публикация №1673912396, версия для печати

Истории из моей собственной жизни


Дата публикации: 17 января 2023
Публикатор: Алексей Петров (номер депонирования: BY-1673912396)
Рубрика: МЕМУАРЫ, ЖИЗНЕОПИСАНИЯ
Источник: (c) У книжной полки, № 3, 2009, C. 57-60


Петрушевская Л. Истории из моей собственной жизни. СПб.: Амфора, 2009

 

 

Книгу открывает повесть "Маленькая девочка из "Метрополя"", за которую автору была присуждена Бунинская премия.

 

Знаете ли вы, что настоящее имя Людмилы Петрушевской Долорес? Она родилась в 1938 году, и ее назвали так в честь знаменитой тогда испанской революционерки Долорес Ибаррури. (Нашли как назвать, "долорес" означает "страдание", в скобках замечает автор, и пересказ всей последующей жизни подтверждает неотвратимую точность этого толкования.) Ее прадед Илья Сергеевич Вегер был членом РСДРП с 1898 года. Двоюродный дед Владимир Ильич Вегер, с партийной кличкой Поволжец, был одним из организаторов знаменитого восстания на баррикадах Пресни во время революции 1905 года. В доме Поволжца юный Владимир Маяковский познакомился с сестрами большевика и немедленно влюбился в красавицу Валю (будущую бабушку писательницы), присвоив ей в духе Серебряного века имя Голубая Герцогиня.

 

Люсик, в которую переименовали Долорес в память умершего от чахотки близкого родственника (надо ли говорить, что и она фатально не миновала туберкулеза в детстве), родилась в гостинице "Метрополь". В то время здесь был второй Дом Советов, в котором квартировали старые большевики. Две смежные комнаты с дверью посредине, над дверью картина: на изумрудном фоне женская головка в профиль с изогнутой шеей и ярко-рыжими волосами в виде шлема. Портрет прабабки, помещицы Александры Константиновны Яковлевой, урожденной Андреевич-Андреевской. Работа художника Валентина Яковлева, двоюродного деда Петрушевской. Родной дед, Николай Феофанович Яковлев, был профессором-лингвистом, знавшим одиннадцать языков. Он вывел математическую формулу построения алфавита и с ее помощью составил около 70 алфавитов. Начал переводить кавказские языки на латиницу (кириллица считалась тогда языком колонизаторов, латиница приближала к торжеству мировой революции). А потом Николай Яковлев ухитрился вступить в спор со Сталиным по поводу брошюры того "О марксизме в языкознании". После чего много лет просидел в психушке. Карательное колесо репрессий проехалось по многим членам этой семьи. Вместо разветвленного клана остались напуганные голодные женщины с беспризорной девчонкой.

 

Она научилась читать в пять лет - по газетам, которые выкидывали соседи. Мать была студенткой литфака ИФЛИ. Отец учился там же, на философском факультете. Отец был родом из Николаевской губернии, вырос в большой бедной сельской семье, в которой многие болели туберкулезом. Открытая форма туберкулеза была и у него. Семейные легенды, семейные тайны, генеалогическое древо - деды-прадеды, братья-сестры...

 

Сценарий к знаменитому мультфильму Юрия Норштейна "Сказка сказок" Петрушевская писала про свое детство. Мучительный голод послевоенных лет. В раздувшемся животе все время что-то булькает, пищит, бурчит. Что там? Или змея, или ребенок. Навязчивые кошмары - Баба-яга и Кощей Бессмертный. На обувь не хватало денег, с весны до зимы бегала босиком. Просила милостыню, мечтала хотя бы о драненькой кукле, ходила нечесаная, обовшивевшая. В общем, ужас.

 
стр. 57

 

Читательницам с тонкой душевной организацией читать эти воспоминания можно, только зная, что всё кончилось хорошо и что ныне Людмила Стефановна прославленный и успешный автор многих прозаических и драматических произведений. Хотя, с другой стороны, теперь-то понятно, откуда этот макабр в ее творчестве.

 

Елизавета Ленчук

 

Залесская Т. Страницы воспоминаний. М.: Agumaa, 2008

 

 

Лучшие образцы мемуарной литературы, выпущенные за последнее время, больше напоминают неспешные прогулки во вчерашнем дне, чем заседания, посвященные прошлой эпохе и ее деятелям, на которые они походили еще недавно (с вынесением вердиктов присяжных, аргументами обвинения и защиты и т. п.). Когда объектом воспоминаний становится частная жизнь человека, притягивает не столько интимный характер исповеди, сколько аромат и сама атмосфера отлетевшей эпохи. Кудачам подобного рода я бы отнес "Прошедшее время несовершенного вида" Гриши Брускина, "Когда я был большой" Юрия Лабаса и - воспоминания Татьяны Залесской.

 

Мемуаристка не дожила до своего 90-летия совсем чуть-чуть. За полгода до смерти она закончила эту книгу. Время, в котором происходят описываемые события, ограничено несколькими предвоенными годами и войной. Но главная ее тема - не война, а любовь, ее зарождение и существование в экстремальных для человека условиях. Любовью и стремлением уберечь ее пронизана вся жизнь рассказчицы и ее мужа Николая Васильевича Турбина. Залесская бережна и тактична в своих оценках, при этом ее повествование не лишено мягкой иронии. Она никого не осуждает, пытается понять каждого и беззаветно любит своих близких. Неказистый личный быт и высокие духовные запросы отличали ту часть дворянской интеллигенции, к которой принадлежала Татьяна Владимировна и ее семья, чудом выжившие и сохранившие заложенные в них с детства принципы в новой социально-политической среде. И вдруг оказывается, что эта самая повседневность их семьи куда более значительна, радостна и животворна, чем повседневность больших человеческих масс. Наверное, это основной пафос непафосной книги Татьяны Залесской. Все те, кого вспоминает Татьяна Владимировна, встают из небытия как живые, каждый со своей самобытностью и неповторимым обликом. Вот, например, ее тетка: Среднего роста, в вольготном сарафанчике, в чувяках на босу ногу, с небольшой, красиво поставленной головкой, обрамленной легкими темными кудряшками (закручиваются на ночь пресмешным образом на бумажки!), с валиком на затылке - она удивительно гармонична.

 

При всей чудовищности существования, они не изверились в самой жизни, не потеряли способность радоваться мелочам и по-доброму насмешничать. Читая эту книгу, словно входишь в круг этой замечательной семьи, настолько много в ней тепла и домашности. А в итоге понимаешь, что без Татьяны Владимировны Залесской карьера ее мужа Николая Васильевича Турбина, впоследствии ставшего выдающимся генетиком, академиком, могла сложиться совершенно иначе.

 

Александр Сенкевич

 
стр. 58

 

Манн Т. Аристократия духа. М.: Культурная революция, 2009

 

 

Недавно газета "Ди Цайт" провела опрос среди профессоров и писателей на тему: кто является "главным" немецким прозаиком минувшего века. Мнения писателей разбрелись: назывались многие - от Музиля и Кафки до Дёблина и Арно Шмидта. Зато профессора были единодушны: конечно же, Томас Манн!

 

Самоучка Томас Манн сумел взобраться на самые вершины философской и культурологической рефлексии, как среди его коллег еще разве что Музиль. Особый раздел в наследии Манна - его эссеистика. В канонических немецких изданиях она занимает четыре пухлых тома. В нашем давнем десятитомнике - один тощий. Отчасти пробел восполняется теперь настоящим сборником, об объёме которого тоже приходится сожалеть.

 

В частности, лишь кусочками представлены знаменитые "Размышления аполитичного", так славно перекликающиеся с русскими почвенниками - толка хотя бы Ильина, с которым Манн был знаком. Нет здесь известного юбилейного доклада Манна о Гёте (1949), шире могли быть представлены его очерки о Шопенгауэре, Ницше, Шпенглере и других, современных Манну, мыслителях. Да и о писателях тоже - например, о Кафке и Роберте Вальзере, ныне особенно актуальных.

 

Зато есть классика, которая должна войти в минимум обязательного чтения современных студиозусов - филологов, философов, историков, политологов. Да, да, политологов тоже. Манн, хоть и кокетничал нередко своей аполитичностью, но на самом-то деле высказался по существу глобальных общественных проблем своего времени с предельной отчётливостью. Один "Братец Гитлер" чего стоит, представленный здесь в переводе Апта. Кстати, переводы вполне корректны, что по нынешним временам счастье. Сохранена датировка отдельных работ, есть дельное предисловие и даже именной регистр.

 

Юрий Архипов

 

Голицын А. Воспоминания. М.: Русский путь, 2008

 

 

В 2008 году роду князей Голицыных, ведущих свое начало от легендарного Гедимина, исполнилось 600 лет.

 

Автор книги - достойный представитель одной из наиболее известных ветвей этого на диво многочисленного и разветвленного рода - Голицыных-Зубриловских, названных так по принадлежавшей роду усадьбе Зубриловке, расположенной в Пензенской губернии. Из числа самых знаменитых здесь - зачинатель российского виноделия князь Лев Сергеевич Голицын, приходившийся нашему автору дядюшкой. По материнской линии Александр Дмитриевич Голицын происходил из славного древнего рода графов Сиверсов. Усадебное детство, домашнее образование - полный набор уютных и милых семейных воспоминаний в лучших традициях русской мемуаристики (особенно замечательно поэтическое восприятие празднования Пасхи). Приступая к описанию своих молодых лет, Голицын старался запечатлеть на бумаге как можно больше бытовых мелочей дорогого для него и безвозвратно ушедшего мира.

 
стр. 59

 

 

Княгиня Мария Александровна Голицына, рождённая графиня Сивере, мать автора, в кругу семьи. 1890-е гг.

 

 

Князь Александр Дмитриевич с сыном Алеком (2-й ряд, в центре), его гувернанткой Бертой Штудер (3-й ряд, первая справа) и семьёй генерала Лукомского. Новороссийск. 1919

 

С середины книги традиционные для русской воспоминательной литературы ("записок") сюжеты сменяются слегка суховатыми "мемуарами" - в том значении, как его понимали создатели этого жанра - французы. Если "записки" - разговор о себе и о времени, то "мемуары" - рассказ о времени и о себе, причем о времени - важнее и больше. И здесь бытовые сюжеты вытесняются политическими.

 

А. Д. Голицын участвовал в общественно-политической жизни эпохи довольно активно, хотя и не играл в ней первых ролей. Он занимал пост Харьковского уездного предводителя дворянства, был членом совета правления Русско-английского банка, депутатом Третьей Государственной думы. Повествование доводится "до конца нормальной жизни", как выражается автор, то есть до отъезда в эмиграцию. За границей князю Голицыну суждено было дожить до 1953 года. До самых последних дней он сохранил бескомпромиссную твердость убеждений и продолжал считать себя бойцом контрреволюции, что наложило отпечаток и на его книгу. Он не только вспоминал, но и анализировал прошедшее, старался понять ход и смысл роковых для национальной истории событий.

 

Мемуарист не только дает подробные и аргументированные характеристики двух последних царствований (Александра III и Николая II), но и приходит к выводу об исторической неизбежности революции 1917 года в обоих ее актах - Февральском и Октябрьском (при этом он даже Ленина цитирует - строки о революционной ситуации, когда низы не хотят, а верхи не могут), как, впрочем, и к выводу о кризисе и скором конце советского режима.

 

Интересующийся этим историческим периодом читатель - в еще большей мере профессиональный историк и политолог - найдет в книге множество любопытного. Она содержит закулисные подробности Русско-японской и Первой мировой войн, зарисовки событий революции 1905 года, "аграрных беспорядков", как их называет автор, событий 1917 года и Гражданской войны; портреты и характеристики П. А. Столыпина, С. И. Витте, А. И. Гучкова, Н. Н. Львова и других знаменитых современников мемуариста, повествование о деятельности тогдашней Думы, оценки русской внешней и внутренней политики. В фактографическом отношении "Воспоминания" А. Д. Голицына - несомненно, в числе наиболее ценных из изданных в последние годы эмигрантских воспоминаний.

 

Вера Бокова

Опубликовано 17 января 2023 года


Главное изображение:

Полная версия публикации №1673912396 + комментарии, рецензии

LIBRARY.BY МЕМУАРЫ, ЖИЗНЕОПИСАНИЯ Истории из моей собственной жизни

При перепечатке индексируемая активная ссылка на LIBRARY.BY обязательна!

Библиотека для взрослых, 18+ International Library Network