В славянской секции (Slovanska Knihovna) Пражской Государственной Библиотеки "Clementinum" хранится драгоценный материал о жизни и деятельности в чехословацкой столице, начиная с 1918 г., и особенно в 1921 - 1928 гг., выдающихся русских славистов¹ . В те годы Прага занимала центральное место в обмене идеями между специалистами из разных стран Центральной и Восточной Европы. Создание и деятельность Пражского лингвистического кружка в 1926 г. является особенно ярким проявлением этой научной деятельности. Среди его основателей были не только выдающиеся чешские лингвисты Гавранек и Матезиус, но и молодые русские ученые Р. Якобсон и П. Богатырев, которые сумели сочетать языкознание с такими отраслями науки, как литературоведение и этнология. Вместе с этими учеными трудились такие выдающиеся слависты, как Н. С. Трубецкой, который тогда жил в Вене, но часто бывал в Праге, А. Белич в Белграде, Ю. Фасмер в Берлине, А. Мейе в Париже. В 1923 - 1926 гг. были основаны четыре славистических журнала: "Slavia" (Прага), "Jугословенски филолог" (Белград), "Revue des Etudes Slaves" (Париж), "Zeitschrift fur Slavische Philologie" (Берлин).

Среди русских лингвистов, живших в те годы в Праге, значительную роль играл Николай Николаевич Дурново. Он приехал в столицу Чехословакии во второй половине 1924 г. благодаря помощи Р. Якобсона, которому удалось выпросить для него у советских властей командировку, и оставался там до конца 1928 г. По всей вероятности, он надеялся выписать семью из СССР и остаться за границей. Это были трудные, иногда драматические годы, которые его неспособность справиться с бытовыми проблемами делала еще более драматичными. Николай Николаевич так и не смог приспособиться к новой эпохе. Ему явно хотелось лишь одного: вернуть себе то, что было до революции, "второй раз войти в ту же воду", пишет о нем В. М. Алпатов [2. С. 214]. Но эти годы были очень плодотворными с точки зрения лингвистической науки; об этом свидетельствуют не только многочисленные работы, но и письма, которые Дурново получал во время добровольной ссылки в Чехословакии.

Фичи Франческа - профессор Флорентийского университета.

¹ О широком характере помощи русским беженцам и об организации "русской акции", во главе которой стоял министр иностранных дел молодой Чехословацкой республики Э. Бенеш, см. [1].

стр. 96

В архиве сохраняются письма, полученные им в 1924 - 1927 гг. К сожалению, писем самого Николая Николаевича там нет. Не исключено, что эти письма находятся в архивах адресатов, если они еще существуют. Тем не менее они не публиковались ни в [3], содержащем пять писем Н. С. Трубецкого к Дурново, ни в [4], где были помещены 22 письма Р. Якобсона к нему. Дурново много писал, так как отправители очень часто ссылаются на его предыдущие письма.

Отсутствие писем Дурново не снижает значимости архива, так как то, что ему писали корреспонденты, часто относилось к его идеям; кроме того, их письма представляют собой драгоценные фрагменты, позволяющие восстановить сложную мозаику русской славистики в СССР и в эмиграции.

Из 404 документов из архива Дурново для 14 писем невозможно определить отправителя. Документы собраны в папки [5. Т-А 0820-Т-А 0931], систематизированные по фамилиям отправителей в алфавитном порядке. Большинство из них не были опубликованы. Составляют исключение письма Якобсона и Трубецкого [3 - 4].

Некоторые папки состоят из одного, двух или трех документов, в других - их гораздо больше. Из последних, упомянем здесь письма П. Г. Богатырева, в то время жившего с семьей в Праге (17), Л. А. Булаховского (17), И. Г. Голанова (20), А. Н. Гвоздева (8), Г. А. Ильинского (15), С. И. Карцевского (9), С. М. Кульбакина (22), Б. М. Ляпунова (9), СП. Обнорского (19), М. Н. Петерсона (3), А. М. Пешковского (6), А. М. Селищева (21), М. Фасмера (21). Научные обсуждения в них относительно редки, зато из них можно узнать об условиях жизни ученых² .

В архиве не сохранились письма членов семьи, но, судя по тому, что писали Дурново Якобсон, Богатырев, Пешковский, Голанов, видно, что жена и дети всегда занимали центральное место в мыслях ученого. Видимо, Дурново решил вернуться в СССР после того, как "инстанции" отказали выдать семье паспорта для выезда.

Темы, затронутые в письмах к Дурново, можно сгруппировать следующим образом: письма личного характера; письма, относящиеся к поиску постоянного места работы, сначала в Чехословакии, потом в СССР; письма, касающиеся научной жизни, особенно в СССР, и письма, относящиеся к научным позициям Дурново и других лингвистов.

Среди писем личного характера особенно интересными являются содержащие сведения о семье Дурново, сообщенные коллегами из Чехословакии и СССР.

Как мы уже упоминали, Дурново выехал в четырехмесячную командировку в Чехословакию с намерением вызвать семью и устроиться за границей³ . Но все оказалось сложнее, чем ожидалось. С одной стороны, советское правительство, несмотря на хорошие отношения, существовавшие тогда с Чехословакией, отказывалось выдать паспорт жене и детям Дурново; с другой стороны, найти вакантную кафедру в одном из чехословацких университетов оказалось делом совсем не простым.

² О роли эпистолярного наследия для раскрытия не только научной деятельности, но и разных сторон материальной жизни славистов, см. [6].

³ О неосуществимости в данных условиях таких планов Н. М. Сперанский писал В. М. Истрину еще 13 июля 1924 г.: "Это очередная фантазия нашего чудака" (ср. [6. С. 170]).

стр. 97

В письме от 19 ноября 1924 г. Якобсон сообщал о семье Дурново: "Вчера Соня⁴ была у Надежды Филаретовны. Говорили недолго... В субботу обещали к нам заходить. Тогда поговорим подробней. Ваши здоровы, ждут паспорта. В соответствующих учреждениях Екатерине Евгеньевне все время отвечают: "Придите завтра...", так как неизвестно, получили ли паспорт или нет. Над. Фил. боится как бы, судя по имеющимся московс. настроениям, не было отказа. Но это только ее мнение, пока намеков на отказ не было. Экономическое положение ваших не блестящее. Недостаточна одежда. Ек. Евг. взяла ребят из школы. Вообще в Москве все тусклое. Яр. Францевич⁶ приехал из Москвы, по словам Над. Фил., мрачным пессимистом. Вчера Соня получила письмо от своих - очень мрачно: кто умирает, кто болен, кого выкинули со службы, кого арестовали. Денег ни у кого нет, и все просят" [5. Т-А 0849/3816].

В письме от 27 января 1925 г. Р. Якобсон сообщал: "...получил письмо от Ек. Евгеньевны, сообщает о вторичном отказе в паспорте, спрашивает, как быть. Я просил ее сообщить мне по возможности обстановку отказа и подробности хлопот..., так как иначе отсюда невозможно советовать, а моя интервенция может только попортить, в этом я на днях имел случай убедиться. Положение создалось у Вас конечно трудное; жду от Вас сведений, что решил Брн. Университет, п.т. сейчас в этом центр тяжести" [5. Т-А 0849/3817].

Приблизительно в то же самое время П. Богатырев писал о семье Дурново: "Я, кажется, Вам не писал, что Папоушек не вполне уверен, что Вашу семью можно будет выписать против воли сов. правительства, даже после принятия Вами чешского подданства" [5. Т-А 0822/3710].

Но, вероятно, семья не теряла надежд, поскольку 3 июня 1925 г. Р. Якобсон отправил Дурново открытку: "Не знаю какой путь дешевле, но думаю, что морской, в частности меньше виз, а также хлопотных пересадок. Соня сегодня писала Евгении Николаевне и рекомендовала ей этот путь. Я в свое время приехал из Ревеля через Штеттин. Балтийское море летом спокойно и на пароходах прилично кормят" [5. Т-А 0849/3820].

С деньгами в семье Дурново всегда было трудно, несмотря на то, что опубликованные книги и учебники должны были дать финансовую поддержку (только в 1924 г. вышли три книги). А. М. Пешковский 30 апреля 1925 г. сообщал, что передачи из Чехословакии не приходят в Москву из-за каких-то технических трудностей: "...Вчера у меня был Андрюша и занял 10 руб., а это конечно хватит (по его словам, посланных Вами денег они получить не могут, так как перепутано имя Вашей супруги, и деньги пойдут к Вам назад)" [5. Т-А 0882/3963].

И. Г. Голанов, секретарь Московской диалектологической комиссии, не раз встречался с Андрюшей Дурново, старшим сыном ученого, и иногда бывал у Екатерины Евгеньевны. Его письма к Дурново касаются в большинстве случаев поручений Андрюше заняться распродажей книг отца. Судя по письмам, распределение и обмен книг требовали немалых денег и сил. Прежде всего, нужно было заниматься библиотекой Дурново в Москве, по поводу которой ученый не дал точных указаний. Не исключено, что, в первое время, он даже

⁴ Соня Николаевна Фельдман - первая жена Р. Якобсона.

⁵ Надежда Филаретовна Мельникова-Папоушкова, жена Ярослава Папоушека, чешского историка и дипломата.

⁶ Речь идет о Ярославе Папоушеке.

стр. 98

рассчитывал на какое-нибудь подходящее помещение, где можно было организовать настоящую библиотеку. Об этом можно догадаться из письма И. Г. Голанова от 24 октября 1924 г.: "С квартирой, конечно, ничего не вышло: слишком уже надо быть простаком, чтобы в наше время надеяться получить прекрасное помещение, или надо наоборот уметь найти "все ходы", что легче было сделать вам. Аргумент о библиотеке они считают совершенно неуместным" [5. Т-А 0837/3753].

О библиотеке Дурново Голанов упоминал и в предыдущем письме: "Как прикажете поступить с Вашими книгами? Может быть, уж желаете их продать нашему кабинету⁷ . В таком случае сообщите (по прилагаемому списку) какие и по какой цене. В случае положительного ответа половина пошла бы Ушакову, половина мне впрямую [уплаты] долга.

О других делах сообщить можно мало: Ушаков еще в отпуске по 5 сентября, Петерсон недавно вернулся из Парижа, Селищев только что приехал, но я его не видел. Всего лучшего. Ваш И. Голанов (Трубная площадь)" [5. Т-А 0837/3752].

В приложении Голанов дает список находившихся у него книг Дурново:

"1) Dauzat, La geographie linguistique 200

2) Meyer. Russische hictorische Grammatik

3) Vasmer. Untersuchungen uber die altesten Wohnsitze der Slaven

4) Miklosic. Lexicon

5) De Saussure. Linguistique generale

6) Nachtigall. AKzentbewegung in der Russ. Formen Wortbildung

7) Meillet. Les langues dans l'Europe nouvelle

8) Meillet, Introduction a l'etude comparative des langues indo-europeennes

9) Zos. Gram. Staroslovianska

10) Niederle. Manuel de l'antiqu. Slaves

11) Мсерианц. Этюды по армянской диал. 12) Meillet et Vaillant. Gramm. de la langue bslavo-kr.

13) Keller. Das Asyndeton in den Balto-Slav.

14) Hujer. Uvod do dejin jazyka ceskeho 15) Casopis... 2 k.

16) Revue

17) Slavia" [5. T-A 0837/3752].

Другие книги, которые были нужны Дурново для работы или с которыми он не хотел расставаться, ученый взял с собой в Чехословакию.

В своих письмах Голанов дал обстоятельную информацию, кому и сколько экземпляров он отдал, сколько было заплачено за книги и сколько передано А. Дурново. Но речь идет не только о книгах. В письме от 20 октября 1924 г., вероятно написанном в ответ на предложение Дурново, Голанов сообщает: "Протоколы Комиссии я могу переписать и прислать заказным (не через Комиссию по Контролю, т.к. это очень сложно), но при условии, если они будут действительно напечатаны, т.к. иначе не стоит трудиться" [5. Т-А 0837/3771].

⁷ Речь идет о Лингвистическом кабинете, для которого, как пишет Голанов в том же самом письме, "деньги отпускаются". В письме от 22 сентября 1925 г. Голанов писал: "Часть книг мы купили для Лингвистического кабинета, за них получила Е. Е. 17 рублей и в дальнейшем думаю небольшими группами пересматривать Ваши книги и оплачивать за них деньги Е. Е. примерно по той расценке, о которой Вы говорите" [5. Т-А 0837/3960].

стр. 99

Видимо, проект не осуществился (или осуществился частично), так как в журнале "Slavia" (1925. N 3/4) вышел лишь отчет о деятельности комиссии за 1904 - 1924 гг.

Ввиду трудностей с получением научных материалов из-за границы, московские коллеги неоднократно обращались к Дурново с просьбой прислать книги и журналы. А. М. Пешковский, с которым Николай Николаевич был в близких отношениях со времени посещения занятий Ф. Ф. Фортунатова, 30 апреля 1925 г. просит прислать ему статью Ш. Балли, необходимую, чтобы "отругиваться" после того как против него появилась "ругательная статья" в журнале "Вестник Просвещения":

"В настоящую минуту у меня к Вам огромная и спешная просьба. Дело в следующем: Упомянутые Вами номера "Journal de Psychologie normale et pathologique" XVIII-me, Annee N.8 - 9, Paris 1921, Numero exceptionnel в Москве нет (в Ун. Б-ке. - не нашли). ... Она мне до зареза нужна" [5. Т-А 0882/3963].

В письме от 30 декабря 1924 г. он просил:

"Не можете ли Вы мне вкратце сообщить содержание той статьи Bailly, о которой Вы писали? В Ун-ской библиотеке этого журнала нет, и меня удивляет фраза, что Вы раньше в Москве не обращали на него внимание" [5. Т-А 0882/3961].

Другие просьбы касаются журналов "Slavia" и "Zeitschrift fur Slavische Philologie", где в те годы Дурново часто печатался и к которым, по мнению лингвистов, оставшихся в СССР, он имел доступ.

Другая тема, затрагиваемая в письмах, касается поиска кафедры, сначала в Чехословакии, а потом, когда выяснилось, что семья Дурново не получит паспортов на выезд, в СССР.

О трудоустройстве в Чехословакии Дурново стал заботиться сразу же после выезда из СССР с научной командировкой. Рассчитывать можно было главным образом на два университета - в Братиславе и Брно. Вот что по этому поводу Р. О. Якобсон писал в письме 19 ноября 1924 г.: "На Братиславу надежды плохи. Мой совет (если можно советовать): нажмите всячески на Брненских профессоров, особенно Вондрака, и дождитесь затем решения факультета. В случае отрицательного решения немедленно изложите все Кулбакинову и Беличеву и проситесь в Сербию, так как на Прагу, а по-моему и на Братиславу, надежды нет. Если квартиры не нашли, то пока бросьте искать и найдите временно дешевую комнату, где и выжидайте решения факультета. И Hujer и Murko считают, что Вам необходимо это время быть в Брне для нажима. А затем, в случае отрицательного ответа перебирайтесь в Прагу, предупредив нас, чтобы могли подыскать Вам комнату" [5. Т-А 0849/3816].

Богатырев писал (дата не указана, но письмо должно относиться к концу 1924 г.): "Дорогой Николай Николаевич, сегодня видел Вайнгарта⁹ и говорил о Вашем деле. Он мне сказал, что в Братиславском университете всего два студента, специализирующихся по русскому языку. Погорелов занимает кафедру русского языка и словесности. Вайнгарт говорит, что о трудности устроиться вам в Братиславе говорит и Погорелов¹⁰ .

Речь идет о диалектологической экспедиции в Закарпатье, для изучения русинских диалектов. Для этой экспедиции Дурново получил от министерства иностранных дел Чехословакии 8000 крон (см. [5. Т-А 0875/3930 - 3932]). ⁹ М. Вайнгарт - чешский лингвист.

¹⁰ В. А. Погорелов начал преподавать в Братиславе в 1924 г. О трудности в подыскании места для другого слависта, см. [5. Т-А 0887/3976 - 3985].

стр. 100

Вайнгарт считает, что Вам легче устроиться в Брно.

I) Там больше студентов, чем в Братиславе

II) Виленский занимает кафедру только русской литературы.

Сегодня видел Панушка и сообщил ему, что Министерство Просвещения ничего не будет иметь против Вашего назначения, если Мин. Иностр. Дел будет оплачивать Ваш гонорар. К сожалению, он был сегодня страшно занят, и я не мог с ним как следует поговорить ..." [5. Т-А 0822/3710].

Как известно, Дурново удалось получить место в Университете "Масарик" в городе Брно, на философском факультете. Здесь в 1927 г. вышло его "Введение в историю русского языка". Тем не менее, выяснив, что семья не сможет уехать за границу, он начинает хлопотать о том, чтобы вернуться на родину. Для этого ему необходимо получить подходящее место, но статус "невозвращенца" затрудняет поиск кафедры. Поэтому коллеги стараются найти какое-нибудь официальное оправдание того факта, что он так задержался после командировки.

31 марта 1926 г. Ефимий Федоривич Карский пишет ему из Ленинграда, на бланке Академии Наук: "Многоув. Николай Николаевич! В сегодняшнем заседании Отделения постановили предложить Вам командировку на год. О том, как поступит Президиум, Вам будут сообщать ... Что касается Вашего желания устраиваться у нас в Академии, то у меня есть некоторые предложения, но сейчас нет свободных вакансий.

Во второй половине мая я предполагаю быть в Праге, и если увидимся с Вами, то поговорим о Вашей судьбе" [5. Т-А 0858/3863].

Не раз в письмах упоминается возможность получить кафедру в одном из советских университетов. Что касается кафедры русского языка в Воронеже, то речь в ней шла, видимо, еще до отъезда Дурново, поскольку в письме от 30 декабря 1924 г. А. М. Пешковский писал ему: "На днях же выяснилось одно обстоятельство, о котором я уже должен¹¹ Вам написать немедленно. Дело в том, что я еще летом говорил о Вас с Плотниковым (во время заезда своего в Курск), который получил кафедру методики русского языка в Воронеже. ... Затем я получил от него из Воронежа письмо, что декан их факультета, некто Чунч (молодой лингвист), также крайне удивлен Вашей профессорской незанятностью и высказывал опасение, что причина этому... политическая и что, если они Вас пригласят, Главпрофобр опротестует. Я рассеял их опасения" [5. Т-А 0882/3961].

О возможности получить место в Воронеже А. М. Пешковский косвенно упоминает также в письме от 27 августа 1926 г.: "В каком положении Ваши переговоры с Воронежем? Я позволю себе только в том случае послать заявление в Воронеж, если Вы мне напишите, что у Вас это дело окончательно рассматривалось, в том ли смысле, что выяснилось невозможность поступления Вашего туда, или в том случае, что Вы прекратили сношения по этому делу" [5. Т-А 0882/3964].

Как сам Пешковский писал в том же самом письме, из-за финансовых трудностей ("блестящее начало "Нашего Языка" дало мне возможность развернуть train [sic] моей жизни до 500 - 600 рублей в месяц, сейчас "свернуть" его обратно к 200 рублям почти невозможно"), у него возникла идея "гастроли-

¹¹ Здесь и далее подчеркнуто А. М. Пешковским.

стр. 101

ровать", то-есть подрабатывать, читая лекции по лингвистике в разных университетах.

"Единственный способ поднять такой вопрос в Правлении (или в Фак. совете, если он существует) это - подать заявление. При этом я совсем не разделяю Вашей щепетильности по отношению к возможному отказу: отказ был бы обиден при иной постановке дела, при теперешней же чисто бюрократической по мнению одних и разумно централизованной по мнению других конструкции ВУЗов отказ столь же мало обиден, как отказ в любом учреждении относительно любой должности. Все это я пишу в надежде, что Вы со мною согласитесь и пошлете сами заявление, так как по-прежнему хотел бы, чтобы сперва попытали счастия Вы, а я - только в случае отказа Вам. Кроме того, должен Вам сообщить, что в Пермском Ун-те вся лингвистика представлена одним Гиппиусом. Ездить туда 18 часов, а если Вас возьмут в Воронеже, я собираюсь толкнуться с заявлением в Пермь. Итак, жду от Вас определенного ответа насчет Ваших отношений с Воронежем и насчет Вашего отношения к Перми и Воронежу" [5. Т-А 0882/3964].

В Пензе уже находился А. Н. Гвоздев, который 15 февраля того же года писал Дурново: "Живу пока в Пензе, но считать свое житье здесь оконченным не хотел бы. Тягостно быть в полном одиночестве: ни людей, ни книг. Почти ни за какую работу нельзя взяться. Но относительно переезда в Москву не имею ничего определенного, кроме желания. Предпринимавшиеся мной попытки кончились неудачей, и никаких новых возможностей пока нет" [5. Т-А 0840/3776].

О возможности Дурново (не ясно насколько реальной) получить место в Воронеже упоминается и в письме от 28 ноября 1925 г. из Харькова молодого лингвиста М. И. Корнеевой-Петрулан: "Прежде всего желательно, чтобы преподаватели университета жили в Воронеже. Раньше к этому вопросу относились безразлично, но теперь учли, что это вредно отражается на общей постановке дела. На вопрос, согласитесь ли Вы жить здесь, я ответила, что не знаю, т.к. не говорила с Вами вообще по этому поводу, но думаю, что да. Гораздо острее стоял вопрос, почему Вы находитесь сейчас вне России, т.е, как могло создаться такое положение, как Вы, как Вы - ученый с именем, огромными знаниями и пр. не захотели (или не могли?) работать здесь ... Ставка здесь 6 ч. - 80 р. Но у Вас, конечно, будет больше 6 ч. А за 12 ч. будет 160" [5. Т-А 0862/3871].

3 декабря 1925 г. Корнеева-Петрулан писала: "У меня мелькала даже такая мысль, не выставить ли Вам свою кандидатуру на Украине, именно в Харькове. Там теперь нет профессора по русскому языку... В Харькове только трудно теперь работать, т.к. там украинизация, но зато там лучше оплата" [5. Т-А 0862/3872].

Как известно, возвращение в СССР состоялось только в 1928 г.¹² после бесконечной переписки между "Центром" и белорусскими академиками. Весьма вероятно, в этом возвращении немаловажную роль сыграл академик Карский. Но фактически инициативу возвращения взял на себя украинист П. Бузук, давний знакомый Николая Николаевича. 24 октября 1927 г. он писал Дурново: "Теперь обращаюсь к Вам с одним официальным предложением. Не согласились ли Вы приехать в Минск для научной работы в институте

¹² В это время Н. Н. Дурново обратился и в Рижский университет, но там, судя по письму латышского лингвиста Ендцелиуса, свободного места для слависта не оказалось.

стр. 102

Белорусской культуры в Бел. Ак. Наук. Вас хотят просить взять на себя кафедру ист. бел. языка (каф. истории Белорусии заведует проф. Пичета¹³ ). Оклад назначен Вам 270 р. Кроме того, если бы Вы захотели, Вы смогли бы получить в Университете лекции. Условия неплохие" [5. Т-А 0826/3736].

Об этом приглашении Дурново 2 ноября 1927 г. сообщает Ляпунову с чувством облегчения, хотя и с неполным удовлетворением. Время тянется слишком медленно. Дурново пишет длинные, полные опасений письма то Бузуку, то Ляпунову (см. [7]). Наконец в начале февраля 1928 г. Дурново прибыл в Минск и был избран членом Академии наук Белоруссии¹⁴ .

В годы пребывания в Чехословакии Дурново активно участвовал в научной жизни славистов Европы. Пока советская лингвистика уходила с международной сцены, в европейских университетах открывали кафедры славистики и выпускали новые журналы. В эти годы работы Дурново печатались в журналах "Slavia", "Zeitschrift fur slavische Philologie", "Jугнословенски филолог", но выходили и в советских изданиях, в частности в журнале "Родной язык в школе". В 1924 г. в СССР вышли три книги: "Грамматический словарь", "Очерк истории русского языка", "Повторительный курс грамматики русского языка", а также статьи о формальной грамматике. В журнале "Revue des Etudes Slaves" (N 4) вышла статья "La categorie du cas en russe moderne" по теории формальной грамматики, а в "Jугословенски филолог" и "Slavia" - работы о старославянском языке, не считая многочисленных рецензий. В 1925 и в 1926 гг. его работы печатались почти исключительно в этих журналах. В 1927 г. в Брно выходит одна из его капитальных работ "Введение в историю русского языка" (см. библиографию в [8]).

Совершенно очевидно, что Дурново принадлежит центральное место в научной жизни тех лет. Об этом свидетельствуют и письма Трубецкого и Якобсона (см. [3 - 4]). 27 января 1925 г. последний писал:

"Получил письмо от Трубецкого. Он очень просит о присылке "Очерка", п.ч. на днях будет делать корректуру своей статьи для 2-й книги "Zeitschrift" и хочет внести на основании "Очерка" поправки и дополнения" [5. Т-А 0849/3818].

Положение славистики и лингвистики в СССР становится все более и более трудным. Не говоря о том, что все заняты поиском материальных средств для семьи и для науки. Об этом свидетельствуют, в частности, письма А. М. Пешковского, который вместе с Карцевским, Дурново и Петерсоном был последователем теории Ф. Ф. Фортунатова о форме слова. Дело в том, что в СССР в те годы шла кампания по ликвидации неграмотности, и изучение лингвистики мало-помалу заменялось исследованиями в области методики преподавания русского языка. Не исключено, что именно поэтому Дурново долго сомневался в целесообразности возвращения на родину.

3 апреля 1925 г. Пешковский сообщал ему: "Два человека предложили мне дать "грамматическую рецензию" "плодам их грамматической музы" (=учебникам), а я возьми да и согласись. А потом, когда уже вошел в работу, оказалось, что у них не учебники, а куча мусору, и вот приходится мне выдумывать для каждого из них учебник так, чтобы с одной стороны не походили они на мой, а с другой стороны отражали их стиль и их потуги (которые еле

¹³ В. И. Пичета был ректором Минского университета.

¹⁴ По всей вероятности, найти место при Академии Наук оказалось проще, чем в университете, тем более, что Дурново был членом-корреспондентом РАН с 1924 г.

стр. 103

различить можно). Беда! А тут еще переработка (3-я по счету, по требованию Гуса) "Нашего Языка", корректуры племянника (2, один за другим), Булаховский, журнальные статьи, полемика (см. ниже)... Словом попал в совершенно несвойственный мне (но обязательный, надо прибавить, для каждого интеллигента у нас сейчас) водоворот".

Письмо заканчивается приветом и следующей фразой: "Слышал кое-что о Ваших научных работах. Счастливец! Нам приходится заниматься учебниками" [5. Т-А 0882/3963].

К проблемам, связанным с учебником "Наш язык", Пешковский возвращается в письме от 26 августа 1926 г.: "Простите великодушно за поздний ответ. Жизнь так незадачливо складывается (в последнее время и у меня также, см. ниже), что трудно поддерживать регулярную переписку. Все эти три месяца я был занят главным образом изысканием средств к существованию, так как "Наш Язык" окончательно вытеснен книгой Фридлянд и Шал., службы у меня нет, а семья моя насчитывает сейчас 5 членов" [5. Т-А 0882/3964].

Судя по письмам Пешковского и других ученых, большинство их было занято поиском места и дополнительных часов в периферийных университетах, где открылись новые кафедры русского языка. Но ко всему этому Дурново, видимо, относится с щепетильностью, по крайней мере до того момента, когда ему стало окончательно ясно, что "центр" отказывает ему в кафедре, соответствующей его научному уровню (речь не идет об академической степени, так как у Дурново долго не было профессуры)¹⁵ .

Часть корреспонденции Дурново посвящена научным дискуссиям. Он был самым верным учеником и последователем Ф. Ф. Фортунатова. Теория о форме слова находилась в центре внимания и Николая Николаевича. Об этом свидетельствуют, в частности, его статьи о категории склонения в русском языке ("De la declination en grand-russe litteraire moderne" [9. 1922. N 3 - 4. Т. II]), о категории рода в современном русском языке ("La categorie du genre en russe moderne" [9. 1924. N 3 - 4. T. IV]), "В защиту логичности формальной грамматики" (1923) и статьи в "Грамматическом словаре" (1924). Кроме того, на основе научной, формальной грамматики были написаны несколько рецензий на работы о русском синтаксисе, в частности, рецензия "Что такое синтаксис" на учебник М. Н. Петерсона "Очерк синтаксиса русского языка" [10. 1923. N 4]. На третье издание "Русского синтаксиса в научном освещении" А. М. Пешковского (1928) Дурново ответил пространной полемической статьей, опубликованной в [11]¹⁶ . Мы не будем затрагивать последнюю, так как она выходит за рамки исследуемого периода, и ограничимся тем, что А. М. Пешковский писал 1 марта 1925 г. Дурново о его рецензии на работу

¹⁵ О неспособности Дурново справляться с материальными трудностями свидетельствует и то, что писал из Белграда 18 марта 1927 г. югославский славист Д. Анастевич. "По моему сожалению уже поздно... доставить Вам карточку для железной дороги" [5. Т-А 0820/3693]. 29 марта 1927 г.: "Членского билета Вам не надо, потому что я уже считал Вас членом съезда, и мы будем Вас считать здесь членом. Едва ли нужно сказать Вам сколько глубоко я жалею, что невозможно мне в так поздние моменты сделать для одного русского коллеги и брата что сделано было мною для 300 конгрессистов" [5. Т-А 0820/3694]. Речь идет об участии Дурново в конгрессе византинистов в Белграде.

¹⁶ О других работах и рецензиях, основывающихся на формальной грамматике, см. библиографию в [8].

стр. 104

Петерсона: "Я очень доволен, что Вы более строго стали относиться к "Очерку" Петерсона, хотя нахожу это Ваше отношение все еще слишком снисходительно. Так, Вы пишете, что в критике "системы" Петерсона можно не останавливаться на понятиях сказуемости и фразы, так как это "другой отдел". Но можно ли без этого отдела построить систему синтаксиса? Думаю, что нет, так как это отдел основной: без него нельзя добраться до самых понятий склонения, спряжения и изменения в роде, на которых основана Петерсонская классификация. Что это есть классификация флексии, я с Вами согласен, но Петерсон с равным правом возразил бы Вам, что это есть классификация слов по флексиям. Основная его мысль та, что всякая классификация слов должна происходить либо только по флексиям (формы слов), либо только по внутренним суффиксам и префиксам (формы основ), причем, если бы он над этим задумался, он бы, конечно, разделил последнюю рубрику, на: а) классы по внутр. суффиксам, б) кл. по префиксам, (в) по инфиксам)¹⁷ . Но что значит делить по флексиям? Очевидно, по значениям флексии, т.к. после деления по звукам (слова с флексиями на а, о и т.д. односложным, двусложным и т.д.) и деления по значениям этих звуков tertium non datur. Он и делит, по-видимому, по значениям, судя по его заявлению (в N 8 "Родн Яз. в школе"), что "падеж" прилагат. и "падеж" сущ-ного - две совершенно различные формы, лишь случайно зовущие с одним именем. Вряд ли он тут имеет в виду только звуковую разницу между этими формами (которую можно даже и отрицать, приняв 'портной' за простое сущ-ное, как это делаете Вы). Но вот беда, основываясь на значениях флексии, он категорически отказывается их определять или хотя бы описывать, а считает, что на них можно только указывать. Я считаю такую точку зрения совершенно ненаучной, т.к. простое указание, хотя и необходимо бывает для науки, но ни в каком случае не может лечь в основу классификации указанных предметов. Что Вы об этом думаете? Раньше Вы утверждали, что П. не обязан давать этих определений или описаний в синтаксисе. С этим я тоже не согласен, но если даже согласиться с этим, то теперь после его утверждения, что такие определения и описания по существу дела невозможны (см. его "Пособие" со странной ссылкой на мой "Наш язык" как на научную книгу), ожидать их от него не приходится. А в таком случае где же "система"? Что касается Вашей классиф., то она вплотную подходит и к моей, как я ее сам провожу в 3^ей ч. "Наш. Языка" и надеюсь весной провести в переработанной "Русск. с. в. н. о." и к классиф. Карцевского. Но П. заявил бы, что она ненаучна вследствие отсутствия fundamenti divisionis. Очевидно, тут вопрос в методах. Естествознание все построено на таких именно синтетических заявлениях (виды и роды, напр., прямо устанавливаются по общему habitus'y)¹⁸ . Почему нам этого нельзя? Об этом тоже хотелось бы знать Ваше мнение.

Особенно я доволен тем, что Вы признали, что П. говорит не о "функциях" словосочетаний в целом, а исключительно об их лексической стороне" [5. Т-А 0882/3962].

Научные и не только научные отношения между последователями теории о форме слова Фортунатова (в частности между Пешковским и Петерсоном), должно быть, не всегда были простыми. Не исключено, что на критику

¹⁷ Так в тексте письма.

¹⁸ "С помощью теории эволюции эти классы функции правда делаются генетическими. Но неужели до Дарвина они были ненаучны?" (сноска А. М. Пешковского).

стр. 105

Пешковским книги Петерсона влияло то, что сам Петерсон написал в "Очерке синтаксиса русского языка" о "Русском синтаксисе в научном освещении". В частности, упрек Петерсона Пешковскому состоял в том, что после обстоятельного изложения синтаксиса по принципам формальной грамматики автор приспосабливал эти принципы к системе Потебни [12. С. 20 - 21]. С другой стороны, не исключено, что в основе этих критических наблюдений была сложность применения на практике фортунатовских принципов.

Научное наследие Фортунатова затрагивается и в трех письмах Петерсона Дурново. Речь, в частности, шла о возможности издать книгу о Фортунатове:

"Не думаете ли Вы, что была бы полезна работа о Фортунатове, которая, дав биографические данные, изложила бы результаты важнейших его работ и научное их значение? У меня много раз являлось желание проделать эту работу, но думаю, что лучше это было бы сделать более близким ученикам Фортунатова, прежде всего Викт. Карцевскому. Не знаю, есть ли у него такое намерение. Буду писать, спрошу. Если нет, буду опрашивать других Ф-ских учеников - Вас, Дм. Н. Ушакова. Если у Вас и у Дм. Н. не окажется такого намерения, почту своим долгом приняться вплотную за работу" [5. Т-А 0883/3969].

Надо признаться, что и Петерсон в своем "Очерке", и А. М. Пешковский в "Русском синтаксисе в научном освещении" (особенно в первых двух изданиях), не говоря о Дурново, многократно писали о теории Фортунатова. Но их попытки приспособить теорию о форме слова к практике учебников не увенчались успехом. Самое последовательное толкование этой теории дал другой его ученик, С. И. Карцевский, в "Пособии для старших классов средней школы", рецензируемом Дурново в [10. 1926. N 10]. Об этом учебнике Петерсон писал Дурново: "Он начинает определением от "формально-грамматической школы" и в то же время опирается на Де Соссюре. Вы, кажется, прислали рецензию на эту книгу в "Родном языке". Интересно будет прочесть" [5. Т-А 0883/3968].

Видимо, и Карцевский был занят подготовкой учебного материала. Не исключено, что Дурново просил его написать рецензию на свой "Повторительный курс грамматики русского языка", вышедший в Москве в 1924 г. Но под разными предлогами Карцевский отклонил эту просьбу. 5 февраля 1926 г. он писал: "Я вижу все под слишком субъективным углом своих воззрений на грамматику, и поэтому не смогу быть достаточно объективным. Так что лучшего рецензента, чем Кулбякин, не найти". И далее: "Если желаете, я напишу большой большой научный разбор Вашей грамматики, но мне тяжело то, что я буду вынужден все время оспаривать Ваш метод и Ваши выводы, при всем моем желании быть совершенно объективным, беспристрастным. Но куда его печатать? В "Zeitschrift"? Дело в том, что Фасмер меня не приглашал сотрудничать. Неделю тому назад я писал ему, просил только мне устроить книгу, которую я хотел бы написать ... книгу совершенно престижного характера "Das russische Zeitschrift". Он мне не ответил. Послать, может быть, Беличу? Он когда-то меня приглашал, давно уже. Тоже боюсь, что не напечатает. Ваш С. К." [5. Т-А 0857/3850].

Мы не знаем, насколько на Дурново влияли подобные соображения, но судя по его работам тех лет и по адресованным ему письмам, можно заключить, что его научная мысль не была подавлена тяжелыми материальными условиями [14]. В Чехословакии он продолжал писать о самых близких ему темах и публиковаться в самых значительных журналах по славистике. Очень часто его рецензии превращались в настоящие статьи, в которых ученый не укло-

стр. 106

нялся от острой критики, но был щедр и на похвалы, особенно когда речь шла о молодых ученых (см., между прочим, статью-рецензию в защиту молодого украинского диалектолога Вс. Ганцова [13]). Окружающая обстановка как будто бы не влияла на его деятельность, он не осознавал, что идет прямо к гибели.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Русские в Праге. 1918 - 1928. Прага, 1928.

2. Алпатов В. М. Филологи и революция // Новое литературное обозрение. 2002. N 53.

3. Trubetzkoy N.S. Letters and Notes. Mouton, New York; Amsterdam, 1985.

4. Jakobson R. Z korespondence. Praha, 1997.

5. Архив Дурново.

6. Робинсон М. Русская академическая элита: советский опыт (1910-е - 1920-е годы) // Новое литературное обозрение. 2002. N 53.

7. Робинсон М. Л., Петровский Л. П. Н. Н. Дурново и Н. С. Трубецкой: проблема евразийства в контексте "дела славистов" (по материалам ОГПУ - НКВД) // Славяноведение. 1992. N4.

8. Дурново Н. Н. Введение в историю русского языка. Brno, 1927. Переиздано в 1969.

9. Revue des Etudes Slaves.

10. Родной язык в школе.

11. Zeitschrift fur slavische Philologie. 1929. N 9.

12. Петерсон М. Н. Очерк синтаксиса русского языка. М.; Пг., 1923.

13. Дурново Н. Н. К украинской диалектологии // Slavia. 1924. N IV.

14. Fici F. La vita e il pensiero linguistico di N. N. Durnovo // Quaderni del Dipartimento di Linguistica dell'Universita di Firenze. Firenze. 2002. N 12.

Список документов, сохранившихся в архиве Дурново в Праге. На правой стороне, рядом с фамилией отправителя, приводятся номера папки и содержащихся в ней документов. Список воспроизводится латинским алфавитом, таким как его составили в Славянской секции Библиотеки.

стр. 107

стр. 108