Россия, как и 80 лет тому назад, после памятных событий февраля и октября 1917г., переживает настоящий мемуарный бум. Есть, правда, одно существенное отличие: нынешняя мемуарная литература значительно превосходит по объему аналогичную литературу первой четверти XX в., хотя заметно уступает ей по качеству. Ну а сегодня, как верно сказано, только ленивые не пишут мемуары.

В этом жанре, с разной степенью успеха, пробуют свои силы экс-президенты и бывшие премьер-министры, недавние партийные вожди и военачальники, министры и журналисты, дипломаты и разведчики, писатели и ученые, публицисты, артисты, охранники и др. Среди многочисленных воспоминаний, заваливших книжные прилавки, несколько особняком стоят сочинения тех, кто претендует на признание за ними роли хранителей самой полной и самой достоверной информации, позволяющей нарисовать "правдивую" картину нашего недавнего прошлого. Это - разного рода помощники, советники, консультанты, референты и т. д. и т. п. В их число входят и те, кто, вращаясь в высших партийных и государственных сферах, имел возможность с довольно близкого расстояния наблюдать за развитием событий и поведением сильных мира сего.

Этот вид мемуарной литературы оказался не очень приметным. Может быть, потому, что сюжеты этих авторов, увлекшихся описанием малозначащих эпизодов, мелких, в основном личных, переживаний, больше напоминают "междусобойчики", не представляющие сколько-нибудь заметного общественного интереса. А объективности и правдивости в этих сочинениях оказалось ничуть не больше, а часто даже меньше, чем в мемуарах более именитых авторов, что лишний раз подтверждает известную истину: чем ближе стоит мемуарист к описываемым им событиям и процессам, тем больше в его оценках субъективности и предубежденности. Между тем именно мемуары этого типа могли бы способствовать раскрытию особенно деликатной стороны партийной и государственной жизни, помогли бы под несколько иным, пусть и не очень привычным, углом зрения взглянуть на некоторые проблемы функционирования механизма власти.

Напрашивается вопрос: зачем нужно было иметь так много различных помощников, консультантов и советников, которые, заметим кстати, обладали достаточно высоким социальным статусом со всеми вытекающими отсюда правами, льготами и привилегиями? Насколько это диктовалось реальными потребностями государства и общества? Чем больше углубляешься в чтение подобных мемуаров, тем больше задумываешься над этим вопросом. Можно, конечно, по- разному объяснять это явление. Но в процессе размышления над этим, в каком-то смысле уникальным, явлением приходишь к несколько неожиданному выводу. По мере того, как массовые репрессии, словно разъяренные чудовища, с ненасытным

стр. 173

аппетитом пожирали свои жертвы, на освобождавшиеся руководящие посты в партии и государстве назначались лица с невысокой квалификацией, малообразованные и с низким уровнем личной культуры. Особенно трудно было им скрыть свою неграмотность, примитивное, а порой и просто плохое, знание русского языка, столь прекрасного и богатого. И эта проблема обрела особую остроту. Тогда-то, очевидно, и стала расширяться армия помощников (употребляя модную ныне политическую терминологию, - спичрайтеров), способных "выручить" неграмотных руководителей высокого ранга, которым были недоступны сложные языковые конструкции. В этих условиях многочисленным помощникам отводилась роль своеобразных поводырей.

Вскоре этот процесс гуманитарного общения стал обретать черты, полезные и выгодные для обеих сторон. Руководящие деятели удивительно быстро приспособились к новой обстановке, почувствовали себя настолько уверенно, что их стала обуревать ранее не ведомая им страсть к публикациям. Под их именами начали выходить огромными тиражами объемистые тома "избранных речей и статей" (впоследствии издатели признавались, что огромные тиражи, упоминаемые в выходных данных, были "дутыми" и преследовали цель потрафить амбициям тщеславных деятелей. Фактически же эти "труды" читательским спросом не пользовались вообще и годами пылились на полках библиотек, партийных кабинетов и книжных магазинов. Вкусившие же "авторской славы" уже хотели видеть свои имена и на титульных листах так называемых коллективных монографий, официально провозглашенных в ту пору чуть ли не высшим достижением общественной мысли (в академических кругах их именовали "коллективными могилами", в которых на самом деле хоронили подлинную науку). Выработался даже особый стиль, присущий подобному жанру, нивелировавший особенности личного стиля и мышления, сводивший публикацию или публичное выступление того или иного партийного и государственного лидера к единому, весьма усредненному, уровню, к унылой констатации известных фактов, шаблонным и поверхностным суждениям, выводам и оценкам. И творцы подобных сочинений - спичрайтеры - в полной мере понимали потребности своих начальников и всячески ублажали их информацией о якобы одобрительных и восхищенных отзывах и откликах на эти "творения".

Тем же убогим стилем написаны в большинстве своем и подобные мемуары. К тому же в них неоправданно много различного рода служебных записок, записей переговоров и бесед, проходивших с участием авторов воспоминаний (и это особо акцентируется!), фрагментов всевозможных официальных документов, способных заинтересовать лишь самих участников аппаратных интриг.

Далеко не все руководители, даже очень высокого уровня, могли себе позволить выйти за рамки политических штампов и идеологических догм. От тех, кто готовил речи, и тех, кто их произносил, требовалось умение сказать много и притом "красиво". Принципиальная новизна не поощрялась и даже преследовалась. "Оригинальность" могла быть только мнимой. Классический пример, ставший вскоре анекдотическим, - "Экономика должна быть экономной".

Что бы ни говорили бывшие помощники и референты, авторы нынешних партийных мемуаров, и как бы ни преувеличивали они свою собственную роль, они как были, так и остались все теми же ликбезовскими поводырями, старавшимися, одни более, другие менее удачно, гримировать недостатки в образовании и воспитании своих вождей. Впрочем, и пишущая братия не оказывалась в накладе: перед ней открывались немалые возможности, в том числе и на карьерном поприще.

Многие руководящие деятели всерьез поверили в свои "таланты" и "способности", а заодно и в свой авторитет среди широких народных масс и свое влияние на них, что, конечно же, было явным заблуждением. Так, эти самые массы весьма иронично отнеслись к присуждению Л. И. Брежневу Ленинской премии в области литературы за три брошюрки, названные его подхалимами "трилогией".

Поводырям приходилось прикрывать безграмотность партийных лидеров не только в области русского языка, но и в сфере исторических познаний. В зачитываемых ими письменных текстах еще можно было не допускать грубых исторических ошибок, но уследить за устными выступлениями не всегда удавалось. Случались весьма одиозные казусы. Например, один из руководителей КПСС, прибыв на съезд итальянских коммунистов, в римском аэропорту сделал

стр. 174

заявление, немало удивившее и потешившее местных тележурналистов: "Позвольте, - сказал он, - прежде всего передать привет жителям Древнего Рима" (ну подумаешь, пропустил одно лишь слово "города"!).

Увлеченность пустопорожним многословием никому не проходит даром. Оно мстит всем пустозвонам, пытающимся и сейчас восполнить болтовней отсутствие ясной и четкой программы действий и конкретных дел. В. М. Фалин, один из немногих авторов честных мемуаров, пишет: "Почти каждую революцию подстерегает свой пустоболт, свой Керенский. Александр Федорович заболтал Февральскую революцию. Керенским Октябрьской революции суждено было стать Михаилу Сергеевичу" (ФАЛИН В. Без скидок на обстоятельства. М. 1999, с. 397). Говоря проще, Керенский заболтал Февральскую революцию, а Горбачев - перестройку.

Хотелось бы остановиться еще на одном принципиальном вопросе. В современной мемуаристике, которой посвящена данная реплика, проводится, хотя и не очень явно, мягко говоря, спорная мысль, заключающаяся в том, что подлинными диссидентами следует считать не тех, кто в годы несвободы открыто противостоял власти несмотря на подстерегавшую их реальную опасность оказаться в тюрьме или психлечебнице, быть отправленным в ссылку или высланным из страны, а тех, кто в это время, находясь внутри тогдашней системы власти и по существу обслуживая ее, будто бы яснее понимал и острее чувствовал все ее пороки и старался изменить ее природу, так сказать, изнутри, превращая эти пороки в добродетели. Это, конечно, довольно удобная позиция для оправдания тех, кто фактически не прочь вернуться назад, если не в тоталитарное, то в перестроечное прошлое и вновь продолжить эту свою так называемую диссидентскую деятельность, уютно чувствуя себя в столь знакомой и близкой им партийно-государственной системе. Возможно, подобные настроения вызваны явной переоценкой ими собственной роли в тех процессах, которые происходили тогда и происходят сейчас. На каком-то этапе помощники как бы вновь обретают уверенность и мысленно даже ставят себя на место руководителя, воображая, что они могут не только давать своим шефам советы, но и выдвигать требования. Но это свидетельствует лишь об утрате ими представлений о своих подлинных функциях и предназначении. Получившее недавно широкую огласку письмо семерых бывших помощников президента Б. Н. Ельцина, в котором четко просматривается претензия на роль "коллективного президента" России, - лучшее тому подтверждение.

Было бы крайне печально, если бы все, о чем говорилось выше, читатель отнес лишь к прошедшим временам. К сожалению, это далеко не так. Многое из того, что в недалеком прошлом приводило к тяжелым социальным деформациям, не преодолено. Актуальным остается и вопрос, кто фактически руководит страной.

Рассказывают, что однажды известный французский философ, писатель и публицист Жан Поль Сартр, гуляя по Парижу, встретил своего однокашника. Они разговорились, вспомнили былые годы, старых друзей и товарищей. Когда Сартр поинтересовался у своего собеседника, как сложилась судьба одного из них, он крайне удивился, что метр не знал, что тот, о ком шла речь, занимал пост министра. "Вот как, - с неменьшим удивлением заметил Сартр, - а я всегда считал его умным человеком". Разумеется, великому философу легко было иронизировать по поводу присутствия умных и образованных министров во французском правительстве. Хочется верить, что и в России в недалеком будущем все-таки наступят времена, когда государство наше станет богатым, демократическим и правовым, и тогда, вероятно, отпадет и вопрос: кто руководит страной? А пока, к сожалению, приходится думать и гадать, как там, в верхних эшелонах власти, обстоят дела со знанием великого и могучего русского языка, а заодно и истории с географией.