LIBRARY.BY → МЕМУАРЫ, ЖИЗНЕОПИСАНИЯ → Истории из моей собственной жизни → Версия для печати
Дата публикации: 17 января 2023
Публикатор: Алексей Петров (номер депонирования: BY-1673912396)
Рубрика: МЕМУАРЫ, ЖИЗНЕОПИСАНИЯ
Источник: (c) У книжной полки, № 3, 2009, C. 57-60
Петрушевская Л. Истории из моей собственной жизни. СПб.: Амфора, 2009
Книгу открывает повесть "Маленькая девочка из "Метрополя"", за которую автору была присуждена Бунинская премия.
Знаете ли вы, что настоящее имя Людмилы Петрушевской Долорес? Она родилась в 1938 году, и ее назвали так в честь знаменитой тогда испанской революционерки Долорес Ибаррури. (Нашли как назвать, "долорес" означает "страдание", в скобках замечает автор, и пересказ всей последующей жизни подтверждает неотвратимую точность этого толкования.) Ее прадед Илья Сергеевич Вегер был членом РСДРП с 1898 года. Двоюродный дед Владимир Ильич Вегер, с партийной кличкой Поволжец, был одним из организаторов знаменитого восстания на баррикадах Пресни во время революции 1905 года. В доме Поволжца юный Владимир Маяковский познакомился с сестрами большевика и немедленно влюбился в красавицу Валю (будущую бабушку писательницы), присвоив ей в духе Серебряного века имя Голубая Герцогиня.
Люсик, в которую переименовали Долорес в память умершего от чахотки близкого родственника (надо ли говорить, что и она фатально не миновала туберкулеза в детстве), родилась в гостинице "Метрополь". В то время здесь был второй Дом Советов, в котором квартировали старые большевики. Две смежные комнаты с дверью посредине, над дверью картина: на изумрудном фоне женская головка в профиль с изогнутой шеей и ярко-рыжими волосами в виде шлема. Портрет прабабки, помещицы Александры Константиновны Яковлевой, урожденной Андреевич-Андреевской. Работа художника Валентина Яковлева, двоюродного деда Петрушевской. Родной дед, Николай Феофанович Яковлев, был профессором-лингвистом, знавшим одиннадцать языков. Он вывел математическую формулу построения алфавита и с ее помощью составил около 70 алфавитов. Начал переводить кавказские языки на латиницу (кириллица считалась тогда языком колонизаторов, латиница приближала к торжеству мировой революции). А потом Николай Яковлев ухитрился вступить в спор со Сталиным по поводу брошюры того "О марксизме в языкознании". После чего много лет просидел в психушке. Карательное колесо репрессий проехалось по многим членам этой семьи. Вместо разветвленного клана остались напуганные голодные женщины с беспризорной девчонкой.
Она научилась читать в пять лет - по газетам, которые выкидывали соседи. Мать была студенткой литфака ИФЛИ. Отец учился там же, на философском факультете. Отец был родом из Николаевской губернии, вырос в большой бедной сельской семье, в которой многие болели туберкулезом. Открытая форма туберкулеза была и у него. Семейные легенды, семейные тайны, генеалогическое древо - деды-прадеды, братья-сестры...
Сценарий к знаменитому мультфильму Юрия Норштейна "Сказка сказок" Петрушевская писала про свое детство. Мучительный голод послевоенных лет. В раздувшемся животе все время что-то булькает, пищит, бурчит. Что там? Или змея, или ребенок. Навязчивые кошмары - Баба-яга и Кощей Бессмертный. На обувь не хватало денег, с весны до зимы бегала босиком. Просила милостыню, мечтала хотя бы о драненькой кукле, ходила нечесаная, обовшивевшая. В общем, ужас.
Читательницам с тонкой душевной организацией читать эти воспоминания можно, только зная, что всё кончилось хорошо и что ныне Людмила Стефановна прославленный и успешный автор многих прозаических и драматических произведений. Хотя, с другой стороны, теперь-то понятно, откуда этот макабр в ее творчестве.
Елизавета Ленчук
Залесская Т. Страницы воспоминаний. М.: Agumaa, 2008
Лучшие образцы мемуарной литературы, выпущенные за последнее время, больше напоминают неспешные прогулки во вчерашнем дне, чем заседания, посвященные прошлой эпохе и ее деятелям, на которые они походили еще недавно (с вынесением вердиктов присяжных, аргументами обвинения и защиты и т. п.). Когда объектом воспоминаний становится частная жизнь человека, притягивает не столько интимный характер исповеди, сколько аромат и сама атмосфера отлетевшей эпохи. Кудачам подобного рода я бы отнес "Прошедшее время несовершенного вида" Гриши Брускина, "Когда я был большой" Юрия Лабаса и - воспоминания Татьяны Залесской.
Мемуаристка не дожила до своего 90-летия совсем чуть-чуть. За полгода до смерти она закончила эту книгу. Время, в котором происходят описываемые события, ограничено несколькими предвоенными годами и войной. Но главная ее тема - не война, а любовь, ее зарождение и существование в экстремальных для человека условиях. Любовью и стремлением уберечь ее пронизана вся жизнь рассказчицы и ее мужа Николая Васильевича Турбина. Залесская бережна и тактична в своих оценках, при этом ее повествование не лишено мягкой иронии. Она никого не осуждает, пытается понять каждого и беззаветно любит своих близких. Неказистый личный быт и высокие духовные запросы отличали ту часть дворянской интеллигенции, к которой принадлежала Татьяна Владимировна и ее семья, чудом выжившие и сохранившие заложенные в них с детства принципы в новой социально-политической среде. И вдруг оказывается, что эта самая повседневность их семьи куда более значительна, радостна и животворна, чем повседневность больших человеческих масс. Наверное, это основной пафос непафосной книги Татьяны Залесской. Все те, кого вспоминает Татьяна Владимировна, встают из небытия как живые, каждый со своей самобытностью и неповторимым обликом. Вот, например, ее тетка: Среднего роста, в вольготном сарафанчике, в чувяках на босу ногу, с небольшой, красиво поставленной головкой, обрамленной легкими темными кудряшками (закручиваются на ночь пресмешным образом на бумажки!), с валиком на затылке - она удивительно гармонична.
При всей чудовищности существования, они не изверились в самой жизни, не потеряли способность радоваться мелочам и по-доброму насмешничать. Читая эту книгу, словно входишь в круг этой замечательной семьи, настолько много в ней тепла и домашности. А в итоге понимаешь, что без Татьяны Владимировны Залесской карьера ее мужа Николая Васильевича Турбина, впоследствии ставшего выдающимся генетиком, академиком, могла сложиться совершенно иначе.
Александр Сенкевич
Манн Т. Аристократия духа. М.: Культурная революция, 2009
Недавно газета "Ди Цайт" провела опрос среди профессоров и писателей на тему: кто является "главным" немецким прозаиком минувшего века. Мнения писателей разбрелись: назывались многие - от Музиля и Кафки до Дёблина и Арно Шмидта. Зато профессора были единодушны: конечно же, Томас Манн!
Самоучка Томас Манн сумел взобраться на самые вершины философской и культурологической рефлексии, как среди его коллег еще разве что Музиль. Особый раздел в наследии Манна - его эссеистика. В канонических немецких изданиях она занимает четыре пухлых тома. В нашем давнем десятитомнике - один тощий. Отчасти пробел восполняется теперь настоящим сборником, об объёме которого тоже приходится сожалеть.
В частности, лишь кусочками представлены знаменитые "Размышления аполитичного", так славно перекликающиеся с русскими почвенниками - толка хотя бы Ильина, с которым Манн был знаком. Нет здесь известного юбилейного доклада Манна о Гёте (1949), шире могли быть представлены его очерки о Шопенгауэре, Ницше, Шпенглере и других, современных Манну, мыслителях. Да и о писателях тоже - например, о Кафке и Роберте Вальзере, ныне особенно актуальных.
Зато есть классика, которая должна войти в минимум обязательного чтения современных студиозусов - филологов, философов, историков, политологов. Да, да, политологов тоже. Манн, хоть и кокетничал нередко своей аполитичностью, но на самом-то деле высказался по существу глобальных общественных проблем своего времени с предельной отчётливостью. Один "Братец Гитлер" чего стоит, представленный здесь в переводе Апта. Кстати, переводы вполне корректны, что по нынешним временам счастье. Сохранена датировка отдельных работ, есть дельное предисловие и даже именной регистр.
Юрий Архипов
Голицын А. Воспоминания. М.: Русский путь, 2008
В 2008 году роду князей Голицыных, ведущих свое начало от легендарного Гедимина, исполнилось 600 лет.
Автор книги - достойный представитель одной из наиболее известных ветвей этого на диво многочисленного и разветвленного рода - Голицыных-Зубриловских, названных так по принадлежавшей роду усадьбе Зубриловке, расположенной в Пензенской губернии. Из числа самых знаменитых здесь - зачинатель российского виноделия князь Лев Сергеевич Голицын, приходившийся нашему автору дядюшкой. По материнской линии Александр Дмитриевич Голицын происходил из славного древнего рода графов Сиверсов. Усадебное детство, домашнее образование - полный набор уютных и милых семейных воспоминаний в лучших традициях русской мемуаристики (особенно замечательно поэтическое восприятие празднования Пасхи). Приступая к описанию своих молодых лет, Голицын старался запечатлеть на бумаге как можно больше бытовых мелочей дорогого для него и безвозвратно ушедшего мира.
Княгиня Мария Александровна Голицына, рождённая графиня Сивере, мать автора, в кругу семьи. 1890-е гг.
Князь Александр Дмитриевич с сыном Алеком (2-й ряд, в центре), его гувернанткой Бертой Штудер (3-й ряд, первая справа) и семьёй генерала Лукомского. Новороссийск. 1919
С середины книги традиционные для русской воспоминательной литературы ("записок") сюжеты сменяются слегка суховатыми "мемуарами" - в том значении, как его понимали создатели этого жанра - французы. Если "записки" - разговор о себе и о времени, то "мемуары" - рассказ о времени и о себе, причем о времени - важнее и больше. И здесь бытовые сюжеты вытесняются политическими.
А. Д. Голицын участвовал в общественно-политической жизни эпохи довольно активно, хотя и не играл в ней первых ролей. Он занимал пост Харьковского уездного предводителя дворянства, был членом совета правления Русско-английского банка, депутатом Третьей Государственной думы. Повествование доводится "до конца нормальной жизни", как выражается автор, то есть до отъезда в эмиграцию. За границей князю Голицыну суждено было дожить до 1953 года. До самых последних дней он сохранил бескомпромиссную твердость убеждений и продолжал считать себя бойцом контрреволюции, что наложило отпечаток и на его книгу. Он не только вспоминал, но и анализировал прошедшее, старался понять ход и смысл роковых для национальной истории событий.
Мемуарист не только дает подробные и аргументированные характеристики двух последних царствований (Александра III и Николая II), но и приходит к выводу об исторической неизбежности революции 1917 года в обоих ее актах - Февральском и Октябрьском (при этом он даже Ленина цитирует - строки о революционной ситуации, когда низы не хотят, а верхи не могут), как, впрочем, и к выводу о кризисе и скором конце советского режима.
Интересующийся этим историческим периодом читатель - в еще большей мере профессиональный историк и политолог - найдет в книге множество любопытного. Она содержит закулисные подробности Русско-японской и Первой мировой войн, зарисовки событий революции 1905 года, "аграрных беспорядков", как их называет автор, событий 1917 года и Гражданской войны; портреты и характеристики П. А. Столыпина, С. И. Витте, А. И. Гучкова, Н. Н. Львова и других знаменитых современников мемуариста, повествование о деятельности тогдашней Думы, оценки русской внешней и внутренней политики. В фактографическом отношении "Воспоминания" А. Д. Голицына - несомненно, в числе наиболее ценных из изданных в последние годы эмигрантских воспоминаний.
Вера Бокова
Опубликовано 17 января 2023 года