13 февраля. Утром перенесли с дворником все дрова из подвала в комнаты на Михайловской (их украли почти 2,5 кубометра из сарая) - 15 вязанок. Заплатила 600 грамм хлеба, банку помидоров, пачку папирос и 50 руб. Управхоз требует 2000 руб. за сохранение квартиры. Потом два раза к папе - ужасно, папа погибает. С 11-го у папы неукротимая рвота в течение суток, невероятный понос двое суток. Т[емпература] 34,1; к третьему дню 35,2. Ослабел так, что не говорит и не двигается, страшен внешне до жуткости. Врачи делают все возможное, чтобы спасти (но папа отказывается от переливания крови, от введения плазмы, физиологического] раствора, любых лекарств); перевели в отдельную палату, дежурит, не отходя, медсестра. Писать об этом не могу - страшно: мой, наш папа умирает от голода! (Все эти явления - дистрофия.) Умирает...

Перкаль умер - ушел из дома для госпитализации и пропал.

По постановлению Горкома у Елисеева выдали папе (и - по спискам - ведущим ученым, артистам, литераторам - паек, спецпаек) - 8,5 кило продуктов: 2 кг мяса, 2 кг песку, 0,5 кг масла, 1 - гречи, 1 - пшена, 2 кг гороху. Получила все.

14 февраля. С утра с Мих[айловской] ходила на Куйбышева, 21 - дополучила за папу 400 грамм масла, недоданного в январе в Смольн[енском] пайке. Потом опять в "Асторию". Папе очень плохо, надежды мало.

Никитская к вечеру довезла до "Светланы" (дала шоферу 300 грамм хлеба, он так благодарил; и сразу, не сдерживаясь и очень этого стесняясь, стал есть). Принесла на спине - 12 кг! Мама очень слаба, но стала вставать. Слабость потрясающая. В городе всюду: лежат (оставленные родственниками), сидят (замерзшие при "отдыхе"), валяются (упавшие на пути) погибшие люди. Не убирают. Против "Астории" "сидит" молодой краснофлотец, уже два дня. На набережной] кан[ала] Грибоедова лежат двое, на Михайловской площади старая женщина; да еще много в разных местах.

15 февраля. Зашла к Наде в общежитие. Очень тепло натоплено и отчаянный запах: на одной кровати мертвая девочка, мертвый 16-летний мальчик и живой мальчик. На другой кровати - мертвый Павел. Посредине - гроб.

Окончание. Начало см.: Вопросы истории, 2009, N 5.

17 февраля. Вторая выдача за февраль:

Крупа Р - 500, С - 375, И - 250. Соль - 0,4. Мыло - 0,5 (запись от 7.03). По такой норме в феврале получали 4 раза всё, кроме соли, которой не было. Еще выдали всем по 100 грамм масла, 150 гр. сушеных овощей и 150 гр. клюквы и 0,25 [литра] керосина.

Пошла к папе. На углу М. Вульфовской навстречу проехал грузовик-трехтонка, наполненный горой лежащих трупов. Не сдержавшись, громко ужаснулась. Проходившие две женщины говорят: "А это - посмотрите!" - лежит труп, весь объеденный, изгрызенный...

Папе несколько легче, пробует вставать и полон одного желания: "На Полоску". Внешне он страшен. Нервность, не поддающаяся передаче. Вместо обычного деликатного отношения к людям - грубый, раздраженный тон по отношению к докторам, ко всему обслуживающему персоналу. Как только вопрос переходит на еду, папа почти невменяем. При мне ему на полчаса задержали подачу обеда, он волновался, молчал. Как только появлялся служащий с блюдом к соседу, папа почти кричал: "Это сознательное издевательство надо мной; это нарочно; это безобразие". Лицо черное, худое-худое.

В "Астории" настроение у всех безнадежно-мрачное. Эвакуироваться, считают, уже ни у кого нет сил; а здесь - конец неизбежный. Никаких перспектив.

Обстрел артиллерийский] города - ежедневный. Иногда очень интенсивный.

Вернулась из города 18-го к 6 часам вечера: в оба конца пешком, причем 18-го заходила снова к папе. По дороге назад, на протяжении всего пр. К. Маркса - саночки, груженные вещами, и светлановцы. Их эшелон отправляется сегодня. Встретила и Дуню с Галей - уезжают, сияют, счастливые.

Заходила за пенсией - денег все нет. Хлеб стал "дешевле": 25 руб. вместо 50. Объясняют не тем, что больше стало хлеба, а тем, что денег меньше. Нигде не платят.

19 февраля. Утром послала поздравительную телеграмму Арс[ению].

Начала эти тетрадочки только записывая факты; потом, невольно, стала дополнять еще впечатлениями, а теперь уже записываю и ощущения - получился обычный дневник. Но цель одна - если мы не переживем (да и не переживем), так многое изгладится или извратится в памяти, - дать Арс[ению], Лид[иньке] и Леле представление, что здесь было. Пишу для всех троих в равной мере.

В 2 часа дня принес почтальон отчаянное письмо и открытку от Всевочки (от 11.02). 11-го умерла Мар[ия] Ник[олаевна] ¹, а он умирает. В буквальном смысле бегом бежала до Института] скор[ой] помощи (там была в 3 часа дня). Вс[евочка] лежит в палате дистрофиков. Но он жив! Жив! Я так отчаянно плакала, так волновалась, а он так чудесно, нежно успокаивал меня, бедняжка. Снесла ему мяса (конина, выменянная на сапоги и кальсоны новые Арсения = 10 кг), много сухарей и хлеба, сахару. Умерли оба Гоби ². У меня уже не пишется ничего от ужаса жизни...

Вечером, дома, у мамы рвота, сильнейший понос, смертельная слабость. Это - та "дистрофия", от которой сейчас гибнет город. Что, что делать?

21 февраля. Мама очень плоха, говорит, не подымется. Папу не привозят, значит, тоже не решаются тронуть, боятся, что не довезут.

Любочка задыхается, сердцебиение. У меня сильнейшее обострение.

26 февраля. Носила стандартную справку для папы на Советскую. Назад за 8 папирос ехала от Невского на грузовике, доверху наполненном трупами (грузовик военный, везут из казарм на Пискаревку). Сидела на трупах и ноги поставила на мертвые человеческие головы. Ехали со мной в кузове еще трое

мужчин и мы всю дорогу (до 1-го Мур[инского]) разговаривали о "политике": разве эта поездка не финал всего, не завершение всех перекувыркнутых понятий о Человеческом?!

28 февраля. Утром на Камен[ноостровский проспект] за справкой для Вс[евочки]; оттуда на Пров[иантскую] за своей карточкой; затем в "Асторию" за справкой на белый хлеб для папы; потом 2-й ЛМИ - папины карточки; площадь Л. Толстого - у Вс[евы] (так что весь путь с тяжелым портфелем с едой для Вс[евы]) и в Лесное. Тут простояла еще очередь за хлебом. Правда, частички пути удалось подъезжать за папиросы.

Почти ежедневный обстрел города из дальнобойных - очень много новых разрушений.

Конец февраля - все выдачи задерживаются. 4.03 мне удалось за чулки "выкупить" горох, клюкву, сухой картофель в магазине около Райсовета (там не прикреплена), а 5-го объявили, что все, что не выкуплено за февраль, - пропало. Опять общее отчаяние - крупа, масло почти у всего населения не получены.

С 6.03 мартовская выдача: спичек Р - 2 коробки, С и И - 1 коробка.

Мяса Р - 300 С - 200 И - 100

Сахар 300 250 И - 200

Кураги всем по 100 грамм

Получила 7.03 за 3,5 часа.

7 марта. Не писала, так как совершенно некогда. "Забивает быт". День короткий, силы у меня небольшие, хотя я и совершенно здорова, много приходится ходить пешком в город - времени нет, да и начинают все впечатления притупляться: все приелось.

За это время хожу к Вс[евочке] раз в 4 - 5 дней, ношу ему еду. Ему осталась до 1 марта карточка М[арии] Щиколаевны] (так что она и после смерти продолжала его поддерживать), а с 1 марта я достала ему также дополнительную карточку, так что он все время имеет двойную порцию хлеба.

Людей на улицах значительно меньше, меньше и падающих и лежащих. Внешний вид у всех страшный, но шатающихся людей меньше - те уже повымерли. Эти истощенные, жуткие полумертвецы чистят по распоряжению Попкова ³ город. Как всегда, извращения: у нас светлановцы расчищают тротуары у асфальта! Очищают снова (в который уже раз) трамвайные пути. На кладбищах (сама не видала) братские могилы: рвы по 1,5 километра длиной и метров 5 - 7 шириной, наполнены с верхом и трупы все объеденные.

6-го Вс[ева] получил справку о матери: умерла от алиментарной дистрофии II ст[епени] и похоронена в общей могиле на Сераф[имовском] кладбище].

Это - все - о матери!

Ходила за белым хлебом для папы и мамы (выхлопотали обоим) - у забора "Светланы" лежит труп мужчины; вечером он все еще лежал.

У Миши Кочерк. из дома N 28 умерли дедушка, бабушка, отец, мать. Он еле живой взят в стационар, стал вставать.

Умер Геннадий Ник. Его жена и сын почти безнадежны.

Каждая фабрика, завод, учреждение теперь имеют свой стационар, где пробуют поддержать своих дистрофиков.

Получила письмо от Арс[ения] от 31 декабря.

10 марта. Умерла Нат. Павл. и Маруся; Эмика взяли в детдом.

Была у Всевочки; на Михайловской; в ГИМЗе; в Жилотделе на Чайковской. Сильный обстрел, снаряды летят с таким сильным визгом и свистом, никто даже не реагирует.

На улицах народу заметно меньше, но падающих уже гораздо меньше. Трупы видела только: на Инженерной - женщина, на Парадной - мужчина и на Греческом у 2-й Советской - мужчина.

11 марта. У Елисеева горит электрический свет. Весь город усиленно расчищается. Говорят, вчера по Невскому прошли два грузовых трамвая. Открылась Музкомедия. Открылись почтовые отделения. Открылись кое-где галантерейные], трикотаж[ные] и посудохозяйст[венные] магазины. На Кировском видела открывшуюся обувную мастерскую. Изредка на улицах стали встречаться дети. Не оживает ли город?

Подымалась на Кировский мост. Высокая, красивая девушка подошла к милиционеру. Он, подтянутый, руку к козырьку: "Чем могу служить?" - "Там, товарищ милиционер, трое лежат, надо убрать". - "Что я могу сделать?"!! Пожали плечами и разошлись. А дальше, на мосту, лежал один труп. Увидела: все заснеженные (только что поднялись с земли) медленно двигаются под руку пожилые, муж и жена, с такими утонченно-интеллигентными лицами, с такой печатью многих поколений мыслящего существования и в то же время с такой мукой на лицах... Было ясно: им дальше этого моста не уйти уже никогда. И они это сознавали - конец! Меня это потрясло, как давно уже ничто так не трогало.

Вот смена моего отношения к смерти и мертвецам: сначала ужас и страх; потом это стало вызывать отчаяние; затем, в сознании своего полного бессилия, равнодушие; а теперь - возмущение! Да, да, смерть надоела мне, она именно возмущает меня, и все ее проявления, включая этих несчастных умирающих, возмущает, вызывает внутренний протест: "хочу жизни!"

Дистрофия - тяжелая неэстетическая болезнь: раздраженность, субъективизм, нервность (рвота, понос, полиурия) - все это на "Полоске" в полной мере.

14 марта. Весь город спешно эвакуируется. Это какая-то горячка. Уезжают все ВУЗы, заводы. На улице все саночки - с тюками.

19 марта. Почему перестала записывать? Не уменьшилась яркость впечатлений, а уменьшилось желание их передать: "заедает быт".

Опять лежала с фурункулами (три дня температура 39,2). Сегодня первый день вышла. На улицах определенно люди несколько живее, но их очень, очень мало. Проспект Энгельса расчищен.

15-го купила к именинам Арс[ения] 2 кг черной муки за 500 руб.

Молоко вымениваю маме за 600 грамм хлеба 1 литр (м[ама] уже не переваривает черного хлеба). Иногда удается прикупить за деньги - за 130- 150 руб. литр. Говорят, что масло стоит 2000, крупа 700 руб. На толкучке 100 грамм хлеба = 35 - 45 руб. Горчица пачка - 40 - 45 руб.

Наш забор подразобран уже со всех четырех сторон. Новый забор разбирают Шипяцкие (Арон) ⁴. Я бегала утром - мать меня не впустила, грубила. А потом на улице сказала маме в упор: "Зачем вам забор? Какая вы были и какая стали! Все равно умрете". Мерзавка!

21 марта. До сих пор держатся морозы (-12, -19, -22 градуса), не было еще ни одной оттепели (но днем, на солнце, тает). Артиллерийский обстрел города ежедневно, то сильнее, то слабее. 19 марта сильнейшие разрушения на Петр[оградской] стороне.

Открылись кое-где бани, парикмахерские.

Сегодня молоко на рынке уже 180 руб.

При заводах и крупных учреждениях организован прием умерших для коллективного захоронения. Принимают в склад. Говорят: "свезти на склад".

Лежащие трупы теперь всегда обрезаны, искромсаны (напр[имер], на Карповке, у Ботанического] сада, на Лесном проспекте под железнодорожным] мостом у Литовской и т.д.).

Дома все та же напряженная обстановка: папа не хочет в госпиталь, а здесь у него отек ног все увеличивается, уже выше колен; опять голос пропал. Продукты имеем только по выдаче. Папе отдается больше трети, а ему все хуже. А в госпитале и его бы подправили и дома легче было бы, но он не хочет ни за что, а мама волнуется. Оба раздражены, а я во всем виновата - мама недовольна, что не уговорю папу, а папа недоволен, что "выгоняю" его из дома.

Мама несколько окрепла, ходит за хлебом, даже до рынка.

23 марта. Забыла написать, что из-за отсутствия трамваев всю зиму ездят на велосипедах, очень распространенный способ. Затем еще из "приспособлений": саночки везут 1 - 2 - 3 человека за веревочку, а сзади 1 - 2 человека подталкивают шестом.

Первая оттепель. Утром -3 градуса, но днем все потекло. Ходила в ГИДУВ, во 2-й ЛМИ, к Елисееву - опять папе выдали академический] паек - 8,5 кг продуктов, в т[ом] ч[исле]: мяса 2 кг, муки 2 кг, пшена, гречи, манной по 1 кг, 0,5 масла и 4 пачечки, по 10 штук, папирос и сах[арного] песку 1 кг - на Мих[айловскую], где подсушила совершенно промокшие валенки; в Военкомат, где снова не получила денег, на Камен[ноостровский] к управхозу и домой. Весь путь пешком с 6 кг пайка и портфель.

Город, откуда не счищался и не свозился снег всю зиму, имеет совершенно дикий вид: потоп настоящий. Огромные количества снега сразу растаяли, а спуски на асфальте плохие и лужи напоминают моря.

На Лесном пр. стоят пришедшие грузовые трамваи, их нагружают снегом.

Обстрел все время. Новых разрушений очень много.

27 марта. Свезла папу на грузовике (от рынка до самого приемного покоя) за пачку папирос, в госпиталь в ГИДУВ.

Там светло днем, ночью есть электричество, тепло. Паек военного госпиталя: 600 грамм хлеба, 40 грамм масла, 50 грамм сахара; утром каша, обед - суп густой и каша, на ужин каша.

Общие впечатления:

1) Лед вокруг прорубей в Неве, где [устроен] забор воды, окровавлен: люди падают и разбиваются в кровь, доставая воду.

2) Портфели носят на ремне через плечо.

3) Около каждой булочной (а зачастую и в самой булочной) толкучка: продают и меняют хлеб.

4) Очень много саночек с домашними вещами - еще не выяснила, откуда и зачем перевозят.

5) На Аничковом мосту сняты, чтобы сберечь, статуи коней (Запись 22 мая - не зарыты и стоят, оказывается, тут же, в саду у Дв[орцовой] п[лощади]. Были туда увезены на салазках, так салазки из под них выколоты на дрова).

28 марта. Открылся Пассаж - боковые ларьки (мелкая галантерея, шляпы, шапки, статуэтки); Гостиный двор (то же); магазины канцтоваров, игрушек.

В аптеке - только фенацетин и пирамидон.

Кировский мост весь, до высоты двух этажей, завален нечистотами: свозят из города, а на мосту человек 10 - 20 сбрасывают прямо в Неву.

Весь город очищается - трудовая повинность. На Кировском мосту люди чистят и тут же лежит одна из них, уже умершая; рядом с нею лопата. В Лесном у "Кормящей матери" тоже труп женщины в спецовке и рядом лопата!

На Невском, в нескольких местах, прямо на мостовой, выведены краны для забора воды.

Рядом с Пассажем (магазин "Цветы") в порядке длиннейшей очереди продают семена: по одному пакетику (5 грамм) каждого сорта на человека, с записью в книгу фамилии имени отчества, адреса и принудительный] ассортимент - одно ведро земли на пакетик, за 3 рубля. Можно землю не брать, но платить три рубля нужно.

1 апреля. Всего за март месяц выдано:

Пять выдач за месяц И[ждивенцам] ничего не давали, причем три последние (крупа, масло, мясо). А "иждивенцы" - это те женщины-домохозяйки, на которых сейчас держится Ленинград: они тащат воду, добывают дрова, стоят в очередях, меняют на толкучке, дежурят по домохозяйствам, чистят город, спасают, возят мужей, сыновей; и дети от 12 до 17 - то есть та смена, которая вот-вот придет на заводы и на фронт, ослабленная (?).

5 апреля. Ходила в город:

23.03 - ГИДУВ, 2-й ЛМИ, Елисеев - домой.

25.03 - Камен[ноостровский], Военкомат, Мих[айловская] - домой.

27.03 - поехала к п[апе] в госп[италь], 2-й ЛМИ, Мих[айловская]. Вернулась 28.03, зайдя в Собес и В[оен]к[омат].

30.03 - Камен[ноостровский] и назад.

31.03 - Пров[иантская], Мих[айловская], 2-й ЛМИ, ГИДУВ, домой.

2.04 - Кам[енноостровский], Мих[айловская].

3.04 - Гл[авный] шт[аб], "Аст[ория]".

4.04 - Гл[авный] шт[аб], домой.

5 апреля. Пасха - в буханку белого хлеба (по справке) Люб[очка] сделала цветок, получился прелестный кулич; из спасенного с Провиантской] яичн[ого] порошка (25 грамм, разделила на два раза) сделали омлет - пасхальные яйца и мама сварила выданную курагу и дала мяса.

От Арс[ения] все ничего нет - очень тревожусь.

Леля сообщила о смерти Вали и Серг[ея] Оранских, мы этим известием с мамой совершенно пришиблены.

Щапа] по телефону на Мих[айловскую] сказал, что совершенно погибает от чувства голода. Люба поступила на работу подсобницей в библиотеку своего Института, получила рабочую карточку (1-й категории).

Мама слабеет, очень волнуется, хватается за всякую работу, лишь бы доказать (кому, зачем?), что еще может (стирает большие вещи, идет на рынок, в магазин) и этим совершенно себя ослабляет; обидчивость выше меры и все приписывает нам, мне - я устаю, я обижаюсь, я сержусь и т.д. Что же делать, как помочь?

Мы с Любой сыты и обе находим, что начали полнеть.

На Камен[ноостровском], у Вс[евы], в квартире семьи Ивановых, когда пришла 21.02, - она рассказала: у нее умерла от истощения мать, сестра

младшая, муж старшей сестры и ее двое детей. Ее муж лежит уже месяц. Он умер 13.03, мальчик умер 27.03. Пришла к ним 2.04 - лежит и уже не ворочается старшая сестра (она ее перевезла после смерти своего мужа к себе, чтобы не очень тосковать); на столе гроб с мальчиком; на кровати погибающая девчурка трех лет; между печкой и стенкой на корточках забился уже не реагирующий на мой приход ее брат 14 лет. Это - типичнейшая семья для нашего быта.

Всю зиму исключительная непривычная тишина в городе (в воздухе), никаких звуков, шумов, ни лая собак, ни паровозных, ни автомобильных гудков. Снег идеально чистый, белый - нет копоти. Звуки только военные: артобстрел, бомбы, пулемет, зенитки и т.п.

С 3 апреля опять налеты, тревоги, зенитки.

7 апреля. Пошла к папе в ГИДУВ в госпиталь. Оттепель. Все снова "приспособились": в огромном количестве появились детские колясочки, мальпосты и даже на двух самокатах прикрепленные фанерные листы, как платформочки на колесиках.

С Литейного моста вдали - неожиданно! - видны несколько фабричных труб, из которых идет дым! Весь мост загружен нечистотами, которые подвозят и подвозят грузовые трамваи с платформами. Нечистоты затем сбрасываются через перила. По всему городу продолжается трудовая повинность по очистке от нечистот и снега (с 27.03 по 8.04, а затем продолжили до 15.04). Открыты три кино. На Толмачевской - сеансы в 1, 3 и 5 дня. Народу полно.

8 апреля. Ходила в "Дамские грезы", пришла к 7.30 и была 39-й, а хватает на 10 - 15 человек. Первые номера заняли очередь в три часа ночи (ходить же можно лишь с 5 часов утра, так что это живущие в этом же или в соседнем доме).

Открылись пошивочные ателье и уже больше не берут заказов. Все по знакомству и блату.

9 апреля. Вернулась из города к вечеру. Общежитие разбирают на дрова, а оставшихся людей переселяют на Исаков пер. Мишу (см. выше) и стационар не поправил, умирает. В доме N 3 умерли оба мальчика Петровы (в маленьком домике).

10 апреля. Была на рынке, получила селедки. Автомобиль сшиб насмерть молоденькую, хорошо одетую девушку. Первый раз видела: смерть, кровь - вызвали не любопытство с соболезнованием, как раньше, не равнодушие от бессилия, как теперь, а активное злобствование и ругань - я не поняла, отчего? Мол, "сама виновата, не смотрела", "ишь, хрипит! Так и надо". Вот - озверение.

Мальчишки, крадущие и хватающие хлеб, карточки, кошельки в булочных и на толкучке, приобрели прямо виртуозность. И все одни и те же. Всех знаю в лицо. Все дистрофики явные.

11 апреля. Прилетели и поют скворцы - у нас и у Богдановых.

12 апреля. Первый раз слышала - поют жаворонки.

14 апреля. Ушла в город по глубокому еще в Лесном снегу.

18 апреля. Вернулась домой - снег весь стаял.

19 апреля. Со вчерашнего дня запрещена мена, толкучка; милиция усиленно разгоняет; если застают при заключении сделки (мены) - ведут в пикет или даже отнимают обмениваемое.

В городе у населения поголовная цинга. Ноги как столбы, язвы, кровоточат. На таких ногах еле-еле передвигаются; или (если одна нога) сильно хромают. Дамы и барышни понадели прелестные прозрачные чулочки, а под ними у большинства просвечивают забинтованные ноги! По-прежнему очень многие с палками.

С 15-го пошли трамваи, основные пять маршрутов. Ходят чрезвычайно медленно, стоят долгими часами из-за отсутствия тока. Очень много ломается бугелей. Говорят, слишком заржавели провода, затем - грубая пайка медью в местах разрывов, поэтому слишком большое сопротивление и бугеля ломаются. Словом, за это время я два раза ходила в город по-прежнему пешком туда и назад, т.к. в трамвай не попадешь и не идут они.

Вдоль всех стен на солнечной стороне улиц лежат и сидят дистрофики, преимущественно дети. Большинство спит. Трагическое зрелище - это выползли к теплу и свету. Водянисто-бледные, опухшие лица; или темные, в пятнах; руки и ручки в цинготных язвах, ноги опухшие.

Все же благодаря трамваю сразу появился народ на Невском. По-прежнему: в магазин или по магазинам, где ничего нет. Появились даже пары, костюмы, крашеные лица, но все на людях с явными внешними признаками дистрофии.

Город невероятно разрушен, весь исковеркан. Разбиты фондовая Биржа - в сторону Тучк[ова] моста; Инженерный] замок со стороны Фонтанки. На ул. Пестеля, Чайковского нет ни одного целого дома!

Все рукава Невы (Фонт[анка], Мойка, канал Грибоедова) сплошь засыпаны нечистотами. Не понимаю, как это очистится.

21 апреля. По всему городу к водоразборам (просто открытая труба, из которой непрестанно течет вода) повынесли женщины ванночки, корыта, тазы и идет усиленная стирка.

Шла с молоденькой женщиной, только что вернувшейся с трудовой повинности - с торфоразработок из Шлиссельбурга. Туда ехали сутки, затем, без еды, шли 25 км пешком, пришли в 5 утра, поесть дали в 12 дня. Все три дня, что она там была, спали на улице (ночью мороз) и хлеба не получили ни разу. Суп-вода и по ложке каши, два раза в день. Большую их часть (и ее в том числе) доктор не допустил до работы, т.к. у них цинга, и тем же путем отправлены были назад. Очень многие за эти дни умерли, их оставляли прямо на дороге.

23 апреля. Мама ездила на Мих[айловскую], с нами обеими; провела там три дня. Были с м[амой] в кино на "Шампанск[ом] вальсе". В трамвае у м[амы] вытащили карточки.

Опять каждодневные тревоги и бомбежки (В[асильевский] о[стров], Петр[оградская] ст[орона]).

У Любы "К"! Мне немного лучше, а то недели три мучилась с сильнейшим обострением.

Папа в госпитале еще. Навещала Тоню - узнать совершенно нельзя: худа до скелета, рыженькая, замученная, в веснушках. Лежит в госпитале в помещении школы на Кировском, 42 (она была сбита автомобилем). Палата - хирургическая для дистрофиков (!). 19 человек женщин, все в собственном платье, запах убийственный (типично "дистрофический"), пальто подсунуты тут же под матрацы. Посуду надо иметь также свою. Паек: 400 грамм хлеба, 20 масла, 10 грамм сахару, 0,5 литра соевого молока. Обед - полная тарелка супа и каша с мясом. Тоня говорит: "После моей рабочей карточки, если с такой хорошей пищей продержат меня две недели - опять растолстею".

24 апреля. Мой вес - 50 кг (это я очень поправилась за апрель). Дистрофики-лошади! Редко, но незабываемо.

1 мая. Май - началась весна, на солнечных сторонах улиц лежат, спят, сидят больные, дети, старики - истощенные. Целыми днями неподвижно.

Вернулся папа из госпиталя. Шел пешком с Кирочной, т.к. Литейный мост ремонтируется после снаряда. Дома немедленно взялся за копанье, беспрерывно все светлое время дня. Изнуряет себя совершенно.

Май - ежедневно варим зеленый суп и пьем березовый сок. Повсюду в Лесном согнутые, часто передвигающиеся ползком, женщины и дети собирают траву; особенно выкапывают корневище одуванчика. Цинга повальная, распухшие ноги, руки. Язвы на лице, руках, ногах. Ежедневные бомбежки и обстрел. Город все больше разрушается.

15 мая. Яркий, томный, солнечный день и сплошной массой идет ладожский лед, совершенно белый от сохранившегося снежного покрова.

16 - 17 мая. Холодно, резкий северо-восточный ветер.

Все больше случаи, разговоры о людоедстве. В общежитие (разбирается) подбросили вчера полусъеденного, обрезанного мальчика лет семи.

К нам хотят переехать "на дачу" семья: мальчику 14 лет, мать не отпускает от себя, т.к. он хорошо выглядит, а таких-то и едят.

22 мая. За апрель месяц выдача была по той же норме, что и в марте.

4 апреля умер С. Н. Покшиш - был совершенно истощенный - у знакомых. Начался налет, укрылись в бомбоубежище, он сказал: "Плохо себя чувствую", прилег и не встал больше, умер. Где его семья, мне не удалось узнать.

В городе изумляет безлюдье. Только по основным улицам есть народ. Цинга. Мучительно смотреть на посадку в трамваи: с трудом, с трудом входят, то помогают друг другу, то ожесточенно ругаются. Дети, подростки - с палками, с трудом ходят. У всех при ходьбе дрожат щеки - отекшие, без мускулов.

Все так же на солнечных сторонах улиц сидят, лежат, спят больные, цинготные, слабые.

В мае вместо стационаров организовано усиленное питание в определенных столовых. Направляют врачебные комиссии пол[иклиник] - только Р и С. Иждивенцы] были направлены лишь в первые партии, больше не берут (кормят 2 - 3 недели). Перед столовыми всегда длинные очереди.

Была у Ильина - квартира разбомблена, переехал в другую. Цинга, один - и тем не менее духом бодр, пишет воспоминания, работает в Комис[сии] по охране художественных] памятников. Сам делает себе все: стирает, ходит за водой, выносит ведро, моет посуду. Купил мальпост - привозит академический] паек. Поразил меня приспособленностью, чистотой, аккуратностью.

Горздрав прислал к Ильину врача - осмотрел. Через несколько дней принесли посылочку - килограмма 1,5 сушеных овощей с запиской: "Дорогой профессор, мы, коллектив хирургического госпиталя N ..., узнав, что Вы нуждаетесь в витаминах, просим Вас принять от нас подарок. Живите и работайте на пользу нашего любимого Ленинграда". Очень меня это тронуло.

За Пискаревской с 2 мая население раскопало в земле зарытые (с 39-го г.?) капусту квашеную "белую!!" с помидорами, морковью; бочки масла, шпик, крупу (вредительство? склады? испорченное? - разные версии). Там были тысячи людей, побоище. Наконец, милиция стала забирать и отправлять прямо на торфоразработки. День и ночь охраняется. Сначала об этом рассказала женщина в трамвае - везла оттуда ведро капусты; затем в поликлинике общий разговор, двое сами были.

Последние 10 дней особенно тяжелые обстрелы из дальнобойных (у Окт[ябрьского] в[окзала] попало в переполненный [трамвай] N 12 - в без четверти 6; на Троиц[ком] [проспекте] - в детский очаг, 38 детей - наповал и т.п.).

Все копают огороды - кампания.

С 20 мая приказ "прекратить спекулятивный обмен продуктов", понят населением и милицией так, что вообще продуктов и с рук не стало.

28 июня. Почему не записываю? Не знаю. Все так же остро смотрю, вижу, замечаю.

На улицах из-за отсутствия спичек зажигают папиросы через зажигательное стекло, от солнца. У всех повальная цинга. Опухшие ноги, боли в суставах, язвы. Особенно тяжело наблюдать посадку в трамваи: входить всем очень больно, трудно, лезут еле-еле, или ругаются, или подсаживают друг друга.

Выдачи за май и за июнь по той же норме, что и в марте. Очередей нет.

В мае-июне пропустили значительную часть рабочих и служащих через "усиленное питание" - карточки сдаются в столовую и кормят там три раза. Всех "пропущенных" это спасло от смерти. С июня вводится "рацион" - котловое довольствие для Р и С при своих учреждениях.

В апреле вывезли из Ленинграда всех оставшихся в живых сотрудников милиции и на смену привезли новых. То же - с врачами. Только эвакуировать удалось лишь жалкие остатки. На смену приехали из Москвы девочки, только что кончившие.

В нашей поликлинике, как и везде, все врачи "только подписывают бюллетень". К нам приходят две девочки - обе 3-го курса Педиатрического института, это наши "участковые". Их наблюдение - что цинга особенно поражает работников госпиталей, булочных, хлебозаводов. Описывают свое бессилие: придут в комнату - лежат 3 - 6 - 7 человек (цинга, дистрофия), все завшивевшие, без помощи (по-прежнему воду надо приносить издалека, дров для готовки нет). Доктор, боясь сесть, подойти близко, стоя посреди комнаты, по очереди берет у всех бюллетени и "подписывает"; в качестве лечения говорит утешительные слова и скорее торопится уйти. Аня Расплетина (одна из врачей) рассказывает: "Приду домой, реву, реву без конца от отчаяния, бессилия" (сама она совсем худая, еле ходящая).

24 июня я проходила ВТЭК. Вместо осмотра последовательно пятью-шестью врачами, вызвали сразу к столу комиссии: две опухшие, отекшие врачихи поговорили и написали: "3-я группа, на 6 месяцев". Их не интересовали мои жалобы, но зато живо заинтересовал разговор о траве и березовом соке.

В феврале умерла Лиля Михау. Леля (ей лишь в марте исполнилось 14 лет) вывезла ее сама до Народ[ного] дома и там оставила. Они, для тепла, спали вместе, под одним одеялом, и Леля даже не услышала, как мать умерла. Потом померли обе их пожилые тетки. Леля и их вывезла. Осталась одна, так и живет. Умерли в Лесном оба ее двоюродных брата и тетки. Умер Омельченко и его мать. В феврале умерла Муся Огороди[икова] ⁵. Ирина зашила ее и вывезла до ближайшего забора. Там и оставила. Сама Ирина эвакуировалась через несколько дней в Самарканд с Академией. Женя О[городников] еле пережил зиму - спасли Наташа и госпиталь. Приходит Женя к нам за травой, с палочкой, вялый, на крыльцо не всходит, а вползает...

Умерли Сережа Дурново, домработница Настя. Умер последний сын Ген[надия] Николаевича] Вога (Женя), а Лид[ия] Вас[ильевна] и даже ее мать живы.

Вере Чукс[иной] сказали, что Ник[олая] Ивановича] "нет больше в живых" (он был арестован, также, как и Юра Р.).

Люди продолжают и продолжают умирать... Разговоры только 1) уехать или еще подождать; 2) вторую такую зиму не пережить.

28 июня. Кино открыты, три сеанса - в 3, 5 и 7 вечера.

Трамваи ходят - 6 маршрутов - хорошо.

Обстрел из дальнобойных города ежедневный: 10 - 15 минут, обычно по самым жилым районам, затем наша авиация находит "огневую точку" и подавляет.

Ненависть к немцам беспредельная и не рассуждающая у всех; уверенность в победе - у всех. Но и невольный вопрос - когда?

Часты налеты с бомбежкой. Но конец дня (числа с 15-го) только тревоги, разведчики, а до бомбежки не пускают.

По повесткам из военкомата призвали всех девушек и молодых женщин (до 35 лет) на военную службу. По всему городу их обучают: замученные, худые, на высоких каблуках, с крашенными перекисью волосами, с винтовками за плечами, в руках - идут, поют звонкими девичьими голосами - и пойдут на смерть. (Работница с почты, 2 кассирши из булочной.) Часть призвана в команды ПВО, казарменное положение (Рита Кравцова ⁶), днем работают на восстановительных работах.

Город приводится в порядок. Разбомбленные дома частью разбираются, частью маскируются декорацией (Невский, пр. Володарского), что сразу украшает улицы.

Покойников везут зашитых в детских тележках, на самодельных колясках и т.п. Они шевелятся от толчков, как живые, ужасно смотреть.

Привыкла ко всем решительно "военным звукам" и не реагирую на них: зенитки, стрельба, бомбы, разрывы, но свист летящего снаряда все же непереносим, так же как и свиствой бомбы.

Открыта Музкомедия, часто концерты - все переполнено. На Невском - светлые эффектные костюмы на сугубо дистрофических дамах. Молодежь иногда выглядит, нарядная, ничего, но рядом идут, ползут-ковыляют в том же юном возрасте умирающие.

Нет кошек (а может отсутствие большого движения, шума) - огромное количество певчих птичек не только на "Полоске", но и в самом центре города. Песня птичек звенит на Садовой, на Большом пр. на Вас[ильевском] о[стро]ве, в Михайловск[ом] скверике и т.д.

Все сады, скверы в городе отведены под огороды.

По ул. Чайковского, например, весь бульвар - огород. Свекла, салат производят трогательное впечатление бесконечною тщательностью обработки.

2 июля. За июнь не выдали соли и спичек. Коробочка спичек с рук стоит 30 руб. Редиска две недели тому назад стоила 50 руб. пучок в 10 маленьких редисок, сейчас - 30 руб. Покупают поштучно, за 3 руб. штучку.

Салат 250 грамм - 100 грамм хлеба или 35 - 40 руб. Хлеб 100 грамм - 45 - 50 руб.

Молоко 1 литр - 600 грамм хлеба или 240 руб.

Соевое молоко за литр 50 - 100 руб.

По всем улицам города многие в нижних этажах окна заделываются наглухо кирпичами и устраиваются в них прорези-бойницы (видела на Невском, Литейном, у Пяти углов и т.д.). 1 июля увидела потрясшую меня картину: человек 50 - 60 арестованных мужчин идут по 5 в ряд, а их окружают и ведут с винтовками со штыком наперевес молоденькие девушки в военной форме. Отличие от зимы: когда на улицах падают от слабости, значительно реже, чем зимой, - упавшего окружают и пытаются оказать помощь, поднять.

Цинга у всех, общие жалобы и разговоры. Дома Люба и я очень страдаем - опухли, воспалились подошвы, отчаянно болят ноги; у меня вообще все суставы, каждый мускульчик; воспален сильно язык, на руках (на кисти) постоянно выскакивают косточки.

Основное питание населения - трава. Собирают все и всякую траву: лебеда, крапива жгучая и глухая, подорожник, мокрица, конский щавель; меньше знают снытку, и это для нас прекрасно: ее на "Полоске" полно и едим во всю. Едят корень одуванчика, липовые и с акаций листья; заваривают липовый цвет и ромашку (даже не цветущую) и пьют; пьют чай из коры дуба, веток черемухи, малины, черной смородины. В Ботаническом саду вы-

ставка дикорастущих съедобных растений, и там дают объяснения, как и в каком виде их есть.

Тяжелые испытания, слишком тесное физическое сближение, отсутствие других интересов "оголило" людей, в частности - нас четверых на "Полоске". Все трудные качества выявились: у мамы абсолютно расшатанная нервная система, невыносимо тяжелая форма дистрофической истерии, крик, слезы, брань. Но зато все мысли и заботы только о семье, о нас, а не о себе. Папа - увы! - развенчан в моих глазах совершенно: для него семья не существует, чужое горе не трогает, если это его не касается. В ноябре, когда мы решили обсудить вопрос, эвакуироваться или нет, первое слово было предоставлено папе и он назвал 10 (10!) пунктов, по которым он против эвакуации, и все они были - "я", "мне" - совершенно так, что будто он живет один, без нас. Ни одной мысли о маме, о нас - только о себе. Люба слушала, слушала и заплакала! Я вся дрожала от горя и боли. Весною пришли Огородниковы - в ужасном, трагическом оба виде. Папа всегда говорит, что не было у него в жизни человека ближе Николая Александровича, а Женя - это его сын. Женя пошел к папе, здоровается, а папа - ни слова и уходит; Женя опять к нему - папа говорит: "Я сам подойду к вам после" - и пошел дальше. Он показывал в это время сад Ляле А. Так и ушел. Больше и не вышел к Огородниковым. Мама так бесконечно нуждается в помещении в стационар; после моих хлопот папа было переговорил во 2-м ЛМИ о Мечниковской больнице, а потом вдруг передают мне: "Да что вы хлопочете? Ведь Захарий Григорьевич сказал, что острая необходимость отпала и больше в этом нужды нет!" (понимаю, ему неловко просить, но ведь спасти-то маму нужно). А жалуется... без конца, все время, в каждой фразе, все на маму и на меня. Любочка, по его мнению, невероятно ленива (при этом абсолютное убеждение, что она все время работает, делает очень много для семьи). Я - совершенно лишена кротости, смирения, терпения. Несдержанна и ворчлива. Все "ратую за правду", "борюсь с ветряными мельницами" и обижаю людей впустую. В общем - все то же впечатление: дурная зимовка.

В то же время заботимся мы все друг о друге и, в особенности, мы трое - папа, мама и я. Буквально рвем работу от другого, лишь бы другого избавить от утомления.

Вошел и сел рядом со мною в трамвае молодой, красивый мужчина такой опухший, такой отекший, что нельзя без боли смотреть. Не выдержала и спросила: "Отчего не уезжаете?" - "Да я - военнообязанный, не пускают, а здесь мне не выжить, сами видите. Семь месяцев на бюллетене. Делают только перерывы, чтобы получать рабочую карточку, т.к. после 2 месяцев бюллетеня переводят в категорию иждивенцев". Вот и сегодня он был на работе и еле жив. "Вы видите, сил моих нет, но не могу же я получать иждивенческую". Несколько раз вызывали в военкомат, и каждый раз комиссия освобождает по дистрофии. А выехать нельзя. Семья же его в колхозе, зовут, пишут - сыты. Разве не дикий бюрократизм! Ведь здесь он, в таком виде, бесполезен, а там, подкормившись, мог бы не только работать, но может быть - пошел бы на фронт.

То же самое совершенно с Ириной, и сколько еще таких.

2 июля. Ежедневные обстрелы из дальнобойных. В городе поражает малолюдье, пустота. Кино, концерты, Музкомедия тем не менее полны. Их мало. В Филармонии в концертном исполнении идет "Кармен", в лектории ежедневные лекции.

4 июля. Цены в магазинах: духи, совсем маленький флакончик, - 100 - 120 руб. (очередь за одеколоном - 35 - 45 руб.). Носов[ой] платок, голубенький, не подшитый - 9 руб.; мужская сорочка из пестрого цветного зефира,

сильно измятая (всякая заваль из кладовых) - 111 руб.; кальсоны трикотажные] - 53 руб. Дамская рубашка вольтовая, совершенно гладкая, даже без строчки - 45 руб.

Лейка жестяная, из старого материала (как раньше делали елочные игрушки, по словам заведующего магазином) - 57 руб. и только организациям, по договорам. Сейчас появились еще в продаже лейки из старого железа, уже всем, по 45 руб.

Наши все представления о жизни теперь безнадежно иные, чем "у них", "за кольцом".

Лидинька пишет, что "у Васи ножки тонкие, как спички", а перед моими глазами сразу встают ножки и ручки детей, вынесенных весною на солнышко на улицах Ленинграда; ножки мальчика 3 лет и девочки 3 - 4 лет, плакавших от голода в булочной против Городской думы и шептавшие "есть, есть". А все - и я, и я в том числе - мимо проходили, неся в руках хлеб! (Да такие дети в каждой булочной, и мы уходим от них с хлебом в руках.) Вчерашний мальчик 3 - 4 лет в булочной у Политехнического института, хорошо одетый, с часиками-игрушкой на ручке, с чемоданчиком-сумочкой в руках, так бесконечно внешним видом напомнивший мне именно Васю, с истощенным личиком и провалившимися голубыми глазами (типично интеллигентный мальчик), еле двигающийся на ножках-паутинках и подбирающий пальчиком случайную крошку со стола и пола, если ее не заметит и не подберет сам покупатель.

Люба 2-го видела в поликлинике принесенную на руках девочку 7 лет, всю сожженную. Она выползла на солнце погреться, а уползти назад не смогла, не хватило сил, и солнце ее всю сожгло. Врач говорит, спасенья нет, слишком большой ожог. Вот "ножки-спички" (ведь Вася-то наверное не только ходит, но и бегает и даже смеется? Здесь у детей нет улыбок).

Леля пишет: "С наступлением лета наши с Лаврушей кости даже стали обрастать мясом" - а я вспоминаю маму зимою: это в подлинном смысле один скелет, обтянутый висящей коричневой кожей, без всякого намека на "бюст"; ноги расходятся от таза костями, каждый сустав виден насквозь. И себя вспоминаю: кривые ноги, идущие врозь от самого основания, непомерно большие колени, опять кривые кости и длинная, плоская, без всякого подъема, узкая, узкая ступня, вся костлявая; живот, впавший внутрь, пупок, безобразно торчащий далеко наружу длинным отростком, а сверху две желтые складки сморщенной кожи - это мой бюст!

Арсений пишет: "стремлюсь приехать и пойти, и ходить на могилы мамы и Тани", а я вспоминаю: Ириночка Соколова, завернувшая Мусю в простыню и выволокшая ее вместе с подругой на улицу, ночью и оставившая ее в ближайшей к дому канаве - дочь, дочь - мать!

И тринадцатилетняя Леля Висл., зашившая в одеяло Лилю и довезшая ее до Нар[одного] дома на санках и там положившая, крадучись, ее на гору уже лежавших трупов (не было сил сдавать в морг, оформлять смерть - у самой был понос) - к утру уберут, лишь бы не заметили.

И этот, с разбросанными седыми волосами, труп старушки на Михайловской] площади, лежавший много, много дней в снегу, пока снег окончательно не закрыл ее. Лицо тонкое, нежное, лицо утонченной интеллигентки, открытое из-под кем-то сорванной простыни, в которую она была завернута - замученное лицо моей матери, матери Арсения, матери всех нас: пожилой интеллигентной женщины.

И все остальные, такие многочисленные трупы женщин на улицах, на обочинах, под крыльцами - мимо которых я шла, не оборачиваясь и не смотря - зимою.

Разве после этого я, мы - поймем тоску об одной, о своей матери, разве поймем, как это искать "свою могилу"?

А рассказ Ани Распл. (наш врач), как она последовательно в течение 2 недель вывезла на себе, в санях, на Богословское кладбище шесть умерших родственников: отца, дядю, двух теток, брата и двоюродного брата, а на Богословском - "ну, знаете, как дикая декорация - необъятная сразу взором стена, гора трупов, один на одном, совершенно голые, в простынях, в одеялах, в грубо сколоченных из случайных досок гробах, опять раздетые... всюду, куда ни посмотришь".

Нет, повторяю, могилы наших близких навеки в наших сердцах и только там мы можем чтить память родных.

5 июля. Убивает совершенно, что папа и мама голодны. У папы отеки ног, худ, бледен; мама - вся отечно-морщинистая. А мы с Любой обе располнели (у обеих возобновились "К"), капризничаем над едою, как в мирное время. Но не могу убедить маму иначе раскладывать пищу - давать ей и папе больше.

Буквально паническая эвакуация. Все едут или стремятся уехать (опять прошлогодние разговоры о возможной сдаче города). У Фин[ляндского] в[окзала] вся площадь забита людьми и багажом.

14 июля. Очень много умерло людей и очень много уехало - осталось так же много никому не нужных кроватей: огороды, грядки, садики с овощами постоянно огорожены железными кроватями. Всюду, куда ни пойдешь - кровати, кровати, сетки к ним железные и т.д.

Весь город на глазах покрывается сетью баррикад. Всюду устроены и продолжают устраиваться бойницы, в первых, иногда вторых этажах всех фасадных домов. Роются узкие окопы, подготавливаются места для орудий.

Не только зажигают папиросы от увеличительного стекла и солнца (коробочка спичек стоит 30 - 40 руб., но их очень трудно найти), но уже видела усовершенствование: фитиль, продетый сквозь гильзу от пулемета (трут), кремень и железная стамеска, ударяя которой по кремню, получают искру. Меня это так поразило, что остановилась, и расспросила, и рассмотрела у этого человека все его "устройство". А через день уже видела на Невском продающиеся кремни, по 30 руб. камушек.

У нас в этом месяце хуже с хлебом, и это очень чувствуется. Еще несколько раз встречала верными шагами идущих к смерти людей, которым здесь нет спасения и которым все же, несмотря на хлопоты, не разрешают выехать: военнообязанные (наша Катя, девушка в трамвае).

Для характеристики интересов и положений запишу случайную поездку в трамвае (без выбора, последняя - вчера к вечеру). Возвращалась от парикмахера, где сделала шестимесячную за 8 коробков спичек (можно было 600 грамм хлеба, но у меня этого не было). Парикмахер и его жена могут говорить только об эвакуации, они твердо решили уехать и уже все подготовили. Едут с невесткой, оставшейся с двумя детьми, а муж (сын А. И.) убит на фронте. С месяц тому назад ее брат, 40 лет, был призван. Стоял в Шувалово. Он не писал две недели и жена поехала узнать, что с ним? Оказалось, что еще десять дней тому назад он умер от острого воспаления легких, осложнившегося менингитом. Им приказали купаться, было очень холодно; многие протестовали, и он особенно. Но приказ был выполнен. К вечеру у него поднялась температура и через два дня его не стало.

Вышла и долго ждала "девятку", сидела на приступочке крыльца. Соседка рассказала: повезло, прямо на улице купила спички за 30 руб., а ведь на рынке 40 руб. Везла она брюкву-ботву за 5 руб. 100 грамм и свеклу-ботву - 8 руб. 100 грамм. "Доктор запретил мне есть лебеду, стала очень слабеть".

В трамвае рядом сели три девушки-бойца в серых комбинезонах. Они на казарменном, но отпустили на вечер и едут в гости. Одна, Валя, рассказала: "Я одна совершенно. Нас было пятеро, отец служил гардеробщиком в ресторане. Зимою, пока не ослабел, все носил нам суп из дуранды по своей служащей карточке. Мать слегла. 5 и 7 февраля умерли братья (11 и 13 лет)". Валя пошла к отцу сообщить. Он очень тяжело воспринял, сразу стал заикаться. Говорит, сведи меня посмотреть их, хоть мертвых. Пошли пешком, пять остановок шли 3,5 часа. Через два дня отец ушел, а 17-го вечером опять вернулся: "Без бюллетеня, просто директор сказал - иди, сиди дома, пока будут силы". Попил чаю, лег, а утром уже увидели, что он мертвый. 24-го умерла мать. 1 марта сестренка 2-х лет. Валя осталась совершенно одна, пошла к дяде. Дядя ее с мая устроил на завод в охрану. Она дистрофичка, лицо отекшее. Дядя умер в начале мая, а тетка с тремя детьми уехала в деревню. Сколько ни хлопотали, Валю не отпустили. "Еще у меня братишка есть, так тот в армии. Сначала писал, а теперь уже пятый месяц ничего нет".

Рядом с нею другая девушка - боец Маруся. Зимою у нее умерли мать и сестра. Больше никого родных нет - вот и пошла добровольцем в армию: "Все равно, где умирать". Ну, эта не пропадет: хорошенькая и бойкая.

Стала выходить - обратила внимание на исключительно прелестное дитя лет 2 - 3 на руках у истощенной женщины. "Сиротка: отец убит на фронте, мать умерла в мае". Осталась у тетки матери, заболела дизентерией, пробыла в больнице полтора месяца и "сегодня выписали, повезу в деревню - там ее родная бабушка; да как довезу, не знаю, своих еще пятеро, все поедем".

Зашла в Горелый, выдают кильки, но они настолько "с душком", что никто не решается брать. Не решилась и я. При мне прибежала женщина и с криком требовала вернуть ей талоны, т.к. "кильки насквозь гнилые".

Соня-продавщица мучается: ехать? Не ехать? Жаль бросить огород, уж очень хорошо идут овощи. У нее трое детей, муж недавно убит. Говорим об эвакуации. Вмешивается совершенно истощенный молодой мужчина: "Да как ехать? Вот мне и разрешили, а сейчас временно приостановлена эвакуация - слишком забит вокзал, по трое-четверо суток стоят в 5 км от города эшелоны, а поехать не могут. Эвакуируются станки, заводы".

Перед Горелым длинная очередь с объемистыми сосудами за подслащенной сахарином газированной водой.

Пришла домой - папа в отчаянии: выдрали с корнями много лилий, днем. Оказалось, что у Маруси (Тусенькины цветы) тоже все вытащили. А у Цейтлиной ночью срезали всю грядку капусты (у нас еще раньше украли целую грядку редиски). А ведь назначено 5 лет за покражи с огородов.

В городе все делают женщины: чинят мостовые, восстанавливают водопровод, очищают канализацию, проводят телефон, охраняют посты, учатся с винтовками, помогают при посадке на вокзале - с тележками подъезжают; работают шоферами, милиционерами. Мужчин почти не видно. Дети - девочки, в форме ремесленников, в строю приходят на 12 часов на завод к станку. Мальчиков почти нет, а те, что остались (ремесленники), имеют удручающий вид.

В принудительном порядке идет эвакуация женщин с двумя и более детьми - присылают через домоуправление повестку от Райсовета: выехать в трехдневный срок. Ожидается такая же эвакуация инвалидов I и II группы (я уже видела в Собесе напечатанные повестки, их заполняют), женщин с одним ребенком, стариков.

Идет перерегистрация паспортов.

17 июля. Очень тяжело смотреть на посадку в трамвай: очень многие еле-еле всходят; многие могут взойти лишь с посторонней помощью. Все по-

прежнему с палочками. Вчера у кольца Михайловской подошел N 20 - народ бросился входить, и я увидела, как каждый входящий грубо отталкивает бессильного дистрофика-старика. Бросилась на помощь, отталкивая людей, расчистила ему дорогу, и тогда узнала, что этот бессильный старик - профессор С. А. Яковлев; я не заговорила: тяжело.

Теперь всюду люди и всегда едят: в трамвае, на ходу, в очереди, в любом магазине - и все едят: крупу, горох, лапшу, траву, крапиву, турнепс и т.п.

У нас еженощно срезают в саду цветы: пионы, лилии, гвоздики. Папа даже видел ползающего в сером комбинезоне парня, но не смог задержать (ползал, чтобы не было видно; режет под самый корень ножом).

Примечания

1. Первая жена Арсения Владимировича, мать Всевы.

2. Родственники Арсения Владимировича по линии его дяди - Вячеслава Николаевича Шнитникова.

3. Попков Петр Сергеевич (1903 - 1950), советский партийными государственный деятель. С 1939 г. председатель Ленсовета.

4. Жилец из дома N 3, напротив "Полоски".

5. Семья Огородниковых - близкие друзья семьи Френкелей. С Николаем Александровичем Огородниковым Захарий Григорьевич работал в I Государственной думе в 1906 году.

6. Соседка по квартире на Михайловской улице.