© МЕМУАРЫ. МЫ, ВОСТОКОВЕДЫ...

Редколлегия и редакция журнала поздравляют К.А. Антонову со славным юбилеем и желают ей крепкого здоровья, творческого долголетия и благополучия в жизни.

(Вместо эпилога)*

(c) 2000

КОКА АНТОНОВА

Когда я начала свои воспоминания, я еще была полна сил и энергии. Однако скоро наступило одряхление, и я прервала свои заметки о встреченных мною востоковедах. Теперь мне уже 90 лет, я плохо вижу, еще хуже слышу, с трудом двигаюсь. Поэтому я решила завершить свои воспоминания оценкой того направления в востоковедении, к которому принадлежала сама, - советского востоковедения (в отличие от российского). Я стояла у его истоков и сейчас вижу его конец, поэтому считаю себя вправе судить о нем.

Первой работой в этом направлении была вышедшая в 1925 г. книжка М. Павловича, В. Гурко-Кряжина и С. Вельтман "Индия в борьбе за независимость". По существу - это история Индийского национального конгресса, написанная с точки зрения коммуниста. Почти 10 лет после этого по истории Индии в нашей печати ничего не появлялось, хотя работники Коминтерна и Профинтерна, в частности В.В. Балабушевич (писавший под псевдонимами Берне, Бушевич и др.), а также Б. Сейгель, время от времени помещали статьи о текущем моменте в Индии. Следующим, но особняком стоящим трудом была вышедшая в 1932 г. книга И.М. Рейснера "Очерки классовой борьбы в Индии", изданная на плохой бумаге в бумажном переплете. В этой работе автор уже стремился рассказать о важнейших этапах истории Индии, начиная с Могольской империи.

Однако настоящим толчком к возникновению советского направления востоковедения послужило постановление ЦК ВКП(б) о введении в ряде высших учебных заведений нового, нигде до тех пор не существовавшего курса истории колониальных и зависимых стран. Это, вероятно, было вызвано тем, что не оправдалась надежда Советского правительства на крах капиталистической системы в результате мирового экономического кризиса, начавшегося в 1929 г., капиталистическая экономика постепенно стабилизировалась, хотя наш основной экономист-международник Е. Варга все еще уверял, что мировой кризис продолжается, только он принял особый характер. Надежды на распространение коммунизма во всем мире приходилось возлагать лишь на продолжавшуюся борьбу за независимость в колониях и зависимых странах Востока.

---

* Начало см.: 1991, N 1, 3; Восток, 1992, N 2, 4, 5.

стр. 116

---

Для введения такого курса необходим был учебник. К его созданию и приступили московские востоковеды, формально под руководством старого партийца С.Н. Ростовского, но фактически главным организатором этого мероприятия был Игорь Михайлович Рейснер. Это был огромный труд. Надо было найти и привлечь людей, знающих историю разных стран Востока и Латинской Америки и способных осветить ее с коммунистической точки зрения, надо было найти подходящий иллюстративный материал, все отредактировать в едином духе, не допуская противоречий. Среди историков- марксистов все время велись споры, какое время следует считать началом капиталистической формации: Английскую революцию середины XVII в. или Французскую революцию конца XVIII столетия. Руководители данного учебника склонялись к тому, что изложение событий надо начинать с более ранней даты, и собранный материал оказался огромным, с трудом втиснутым в толстенный том. Учебник вышел в 1940 г., но некоторые его участники уже зажглись заманчивой идеей: создать новую, марксистскую концепцию истории избранной ими для изучения восточной страны.

Вокруг Игоря Рейснера сплотились те его друзья, которые собирались заниматься историей Индии. Это были Николай Максимович Гольдберг, европейски образованный человек, в совершенстве владевший английским, немецким и французским языками; Александр Михайлович Осипов, обучавшийся на фармацевта, но еще в начале 30-х годов перешедший на работу в руководимый Рейснером Отдел Востока в Международном аграрном институте; и я, аспирантка Рейснера в МГУ. Во время войны все мы разъехались, но в 1943-1944 гг., когда научные институты были ре- эвакуированы в Москву, а Ленинград еще был блокирован и сотрудники Института востоковедения жили в Москве, образовалась Московская группа Института востоковедения АН СССР. Она стала центром притяжения для московских востоковедов. Где бы мы ни работали, мы старались присутствовать на всех заседаниях Московской группы, происходивших раз в неделю, и принимали в них деятельное участие, выступая с сообщениями, докладами и т.п. Из индологов в работе Московской группы участвовали Рейснер, Гольдберг (Никмакс), Осипов, Балабушевич, экономист София Моисеевна Мельман и два литературоведа-индолога - И.Д. Серебряков и Е.П. Челышев. Старший из них, Серебряков, казался более знающим и культурным, но оба они держались несколько обособленно от нас - историков. Они как раз обучались в востоковедных институтах, в то время как никто из нас - историков Индии - не получил востоковедного образования, не обучался ни одному восточному языку. Однако все мы полагали, что обладаем неким преимуществом: все изучали самый, как мы считали, передовой метод исторического исследования - марксистскую теорию. Мы знали, что базисом общественного строя являются производительные силы и производственные отношения, что с переменой в способе производства меняется и вся надстройка - политика, государственный строй, законы, литературный стиль, идеология, вкусы и т.п. Инструментом же перехода от старого к новому являлась классовая борьба. Мы не должны были найти какой-то новый источник и кропотливо изучить его, наша задача состояла в том, чтобы по-новому интерпретировать уже известные исторические тексты и с помощью марксизма вскрыть глубинные корни исторических событий, выработать марксистскую теорию истории избранной нами страны. Поэтому мы были именно советскими востоковедами.

Однако мы не собирались заниматься абстрактными размышлениями, а хотели работать над источниками. Отсутствие знания восточных языков не мешало тем, кто занимался Британской Индией (в рассматриваемое время Индия была еще частью Британской империи), поскольку все официальные документы и научные исследования были на английском языке. Восточный язык был необходим только Осипову, Дьякову и мне. Дьяков самостоятельно изучил основной современный язык Индии - хинди; Осипову, занимавшемуся древней Индией, было поздно овладевать таким сложным языком, как санскрит, к тому же он считал, что основные санскритские произведения

стр. 117

---

переведены на европейские языки учеными с мировыми именами, которым можно доверять, и того, что опубликовано, достаточно для решения столь широкого вопроса, как общественный строй Индии в древности; а я, когда меня приняли в докторантуру Института востоковедения АН СССР, дала торжественное обещание выучить персидский язык, государственный язык Могольской империи.

Я избрала темой докторской диссертации Индию в правление Акбара (1556- 1605) потому, что о нем не высказывались классики марксизма, а также руководители партии и правительства. Было много примеров того, как после высказываний Сталина по поводу каких-либо исторических событий или личностей его оценка сразу же становилась законом. Я же понимала, что Сталин не имеет ни малейшего представления о Великом Моголе Акбаре и не может о нем ничего сказать, потому я могу писать о нем все, что полагаю необходимым, - это не будет считаться контрреволюционным.

Тема диссертации требовала обязательного знания персидского языка. Впервые я начала изучать его, когда была выслана как родственница "врага народа" (моей матери) в Тару. Там мы с мужем Туроком, добровольно поехавшим со мной в Сибирь, познакомились с Любовью Николаевной Арронет, высланной за своего мужа ираниста Г.Б. Шитова, осужденного на Ю лет. Любовь Николаевна год училась на персидском отделении Восточного факультета Ленинградского университета, но потом выбрала профессию учительницы немецкого языка. Она взялась обучить меня тому, что знала. Персидский язык был для меня красочной экзотикой в глухих сибирских снегах. Жила Любовь Николаевна с мужем без всякой регистрации, как большинство интеллигенции того времени, но потом Г.В. Шитова должны были направить на работу за границу, и они решили оформить свои отношения. А спустя две недели Шитова арестовали. Любовь Николаевна во всех заявлениях, которые она, как почти все другие репрессированные родственники, регулярно отправляла в различные высокие инстанции, могла утверждать, что замужем была всего две недели и потому не могла знать о каких-либо преступных намерениях мужа. К удивлению, этот аргумент подействовал, и спустя год Любовь Николаевна вернулась в Ленинград.

В Ташкенте же меня взялся обучать персидскому языку археолог Яхья Гулямов, сотрудник УзФАНа (Узбекского филиала Академии наук СССР), в котором работала и я. В свою очередь я обязалась править русский язык во всех его статьях. Яхья был двуязычным, персидский язык был его родным, так же как узбекский.

Мы оставались в Институте после окончания рабочего дня и занимались. Однако оказалось, что Яхья считал возможным во время урока лезть обниматься. Сначала я отмахивалась от него, как от комаров, а потом вскакивала, прерывала урок и уходила. На следующем уроке он какое-то время вел себя прилично, а потом снова приходилось урок прерывать. В конце концов я вообще отказалась от его помощи. Однако Гулямов все же научил меня ставить правильное ударение в персидских словах, правильно модулировать тон фразы, в общем, тому, чему можно выучиться только "с голоса".

В 1943 г., после возвращения академических институтов в Москву, Турок познакомил меня с Салли Сергеевичем Майзелем, преподававшим ближневосточные языки в Дипломатической школе. Майзель свободно владел четырьмя западноевропейскими языками - французским, немецким, английским и итальянским и тремя ближневосточными - арабским, персидским и турецким. Он работал переводчиком в наших посольствах в ряде восточных стран. Однако на всех языках, включая русский, он говорил с ярко выраженным еврейским местечковым акцентом. Я стала заниматься у него персидским языком. Когда, позднее, И.М. Рейснер, вернулся в МГУ из Ашхабада, где он был в эвакуации, он тоже примкнул к нашим урокам.

К тому времени мой срок докторантуры закончился, а диссертация не была завершена, и я поступила работать в Отдел комплектования Общественного отделения Библиотеки Академии наук, одновременно продолжая заканчивать диссертацию. В

стр. 118

---

послевоенные годы наша библиотека получила предложение от Бодлеанской библиотеки Оксфордского университета устроить книгообмен. Они прислали нам список того, что желали бы от нас получить, главным образом журнал "Красный архив" и другие публикации документов, взамен предложили прислать свою дезидерату. Я известила об этом все отделы библиотеки и сама стала с восторгом составлять список необходимой мне литературы по Могольской империи. В основном я включила издания Bibliotheca Indica, а также парламентские Синие книги по колониальным вопросам, Фонды, выделенные Библиотеке Академии наук для закупки изданий за границей, были весьма малы, и "Международная книга", осуществлявшая для нас эти закупки, была связана с некоторыми заграничными издательствами; но закупать книги у букинистов не бралась, так что заполнить пробелы в прошлых изданиях для нас было невозможно. Предложение Бодлеанской библиотеки казалось мне даром небес.

К сожалению, ничего хорошего из этой затеи ни для одной из сторон не вышло: мы проверили свои фонды и отобрали для обмена вторые экземпляры указанных в списке книг, а наш директор обратился к другим крупным библиотекам Москвы с просьбой дать нам свои вторые экземпляры книг, отсутствующих у нас, и таким образом собралась преобладающая часть списка. Однако Главлит запретил посылать за границу издания, в которых авторами, сотрудниками или составителями, даже написавшими несколько предварительных строк, оказался кто-либо из "разоблаченных врагов народа", т.е. арестованных по политическому обвинению. А в 20-е годы в подобного рода изданиях участвовала именно та интеллигенция, подавляющая часть которой пошла "под нож" в 1937-1938 гг. Таким образом, мы смогли переслать в Англию только рожки да ножки из их списка. Нам же как раз они присылали многое из того, что мы запрашивали, в частности почти все из Bibliotheca Indica, не переплетенное, еще в выпусках.

Однако оказалось, что книгохранилище библиотеки на улице Маркса и Энгельса было переполнено, а в Академию наук поступило еще большее количество "трофейных" .книг из Готской библиотеки, библиотеки Кенингсбергского университета и других разоренных крупных немецких библиотек. Было решено все эти книги отправить на хранение в Узкое, где у Академии наук имелся санаторий для ученых не ниже звания доктора наук. Увидев готовые к отправке стопки книг, я тщательно вытащила из них Bibliotheca Indica, а также Синие книги по Индии и упросила заведующую книгохранилищем найти для них уголок на полках, чтобы не заталкивать их куда-то далеко.

Впоследствии, в конце 60-х годов, мы с мужем добились путевок в санаторий "Узкое" и увидели тамошнее "книгохранилище": книги были поставлены штабелями в два человеческих роста в церкви конца XVIII в., зимой неотапливаемой. Ценнейшие издания, в том числе даже некоторые инкунабулы, гнили и крошились, и вытащить какую либо книгу из этих штабелей было невозможно. Думаю, что теперь от них уж и следа не осталось - одна труха. И это в то время, когда всюду трубили о заботе Советского правительства о науке и ученых! Единственной, кто извлек пользу от этого книгообмена, оказалась я. Спустя год я перешла работать в Отдел Востока той же Библиотеки Академии наук.

В связи с перепиской по поводу книгообмена в библиотеке приключилась почти анекдотическая история. Дело в том, что переписку вела я, представляя тексты писем на английском языке и переводы на русском для начальства, не отличавшегося знанием иностранных языков, подписывал же все директор библиотеки Дмитрий Дмитриевич Иванов. Он имел обыкновение подписываться "Иванов Д.Д." и на письмах, отправляемых за границу, подписался так же, но латинскими буквами. Однако в Европе принято инициалы ставить перед фамилией, заглавные буквы после фамилии означают научные и должностные звания, а также государственные награды. Неудивительно, что один из английских корреспондентов обратился к Иванову как к "Doctor

стр. 119

---

of Divinity". Лишь при абсолютном незнании атмосферы в СССР можно было подумать, что доктор богословия возглавляет Библиотеку Академии наук!

Кроме того, говорили, что один старый английский ученый, до первой мировой войны несколько лет читавший лекции в Киеве, прислал Иванову письмо на русском языке, в котором просил его расшифровать свои инициалы Д.Д., чтобы можно было обращаться к нему по имени-отчеству. Однако в то время, в результате очередного приступа шпиономании у властей, все работники библиотеки должны были подписать обязательство, что в случае, если какой-то иностранец обратится к кому-либо из них с вопросом, они должны немедленно сообщить об этом начальству и отвечать только в том случае, если получат на это разрешение. Мне принесли машинописный текст обязательства на подпись, когда я сидела в Белом зале. Это была самая большая комната библиотеки, где по вторникам выставляли на полках новые книги, полученные за неделю, и библиографы из всех отделов должны были просмотреть те, которые относились к интересующим их сюжетам, занести на карточки для картотеки библиотеки, картотеки отдела и для выпускаемых ежемесячно бюллетеней новых поступлений по определенным разделам. Я обязательство, конечно, подписала, но громко спросила: "А если иностранец спросит вас, как пройти в туалет?". В зале сидели члены месткома и парткома, но все сделали вид, что не слышали моих слов: иначе им пришлось бы провести со мной беседу о моей политической незрелости и отсутствии бдительности, а им не хотелось возиться.

Так вот, получив, запрос от английского ученого, наш директор обратился за разрешением на ответ в партком президиума Академии наук. Там подумали, подумали... и не разрешили отвечать: а вдруг иностранная разведка использует знание имени-отчества директора Библиотеки Академии наук в своих шпионских целях! Английский ученый, не получив ответа на свой любезный вопрос, очевидно, счел это невежливостью и в следующем письме обратился к директору по-русски: "Уважаемый Давид Давидович!", хотя, наверное, прожив несколько лет в Киеве, знал, что Иванов не может быть Давидом Давидовичем.

В то время я испытывала непонятную слабость и не могла, как раньше, после работы сидеть в Ленинской библиотеке и писать диссертацию. Днем у меня температура была 36,8-37,0, а вечерами поднималась до 37,2-37,4. Поэтому я очень обрадовалась, когда мне разрешили брать под расписку на дом один-два выпуска Bibliotheca Indica. Однако тогда еще не было издано персидско- русского словаря, мне пришлось пользоваться лишь учебными словариками к персидским хрестоматиям Гаффарова и одной немецкой хрестоматией (автора не помню), что было для чтения Могольских хроник явно недостаточным. Спустя несколько лет врач, посмотрев мой рентгеновский снимок грудной клетки, удовлетворенно сказал: "Ваша каверна зарубцевалась". А я и не знала, что она у меня была.

Однажды Игорь Рейснер сказал мне, что к нему пришел известный ему еще по Кабулу сотрудник Советского посольства Эдуард Максимилианович Рикс. После отъезда И.М. Рейснера он стал секретарем посольства. В конце 30-х годов Рикса арестовали (как большинство тех, кто работал за границей) по стандартному обвинению в том, что он был завербован и являлся агентом германской и японской разведок. Его жена, оставшись с ребенком на руках, растерялась, стала пить и вскоре сошла с ума. Сын его воспитывался в ФЗУ (фабрично-заводском училище) и стал, кажется, слесарем. Теперь Э.М. Риска отпустили на свободу, он разыскал своих близких в маленьком домике на окраине Москвы. Пойти работать он не мог, так как жену нельзя было оставлять одну: она могла поджечь дом, открыть газовые конфорки и т.п. Э.М. Рикс мог уходить из дома только по вечерам, когда сын приходил с работы. Поэтому Рикс решил стать репетитором по персидскому языку. Сам Рейснер решил вместе с Риксом перевести персидскую хронику по истории Афганистана "Сирадж ут-таварих". Переводил, конечно, Рикс, но имя Рейснера обеспечивало возможность публикации.

стр. 120

---

Мне не хотелось прерывать занятия с Майзелем, но, когда я увидела истощенную фигуру пришедшего ко мне Рикса, его костлявые руки, его белокурые волосы, сильно подернутые сединой, хотя ему не было еще и 60 лет, я тут же договорилась с ним, что он будет приходить ко мне раз в неделю в удобное для него, заранее оговоренное, время и проводить у меня два часа - большего наши с мужем финансы не могли выдержать: жалованье библиотечного работника было весьма скромным, а половину я отдавала матери, находившейся в ссылке на севере Красноярского края, в Большом Муртере - для мамы это было единственным средством существования, - а мой Турок работал младшим научным сотрудником в Институте истории Академии наук СССР. Занятия с Майзелем продолжались, но Рикс оказался мне очень полезным: сообщал значения тех персидских слов в хрониках, которых не было в хрестоматийных словарях, и проверял мое понимание текста.

Однажды он никак не мог вспомнить значение одного персидского слова и на следующем уроке принес из дому двухтомный персидско-английский словарь Хайма, оставив его у меня для следующих занятий. Хотя словарь был современного персидского языка, а не средневекового, и там, естественно, не было индийских терминов, взятых из урду, но все же он очень помог мне при чтении Могольских хроник.

Занятия с Риксом продолжались долго (не помню точных дат), но однажды вместо Рикса пришел его сын и сообщил, что Рикс умер в результате сердечного приступа. Однако еще до смерти он сообщил сыну, что у меня имеются две его книги, которые я могу откупить за 400 рублей. Последнее сын говорил с большим недоверием: в то время книги печатались и продавались за копейки и он, видимо, не верил, что найдется человек, желающий заплатить за две книжки абракадабры (ибо иностранных языков, он, естественно, не знал) такую большую сумму. Мы с мужем уверили его, что заплатим сполна. Сейчас у нас здесь денег нет, но, если он придет через Ю дней, мы отдадим ему требуемое. Тогда мы не могли получать книги из-за границы, и словарь Хайма был для меня очень удачным приобретением, жаль лишь, что это стало возможным только после смерти Рикса.

Когда через Ю дней сын Рикса пришел и получил деньги, он вынул из чемоданчика бутылку водки и предложил распить ее втроем в память отца. С большим неодобрением он выслушал наши объяснения, что ни муж, ни я водки не пьем, с пренебрежением отверг мое предложение помянуть Рикса за чаем и ушел - навсегда. Мы с мужем все же вспоминали Рикса за чаем. Ни по своему облику, ни по своей судьбе наш, реальный, Э. Рикс (так он обычно подписывался) не походил на своего однофамильца Альфреда Э. Рикса, пройдоху-финансиста, героя рассказов О. Генри. Наш Э. Рикс - это повесть о разбитой семье и искалеченных жизнях нескольких человек, затерянных на фоне миллионов таких же разрушенных семей и изломанных судеб по всей стране. Такие были времена, такова была политика властей!

С.С. Майзель скончался в 1952 г. Он был направлен с секретной миссией на несколько месяцев в Эфиопию, там подцепил тропическую лихорадку, которую в Москве не умели лечить, и умер от сердечного приступа в трамвае. Больше у меня учителей персидского не было.

В 1950 г., когда произошел разгром академического востоковедения под предлогом того, что оно прячется от современности куда-то в древность, зарывается в какие-то мелочи, вместо того, чтобы заниматься насущными проблемами, "отдает" Ирану наших среднеазиатских классических поэтов и т.п., и Институт востоковедения Академии наук СССР был переведен из Ленинграда в Москву, московские востоковеды, сплотившиеся вокруг Московской группы, перешли работать в этот Институт. Индологи выдвинулись как наиболее слитный и численно мощный отдел. Впоследствии, когда директором Института стал Бободжан Гафуров, ранее бывший первым секретарем ЦК Компартии Таджикистана, он понял, что его дальнейшая политическая карьера зависит от успехов института. Пользуясь былыми связями, он

стр. 121

---

добился огромного расширения штата института. Отдел Индии был самым большим и состоял из 60 человек (не считая Г.Ф. Ильина и Бонгард-Левина, числившихся в Отделе древней истории и работавших по Индии). Благодаря своей сплоченности мы постепенно отделывались от бездельников, составлявших около 70% сотрудников, которые занимали посты в парткоме, месткоме и других общественных организациях, выступали на заседаниях с пустыми "руководящими" речами; и все это горлопанство принималось за научную работу. Наш отдел давал много продукции и был передовым в выработке концепции истории изучаемой страны.

Еще в 1944 г. А.М. Осипов издал небольшую книжку "Краткий очерк истории Индии до Х века". Проштудировав переводы с санскрита на европейские языки, Осипов пришел к выводу, что в древней Индии не было крупных рабовладельческих хозяйств, рабы использовались лишь в царских ремесленных мастерских, создававших предметы для царского двора в империи Магуриев, а также в качестве слуг в домашнем хозяйстве. Казна же государя пополнялась благодаря налогу на всю землю. Поэтому Осипов счел, что в древней Индии не было рабовладельческого строя, а существовал феодализм. Ревнители марксизма сразу ополчились против него. В МГУ, на устроенном обсуждении его книги, она была осуждена, как неверная. Однако к самому Осипову оргмер принято не было. Осипов объяснял это тем, что он был преподавателем без степени - нагрузка огромная, оплата маленькая, и не нашлось желающих занять его место. Я полагаю, что, помимо этого, готовились кампании против "низкопоклонства перед заграницей" и "безродных космополитов", а исконный русак Осипов как объект преследования не подходил. Переключились на травлю евреев, а его оставили в покое.

В конце 40-х годов в МГУ защитил диплом на тему "рабство в древней Индии" ученик Осипова Григорий Федорович Ильин. Он отвергал распространенное в школьных учебниках утверждение, что шудры были рабами в древней Индии. Шудры были земледельцами, а для рабов был другой санскритский термин: даса. Даса состояли в основном из долговых рабов, военнопленных или низших земледельцев, поколениями служивших в доме хозяина. У всех у них были семьи, имущество, и они имели некоторую возможность освободиться от рабской зависимости. Раз в поколение по всему государству объявлялся год освобождения и следовало освобождать своих рабов. Долговым рабам прощался остаток их долга, военнопленным разрешалось вернуться обратно на родину. Кроме того, существовали и другие возможности оказаться свободным: если, например, рабыня рожала ребенка от хозяина, ее следовало освободить и т.п. Рабы не использовались на работах в поле, их обязанностью была только работа по дому. В общем, рабство в Индии отличалось от европейского. Ильин, наученный опытом Осипова, избегал вопроса о характере формации. Ему пришлось на этот вопрос ответить значительно позднее.

Индологи положительно отзывались о дипломном труде Г.Ф. Ильина, но осуждение пришло с другой стороны. Тогда как раз началась кампания против тех ученых, которые занимались "Пустяками", например мухами-дрозофилами или небольшими сортовыми делянками, вместо того чтобы разрешать важнейшие проблемы в масштабе всей страны. Какой-то журналист с этой точки зрения раскритиковал дипломные работы МГУ, приведя два примера: "Температура тела человеческой вши" и "Рабство в древней Индии". Зачем подробно рассказывать о рабстве в древние времена, когда надо вскрывать факты рабства в настоящее время в Британской Индии! Видные медики сообща выступили против этого борзого журналиста, объясняя, что работа о вше устанавливает, какой температуры и продолжительности должны быть прожарки одежды для борьбы с сыпняком. Историки не осмелились выступить сообща в защиту Ильина и посоветовали ему просто переждать конца этой кампании. При переводе Института востоковедения в Москву Ильина вскоре зачислили в институт младшим научным сотрудником.

стр. 122

---

Работа по изучению Индии в средние века легла в основном на меня. Идя по стопам Игоря Рейснера, я считала, что в Индии того времени был феодализм, но, видя отличия его от феодального строя Европы, послужившего основой для учения Маркса о формациях, подробно говорила об индийских особенностях. Сам Маркс считал, что эти несоответствия с европейской моделью объясняются наличием в Индии государственной собственности на землю, поскольку только государство могло строить и поддерживать большие оросительные сооружения, необходимые для сельского хозяйства. "Государственная собственность на землю - вот ключ к восточному небу!" - воскликнул он. При изучении индийских порядков в средневековой Индии я увидела другой ключ: двойственность (а надо было бы сказать "тройственность") собственности на землю, когда одна и та же земля считалась собственностью разных социальных групп, причем для каждой из них права собственности различались.

Государственная собственность на землю означала право государя взимать налог со всей земли, находящейся под его властью. Право собирать в свою пользу полагавшийся государственный налог на землю с территорий, обязанных его платить, имели также военачальники. Кроме небольшой гвардии, правитель не имел других войск, его армия состояла из отрядов, нанимаемых его военачальниками. Основное различие с европейскими странами заключалось в том, что все воины были наемными, набирались и оплачивались военачальниками. В соответствии с количеством предводительствуемых ими отрядов, в основном состоявших из всадников, военачальники получали от государя чины от сотника до пятитысячника, и для оплаты этих отрядов государь передавал каждому военачальнику право собирать земельный налог. Конечно, военачальники стремились собрать побольше, самовольно вводя незаконные поборы, а также "ловчили", набирая меньше всадников, чем обязывались. Даже когда для предотвращения этого были введены периодические смотры войск, военачальники умудрялись перед смотром нанимать дополнительно всадников и распускать их после смотра. Хотя юридически военачальники не имели права на землю на пожалованных им временно, для сбора налога, территориях, но они обладали юрисдикцией по всем вопросам, касающимся сбора налога. Фактически это означало, что военачальник мог послать в любую деревню на подвластной ему территории вооруженный отряд, который бесчинствовал, собирая поборы, и тем самым военачальник имел порой такую же власть над населением вверенных ему на время земель, как помещик над своими крепостными.

Для низового землевладельца его собственность на землю означала право распоряжения землей по своему усмотрению, право продажи и покупки ее, но со всеми лежащими на ней повинностями, право наследования, даже право, покинув землю на срок до 25 лет и вернувшись, получить ее обратно.

В книге о правлении Акбара, вышедшей в 1952 г., я высказала эти мысли, отбросив (напрасно) государственную собственность на землю, как слишком большую фикцию, ту самую государственную собственность, которую Маркс считал основой разницы в строе Индии и Европы. Конечно, открыто выступить против какого-либо положения Маркса было бы самоубийственно, поэтому цитату из Маркса о государственной собственности на землю я поместила в одном месте, а свои соображения на этот счет - в другом, среди фактического изложения, не выделяя и не подчеркивая. Тем более я не могла согласиться с утверждением Сталина о том, что при феодализме "помещик имел монопольное право собственности на землю", но об этом высказывании Сталина я просто умолчала, хотя часто критики упрекали историков за то, что у них слишком много сносок на буржуазных авторов и слишком мало - на Сталина и Ленина. В ту пору приходилось прибегать к таким "маленьким хитростям".

Поскольку изучение всей средневековой Индии было непосильным для меня, я мечтала иметь в нашем отделе других сотрудников, занимающихся средневековьем. Со времени перевода Института востоковедения в Москву к нам в аспирантуру

стр. 123

---

поступило новое, молодое пополнение, главным образом из Московского (учебного) института востоковедения и из МГУ. Они были уже востоковедно образованными. Игорь Рейснер возлагал на них большие надежды. "Они будут стоять на наших плечах", - говорил он. В значительной степени потом его надежды оправдались. Однако первые 2-3 года у многих из этого нового пополнения был один недостаток: они учились в школе в военное время, с неизбежными пропусками, когда уезжали в эвакуацию и возвращались в Москву, при частых недомоганиях и плохом быте, не всегда у компетентных учителей. У них были проблемы в знании грамматики и стилистики русского языка.

Но больше всех меня раздражали витиеватые метафоры индолога-экономиста Алексея Ивановича Левковского, которые он безбожно смешивал. Левковский был калекой с детства. Видно было, что ему трудно жить, а вместе с тем он был прилежным аспирантом и уверенно шел в науку. Поэтому не хотелось делать ему какие-либо замечания. Однажды я все же не удержалась и сказала ему, что его переводы цитат с английского часто искажают смысл. Например, он перевел высказывание Керзона "we are in India agents of a foreign power" (т.е. "Мы в Индии являемся представителями чужеземной власти") как "Мы в Индии являемся агентами иностранной державы", делая тем самым вице-короля Индии лорда Керзона шпионом. Левковский меня резко оборвал, заявляя, что он перевел правильно и не мое дело его критиковать. Тогда я, не называя фамилий, иронически привела любимую фразу одного аспиранта: "Акулы лондонского Сити выковали свои щупальца...". В ответ на это Левковский выступил на заседании нашего отдела, с гордостью и с апломбом г-жи Простаковой заявив, что его дело - изучать первоисточники и высказывать на этой основе новые правильные мысли, а те, кто не умеют этого делать, работают в издательствах литредакторами и их дело - исправлять русский язык поступающих туда работ, иначе зачем они там вообще существуют!

Я не могу по достоинству оценить его работы по экономической истории новейшей Индии, а также последующие теоретические труды, поскольку эта тематика далека от моей специальности. Знаю только, что его очень ценили как экономиста-теоретика. Он работал несколько лет редактором русского (основного) издания журнала "Проблемы мира и социализма" в Праге. Вернувшись, претендовал на заведование нашим Отделом Индии. Стал заведующим сектором теоретических проблем в Отделе общих проблем. Умер Левковский, когда ему исполнилось 60 лет.

Те, кто приходили к нам из МГУ, были значительно грамотнее и образованнее. Сразу после открытия Института в Москве к нам в аспирантуру поступил Г. Г. Котовский, "сын легендарного героя гражданской войны", как его обычно аттестовали в студенческие годы. В семинаре на историческом факультете он написал доклад об индийской общине, и руководительница семинара, китаистка Лариса Симоновская, не считая себя авторитетом по Индии, попросила меня ознакомиться с докладом и с самим Г.Г. Котовским. Умный и образованный, он произвел на меня самое хорошее впечатление. В Институте востоковедения мы его узнали лучше. Он был способен по воле начальства быстро менять свои мнения и забывать свои обещания, но он был весьма умен, учтив и уверял вас в полном своем сочувствии. Он женился на дочери высокопоставленного советского чиновника. Помню, как, получив университетский диплом, он устроил банкет на даче своего тестя для всех сотрудников Московской группы Института востоковедения. Это были еще голодные послевоенные годы, и обилие изысканных блюд и прекрасной сервировки на этом банкете оставило неизгладимое впечатление. Правда, то был единственный случай, когда Григорий Григорьевич "шиканул". В дальнейшем он вел себя скромно. Приезжая, например, в институт на собственной машине (обладание автомобилем тогда было редкостью), он оставлял ее в ближайшем переулке и приходил в Институт пешком, как и все сотрудники.

стр. 124

---

Интеллигентными и образованными оказались также пришедшие из МГУ и поступившие в наш Институт позднее молодые Леня (Леонид Борисович) Алаев и Саша (Александр Иванович) Чичеров. Мне удалось также привлечь в наш отдел Клару (Зармайровну) Ашрафян. Маленькая, энергичная женщина, она заняла мое место в библиотеке АН, когда я ушла в Институт востоковедения. Ее родители, видные партийные работники, жили в Киеве и были арестованы в 30- е годы с конфискацией имущества, когда Клара была еще подростком. Клару взяла к себе ее тетка, проживавшая в Москве. Потом Клара училась в МГУ и поступила там в аспирантуру, но поссорилась на личной почве со своим руководителем Б.Н. Заходером, и тот заявил, что приложит все усилия, чтобы помешать ее научной карьере и защите кандидатской диссертации по Надир- шаху. Поэтому Клара не смогла устроиться ни в одном научном институте и пошла работать в библиотеку. Я подала Кларе хорошую мысль: заняться изучением Делийского султаната в Индии. Студентов-востоковедов, желавших заниматься Индией, обучали какому-нибудь индийскому языку, а государственным языком Делийского султаната был персидский. Переходя на исследовательскую работу по Индии, Клара выходила из сферы влияния Заходера и полностью могла использовать свое знание персидского языка.

Клара так и поступила. Спустя некоторое время я обещала поговорить в такой- то день с нашим завотделом Балабушевичем о принятии ее на работу. Клара оказалась удивительно настойчивой: когда я раздевалась в гардеробе, мне сказали, что была Ашрафян и просила напомнить мне, чтобы я поговорила с Балабушевичем. Пока я поднялась по лестнице в отдел, меня остановили один за другим двое сотрудников и сказали: "Ашрафян просила напомнить Вам...". Как только я вошла в отдел, мне то же сообщила секретарша отдела. Клару зачислили, и у меня оказалась союзница, стоявшая на тех же научных позициях.

Конечно, в отделе происходили и споры. Рейснер поместил статью, где решил установить причины отставания стран Востока в социально-экономическом развитии от европейских стран: сохранение домашнего рабства, нападение кочевых народов и т.д. Я ему устно возражала, приведя пример того, что на спортивном соревновании можно установить те благоприятные условия, которые помогли победителю прийти первым, но нельзя установить, почему отстали все другие, так как у каждого была своя причина.

Но удар по Рейснеру был нанесен с другой стороны. Не знаю, кто был инициатором этой идеи, но она распространилась не только среди индологов: якобы в Индии до ее завоевания британцами появились зачатки капитализма в виде первых мануфактур, развитого денежного хозяйства, капиталистического разделения труда и укладов. Только, мол, завоевав Индию, превратив ее в свою колонию, англичане уничтожили эти зачатки капитализма и увеличили феодальную эксплуатацию индийцев. Как утверждал тогда индолог Г.А. Шмидт, преподававший в Московском институте востоковедения, "происходило утолщение феодальной скорлупы". Очень пропагандистски удобная теория: таким образом вся вина за социально-экономическое отставание Индии возлагалась на колонизаторов-англичан. Под конец даже Игорю Рейснеру пришлось перейти в стан сторонников этой концепции. Я оказалась единственной, яро выступавшей против такой трактовки ремесел как начала капиталистических отношений. Некоторые ремесла требуют разделения труда, при какой бы формации этим ни занимались. Например, крупную фелюгу не могли построить всего 2-3 человека, тут действовала артель, и, естественно, пока один тащил из леса к побережью строевые деревья, другой их пилил, третий создавал каркас, четвертый шил паруса и т.д. Я ссылалась на древнегреческую вазу в Эрмитаже с изображением кузницы Вулкана: там один кует, другой раздувает меха, третий тащит заготовку из горна, четвертый окунает выкованное в воду. Все на меня накинулись.

Молодой сотрудник Алаев, пришедший к нам после защиты кандидатской диссертации в МГУ, тогда приверженец этой теории самостоятельного развития капитализма

стр. 125

---

в Индии, написал в статье, опубликованной в журнале "Советское востоковедение", что даже буржуазный историк Морланд не отрицает того, что отрицает Антонова. Я решила, что тем самым критика меня начинает приобретать политический оттенок. Между тем я все еще продолжала ощущать себя в институте как на краю пропасти: в анкетах и автобиографиях, заполняемых тогда на каждом шагу, я не писала о том, что моя мать находится в лагере как враг народа и что сама я была за это выслана без указания срока в Сибирь, где пробыла 2 года. Если было бы заявлено, что мои взгляды - порочные, то Отдел кадров мог бы запросить сведения обо мне в "Органах", и хотя были уже не сталинские времена и лагерь мне теперь не грозил, но в нас надолго сохранился страх, что могут сделать "Органы" за "сокрытие". Алаев, конечно, обо всем этом не знал.

Я решила, что тут я должна действовать (хотя сравнение с Морландом на самом деле мне могло только льстить), и написала письмо в редакцию журнала "Советское востоковедение", заявляя, что в таком тоне нельзя критиковать советского ученого. Журнал ознакомил с моим заявлением Алаева, тот написал объяснение, и в конце концов журнал поместил краткое сообщение обо всем этом с выводом, что к своим ученым следует относиться более терпимо и свое мнение о них высказывать аргументированно. Я была довольна: теперь молодые, которых учили в вузах хлестко "разоблачать" и "опровергать", будут более осмотрительны в критике.

В последний раз на меня напали за эти мои взгляды на Ученом совете Института, обсуждавшем данную проблему. Во время моего выступления секретарь парткома Института Шамсутдинов, которого Турок за злобную тупость прозвал "Тохтамышем", бросил мне реплику: "Вы рассуждаете так, как буржуазные ученые". Тогда это считалось обвинением. Я разозлилась и ответила: "Вы полагаете, что надо только утверждать противоположное тому, что утверждают буржуазные историки, и все будет правильно? Между тем они досконально изучали Индию и многое верно установили". Однако решающий удар по сторонникам теории доколониального развития капитализма в Индии нанес выступавший после меня Котовский: "Как же вы объясняете тот факт, что ни одна восточная страна не покорила ни одной европейской, в то время как европейские страны завоевали почти весь Восток? Мы объясняем это производственным и формационным превосходством европейских стран, но если вы отвергаете этот тезис, то единственным альтернативным объяснением может быть лишь превосходство белой расы". Шамсутдинов не нашелся, что возразить: никому не хочется считаться расистом. Выступление Г.Г. Котовского не было безупречным: он забыл о маврах в Испании и турках в Восточной Европе, выбитых оттуда только к началу XX в., но зато при той идеологии его выступление было весьма убедительным.

В ходе моей стычки с Алаевым я присмотрелась к нему и убедилась, что он - серьезный исследователь, способный к самостоятельному мышлению, и мы с ним подружились. Сейчас он, ставший действительно крупным ученым, - единственный из сотрудников нашего отдела (если не считать мою бывшую аспирантку, Татьяну Николаевну Загородникову, много делающую для меня), который продолжает ко мне приходить. Но вообще я не могу обижаться на Институт: профком подбрасывает мне в год, как ветерану, примерно половину моей месячной пенсии. Сумма небольшая, но мне становится теплее на сердце от того, что меня еще помнят, хотя я уже почти 20 лет не работаю в институте.

Дольше всех теории доколониального самостоятельного развития капитализма придерживался Саша Чичеров. В 1965 г. он издал книгу "Экономическое развитие Индии перед английским завоеванием (ремесло и торговля в XVI- XVIII вв.)". Позднее, желая проанализировать, на каких основаниях Ленин определял раннекапиталистические уклады в России, Чичеров внимательно изучил все примеры таких укладов в работе "Развитие капитализма в России". И оказалось: по любым признакам. Иначе говоря: дело было не в научных критериях, а в том, что г-ну Ильину (тогдашний псевдоним

стр. 126

---

Владимира Ульянова) очень хотелось преувеличить степень развития капитализма в России. Правда, такого вывода Чичеров не опубликовал.

Таким образом, выработанная советскими индологами концепция индийского феодализма с особенностями получила официозное признание: власти увидели в этом, очевидно, подтверждение всемирно-исторического значения формационной теории Маркса. Тем самым мы, изучавшие средние века стран Востока, могли спокойно заниматься своим делом. Вслед за индологами историки, изучавшие другие страны Востока, тоже переняли нашу формулу, и вскоре появились труды об особенностях турецкого феодализма, персидского, бирманского и др. Особенности везде были разные, но одно общее: во всех этих феодализмах не было феода и свойственной ему системы вассальных отношений. Такая постановка вопроса не была необычной для СССР: например, в последнем издании Большой Советской Энциклопедии, подготовленной при Брежневе, была большая статья "Троцкизм", но не было статьи "Троцкий Л. Д.". Упоминать имена врагов народа было строжайше запрещено, поэтому таких врагов народа было много, но персонально никого не существовало.

Леня Алаев стал заниматься средними веками в Южной Индии, где земельные отношения опирались не на предписания ислама, а на принципы индуизма. Там он открыл для себя двойственную форму земельной собственности, собственность людей, ею распоряжающихся и могущих ее продавать, покупать и передавать в наследство, и собственность тех, кто получал с нее налоги. Так же как и я в книге об Акбаре, изданной в 1952 г., за 12 лет до его книги о Южной Индии, он проигнорировал государственную собственность на землю, но весьма подробно остановился на указанных выше двух формах собственности. Это не было плагиатом: возможно, - при чтении моего "Акбара" ему в подсознание запала моя, ничем не выделенная формулировка о двух формах земельной собственности в средневековой Индии, и при исследовании своего материала она всплыла, была им продумана, расширена (все-таки он писал уже после XX съезда КПСС, когда по сюжетам, не касающимся политики Советского правительства, можно было высказываться свободнее), и он счел эту мысль своим открытием, а возможно, что, так как мысль, видимо, была верной, она пришла к нему независимо от моей работы. Так или иначе, но все советские индологи, пишущие о средневековой Индии, были в этом отношении едины**.

Индологам, изучавшим новый период истории Индии, т.е. ее колониальный этап, не пришлось вырабатывать какую-либо новую концепцию. Английские историки обычно рассматривали все это время как постепенное приобщение индийцев к управлению страной в рамках демократических учреждений, а советские историки - как непрерывную борьбу Индии за освобождение от колониальной эксплуатации. Единственное, что я постаралась добавить к данной схеме в книге "Завоевание Индии в XVIII в.", изданной в 1958 г., - это несколько преодолеть односторонность трактовки, отмечая, что англичане провели много научных исследований при изучении индийской культуры и истории.

Что касается исследований современной Индии, то тут не индологи вырабатывали какую-то концепцию, а им давалась установка из ЦК, и они должны были ей строго следовать. Так, сначала М.К. Ганди трактовали как агента империализма, срывавшего все революционные действия индийцев, как только они достигали своего накала, а потом - как руководителя борьбы индийцев за независимость; сначала уверяли, что уход англичан из Индии - фикция, так как они продолжали владеть большинством индустриальных предприятий в этой стране, но потом пришлось признать, что независимость

---

** В данном случае К.А. Антонова немного ошиблась. В книге 1964 г. я продолжал критиковать точку зрения К.А. Антоновой на проблемы собственности, и лишь в 1968 г., в главах по Южной Индии в "Истории Индии в средние века", высказал мысль о двух типах собственности на землю. - Примеч. Л.Б. Алиева, подготовившего рукопись к печати.

стр. 127

---

Индии является фактом большого исторического значения и т.д. Историкам Индии XX в. пришлось несколько раз менять свои позиции и утверждать сегодня противоположное тому, что они говорили вчера.

Некоторые установки, даваемые ЦК, были явно неверны. Например, теория некапиталистического развития стран Востока. Считалось, что в тех странах, где главным инвестором было государство, получавшее иностранные кредиты, особенно если эти суммы предоставлял СССР, развивался социалистический, а не капиталистический способ производства. Поскольку идеи социализма еще не потеряли своей привлекательности в массах, такие слабо развитые восточные государства охотно - разглагольствовали о построении некоего своего, "национального", социализма. Советским востоковедам предлагалось как бы не замечать, что в таких странах, где государство владеет не только политической, но и значительной экономической властью, обычно господствовали деспотические режимы. Впрочем, нам ли было чураться деспотизма!

Так или иначе, но была выработана определенная концепция истории Индии. Зав. Отделом Индии Балабушевич вставил в план отдела создание 4-томной истории Индии. Начали с того, что считалось самым важным: с написания истории Индии с 1917 г. (не являвшегося для Индии ни в коей мере переломным). Этот толстый том (756 страниц), составленный 12 авторами, был напечатан в 1959 г. Том по новой истории, написанный 17 авторами (834 страницы), начинался с английского завоевания в XVIII в. и вышел в свет в 1961 г. Том по средневековой Индии, написанный 11 авторами, начинался с VI-VII вв. Он появился в 1968 г. В последних двух томах мне принадлежат большие разделы. Том по древней Индии, написанный только Бонгард-Левиным и Ильиным, был издан в 1969 г. При этом Бонгард-Левин изложил весь исторический материал, предоставив Ильину сочинять социологические объяснения. Вот тут Ильину пришлось высказаться о характере формации в древней Индии. Повторив все свои прежние выводы о мягкости рабства в Индии по сравнению с древней Европой и подтвердив, что рабы использовались не на полевых работах, а только в домашнем хозяйстве, Ильин все же утверждал, что в древней Индии был рабовладельческий строй, так как труд рабов по дому высвобождал хозяина для работы в поле. Вряд ли это положение верно: там, где не было рабов, домашним хозяйством занимались женщины, никогда не ходившие за плугом.

Обратный хронологический порядок создания истории Индии привел ко многим трудностям: в каждом томе приходилось как-то объяснять предшествующие события, о которых потом подробно рассказывалось в следующем томе, и поскольку авторы были разные, то возникали отдельные противоречия. У меня родилась идея издать краткий вариант истории Индии в одном томе, написанном только тремя авторами: по древней истории, по истории Индии под властью мусульманских завоевателей и английской Ост- Индской компании и по периоду от перехода Индии под власть британской короны и до сегодняшнего дня. Я высказала эту идею Бонгард-Левину, которому она очень понравилась.

Однако это было в начале 70-х годов, когда директор Института востоковедения Бободжан Гафуров метал против меня громы и молнии, так как я, единственная, проголосовала на Ученом совете против исключения из института индолога Глазова за то, что он подал прошение о помиловании Синявского и Даниеля, и подписала составленное индологом Бархударовым прошение Анастасу Микояну, курировавшему в ЦК наш институт, о приеме Глазова вновь на работу с тем, чтобы спустя 2 месяца он мог быть снова уволен, но по собственному желанию. Это ликвидировало бы ту формулировку, которая, по существу, была волчьим билетом, и его нигде не принимали на работу. Гафурова особенно возмутило то, что я, член Ученого совета института, осмелилась жаловаться на него Микояну, и он не желал принимать какие-либо мои предложения. Однако Бонгард-Левин оказался человеком с деловой хваткой.

стр. 128

---

Он получил необходимую справку о том, что такая работа в планах института не значится, и "продал" эту идею в Соцэкгиз. Третьим автором Бонгард-Левин привлек Г.Г. Котовского, и мы трое заключили договор с издательством Соцэкгиз.

Наша "История Индии" вышла в 1973 г. Она была переиздана с дополнениями в 1979 г. в двух книгах, и издательство "Прогресс" перевело ее на английский язык. Нам, авторам, показали этот перевод, когда уже начали печатать весь тираж. Посмотрев его, я схватилась за голову. Перевела наш труд одна англичанка, хорошо знавшая родной язык, но не имевшая никакого представления об истории Индии, и все термины она перевела обратно на английский с русского языка. У Корнея Чуковского в книге "Искусство перевода" есть такой пример: какой-то немецкий романист взял эпиграфом переведенные на немецкий строчки Пушкина - "Богат и славен Кочубей, // Его луга необозримы, // Там табуны его коней // Пасутся вольны, нехранимы... // И много у него добра - // Мехов, атласа, серебра". Переводчик романа не понял, что это цитата из произведения Пушкина, и перевел с немецкого обратно на русский: "Был Кочубей богат и горд, // Его поля обширны были, // И очень много конских морд, // Мехов, сатина первый сорт // Его потребностям служили". Обратный перевод английских терминов в нашей "Истории Индии" и был такими "конскими мордами", которые "служили потребностям". Так, английская Ост-Индская компания взимала land revenue, т.е. "доходы с земли". Мы, рассматривая Индию с точки зрения индийцев, перевели это как "земельный налог". При обратном переводе это превратилось в "taxes, laid on land", что не встречалось ни в одном документе того времени. Или "permanent settlement" Корнуоллиса 1793 г. мы перевели как "постоянное землеустройство", а при обратном переводе оно стало "perpetual land organization", т.е. что-то непонятное для историка Индии.

Я долго занималась исправлениями и вернула всем этим терминам их первоначальный смысл, но в издательстве мне категорически заявили, что такая большая правка на этой стадии недопустима. Я утверждала, что это не наша вина, а вина издательства, которое должно было нам, авторам, сразу предоставить возможность увидеть перевод. В издательстве мне заявили, что если я буду настаивать, то они не только не выплатят мне гонорар, но и отнесут все убытки за мой счет и потребуют заплатить крупную сумму, но я упорствовала, что такого безграмотного текста в печать не подпишу. На мое счастье, в Индии в то время произошли политические перемены, и Котовский заявил, что ему необходимо внести конъюнктурную правку в свой текст. В результате издательство "Прогресс" отнесло свои убытки за этот счет, были приняты все мои поправки, и мне даже выплатили гонорар.

Это издание продавалось в Индии очень дешево и потому было быстро раскуплено студентами. Но из-за всех этих треволнений я недосмотрела в одном месте, и появилось не то имя, на что мне указывали все индийцы. В дальнейшем издательство "Прогресс" опубликовало переводы книги на французский, хинди, тамильский, малаялам, бенгали, панджаби, - все с английского текста. Кроме того, в Венгрии и Чехословакии самостоятельно перевели на свои языки и издали книгу, а авторы получили полагающиеся им 40% гонорара (остальное отбирали из всех заграничных гонораров в пользу Советского государства).

Таким образом, выработанная советскими индологами концепция истории Индии была признана в СССР официозной, истинно марксистской. Мне казалось, что я чего-то достигла.

В журнале "Восток" были напечатаны воспоминания Ростислава Ульяновского, которые он написал незадолго до смерти, в возрасте почти 90 лет. Став убежденным большевиком в начале 20-х годов, он всю жизнь оставался на тех же позициях. В воспоминаниях он с гордостью рассказывает, как боролся с зиновьевцами в начале 30-х годов, и сообщает, что, даже будучи заключенным лагеря, поддерживал лагерную администрацию, потому что это ведь наш, советский лагерь и работа, которую выполняют

стр. 129

---

зеки, идет на пользу родине. (При этом он умалчивает о том, что если бы люди остались на свободе и работали по своей профессии, вместо лесоповала, то пользы было бы намного больше.) Ульяновский, несомненно, был человеком незаурядным:

возвратившись при Хрущеве из ссылки (а попал он в лагерь в 1935 г.), он вернулся к научной деятельности в качестве индолога, защитил кандидатскую, потом докторскую диссертации, перешел с научной работы в ЦК и стал зам. заведующего Международным отделом - и все это за какие-нибудь 6 или 8 лет. Однако взгляды его остались теми же, что и в начале 30-х годов. Можно только поражаться его неутомимой энергии и монолитности убеждений.

Я принадлежу скорее к породе Фазиль Искандеровского "Усумнившегося кролика". С 1937 г., когда я после мучительных размышлений отбросила вбиваемые в нас взгляды и решила, что у нас не диктатура пролетариата и мы не движемся к социализму, я постоянно пересматривала происходящие события и свои прошлые деяния, стараясь понять, что было верным, а что - ошибочным. И теперь, оглядываясь назад на свою научную деятельность, я поняла, что не только я, но и все наше направление советских востоковедов не выработали марксистскую, единственно правильную, концепцию истории стран Востока, а просто приспособили трактовку исторических событий к марксистской догме. Меня охватило отчаяние: неужели я не сделала ничего полезного в той области, которой посвятила свою жизнь, неужели все, над чем я работала, был мартышкин труд?

Лишь спустя некоторое время я поняла, что советские востоковеды, конечно, не дали "единственно правильного" анализа глубинных процессов истории стран Востока, но их исследования не были напрасными. Анализ различных "особенностей феодализма" в разных странах и попытка типологизации этих "особенностей", безусловно, помогли понять пути развития этих восточных стран в определенный период времени. Точно так же небесполезным было, путем анализа первоисточников, установление классового состава различных обществ и другие серьезные исследования. Несомненно, советские востоковеды могли сделать значительно больше, если бы они не находились под таким жестким идеологическим давлением. Советские востоковеды ввели современность в сферу изучения академического востоковедения, и теперь, когда отпали всяческие "установки", можно по-настоящему изучать пути развития Востока, не совпадающие с тем, по которому развивались европейские страны.

Советские индологи пристально анализировали историю Индии под мусульманским господством, что раньше русские академические индологи считали недостойным изучения, хотя англичане и французы давно и усердно этим занимались. Кроме того, советские востоковеды, как правило, публиковали некоторые архивные источники и широко распространяли знания об Индии среди населения своей страны. Тем самым с отрицанием коммунистических идей как ложных исчезло советское востоковедение как особое направление, но нельзя просто поставить крест на всей работе, проделанной этой группой ученых. Их конкретные исследования были полезны, их социологические обобщения - частью ненужны.

Я считаю, что историческое развитие происходит не по Марксовой спирали, а скорее напоминает действие маятника: оно то до упора движется в одну сторону, то до упора - в другую. Сейчас в России отшатнулись от коммунизма. Распространяются заявления, что основой в большевизме была зависть к богатым и стремление к грабежу и разделу добычи, а все другое - только желание приукрасить кровавые действия. Считаю это неверным. Утопические коммунистические идеи и коммунистическое движение в той или иной мере охватили весь мир, завлекли очень честных и талантливых людей, и их нельзя сводить лишь к ленинскому лозунгу "Грабь награбленное".

С падением советской власти кончилось не только направление советского востоковедения, но и целый этап развития всего востоковедения в России. Не мое дело давать прогнозы. Ясно лишь, что востоковедение в России живет, доказательством

стр. 130

---

чего является и существование журнала "Восток". Однако с отпадением восточных республик от России, с общим обнищанием населения, с непрекращающимися трудностями сбора налогов и оскудением государственной казны горизонт впереди заволакивают свинцовые тучи.

Будучи историком, я пыталась коснуться судеб тех востоковедов, с которыми встречалась (к сожалению, это удалось сделать лишь в отношении очень немногих), и рассказать об их жизни и работе в период, который теперь завершился и стал историей. Это и было целью моих воспоминаний.