Маршал Советского Союза К. А. Мерецков

Шла национально-революционная война испанского народа. В начале октября 1936 г. колонна фашистских мятежников, базировавшаяся на недавно захваченный ими город Толедо, собрала все свои силы, чтобы приступить к штурму республиканской столицы Мадрида с юга. Франкистские полки и марокканская конница продвигались вдоль железнодорожной линии из Сьюдад- Реаля, вдоль шоссе из Талаверы-де-ла-Рейна и вверх по течению реки Тахо. Одновременно вторая колонна шла с запада, третья - с севера, четвертая - с северо-востока, а в самой столице разлагающе действовали скрытые враги Республики, "пятая колонна". 12 октября испанцы ежегодно отмечают открытие Америки Колумбом. Именно в этот день Франко, находившийся в Толедо, надеялся провести свои отряды церемониальным маршем по захваченной столице. Газеты всех западноевропейских стран были переполнены перепечатывавшимися из фашистских источников сообщениями о скором и неизбежном падении правительства Ларго Кабальеро, о том, что вот-вот будут перерезаны последние дороги, связывавшие Мадрид с Альбасете и Валенсией, что республиканская столица уже находится едва ли не в кольце вражеских войск.

Тревожное чувство охватило нас, когда мы, два советских командира, направлявшиеся как военные советники-добровольцы в Испанскую Республику, - комдив К. А. Мерецков и полковник Борис Михайлович Симонов, - качаясь в международном вагоне, следовали железной дорогой в Испанию по маршруту Берлин - Париж и просматривали свежие газетные сообщения. Нам пришлось сдать свои паспорта и вместе с ними справку о денежной сумме наличными, которой мы располагали. Проверяющие лица предупредили нас, чтобы мы спокойно ложились спать. Будить нас не станут, услышали мы, но чемоданы пусть останутся открытыми.

Мелькают за окнами аккуратные таблички на немецком языке: перрон номер такой-то, касса находится там-то, комендатура там-то, до ресторана столько-то метров в таком-то направлении, тоннель лежит в этой стороне, на прогулку пассажирам отведено столько-то минут и т. д. Это Берлин!

Мы накинулись на газеты. В первую очередь стали искать вести об Испании. Затем начали листать все страницы подряд. Между тем наша настороженность ко всем, кто ехал в вагоне, была довольно велика. Особенно не нравилась мне и Борису Михайловичу одна напыщенная дама, одетая довольно богато и державшая себя с подчеркнутым достоинством. Мы и не обратили бы на нее внимания, если бы не уловили косых взглядов, которые она бросала на нас всякий раз, как мы проходили мимо нее. Явно она что-то подозревала либо следила за нами. Последнее оказалось правдой, но не той, о которой мы думали. Уже в Испании выяснилось, что это было сопровождающее лицо. На нас двоих - да отдельный сопровождающий? О таком шике мы и не мечтали, шутили мы впоследствии.

Переезд через французскую границу оказался очень простым делом. В Париже мы остановились в советском посольстве и прежде всего попросили просветить нас относительно положения в Испании. Товарищи снабдили нас всей имевшейся в их распоряжении информацией, но предупредили, что она весьма неполна и что ее нужно считать предварительной. Действительно, позднее обнаружилось, что многие сведения были верны лишь приблизительно, а другие устарели. Париж интересовал нас, помимо сказанного, еще в трех отношениях. Во-первых, писать домой было нельзя. Но нам обещали передать нашим семьям символический привет в виде каких-либо сувениров. Поэтому нужно было купить негромоздкие подарки "со значением", чтобы жены догадались, что это шлют мужья и что они здоровы. Во-вторых, мы нуждались в экипировке, так как в Испании могли понадобиться многие вещи, которых в нашем распоряжении не было. Это обстоятельство привело нас в магазины. И хотя нам помогали сотрудники посольства, в некоторых случаях пришлось совершать покупки самим. Насторожившиеся после просмотра немецких газет, мы старались действовать так, чтобы не вызвать у продавцов подозрений и чтобы никто не узнал, судя по покупкам, куда мы едем. В сочетании с несовершенным знанием языка все это доставило нам массу осложнений. В-третьих, хотелось воспользоваться случаем и осмотреть достопримечательности города. Последнее пришлось делать урывками, ибо времени было в обрез.

От Парижа до Тулузы поезд домчал нас очень быстро. Плодородные равнины Средней Франции сменились холмами Центрального массива с их малоприветливым

ландшафтом, а затем пахнуло "бабьим летом" Гароннской низменности. От Тулузы местный поезд, уже гораздо медленнее, покатил к испанской границе. Все выше становились холмы, все суше почва, все беднее растительность. Наконец, мы увидели скопление горных хребтов. Это Пиренеи, а за ними лежит Испания. Новая остановка, небольшой отдых. Вероятно, нас ждали. Подошел какой-то человек, спросил по-французски: "Кто вы?" Потом переспросил по- русски с акцентом еще раз: "Вы русские? Ваши имена?" Махнул рукой в сторону и пошел вперед, а мы - за ним. Шли сравнительно недолго. Он остановился и показал назад: "Франция"; потом ткнул пальцем себе под ноги: "Испания". Так мы перешли границу. До Барселоны добирались уже испанским поездом. Дорога была в очень запущенном состоянии и нуждалась в полной реставрации. Поезд сначала ехал полупустым. Вооруженных людей почти не было заметно. Каталонские горы до предела сжимали кругозор. Спокойно перестукивались колеса, тихо скрипели какие-то странные буфера. Все было похоже на дачную прогулку. Ощущение войны отсутствовало. Однако, как только вырвались из гор на прибрежье, картина изменилась. Вагоны заполнились шумной молодежью в зимних куртках, но с засученными рукавами; крестьянами с корзинами необычной формы; безукоризненно одетыми сеньоритами. Замелькали береты, высокие круглые фуражки с маленькими козырьками, куртки со всевозможными ремнями, черно-красные анархистские ленты и флажки, бомбы и пистолеты.

В Барселоне нас принял советский консул В. А. Антонов-Овсеенко. Я сразу узнал знакомые черты: широкий, чуть улыбчивый рот; острый, длинный нос; щелочки близоруких глаз из-под очков. Владимир Александрович сутулился. Его худое лицо казалось очень усталым. Во время рассказа губы подергивались. Порой его слова приобретали иронический характер, фразы часто были злыми. Образными, но точными выражениями обрисовывал он обстановку. А обстановка была неважной. Мятежники стоят под Мадридом. Юго-запад Испании почти весь потерян Республикой. Сухопутные ее границы практически закрыты для друзей. В воздухе господствуют враги. Интервенция Германии и Италии под видом сотрудничества с фалангистами нарастает. Грызня в лагере мятежников не может перевесить межпартийного несогласия в стане республиканцев. Политика Кабальеро двусмысленна и непоследовательна. Регулярной армии в полном смысле слова еще нет. Марокко не получило независимости; этим пользуются фашисты - ведут там демагогическую пропаганду и набирают мусульманские отряды в свои войска. Захваченная врагом Галисия, а также Баскония и Каталония требуют самоуправления, а правительство идет им навстречу очень неохотно, что вносит разлад в силы Республики. Народные массы полны энтузиазма и готовы на самопожертвование, но элементарная дисциплина отсутствует. Анархисты делают, что хотят: сегодня они воюют, завтра отдыхают. То уходят, не спросившись у старших командиров, в рискованные операции, то открывают фронт. Захватывают и прячут государственное оружие. Никого не признают и ни с кем не считаются. Коммунистов они недолюбливают, социалистов презирают, государственных служащих ненавидят. От беспримерного героизма переходят к безосновательной панике, и наоборот. Работа тыла не налажена. Положение на фронтах трудное. Пока почти всё держится на одних коммунистах. "Короче говоря, - закончил консул, - чем скорее приступите к делу, тем будет лучше".

Самолетов в Барселоне не оказалось, а попасть в Мадрид не по воздуху можно было только кружным путем. Автомобиль доставил нас в Валенсию, а оттуда другой автомобиль помчался на запад, к столице. Эта машина принадлежала губернатору округа Валенсия. Сияя белозубой улыбкой, перед отъездом он предупредил нас, что шофер надежный и мы можем не тревожиться. О чем следовало тревожиться, мы догадались уже возле Мадрида, когда шофер вытащил из кармана пистолет, положил его рядом с собой на сиденье и, указав рукой налево, в сторону юга, промолвил: "Фашисты!".

Мадрид встретил нас сумерками и потушенными огнями. В городе рвались бомбы. Немецкие "юнкерсы" совершали свой очередной и безнаказанный налет. По улицам в минуты затишья перебегали люди. Один из них указал нам дорогу в советское посольство и с ужасом вырвал из рук Б. М. Симонова сигаретку. Выяснилось, что народные милиционеры могут подумать, будто мы сигнализируем самолетам, и застрелить нас на месте как врагов Республики. То, что прохожий назвал посольством, оказалось гостиницей. Но жили в ней действительно советские граждане. Нас встретил корреспондент "Правды", известный журналист Михаил Кольцов. Мы набросились на него с вопросами, однако в ответ услышали: "Положение такое, что через полчаса хуже все равно не станет. Не хотите ли поесть?" Впервые за последние дни мы поужинали как следует, а тем временем сами рассказывали Кольцову о новостях на Родине. Затем Кольцов спросил: "Что вы, собственно, знаете о происходящем здесь?" Выявилось, что знаем мы мало. "Ну, тогда я не буду рассказывать, только запутаю вас. Разберетесь в политическом моменте позже, а сейчас действуйте как военные. Тут находятся Берзин, Воронов и Иванов. Сегодня перебежали к фашистам многие работники республиканского Главного штаба, но кое-кто остался. Иванов пошел выяснить, что можно там сделать. Берзин и Воронов скоро придут". Так мы стали вживаться в испанскую действительность, с ходу окунувшись в события. Особая Краснознаменная Дальневосточная Армия, служба с В. К. Блюхером, трепавшая меня полгода азиатская ангина, совещания в Москве, проводы за границу, Польша, Германия,

Франция - все подернулось какой-то дымкой и отошло во вчерашний день. Коричневый хлебец и апельсины на скрипучем столе, усмешка Кольцова, уличный мрак да отдаленные разрывы - вот окружающая нас реальность. Итак, с чего будем начинать?

Вошли Н. Н. Воронов и Я. К. Берзин. Обнялись и тут же устроили совещание. Решили, что главная задача ближайших суток и недель - помочь Республике превратить Мадрид в крепость. Твердо рассчитывать можно было на коммунистов, на людей из Министерства внутренних дел и на гражданское население города. Соответствующие функции брал на себя Ян Карлович. Он тут же расстелил карту и стал намечать места расположения будущих оборонительных сооружений. А мы с Вороновым собрались ехать в войска. Мой путь лежал к Листеру, в 1-ю бригаду. Бывший каменщик, Энрике Листер был командиром Пятого полка народной милиции. Состоявший наполовину из рабочих (почти все они были коммунистами), Пятый полк являлся костяком республиканских сил под столицей. Как раз перед нашим приездом он стал основой смешанной бригады, довольно прочно державшей фронт, хотя временами и отступавшей. Рядом с нею дело шло хуже, войска нервничали. По полученным сообщениям, фашисты собирались применить в том районе танки. Чтобы отбить танковую атаку, сюда послали артиллерийский дивизион, укомплектованный нашими специалистами. Николай Николаевич как отменный артиллерист мог помочь в налаживании стрельбы прямой наводкой, и он собрался отправиться в этот дивизион.

Берзин был главным военным советником Республики, и для меня его слова было достаточно. Тем не менее, чтобы поставить конкретную задачу перед частями Листера в качестве тоже обладающего определенными правами военного советника, мне нужно было явиться сначала в Главный штаб за назначением. Пришлось ехать, что называется, на почти пустое место, посмотреть на штабные останки и, как условились, до утра дать предложение о путях формирования нового штаба. Поехал. В помещении Генштаба встретил военного советника П. А. Иванова. Он познакомил меня с испанским офицером, оставшимся служить Республике. Весь пылавший ненавистью к предателям, офицер сообщил, что на беглецов нечего рассчитывать: никто из них не вернется. Снова состоялось летучее совещание. Мы связались с правительством. Было решено, что новый Главный штаб следует формировать в Валенсии. Офицер стал собирать штабные бумаги, а я поспешил назад, в гостиницу.

У Берзина уже было помечено, где необходимо срочно возвести оборонительные сооружения. Тут мы вспомнили старую русскую поговорку: "Гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить". Чтобы она не оправдалась договорились ранним утром, попросив для нас сопровождающих, объехать вместе окрестности города, посмотреть и прикинуть на местности. А пока занялись комплектованием боевой единицы "военный советник Мерецков". Этой единице не хватало переводчика, так как испанским языком я пока не владел. Мне представили трех советских переводчиц. После некоторых колебаний я остановился на кандидатуре М. А. Фортус и позднее никогда о своем выборе не жалел. В Испании ее звали Хулиа (то есть Юлия). Муж Марии Александровны, по национальности испанец, погиб. Сама она прожила в Испании лет пять, в совершенстве владела языком, отлично знала страну и ее обычаи, была очень рассудительной, быстро ориентирующейся в обстановке и храброй женщиной. Ей по плечу оказалась не только работа переводчицы, которую она выполняла с блеском. Как показала жизнь, она с успехом вела переговоры с любыми должностными лицами и в дальнейшем фактически являлась офицером для поручений.

Наступило мадридское утро. Всю ночь мы не смыкали глаз, и эта моя первая ночь в новой должности стала как бы прообразом всех тех сотен тревожных и, как правило, бессонных, но незабываемых ночей, что я провел на испанской земле. Втроем, Берзин, Воронов и я, объехали предместья Мадрида. Прикидка позволила установить, что план обороны был недурен, лишь бы удалось его осуществить. Ян Карлович Берзин принялся за него, Николай Николаевич Воронов поехал к артиллеристам, я - к Листеру. Его войска отдыхали. "Товарищ Энрике, - говорю, - соберите бойцов, побеседуем". Насупившийся Листер собрал батальоны в одно место, оставив на постах караульных. Гляжу, бойцы его тоже хмурятся. Явно думают, что сейчас им станут учинять разнос за отступление. Листер нахохлился, ждет. Наступила тишина.

Мы сидели в небольшой лощине. Поглядел я на ребят, посмеялся и начал рассказывать, как воевали мы в гражданскую войну в Советской России. Рассказываю, а сам посматриваю то на переводчицу, то на бойцов. Мария Александровна вошла в пыл, голос звенит от страсти, лицо горит. Ребята тоже заразились, самые экспансивные повскакали на ноги, повторяют ее слова, жестикулируют. Затем посыпались вопросы. Чаще всего спрашивали, приходилось ли Красной Армии отступать, а если приходилось, то как мы это пережили и что при этом делали. Снова начался рассказ: отступали, дескать, порой даже бежали, но потом всегда приводили себя в порядок, восстанавливали боевую дисциплину, переходили в наступление и громили белогвардейцев. Главное, что помогало нам, - это наша политическая сознательность, воинская организованность и опора на трудящееся население. Относительно союза с трудящимися поняли все сразу. Насчет политической сознательности пришлось обстоятельно разъяснять, в чем она, на мой взгляд, заключается и как толковать ее применительно к испанским делам. Тут же выступил листеровский комиссар, дополнивший то, что я сказал. Дольше всего довелось говорить о дисциплине. Пока Фортус переводит, думаю про себя: "Вот так приходится ставить все на свое место в бригаде, где три четверти

бойцов - коммунисты и социалисты. А каково будет в полку у анархистов?" Позднее обнаружилось, впрочем, что и тут меня сразу же поняли правильно. Просто ребята хотели подольше послушать русского большевика, посланца Страны Советов.

Больной темой оказалось все же отступление. Я старался напирать на мужское самолюбие: куда же отходить дальше? Ведь за окопами сразу начинается Мадрид! Будете отступать по его улицам, над вами девушки станут смеяться из всех окон, со всех балконов. Это действовало. Бойцы опускали головы, долго не глядели мне в лицо. Вообще же беседа прошла хорошо. Настроение в батальонах поднялось, по местам расходились куда веселее. На прощание дружно просили показать им какую-нибудь кинокартину про гражданскую войну в СССР. Я дал обещание такую кинокартину достать и постарался обещание выполнить как можно скорее. Из Советского Союза было прислано несколько фильмов, и эффект от их показа оказался поразительным. Перед тем, как уйти, я попросил дать воинское обещание, что дальнейшего отступления не будет. Батальоны хором принесли клятву. Это слово испанских рабочих и крестьян не было нарушено. Воины Листера дрались образцово и свой долг выполнили до конца, честно и мужественно.

Постоянно испытывали мы трудности с вооружением. Оно было разнокалиберным, и его вообще недоставало, особенно боеприпасов. Транспортировка оружия из СССР не могла восполнить все потребности республиканской армии. К тому же не прерывались инциденты с фашистами на море, тормозившие поставку материальной части. Закупки удавались Республике с большим трудом. Так называемые демократические буржуазные страны всячески препятствовали законному правительству Испании импортировать необходимое, а фашистские державы открыто подбрасывали людские пополнения и технику в мятежные корпуса. Наша Родина в этих тяжелых условиях делала все, что могла, чтобы помочь Испанской Республике. Многое зависело от желания и инициативы должностных испанских лиц, действовавших на местах. Ведь здесь революция, межпартийная борьба, социальные преобразования и война смешались воедино, а прочной центральной власти пока что не было. Правительство, в рядах которого имелось немало скрытых врагов Республики, порой охватывал паралич. Провинции ему не всегда подчинялись. Общее командование на первых порах в ряде случаев существовало только на словах. В государственном аппарате нередко орудовали скрытые фашисты. Самой действенной силой была Коммунистическая партия. Но не всегда ей удавалось использовать свое огромное влияние. Во-первых, она тоже в тех трудных условиях была далеко не всемогуща. Во-вторых, тактика Народного фронта обязывала сотрудничать со всеми демократическими силами. Это был единственный путь к победе.

В начале ноября Мадрид испытал новый бешеный натиск франкистов. Испанские и только что созданные интернациональные бригады делали все, что могли, чтобы отстоять столицу. Фактически в те тяжелые часы дело ее обороны взяла в свои руки Коммунистическая партия. Что касается правительства, то его пребывание в Мадриде было нежелательным, так как опасность нарастала. Поэтому решено было перевести правительственные органы в Валенсию. Я не знаю, как мыслилось это организовать, но и здесь, на мой взгляд, лишь усилия Компартии удержали дело от срыва. Различные учреждения уезжали в разное время, иногда никого ни о чем не извещая и не оставляя на старом месте никаких рабочих групп. Многие буржуазные руководители думали только о себе. Отдельные члены правительства потеряли контакт друг с другом. Я находился в войсках, когда меня поздно вечером разыскали Михаил Кольцов и один товарищ из Мадридского комитета КПИ. Сообщив мне вкратце обстановку, испанский товарищ, используя также красноречие Кольцова, стал уговаривать меня немедленно связаться с Ларго Кабальеро. Крайне важно было, чтобы в Валенсии премьер сразу же возглавил работу государственного аппарата. Но коммунистов он мог не послушать, сочтя их настояния по своей обычной манере за некие "межпартийные интриги". А марокканцы уже приближались к пригороду, в котором он жил. Как бы ни относиться к личности Кабальеро, в тот момент важнее всего было сохранить действенность центральной власти и единство усилий. Во что бы то ни стало необходимо было уговорить его сейчас же отправиться в Валенсию. Русского же военного советника он уважает и его совет примет. Я согласился поехать в домик премьера, но без особой надежды на успех. Кабальеро ложился спать ровно в 22.00, и не было такой силы и таких событий, чтобы они заставили его отказаться от раз навсегда принятого распорядка дня. Как только он засыпал, его связь с внешним миром обрывалась, и всякий доступ к нему исчезал. Все же мы поехали. Один из испанских товарищей показывал дорогу. Другие были тотчас посланы на шоссе Мадрид - Валенсия, чтобы сопровождать премьера.

Приезжаем. Нас встречает секретарь. Я через переводчицу объясняю ему, в чем дело. Объясняю долго и настойчиво, но без всякого проку. Секретарь твердит свое: глава правительства спит, будить его нельзя. Пришлось пойти на крайние меры. Я сделал вид, что записываю фамилию секретаря, и сказал, что сейчас же передам сообщение, куда нужно, а если премьер попадет в плен, то секретарь ответит своей головой. Судя по тому, как долго переводила Фортус мои слова, она явно добавляла еще что-то от себя, причем с очень энергичной и выразительной интонацией. Я уже немного стал разбирать испанскую речь и понял, что фигурировал в беседе как "большой русский генерал". Секретарь удалился. Накинувши плед на плечи, появился

Кабальеро. Последовала новая порция объяснений, уже более действенных. Старик оказался далеко не твердокаменным. Он сразу как-то раскис, быстро согласился с поездкой, оделся, уселся в автомобиль и отбыл на восток. Я проводил его до места встречи на шоссе с сопровождающими лицами, после чего развернул машину и возвратился в город.

В Мадриде меня ждало приятное известие: прибыли советские танкисты во главе с С. М. Кривошеиным. Б. М. Симонов, которого я всегда оставлял за себя при любой отлучке, сообщил, что одна танковая рота уже приняла участие в боях. Чрезвычайно важно было оповестить об этом мадридцев, чтобы поднять боевой дух среди населения и в войсках. Но пока никто ничего не знал ни о задаче, которую выполняли танкисты, ни о деталях сражения, очень меня интересовавших. Поехали на поиски. Когда я нашел танковую роту, первый, кого я увидел, был майор Грейзе (псевдоним командира батальона нашей мотомехбригады в Белорусском военном округе П. М. Армана). Он-то и командовал этой ротой. Завязался разговор о прошедшем бое. Оказалось, что в один из танков попал снаряд, оглушив башенного стрелка. Других потерь не имелось. Любопытное это явление - человеческая память. Многое я позабыл, даже весьма важное. А вот детали того разговора помню, как будто он состоялся вчера. Используя мыслительный аппарат человека, сложный, но не всегда совершенный, наша память бросает свой якорь где ей вздумается, а порой безмятежно плывет по течению.

Настроение у танкистов было отличным. Только что прибыть и с ходу успешно выполнить дело - это всегда поднимает дух человека. Замечу, что высокий боевой дух сохранился у танкистов и в дальнейшем. В ноябре 1936 г. под Мадридом действовало всего лишь около 50 советских танков, намного меньше, чем имелось танков у Франко, но эффект они давали гораздо больший. Танки сцементировали столичную оборону, сыграв роль крупного морального фактора. Потери врагу они тоже наносили очень ощутимые. Франкисты не обладали опытом борьбы с танками, и боевые машины нередко просто давили вражескую пехоту и конницу. Фашистами овладевала паника, когда они видели идущие на них в атаку танки. И среди всех героев-танкистов, кто в те дни доблестно сражался под Мадридом, Поль Матисович Арман был одним из первых. Присвоение этому командиру, латышскому большевику Тылтыню (его настоящая фамилия), звания Героя Советского Союза явилось заслуженной оценкой его решительных и умелых действий.

Итак, дела под Мадридом пошли теперь успешнее, но положение оставалось еще очень острым. Кризис мог наступить в любую минуту. Чтобы его упредить, нужно было осуществить по меньшей мере три первоочередных мероприятия: наладить реальное и эффективное управление войсками; укрепить мадридский участок в количественном и качественном отношении; превратить республиканские воинские отряды в регулярную армию. Все это упиралось в серию немедленных организационных мероприятий. Для проведения мероприятий в жизнь необходимо было добиться согласия хотя бы трех лиц - премьера Кабальеро, одновременно военного министра; его заместителя Асенсио, фактически руководившего вооруженными силами Республики; начальника Генерального штаба Кабреры. Как раз при последнем я числился в то время военным советником.

Одним из предварительных актов явилось совещание, созванное в Валенсии Я. К. Берзиным. Как всегда, он руководил им четко и энергично и не любил терять времени даром. Предприимчивый, твердый, волевой человек, он вкладывал все свои знания и богатый жизненный опыт в организацию победы над фашистами. В те дни ему было, кажется, между сорока пятью и пятьюдесятью годами. Латышский крестьянин, он с юных лет принимал участие в революционном движении. Настоящее его имя - Петер Янович Кюзис. Когда в 1911 г. он бежал из иркутской ссылки, ему пришлось взять себе имя Ян Карлович Берзинь. После Октябрьской революции этого видного чекиста чаще звали у нас Павлом Ивановичем. Его латышская родина в то время была буржуазной страной, и сподвижник Феликса Дзержинского отдавал все свои силы советского патриота и большевика делу победы социализма в СССР. Наблюдая его в Испании, я не раз думал, что каждый удар, который наносил там этот мужественный человек по международному фашизму, представлялся ему, вероятно, очередным шагом к торжеству ленинских идей и в Латвии и во всем мире. Так оно и было на деле.

На совещании снова (в который уже раз!) всплыл вопрос о наших взаимоотношениях с военным руководством Республики. Этот сложный вопрос никак не удавалось разрешить вполне удовлетворительным образом. Кабальеро, которому шел восьмой десяток, не способен был действенно и оперативно руководить вооруженными силами. К тому же его политическая линия очень часто шла вразрез с интересами народа и демократического государства, а нелюбовь, которую он испытывал к Коммунистической партии, слепила ему глаза и мешала установить прочный контакт с наиболее организованным, сознательным и дееспособным отрядом испанских трудящихся. Его правая рука по военным делам Асенсио был человеком решительным и целеустремленным. Но цели, которые он субъективно преследовал, в еще меньшей степени совпадали с интересами народных масс, чем это было у Кабальеро. Трудящиеся его не любили и не случайно связывали с его именем почти все неудачи, которые случались на фронтах. Оба эти лица по-своему ценили военных советников, честно служивших Испании

и беззаветно боровшихся с фашизмом, однако довольно часто вставляли палки в колеса прогрессивным начинаниям в армии.

Как раз тогда зашла речь о необходимости создать регулярные войска. Сама жизнь заставила наконец лидера правительства принять это решение. Договорились, что будут сформированы бригады. Приобретя боевой опыт, бригады сольются в дивизии. Когда окрепнут дивизии, их будут объединять в корпуса. Мне поручили установить постоянную связь с начальником Генштаба, добиться выделения Мадридского участка из Центрального фронта в самостоятельный фронт и поставили в известность, что руководить вооруженными силами в Мадриде будет генерал Миаха. К нему станут направлять новые испанские и интернациональные бригады. Центром их формирования назвали город Альбасете (по дороге из Мадрида в порт Картахену).

Сообщение об авиации сделал Я. В. Смушкевич. Я хорошо знал этого товарища по совместной службе в Белорусском военном округе, где он командовал авиабригадой. Однажды на Родине я наблюдал за тем, как под его руководством строился аэродром, и уже тогда оценил организаторские способности Смушкевича. В годы службы моей в Москве он являлся начальником Главного управления авиации Красной Армии. Этот опытный летчик показал себя в Испании с весьма положительной стороны. Сейчас он активно обучал молодых испанцев летному делу и внес интересное предложение посылать их на шесть месяцев в СССР для учебной стажировки.

Вскоре я и Симонов выехали в Альбасете. Вместе с нами в Альбасете и Мадриде работало еще несколько советских командиров, в том числе Р. Я. Малиновский (позднее Маршал Советского Союза), П. И. Батов (сейчас - генерал армии), В. Я. Колпакчи (сейчас - генерал армии), А. И. Родимцев (сейчас - генерал-полковник), Н. П. Гурьев. В нашу задачу входило нести функции военных советников и наладить формирование бригад регулярной армии. Прежде всего удалось скомплектовать интернациональную бригаду, в значительной степени состоявшую из немецких коммунистов. Оторванные от родины, эти славные ребята горели желанием дать смертельный урок на испанской земле их злейшему врагу - германскому фашизму. Военным делом они овладели очень быстро и в сражениях показали себя с лучшей стороны. Впрочем, еще в Альбасете я обратил внимание во время учений на умелые действия немецкого батальона. В бой под Мадридом данную часть, ставшую 11- й интербригадой, повели генерал Клебер (М. Штерн; его не нужно путать с советским военным советником Г. М. Штерном, тоже находившимся в Испании) и комиссар Николетти (так звали там Джузеппе ди Витторио). Потом ею командовал Ганс Каале.

Затем стали формировать интернациональную бригаду уже смешанного, а затем романского в основном состава. Ее непосредственным обучением занимался В. Я. Колпакчи, которого предупредили, что ему же скорее всего придется руководить на первых порах действиями этой бригады в бою. Колпакчи приступил к энергичным занятиям тактикой и стрелковым делом. Вскоре бригаду (12-ю интернациональную) принял под свое командование Пауль Лукач (Мате Залка). Новые бригады с ходу вступали в сражения, но войск все не хватало. Решили поэтому попытаться наладить отношения с каталонскими анархистами, у которых имелись свои подразделения, и меня направили в Барселону.

Прежде всего я и Фортус явились к начальнику нескольких анархистских воинских колонн Дуррути. Мы сидели в его штабе, а Дуррути без конца вызывал к себе то одного, то другого подчиненного. Те рапортовали ему и отбывали восвояси, а их сменяли другие. Дуррути, очевидно, доставляло удовольствие демонстрировать мне свои порядки, меня же эта детская игра сначала забавляла, а потом стала раздражать. Сидим в комнате уже битый час, а к серьезному разговору даже не приступили. Наконец он угомонился, и между нами потекла беседа. Я не помню, естественно, точных выражений, но общий ее дух врезался мне в память вследствие достаточной необычности ее содержания. Порой я не знал, что мне делать: ругаться или смеяться. Начали мы с того, что по моей просьбе Дуррути стал обрисовывать общую обстановку в Испании. Тут я увидел, что он имеет о ней самое смутное представление. Затем разговор перекинулся на воинских командиров. Подчеркивая свою нелюбовь к централизованному руководству, Дуррути усиленно уверял меня, что все генералы на свете враждебны народу и что все они одинаковы. Настал мой черед говорить, и я начал стыдить его, как это он, такой видный политический деятель и большой человек, не знает, что советские генералы совсем другие. Рассказал ему о нашем наркоме обороны. У Дуррути широко раскрылись глаза.

- Как, разве Ворошилов из рабочих?

- Да, он в прошлом слесарь!

- Но ведь рабочий не может не быть анархистом. Это очень хорошо. Меня ваш Ворошилов сразу поймет. Как только он узнает, что я сижу без пулеметов и патронов, он их даст мне. У меня есть корабль. Завтра же мои люди организуют поездку в Одессу за патронами.

- Нет, так ты ничего не получишь (мы были, конечно, на "ты"). У Ворошилова патроны не собственные, а государственные.

- Значит, не даст? Вот видишь, как государство ломает человека. Был рабочим, а сделался министром и сразу обюрократился.

- Иди защищать Мадрид, и тебе дадут патроны, гранаты и пулеметы. Выделяй людей в пулеметную команду, станем обучать ее.

- Ладно, поеду в Мадрид и спасу его. Мы всем покажем, как надо воевать!

Дальше беседа пошла почти по-дружески. Я рассказывал Дуррути, что советские люди умеют ценить заслуги видных революционеров, в том числе и анархистов. В Москве есть улица, названная в честь Кропоткина. На особом памятнике высечено имя Бакунина. Поэтому нам понятно, что у Дуррути имеются колонны имени Кропоткина и Бакунина. Но как понять, что одна из колонн носит имя Махно? Ведь Махно - бандит. Когда я служил в Конной армии Буденного, мне довелось сражаться с махновцами. Эти разбойники грабили трудящихся и вредили народной власти. Не случайно в твоих колоннах столько всяких недостойных людей. Разве можно подпускать к революции нечистоплотных? Я уверен, что в колонны затесались и фашисты. Если их не изгнать, они подведут в первом же бою и принесут несчастье.

Дуррути обещал очистить колонны от враждебных революции лиц. Но как следует этого не сделал и должного порядка не навел. Последствия не замедлили сказаться. Под Мадридом его отряды сражались не очень удачно, а Дуррути вскоре погиб от шальной пули. О его смерти ходили разноречивые слухи, но я был уверен, что это кто-то из "своих" отомстил ему за попытки наладить дисциплину. Мне очень жаль было этого отважного парня с путаницей в голове, но субъективно честного и по-своему принципиального.

Что касается его пулеметчиков, то они действительно прибыли в Альбасете. Мы дали им пулеметы "Максим". Сначала ребята отказывались иметь с ними дело, жалуясь на их тяжесть. Но потом, когда А. И. Родимцев продемонстрировал, как здорово они стреляют, те поверили в них и обучаться начали прилежно и старательно. Внешний вид у этой команды был порой растерзанный да и дисциплина хромала. Однако пулеметчики из них получились лихие. А когда они посмотрели какой-то из наших фильмов о гражданской войне в СССР, то на следующий день преобразились и с тех пор так обматывали себя пулеметными лентами, что на них живого места не оставалось.

Тем временем закончилось формирование очередной интернациональной бригады. Политическая сознательность бойцов этих бригад была очень высокой. Во всяком случае, главному их комиссару товарищу Галло (Луиджи Лонго) не приходилось жаловаться на низкий боевой дух. Пламенные антифашисты-волонтеры знали, зачем они приехали в Испанию. Поэтому мы были уверены, что и новая бригада не посрамит себя. Она была направлена на позиции у реки Харама, но в первом же бою не выдержала удара франкистов и отступила. В чем дело? Мы обсуждали событие долго и горячо. В конце концов решили, что все упирается в необстрелянность бойцов. Дали бригаде другую боевую задачу, а заодно сменили командира. По совету французских коммунистов комбригом был назначен один из комбатов, капитан французской армии, участник первой мировой войны. Постепенно бригада закалилась в боях и стала отменной. Что касается нового комбрига, то он установил особые порядки. Каждую неделю на автомобиле солдаты ездили по очереди в Мадрид отдыхать. Если в роте случался проступок или она вела себя в бою неважно, отпуск отменялся. Все находили это справедливым.

Вслед за тем в Альбасете были сформированы и отправлены на фронт 10 испанских бригад. Мы очень торопились, обстановка требовала ускорить дело, поэтому бригады были скомплектованы, но не успели как следует обучиться. Искусство войны им пришлось постигать сразу на практике. Кроме того, тогда же сформировали еще две интернациональные бригады. Одна из них была в основном романской, другая - англо-американской. До того, как Берзин отозвал нас с Симоновым в Валенсию, мы успели посмотреть на них в бою. Некоторые подразделения этих бригад имели личный состав, уже участвовавший в сражениях либо попавший первоначально в иные соединения. Например, некоторые бойцы входили раньше в итальянскую центурию (сотню) имени Роселли, в смешанную центурию имени Соцци и в легион, созданный беспартийным итальянским эмигрантом Паччарди. Большинство же прибыло позднее. Одни сами добирались до Испании, переходя французскую границу. Другие направлялись по путевкам Коминтерна. Имелись и такие, кто приехал просто посмотреть, что происходит в Испании, а затем, увлеченные славными идеями революционно-освободительной борьбы, оставались и активно включались в нее.

Постепенно иностранные военные советники завоевали себе большой авторитет. Даже анархисты изменили свое мнение и все чаще стали обращаться за советом и помощью. В декабре 1936 г. волонтера Петровича (то есть меня) и волонтера Вольтера (то есть Н. Н. Воронова) пригласили каталонские анархисты. Они хотели отбить у франкистов город Теруэль. Когда мы встретились с их лидером, то он начал усиленно расхваливать свои отряды. Мы спрашиваем его об обстановке, о вооружении, о конкретных планах, а он отвечает на все вопросы одно и то же: это все чепуха, а вот мои парни - что надо, они завтра же атакуют, разгромят, захватят и т. п. Мы при всем нашем скептическом отношении к анархистам едва не поверили красноречивому командиру. Но на всякий случай решили вызвать в поддержку еще 13-ю интербригаду. Затем составили план боя. План этот был анархистами принят. Развернулась подготовка к наступлению.

Во время подготовки произошел один забавный случай. Разведка приносила разноречивые сведения; определить точное размещение живой силы противника было трудно. Хотелось самим установить, нет ли у врага ложных позиций. Встречаем мы

с Вороновым испанского центуриона (то есть командира солдатской сотни). "Слушай, ты знаешь, где фашистский передний край?" "Знаю!" "Покажи нам поближе. Не побоишься?" Центурион презрительно рассмеялся: "Пойдемте!" Мы были уверены, что он выведет нас за передовой наблюдательный пункт, куда мы направлялись, и из удобного места покажет вблизи расположение вражеских окопов. Но что-то слишком долго мы идем. Прячемся за кусты, за рощицы, пересекаем мелкие овраги. Надвигается ночь. Где же противник? Впереди заалело пламя костра. В небольшой балке виднелись неподалеку фигуры сторожевых, а совсем рядом сидел солдат. Центурион протянул руку и прошептал: "Фашисты!" Оказалось, он понял нас буквально и подвел к фашистским позициям вплотную. Не знаю, то ли не заметили нас караульные, то ли приняли в сумерках за своих, но от балки отошли мы благополучно. Когда вернулись, напряжение спало. Стали мы тут сетовать провожающему: "Куда же ты нас потащил? Хотел в плен франкистам сдать?" Испанец обиделся. Его попросили показать фашистов - он сделал максимум возможного; где же признательность? Инцидент закончился хохотом. Мы потрясли парню руки и распрощались. Подобные случаи, свидетельствовавшие о незаурядной личной храбрости испанских анархистов, внушали надежды на успех. Увы, объективный момент оказался сильнее субъективного. Никакие личные данные не смогли компенсировать анархистской дезорганизованности. Это проявилось в первый же день наступления. Интербригада была готова выполнить приказ, но главного командира анархистов нигде нельзя было отыскать. Не думаю, чтобы он струсил. Скорее, позабыл об условленном часе или просто отнесся наплевательски к собственным обязанностям. Ведь понятия "порядок", "армия", "государственный долг", "дисциплина" у анархистов не только отсутствовали, но и были ими презираемы. Атака сорвалась. Тем временем 13-я интербригада перешла в наступление, как и было условлено. Фашисты, воспользовавшись несогласованностью действий, перебросили против нее главные силы, нанесли ей серьезные потери и остановили. Операция в тот раз не удалась.

Когда я докладывал об обстановке под Теруэлем, меня поставили в известность, что продолжать дело в этом районе придется не мне. Генерала Купера (то есть Г. И. Кулика), военного советника при председателе Хунты обороны Мадрида генерале Миахе, отзывали в Москву. Я должен был заменить Кулика, так как Мадрид сейчас важнее всего и оставлять Хунту обороны без квалифицированной военной помощи нельзя. Мне вменялось в обязанность уделить особое внимание подготовке специалистов: танкистов, летчиков, артиллеристов и общевойсковых офицеров. Наступило время подумать по- настоящему о качестве войск. Прибыв в Мадрид, я представился Миахе как его новый советник. Совместная работа с ним была делом сложным. В Миахе жило два человека: военный и политик. В качестве политика Хосе Миаха, официально беспартийный, был на деле очень далек от коммунистов. Это сильно мешало упорядочить руководство боевыми операциями в "Красной зоне", как называли тогда район Мадрида за откровенно левые настроения большей части его населения и за ту выдающуюся роль в его обороне, которую играла Испанская компартия. В качестве же генерала Миаха оказался человеком знающим. Так, он хорошо разбирался в боевых возможностях марокканских войск, основной силы Франко под Мадридом. Оказалось, что он имел опыт колониальной войны в Марокко. Вот ирония истории! Марокканцы, боровшиеся за свою свободу против испанских захватчиков, теперь, обманутые, сражались за интересы злейшего врага угнетенных народов - фашизма. А генерал, который в свое время был чуть ли не однокашником Франко и других лидеров реакции, должен был защищать Республику и интересы трудящихся. Понятно, что о последнем он особенно и не думал и просто нес свои обязанности как генерал на официальной государственной службе. Поэтому с чисто военной точки зрения мы находили общий язык, но морально- политического единодушия не было и в помине. Впрочем, я старался всячески избегать подобных вопросов. Всем военным советникам было строжайше воспрещено принимать хоть какое-то участие в политических спорах и политической борьбе в Испании. Мы отдавали народу и его законному правительству свои военные знания, и нас использовали, как считали нужным.

Начальником штаба у Миахи являлся Висенте Рохо. Это был неглупый, знающий и деловой офицер. Настроен он был значительно левее Миахи, но, внося какие-нибудь серьезные предложения или сообщая важные данные, не любил докладывать лично Миахе, а обращался иногда ко мне и просил провести решение в жизнь. У меня имелись и свои различные соображения и предложения. Но ни те, ни другие я не имел, конечно, права навязывать испанской армии. Дело обычно обставлялось так. С вечера я и Фортус приходили к Миахе в его личные покои. Там и беседовали. После нескольких случаев на фронте Миаха начал, по-видимому, относиться к моим советам с вниманием. Переводчицы он тоже перестал стесняться. То ли он привык к ней, видя ее нередко возле меня; то ли практика показала ему, что ни одна военная деталь наших разговоров не ускользает "наружу", и поэтому ей можно доверять; то ли, наконец, он узнал, что ее муж был анархистом, и вследствие этого не смотрел на нее как на потенциальную коммунистку. Вообще ему нравилось, что предварительно обо всех военных делах мы договариваемся втайне. Мне тоже незачем было возражать, лишь бы крепла оборона города. На следующее утро у себя в кабинете Миаха созывал совещание и выкладывал от своего имени все, что было согласовано. Брал слово Рохо и энергично поддерживал председателя Хунты. Брал слово я и выступал в том же духе.

После этого соглашались и другие должностные лица, а споры по чисто военным вопросам возникали лишь из-за частностей.

Особое внимание пришлось уделять боям у реки Харама. Харамская операция была задумана фашистами с целью окружить Мадрид, отрезав его от морских портов Валенсии, Аликанте и Картахены и взяв в кольцо. Бои растянулись на месяцы, а отдельные стычки шли почти непрерывно, хотя кульминация приходится на февраль 1937 года. Мне довелось принять непосредственное участие в ряде харамских боев. Остановлюсь на некоторых эпизодах, удержавшихся в памяти. Бригада Листера наступала с юга вдоль Харамы. Я хотел проследить, как она будет действовать. Ситуация была нелегкой, но испанцы пошли под пули спокойно и начали успешно наседать на противника. Тогда франкисты открыли сильный заградительный огонь. Я как раз оказался в поражаемой зоне. Кругом ложатся снаряды. Чувствую, двое каких-то людей хватают меня и волокут. Я отбиваюсь (подумал, что фашисты тащат в плен). Отчаянно возимся, и все трое сваливаемся в окоп. Слышу дикую ругань. Дым рассеялся. Гляжу - передо мной улыбающееся лицо Листера, а двое, что меня схватили, - Родимцев и комиссар Листера (кажется, это был Контрерос, как звали тогда Витторио Видали). Говорят, что спасали меня от обстрела. Я сгоряча набросился на Родимцева: разве можно так тащить в укрытие старшего командира? Ведь мы находимся в войсках. И дух бойцов подрывает и субординацию нарушает. Он извиняется, а Листер хохочет. Потом посерьезнел и стал жаловаться: нам бы так стрелять по фашистам!

Другой случай. Шли на нас в атаку марокканцы. В одном окопчике лежали я, командир танковой бригады Д. Г. Павлов и командир 11-й интернациональной бригады. Фашисты наседали отчаянно. Разведка сообщила нам, что у них в каждом подразделении командует немецкий офицер либо унтер-офицер. Артподготовка была у них сильной, пулеметы работали без передышки, свинец так и хлестал. Испанцы дрогнули, некоторые части стали отходить. Выскакиваем из окопов, кричим: "Назад!" Павлов залез на танк, жестикулирует... Вокруг стали задерживаться отдельные бойцы. Потом образовалась группа. К ней липнут другие. Павлов пустил в дело танки и сам поехал вперед. Солдаты бросились за боевыми машинами. Постепенно восстановили линию обороны и отбили, марокканцев на исходные позиции. Наступило короткое затишье. Вдруг, гляжу, появляется Мария Александровна. Увидев, что дело плохо, она успела сбегать в 12-ю интернациональную бригаду и от моего имени передать ей приказ срочно прийти на выручку. Сейчас, говорит, эта бригада находится в предбоевом порядке, приблизительно в одном километре от места сражения. Я поблагодарил отважную женщину за инициативу, но в бой вводить бригаду мы уже не стали, так как опасность миновала. Пошел я в расположение части. Ею командовал генерал Лукач. Обсудив с ним обстановку, мы решили, что больше в тот день марокканцы не сунутся. Бригаду отвели в резерв, на отдых. Через несколько дней атаки фашистов возобновились. Они стремились прорвать фронт на стыке между испанскими частями и 11-й интернациональной бригадой. Тогда мы ввели в бой на этом опасном участке англо-американских добровольцев. Я всегда думал, что англосаксы - сдержанные люди, и был удивлен, когда английские волонтеры, увидев в своих боевых порядках русского военного советника, подбегали ко мне пожать руку, обняться и даже поцеловаться. Товарищи Н. П. Гурьев и А. Д. Цюрупа, находившиеся там же, явились свидетелями этой картины. Впоследствии они не раз вспоминали ее и, лукаво поглядывая на меня, обстоятельно и со вкусом рассказывали, как ко мне лезли целоваться в бою.

А вот еще один случай. Под сильным натиском противника один из батальонов 18-й испанской бригады стал постепенно отходить. Я оказался как раз на этом участке. Рядом со мной стояла Фортус. Увидев бегущих, она сильно крикнула: "Испанцы, когда вас кастрировали?" Бойцы остановились, поглядели на женщину и в замешательстве повернули обратно. Их романское мужское самолюбие было жестоко уязвлено. Фортус побежала вперед, солдаты за ней. Через полчаса враг был отбит, прежняя позиция восстановлена. А когда бой кончился, ко мне явился комбриг-18 (старый испанский офицер-службист) и стал жаловаться на переводчицу господина военного советника, которая оскорбляет его солдат. "Почему же оскорбляет? - заметил я. - Ей показалось, что ваших солдат охватила паника, что они покинули поле боя. Значит, они неполноценные солдаты. А муж этой женщины - испанец. Ей известно, что такое настоящий мужчина. Вот она и решила, что ваши солдаты перестали быть испанцами. Но оказалось, что она ошиблась. Просто солдаты перепутали направление и наступали не в ту сторону. Тогда она указала им верное направление, батальон отбил противника и проявил себя хорошо. Обижаться не на что!" Офицер улыбнулся и подал мне руку. Мария Александровна вообще много раз демонстрировала свою доблесть. Я неоднократно докладывал об этом главному военному советнику, и тот представил ее к награждению. Вскоре пришло известие, что ее наградили орденом Ленина.

Превосходно показал себя в Испании капитан (сначала лейтенант) А. И. Родимцев. Я часто видел его в деле и смог оценить его личные качества и с военной и с общечеловеческой точки зрения. Являясь военным советником у Э. Листера, Родимцев приносил его войскам, как мне кажется, большую пользу тактичными и умелыми советами по руководству подразделениями, а если возникала необходимость, то и примером личного мужества в острых боевых ситуациях. Те бригады, в формировании

которых Родимцев принимал участие, он затем сам первым "обкатывал" в сражениях. Вот франкисты наступают со стороны Толедо, нацелившись на стык республиканских соединений и вклиниваясь между ними. Чтобы задержать противника, посылаем вперед дивизию. Родимцев получает от меня приказ: развернуть ее и ввести в бой. Не следует забывать, что до этого Родимцеву, имевшему среднее командирское звание, не приходилось командовать у нас, естественно, даже полком. Вслед посылаю другого офицера - проверить, как пойдет дело, и сообщаю, что через два часа буду на месте сам. Родимцев слегка нервничал, но действовал очень четко. И когда я приехал, офицер усиленно расхваливал Родимцева за умелое командование. Садимся в броневик, объезжаем поле боя. Действительно, все сделано, как надо. А вот случай на мосту у Мансанареса, в Мадриде. Мост этот мы называли Французским. Марокканцы прорвались к окраине города и на рассвете атаковали мост. Республиканский пулемет, державший переправу под обстрелом, внезапно отказал: заело ленту. Фашисты уже вбегали на мост и, стреляя на ходу, устремились к нашему берегу. Бойцы дрогнули. Еще несколько секунд, и враг прорвется в город. Под огнем Родимцев бросился к пулемету. Франкисты были уже в нескольких шагах, когда исправленный "Максим" снова заработал. Вражеские солдаты, срезанные ливнем пуль в упор, устлали собой настил моста, а другие откатились прочь. О товарище Родимцеве мы тоже не раз сообщали в Москву и ходатайствовали о присвоении ему звания Героя Советского Союза. Известно, как умело и мужественно действовал он в годы Великой Отечественной войны, уже на более высоких постах. Мне кажется в этой связи, что Испания явилась для него отличной боевой школой.

Среди всех тех, с кем я встречался в Испании, был и Залка. Мне хочется сказать здесь о нем несколько слов отдельно. Творческий диапазон Мате Залки был весьма широким. Одаренный сын венгерского народа вошел в историю и как писатель, и как партийный работник, и как крупный государственный деятель, и как работник искусства, и как военный деятель. Я не раз сталкивался с ним в жизни и мог бы, вероятно, рассказать кое-что о каждой из этих сторон его личности. Мне помнятся, например, его суждения об искусстве, высказанные в 1926 г. во время встречи артистов Театра Революции, ставившего пьесу Ромашова "Воздушный пирог", со зрителями - группой командиров Московского военного округа. Залка был тогда заместителем директора театра. Я не забыл и того, как он работал, являясь сотрудником аппарата ЦК ВКП(б) в конце 20-х годов. Не улетучилось из памяти и многое другое. Но все эти впечатления за долгие годы, вместе взятые, решительно перевешиваются представлениями, которые сложились у меня о нем в течение лишь восьми месяцев, с осени 1936 до лета 1937 года. Как ни мал этот срок, его внутренняя наполненность предельна. Ибо речь идет о войне, гражданской и национально- революционной освободительной войне испанского народа. Тогда не было Мате Залки. Он временно исчез, а вместо него появился Пал (Пауль) Лукач, с путевкой Коминтерна в кармане добровольно прибывший в Испанию, чтобы нанести удар по фашизму. Генерал Лукач командовал интернациональной бригадой, и именно в этом качестве он раскрылся предо мною со стороны, в нем мне ранее неизвестной. Я, волонтер Петрович, последовательно являлся военным советником при начальнике республиканского Главного штаба, потом при председателе Хунты обороны Мадрида, при командующем Мадридским участком Центрального фронта, а затем Мадридским фронтом. Не было, пожалуй, недели, чтобы Лукач и Петрович не встретились. Оборона столицы осенью, Харамское сражение зимой, Гвадалахарская битва весной - через все это прошли мы оба. Мне нет нужды рассказывать, о чем думали окружавшие его лица, каким был внешний вид Лукача и т. п. Я просто попытаюсь описать, как он действовал в бою, и пусть сохранившиеся в памяти эпизоды говорят сами за себя.

Дело было возле русла Харамы. 11-ю интернациональную бригаду и республиканскую испанскую часть атаковали марокканцы. Разгорелся встречный бой, шедший с переменным успехом. Резервом мы не располагали, а подкрепления могли срочно понадобиться. Послали человека к Лукачу, в другую интербригаду. Последняя в то время стояла на отдыхе. Она сама недавно побывала в горячих схватках, была изнурена и нуждалась в пополнении. Я рассчитывал, что в лучшем случае нам пришлют один батальон, да и тот не сразу удастся выпросить. Слишком уж измотались до этого ребята Пауля. Но не прошло и часа, как посланец доложил, что все батальоны Лукача развернулись в предбоевом порядке, находятся в километре сзади нас и по первому сигналу готовы вступить в бой. И сколько бы раз потом сходная ситуация ни повторялась, никогда я не слышал от Пауля слов "нет", "не могу", "нельзя". Редко раздавалось в ответ: "Трудно, но попробуем". Чаще всего он сообщал: "Передайте, что выступаем".

Бригада Лукача, вторая по счету среди семи интернациональных, в республиканской армии именовалась, как я уже упомянул, 12-й. Я участвовал в формировании первых пяти, с 11-й по 15-ю, и поэтому могу сравнивать их друг с другом. Большим достоинством всех этих частей был их многонациональный состав. То, что в наемной армии являлось бы минусом, серьезно ослаблявшим ее боевые качества, у добровольцев-интернационалистов, сплоченных общей великой идеей, превращалось в плюс, резко повышавший боеспособность. 12-я бригада, как и прочие, из-за ожесточенности сражений имела практически непостоянный состав. Выбывавших бойцов часто заменяли другие. До середины зимы 1936/37 г. ряды бригады обновлялись, пожалуй, трижды.

Больше всего в ней побывало итальянцев, поляков, немцев и французов. Лукач был там как раз на своем месте. Зная немецкую и славянскую речь и понимая романскую, он со свойственным ему темпераментом и хорошей бойцовской злостью импонировал подчиненным. Надежный товарищ и умный командир сливались для них в одном лице. Поэтому-то слова Лукача, произнесенные даже без повелительной интонации, тут же сами собой превращались в приказ, подлежащий выполнению. С наибольшей наглядностью это проявилось в период боев под Гвадалахарой.

7 марта 1937 г. развернулось наступление итальянского экспедиционного корпуса с северо-востока на Мадрид. По дороге на Мадрид лежала Гвадалахара, а на пути в Гвадалахару - Ториха. У Торихи республиканцы имели практически не оборону, а нечто вроде линии редкой завесы. Между тем четыре итальянские моторизованные дивизии, поддерживаемые смешанными итало-испанскими частями и авиацией, продвигались вперед довольно быстро. Задержать их было пока нечем. Все части резерва Мадридского фронта республиканцев после Харамского сражения отвели на отдых и доукомплектование. Стал я названивать в их штабы. Ближе всех стояла 11-я интербригада. Ее командир Ганс Каале тотчас поднял свои батальоны на ноги и направил их 8 марта к Торихе. А 9 марта Лукач, чья бригада находилась в значительном отдалении, прервал ее псевдоотдых и, преодолевая сопротивление засевших в транспортных органах фашистских пособников, мешавших переброске войск, тоже устремился к Торихе. Я сомневался, удастся ли Лукачу прибыть вовремя. Но, по-видимому, недооценил его пробивную силу и настойчивость. Уже вечером того же дня передовой батальон 12-й интербригады, миновав Ториху, повернул на восток и расположился в Паласио-де-дон-Луис, чтобы контратаковать занявших Бриуэгу итальянцев.

10 марта Лукач получил самостоятельный участок восточнее Торихи, на правом фланге обороны под Гвадалахарой. Главный штаб Республики и штаб Мадридского фронта утвердили это перемещение, и Пауль принялся за работу. Яростно наседая на медленно поворачивавшуюся штабную машину, он проталкивал через пробки свои подразделения в сторону фронта. А пока что итальянский батальон имени Гарибальди из его бригады начал наступать на Бриуэгу. Напутствие комбрига было коротким и ясным: "Товарищи! Перед вами посланцы Муссолини. От разгрома их на испанской земле зависит крах фашизма не только в Испании, но в конечном итоге и во всем мире, значит, и на вашей родине. Так покажите чернорубашечникам, что такое потомки Гарибальди!". 800 гарибальдийцев были в отличном настроении. Эмигранты- антифашисты, они торопились схлестнуться в бою с солдатами Муссолини. Несмотря на проливной дождь, слышались песни. Чаще других взлетала "Бандьера росса" ("Красное знамя"), и под стать ей на шеях гарибальдийцев развевались красные шарфы. Их батальон занял центральную позицию перед Бриуэгой. Справа от него расположились поляки батальона имени Домбровского, граничившие с анархистскими подразделениями майора Меры. Слева стоял французско-бельгийский батальон. Теперь вся 12-я интербригада была нацелена на Бриуэгу. Левый сосед французов внушал уверенность: это был никогда не отступавший без приказа немецкий батальон имени Тельмана. Входивший ранее в 12-ю интербригаду, он попал позднее в 11-ю, но старая дружба не забывалась.

Формально Лукач подчинялся командиру 12-й дивизии Лакалле. Однако тот уехал в тыл и не проявлял никакого желания вернуться. Ответственность за обеспечение Бриуэгского фланга Гвадалахарской операции легла теперь в основном на Пауля. Ему усердно помогали генеральный комиссар интернационалистов, по совместительству являвшийся и комиссаром 12-й бригады, тов. Галло (Луиджи Лонго) и начальник штаба бригады Белов (болгарский коммунист К. Луканов). Лукач собрал командиров батальонов и их комиссаров. Память удержала не все имена. Итальянцами командовал первоначально Паччарди, но к тому времени его уже заменил, кажется, Галлеани. Комиссарами там были социалист Ацци и коммунист Роазио, однако и их уже вроде бы не было в строю, а присутствовал Барантини. Поляками командовал Болек. Его сменил Барвиньский. Кто именно из них руководил батальоном под Бриуэгой, затрудняюсь сказать. Комиссаром же был Матушаш. Имени командира французов и бельгийцев, к сожалению, не помню совсем. Сохранилась зато в голове общая атмосфера совещания - дружная, боевая и приподнятая. Лукач, как всегда, был краток и точен. Атакуем на северо-восток. Взяв Бриуэгу, поворачиваем на северо-запад и заходим в тыл фашистам, стоящим перед 11-й интербригадой севернее Трихуэке. Потом поворачиваем снова на северо-восток и отбрасываем врага к Сигуэнсе. Скупыми оказались и прения. Распределили пулеметы. Поинтересовались резервами. Пожелали хорошей погоды, чтобы могли наконец взлететь республиканские бомбардировщики с размокших аэродромов. Затем разошлись.

10 марта прошло для людей Пауля в отражении наседавшего противника. 2-я волонтерская дивизия итальянского экспедиционного корпуса попыталась продвинуться на юг. Лукач тотчас направил гарибальдийцев в упреждающую атаку. Представители одного народа, но разных социальных лагерей схватились в ожесточенном, бою. Это была как бы гражданская война, только на чужой земле. И вскоре фашисты отступили. Молодчики, смелые при разгоне демонстраций безоружных итальянских рабочих, они быстро стушевались, когда те же трудящиеся выступили против них на равных условиях. Лукач не терял времени даром. Немедленно поляки и французы

были подтянуты к линии, занятой гарибальдийцами. Новые попытки фашистского наступления 12-я сорвала частым огнем, и темноту все встретили на прежних позициях. А рано утром 11 марта в штабе бригады состоялся допрос нескольких десятков фашистов, захваченных в плен. Особенно ценные сведения сообщил командир пулеметного батальона дивизии "Литторио". Пауль срочно перенес их на карту и потребовал от своих комиссаров сейчас же провести с переднего края "шумовую" агитработу в сторону противника. И вот ребята Карлоса Контрероса уже тащат в окопы большой рупор с усилителем. Выступают пленные и рассказывают своим товарищам по ту сторону фронта правду об Испанской Республике. Затем выступают итальянские коммунисты. Экспедиционники открывают яростный огонь, стремясь поразить громкоговоритель. Но последний кочует с места на место, а Пауль сочно хохочет и остроумно комментирует действия незадачливых стрелков.

12 марта стало для Лукача праздничным днем. Вместо медлительного Лакалле он подчинялся теперь испанскому коммунисту майору Энрике Листеру, назначенному здесь комдивом. Вместе с интернационалистами Пауля в его дивизию вошли 11-я интербригада Каале, испанская бригада Пандо, прежде тоже входившая в листеровское соединение, и 1-я испанская ударная бригада. Получился боевой союз отборных частей с сильной коммунистической прослойкой, проверенных не раз в сражениях и надежных. Нужно было посмотреть, как радовался Пауль, как горячо пожимали друг другу руки он и Листер, как он и Пандо хлопали друг друга по спине! А через несколько часов в штабе Лукача появились первые перебежчики. Фашистское наступление выдохлось; генерал Манчини (псевдоним Роатты) отдал приказ о переходе к обороне, и теперь Лукачу пришлось продемонстрировать, что он умеет не только руководить контрнаступлением, но и организовывать наступление на широком участке фронта.

Бой, подготавливавший окружение Бриуэги, он провел 14 марта. Его бригада атаковала Паласио-де-Ибарра, загородную резиденцию какого-то маркиза. В бинокль хорошо были видны многочисленные служебные помещения: конюшни, сараи и домики вокруг дворца испанского гранда. Пауль лично поставил батальонам задачу. По редколесью южнее Паласио интернационалисты быстро добрались до каменной ограды. Танки сломали ее, и бойцы ворвались в усадьбу. Фашисты в панике бежали. Я поехал поздравлять Лукача и тогда впервые увидел, как железный мадьяр плачет: погиб командир танковой роты Монсеррат. Пауль не стыдился своих слез и, облокотившись на машину, что-то шептал. Стоявший рядом товарищ перевел мне: "Вот цена первого успеха!"

Это был один из тех редких моментов, когда Лукач позволил себе заговорить на родном языке, во всяком случае, на моей памяти. Среди интернационалистов имелось более тысячи венгров. Но Пауль предпочитал обращаться ко всем без исключения подчиненным на немецком или на ломаном, скомбинированном из русских, польских, чешских, болгарских и сербских слов "общеславянском" языке. Впрочем, существовал человек, с которым он при каждом удобном случае разговаривал по-мадьярски: Отто Флаттер. "Австрийца" Флаттера, воевавшего под Мадридом, служившего в штабе 15-й испанской дивизии, а потом командовавшего 11-й интербригадой, знали многие. Сравнительно немногие слышали, что это товарищ Федоров. Но только ограниченному кругу лиц было известно, что оба псевдонима принадлежали одному из основателей Коммунистической партии Венгрии, Ференцу Мюнниху.

Вплоть до 15 марта Лукачу не присылали никаких подкреплений, а затем сообщили, что таковых и не будет: обходитесь наличными силами! В этих условиях командование 12-й интербригады приняло правильное решение - громить легионеров по частям при помощи серии последовательных ударов, рассчитанных на быстротечные бои. Пока анархисты Меры станут осуществлять отвлекающую диверсию к юго-востоку от Бриуэги, Пауль обойдет ее с северо-запада, вклинившись между фашистскими дивизиями - 1-й волонтерской и "Литторио". Уступая врагу по численности наличных пулеметов и минометов в два раза, по орудиям - в четыре раза и имея равное с ним количество пехоты, Лукач обеспечил скрытую; переброску наших танков, доведя их соотношение здесь до 3 : 1 в свою пользу. На крохотный пятачок земли, где сосредоточилась 12-я интербригада, Пауль ночью вывел еще 1-ю ударную и 70-ю испанские бригады, поставив их одну рядом, а другую - сзади своей части, и 18 марта двинул интернационалистов вперед. До наступления вечера республиканцы успели взять Бриуэгу в почти полное кольцо. Легионеры в панике бежали из города по шоссе на северо-восток. Фактически волонтерская дивизия "Господний промысел" (иначе ее называют порой "Божья воля") перестала существовать, и вскоре Белов докладывал Лукачу о пленных и трофеях.

Так начался разгром фашистов под Гвадалахарой - одна из самых знаменитых операций в годы освободительной национально-революционной войны испанского народа. В ходе этой операции товарищ Пауль зарекомендовал себя с наилучшей стороны. А впереди лежали месяцы новых боев в защиту Республики. В мае 1937 г. настала пора моего возвращения на Родину, и в начале июня я уже шагал по ступенькам Белорусского вокзала в Москве. Мог ли я тогда думать, что как раз в тот момент вражеский снаряд оборвет под Уэской жизнь легендарного комбрига-12? Я радостно взирал на летние улицы дорогой советской столицы и не подозревал, что телеграфные аппараты уже отстукивали печальную весть.

Мате Залки не стало. Но в многолетнюю историю Испанской революции навсегда вошли слова "Карабанчель", "Харама", "Гвадалахара" - места, обильно политые кровью интербригадовцев, спасавших Мадрид от фашизма. И когда в будущем благодарная Испания поставит Залке памятник, пусть на одной из его сторон высекут эти три слова*.

(Продолжение следует.)

* Полностью воспоминания К. А. Мерецкова выйдут книгой, которая подготавливается к печати Политиздатом.