Я оказался самым молодым представителем ССОД в Тегеране: до меня на этой должности работали A.M. Шойтов, В.В. Кушев и другие старшие мои коллеги, которые оставили после себя добрую память среди иранцев: они хорошо знали культуру, язык и обычаи народа, умели находить общий язык с разными людьми - от министра до мелкого торговца. Приступив к работе, я стал углубленно изучать персидский язык, хотя за моей спиной были два года переводческой работы и любительские занятия переводами рубай Хайяма. Я запоем читал местную прессу, которая стала резко отличаться по языку и стилистике от печати шахского периода, изобилуя религиозными терминами и заимствованиями из арабского языка. Смотрел тегеранское телевидение, из которого исчезли музыкальные и развлекательные программы с участием Гугуш, Арефа и других популярных исполнителей иранских песен.

ЧЕЛОВЕК ТРАГИЧЕСКОЙ СУДЬБЫ

Большую помощь в моем самообразовании, особенно в понимании религиозной терминологии и арабизированной фразеологии, оказывал Форушани. Он почти каждый день приезжал в культурный центр и занимался административными делами. Сотрудники нашего посольства проинформировали меня о том, что Форушани - сотрудник секретной службы САВАК и что он докладывает по службе обо всем, что происходит в нашем культурном центре. Несмотря на это, у меня сложились с Форушани вполне нормальные отношения, и мы помогали друг другу в работе. Я не помню ни одного случая, когда у нас возникали бы конфликтные ситуации.

Хотя, если быть до конца откровенным, можно вспомнить почти анекдотичный случай, когда Форушани все-таки пожаловался на меня моему начальству. Это произошло еще в шахские времена, в середине 70-х годов, когда он вместе с Ансари приехал по приглашению ССОД в Москву. Я тогда был еще совсем неопытным, зеленым сотрудником ССОДа. Для обслуживания делегации я получил специальную расчетную книжку на питание и транспортные нужды. Расходы на спиртное в ней не предусматривались.

Разместив гостей в гостинице "Россия", я спустился на 2-й этаж в ресторан и, заказав закуску и бутылку минеральной воды, стал поджидать своих подопечных. Надо сказать, что Форушани, как и другие иранцы, которые общались с европейцами, был неплохо знаком с Бахусом. Однако, после строгого наставления бухгалтерии о недопустимости перерасходов на обслуживание делегации, я даже не помышлял о том, чтобы выставить гостям бутылку "Московской" или "Столичной". Когда гости сели за стол, первое, на что обратил внимание Форушани, была бутылка с этикеткой "Московская". Надев очки и взяв ее в руки, Форушани проговорил: "Что-то я раньше не видел "Московскую" с такой этикеткой". Когда я заметил, что это не водка, а минеральная вода, то лицо его изменилось, и он молча поставил бутылку на место, ни разу в течение обеда не прикоснувшись к ней. Между нами пробежала кошка, и наши отношения испортились, не успев завязаться. Как я ни пытался найти подход к Форушани, он оставался холоден ко мне. И только когда мы съездили в Ленинград (Ансари был страстно влюблен в Эрмитаж, и его директор, академик Б. Б. Пиотровский, каждый раз лично встречал его в Ленинграде и сопровождал по залам музея) и Ригу, где прекрасно провели время, осматривая музеи и исторические достопримечательности, Форушани немного потеплел. Правда, уезжая на родину, он высказал обиду, что в первый день приема я не угостил гостей с дороги по русскому обычаю. Инцидент, как мне показалось, был забыт, и мы расстались друзьями.

Однако в благодарственном письме, пришедшем вскоре из Тегерана на имя первого заместителя председателя президиума ССОД Е.И. Иванова за подписью Ансари, последний, благодаря хозяев за интересную программу пребывания, радушный и теплый прием, оказанный иранской делегации, в деликатной форме по настоянию Форушани все же отметил, что молодой сотрудник, сопровождавший делегацию в поездке по стране, "не обладал достаточным опытом". Излишне говорить, что в то время строго следили за тем, чтобы зарубежные гости, уезжая из нашей страны, увозили с собой хорошие впечатления от поездки, а любые негативные высказывания относительно программы пребывания могли негативно сказаться на положении работника ССОД, имевшего к этому отношение. К счастью, мое руководство не отреагировало на подобный отзыв о моей работе, и через несколько лет мы уже плодотворно сотрудничали со старыми знакомыми на иранской земле. В дальнейшем у меня были самые корректные и теплые отношения с Форушани, и, бывая друг у друга в гостях, мы имели возможность сгладить промах, допущенный мною в начале ССОДовской карьеры.

Форушани был страстный библиофил. Он собирал художественную литературу на русском и персидском языках. Библиотека у нас с ИОКС была общая, хотя она комплектовалась за счет ССОД, и ее книжный фонд мог украсить любую университетскую библиотеку. Так, благодаря в основном стараниям Форушани, у нас сохранилась энциклопедия Брокгауза и Ефрона, которую я передал в посольство после закрытия Культурного центра.

Окончание. Начало см. "Азия и Африка сегодня", 1999, N11.

стр. 54

Форушани любил копаться в справочниках и словарях, отыскивая нужное слово, хотя прекрасно владел и тем и другим языками. Придирчивый подход Форушани к переводческой работе характеризует его как серьезного специалиста, много сил отдавшего переводам на персидский язык русской и советской классики. Его блестящие переводы произведений М. Шолохова и А. Сухово-Кобылина являются одними из лучших и по праву рассматриваются ценителями изящной словесности как весомый вклад в современную иранскую культуру и как удачный пример взаимного духовного обогащения культур двух народов. Тем трагичнее воспринимается судьба Форушани после исламской революции, которая обошлась с ним крайне немилосердно, несмотря на его многолетнюю добросовестную службу стране, ставшей для него второй родиной. А причина его несчастий заключалась в одном - он был выходцем из Ашхабада и принадлежал к секте бахаитов, обосновавшихся там много лет назад после гонений со стороны персидских шахов. После установления в Иране исламского режима такое стечение обстоятельств оказалось для Форушани роковым. Заранее поняв надвигающееся на него несчастье, в самый разгар революции, он принял шиитскую веру и даже получил об этом свидетельство от имама одной тегеранской мечети. Но этого было недостаточно, и его заключили в тюрьму Эвин.

ПОД РУКОВОДСТВОМ В.М. ВИНОГРАДОВА

Моим постоянным местом работы был наш Культурный центр на Весал-е Ширази, где помещалась также и канцелярия ИОКС. Однако, будучи первым секретарем посольства, я должен был также присутствовать на общих посольских мероприятиях, участвовать в совещаниях, проводимых послом, по графику дежурить в вечернее время в посольстве и т.д.

Хочу напомнить, что здание посольства в Тегеране является историческим: в 1943 году в нем проходила конференция глав союзных держав - СССР, США и Великобритании И.В.Сталина, Д.Рузвельта и У.Черчилля. Об этом событии свидетельствовала мемориальная плита с литыми бронзовыми буквами. После погрома, учиненного афганскими моджахедами во время попытки захвата посольства 30 декабря 1980 года - в годовщину ввода советских войск в Афганистан - обломки плиты и некоторых скульптурных барельефов лежали на полу вдоль стены. Как сувенир у меня в московской квартире на книжной полке среди любимых книг хранится осколок декоративной французской вазы XIX века, на котором уцелело изображение Купидона с натянутым луком. Мемориальную доску потом восстановили, но она уже не обладала той первоначальной торжественностью. Каждый раз, проходя в служебные помещения посольства мимо мемориальной доски, я внутренне ощущал неуловимый дух Большой Истории, оказавшей огромное воздействие на ход мировых событий.

В то время нашим послом в Тегеране был один из видных советских дипломатов В.М. Виноградов, который до своего назначения в Иран был заместителем министра иностранных дел СССР, работал послом в Египте. Высокого роста, широкоплечий, Владимир Михайлович располагал к себе собеседника своей неторопливой речью, приглушенным голосом, манерами интеллигентного, уверенного в себе человека. Мое уважительное к нему отношение окрепло за два года совместной работы под его руководством. Я видел его как в обычной рабочей обстановке, когда он, расхаживая по кабинету, излагал перед дипломатами свою точку зрения по какому-либо вопросу и выслушивал суждения своих подчиненных, так и в экстремальной ситуации, когда он сохранял выдержку и принимал необходимые в тот момент решения. Большое хладнокровие проявил он в период, когда сотрудники посольства находились, как в капкане, внутри здания, осажденного разъяренной толпой афганских исламистов, бежавших в Иран после ввода в Афганистан советских войск. Большой жизненный опыт в сочетании с государственным аналитическим умом несомненно обеспечили ему (не только по должности) авторитет первого человека в нашей миссии.

В подтверждение правоты своих слов хотелось бы сослаться на мнение человека, знавшего В.М. Виноградова гораздо ближе, чем я, и проработавшего с ним бок о бок в посольстве в самый разгар исламской революции. Я имею в виду признание нашего бывшего резидента Л.В. Шебаршина, сделанное им в книге воспоминаний "Рука Москвы". Воспоминания, на мой взгляд, принадлежат к лучшим образцам мемуарной отечественной литературы. В книге приведены многие интересные факты из жизни советского посольства того периода и, в частности, бегство на Запад нашего разведчика В. Кузичкина. В этой связи Л.В. Шебаршин признается, что В.М. Виноградов, будучи опытным и мудрым человеком, не раз обращал его внимание на недостойное поведение В. Кузичкина и предлагал отозвать его. Однако к советам В.М.Виноградова не прислушались, что привело в конечном итоге к предательству, которое черным пятном легло на нашу разведывательную службу. Леонид Васильевич Шебаршин хорошо описал муки, которые пришлось ему пережить в связи с этим ЧП. Кстати, с Кузичкиным я учился на одном курсе, а за день до побега он был у нас дома на обеде и ничем не выдал свое намерение переметнуться на Запад. Вообще же своим необычным образом жизни, не укладывающимся в общепринятые нормы поведения загранработников, Ку-зичкин удивлял многих. За менее серьезные проделки других немедленно отправляли домой, а ему сходило с рук все, что давало повод для невеселых размышлений: "Вот лихой Джеймс Бонд, все ему нипочем!" Результат был печальным: большая группа наших дипломатов по требованию официальных властей была выслана из Тегерана, и в их числе оказался и я.

Имея за плечами громадный опыт дипломатической работы, Владимир Михайлович Виноградов смог мобилизовать весь интеллектуальный потенциал нашей миссии, чтобы правильно разобраться в сложной обстановке в самый разгар революции и первый период формирования исламской власти. Эта была непростая задача, тем более, что взгляд Москвы не совсем совпадал с тегеранскими оценками политической ситуации. Особенно раздражали руководство посольства статьи политического обозревателя газеты "Известия" А. Бовина, во многом правильно уловившего главные тенденции развития революционного процесса в Иране и не побоявшегося указать на определенную антисоветскую направленность самой революции. В посоль-

стр. 55

стве работали такие квалифицированные дипломаты-востоковеды, как Е.Д. Островенко, Н.И. Козырев, С.А. Астафьев, Ф.Ф. Сидорский, ставшие впоследствии послами. Однако немногие сотрудники посольства досконально знали исламскую догматику шиитского направления, без чего невозможно было дать объективную оценку происходящим событиям, а, главное, понять, что же собою представляет исламский фундаментализм, ставший объединительным стержнем в борьбе народа против шахского режима. На одном из референтских совещаний я предложил послу устроить своего рода исламский ликбез, чтобы проанализировать отдельные постулаты ислама. Некоторые коллеги скептически восприняли мое предложение, не увидев в нем рационального зерна. Однако Владимир Михайлович поддержал мою инициативу и на референтских совещаниях у посла дипломаты по очереди готовили небольшие сообщения по отдельным вопросам исламской философии. В целом такой подход полностью себя оправдал и положительно сказался на качестве материалов, отправлявшихся в Москву. Владимир Михайлович учил нас и не стеснялся учиться сам, глубже вникая в хитросплетения, казалось бы, абстрактных теософских концепций, превративших недовольство народа в необоримую силу.

В.М. Виноградов определял стратегическое направление работы всего коллектива и, надо сказать, все дипломаты трудились слаженно, обеспечивая центр высококвалифицированной и оперативной информацией о положении дел в этой раздираемой революционными страстями стране. И потом, позже, побывав у него несколько раз по делам в уютном особняке в Капельском переулке в Москве, где он возглавлял МИД Российской Федерации, я находил его таким же приветливым, ничуть не изменившим своим привычкам. Обязанности министра он совмещал с кропотливой работой над воспоминаниями о пребывании в Иране, отрывок из которых был впоследствии опубликован в одном из номеров журнала "Октябрь". Написанные с интересными подробностями и несомненным литературным даром, эти воспоминания лишний раз свидетельствуют о масштабности личности Владимира Михайловича, позволяющей соотнести его с плеядой замечательных российских дипломатов, таких как М. Литвинов, Н. Добрынин, И. Майский и др. И тем явственнее стал ощущаться закат нашей дипломатии, когда вместо него на должность министра иностранных дел пришел политический временщик А. Козырев - полная противоположность своему предшественнику.

ВСТРЕЧИ УЧЕНЫХ С ИРАНЦАМИ

По приглашению посольства в Тегеран прибыла делегация ученых Института востоковедения АН СССР в составе Ю.В. Ганковского, С.М. Алиева, А.З. Арабаджяна. Среди членов делегации был народный поэт Азербайджана Наби Хазри.

Делегация приехала зимой в конце 1981 года, когда революция исходила кровью в войне против Ирака. Война отнюдь не прибавила авторитета нашей стране, поскольку иранские солдаты и добровольцы (наш киномеханик Хусейни ушел добровольцем в первую неделю войны и был сразу же убит, оставив жену с пятью детьми) гибли в Хузистане от советского оружия, бывшего на вооружении иракской армии. В Тегеране уже стояла холодная морозная погода, а в Кередже, в сорока километрах от Тегерана, куда мы с делегацией ездили в начальную сельскую школу, в предгорье местами лежал снег.

В посольстве состоялась обстоятельная беседа дипсостава и членов делегации о движущих силах исламской революции, ее идеологических корнях и влиянии на региональную и международную ситуацию. Взгляды ученых и дипломатов взаимно обогатились, поскольку каждая из сторон обладала неоспоримыми достоинствами: одни всесторонне владели практической обстановкой, другие свой анализ строили на глубоком теоретическом фундаменте. В итоге были выработаны единые совместные концептуальные оценки исламской революции и ее возможной эволюции в обозримом будущем.

Владимир Михайлович дал указание организовать встречи делегации с ведущими религиозными и политическими деятелями Ирана, чтобы из первых рук получить информацию о планах иранского руководства. Такие встречи состоялись в министерствах просвещения и высшего образования, культуры и исламской ориентации. С имамом Тегеранской мечети, которым после убийства Бехешти стал будущий президент Ирана ходжат оль-ислам Хашеми-Рафсанджани, делегация беседовала всего несколько минут перед пятничной молитвой в толпе правоверных мусульман на территории Тегеранского университета.

Попасть на встречу оказалось не простым делом. Следуя на "Мерседесе" нашего Культурного центра в двух метрах за машиной сопровождения исламских "чекистов", которая временами развивала скорость около ста километров в час, а иногда резко останавливалась среди плотных рядов верующих, я благополучно доставил делегацию к университетским воротам. Нас провели в первый ряд молящихся, и пока министр здравоохранения Велаяти (позже министр иностранных дел) заканчивал свою речь, нас представили Хашеми-Рафсанджани. Встреча была краткой, но запоминающейся. Здороваясь с каждым из нас, Рафсанджани дружелюбно улыбался, как бы не веря, что в такое сложное время в Тегеран приехала делегация из сверхдержавы, в адрес которой ежедневно по многу раз слышатся митинговые проклятия. Запомнился необыкновенный блеск в лучистых глазах Хашеми-Рафсанджани, источавших большую энергию, которую он несколькими минутами позже обрушит на молчаливое море прихожан и которая затем отзовется в громком скандировании лозунгов в поддержку Хомейни, против врагов исламской революции.

Накал антисоветизма после начала ирано-иракской войны не только не уменьшился, а стал еще сильнее: ведь Ирак вел войну советским оружием, хотя на вооружении и иранской армии были образцы нашей военной техники. Каждого убитого и искалеченного на войне иранца относили на совесть нашей страны. Тем более тяжелым и памятным осталось посещение делегацией одного из тегеранских госпиталей, где лечились раненые иранские солдаты. Нас поначалу встретили холодно и вообще не хотели видеть в стенах госпиталя, готовы были обрушить на наши головы традиционные проклятия в адрес Советского Союза. Не меньше получаса мы томились в ожидании в вестибюле госпиталя, пока сопро-

стр. 56

вождающему нашей делегации удалось уговорить раненых проявить гостеприимство в отношении советских гостей и не скандировать антисоветские лозунги. Позднее таких же раненых, прикованных к больничной койке из-за повреждений позвоночника, мне пришлось видеть в советском военном госпитале в Кабуле. Но тогда, в Тегеране, в холодный зимний вечер, глядя на парализованных иранских мальчиков, которые навсегда лишились радости движения, я испытывал необыкновенное чувство жалости к этим несчастным молодым людям. Кто мог тогда предположить, что раскрученный Молох войны будет вскоре с волчьей жадностью поедать и наших мальчишек в Афганистане, Чечне, Абхазии, Приднестровье. Воистину уходящий век оставил после себя незаживающие черные отметины в сердцах матерей, какой бы национальности они ни были.

Во встрече в иранском госпитале незаменимую роль сыграл Наби Хазри, который обратился к раненым мальчишкам с пламенной речью о высоком призвании защитника родины, о том, что пролитая кровь погибших не окажется напрасной: из алой крови вырастут тюльпаны, а шахиды ("мученики за веру") навсегда останутся в памяти народа. Свое стихотворение он прочитал на азербайджанском языке, и надо было видеть, как слова поэта постепенно достигали сердец обитателей палат, как теплели глаза несчастных, понявших, что гости из северной страны проникнуты состраданием к их физическим и душевным недугам. Покидая переполненные ранеными палаты, мы не услышали вслед враждебного скандирования в адрес нашей страны и чувствовали большое облегчение после невероятного психологического напряжения. Свою миссию мы считали успешно выполненной.

НОВЫЙ ОБЛИК ПЕРСИДСКИХ КРАСАВИЦ

Иранские женщины принимали самое активное участие в революции. Их политическая активность в событиях, изменивших историческую судьбу Ирана конца второй половины XX столетия, поистине является социальным феноменом, заставляющим по-иному взглянуть на привычное мнение, что ислам закрепощает женщину, отводя ей подчиненную роль в семье и обществе. Своей героической, самоотверженной борьбой против шахского режима женщины не оставили камня на камне от этого расхожего мнения. Знакомство с общественной и бытовой жизнью иранцев в Тегеране убедило меня в том, что женщины во многих сферах жизни, будь то культура, производство, искусство, не говоря уже о традиционной роли женщины как хранительницы семейного очага, не только не отстают от мужчин, но занимают прочные лидирующие позиции. Думается, что, не ощущая моральную поддержку своих жен, сестер и матерей, которые были всегда рядом в самые драматические моменты борьбы против шахской диктатуры, мужчины не смогли бы сбросить шаха с трона. Многие иранки в ходе сражений с шахской гвардией нашли последний приют на тегеранском кладбище "Бехешт-е захра", на котором впоследствии был похоронен и сам лидер иранской революции имам Хомейни.

Конечно, иранские женщины не однородны по своему социальному положению и, как во всяком другом классовом обществе, делились на богатых и бедных, и это в конечном итоге определяло степень их поддержки шахского режима. Не все женщины приняли новую исламскую власть, многие иранки вместе с мужьями и родственниками эмигрировали в США, Германию, Францию, не желая поступиться буржуазными свободами, которыми они пользовались при шахе.

Первыми холодное дыхание мусульманского аскетизма почувствовали женщины из высших и средних слоев общества, пользовавшиеся при шахе свободой светской жизни. Одним из первых актов исламской власти после повсеместного введения пятничной молитвы стал закон об обязательном ношении женщинами головных платков темного цвета наряду с верхней одеждой мусульманского покроя из тканей мрачных тонов. Употребление женщинами косметики на работе, в общественных местах было запрещено. Попытки женщин воспротивиться исламским нововведениям путем организации марша протеста были пресечены "стражами исламской революции", после чего желание протестовать было забыто раз и навсегда.

Обычно по-восточному красочные и оживленные тегеранские улицы приобрели будничный серый вид. И персидским красавицам пришлось спрятать свои женские чары под мрачные хиджабы.

* * *

Преодолевая затруднения и устраняя на своем пути препятствия, революция уверенно продолжала свое шествие, расчищая дорогу для построения общественного строя в соответствии с законами ислама.