (не только поляков, но и русских) о существовавшем тогда якобы неизмеримом превосходстве Польши над Россией, то мы вправе констатировать, что польские интервенты показаны в "Из Гощи госте" в ином свете чем в "Диком камне".

Имеет ли, однако, это обстоятельство решающее значение для романа Зин. Давыдова? Для того чтобы ответить на этот вопрос, нам придется рассмотреть более подробно образы Феликса Заблоцкого, Лжедимитрия и князя Хворостинина.

Пап Феликс Заблоцкий и в первой и во второй редакциях романа занимает видное место как старший друг и руководитель главного героя книги - молодого князя Ивана Андреевича Хворостинина. Через Заблоцкого князь Иван приобщается к западной культуре, через Заблоцкого же он попадает к Лжедимитрию, одним из приближенных которого он быстро становится.

В "Диком камне" пан Феликс, - в сущности, такой же шляхтич, как все остальные. Русских он иначе, как варварами, и не называет; никакого сравнения между русскими и поляками, по его мнению, и быть не может.

В новой редакции романа все рассуждения Заблоцкого на эту тему выброшены. Зато прибавлена глава, об'ясняющая, каким образом пан Феликс попал в Москву. Оказывается, он вынужден был бежать из Речи Посполитой из-за иезуитов, которые преследовали его за принадлежность к еретической социнианинской секте, отрицавшей троицу и предвечность Иисуса. Такая, не совсем обычная для польского шляхтича биография меняет во многом отношение к нему читателей. То, что пан Феликс является вольнодумцем, ядовито высмеивающим "поповские басни", делает более понятным для нас его участие и роль в умственном развитии князя Ивана Хворостинина - персонажа, которому отданы все симпатии автора.

Но вскоре читатель разочаровывается в достоинствах пана Феликса. Выясняется, что хотя пан Феликс и бежал из Польши, он все же действует в Московском государстве как польский агент, обслуживающий совместно с различными "странными людьми" Лжедимитрия (правда, по "идейным соображениям"). Еще до того, как Лжедимитрий начал свой поход, князь Иван находит случайно письмо Заблоцкого, в котором говорится о будущем выступлении "царевича". "Бояре и народ, - извещал кого-то пан Феликс, - встретят его с ликованием. Все только того и ждут, когда же наконец воплотится эта страшная для Годунова тень. И нет сомнения, что царевич, сам просвещенный науками отнюдь не у иезуитов, а в Гоще, в знаменитой академии гойских социниан, будет на московском престоле покровителем нашего дела" ² .

В "Диком камне" последняя фраза отсутствует, и отсутствие ее вполне обосновано: Лжедимитрий был тайным католиком; он был тесно связан с папским престолом и иезуитским орденом, что, кстати сказать, показано и самим Давыдовым в обоих вариантах романа.

Так как князь Иван, во времена Лжедимитрня еще юноша, искренно убежден в том, что "гость из Гощи" - это действительно спасшийся чудом царевич Димитрий, то он охотно принимает предложение Заблоцкого и едет вместе с ним к самозванцу, перешедшему русские рубежи. Он тем охотней принимает предложение своего учителя, что тот в чрезвычайно радужных красках рисует ему программу Димитрия. "Княже-друже! В Самборе, на банкете у сандомирского воеводы Мнишка, царевич говорил перед всем многолюдством. "Как добьюсь своего царства, - сказал он, - так заведу в Москве новые порядки, по обычаям европейским: дарую вольности, издам законы, открою московским людям академию для науки, пошлю их учиться в чужие страны, в Цесарскую землю либо в Венецию, в Падую, в Болонью..." Вон как, княже-друже!

¹ Посольская изба ведала в Московском государстве внешними сношениями.

² Зин. Давыдов "Из Гощи гость", стр. 56 (в дальнейшем в ссылках на эту книгу указываются только страницы).

Для чего по-латински читать втай да шлепать четыре версты к моему замку? (Хворостинину приходилось заниматься у Заблоцкого тайком, чтобы не прослыть в глазах своих соотечественников изменником или еретиком. - Г. Л.)... Ха! Пусть тебе седлают хоть какого коня, езжай себе в академию хоть с музыкой да читай себе на здоровье по-латински, да по-польски, да по-гишпаньски, хоть Мюнстера, хоть Коперника, хоть какие хочешь книжки" (стр. 60 - 61).

Сторонником Лжедимитрия пан Феликс Заблоцкий проходит через весь роман "Из Гощи гость" (не говоря уж о "Диком камне"). Что же у Зин. Давыдова в конце концов получилось? Стремясь как можно убедительнее оправдать выбор пана Феликса в менторы своему герою, Зин. Давыдов фактически занялся прикрашиванием заведомого польского разведчика.

Переходим к тому, как дан Зин. Давыдовым образ Лжедимитрия. Начнем с вопроса о происхождении самозванца, вопроса, который имеет немаловажное значение для читательского восприятия.

В "Диком камне" автор рассыпал множество намеков, которые должны были навести читателя на мысль: а может быть, назвавший себя Димитрием и в самом деле сын Ивана Грозного? Этой именно цели служили в романе неясные воспоминания Лжедимитрия о своем детстве: "Вот оно, смутно, как сквозь сон: городок у большой реки, похожий на разноцветный ларец; нет числа жестяным куполкам, о которые в красную погоду вдребезги разбивается солнце... Что же еще? Ночное небо, где колко бьются бледные звезды, свист, храп, погонь злая... Лошадиная грива хлещет в детский затылок; Димитриево лицо трется о медные бляхи на чьей-то груди; о смертельной опасности, задыхаясь как в бреду, бормочет говорливая листва вдоль дороги" ¹ .

А чтобы окончательно скомпрометировать традиционное утверждение о тождестве Лжедимитрия с пресловутым Гришкой Отрепьевым, автор "Дикого камня" вводит в свое повествование дьякона Чудова монастыря Григория Отрепьева, которого он делает вдобавок спутником и воспитателем Лжедимитрия в отроческие годы последнего, еще до того, как тот пред'явил свои "права" на "прародительский" престол ² .

В переработанном романе Зин. Давыдов показывает, что Лжедимитрий не мог иметь ничего общего с убитым в Угличе царевичем. Однако спутником и отчасти хотя бы и воспитателем Лжедимитрия Отрепьев остается и в новой редакции романа. "По лицу Димитрия, - читаем мы в ней, - пробежала тень: много было дней - бездольных, как осенний дождь... Месяцы, годы скитаний из монастыря в монастырь, в дремучих лесах, в медвежьей глуши... И всюду с ним этот дьякон Григорий - книгописец, обжора и бражник" (стр. 73).

Ясно, что если первоначально такое, несомненно, оригинальное изображение Отрепьева имело определенный смысл, то теперь, после переделки романа, смысл этот отпал и связь дьякона с Лжедимитрием перестает быть мотивированной.

Мы указывали уже, что один из коренных недостатков "Дикого камня" критика справедливо усматривала в неправильном, антиисторическом показе Лжедимитрия не как авантюриста, а как деятеля широкого размаха, понимающего нужды Руси и мечтающего о ее преобразовании. Ряд эпизодов в "Диком камне" свидетельствует о величественных замыслах самозванца. Но почти все эти эпизоды, лишь с незначительными поправками, Зин. Давыдов счел возможным перенести и во второй вариант романа.

Мы привели выше (в передаче Заблоцкого) речь Лжедимитрия на банкете в Самборе с изложением программы европеизации Московского государства. Далее, мы находим в романе рассуждения Лжедимитрия о планах торговли с Индией (стр. 99 - 100), об установлении сношений с Францией (стр. 230 - 232) и т. д. и т. п.

Во Францию, к королю Генриху IV, Лжедимитрий, занявший московский престол, собирается послать князя Хворостинина, - и вот как он об'ясняет князю, почему именно его он намерен сделать послом:

"- Иван Андреевич! В крайчих ходить - невелика задача... Авось я один управлюсь с чаркой и тарелкой... А коли понадобится, то меня и боярин бородатый разует либо питье на пиру подаст... Мстиславский либо Шуйский... Только на то и гожи пузатые - есть да пить... Авось не сплошают и мне поднести. Так... Ну, это присказка, а дело слушай. Иван Андреевич!.. Ты учен, умеешь по-латыни, как говорится, знаешь, где рак зимовал. Знаешь, я думаю, Францию, город Парижский знаешь, есть о том в книгах. В прежнее время почитай что и вовсе не бывало у нас сношения с королями французских земель, а земли, сам ведаешь, истинно райские, первых статей.

Димитрий встал, шагнул через лавку и заходил по палате из угла в угол...

- Вот никогда не видывал Генрика короля..., а пуще брата родного Генрик мне люб. Ну, да уж и повидаю... Дайте сроку,

¹ ".Красная новь" N 10 за 1936 год, стр. 41.

² Зин. Давыдов, повидимому, использовал при этом легенду, рассказанную Ма-жеретом в его записках, опубликованных впервые в 1607 году.

милые, Я чай, не год туда итти кораблю. А ты, Иван Андреевич, будешь послом от меня. Летом этим снарядишься в дорогу, известишь Генрика, что и сам к нему быть хочу, послами б нам обменяться, как пригоже, торг деять обоюдный, вместе султана воевать..." (стр. 230 - 231).

На вопрос князя Ивана, не молод ли он такое посольство править, следует возражение Лжедимитрия: "А я не молод?"

"- Не постарше буду и я, - продолжал Димитрий. - "Молод"! Не один ты поедешь. Великий секретарь мой Афанасий Иванович Власьев с тобою в посольстве будет. Ему, сам знаешь, дела такие за обычай. А постарше тебя, то так - у меня довольно сенаторов: Голицыны, Шуйские - дураки, пьяницы... Да и, кроме русской речи, не умеют они никакой. А ты вон-де и по Квинтилиану начитан, на многоразличные науки простираешься. Много ль на Москве таких?.." (стр. 231).

Эта выписка из романа наглядно показывает, что Лжедимитрий и в "Из Гощи госте" попрежнему загримирован автором под деятеля чуть ли не типа Петра I, ставящего себе большие государственные задачи и умеющего подбирать достойных помощников, не считаясь с устарелыми в нелепыми обычаями.

А так как композиция романа у Зин. Давыдова такова, что Лжедимитрию противостоит прежде всего такая во всех отношениях непривлекательная личность, как Василий Шуйский, то читатель поневоле должен придти к заключению, что в лице самозванца Россия потеряла человека, который, если бы не его польское окружение, мог бы стать совсем неплохим правителем земли русской.

К тому же Лжедимитрий в описании Зин. Давыдова является чуть ли не жертвой польских панов. "Закружили его паны в Гоще, в Кракове, в Самборе; вымучили для адовой своей корысти и то и сё. Уж и насулил же он им! Да платить придется чем?" - думает он мучительно (стр. 73).

Весьма заметное место уделено в романе взаимоотношениям Лжедимитрия и поднимавшегося против помещиков крестьянства, представителем которого выведен у Зин. Давыдова старик Акилла.

"В Путивль, - пишет Давыдов, - к Димитрию без всякого его зова, сам собою, стал сбегаться из соседних волостей голодный народ, ощетинившийся бердышами, рогатинами, косами, а то и просто дрекольем" (стр. 77). Пробирающегося "к Москве многожеланной" самозванца окружают с жалобами и челобитными мужики, которые к восторгу своему слышат от "царевича": "Дадим мужику выход!.. Монастырские грамоты кабальные повелим в огонь метать!" (стр. 79). И Давыдов рассказывает затем, как Лжедимитрий с Акиллой бьют по рукам, чтобы было "покрепче".

Акилла становится после этого верным слугою "государя нашего Димитрия Ивановича"; он даже едет с его подметными письмами в Москву, где сидит на престоле Борис Годунов. В Москве же некоторое время спустя старик снова встречается с Лжедимитрием, который уже стал московским царем.

Глава об их встрече названа автором "Невыполненные обещания". Акилла в ней осыпает Лжедимитрия горькими попреками. "Как и прежде, - кричит он, - весь род христианский отягчают данью двойною, тройною и больше!" (стр. 174). Однако несмотря на это Акилла, повидимому, не теряет все же надежды на то, что "великий государь" придет крестьянам на помощь; обманщика, сознательно использовавшего в своих интересах народное движение, он в нем не видит ¹ . Да и сам автор не дает читателю достаточно материала для того, чтобы судить, был ли Лжедимитрий только демагогом или же он всерьез сочувствовал страданиям крестьян и по-настоящему хотел улучшить их положение.

Все это, разумеется, ведет к тому, что образ Лжедимитрия (как образ пана Заблоцкого, в чем мы раньше убедились) оказывается в романе "Из Гощи гость" тенденциозно приукрашенным.

В центре внимания Зин. Давыдова в обоих вариантах его романа находится, как мы уже отмечали, образ князя Ивана Андреевича Хворостинина.

В "Диком камне" князь Иван - безусловный, восторженный поклонник всего польского и ревностный, фанатичный последователь "Димитрия Ивановича". Такую характеристику Хворостинина, естественно, при переработке романа пришлось изменить.

И в этом случае автор прибегает к излюбленному своему методу выбросок и вставок.

Так, в "Диком камне" думы князя Ивана переданы в следующих выражениях: "Жити-то теперь с кем же?.. - думал он. - Чего-ста ради?.. На Москве народ скаредной, глупой, людей нету вовсе... Только и отрады, что словом коли перекинешься с паном тем замотайским, да и того нынь не достанешь" ² . После

¹ Только после гибели Лжедимитрия, Акилла меняет отношение к нему на явно отрицательное (об этом см. ниже).

² "Красная новь" N 10 за 1936 год, стр. 37.

переделки это место приняло такой вид: "Жить-то теперь с кем же мне? - думал он. - Людей подле нету вовсе... Только и отрады, что словом коли перекинешься с паном тем замотайским, да и того ныне не достанешь" (стр. 65).

Другой пример.

В "Диком камне" описывался Хворостинин в царских хоромах:

"Идя переходом, остановился он перед большим зеркалом и увидел себя во весь рост. Не ладно и не складно сидело на князе Иване гусарское платье: руки торчали из рукавов, да и вся курта - она словно с чужих плеч, япанёчка ж малиновая длинновата, и криво поновлен русый волос на подбородке. Вот так дукс Иван!.. Разве сможет таковский бежать вверх по лестнице за той, золотистой, легкой, как перышко чаичное?.. Барбарень ты, дукс Иван! Тебе бы за Матренкой в подклети гоняться, не то что...

- Барбарень, - произнес князь Иван вслух и оглянулся" ¹ .

В переработанном виде это место выглядит так:

"Идя переходом, остановился он перед большим зеркалом и увидел себя во весь рост. Неладно и нескладно сидело на князе Иване гусарское платье, в которое он облачился, отправляясь вечером во дворец. Руки у князя Ивана торчали из рукавов, да я вся куртка - она словно с чужих плеч, япанёчка ж малиновая длинновата, и криво подстрижен русый волос на подбородке. Не отвык еще русский человек от своих старозаветных ферязей и шуб, и не по себе ему было в платье иноземном.

- Вот так, - произнес князь Иван вслух и вздохнул.

Что, если бы увидела его в этом наряде мать родная! Или покойный батюшка князь Андрей Иванович Хворостинин-Старко, славный воевода, громивший и турок дагестанских, и татар ордынских, и поляков под Псковом! И почудился тут князю Ивану из темной глубины зеркала голос матери, княгини Алены Васильевны; ее слова, как будто уже сказанные ею однажды сыну, услышал и теперь князь Иван: "Помни, сынок... Отца своего помни... Авось русский ты человек - не иноземец поганый..." (стр. 267 - 268)

Толку, однако, от всех этих - в сущности, мелочных - подчисток немного, так как основная линия действия в "Из Гощи госте" та же, что и в "Диком камне".

И тут и там князь Хвовостинин одним из первых присоединяется к самозванцу; и тут и там князь Хворостинин необычайно быстро возвышается при дворе Лжедимитрия; и тут и там князь Хворотинин на пиру у Шуйского яростно защищает "Димитрия Ивановича"; и тут и там он как катастрофу воспринимает смерть "непобедимого цесаря".

Когда в день убийства Лжедимитрия у князя Ивана на мгновение возникает мысль о том, что погиб не Димитрий, а кто-то другой, какой-то голос кричит внутри его: "Не сгинело!.. Не сгинело!.. Жив Димитрий Иванович, цесарь непобедимый! И вольность золотая... и наука... Квинтилиаан... риторы и философы... А шубника (Шуйского. - Г.Л.) кинем в котел с варом, свиньям на пойло!.." ² .

Это место, полное страстной взволнованности, процитировано нами по "Дикому камню". В "Из Гощи гость" оно значительно ослаблено. Слова о вольности золотой и науке, как и следовало ожидать, автором вычеркнуты. Вместо них появились другие (с довольно-таки неожиданным карьеристским душком): "Еще этим летом поедет князь Иван Хворостинин во Французскую землю послом от великого государя..." (стр. 283).

"Дикий камень" заканчивался гибелью самозванца, обнаженный труп которого с ужасом и душевной болью рассматривал князь Иван. Если бы тем же кончался и "Из Гощи гость", то вывод наш был бы краток: он сводился бы к тому лишь, что образ Хворостинина стал в результате переработки романа менее четким, менее ясным чем раньше, - и только. Но "Из Гощи гость" на продолжении без малого ста страниц повествует о судьбе Хворостинина в царствование Василия Шуйского.

В заключительной части романа князь Иван посылает своего холопа - конюха Кузёмку - в Литву, к пану Заблоцкому, бежавшему из Москвы после падения Лжедимитрия. Пан Заблоцкий для князя Ивана - попрежнему первый друг и советчик. Хворостинин поручает Кузёмке расспросить Заблоцкого, "жив ли де царь Димитрий, об'явится ль, коли жив, скоро ль де будет в Русь из Литвы. И еще - как быть мне, пусть скажет: а, то не пожалует меня Шуйский, не пожалует..." (стр. 302).

На обратном пути из Литвы в Москву Кузёмку ловят и отнимают у него письмо Заблоцкого к Хворостинину. Только счастливая случайность спасает конюха от верной смерти; он бежит из тюрьмы и, добравшись до Москвы, узнает, что князь Иван сослан в Иосифов монастырь, в заточение под строгий начал. Оттуда ему устраивают побег тот же Кузёмка и Акилла, которого Кузёмка после возвращения

¹ "Красная новь" N 10 за 1936 год, стр. 144.

² Там же, стр. 153.

из Литвы находит скрывающимся в хворостининском дому.

Так развертывается действие в последней части романа. Как же повлияли на князя Хворостинина происшедшие с ним несчастья? Автор заставляет его очень во многом, почти во всем сойтись во взглядах с Акиллой. А у Акиллы к этому времени взгляд на Лжедимитрия определяется окончательно: "Царь твой был, да сгнил. На кривой не проехал, едино только, что в "уши баклуши надул. Охти мне! И я полынь-траву садил, не без меня, окаянная, уродилась" (стр. 356).

В предпоследней главе романа Акилла и князь Хворостинин ведут длинный разговор. Акилла вспоминает, что при Грозном была холопу кабала, да был из кабалы выход в Юрьев день. "Да схитили бояре у народа велик его день, и стала холопу сугубая кабала. А ноне станет и кабала трегубая. "Не держи, - говорит царь Василий, - холопа без кабальной грамоты ни единого дня". Садись, дескать, на коня, боярин, езжай в приказ Холопий, пиши на послужильца кабалу до окончания его века, на детей его и потомков пиши, будут тебе крепки крестьянские души. Будут бояре на боярстве, дьяки на дьячестве, мужики на боярском навозе... По породе тебе сесть, по породе тебе честь, и бесчестье по породе" (стр. 373).

Когда Хворостинин прерывает старика словами, что не по породе надобно жаловать, Акилла отвечает, что ему ведомо, как надобно: "Ведома и дума твоя, Иван Андреевич. Одна у нас дума, так одна бы и дорога. Всем путь один, коль и тебе со мной по пути" (стр. 374).

В последней же главе князь Иван горестно вздыхает: "У колелых я пчел да меду захотел. Не в Литве-ста было искать мне пути. Один мне путь лежит: не в сторону на Литву, не к Шуйскому - назад... Один мне путь, прямой: к рязанцам, к тулянам да на Коломенское село" (другими словами, в ополчения Ивана Болотникова, Ляпунова и Пашкова. - Г.Л.) (стр. 379).

Таким образом, Зин. Давыдов превращает своего героя после долгих блужданий в истинного русского патриота и едва ли даже не в "попутчика" восставшего против бояр и помещиков крестьянства. Но заставлять князя Хворостинина разделять "думу" Акиллы - значит до крайности модернизировать его образ и, стало быть, снова уклониться от исторической правды.

Князь И. А. Хворостинин - не вымышленный персонаж. Он на самом деле занимал при Лжедимитрии должность кравчего и был затем сослан при Василии Шуйском в Иосифов монастырь; при Михаиле Федоровиче его сослали вторично - в Кириллов монастырь, где, однако, он пробыл недолго. Умер Хворостинин в 1625 году Интересно сравнить данные о нем, сохранившиеся в исторических документах, с тем, что о нем говорится в романе Давыдова.

До конца своей жизни князь Хворостинин продолжал относиться отрицательно ко всему отечественному; в своих сочинениях, как и в разговорах, он жаловался, "будто в Москве людей нет, все люд глупый, жить не с кем, сеют землю рожью, а живут все ложью" ¹ . Следует отметить, далее, что вольнодумство совмещалось в нем с чисто крепостническими понятиями. Перестав ходить в церковь, он принялся "бить и мучить" своих людей, чтобы и они перестали туда ходить. А когда дворовые заявили об этом властям, то князь Хворостинин в темпераментных "виршах" излил свое негодование на непокорных своих "рабов", назвав их "изменниками", которые "не боятся небесного бога" и хотят "отбегнути господьския неволи" ² .

Как видно, в единомышленники старцу Акилле исторический князь И. А. Хворостинин не годится. Да и патриотичность его настроений, судя по всему, должна, быть признана по меньшей мере спорной...

Что итоги нашего разбора не в пользу Зин. Давыдова, после сказанного, конечно, ясно. Лишь некоторые ошибки "Дикого камня" автор "сумел в новой редакции своего романа исправить; большинство же ошибок "Дикого камня" "Из Гощи гость" воспроизводит, хотя и в несколько смягченном виде. И это не удивительно: не могут одни и те же сюжетные ситуации, одни и те же образы служить для выражения двух различных, противоположных друг другу исторических концепций.

¹ Проф. В. Ключевский "Курс русской истории". Ч. 3-я, стр. 260. Соцэкгиз. М. 1937.

² "Летопись занятий Императорской археографической комиссии за 1905 год". Вып. 18-й. "Вновь открытые полемические сочинения XVII века против еретиков", стр. 80. СПБ. 1907.