6. Первая мировая война (1914 - 1916 гг.)

В мае и июне 1914 г. мне часто приходилось бывать в Институте экспериментальной медицины в связи с заботами о размещении оставшихся от Всероссийской выставки экспонатов. В то время уже в июне начались лесные пожары. Горели леса и торфяники в окрестностях Петербурга. Гарью и дымом был пропитан воздух в самом городе. Удивили слова С. К. Дзержговского, исполнявшего временно обязанности директора Института, когда в разговоре он между прочим высказал свое мнение, что все эти лесные пожары - дело рук немцев, что горящие леса и торфяники - подготовительные меры к их военным планам. Мне показалось это плодом обывательского воображения. Однако спустя два-три месяца, когда немцы захватили часть Польши от Калита до Млавы, я не раз вспоминал его слова.

14 июля 1914 г. я получил повестку из мобилизационного отдела явиться в качестве младшего врача запаса в воинское присутствие на Загородном шоссе. Мне было 45 лет, и я мог бы оспаривать правильность призыва, но ощущение общей беды, надвинувшейся на весь народ, устраняло самую мысль о каких-либо шагах для более рационального использования меня, чем в качестве младшего военного врача. Я явился в мобилизационную часть. Довольно долго толкался в разные двери. Наконец, в одной из комнат мне указали на стол, за которым сидел военный писарь, вручивший мне призывную повестку - явиться в ближайшие дни в Новгород в распоряжение дивизионного врача.

Сборы были недолгие. Через два дня я был в Новгороде. Дивизионный врач Ларисов, выглядевший стариком, принял меня весьма любезно. Дал назначение младшим врачом дивизионного лазарета и поручил сформировать роту носильщиков. Я получил подъемные на обмундирование и на покупку лошади, а пока мне была предоставлена обозная лошадь на случай выступления в поход.

Вместе с полками, укомплектованными только что призванными из запаса, наскоро обмундированными солдатами, мы скоро выступили из Новгорода. В течение двух или трех дней в пешем строю прошли по шоссейной дороге до Чудова, чтобы там грузиться в эшелон и отправляться к месту формирования армии, предназначенной для вытеснения из Польши немецких войск, занявших к тому времени (вторая половина июля) Млаву, Прасныш и продвигавшихся к Новогеоргиевской крепости. Идя по Новгородскому шоссе в Чудово, мы на ходу осваивали военные порядки.

Продолжение. Начало см. Вопросы истории, 2006, NN 2 - 12.

стр. 79

Первый ночлег был в большом селе у шоссе. Солдаты разместились по дворам и избам. Врачи дивизионного лазарета на своих походных матрацах ночевали в просторном крестьянском доме, где денщики приготовили обед и чай. Я пытался найти какое-нибудь полезное занятие. Осмотрел вверенную мне роту носильщиков, весь имеющийся инвентарь (носилки, шины, перевязочный материал), начал заниматься обучением приемам переноски раненых и т.п.

В конце июля, после недолгого периода формирования учреждений дивизии в районе Новогеоргиевской крепости, начался наш поход в направлении Млавы и Сольдау. Пехотные полки и вслед за ними наш дивизионный лазарет и дивизионные госпитали двигались по маршрутам, точно указываемым в ежедневно получаемом приказе. Дневной переход составлял обычно 40 - 60 километров. Ночевки устраивались либо в опустевших помещичьих имениях, либо в польских деревнях.

Всюду, пока мы шли по местам, еще не побывавшим в руках немцев, нам легко удавалось купить продовольствие (яйца, молоко, творог и пр.). На более долгий срок мы задержались во Млаве, которую немцы оставили без боя. Комната, в которой я провел несколько дней, занята была до меня в течение месяца немецкими лейтенантами. Мы аккуратно платили хозяйке дома наличными деньгами за все, чем пользовались (чай, молоко и т.д.). С обидой показывала мне хозяйка-полька расписки, данные ей вместо денег немецкими офицерами. По ее словам, немцы были очень требовательны, вели себя "по-барски, как приличные господа". Расписки на немецком языке гласили: "Подлежит оплате русским правительством такой-то гражданке такая-то сумма за доставленное продовольствие". Эти издевательские расписки наивная полька принимала и берегла.

Дальнейшее продвижение наше от Млавы до границы и далее до Сольдау проходило уже по совершенно опустошенной местности с разрушенными деревнями. От домов оставались только дымовые трубы. Жители в большинстве разбежались, но после отхода немцев начали возвращаться. Противник спешно очистил не только нашу пограничную область, но и все близкие к границе свои населенные пункты. Возвратившееся население польских деревень устремилось в немецкие безлюдные поселки, и мы видели по всем дорогам, как поляки всех возрастов несли из покинутых немцами домов всякую утварь, гнали свиней и скот.

Мы переходили границу в жаркий августовский день. На большом пространстве растянулись и рассеялись по песчаной холмистой местности, по проселочным дорогам наши обозы и тыловые части. Я шел пешком со своей ротой носильщиков. Жара, пыль, невыносимая усталость. Но вот мы уже подошли к пограничным столбам. И неожиданно солнце необычно потускнело. Наступили вечерние сумерки. Все люди как-то притихли. Но вскоре вечерние сумерки вновь сменились светлым летним вечером с солнцем, склонившимся к закату. Это было почти полное солнечное затмение 8 августа 1914 года.

Первая наша остановка на ночлег после перехода границы была в немецком городке Илове (Восточная Пруссия), километрах в десяти за нашей границей. Город был совершенно пуст. Никаких разрушений, никаких следов войны. Чистые улицы и дворы. Аккуратные, точно новые, дома. Трехэтажное школьное здание с благоустроенным школьным двором и садом. И ни одной души. По городу было развешено распоряжение немецкого командования: всем жителям покинуть город, не увозя с собой никакого имущества, к 2 часам дня. А мы вошли в город часов в 7. В домах на столах оставалась обеденная посуда. В печах стояли кастрюли с неостывшей пищей. Приказ о немедленном оставлении города был дан внезапно и выполнен с точностью.

Осмотрев несколько домов и дворов, мы выбрали для ночлега школьное здание. Врачи разместились в жилых комнатах нижнего этажа с отдельным лестничным ходом, обставленных уютной мягкой мебелью и комнатными цветами. Для ночлега команды отведены были классные. Школьные парты

стр. 80

оставались составленными в глубине классов, а на полу была навалена солома. Пока я распределял помещения в нижнем этаже, вдруг увидел, как из окон верхнего этажа полетели разные предметы: чучела птиц, витрины, приборы. Я бросился наверх и увидел, как с десяток солдат с каким-то диким азартом ломают мебель, рвут показательные таблицы, разбивают приборы, топчут гербарии, выбрасывают в окна чучела. Это был какой-то бешеный экстаз разрушения. Не действовали мои призывы к совести, к разуму, к стыду этих призванных из запаса и, следовательно, немолодых уже людей, одетых в солдатскую форму. "Смирно! Стройся!" - закричал я. Рефлекторно, реагируя только на эту команду, люди стали в ряд подле меня. Стараясь быть особенно доходчивым, я объяснил недопустимость хулиганского разрушения научных наглядных пособий, которые могли бы с пользой служить просветительным целям. "Понимаете, какой позор падет на русских воинов от вашего бессмысленного буйства?". - "Так точно, ваше высокоблагородие!" Но не успел я спуститься вниз, как из окон третьего этажа вновь посыпались обрывки, обломки и куски музейных наглядных пособий и послышался звон разбитого стекла. Только утром мне стала ясна причина буйства людей, до этого дня очень дисциплинированных и тихих. В немецких пустых квартирах они нашли алкогольные напитки и успели напиться допьяна.

Поздно вечером, когда я устраивался спать на диване в одной из комнат квартиры учительницы, я вдруг явственно услышал придавленные стоны из-под кровати за ширмой. Хотя раньше чем разводить нас по комнатам квартирьер тщательно осматривал с солдатами все закоулки, тем не менее я вызвал дежурного дневального и попросил посмотреть под кроватью за ширмой, откуда неслись стоны. Там оказалась забившаяся в самый угол собака. Солдаты весело смеялись, вытаскивая ее из-под кровати. Мопс только жалобно стонал, из глаз его катились слезы. Я приготовил еду, ласково угощая его. Он не прикасался к пище, продолжая мрачно скулить. Вся его поза и вид выражали безутешное горе и такое отчаяние, какое доступно только глубоко чувствующим людям. В письмах с фронта к моей тогда одиннадцатилетней дочери Леле¹ я рассказывал о разных типах собак, которых я наблюдал во время похода, описал я и этого меланхолика мопса. Это был исключительно ярко выраженный образец собаки с сильными тормозными реакциями. Даже самый сильный "безусловный" пищевой рефлекс, возникавший при виде придвинутой к его морде мясной еды, не мог преодолеть овладевшей им тормозной реакции, вызванной горем и тоской по покинувшей его хозяйке.

В Илове мы простояли два дня. Этот приграничный поселок очень мало походил на польские села и небольшие города типа Млавы, где мы стояли до перехода через границу. Там нигде не было мощеных улиц, не было тротуаров. Смешно было и думать о водопроводе и канализации. Переночевав в семье польского хлебороба, в неплохом в целом доме, утром, когда я вышел в поисках уборной, я с изумлением увидел, что в сенях (без настила и пола) в углу было несколько куч испражнений. Хозяйка убирала их лопатой и выносила за дом на грядку, а угол засыпала свежей землей и песком.

В Илове же дома были городского типа, с палисадниками, с проведенной в них водой. Проезд на улице был шоссирован, а пешеходные полосы имели вид удобных аккуратных набивных тротуаров с обсадкой деревьями. В школе была очень чисто содержимая дворовая уборная; подставной плоский ящик выдвигался, как на рельсах, на деревянных брусках. В него засыпали торф, запас которого хранился тут же, под навесом. Ящик опорожнялся на вскопанные, подготовленные для посадки грядки в школьном саду. Вокруг ящика не видно было ни грязи, ни луж. Все было устроено аккуратно и чисто, способствуя, очевидно, воспитанию привычки к чистоте у школьников.

Из Илова мы двинулись по хорошему приграничному прусскому шоссе в Сольдау, откуда немецкие войска отступили неожиданно, при первом же натиске нашей дивизии и полка казачьей кавалерии. Шоссе было обсажено фруктовыми деревьями. С досадой видел я, как ехавший рысью по обочине

стр. 81

кавалерист с ловкостью упражнялся в том, что шашкой, не замедляя бега лошади, рассекал один за другим молодые стволы деревьев.

Перед нами по этой дороге прошли уже пехотные полки, преследовавшие отступавшего противника. Чувство возмущения против немцев, разоривших наши польские деревни, стихийно проявлялось у солдат. Вот, по дороге - усадьба, рядом с нею у шоссе пивная и буфет. Мебель не увезена из домов. Проходя мимо, солдаты забегают в помещения, со звоном и громом разбивают зеркала, прилавки, ломают бесцельно мебель. Где-то в сарайчике осталась откормленная свинья. Догоняя ушедшую вперед роту, два солдата тащат наспех отрезанные свиные окорока.

Впервые перед глазами обнажается до конца подноготная военных будней. Перед самым Сольдау мост через реку оказался взорванным. В короткий срок шедшие впереди нас солдаты соорудили переход через речушку, использовав для этого пять-шесть срубленных придорожных старых тополей. Перед этим самодельным мостом образовался затор: люди, повозки, походные кухни и пр. И удивительно: когда неделю спустя мы отступали под сильным артиллерийским обстрелом из Сольдау, переправа через речку оставалась в прежнем виде! Технические и саперные части в царской армии стояли на низком уровне, вернее - я их нигде ни разу не видел, следов их деятельности не было заметно.

Мы вошли в Сольдау в жаркий августовский полдень. Город был покинут населением совершенно внезапно. В разных местах на стенах домов расклеены были приказы немецкого командования о немедленном, в течение двух часов оставлении города. В лавках, учреждениях и квартирах все оставалось нетронутым. Как и в Илове кое-где в квартирах на столах оставался обед. Водопровод в городе, однако, был остановлен: краны в квартирах, на улицах, в водоразборах были открыты, но вода не шла.

Мы выбрали на окраине города вновь отстроенное больничное учреждение. Это была довольно крупная, богато обставленная частная лечебница с обширным благоустроенным двором, с хорошо оборудованным хирургическим отделением, операционной, с большими запасами белья и другого госпитального инвентаря и аптечных средств. В особом крыле клиники находились несколько запертых палат для инфекционных больных. Многие помещения оказались закрытыми. Получив приказ о немедленной подготовке помещения для развертывания следовавшего за нами военного госпиталя, мы разыскали в одном из соседних домов укрывавшуюся там кастеляншу больницы и предложили ей сдать ключи и весь больничный инвентарь под расписку. Она подняла шум, кричала, что все это - частная собственность и т.д. Я объяснил этой почтенной даме, что она не ориентируется в обстановке, что, получив приказ о срочном развертывании перевязочного пункта и подготовке всех помещений под военный госпиталь, мы должны это сделать немедленно и, если не получим ключей, вынуждены будем взломать все двери, замки и шкафы. Она возражала, угрожая всяким начальством. Но в конце концов, увидев, что двери взламываются, она все-таки указала, где были спрятаны все ключи. Мы немедленно вывесили над больницей флаги Красного Креста, подготовили перевязочные, операционную, палаты.

Непреодолимую трудность представляло отсутствие воды. Из кранов вода не шла, запасов ее нигде не было. Вблизи не оказалось ни одного колодца. Пришлось идти почти за километр к реке Сольдау, берега которой представляли из себя поросшее осокой болото. Кое-как наладили доставку воды вручную и принялись кипятить. К ночи нам привезли первых раненых. От них мы узнали, что наши полки продвинулись уже верст на 15 за Сольдау к городу Уздау, но дальнейшему продвижению мешает сильный артиллерийский обстрел.

В течение следующих дней раненые к нам не поступали. Мы имели возможность ознакомиться с городом. Все больше прибывало в город наших воинских частей. Повсюду ходили группы солдат, офицеры, санитары, военные писаря и чины нестроевых команд. Большинство магазинов на главных

стр. 82

улицах были раскрыты или разбиты. Всюду люди запасались вином, утоляли жажду пивом. Кое-где уже встречались пьяные. Время от времени из окон верхних этажей и с крыш раздавались выстрелы и прохожие бежали под укрытия. У меня возникла мысль обследовать водопровод и попытаться запустить его. Стояла сильная жара. Томила жажда. Так необходимо было дать людям возможность помыться после похода, освежиться от пыли и пота. Я доложил свои соображения дивизионному врачу д-ру Ларисову. Он сухо ответил, что на военной службе нужно ждать приказов и выполнять их и что нечего мешаться не в свое дело. На мой вопрос, а могу ли я обратиться к вышестоящему начальству, пока нет работы в лазарете, он с некоторым неудовольствием сказал: "Пишите рапорт в штаб дивизии". Я написал рапорт. Изложил, как трудно обслуживать санитарные нужды без воды, указал на опасность появления в это время года среди солдат дизентерии, брюшного тифа и т.д. Ввиду знакомства моего с водопроводным делом я просил разрешить мне заняться осмотром водопроводной сети и станции, чтобы выяснить, нельзя ли возобновить подачу воды. С этим рапортом я пришел в штаб. Там отнеслись к нему со вниманием и направили меня в штаб корпуса, где дали разрешение.

Были вызваны из какой-то саперной части два дорожных мастера, с которыми я направился к коменданту города. Его я встретил на улице. Это был полковник Басов, человек с окладистой русой бородой. Во время похода к Млаве мне пришлось провести вместе с ним одну из ночевок в польской крестьянской избе. Тогда он оказался очень интересным собеседником. До поздней ночи обсуждали мы с ним различные литературные темы. Он хорошо знал и тонко ценил Тургенева и Толстого, а также Короленко, Чехова и даже Горького. Теперь я рассказал ему об острой необходимости попытаться поправить дело с водоснабжением. В его присутствии мы открыли несколько уличных контрольных колодцев, в которых оказались открытыми пожарные краны. Вода стояла в колодцах без напора. Нужно было повсюду закрыть краны и пожарные затворы. Басов озабоченно заметил, что с этим нужно спешить. Мы совершенно бессильны против уже начавшихся в городе пожаров. "Причину вы видите, - сказал он, указывая на группу пьяных солдат. - Всюду в магазинах вино, и результат налицо".

Басов организовал специальные команды, которым было поручено уничтожать склады и запасы вина. Он был без шашки, но с камышовой палкой в руке, на которую опирался, так как прихрамывал. В это время из магазина вышли несколько солдат. Он подозвал их и, не повышая даже голоса, скомандовал "Смирно!", после чего приказал первому в ряду вывернуть карманы. Оттуда вывалилось несколько часов. "Снимай рубашку!". За пазухой оказались взятые в магазине дамские чулки, сорочки и пр. "Снимай штаны! Ложись!" Басов передал свою палку ближайшему к нему солдату и приказал бить ею лежащего.

Я ушел вперед, чтобы не видеть этой отвратительной, унизительной сцены. Она длилась долго. Эта процедура была проделана по порядку со всеми четырьмя задержанными солдатами. Такой "отеческий" метод полковник Басов применял многократно, пока не наладил сторожевое охранение и не ввел военные патрули. При встрече со мною, видя, очевидно, мое негодование, он спокойно сказал: "Я должен был за мародерство отдавать под трибунал или расстреливать на месте. Я вышел из положения, как мог".

С данными мне помощниками я обошел ряд улиц близ водопроводной станции, проверил, закрыты ли краны. Затем мы приступили к осмотру самой станции. В машинном отделении выяснилось, что из артезианской скважины вода подымалась при помощи эрлифта, но воздушный компрессор бездействовал. Он приводился в движение газовым мотором, а газа в газгольдере не было. Газовый завод, составлявший с водопроводом единое предприятие, был остановлен. Печи, подогревавшие реторты для отгонки газа, были погашены. Мы поднялись по винтовой лестнице наверх. В водопроводной башне я натолкнулся на какие-то загадочные немецкие козни. Верхнее отде-

стр. 83

ление башни было забито соломой. Поверх толстого слоя соломы горела длинная свеча, нижний конец которой был вставлен в солому. Очевидно, когда свеча догорела бы до соломы, та должна была загореться.

Мы немедленно загасили свечу, тщательно осмотрели все закоулки, нет ли там еще каких-либо каверз, затем заперли своим замком вход в башню. После нескольких часов обследования я убедился, что моих технических знаний не хватает, чтобы пустить в ход газовый завод и газомотор. Я отправился в штаб и подробно доложил обо всем. В штабе я узнал, что, оставляя свечи в соломе, немцы уже вызвали пожары в разных концах города. Густой черный дым с чердаков домов, видный издалека, служил противнику сигналом и ориентиром для артиллерийских обстрелов.

Вечером того же дня я стал свидетелем неожиданной сцены. Когда в 9 часов вечера по обычному сигналу трубача солдаты собирались на вечернюю молитву и последовала команда снять шапки, в нескольких местах слышались брань, пьяные возгласы. Солдаты оставались в шапках. Было немало пьяных.

За нашим госпиталем на спуске к реке были установлены орудия мортирного батальона. Ночью нам непрерывно подвозили раненых из расположенных впереди полков. Это была страшная ночь. Хирург целую ночь и утро следующего дня без отдыха производил сложные операции: ампутировал конечности, тампонировал после соответствующих полостных операций. Мы, другие врачи (включая меня), делали перевязки, промывали раны, ассистировали при операциях. Все кровати оказались занятыми. Пришлось класть раненых во дворе.

В довершение всего у нас по-прежнему недоставало воды. Начался обстрел. Рвались шрапнели, и это затрудняло поднос воды из реки. По существу, работа шла автоматически. Никакого приказа нам дано не было. Укладывая раненых во дворе, я видел, как мимо нас проходили отступающие войска. Везли орудия, шла пехота, наконец, понеслась казачья конница. Во двор зашел, весь в поту, высокий офицер, судя по погонам - артиллерийский полковник, попросил пить. Я показал ему на заполненный ранеными двор. "А что вы тут мешкаете?" - сказал полковник Бек. "А что же нам делать? Ведь мы никакого приказа не получали!" - "Какой там приказ! - ответил он. - Ведь ночью все штабы ушли, не до вас им было. Грузите раненых и скорее уходите, пока сзади есть прикрытия". Я доложил об этом дивизионному врачу Ларисову. Старик был не вполне трезв, однако сразу оценил положение, увидев удаляющуюся казачью часть. Полковник Бек, уходя, посоветовал уложить раненых в телеги, освободившиеся от мешков муки, привезенных ночью.

Все продовольствие было свалено в поле в кучи, мы уложили раненых в наши 32 носилочные повозки и в 193 телеги и двинулись из Сольдау по той же дороге, по которой неделю назад вошли в город. Был жуткий момент, когда показалось, что мы не сможем взять всех раненых и придется нескольких наиболее тяжелых оставить, а с ними оставить и кого-нибудь из врачей. Раненые молили не оставлять их. Ларисов приказал бросить жребий, кому из нас, младших врачей, оставаться. Но в это время мы остановили на дороге несколько полковых повозок. Я потребовал, чтобы они заехали во двор и взяли раненых.

По тому же временному переезду через реку Сольдау, сооруженному из наспех сваленных придорожных тополей, вышли мы из города. И здесь глазам представилась страшная картина беспорядочного отступления самых разнообразных воинских частей и формирований. Тянулись артиллерийские части; неслись на рысях группами и в одиночку, обгоняя пехотные батальоны, кавалеристы; по дорогам и без дорог, куда ни глянь, двигались обозы, кухни, шла без строя и в строю пехота.

Мы держали путь на Илово. День был жаркий, все окутала пыль. Я шел пешком, отдав свою двуколку для раненых. Перед нами в разных местах рвались снаряды. Казалось, что мы идем прямо на обстреливаемые площади.

стр. 84

Солдаты роты носильщиков кое-где отбегали от вереницы наших двух с лишним сотен телег, на которых лежали и сидели беспомощные люди, требовавшие наблюдения. Метаться из стороны в сторону, теряя спокойствие, не имело смысла, ведь совершенно ясно было, что убежать некуда: мы видны со всех сторон и являлись хорошей целью для обстрела. Я обходил все телеги, разговаривал с ранеными. Нужно было выполнять приказ об отступлении в Илово, где и остановиться на ночь. Но там, впереди, в направлении Илова, вздымались к небу столбы черного дыма от пожаров, вызванных артиллерийскими снарядами.

Я видел, как в разных местах офицеры - пешие и на лошадях - собирали солдат, у которых были винтовки, вели их поодаль от дороги и развертывали цепи. Но кое-где солдаты подымались и бежали к дороге, чтобы смешаться с беспорядочными массами отступающих.

Настоящая паника началась как-то неожиданно и сразу охватила все поле и все дороги, по которым двигались преимущественно обозы и нестроевые части. По дороге, в сопровождении ординарца, пронесся рысью офицер, повторявший громко и внятно команду - развернуть охранение слева от дороги, откуда, по-видимому, ожидалось появление немецкой конницы. В этой команде слышны были слова "немецкая конница слева". Передние обозы понеслись, за ними безудержно бросились кто во что горазд все кто только мог.

Офицер шашкой пытался обрубить постромки лошади, запряженной в парную телегу; я с двумя нашими солдатами из роты носильщиков пытался его удержать, стыдил его, как труса. В конце концов мы отобрали у него шашку. Он производил впечатление обезумевшего, невменяемого человека. Мимо нас в беспорядке неслись военные повозки, с которых на ходу выбрасывали ящики и утварь. На дороге оставались телеги без лошадей. Это была самая отвратительная и унизительная картина, какую только можно было себе представить. К счастью, обстреливаемая артиллерией площадь была неглубокой и, выйдя из-под обстрела, мы еще засветло добрались до Илова. Здесь постепенно собирались разметанные паникой отступавшие и находили свои части.

Придя позже других врачей (так как я был без лошади), я воспользовался всеми удобствами подготовленного ночлега. Наши линейки и телеги с ранеными были, к счастью, целы. Нужно было с утра передавать раненых в подошедший поезд. Но утром произошло нечто гораздо худшее, чем то, что я видел по дороге из Сольдау.

Когда на восходе солнца я вышел умываться, совсем невысоко, сверкая в лучах только что вставшего солнца, приближался дирижабль. По обыкновению, отовсюду началась стрельба из винтовок и револьверов. Дирижабль пролетел прямо над нашими головами и, пролетая над железной дорогой, сбросил один за другим два крупных разрывных снаряда. В это время я увидел, как вынеслась на поляну артиллерийская батарея, как быстро были отведены лошади и начался обстрел дирижабля. Снаряды рвались то впереди него, то сбоку. Круто развернувшись, дирижабль скрылся за лесом. Вечером, когда мы были уже в Млаве, привезли 12 немецких военнопленных, в том числе одного врача из этого дирижабля. Дирижабль оказался подбитым и снизился в расположении нашей казачьей части. Вагоны с ранеными не пострадали. Был разрушен путь, погнуты от взрыва рельсы, уничтожен служебный вагон.

Пока я рассматривал повреждение поезда, оказывается, пробужденные взрывами обозники и другие солдаты, в том числе и наша рота носильщиков, бросились бежать по дороге на Млаву. Разыскав нескольких оставшихся, я с ними к вечеру добрался до города, где мы оставались несколько дней, пока наводился порядок, формировались собравшиеся части и т.д.

Затем нашему лазарету приказано было направиться через Прасныш к Иоганнесбургу, куда переброшен был один из полков нашей дивизии. Через

стр. 85

два или три дневных перехода мы вышли на дорогу, по обе стороны которой было непролазное болото, с торчащими из него завязшими пушками, военными повозками, снарядными ящиками... Это были следы катастрофического отступления. Здесь мы получили приказ вернуться к Праснышу. На этом пути все наши линейки (каждая на четверо подвесных носилок) были заполнены ранеными. Когда мы выходили из леса в 5 - 8 километрах от Прасныша, по обочинам и по самой дороге двигались и ползли раненые. Из было много. Мы взяли столько, сколько могли, и должны были с болью проходить мимо остальных раненых, умолявших о помощи. Нас торопили, так как перед нами спешно рыли окопы и развертывалось передовое охранение.

Придя в Прасныш, где находился штаб корпуса и были развернуты передовые госпитали, мы передали им привезенных раненых, и у меня возникла мысль попытаться еще до ночи вывезти хотя бы часть оставшихся в зарослях леса и по дороге. Дивизионный врач Ларисов, у которого я просил разрешения взять линейки (фургоны для раненых), по-солдафонски наорал на меня, чтобы я ждал приказа и не совался, куда мне не приказано. Позднее он в более человеческом тоне объяснил, что каждую минуту может придти приказ выслать линейки в другое место и что же он сможет тогда ответить? Смилостивившись, наконец, он сказал, что если я настаиваю, то должен идти в штаб корпуса и просить разрешения там. В штабе корпуса дежурный доброжелательно выслушал меня и сказал, что ночью, вероятно, придется уходить из Прасныша, но до ночи я могу взять линейки и, если найдутся добровольцы, отправиться с ними за ранеными. Со всею мыслимой спешностью я доложил об этом дивизионному врачу. Я был чрезвычайно обрадован, когда со мною пожелал отправиться один из врачей дивизионного госпиталя доктор Казицкий. Из роты носильщиков набралось достаточно солдат, и с четырьмя фургонами мы вдвоем на верховых лошадях выехали из Прасныша. Нас пропустили через окопы, уже занятые передовым охранением и казачьими патрулями, но ехать далеко не пришлось, так как скоро мы до предела заполнили фургоны и с горестью, невзирая на мольбы остающихся, благополучно вернулись в город.

Ночью действительно получен был приказ оставить Прасныш и двигаться к Носаржевскому лесу. В этом вековом сосновом бору мы разбили палатки и стояли, сколько помню, недели две. Работы не было. И днем и ночью до нас доносился гул орудий. По дороге мимо проходили воинские части; на впервые появившихся санитарных автомашинах Красного Креста провозили раненых, а мы все не получали приказа к выступлению. Осень (конец сентября) была теплая, стояли солнечные дни, и мы, не отходя далеко от палаток, гуляли по лесу, гонялись за белками, слушали вместо птиц взвизгивания проносившихся на излете где-то высоко между ветвями ружейных пуль. Наконец пришел приказ двигаться в Радзинин, где мы получили почту, а через неделю были переброшены (уже во время заморозков) в Варшаву, на Мокотовское поле. Там в ночное время приходилось организовывать вынос раненых.

Располагались мы в больших овчарнях. Сена на подстилку было достаточно. И тут я заболел. Сначала, думалось, гриппом или катаральной пневмонией. Случались дни, когда вся рота была занята. Я оставался один в сарае, пока коллеги не возвращались с дежурства. И вот тогда, во время обстрелов, когда мне видны были рвущиеся снаряды, я переживал отвратительное чувство страха. До тех пор, при обстрелах в Сольдау и под Праснышем я совсем не ощущал страха, так же, как не боялся в свое время бурных волн на Ладожском озере. Сознание, что никакие мои действия изменить ничего не могут, порождало полное спокойствие фаталистического безразличия. Все равно ничего изменить нельзя, следовательно, это меня, моего поведения не касается: "храни спокойствие в трудных обстоятельствах" - по эпикурейскому совету Горация.

Болезнь моя, определенная как плевропневмония, затягивалась, и меня направили в госпиталь. Когда в варшавском военно-санитарном бюллетене в

стр. 86

числе эвакуированных с фронта раненых и больных был назван также и я, меня разыскал и навестил в эвакогоспитале заведующий варшавской санитарной организацией д-р И. В. Поляк, хорошо знавший меня по пироговским съездам, а также по Дрезденской и Всероссийской гигиеническим выставкам. По настоянию Поляка меня перевели в госпиталь Красного Креста, организованный в Варшаве на средства, собранные еврейской общиной. Его обслуживали врачи-специалисты и добровольно работавшие в нем в качестве простых военных сестер милосердия дамы из кругов еврейской варшавской интеллигенции. Это был очень крупный госпиталь, прекрасно оборудованный и до мелочей тщательно, удобно организованный. К больным относились с большим вниманием и заботливостью.

Меня часто навещал д-р Поляк, в госпиталь доставлялись газеты и журналы. Наконец, температура стала снижаться, но еще долго оставалась большая слабость. В начале ноября 1914 г. военно-санитарный поезд доставил меня в Москву, а оттуда я был направлен в Петербург в распоряжение начальника окружного военно-санитарного управления и там получил отпуск на два месяца.

Я приехал к семье, на нашу "Полоску", 9 ноября. После ранних морозов в Петербурге стояла дождливая погода. Дома, несмотря на слабость, я стал постепенно работать во дворе. Нужно было срочно заканчивать устройство погреба, налаживать работу канализации и переводить на зимний режим поле орошения.

Как только я оправился и смог бывать в городе, я поделился впечатлениями и мыслями по поводу положения на войне с Иваном Андреевичем Дмитриевым, а также с товарищами по кадетской партии, П. Н. Милюковым, Д. Д. Протопоповым и А. И. Шингаревым². Мне казалось необходимым рассказать о некоторых, на мой взгляд - существенно важных выводах, сложившихся у меня за пять месяцев непосредственных наблюдений и опыта службы в качестве работника низового звена устаревшей бюрократической военно-санитарной машины. Мне казалось также необходимым добиться признания неправильности точки зрения, распространяемой всей нашей печатью, будто бесчеловечная жестокость, попрание всякой гуманности, вероломство и варварство, разрушение и нарушение всех достижений культуры, - будто все это не присуще самой войне, не ее фактическое содержание, а только допущенные немцами "зверства". Я рассказывал о польских и немецких деревнях, о школах и других общественных зданиях, разрушенных артиллерией, о сжигании складов продовольствия и жилых домов, о дорогах, по которым тянутся толпы изгоняемых ("эвакуированных") из прифронтовой полосы женщин, детей, стариков, о насильственном (и неизбежном) отнятии скота и продовольствия утомленными и голодными солдатами, об установке нашей тяжелой артиллерии часто в непосредственном соседстве с развернутыми госпиталями. Неизбежный ответный обстрел артиллерийских позиций противником изображается тогда не как обычное проявление сущности войны, а как "нарушение" якобы существующих ее правил и необычное зверство. А все приемы допросов захваченных "языков"! Война срывает всякий покров приобретенной и с таким трудом воспитанной культуры и гуманности и обнажает звериные нравы вышедшего из привилегированных сословий офицерства и даже врачей. Я рассказывал о повседневном привычном "мордобое" офицерами нижних чинов. Нужно всю силу просветительного воздействия литературы направить против самой войны, как той формы варварства, которая абсолютно несовместима с существующим уровнем народного сознания и культуры.

Все мои доводы по этому пункту, невзирая на признаваемую собеседниками полную достоверность этих наблюдений, не находили у моих упомянутых собеседников никакого отклика. Все отклонялось простым замечанием: "Это вопросы не практической политики".

Другой мой вывод был - о недостаточности и непригодности военно-бюрократических медицинских учреждений для санитарного и врачебного

стр. 87

обслуживания и самой армии, и прифронтовых полос с эвакуированным населением, с массами беженцев, и потому о необходимости неотложно и спешно организовывать соответственные общественные учреждения, оснащенные современными техническими средствами и методами общественно-санитарной работы. Этот вывод не встречал возражений, и потому было признано вполне своевременным сосредоточивать внимание на этой проблеме в журналах "Земское дело" и "Городское дело", а также в газетах и в кругах Государственной думы.

С оставшимися на фронте моими сотрудниками и сослуживцами, а в особенности с моим денщиком, который был для меня самым дорогим товарищем, я поддерживал переписку. Они ожидали скорого моего возвращения, но дело повернулось по-иному.

Фронтовой опыт привел меня к выводу, что главное условие против эпидемической опасности в армии - это не только проведение иммунизации прививками, но прежде всего исчерпывающе полная противоэпидемическая обслуженность прифронтовой полосы и районов формирования войсковых частей, направляющихся к фронту. Для этого требуется сеть учреждений по оказанию общедоступной врачебной помощи (по типу участковой медицины с участковыми же лечебницами). Поэтому общественным организациям (земскому и другим союзам) следует взять на себя выполнение этой задачи. В прифронтовой полосе должны быть хорошо оборудованные тыловые больницы и госпитали для разгрузки военных госпиталей. Во всех областях и городах следует организовать всесторонне оборудованные в санитарно-техническом отношении крупные эвакогоспитали. Они должны организовываться с учетом их последующего послевоенного использования для обслуживания населения. Чрезвычайно важна разработка проектов водоснабжения и канализации городов. Некоторые из этих взглядов были обоснованы мною в особой записке, а позднее вошли в мою статью, напечатанную в "Общественном враче".

Я подробно излагал все эти соображения И. А. Дмитриеву. С полной откровенностью рассказал ему о безнадежном бюрократизме военно-санитарной службы, связанности военных врачей субординацией и опутывающими всякое живое проявление инициативы уставами и приказами. Иван Андреевич уже занимался в это время организацией "Земского и городского союза для помощи раненым и больным воинам"³. У него возникла мысль добиться через начальника военно-санитарного управления округа назначения меня на работу в столице в том или ином военно-санитарном учреждении, с тем чтобы я принял участие в деятельности петроградского областного комитета Союза городов по созданию системы предлагаемых мною форм помощи общественных организаций военно-санитарному ведомству.

По просьбе Ивана Андреевича начальник военно-санитарного управления приказал мне по выздоровлении явиться в Главный петербургский Николаевский военный госпиталь для работы в лаборатории клинической диагностики. Госпиталь находился на Суворовском проспекте. Главным врачом лаборатории был доктор Окунев, а старшим врачом отделения клинической диагностики и бактериологии - призванный из запаса М. М. Гран. Его помощниками были доктор Ширвинд и я. Кроме того, в лаборатории работали студенты последнего курса Военно-медицинской академии.

В лабораторию нужно было являться к 9 утра. В это время происходило распределение присланных на исследование из всех отделений госпиталя материалов между отдельными врачами, причем Гран, сверх своей доли исследований, во всех более ответственных или сложных случаях консультировал и проверял исследования и других врачей.

При наличии в госпитале более трех тысяч больных число присылаемых на исследование анализов было очень велико. Пробы мокроты и мочи у больных отбирали студенты под непосредственным контролем врачей. Мокрота от каждого больного исследовалась на наличие в ней туберкулезных палочек, диплококков пневмонии, стрептококков и пфейферовских бактерий.

стр. 88

Лабораторные врачи наравне со всеми другими врачами госпиталя несли в порядке общей очереди суточные дежурства. Обычно работа в лаборатории заканчивалась к 3 часам дня. Из лаборатории я направлялся в областной комитет Всероссийского союза городов. По мере увеличения числа больных и раненых, эвакуируемых с фронта, мест в тыловых госпиталях для их размещения не хватало и Земский и Городской союзы взяли на себя задачу открывать в помощь военному ведомству временные госпитали. Помимо ассигнования земствами и городами специальных средств на оборудование и содержание госпиталей, необходима была еще и большая организационная работа по подысканию, приспособлению и оборудованию помещений под госпитали, по снабжению их необходимым инвентарем, медикаментами, подбору врачебного и прочего персонала. Для руководства этой огромной работой был создан врачебно-санитарный отдел областного комитета Союза городов и при нем, в качестве специального рабочего органа - справочное санитарно-техническое бюро. Я был приглашен для устройства этого бюро и последующего руководства его работой.

Как упомянуто выше, все врачи Главного (Николаевского) военного госпиталя поочередно несли суточные дежурства, во время которых обязаны были один-два раза в течение ночи обойти все отделения и палаты этого огромного учреждения для контроля за ухаживающим персоналом, оказания неотложной помощи в экстренных случаях; должны были проверять работу дезинфекционной камеры, принимать поступающие пищевые продукты (молоко, мясо, рыбу, хлеб и пр.), вести работу в приемном покое и т.д. По истечении суток дежурный врач должен был составить отчет. Для большей конкретности приведу случайно сохранившуюся среди моих бумаг запись о таком дежурстве:

"Дежурный ординатор: лекарь З. Г. Френкель.

Пятница, 27.III. 1915. Принял дежурство в 2 часа дня. С 2.30 до 3.30 - осмотр прачечной. Принято 52 пуда грязного белья. Загружены две паровые камеры по 10 пудов для мягких госпитальных вещей. Забучивание белья с прибавлением на ведро 12 золотников 4 соды и скипидара. Дезинсекция. В верхнем этаже здания прачечной в помещении прачек обнаружены две больные прачки: 1)... суставной ревматизм, подозрение на Lues; 2) ... эпилепсия (после припадка).

С 4 до 4.30 - Проба ужина в госпитальной кухне и осмотр продуктов.

5 часов - Эпилептический припадок в палате N 22.

С 5.30 до 6.30 - Прием больных в приемном покое (один из них с подозрением на брюшной тиф).

С 6.30 до 7 - Осмотр мяса, сметаны, сала и овощей на кухне и в подвале.

С 8 до 9 - Опять припадки (тяжелая истерия) в палате N 22.

С 9 до 11.30 - Обход палат NN 100 - 106, 23 - 25, 60 - 67. Тяжело больные, 1 - с подозрением на рожистое воспаление, один - крупозное воспаление.

С 11.30 до 1 ч. ночи - Сильное зловоние в клозете на 3 этаже.

С 5.30 до 6.30 утра - Прием и исследование молока. Уд. вес 1030, жирность - 3,3 - 4,3". И т.д.

Для меня выполнение обязанностей по дежурству представляло большой интерес, так как позволяло ознакомиться со всей структурой и организацией дела в военном госпитале, со всеми его санитарными службами, а также и потому, что при передаче сведений о моих наблюдениях и распоряжениях во время дежурства в разных отделениях я имел случай лично познакомиться со многими врачами (д-ра Блюменау, Аствацатуров, Омельченко, Крогиус и др.).

Работа в лаборатории Николаевского госпиталя была прервана неожиданной для меня командировкой в Двинск для организации и проведения лабораторной работы во временном госпитале для сыпнотифозных больных, открытом осенью 1916 г. в связи со значительным развитием тифозных заболеваний на Двинском фронте. Для меня эта очень ответственная работа об-

стр. 89

легчалась благодаря большой опытности командированного вместе со мной доктора Ширвинда. Наряду с больными сыпным тифом в госпиталь направлялись в значительном числе также и больные с брюшным тифом. Мне представлялось совершенно необходимым познакомиться непосредственно с условиями пребывания и питания солдат в окопах и на передовых позициях, откуда поступали больные. Для этого я воспользовался своим близким знакомством, еще по Костроме, с уполномоченным Земского союза Г. Н. Юницким. С разрешения военного начальства я объехал с ним на его машине наши передовые позиции. Не доезжая до наших окопов, мы выходили из машины и по ходам сообщения достигали передовых траншей и осматривали их устройство. Несколько раз при приближении к окопам появление нашей машины вызывало обстрел. Снаряды взрывались, поднимая огромные черные столбы земли и дыма, то перед нами, то довольно далеко сзади, когда мы уже шли по окопам. Мы прошли к землянке командира. Это был призванный из запаса студент-математик. В условиях позиционной войны он готовился к государственному университетскому экзамену. Ознакомившись с условиями смены частей, их снабжением и условиями их обслуживания, мы к вечеру вернулись в Двинск. Только после почти полного прекращения эпидемической волны сыпнотифозных заболеваний мы были отозваны в столицу.

Из-за недостатка пептона, необходимого для снабжения бактериологических лабораторий средами, в лаборатории Главного военного госпиталя было налажено изготовление пептона из мяса путем длительного вываривания его в слабых растворах серной кислоты и последующего отмывания. По распоряжению главного врача я был привлечен к этим работам. Затем в течение летних месяцев мне поручен был контроль за работой по месячному выдерживанию мясных консервов в обширных термостатных камерах с ежедневной проверкой установленного в них температурного уровня, а также санитарный контроль за военно-продовольственными складами в холодильниках. В ходе этих работ я ознакомился с условиями санитарного контроля в некоторых отраслях продовольственного обеспечения армии.

Моя деятельность в Вологодском и Костромском губернских земствах по организации врачебно-санитарного обслуживания населения научила меня идти не бюрократическим путем (когда сначала устанавливаются и утрясаются штаты, инструкции, положения), а всегда начинать делать непосредственную живую работу по удовлетворению уже выяснившихся запросов. Я старался привлечь к выполнению этой работы имеющихся налицо подходящих работников. Только в процессе роста и развития деятельности, возрастания загрузки основных помощников привлекались сотрудники для конкретных определенных нужд. Так я вел работу и теперь - в областном комитете Союза городов.

На всех этапах развертывания работы санитарно-технического бюро возникавшие проблемы и перспективы расширения организации обсуждались коллективно сотрудниками бюро и представителями тех организаций и учреждений, запросы которых обслуживались, - разумеется, с привлечением сведущих специалистов в данном деле. При такой организации работы само собою складывалось некоторое основное ядро заинтересованных в ней работников; речи не могло быть о раздутых штатах, исчезал всякий риск появления хотя бы в зародыше бюрократизации дела.

Первым к работе в санитарно-техническом бюро я привлек Д. В. Нагорского. Инженер по образованию, Дмитрий Валентинович вел в Политехническом институте курс строительного дела и по оборудованию зданий отоплением, водоснабжением и канализацией. Инициативный, подвижный, он очень интересовался внедрением новейших приборов и технологий в отопление и санитарное оборудование военных госпиталей, временных больничных и других военно-санитарных учреждений. Он выезжал в прифронтовые районы для непосредственного руководства лучшим устройством госпиталей. Дмитрий Валентинович был сыном В. Ф. Нагорского, одного из организаторов земского ветеринарного дела в Петербургской губернии. На

стр. 90

основании первых удачных опытов Дмитрия Валентиновича по оказанию помощи в обеспечении водой временных госпиталей он составил руководство, которое я поместил в одном из выпусков "Материалов..." бюро. Быстро увеличивалось число заявок о помощи в составлении проектов устройства в прифронтовой полосе и в тылу госпиталей, бань и прачечных, дезинфекционных установок. Пришлось вскоре привлечь в помощь Дмитрию Валентиновичу архитекторов, инженеров и других специалистов.

Особенно много заявок на техническую помощь по строительству в прифронтовой полосе и в глубоком тылу было там, где размещались госпитали. Узнав о том, что в одном из эвакогоспиталей в Петербурге работает весьма квалифицированный врач из Москвы Яков Юл. Кац, я пригласил его работать по совместительству у нас в бюро. С его участием у нас сложилось деятельное ядро, совместно решавшее все возникавшие дела. Поставив перед собой задачу содействовать рациональной постановке мероприятий по предупреждению и борьбе с эпидемическими заболеваниями в Петроградской губернии, в особенности в местах развертывания военных госпиталей, мы с Я. Ю. Кацем считали, что основным условием для всякой рациональной противоэпидемической работы является создание на местах общедоступной врачебной помощи, устройство сети участковых лечебниц с инфекционными отделениями и с использованием общественной самодеятельности. Мы обратились во все города, уезды и к участковым врачам с письмом, в котором обосновали необходимость присылки в наше бюро регулярных сведений о работе врачебно-санитарных учреждений и об эпидемических заболеваниях.

Для выездов на места при появлении эпидемических заболеваний, не только для обследований, но и для созыва на месте врачебных совещаний и выработки плана всех возможных предупредительных мер, на работу в бюро была приглашена Е. И. Мунвез (тогда носившая фамилию по мужу Эльштейн)⁵. Перед тем она заведовала военно-санитарным поездом. Приглашая Екатерину Ильиничну на работу в бюро, я учитывал хорошее знакомство ее с участковой земской медицинской работой, так как до войны она служила земским участковым врачом в Пермской губернии, а раньше работала эпидемиологом.

Отчеты Я. Ю. Каца и Е. И. Мунвез о каждом выезде в районы и города и о проделанной ими там работе редактировал обычно я, после чего они печатались в текущих выпусках "Материалов врачебно-санитарного отдела и санитарно-технического бюро областного комитета Союза городов".

Для помощи в организации на местах санитарно-просветительной работы в нашем бюро имелось много наглядных таблиц, моделей, плакатов, снимков, диапозитивов и пр., прежде всего тех, которые можно было приобрести в Москве, в Пироговской комиссии по распространению гигиенических знаний (при правлении Пироговского общества). Главными работниками этой комиссии были А. В. Мольков и А. П. Молькова.

Дальнейшим шагом в развитии деятельности бюро по санитарному просвещению было приглашение для заведования передвижной выставкой по гигиене и борьбе с эпидемиями Е. Песковой, которая раньше вела эту работу в Екатеринославском земстве. Она не щадя сил занималась работой передвижной выставки. Помещенные мною в "Материалах..." отчеты Е. Песковой представляют большой интерес для истории работы врачебно-санитарной организации Северо-Западной области.

Много труда потребовало устройство плавучего госпиталя на баржах, буксируемых по рекам и каналам Мариинской системы. В летний период госпиталь занимался эвакуацией больных и раненых в далекие от железных дорог города. Чтобы избежать размыва берегов каналов, передвижение судов по ним допускалось только очень медленное. Поэтому из Петрограда в Кириллов или Вытегру эвакуированных доставляли около месяца. Само собой разумеется, этот срок был использован не только для перевозки, но и для лечения. Чтобы добиться затраты наименьших средств на строительство самих судов, по совету моего друга Ивана Васильевича Замыслова, бывшего

стр. 91

члена I Государственной думы от крестьян Варнавинско-Ветлужского края, были ранней весной куплены за ничтожную сумму стоявшие на Невке и предназначенные уже на слом две крупные баржи, на которых до войны привозили из Астрахани соль. В санитарно-техническом бюро были разработаны проекты постройки и оборудования на этих баржах госпиталя, предназначенного для лечения и доставки больных и раненых в города, расположенные по берегам рек и каналов.

Идея использовать водные пути для эвакуации и лечения раненых принадлежала члену областного комитета Союза городов В. В. Милютину, выступившему с докладом по этому вопросу в начале лета 1915 года. Доклад был напечатан в 3-м выпуске "Материалов..." за июнь-июль, как и мое сообщение о проекте постройки плавучих госпиталей с приложением разработанных проектов такого госпиталя на 240 мест (на двух баржах) с операционными и прочим оборудованием.

После покупки барж весной и в начале лета производилось оборудование плавучего госпиталя. Медицинский контроль за этим проектом был возложен на Екатерину Ильиничну. По окончании оборудования госпиталя был подобран персонал. При отборе раненых и больных преимущество отдавалось самым ослабленным, с вялым, затяжным течением заживления ран и восстановления здоровья.

Законтрактованный Союзом городов буксирный пароход повел обе баржи вверх по Неве, а затем по приладожским каналам и реке Свирь. Недели две спустя после начала рейса при одной из моих поездок я догнал плавучий госпиталь, стоявший у берега. В роще прогуливались наиболее окрепшие выздоравливающие. Другие больные лежали и сидели на верхних палубах и в палатах при открытых окнах, пользуясь теплой летней погодой. Врачей поражало необычно скорое видимое улучшение здоровья их подопечных и вполне благоприятное течение раневых процессов.

Тщательно ознакомившись со всеми условиями, сложившимися в первые же недели на плавучем госпитале, из разговоров с больными и персоналом, я пришел к неожиданному для самого себя убеждению, что среди причин отмеченного всеми благоприятного результата на первое место следует ставить вовсе не физиотерапевтические воздействия природных условий, а преимущества в организации питания, ухода и врачебного наблюдения за больными на плавучем госпитале сравнительно с обычными госпиталями. Провизия закупалась на месте (свежие яйца, молоко, птица, рыба, овощи и пр.). Порции не терпели ущерба, так как ни повара, ни санитарки, ни другой персонал не могли уносить готовую пищу, чтобы подкармливать своих домашних. Никакое совместительство ни для врачей, ни для прочего персонала не было возможно. Весь персонал жил на тех же баржах и, естественно, отдавал на обслуживание и наблюдение за больными гораздо больше своего времени. Устанавливалась атмосфера сближения с ранеными и постоянного внимания к ним.

Лето 1916 года памятно мне тем, что с самого его начала и до конца августа я оставался в Лесном на нашей "Полоске" один. Любовь Карповна приняла предложение комитета Союза городов взять на себя организацию и устройство крупного госпиталя санаторного типа на южном берегу Крыма в Судаке для послеоперационных выздоравливающих тяжелораненых или больных туберкулезом. У нас весною пробыл несколько дней Александр Николаевич Меркулов, один из наиболее энергичных деятелей Центрального комитета Союза городов по устройству военных госпиталей. Это была его мысль - устроить госпиталь на южном берегу Крыма. Озабоченный подбором надежного персонала, он настойчиво убеждал Любовь Карповну взять на себя руководство организацией и ведением всего хозяйства. Согласившись, она с присущей ей тщательностью стала готовиться к предстоящей работе. Посещала лучшие госпитали Союза городов, знакомилась с постановкой в них хозяйства, с оборудованием помещений и инвентарем, изучала инструкции и отчеты и пр. Она решила взять с собою в Судак всех трех наших дочерей, как

стр. 92

только закончатся их занятия в Лесном коммерческом училище, где они учились.

В то лето я как-то особенно сильно загружен был работой. Ранними утрами (с 5 часов, а то и раньше) я торопился выполнить неотложные очередные дела в саду. Это была непреодолимая потребность. Ей я отдавался, пока все было погружено в сон. Затем, наскоро приняв ванну, готовился к работе, копался в справочниках, писал черновики. Каждый день с 9 утра я должен был три-четыре часа работать в лаборатории Николаевского военного госпиталя, а остальную часть дня отдавал санитарно-техническому бюро. Деятельность его сильно разрослась. Нужно было готовить вопросы к съезду представителей городских комитетов Северной области, участвовать в разработке типовых проектов госпиталей, постоянно консультировать по поступавшим с мест вопросам об организации противоэпидемических мер в местностях и городах, где были открыты госпитали и другие учреждения Союза городов. Приходилось также участвовать в наблюдении за оборудованием еще двух плавучих госпиталей на баржах.

Возвращаясь после рабочего дня на "Полоску", я имел возможность в длинные летние дни еще часа два-три, до 10 - 12 часов вечера, так же, как и утром, предаваться работе в саду, ухаживать за огородом и цветниками.

Ко мне несколько раз заходил профессор Георгий Степанович Кулеша, в то время с увлечением устраивавший цветники и сад на участке подле своего дома в Лесном. У него уже росли прекрасные штамбовые и вьющиеся полиантовые розы, а я только пытался их развести на "Полоске". Зато у меня было несколько сортов замечательной малины. Она обильно плодоносила благодаря тому, что я каждый вечер поливал кусты водой из дренажного колодца, куда собиралась вода с полей орошения.

В то время Г. С. Кулеша занимал должность главного санитарного врача Петроградского округа путей сообщений. Он заинтересовался моим маленьким полем орошения, поражался простоте устройства и безукоризненной работе собственноручно мною устроенного и обслуживаемого поля орошения (площадью не более 80 кв. метров). У него зародилась мысль устроить такое же поле орошения для очистки сточной воды дома для рабочих и служащих на водоподъемной станции ключевого водоснабжения подле Тайцы (Орловские ключи). Водою этого водопровода снабжалось Царское Село. Чтобы избежать загрязнения района питания Орловских ключей, от каптажных⁶ колодцев, из которых забиралась вода, нужно было сточную воду отвести в сторону и подвергнуть надежной очистке. Надеясь получить согласие на осуществление этого проекта от начальника округа путей сообщений (это был крупный генерал), Кулеша привез его ко мне на "Полоску", чтобы показать поле орошения в действии. Генерал воочию смог убедиться в санитарных достоинствах моей системы для очистки домовых сточных вод. Затем в ближайшее воскресенье рано утром Кулеша заехал за мной на машине и попросил отправиться на водопроводную станцию в районе каптажа Орловских ключей, чтобы составить на месте предложения об устройстве поля орошения.

Это была интересная для меня поездка. По пути я впервые ознакомился с Пулковской высотой. Остановка в Пулково, хотя и недолгая, все же позволила полюбоваться сверху, из парка у Обсерватории (от которого после немецкого нашествия не осталось ни одного дерева) на Пулковский меридиан. На Орловских ключах в каменном двухэтажном доме половина верхнего этажа была занята лабораторией и музеем гидробиологических культур, собранных при изучении ключевых вод и сохранявшихся заведовавшей лабораторией сотрудницей профессора Кулеши. Сточные воды из дома для рабочих и служащих подавались эжекторной⁷ установкой инженера-сантехника К. Д. Грибоедова вверх на заболоченный луг, где выпускались без всякой очистки.

При подробном ознакомлении с местными условиями и материалами гидрогеологических обследований и съемок, у меня составилось предположение о возможности устроить поле орошения с инфильтрацией в борозды

стр. 93

между грядок, с устройством отвода очищенных вод в сторону от направления подземных потоков, питающих каптажные сооружения для сбора ключевых вод. Для подробного составления проекта поля орошения я привлек работавшего под моим руководством молодого инженера Марголиса. Мне пришлось еще несколько раз побывать на Орловских ключах, когда там уже осуществлялся наш проект - летом 1917 года. Грядки между бороздками использовались под огородные культуры. Увы! После немецкого нашествия от этого санитарно-технического культурного сооружения не осталось и следа! Приехав на станцию ключевого водоснабжения города Пушкина (Царского Села) в 1950 г., я не нашел прежнего поля орошения, а сточные воды скоплялись прямо в заболоченном лугу.

Живо вспоминается мне и более отдаленная поездка на машине в то лето с Георгием Степановичем для осмотра больниц для судорабочих на приладожских каналах в Кобоне и Новой Ладоге. В 1896 - 1898 гг. я тратил целые сутки, чтобы попасть из Петербурга в Новую Ладогу. Теперь на хорошей машине мы через два-три часа уже пересекали речонку Шальдиху, струившуюся по слоям обнаженных девонских плитняков, с густыми зарослями ольхи по берегам.

Мне вспомнились мои весенние прогулки по этим береговым зарослям двадцать лет назад. Вспомнилось, как однажды я долго наблюдал ворону, которая сидела на склонившейся к воде ветке ольхи. Она терпеливо высматривала поднимавшуюся против течения рыбу и, когда та проплывала в тонком слое воды над оголенной плитой, бросалась с ветки в воду и вытаскивала трепещущую добычу. Либо, не успев захватить добычу, подняв хвост, делала попытку пройти по плите в мелкой струе воды, но затем опять взлетала на повисшие над водой ветки и пристально всматривалась в воду...

На полпути до Новой Ладоги на старом Петровском канале в Кобане мы осмотрели больничку в старом (постройки петровской эпохи, на старой канаве Петра I⁸) здании и затем приехали в Новую Ладогу, посмотрели деревянное здание новой больницы для судорабочих, разместившейся на обширной песчаной площадке за "новой канавой". Здесь вполне можно было бы устроить поле орошения и организовать использование его под огород.

Мы успели на машине вернуться к вечеру обратно. Никогда не забыть мне жуткого недоумения, когда, подъезжая к "Полоске", я не увидел двухэтажного деревянного дома, стоявшего как раз против нашей калитки. В течение года дом этот пустовал. Теперь его спешно приспосабливали под небольшой госпиталь для эвакуированных воинов. Было непостижимо, куда же он мог исчезнуть в течение одного дня? Я вышел из машины и побежал не на "Полоску", а на место, где еще утром был двухэтажный дом. Там были лишь остывающая зола, угли, да небольшие кучи покрытых копотью кирпичей. На "Полоске" я узнал, что пожар произошел в обеденный перерыв. Поставленные на срочную работу в воскресный день плотники, подгонявшие рамы и двери, ушли на обед, не оставив никакого сторожа. Июльская жара держалась уже несколько недель. Пожар увидели лишь тогда, когда весь дом был в огне. Пожарных гидрантов в Лесном не было. Пока приехали пожарные бочки и привезли воду из Круглого пруда, пожар успел уничтожить сухой деревянный дом, построенный без фундамента, "на столбах". Ветер был северовосточный, дым и пламя несло в противоположную сторону от "Полоски". Но все же остававшаяся одна в доме домработница Евлаша набралась страху.

По моей работе в земстве я всегда был сторонником огнестойкого строительства. Наш деревянный дом на "Полоске" был покрыт сразу, при постройке, гончарной черепицей, а стены предполагалось оштукатурить. Но на это всех наших скудных ресурсов не хватило. Теперь, под свежим впечатлением от пожара в таком близком соседстве, я решил немедленно сделать менее опасной в пожарном отношении по крайней мере ту стену, к которой у нас внутри дома примыкали спальня и обе детские комнаты. К моему большому огорчению, прямо против этой стены на расстоянии всего лишь 15 метров новый застройщик Богданов построил своего рода "высотный дом" (хотя и деревянный) по проекту архитектора Грабе в стиле северонорвежс-

стр. 94

кой готики. На следующий же день я побывал в мастерской по изготовлению бетонных плит и пустотелых бетонных блоков. Там согласились быстро изготовить пустотелые бетонные плиты (10 см толщиной). Недели две спустя их привезли на "Полоску" и прикрепили к стене. Весь мой расход по устройству этого защитного покрытия стены в 10 м шириной и 4,5 м высотой составил около 200 рублей. В полной исправности стоит это прикрытие, по красоте не уступающее самой лучшей штукатурке, не потребовавшее ни разу никаких поправок, ремонта и окраски, и поныне, то есть уже более 50 лет.

За лето мне удалось скопить несколько сот рублей, и я до возвращения Любови Карповны, надеясь заслужить ее одобрение, купил на лесном складе дешевые доски и постлал их лагом на просторном чердаке, чтобы еще больше отеплить потолки в комнатах, защитить чердак от пыли и создать полную возможность держать его в чистоте. На чердаке под черепичной крышей, высоком и светлом благодаря большим окнам в торцах, я устроил из дюймовки большие закрывающиеся книжные шкапы для размещения книжных и журнальных накоплений. Они и теперь служат своему назначению. Однако, к моему удивлению и большому огорчению, по возвращении Любови Карповны мои строительные новшества не встретили одобрения; напротив, я заслужил лишь упреки за ненужную расточительность.

В 1916 г. у нас возобновились дружеские отношения с семьей А. Ф. Никитина. После переезда из Нижнего Новгорода в Петербург Александр Федорович окончательно сосредоточил свою работу на кафедре гигиены в Институте по усовершенствованию врачей. Он был ближайшим помощником Г. В. Хлопина и на этой кафедре, и во врачебно-санитарном отделе Министерства народного просвещения. Я очень ценил составленную им книгу в помощь санитарным врачам: "Практическое руководство по способам санитарно-технических обследований и основных санитарно-гигиенических исследований". Затем Александр Федорович переключился на исследования по школьной гигиене. Его книга по гигиенической оценке учебников положила у нас начало гигиеническому нормированию печатных изданий вообще и в особенности учебников и литературы для детей. Жена Александра Федоровича - Мария Максимовна Бокаушина дружила с Любовью Карповной. Еще в 1895 - 1896 гг. они вместе учились на курсах лекарских помощниц у Лесгафта. Я тоже хорошо знал ее по летней работе в больнице для судорабочих в Новой Ладоге. Среди большого числа студенток, сменявших друг друга на работе в Новоладожской больнице, Мария Максимовна выделялась деятельным характером, самостоятельностью и прямотой в суждениях. Теперь она много внимания отдавала своим детям. Все девочки были примерно одного возраста с нашими старшими дочерьми. Любимцем в семье был младший мальчик дошкольного возраста.

У Никитиных мы встречались с Николаем Абрамовичем Викдорчиком и его сестрой Елизаветой Абрамовной. У них же мы познакомились с В. Н. Катиным-Ярцевым. Он был доцентом при кафедре болезней уха, горла, носа в Военно-медицинской академии, при кафедре В. И. Воячека и консультантом в нескольких госпиталях. Производил впечатление знающего и уверенного в себе специалиста; со студенческих лет сохранились у него связи с социал-демократическими левыми кружками. Когда сейчас я вспоминаю о нашем знакомстве с Катиным-Ярцевым, у меня встают в памяти волнения и трагический ужас, пережитые мною и всей нашей семьей после операции по удалению аденоидных носоглоточных разращений осенью 1916 г. у нашей дочери Лидиньки.

Ей было тогда 14 лет, она часто страдала ангинами, а аденоидные разращения затрудняли у нее дыхание и вызывали головные боли. Катин-Ярцев после тщательного обследования посоветовал хирургическое удаление этих разращений. Операцию произвел он сам. Присутствовала и помогала ему при операции Екатерина Ильинична. Лидинька, решившись на операцию, перенесла ее стоически. У меня не было убеждения в неизбежной необходимости операции. Я не мог подавить в себе волнение и сострадание к Лидинь-

стр. 95

ке. После операции, прошедшей, по его мнению, совершенно благополучно, Катин-Ярцев уехал, а Екатерина Ильинична осталась - больше для спокойствия Любови Карповны и моего.

Спустя несколько часов, невзирая на все меры, кровотечение резко усилилось. Проглатывание кусочков льда не помогало, усиливалась потеря крови. С трудом по телефону удалось связаться с Катиным-Ярцевым. Он был очень удивлен. Все, что он мог предложить, было уже перепробовано. Потеря крови была так велика, что Лидинька явно слабела. Было невыносимо мучительно видеть и переживать безысходность положения. У меня были минуты полного отчаяния. Только к утру кровотечение прекратилось. Совсем ослабевшая Лидинька была в полузабытье. Всю эту бесконечно тянувшуюся тяжелую ночь оставалась у меня тревога. Только исподволь оправилась девочка от последствий операции. У меня во всю последующую жизнь не изгладилась боль и смертельная тревога этой ночи.

С последними месяцами 1916 года связаны у меня гнетущие воспоминания и о моем заболевании тяжелой глазной болезнью, в результате которой я в течение почти двух месяцев был лишен зрения. Поздней осенью я выкапывал в лесных зарослях молодые самосейные ели и переносил их для посадки вдоль забора "Полоски". Мне хотелось создать из елей, когда они разрастутся, живую зеленую защитную полосу для сада и дома с северной стороны. При этой работе я поранил еловой веткой с иглами правый глаз. Задета была и роговица. В амбулатории глаз промыли и впустили несколько капель атропина. По-видимому, у меня была какая-то повышенная чувствительность к атропину. Сильнейший конъюнктивит и боли долго не поддавались никакому лечению. Только недели через две или три я смог вернуться к работе в лаборатории Главного военного госпиталя. После нескольких дней работы, состоявшей преимущественно из приготовления и микроскопирования препаратов для выявления пневмококков и коховских палочек, с таким трудом излеченный конъюнктивит возобновился и сразу же принял необычно тяжелый характер. Встревоженная Любовь Карповна устроила мне прием у Л. Г. Беллярминова, а затем у Н. И. Андогского. Оказалось, у меня краевой кератит⁹. Болезнью были поражены оба глаза. Применение атропина резко ухудшило положение. Воспаление затянулось надолго. Мне приходилось оставаться в комнате без света и носить повязку на глазах. Неустанный уход, промывка глаз, поездки со мною на приемы к глазным врачам - все это легло на плечи Любови Карповны. Были дни, когда казалось, что у меня развивается панофтальмит¹⁰. В то же время мучили ревматические боли в суставах. Только с февраля болезнь стала отступать. Вопреки требованиям навещавшего меня систематически д-ра Еремича, настаивавшего на строгом постельном режиме, я стал вставать, превозмогая боли в ногах, общую слабость и резкое ослабление зрения, начал выходить во двор, разгребать снег, колоть и носить дрова.

Я чувствовал большую признательность исключительно внимательному, благожелательному д-ру Еремичу, принявшему горячее участие в постигшей меня беде, и не хотел вызывать его недовольство нарушением его безусловных требований о соблюдении постельного режима. Всякий раз, ожидая его прихода, я лежал в постели. Я пытался убедить его, что движения, занятия - это необходимое условие жизни организма, питания его тканей, венозного и лимфатического оттока; что только благодаря занятости достигается отвлечение от болей. В его глазах врача-специалиста все это были вздорные соображения строптивого пациента, и он с удовлетворением указывал, как благодаря назначенному им постельному режиму состояние мое улучшается. Оно действительно быстро улучшалось, но только в меру все более полного перехода моего к работе во дворе. В связи с этим шло восстановление аппетита, улучшение самочувствия и общего настроения.

Некоторое улучшение зрения позволило заняться подготовкой к печати материалов Технического бюро и докладов по врачебно-санитарному отделу областного комитета к предстоящему съезду уполномоченных городов Севе-

стр. 96

ро-Западной области. Основной задачей представлялось мне тогда закрепление и развитие тех методов и результатов, которые уже наметились в обслуживании санитарно-технических и строительных нужд городов области, в проведении профилактических мероприятий, борьбе с эпидемиями: постройка общественных бань, бань пропускного типа, прачечных и дезинфекционных установок; правильная постановка ассенизационного дела в лазаретах, госпиталях, больницах и во всем городе. В то же время уже вполне выявилась беспомощность городов, с их крайне отсталым и низким уровнем благоустройства и всего коммунального хозяйства, в разработке проектов технически правильного разрешения основных вопросов санитарного благоустройства, таких, как организация водоснабжения, постройка центрального водопровода или переход от вывозной системы удаления нечистот к устройству сплавных канализаций и пр.

Нужно было закрепить и расширить эту сторону деятельности Союза городов, втягивая такие его учреждения, как врачебно-санитарный отдел и санитарно-техническое бюро, возникшее для оборудования военных госпиталей, - в обслуживание не только нужд военного времени, но и других, постоянных нужд самих городов и всего их населения. Эта точка зрения обосновывалась в составленном мною к съезду отчете о деятельности врачебно-санитарного отдела и в докладе о строительстве учреждений Всероссийского союза городов.

В то время (это было начало 1917 г.) на съезде областного комитета Союза городов в его работе принял участие А. В. Луначарский. Он оказал поддержку моим предложениям. Доклад мой был помещен в виде руководящей статьи в "Общественном враче" (N 1 - 3 за 1917 г.). В ней проведены те мысли, которые лежали в основе моей работы и связывали в единую дружную группу работников санитарно-технического бюро и врачебно-санитарного отдела (И. А. Дмитриев, З. Г. Френкель, Д. В. Нагорский, Я. Ю. Кац, Е. И. Мунвез).

В это время в связи с расширявшейся деятельностью учреждений Петроградского областного комитета Союза городов начали складываться несколько новых отраслей обслуживания жертв войны и намечавшихся уже в то время нужд послевоенного времени. Все возрастающее число излечившихся раненых, инвалидов ставило вопрос об их трудоустройстве.

С энтузиазмом преодолевала все трудности в работе по созданию протезов сотрудница хирурга Н. А. Вельяминова Изабелла Ипполитовна Черномская. Врачебно-санитарный отдел областного комитета дал ей возможность развернуть изумительное творчество в организации мастерской по изготовлению, при участии самих увечных, оригинальных, индивидуально приспособленных самых разнообразных протезов. После обучения пользованию протезом бывший часовщик, например, потерявший кисти обеих рук, возвращался к своей профессии; рабочий той или иной мастерской мог вернуться к своему мастерству.

Среди эвакуированных в тыловые госпитальные учреждения были также душевнобольные, которым требовалось дальнейшее лечение и наблюдение в специализированных больницах (колонии, патронаж, диспансеры). Но все наши земские и немногие городские, да и казенные учреждения для душевнобольных были еще до войны переполнены. Поэтому врачебно-санитарный отдел областного комитета организовал особую комиссию под руководством П. П. Кащенко¹¹ для разработки всех вопросов о влиянии войны на психическую заболеваемость и для создания необходимых учреждений. Воспоминания о трудностях при оказании психиатрической помощи еще во время моей работы в новгородской Колмовской больнице для душевнобольных в 1902 г. побудили меня принять самое деятельное участие в работах комиссии Кащенко. В ее состав Петр Петрович сумел привлечь видных психиатров того времени - Смелова и других.

Большую активность развернул отдел помощи эвакуированным туберкулезным больным. Руководить этим отделом был приглашен А. Я. Штерн-

стр. 97

берг. Чтобы не держать туберкулезных больных долго в эвакуационных госпиталях, был открыт ряд учреждений санаторного типа. Под такие санаторные больницы были оборудованы пустовавшие в то время по реке Волхову "военные городки" - прежние Аракчеевские казармы. Помню, для осмотра уже открытого первого такого санатория и для решения вопроса о возможности устроить крупную туберкулезную больницу в Селищенских казармах на берегу Волхова я должен был принять участие в поездке вместе с А. Я. Штернбергом. Выехав поздно вечером из Петербурга по железной дороге, мы на станции Волхов пересели на пароход. Утро было свежее. Через широкое окно общей верхней каюты мы наблюдали восход солнца. Прибрежные поросли уже оделись густой зеленью. Широкий простор зеленевших лугов и далекие, уже темные от молодой зелени леса напомнили стихи Гете:

  
  
 Des Lebens Pulse schlagen frisch lebendig, 
 Atherische Dammerung milde zu begrussen; 
 Du Erde, warst auch diese Nacht bestandig 
 Und atmest neu erquickt zu meinen Fussen. 
  
 

Признаюсь, я был немало удивлен, когда Штернберг продолжил дальше это место из 2-й части "Фауста" Гете:

  
  
 Beginnest schon, mit Lust mich zu umgeben, 
 Du regst und ruhrst ein kraftiges Beschliessen, 
 Zum hochsten Dasein immerfort zu streben...12 
  
 

Я считал Штернберга хорошим клиницистом и большим специалистом по лечению туберкулеза, но никак не ожидал встретить в нем ценителя поэзии, глубоких философских обобщений Гете. Как я убедился из дальнейшего разговора, он знал не только первую часть "Фауста", но и вторую, которую не третировал шаблонно, как более слабую по силе и глубине творческого замысла и выполнения. С этого началось наше близкое знакомство, продолжавшееся вплоть до его смерти.

Главным врачом открытого на Волхове туберкулезного санатория оказался Я. О. Крыжевский, которого я знал с 1910 г., когда он был ночлежно-санитарным врачом, сотрудником Н. Ф. Гамалеи и К. В. Караффа-Корбута по организации санитарного надзора за ночлежными домами. Пока Штернберг занимался исследованием больных и консультациями по поводу назначений им, я ознакомился с помещением и усадьбой санатория. Значительную часть усадьбы занимали заросли молодняка ольхи. Для прогулок больных имелась лишь небольшая дорожка на прилежащей к зданию части двора. Я попробовал наметить дорожку достаточной протяженности и интересную по планировке. По намеченной мною трассе без особых усилий и затрат можно было с помощью самих больных создать хорошую дорожку с местами для отдыха в беседках. Мне хотелось на живом примере показать возможность организации прогулок больных и пребывания их на открытом воздухе даже в трудных условиях. К сожалению, и А. Я. Штернберг и его ученики недооценивали значение санитарно-гигиенических условий и прежде всего прогулок и занятий на открытом воздухе.

При осмотре Селищенских казарм (одного из самых крупных Аракчеевских городков) пришлось убедиться в необходимости слишком крупных затрат для переустройства их под благоустроенное современное больничное учреждение, тем более для туберкулезных.

(Продолжение следует)

Примечания

1. Так звали в семье младшую дочь - Валентину Захаровну.

2. Шингарев Андрей Иванович (1869 - 1918), земский деятель, врач, публицист, один из лидеров кадетов. Депутат 11-IV Государственных дум. В 1917 г. министр земледелия Вре-

стр. 98

менного правительства. Убит вместе с Ф. Ф. Кокошкиным матросами-анархистами в больнице. С. М. ФРЕНКЕЛЬ З. Г. Основной мотив общественной и политической деятельности у А. И. Шингарева и Ф. Ф. Кокошкина. - Русский врач, 1918, N 2.

3. Сокращенно "Земгор" - объединенный комитет Земского и Городского союзов, создан 10 июля 1915 г., в январе 1918 г. упразднен декретом Совнаркома.

4. Золотник = 4,266 грамма.

5. Мунвез Е. И. (1881 - 1962), родилась в Минске в семье купца-землевладельца. С 19 лет в семье не жила по идейным соображениям. В России, как политически "неблагонадежная", в вуз поступить не смогла, окончила Цюрихский медицинский институт в Швейцарии. Вскоре после знакомства с З. Г. Френкелем стала фактически его второй женой. В сентябре 1919 г. у них родился сын Илья, которому Захар Григорьевич дал свою фамилию. После смерти Любови Карловны в 1948 г. жили одной семьей.

6. Каптаж - инженерно-технические сооружения, обеспечивающие доступ к подземным водам с поверхности земли.

7. Эжектор - отсасывающий аппарат, применяемый в струйных насосах.

8. Мариинская водная система начала сооружаться еще при Петре I, часть каналов (канав) того времени сохранились до сих пор.

9. Воспаление роговой оболочки, вызванное попаданием вирусов и микробов.

10. Острое гнойное воспаление всех тканей и оболочек глаза.

11. Кащенко П. П. (1858/1859 - 1920) - психиатр и деятель земской медицины.

12.

  
  
 Опять встречаю свежих сил приливом 
 Ты пробудила вновь во мне желанье 
 Наставший день, плывущий из тумана. 
 Тянуться вдаль мечтою неустанной 
  
 И в эту ночь, земля, ты вечным дивом 
 В стремленье к высшему существованью. 
 У ног моих дышала первозданно. 
  
 

(Пер. Б. Л. Пастернака)