В работах В. И. Ленина, написанных между Февралем и Октябрем 1917 г., а также в годы гражданской войны, красной нитью проходит мысль, что развернувшаяся тогда в России классово-политическая борьба, в конечном счете, сводится к альтернативе: "Либо диктатура рабочего класса, диктатура всех трудящихся и победа над капитализмом, либо самое грязное и кровавое господство буржуазии вплоть до монархии"¹ . Все попытки меньшевиков и эсеров найти "третий путь"² посредством создания и поддержки коалиции, буржуазных и "демократических" партий были: обречены на провал, "ибо в обществе ожесточенной классовой борьбы между буржуазией и пролетариатом, особенно при неизбежном обострении этой борьбы революцией, не может быть "средней" линии"³ . Исторические события полностью подтвердили правильность ленинского прогноза и несостоятельность позиции правосоциалистских оппонентов Ленина.

Еще весной 1917 г. началась консолидация крайне правых сил, стремившихся не только разгромить революционное движение, все более поворачивавшее на социалистический путь, но и ликвидировать послефевральские демократические завоевания. Летом процесс этой консолидации привел к корниловщине - контрреволюционному движению, цель которого заключалась в установлении военной диктатуры для реставрации основ дореволюционного режима. "Относительно целей корниловщины, - писал Ленин, - мы все знаем, и никто из демократии не оспаривает, что эти цели состояли в диктатуре помещиков и буржуазии, в разгоне Советов, в подготовке восстановления монархии"⁴ .

В конце августа 1917 г., столкнувшись с объединенным фронтом революционно- демократических сил, в котором авангардную роль играл пролетариат, возглавленный большевиками, корниловское вооруженное выступление потерпело крах. Но буржуазно- помещичья реакция, на которую опиралась корниловщина, еще не была разбита. Осенью 1917 г. началось ее новое оживление, наметился рост второй корниловщины. Выступая на заседании ЦК партии 16 октября 1917 г. и мотивируя безотлагательную необходимость вооруженного восстания, Ленин говорил: "Положение ясное: либо диктатура корниловская, либо диктатура пролетариата и беднейших слоев крестьянства"⁵ . В этом свете, с одной стороны, понятно значение Великого Октября как исторического события, не только повернувшего в целом историю человечества на новый путь, но и конкретно предотвратившего установление в России контрреволюционной диктатуры; с другой - видна также необходимость глубокого изучения "октябрьской альтернативы" во всех ее проявлениях.

О корниловщине написано немало⁶ . Тем не менее некоторые ее стороны по- прежнему остаются не до конца выясненными. Немногое, в частности, известно о личности самого кандидата в диктаторы - Корнилова. А ведь личный фактор в немалой степени определяет сущность и характер любой диктатуры. В России корниловщина по- своему реализовывалась в белогвардейских режимах времен граж-

¹ ЛенинВ. И. ПСС. Т. 39, с. 41.

² См. об этом: Волобуев П. В. Выбор путей общественного развития: теория, история, современность. М. 1987.

³ Ленин В. И. ПСС. Т. 32, с. 344.

⁴ Там же. Т. 34, с. 217.

⁵ Там же, с. 394.

⁶ Из последних работ см.: Иванов Н. Я. Контрреволюция в России в 1917 г. и ее разгром. М. 1977; Старцев В. И. Крах корниловщины. М. 1982.

стр. 101

данской войны: все "белые вожди" Колчак, Деникин и др. - прямые наследники Корнилова; они вышли из "корниловской шинели", и "белое движение" в целом несло на себе явный отпечаток как классовой природы корниловщины, так и мировоззрения ее лидера. В данном очерке ставится задача расширить сведения об одной из страниц российской контрреволюции, 70 лет назад пытавшейся не допустить исторически обусловленного поворота России к социализму.

...Ранним утром 28 августа 1916 г. на запыленную площадь румынского городка Турну- Северин пригнали группу русских солдат, то ли бежавших из австрийского плена, то ли дезертиров. Изможденные, оборванные, босые, они выглядели усталыми и угрюмыми. Вышедший к ним русский штабс-капитан объявил, что Румыния только что вступила в войну с Германией и Австро-Венгрией и что после проверки все они будут переданы в формирующуюся здесь часть для отправки на фронт. Он уже собирался было уходить, как вдруг от строя отделился небольшого роста, тощий, заросший рыжеватой щетиной солдат. В нарушение всех уставных норм, не встав "смирно" перед офицером и не обратившись "как положено", он резким охрипшим голосом крикнул: "Постойте! Я скажу - кто я!" "Черт!-подумал капитан. - Наверное, офицер... Нехорошо я эдак всех сразу под одну гребенку..." "Вы офицер? - спросил он как можно участливее. - В каком чине?" Солдат стоял, покачиваясь; спазматические, булькающие звуки вырывались у него из горла. Наконец он овладел собой и громко произнес: "Я генерал-лейтенант Корнилов! Дайте мне приют!"⁷ .

В 1917 г. биографы Корнилова настойчиво изображали его выходцем из народа. Действительно, происхождение его не было знатным - даже "не из дворян". Отец Корнилова выбился в коллежские секретари, служил в местном управлении станицы Каркаралинской (ныне г. Каркаралинск Карагандинской обл. Казахстана). Молодой Корнилов учился в Сибирском кадетском корпусе, затем в Михайловском артиллерийском училище в Петербурге, которое окончил "по высшему разряду". В 1892 г. получил назначение в Туркестан; как военный специалист обследовал Восточную Персию, составил ее карту до Персидского залива. Затем - русско-японская война, в которой Корнилов проявил себя храбрым и волевым офицером. Он окончил Николаевскую военную академию и получил назначение военным атташе в Китай. Верхом вместе с вестовым проехал из Пекина через Монголию до Ферганы, собрав ценный материал для Генерального штаба. Некоторое время Корнилов командовал Эстляндским полком в Прибалтике, но в 1912 г. вновь был переведен в Заамурский военный округ.

Боевой путь в мировой войне Корнилов начал командиром 1-й бригады 9-го Сибирского корпуса. В сентябре 1914 г. командовал 1-й бригадой 49-й пехотной дивизии, а в конце декабря того же года был назначен начальником 48-й пехотной дивизии ("с зачислением по Генеральному штабу"), действовавшей в составе 8-й армии Юго-Западного фронта. В своих воспоминаниях генерал А. А. Брусилов, которому в то время был подчинен Корнилов, решительно отказывает ему в каком-либо полководческом таланте. "Если бы не было революции, - писал Брусилов, - Корнилов, добившись звания командира корпуса, спокойно доживал бы свой век в каком-нибудь корпусном штабе"⁸ . Эта брусиловская оценка, в общем-то, вполне объективна, хотя нельзя не отметить существовавшую между двумя генералами личную неприязнь. Забегая вперед, скажем, что мнение Брусилова о своем подчиненном особенно настойчиво пропагандировалось сторонниками Брусилова после того, как Корнилов в июле 1917 г. сменил Брусилова на посту верховного главнокомандующего. Свой уход Брусилов считал во многом результатом интриги Корнилова и его тогдашнего "друга", управляющего военным министерством Б. В. Савинкова. Намек на это содержался в обидчивом письме Брусилова в "Биржевые ведомости", посланном после того, как газета поместила заметку, приветствовавшую замену Брусилова Корниловым. Жена Брусилова в своих воспо-

⁷ Коллекция ЦГАОР СССР (Солнцев-Засекин А. Побег генерала Корнилова из плена. 1925); см. также: Суворин А. Поход генерала Корнилова. Ростов-н/Д. 1919, с. 170 - 171.

⁸ БрусиловА. А. Записки. - Россия, М., 1924, N 3(12), с. 151.

стр. 102

минаниях пишет, что она отговаривала мужа от публикации этого "унижающего" его письма⁹ .

Но вернемся к тому моменту, когда Корнилов стал начальником дивизии. На этом посту он мало проявил себя. Искусство маневра было ему неведомо; он умел только рваться вперед, очертя голову. Эта "зарывчивость" не раз подводила его. В 1914 г. он дважды ставил свою дивизию под угрозу полного разгрома, терял чуть ли не всю артиллерию, обозы и только при помощи соседних частей уносил ноги. Разгневанный командующий 8- й армией Брусилов хотел даже отдать его под суд, но внял просьбам генерала А. А. Цурикова, командовавшего 24-м корпусом, в который входила дивизия Корнилова. Тот доказывал, что "срывы" Корнилова - результат его личной храбрости: людей, конечно, не жалеет, так ведь и себя не щадит; солдаты и офицеры его любят. И все-таки расплата за "зарывчивость" наступила.

В 20-х числах апреля 1915 г. 48-я дивизия Корнилова прикрывала отход 8-й и 3-й армий с Карпат. Выполнив поставленную задачу, она должна была своевременно выйти из-под удара войск генерала А. Макензена. Но этого не произошло. Дивизия была отрезана от других соединений 24-го корпуса, окружена и разъединена. Только остатки ее пробились к селению Роги и городку Бржозову, сумев, правда, сохранить знамена всех полков. Большая же часть дивизии и ее штаб вместе с раненым Корниловым попали в плен.

По делу о боевых действиях 48-й пехотной дивизии с 21 по 24 апреля 1915 г. было учинено расследование. Цуриков в должностном рапорте постарался представить события таким образом: его 24-й корпус в целом сумел в тяжелых условиях все-таки отойти с Карпат, а неудача, постигшая 48-ю дивизию, - результат просчетов ее начальника Корнилова. "Если бы генерал-лейтенантом Корниловым, - писал Цуриков, - была правильно оценена обстановка и поставленная дивизии задача, правильно организован и своевременно исполнен марш, указанный моим приказом.., то дивизия отошла бы благополучно на указанную ей новую линию: Роги - Сенява". Впрочем, Цуриков пытался дать Корнилову шанс оправдаться: "За нахождением генерал-лейтенанта Корнилова в плену" невозможно точно установить, в силу каких обстоятельств он так промедлил с отходом в ночь с 22 на 23 апреля, "а самый отход направил по наиболее опасному и невыгодному направлению".

Военные эксперты, занимавшиеся этим делом, отнюдь не склонны были безоговорочйо принимать цуриковские интерпретации. В одном из документов отмечалось, что хотя войска 24-го корпуса "свято выполнили свой долг перед государем и родиной", но "в отношении управления этими войсками, как представляется, были допущены крупные недочеты", и лишь пассивность противника спасла корпус¹⁰ . Однако высшее командование в лице командующего Юго-Западным фронтом генерала Н. И. Иванова и верховного главнокомандующего вел. кн. Николая Николаевича, по-видимому, поспешило извлечь из случившегося свою выгоду. Поскольку после успехов Юго- Западного фронта летом 1914 - зимой 1915 г. здесь, в Галиции, началась полоса неудач, спасение знамен фактически разгромленной 48-й дивизии было представлено как доблестный подвиг. Николай Николаевич ходатайствовал перед царем о награждении Корнилова и других чинов дивизии георгиевскими крестами.

Тем не менее после возвращения Корнилова из плена (летом 1916 г.) расследование его действий в дни командования 48-й дивизией было, вероятно, возобновлено. 16 октября 1916 г. штаб Западного фронта потребовал от Корнилова дать свои "соображения" о боях 48-й дивизии в апреле 1915 г., однако они не были даны вплоть до мая 1917 года. А к тому времени все в России круто изменилось. Царизм был свергнут. Корнилов, после побега из плена ходивший "в героях", теперь командовал Петроградским военным округом. И все-таки дело снова оживилось. В связи с предстоящим назначением Корнилова командующим 25-м корпусом новый верховный главнокомандующий генерал М. В. Алексеев запросил мате-

⁹ Коллекция ЦГАОР СССР (Брусилова Н. В. Воспоминания).

¹⁰ ЦГВИА СССР, ф. 2003 (Ставка), он. 1, д. 1028 (1), лл. 13об., 14, 65.

стр. 103

риалы о гибели 48-й дивизии в 1915 году. В переписке с ним Корнилов признался, что "в несчастье доблестной дивизии" виноват и он¹¹ .

Но вернемся к 20-м числам апреля 1915 г., когда после четырехдневных блужданий по карпатским лесам Корнилов оказался в австрийском плену. Сначала пленного генерала поместили в замок Нейгенбах близ Вены. Это был "элитный" лагерь - генеральско- офицерский. Среди русских военнопленных находился, между прочим, известный летчик А. А. Васильев, прославившийся еще до войны своим перелетом по маршруту Петербург - Москва. Летом 1914 г. его аэроплан, на котором находился генерал-лейтенант Е. И. Мартынов (бывший сослуживец Корнилова по Заамурскому округу), был сбит над линией фронта.

В Нейгенбахе Корнилов, Мартынов и Васильев обдумали фантастический план побега. Они решили любым способом попасть на аэродром возле Вены, захватить самолет и улететь. Ничего из этого, конечно, не вышло, да и вряд ли могло выйти, но в лагере поползли слухи о "предательстве". Кое-кто "грешил" на Мартынова, хотя не существовало абсолютно никаких улик. В наказание власти Нейгенбаха развели порознь готовившуюся к побегу троицу. Васильева отправили в лагерь Эстергом, а Корнилова и Мартынова сначала в Юзефов, затем в лагерь в с. Лекка (замок графа Эстергази)¹² . Корнилов постоянно был мрачен, мало с кем разговаривал, днями лежал на койке, отвернувшись к стене. Обслуживал его в качестве денщика пленный солдат Д. Цесарский, о котором поговаривали, что по указанию начальства лагеря он следит за Корниловым. Вряд ли это соответствовало действительности, т. к. Цесарский сыграл затем важную роль в организации побега Корнилова.

Когда из лагеря в Эстергоме, где находились летчики Васильев и будущий автор цитируемых нами воспоминаний А. Солнцев-Засекин, Корнилову каким-то образом дали знать, что у нескольких пленных русских офицеров, переводимых в лагерь-госпиталь Кассек, имеются документы, с помощью которых можно рассчитывать на побег, он тут же начал действовать, чтобы добиться перевода в Кассек. Корнилов почти перестал, есть, худел и, чтобы вызвать сердцебиение, пил крепчайший чай. К середине июня 1916 г. он добился своего: с расстроенным здоровьем его перевели в Кассек.

Вскоре из Эстергома Корнилову передали необходимые документы, и он начал готовиться к побегу. Лечивший его в Кассеке русский врач Гутковский и уже упоминавшийся Цесарский свели знакомство с военным фельдшером чехом Ф. Мрняком, заведовавшим там аптекой. По сговору с Корниловым и на его деньги Мрняк достал необходимую одежду, пистолет, патроны, компас. Раздобыл он и два "липовых" документа, т. к. ранее переданные Корнилову годились только до Будапешта, откуда Корнилов и Мрняк должны были следовать до ст. Карансебвеш (у румынской границы) по "увольнительным" на имя солдат Владислава Латковича и Иштвана Немета. О побеге знали пока трое: Корнилов, Мрняк и Цесарский.

За несколько дней до намеченного срока Корнилов "по болезни" совершенно перестал выходить из своей комнаты. В назначенный день, 11 августа по новому стилю, утром, одетый в австрийскую форму, в черных очках Корнилов вышел из лагеря. Часовой, разморенный жарой, лениво проводил его равнодушным взглядом. В условленном месте Корнилов встретился с Мрняком, который накануне якобы уехал в отпуск к родителям. Оставшиеся в лагере Гутковский и Цесарский должны были скрывать отсутствие пленного генерала дня три-четыре. Для этого Гутковский должен был аккуратно в положенные часы посещать "больного Корнилова", а Цесарский - носить в пустую комнату пищу и съедать ее там. Но побег обнаружили на второй день, правда, случайно. В лагере умер русский военнопленный. На отпевание пришли все соотечественники, кроме Корнилова. За ним тут же послали. Немедленно были арестованы Гутковский, Цесарский и еще два солдата, связанные с Цесарским. Лагерь оцепили, дали знать на соседние станции, в близлежащие городки и селения.

¹¹ Там же, л. 62.

¹² Солнцев-Засекин А. Ук. соч.

стр. 104

Между тем Корнилов с Мрняком, меняя пассажирские поезда, добрались до Будапешта. Предъявив "эстергомские" документы, заночевали там на этапном пункте, а вечером выехали в Карансебвеш, откуда надо было уже своим ходом двигаться к румынской границе. Казалось, все шло как нельзя лучше. В Карансебвеше сошли с поезда, за городом в лесу переоделись в штатское. Но с этого момента начались неудачи. Мрняк сбился с дороги, потерял заранее намеченные ориентиры. Четыре дня они блуждали в лесистых горах, не имея продовольствия, питались только ягодами и грибами. Корнилов чувствовал себя совсем плохо, иногда говорил Мрняку о яде, который у него был с собой. 17 августа беглецы вышли к какой-то кантине. Решили, что Мрняк пойдет за едой, а Корнилов будет дожидаться его в лесу. Не прошло и получаса, как послышались выстрелы и крики: Мрняк был задержан австрийским конвоем, охранявшим группу работавших там русских пленных.

Корнилов проблуждал еще несколько дней, не зная дороги, вновь вышел к Карансебвешу (где в это время уже шел суд над Мрняком), откуда на поезде добрался до ст. Оршов и опять наугад пошел к границе. Обувь была разбита, одежда изорвана, силы покидали его. Вечером 25 августа он услышал вдалеке лай собак и решил идти на него. Оказалось, что он наткнулся на пастуха-румына. Два дня Корнилов отлеживался в шалаше, на третий день пастух вывел его к Дунаю. На той стороне была Румыния... Когда обессилевший Корнилов, цепляясь за кусты и камни, выбрался на противоположный берег, его подобрали румынские крестьяне и повели в село. Там уже находились несколько задержанных лиц неизвестной национальности. Румыния только что вступила в войну, и власти во всю раздували шпиономанию среди населения. Опасаясь угодить в контрразведку, Корнилов твердил, что он - русский, рядовой Рымникского пехотного полка 48-й дивизии (которой сам когда-то командовал), бежал из плена. Румыны смотрели и слушали с подозрением. И только когда какой-то фельдфебель, тоже бежавший из плена, "опознал" его, Корнилова присоединили к группе военнопленных, этапом отправлявшейся в Турну-Северин. Что произошло дальше, мы знаем. 31 августа Корнилов был уже в Бухаресте, откуда через Киев выехал в Ставку на прием к царю.

Несмотря на довольно подробные воспоминания Солнцева-Засекина, насчет побега не все ясно. Уже находясь в Киеве и атакованный там корреспондентами газет, горевшими желанием побольше узнать о "сенсации", Корнилов был сумрачен и несловоохотлив. "Во всех подробностях о побеге рассказать не могу, - говорил он корреспонденту "Нового времени". - Вы это, конечно, понимаете...". А из корреспонденции "Русского слова" военная цензура вообще вырезала целый кусок, оставив в газете белое пятно¹³ . Сохранился рассказ прикомандированного к Ставке военного корреспондента "Русских ведомостей" Н. Каржанского о появлении там Корнилова: последний уже в Киеве переоделся в новенький генеральский мундир, и все ожидали, что по прибытии в Могилев он тут же явится к "деду", как офицеры Ставки называли генерала Алексеева. Однако Корнилов направился не в Ставку, а в гостиницу. Когда обед, на котором присутствовали генералы, иностранцы, свитские, заканчивался, распахнулась дверь и вошел "человек в оборванных лохмотьях с двумя Георгиями на груди". Четким шагом он подошел к "деду" и отрапортовал: "Честь имею явиться вашему превосходительству. Генерал Корнилов"¹⁴ . Эффект был полный...

После приема у царя Корнилов уехал в Петроград. "Русское слово" 15 сентября 1916 г. в заметке "Чествование генерала Корнилова" сообщало о посещении им Михайловского артиллерийского училища, которое он когда-то закончил. Генерал "пропустил мимо себя парад", а один из юнкеров прочитал в его честь стихи собственного сочинения. Сибирские казаки из станицы Каркаралинской, к которой был приписан: Корнилов, прислали ему золотой нательный крест и 100 рублей. В сентябре Корнилов отбыл на Юго-Западный фронт с повышением: ему дали 25-й армейский корпус, входивший в состав Особой армии. Именно побег из плена

¹³ Новое,время, 3.IX.1916; Русское слово, 4.IX.1916.

¹⁴ Каржанский Н. Верховные главнокомандующие России, 1914 - 1917 гг. - В сб. Пережитое. Кн. 1. М. 1918, с. 35.

стр. 105

сделал имя Корнилова достаточно известным. По спискам Ставки, на сентябрь 1916 г. в германском и австрийском плену находились 62 русских генерала, а бежал оттуда лишь Корнилов. В 1917 г., когда карьера Корнилова в новых обстоятельствах резко пошла вверх, реакционные борзописцы, прославляя новоявленного "вождя" и "спасителя России", изображали его побег из плена небывалым подвигом, прогремевшим на всю Россию¹⁵ .

Отголоски этих белогвардейских "золотых труб" слышатся в зарубежной литературе и в наши дни. Английский историк Дж. Катков пишет, что бегство Корнилова из плена "стало сенсацией, и его имя не сходило со страниц русских газет"¹⁶ . Но это явное преувеличение. Вот что писал председатель Главного комитета прокорниловского Союза офицеров армии и флота полковник Л. Н. Новосильцев. Уже в июне 1917 г. он и другой член Главного комитета подполковник В. И. Сидорин приехали из Ставки в Петроград для обсуждения с "общественными деятелями" возможных кандидатур в диктаторы. Присутствовавший там М. В. Родзянко в числе других назвал и Корнилова. Новосильцев и Сидорин, будущие видные корниловцы, возражали, ссылаясь на то, что этих генералов не знает никто, кроме офицерских верхов. Впрочем, добавляет Новосильцев, "Корнилова знали немного из-за побега"¹⁷ .

Так почему же именно Корнилов стал командующим войсками Петроградского военного округа в "судьбоносные" дни Февральской революции, когда на глазах людей, глядевших на события со страхом или восторгом, оседало и рушилось здание царизма? Литература о Февральской революции обращала мало внимания на этот факт. Между тем корни будущей корниловщины нужно искать здесь. Оказавшись "призванным" в революционный Петроград, Корнилов окунулся в политику и почувствовал вкус к ней. Отсюда и началось превращение в общем-то заурядного генерала в "русского Кавеньяка".

Но кто конкретно породил Корнилова как политическую фигуру в лагере контрреволюции? Возможно, это был А. И. Гучков. По крайней мере, так стремился он изобразить это сам в воспоминаниях, продиктованных незадолго до смерти, в 1936 году. Они были опубликованы в газете "Последние новости" (Париж, 14 ноября 1936 г.), но ее редактор П. Н. Милюков сделал оговорку, что подлинным текстом редакция не располагала, а имела "изложение материалов весьма неодинаковой степени законченности, сделанное посторонним лицом"; кроме того, необходимо учитывать свойственную Гучкову самоуверенность, которую отмечали многие современники и которая, по их мнению, наложила известный отпечаток на его воспоминания¹⁸ . И все же нельзя не признать, что они содержат весьма ценные сведения, вполне проверяемые другими источниками. А то, что Гучков диктовал (или писал) воспоминания смертельно больным, лишь прибавляет им достоверности.

Итак, Гучков писал, что, став 2 марта 1917 г. военным министром Временного правительства, он прежде всего решил "прибрать к рукам петербургский гарнизон" и с этой целью "вызвал с фронта генерала Корнилова, которого Временное правительство назначило командующим Петербургским военным округом"¹⁹ . В это можно поверить. Гучков, как известно, был одним из главных приверженцев дворцового переворота, который он и некоторые его сторонники предполагали осуществить еще в 1916 г. для предотвращения назревшей революции. С этой целью уже тогда искали связи в армии, среди офицеров и генералов. Нет никаких данных, свидетельствующих о том, что Гучков в своих поисках "вышел" на Корнилова. Но нельзя исключить, что во время пребывания Корнилова в Петрограде Гучков обратил на него внимание. По всей вероятности, определенную роль в этом мог сыграть генерал П. И. Аверьянов, заведовавший тогда отделом эвакуации и военно-

¹⁵ ЦГВИА СССР, ф. 2003 (Ставка), он. 2, д. 548, лл. 6 - 13: Туземцев Н. Генерал Л. Г. Корнилов. Ростов-н/Д. 1919; Пронин В. Генерал Л. Г. Корнилов. Ростов-н/Д. 1919.

¹⁶ Katkov G. Russia, 1917. The Kornilov Affair. N. Y. - Lnd. 1981, p. 41.

¹⁷ Коллекция ЦГАОР СССР (Новосильцев Л. Воспоминания).

¹⁸ Коллекция ЦГАОР СССР (Замечания Н. В. Брусиловой по поводу воспоминаний А. И. Гучкова).

¹⁹ Последние новости, Париж, 20.Х.1936.

стр. 106

пленных Генерального штаба, а в канун и во время Февральской революции исполнявший обязанности начальника Генерального штаба. В дни, когда в Петрограде все трещало и рушилось, Аверьянов мог напомнить Гучкову о тщедушном, маленьком генерале с "мужицким" лицом.

Это был не холеный С. С. Хабалов, всю свою службу околачивавшийся по интендантствам и штабам и, как говорили, прошедший через "переднюю Распутина"; и не толстый, с бородой метелкою "Иудыч" Иванов, которого еще помнили по расправе над солдатами в 1905 году. Корнилов подходил по всем статьям: фронтовой генерал, бежавший из плена как простой солдат. Гучков не мог не понимать, что в политике, да еще в политике послефевральской, "солдафон" Корнилов - ноль. Но это не только не смущало его, а, напротив, вполне устраивало. Гучкову нужен был человек, которым бы он "вертел", как хотел. С Корниловым во главе Петроградского военного округа можно было, казалось, обращаться именно так. Во всяком случае, вечером 2 марта имя Корнилова впервые было упомянуто в связи с событиями Февраля. В тот день, около 18 часов, председатель Государственной думы Родзянко телеграфировал в Ставку начальнику штаба Верховного главнокомандующего генералу Алексееву: "Необходимо для установления полного порядка и для спасения столицы от анархии командировать сюда на должность главнокомандующего Петроградским военным округом доблестного боевого генерала, имя которого было бы популярно и авторитетно среди населения... Комитет Государственной думы признает таким лицом доблестного, известного всей России героя, командира 25 армейского корпуса, генерал-лейтенанта Корнилова".

Итак, Родзянко просил о приезде Корнилова "для спасения столицы от анархии". Уже упоминавшийся Аверьянов в телеграмме тому же Алексееву, посланной 10 минутами позже, выразился еще более определенно. Он просил немедленно "осуществить меру, изложенную в телеграмме председателя Государственной думы", и "безотлагательно" командировать Корнилова в Петроград, "дабы дать опору Временному комитету (Думы. - Г. И.) , спасающему монархический строй"²⁰ . Телеграммы Родзянко и Аверьянова были получены в Ставке в седьмом часу вечера. И если исходить из опубликованных документов Ставки, то можно думать, что со стороны Алексеева не последовало возражений. Через некоторое время он отдал приказ N 334, в котором говорилось: "Допускаю ко временному командованию Петроградским: военным округом... генерал-лейтенанта Корнилова"²¹ . В таком решении Деникин увидел первое проявление личной неприязни двух будущих "белых вождей". Вместе с тем имеющиеся в нашем распоряжении другие документы Ставки позволяют связать осторожность, проявленную Алексеевым в вопросе о новом назначении Корнилова, с необходимостью согласования этого решения с царем.

В тот же день из Могилева пошли телеграммы в Псков Николаю II, а также командующему Юго-Западным фронтом Брусилову, которому был подчинен Корнилов. Алексеев просил их выполнить просьбу председателя Государственной думы. Любопытен ответ Брусилова, отправленный в тот же вечер. Он "по совести" докладывал Алексееву, что считает Корнилова "малоподходящим именно для этой должности", т. к. "он отличается прямолинейностью и чрезмерной пылкостью". Впрочем, заканчивал Брусилов, "если окажется хорошим, буду очень рад"²² . Между тем Ставка и штабы фронтов торопливо переговаривались между собой, лихорадочно решая вопрос о корниловском назначении. Алексеев подгонял штаб Северного фронта в Пскове: спешно передайте дворцовому коменданту генералу В. Н. Воейкову просьбу ускорить решение царя. "Среди изменивших войск, - сообщал он, - идет усиленная, небезуспешная пропаганда рабочих депутатов. Новая измена поведет к анархии и террору в столице. Еще надеются, что популярное имя Корнилова удержит войска от повторения бунта". Вечером 2 марта в Могилеве получили телеграмму из Пскова: "Государь император соизволил на отозвание в Могилев генерал-адъютанта Иванова и на назначение главнокомандующим

²⁰ Красный архив, 1927, т. 3 (22), с. 6 - 7.

²¹ Деникин А. И. Очерки русской смуты. Т. I, вып. 1. Париж. 1922, с. 76.

²² Красный архив, 1927, N 3 (22), с. 8.

стр. 107

войсками Петроградского военного округа комкора 25 генерал-лейтенанта Корнилова"²³ .

В 11-м часу вечера Алексеев уведомил Родзянко, а на другой день и Аверьянова о том, что Корнилову отдан приказ "незамедлительно отправиться к новому месту службы". В тот же день Временный комитет Думы опубликовал обращение, в котором население Петрограда оповещалось о смещении генерала Хабалова и назначении вместо него Корнилова, "несравненная доблесть и геройство которого на полях сражений известны всей армии и России". Вся сумма документации, относящаяся к назначению Корнилова, свидетельствует, что в умах Гучкова, Родзянко и др. оно теснейшим образом связывалось с планами спасения "обновленной" монархии которые пытались реализовать эти думские лидеры. Но за короткое время обращения телеграмм Родзянко, Алексеева, Брусилова и др. и поездки Корнилова с Юго-Западного фронта в Петроград произошли события, коренным образом изменившие ситуацию. Революция уже победила. И когда 5 марта протеже Гучкова и Родзянко, наконец, прибыл в Петроград, волей обстоятельств он оказался первым "революционным командующим" Петроградским военным округом. Таковым его объявило Временное правительство, которое и себе присвоило звание "революционного".

...Первые мартовские дни 1917 г. в Петрограде. Улицы и площади переполнены народом. Мчатся машины с вооруженными рабочими и солдатами. Со зданий сбрасывают царские эмблемы, на многих домах и дворцах и над самим Зимним развеваются красные флаги. Низко нахлобучив папаху, подняв воротник бекеши, Корнилов хмуро глядел на эти картины из автомобиля, который вез его на Дворцовую площадь, в штаб округа. Революционный гарнизон и он - его "революционный" командующий... Корнилов саркастически усмехнулся. Какой поворот судьбы! Мог ли он думать там, в плену, что всего лишь через каких-нибудь полгода ему придется сотрудничать с Керенскими и Милюковыми, которых тогда готов был повесить. Да ладно бы только с ними! Ведь еще есть какие-то рабочие и солдатские депутаты - всякие там Соколовы, Светловы, чхеидзе, прочие инородцы. Снова усмешка тронула рыжеватые усы Корнилова. Пришла мысль о Наполеоне, с которым он тайно любил сравнивать себя: ведь и Наполеон тоже был "революционным генералом". Корнилов поправил папаху, застегнул бекешу на все пуговицы. Автомобиль въезжал под арку Генерального штаба.

В воспоминаниях Гучкова, в той их части, которая касается 1917 г., проводится четкая мысль: с самого начала он вел линию на обуздание революции, на ее ликвидацию, а генерал Корнилов был его орудием в этой борьбе. Более того, Гучков прямо приписывал себе идею будущей корниловщины. "Я ставил себе задачу, - писал он, - которую потом так неудачно пытался осуществить генерал Корнилов". Так или иначе, но существование контрреволюционного тандема Гучков-Корнилов, по всей вероятности, было фактом. Март-апрель 1917 г. стали в деятельности Корнилова как бы инкубационным периодом, когда были посеяны и начали прорастать идейно-политические семена будущей корниловщины. Один из ближайших сподвижников Корнилова по мятежу генерал А. С. Лукомский писал в воспоминаниях, что в августе 1917 г., в канун выступления, Корнилов неоднократно ссылался на свой "апрельский опыт"²⁴ . При первой же встрече с Корниловым, вспоминал Гучков, "я объяснил ему, что его главная задача должна состоять в создании военной опоры для Временного правительства. Корнилову были даны неограниченные полномочия в области личных назначений... Вместе с тем в его распоряжение были отпущены большие кредиты для организации пропаганды порядка и дисциплины в войсках"²⁵ .

Корнилов прибыл в Петроград, когда знаменитый Приказ N 1 Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, выводивший солдат из-под офицерского контроля, уже вступил в силу. Только что сформированному Временному правительству и военному министру Гучкову было ясно, что ликвидировать последствия

²³ Там же, с. 8 - 9.

²⁴ Лукомский А. С. Воспоминания. Т. 1. Берлин. 1922.

²⁵ Последние новости, Париж, 30.IX.1936.

стр. 108

этого приказа и вернуть революционный гарнизон в былое состояние они пока не в силах. Но покидать "поле битвы" за солдатскую массу они тоже не собирались. Нужно было только найти не прямой, а обходный путь борьбы. Гучков считал, что таким путем может стать постепенная подмена идеи демократизации армии, которую нес в себе Приказ N 1, идеей ее некоторой внешней "либерализации". В связи с этим на первый план выдвинулся вопрос о войсковых комитетах, существование и активная деятельность которых могли поставить армейское командование под контроль снизу, со стороны солдатских масс, и ввести в армии своего рода двоевластие. "Либерализация" либо отвергала их вовсе, либо ограничивала круг их деятельности, выхолащивала ее суть. Курс на "либерализацию" мог найти известную поддержку в соглашательских, эсеро-меньшевистских кругах Совета, поддерживавших Временное правительство.

С очевидным расчетом на эти круги в первых числах марта 1917 г. Гучков издал Приказ N 114, разрешавший солдатам участвовать в общественных и политических организациях, ликвидировавший ряд старых уставных статей о воинском чинопочитании и т. д.²⁶ . Но вопрос о войсковых комитетах в приказе был полностью обойден. Он, как и ряд других вопросов армейской службы и быта, передавался в специальную комиссию генерала А. А. Поливанова, еще в царские времена слывшего либералом. Самое существование этой комиссии и неторопливая процедура обсуждения в ней предстоящих армейских реформ должны были, по замыслу Гучкова, оказывать сдерживающее влияние на нетерпеливые революционные требования солдат.

Гучков решил "канализировать" революцию в бюрократические берега. Позднее в своих воспоминаниях он признавал, что созданием поливановской комиссии надеялся "выиграть время и как-нибудь частным образом повлиять на руководителей Совета"²⁷ . В комиссию привлекались генералы "по личному выбору военного министра". Из Николаевской военной академии Генштаба он выбрал М. А. Иностранцева, А. И. Андогского, А. З. Мышлаевского и др. Первое заседание, 4 марта, проходило в квартире Гучкова, в доме на Мойке. Вот как вспоминает об этом Иностранцев. Прежде всего, его неприятно поразил сам вид дома и квартиры. В парадном уже не было швейцара с галунами, красный ковер в большом коридоре затоптан сапогами, на вешалке среди множества офицерских и генеральских пальто "проскальзывали" и солдатские шинели. В приемной - большая толпа. Генералы и офицеры вполголоса переговаривались между собой. Один из них, уже "побывавший в Совете", объяснял с плохо скрываемым раздражением: "Говорить с ними о военном положении в высшей степени трудно, т. к. они во всем и всюду видят контрреволюцию. Они мне несколько раз повторяли, что слишком хорошо знают историю генерала Бонапарта, чтобы позволить повторить ее у нас"²⁸ . Как председатель комиссии и в соответствии с указаниями Гучкова, Поливанов вел курс на компромисс с Советом. "Когда пожар, - говорил он, - надо не бежать, а выносить из дома вещи, спасать, что можно... Я надеюсь, ведя занятие комиссии, спасти, что еще можно от нашей бедной армии".

Второе заседание комиссии состоялось через день, 6-го. А 5-го, как мы знаем, в Петроград прибыл Корнилов. Этот факт, пишет Иностранцев, обеими сторонами (т. е. генералами и офицерами поливановской комиссии, с одной стороны, и представителями Совета в ней - с другой) был расценен как весьма важный. Первые увидели в нем долгожданный поворот событий в "государственное русло", вторые, естественно, "насторожились". Члены комиссии полковники Г. А. Якубович и В. Л. Барановский (шурин Керенского) предложили "компромиссный проект", в соответствии с которым "власть начальников не подлежит контролю и вмешательству комитетов, во всяком случае, в вопросах оперативных, во всех случаях боевой деятельности войск". Но в вопросах "быта и внутренней жизни армии" власть начальников "могла быть заменена властью комитетов". Таким образом, комитетам

²⁶ См.: Минц И. И. История Великого Октября. Т. 1. Изд. 2-е. М. 1977, с. 622; Старцев В. И. Революция и власть. М. 1978, с. 57 - 59.

²⁷ Последние новости, Париж, 20.IX.1936.

²⁸ Коллекция ЦГАОР СССР (Иностранцев М. А. Из истории комиссии генерала Поливанова. Страницы из истории русской революции 1917 г.).

стр. 109

практически отводилась роль неких "хозяйственно-культурных" органов. Начались бурные прения. Некоторые не соглашались и на этот компромисс, указывая, что трудно отделить оперативную часть от "внутренней жизни" армии. Тогда Поливанов предложил перенести вопрос на следующее заседание. Иностранцев вспоминает, что многие офицеры выражали возмущение "советчиками". Какой-то капитан требовал просто сформировать военно-полевой суд для "всех этих господ", а Петроградский гарнизон целиком вывести на фронт, заменив его "надежными" фронтовыми частями.

На следующее заседание, 7 марта, пришли представители некоторых фронтовых частей ("почтенные ротные командиры", по выражению Иностранцева); Поливанов надеялся, что они сумеют "умерить пыл советчиков". Явились также представители "демократических" союзных армий: своими рекомендациями они должны были произвести отрезвляющее впечатление на "фанатиков" из Петроградского Совета. Выступивший английский офицер ссылался на историю Английской и Французской революций; он говорил, что Кромвель ввел в армии еще более суровую дисциплину, а французские революционные войска очень скоро вообще отказались от комитетов как несовместимых с жизнью армии.

В разгар заседания в зал вошел Корнилов, сел за стол возле Поливанова и стал внимательно слушать. Говорил представитель Совета эсер В. А. Утгоф. Он резонно указал англичанину на то, что все это произошло тогда, когда с революциями в Англии и во Франции уже было покончено; русская же революция продолжается, да к тому же русская армия сама завоевала себе свободу. В этот момент Корнилов резко поднялся. Желваки ходуном ходили на скулах, обтянутых обветренной коричневой кожей. "Я только что закончил объезд всех частей, - отрывисто заговорил он. - И должен сказать, что последние находятся в состоянии полного разложения... Поэтому я и пользуюсь случаем видеть здесь, в комиссии, представителей армий фронта, чтобы сказать им и успокоить их, что мною принято решение в ближайшие дни начать вывод частей Петроградского гарнизона на фронт и замену их в Петрограде частями с фронта, уже заслужившими отдых и более дисциплинированными. Вот что я хочу сказать". Тут же встал Утгоф. "Эти слова, - заявил он, обращаясь к Корнилову, - нас удивляют. Войска гарнизона выведены быть не могут... Они отсюда не уйдут! Силу же применить мы не позволим!". Бешеные огоньки запрыгали в глазах Корнилова: "Кто это "мы"?! - почти выкрикнул он. "Мы, Совет рабочих и солдатских депутатов!". Корнилов ничего не ответил и, попрощавшись с Поливановым, ушел²⁹ .

Деятельность первого "революционного" командующего Петроградским военным округом Корнилову пришлось начать с "акции", о которой он потом не любил вспоминать, но которую не очень-то склонны были забывать некоторые монархисты эпохи "добровольчества" и белой эмиграции. Через три дня после прибытия в Петроград, 8 марта, Корнилов в сопровождении некоторых чинов штаба явился в Царское Село и официально арестовал в Александровском дворце императрицу Александру Федоровну (арестованный Николай II в тот момент еще находился на пути из Могилева в Царское Село). Возникает вопрос: почему глава военной петроградской власти взял на себя функцию, не входившую в круг его обязанностей? В интервью петроградским газетам Корнилов говорил, что он действовал по указанию военного министра Гучкова. Если Гучков действительно и отдал такой приказ, то он, конечно, руководствовался определенным политическим расчетом. Арест императрицы командующим военным округом должен был произвести на солдатскую массу впечатление полного разрыва нового командования со старым, как тогда говорили, "павшим режимом". Ту же цель, очевидно, преследовал акт вручения Корниловым георгиевского креста унтер-офицеру Т. И. Кирпичникову, одному из инициаторов восстания Волынского полка в февральские дни.

Линия Гучкова предполагала на данном этапе компромисс, лавирование с целью накопления сил, подготовки условий для своего coup d'etat, теперь уже направленного не против Николая II (как в 1916 г.), а против Совета и при благоприятных обстоятельствах против той части Временного правительства, которая склонялась

²⁹ Там же.

стр. 110

к соглашению с Советом. В своих воспоминаниях Гучков довольно подробно рассказывает, как Корнилов пытался реализовать его линию. Ставка делалась на создание в гарнизоне отдельных надежных частей "с тем, чтобы на них можно было опереться в случае вооруженного столкновения". В этих видах проводилась "чистка офицерского состава" и "воспитание" менее "разложившихся" частей: казачьих и артиллерийских, юнкерских училищ. Корнилов с согласия Ставки (и, конечно, Гучкова) разрабатывал в связи с этим проект (идея его возникла еще до Февральской революции) создания нового, Петроградского фронта. В него должны были войти войска, находившиеся в Финляндии, Кронштадте, Ревельском укрепрайоне и части Петроградского гарнизона. При этом запасные батальоны, расквартированные в городе, были бы развернуты в полевые полки или бригады, а командующий фронтом получал право менять их дислокацию, производить смену фронтовых и тыловых частей³⁰ . Так революционный петроградский гарнизон должен был "раствориться" в стратегических расчетах контрреволюционного командования. Но для этого нужно было время.

Между тем еще во второй половине марта в стане контрреволюции появились горячие головы, которые считали, что "слишком долго идет пасхальный перезвон вместо того, чтобы сразу ударить в набат"³¹ . К числу приверженцев решительных действий принадлежал генерал А. М. Крымов. В середине марта он появился в Петрограде по вызову Гучкова, сдав свою Уссурийскую казачью дивизию быстро продвигавшемуся по службе генералу П. Н. Врангелю (до того Врангель командовал Нерчинским казачьим полком, а затем 1-й бригадой Уссурийской дивизии). Громоздкий и толстый, в тужурке, широко распахнутой "для проветривания", в лихо сдвинутой на затылок фуражке, слегка раскачиваясь на кривых, кавалерийских ногах, Крымов поспевал всюду: появлялся то в военном министерстве, то на квартире у Гучкова, то в штабе округа у Корнилова.

Позднее Деникин, который в 20-х числах марта также был вызван Гучковым в Петроград и виделся там с Крымовым, рассказал о разговорах, происходивших в ходе этих "крымовских визитов". 23 марта Крымов по секрету сообщил Деникину, что "предлагал им (т. е. Гучкову и другим министрам. - Г. И.) в два дня очистить Петроград одной дивизией, конечно, не без кровопролития". Но его не поддержали: "Гучков не согласен, Львов за голову хватается. Помилуйте, это вызвало бы такие потрясения!". Из рассказа Деникина следует, что Корнилов всей душой был на стороне Крымова, полностью разделяя мнение о "неизбежности жестокой расчистки Петрограда"³² , но, по-видимому, уйти из гучковской упряжки пока не решался.

Несмотря на то, что крымовский план был отвергнут, Гучков, как бы заглядывая в будущее, все же попросил Крымова принять какую-нибудь должность здесь, в Петрограде. Крымов не согласился и уехал на фронт с повышением - командиром 3-го конного корпуса. Однако при Гучкове, по настоянию Крымова, для связи был оставлен полковник С. Н. Самарин, начальник штаба крымовской Уссурийской дивизии, которого Крымов, выезжая из Кишинева в Петроград, захватил с собой. Самарин был назначен начальником кабинета Гучкова. Впоследствии он сыграл свою роль в ходе августовского похода корниловско-крымовских войск на Петроград.

Наступил апрель 1917 года. Жизнь в Петрограде, казалось, вошла в берега. Никого уже не удивляло отсутствие городовых. Вместо "Боже, царя храни" повсюду спокойно играли "Марсельезу", красные бантики украшали шинели, поддевки, фартуки и: фраки, вместо обращения "господин" говорили "гражданин" и даже "товарищ". Газеты и журналы выходили с кричащими заголовками о свободной России, о наступивших "царстве свободы" и "эре братства". Слова "митинг", "революция", "комитет", "комиссар" стали распространенными, даже модными. Появились новые государственные мужи-краснобаи, одетые в сюртуки "по-адвокатски". Но обыватель, во все времена умевший быстро обживаться, знал, что

³⁰ Деникин А. И. Ук. соч., с. 190.

³¹ Там же, с. 75.

³² Последние новости, Париж, 13.XI.1936; Деникин А. И. Ук. соч., с. 77.

стр. 111

главное - смотреть в корень. А тут переменилось не так уж много. Газеты, как в добрые старые времена, печатали сотни объявлений, свидетельствовавших о том, что деловая жизнь идет своим чередом.

Страницы многих буржуазных газет захлестнула бульварщина. Интимнейшие тайны дома Романовых знали теперь все. Имена Распутина, Вырубовой, Протопопова варьировались в самых щекотливых сочетаниях, и мещанам становилось совершенно "ясно", почему, отчего и зачем произошла революция: надо было избавиться от темных, развратных сил во главе с Распутиным, фактически управлявшим Россией. По вечерам сверкали огнями Мариинка и Александринка, к их подъездам подкатывали "моторы", из которых выходили роскошно одетые дамы и господа. Народ попроще валил в кинематографы и цирки, где особым успехом пользовались соревнования по борьбе на первенство мира 1917 года. В цирке Чинизелли, где шли решающие схватки, публика бешено аплодировала. От театральных и цирковых звезд не отставали и звезды политические. Афиши пестрели именами П. Н. Милюкова, А. Ф. Керенского, Н. С. Чхеидзе, союзных послов и парламентариев - Дж. Бьюкенена, Д. Фрэнсиса, Дж. О'Греди и др. Они в один голос призывали к единению всех классов "во имя завоеванной свободы" и победы над кайзеровской Германией...

Но если инертная, обывательская масса, приспосабливаясь к некоторым новшествам, потихоньку засасывалась в житейское болото, то социально-активные элементы в условиях послефевральской политической свободы ускоренными темпами консолидировали свои силы. При этом не менее быстро шел процесс и их поляризации. На левом полюсе концентрировались те, чьи коренные интересы не были или почти не были удовлетворены с падением царизма. Тот, кто гнил в грязных окопах при царе, так и продолжал гнить в них при новом, Временном правительстве: война продолжалась, и ей не видно было конца. Вопрос о земле, волновавший десятки миллионов крестьян, оставался нерешенным: новые министры предлагали ждать Учредительного собрания. Продовольственное положение в больших городах не улучшалось, даже ухудшалось: с начала мая хлебный паек урезался, цены на хлеб повышались, "хвосты" за хлебом становились длиннее.

3 апреля в Россию вернулся из эмиграции Ленин. На следующий день он выступил в Таврическом дворце. "Своеобразие текущего момента в России, - говорил Ленин, - состоит в переходе от первого этапа революции, давшего власть буржуазии в силу недостаточной сознательности и организованности пролетариата, - ко второму ее этапу, который должен дать власть в руки пролетариата и беднейших слоев крестьянства". Конкретный путь к этому Ленин видел в том, чтобы "умело, осторожно, прояснением мозгов вести пролетариат и беднейшее крестьянство вперед, от "двоевластия" (т. е. власти Временного правительства и Советов. - Г. И.) к полновластию Советов рабочих депутатов"³³ . В Апрельских тезисах и решениях VII (Апрельской) конференции большевиков Ленин и партия наметили курс на мирное перерастание победившей буржуазно-демократической революции в социалистическую.

А в это время, практически параллельно, Гучков и Корнилов исподволь готовили расправу с революцией вооруженною рукой, кровавую "расчистку" Петрограда. Именно тогда в окружении Корнилова оказался его новый "ординарец" и будущий главный советчик В. С. Завойко, а промышленные и финансовые круги обратили внимание на Корнилова как на человека, с которым можно иметь дело для восстановления "порядка" в столице, да и во всей стране. Именно тогда установились связи Корнилова с членами "Общества экономического возрождения России" А. И. Путиловым, А. И. Вышнеградским и др., а также с возникшим несколько позже "Республиканским центром"³⁴ . Именно на совещаниях с людьми, входившими в эти контрреволюционные организации, выкристаллизовывалась идея диктаторства. В те дни она еще не дала всходов: апрельский политический кризис, кото-

³³ Ленин В. И. ПСС. Т. 31, с. 106, 123.

³⁴ Подробнее см.: Иванов Н. Я. Ук. соч.; Минц И. И. Ук. соч. Т. 2. М. 1978; Иоффе Г. З. У истоков корниловщины. В кн.: Питерские рабочие в борьбе с контрреволюцией в 1917 - 1918 гг. М. 1986.

стр. 112

рый Корнилов попытался ликвидировать военной силой, прервал как его карьеру командующего Петроградским округом, так и карьеру его шефа Гучкова³⁵ . В начале мая Корнилов отбыл на фронт. Примечательно, что Гучков пытался провести его на пост командующего Северным фронтом (поближе к Петрограду), но воспротивился все тот же генерал Алексеев. Свой отказ он мотивировал тем, что Корнилов плохо знает именно Северный фронт. Однако армию Корнилову Алексеев соглашался дать любую.

В начале мая Корнилов принял командование 8-й армией Юго-Западного фронта. За дело он взялся круто. Сразу поддержал записку служившего в разведотделе штаба армии капитана М. Неженцева, в которой тот излагал свои соображения о причинах "пассивности армии" и "мерах противодействия ей". Ознакомившись с содержанием записки, Корнилов приблизил Неженцева, подолгу беседовал с ним. Поблескивая стеклами пенсне, шурясь и "по-гвардейски" растягивая слова, этот франтоватый офицер увлеченно развивал свои планы "спасения" армии. Нужны решительные меры, исходящие от "верховной власти", но, не дожидаясь их, необходимо самим проявить инициативу.

Уже в 20-х числах мая Неженцев начал формирование 1-го "ударного" полка, названного "корниловским", с тем чтобы тот своим примером внес перелом в настроение на фронте. В "стальных касках, с черно-красными погонами, с эмблемой, изображавшей череп над скрещенными мечами" (она укреплялась на рукаве), корниловцы одним своим видом должны были наводить страх на тех, кто подвергся влиянию "анархии" и "разложения". Фактически же им отводилась роль преторианцев командующего армией. Такую же роль при Корнилове играл т. н. Текинский полк, состоявший главным образом из туркмен. Как утверждают многие мемуаристы, Корнилов довольно хорошо говорил по-туркменски и по-персидски, что способствовало росту его популярности среди "всадников" - выходцев из среднеазиатских и северокавказских регионов России. Слово "бояра" (Корнилова) было для них законом. Текинцы превратились в его личный конвой. В белых папахах и малиновых халатах с кинжалами у пояса, они производили грозное впечатление³⁶ .

В июне войска Юго-Западного фронта перешли в наступление, закончившееся "Тарнопольским прорывом" вражеской армии и беспорядочным отступлением русских войск. Оставляя позиции, они брели по пыльным дорогам, бросая оружие. Черный дым пожарищ низко стлался над землей. Разбитые обозы застревали где-то позади. Измученные и голодные солдаты отдельных частей оказались захлестнутыми мародерством и анархией. Никакие приказы не действовали, остановить разгул стихии не удавалось. И Корнилов "железной рукой" наводил порядок. Позднее, уже после провала мятежа, в Чрезвычайной следственной комиссии он показывал: "Я приказал расстреливать дезертиров и грабителей, выставляя трупы расстрелянных на дорогах, на видных местах с соответствующими надписями"³⁷ . Кто мог тогда в потоке отступления отделить грабителя и дезертира от солдата, влекомого в тыл страшным разгромом? Хватали правого и виноватого. Но в кругах буржуазии и помещиков акции Корнилова резко пошли вверх.

В начале июля по представлению комиссара 8-й армии М. М. Филоненко и комиссара Юго-Западного фронта Савинкова Корнилов был назначен командующим этим фронтом, а через две недели - Верховным главнокомандующим. Став главой правительства, Керенский готовился резко повернуть руль управления вправо, начать решительную борьбу с революцией на фронте и в тылу. В Корнилове он видел человека, способного помочь ему выполнить эту задачу. Но, как вскоре выяснилось, у Корнилова и некоторых лиц из его окружения в Ставке имелись собственные планы, шедшие дальше и гораздо правее намерений Керенского. Начался период непосредственной подготовки того мятежа, который позднее получил наименование корниловщины.

³⁵ Старцев В. И. Революция и власть, с. 195 - 200.

³⁶ Корниловский ударный полк. Париж. 1936, с. 11 - 12, 16; Хаджиев Р. Великий бояр. Белград. 1929, с. 58.

³⁷ ЦГАОР СССР, ф. 1780 (ЧСК), оп. 1, д. 5 (показания Л. Г. Корнилова), л. 5.