ПИСЬМА УЧАСТНИКОВ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ 1941 - 1945 ГГ.

В современной отечественной историографии одним из развивающихся направлений является историческая психология - изучение ментальности, мотивов поведения людей. К наиболее интересным, своеобразным и необходимым источникам относятся письма, отражающие специфический срез общественного сознания. В условиях войны они приобретали особое значение. Именно их изучение позволяет внести ощутимый вклад в "человеческую историю"¹. К настоящему времени издано более 180 сборников писем². Их объективное и внеидеологическое изучение началось, по сути, лишь недавно³.

Во время войны проблема доставки писем на фронт и с фронта считалась одной из важных. Было даже принято специальное постановление Политбюро ЦК ВКП(б) от 4 октября 1941 г., в котором, в частности, говорилось: "ЦК ВКП(б) устанавливает, что в настоящее время письма на фронт и с фронта в тыл доставляются крайне медленно. Почтовая корреспонденция, идущая на фронт, подвергается многократной цензуре в пути. Она выгружается для проверки органами военной цензуры в одних пунктах следования, а для сортировки и распределения по фронтам и соединениям - в других пунктах следования... Отсутствие дисциплины и безответственность имеют место в работе многих армейских почтовых баз и полевых почтовых станций... В целях ускоренного продвижения печати и корреспонденции на фронт ЦК ВКП(б) постановляет... обязать органы военной цензуры производить проверку корреспонденции, идущей в действующую Красную Армию, не свыше 24 часов..."⁴.

Письма Виктора Яковлевича Щепалина - курсанта 3-й Чкаловской военно-авиационной школы пилотов своей матери Евдокии Павловне датированы июлем 1941 - сентябрем 1943 года. Молодые курсанты уже в первых письмах июля 1941 г. выражали уверенность в победе (пусть и не стопроцентную) и связывалась она с преимуществами социалистического строя и с исторической традицией: "Русский народ не знает поражений". Очевидно, на сознание воина влияла и официальная пропаганда. Крупные неудачи трактуются в письме как "временный проигрыш", который в его сознании компенсируется политическими итогами: "Мы выиграли политически, ибо выявили действительное лицо фашистов-разбойников"⁵. Характерно отношение к немцам в начальный период войны. Еще не воевавший летчик, не сталкивавшийся лицом к лицу с врагом, уверен, что трудовой ("передовой") народ Германии "за нас"⁶. Автор пытается успокоить родственников, а заодно и себя, считая, что война не затянется надолго, в одном из писем он даже называет ее "заварушкой".

Автор понимал, что его письма попадут в руки цензуры, и поэтому сообщает о своей жизни очень скупо: "Вы, наверное, замечаете, что я очень мало пишу о себе. В жизни много интересного, но писать это не положено, особенно в военное время". Он все сильнее стремится отправиться на фронт, не ослабевает его уверенность в победе над врагом, что отразилось практически во всех его письмах. Значительное место, занимают описания природы. Это и характерная черта русского менталитета, и способ сообщить родственникам о своем благополучии. Впрочем, ввиду холодной зимы автор просил прислать валенки и теплую одежду. Характерно и отношение к

Сомов Владимир Александрович - кандидат исторических наук, доцент Нижегородского государственного университета им. Н. И. Лобачевского.

стр. 131

жизни, смерти, к судьбе. По поводу гибели племянника, автор писал: "Я очень вам соболезную, но прошу: особо не огорчайтесь. Бывает и хуже горе... такова видно уж судьба". Для В. Я. Щепалина, пожалуй, самое важное - уверенность, что с его родными все в порядке. Это основа его уравновешенного психологического состояния, которое в свою очередь способствует росту жизненной активности и усиливает позитивные поведенческие мотивации: "Я очень рад, что вы хорошо живете. Это меня радует, ибо я спокоен за вас"⁷.

К марту 1942 г. одной из главных поведенческих мотиваций становится месть за погибших товарищей и ненависть к врагу: "И как только настанет время сесть за штурвал этой боевой машины, я вложу всю свою месть и ненависть за разрушенные города, за погибших товарищей... Они (курсанты, окончившие школу. - В. С.) уехали с радостью, пройдя суровую школу учебы. Это старые летчики, их сердца, как и все наши, полны ненависти и мести. Многие из них уже потеряли родителей, товарищей, девушек. Они отомстят!". В мае 1942 г. ситуация с продовольственным снабжением курсантов осложнилась и Щепалин впервые просит прислать что-либо из продуктов, понимая при этом, что и дома ситуация не легкая: "В общем, если вы сумеете прислать посылочку, это не плохо. Постарайтесь достать что-нибудь из курева. Но себя не обижайте и не унижайтесь"⁸.

В письмах Щепалина отразилась психология русского советского патриота. В письме от 8 ноября 1942 г. он с искренней радостью описывает свои чувства по поводу 25-летия советской власти: "Отстоим русскую землю!". В его ответах на письма из дома звучит надежда на встречу с родными: "Я вернусь и постараюсь быть героем. Я закурил, и ваш кисет мне вновь напомнил о вашей заботе ко мне... одевая носки, или варежки, я всегда вспоминаю о тебе, мама". Он старается писать домашним чаще, так как знает, "чем и как дышит мать, у которой сын находится в армии, в дни Великой Отечественной войны"⁹.

В марте 1943 г. из дома пошли письма, в которых родственники сообщали о своем о нелегком положении. Это очень огорчает курсанта: "Такое письмо я от вас получил впервые, и это очень огорчило меня. Вы не представляете, как стало тяжело на моей душе, когда я узнал, что болезнь моей любимой матери обостряется, и я не в силах чем-либо помочь"¹⁰.

Пребывание в летной школе, хотя и вдалеке от фронта, все же было чревато опасностями. "В нашей жизни редкий день без происшествий. Иногда бьются без возврата к жизни". Постепенно формируется психология "сталинского сокола". В письме своей сестре автор пытается утешить ее, внушить чувство оптимизма, призывает жить несмотря ни на что: "Нужно обязательно жить и долго жить. Я вот был хилее тебя, но чувствую ... себя замечательно. И собираюсь прожить много лет, если стихия не вырвет меня. Ведь мы, летчики, люди особого склада. Риск для нас благородное дело, особенно в молодые годы. Ну, об этом потом". Сердцем и душой он рвется на фронт, понимая при этом всю степень опасности. Но ведь это и есть психология воина: защищать других, рискуя собственной жизнью: "Я знаю, что там трудней и опасней, но зато там интересней жить, борясь за жизнь"¹¹.

Письма младшего лейтенанта Михаила Ильича Терещенкова (5-я батарея 2-го дивизиона 106-го артполка) своей жене Екатерине Анатольевне также написаны в период ожидания отправки на фронт. В октябре 1941 - январе 1942 г. он очень часто писал домой, не зная даже, доходят ли его письма до адресата (в маршевой роте трудно было дождаться ответа). В отличие от курсанта Щепалина, Терещенков больше пишет о том, что уверен в скорой отправке на фронт и меньше надеется остаться в живых. Он сообщает родным о своей жизни, быте, питании и о том, что в первую очередь беспокоит близких - своем здоровье и самочувствии. Его беспокоит, получила ли его жена в райвоенкомате аттестат, по которому родственникам комсостава выплачивали деньги. "Как обеспечивают вас хлебом... Как ты поступила с гусями и пчелами... Что делают девочки - Тоня, Нина. Как они себя чувствуют, ходят ли сейчас на улицу гулять... Как живут наши, Галкины, Доронины... Чем занимаешь ты, часто ли ходишь в колхоз на работу?". Он озабочен материальным положением семьи, разрешает продать что-то из его вещей, и сжечь на дрова кое-какую хозяйственную утварь, успокаивает себя и близких: "Вернусь после войны - всего достанем, если понадобится". Пишет он и о положении в Москве в середине ноября 1941 года. "Ежедневно бывают тревоги от налетов немецких самолетов, иногда по нескольку раз днем и ночью". Эта информация пропускалась цензурой. М. И. Терещенков большее внимание уделяет семейным ценностям. Понимая необходимость своего участия в защите Отечества, автор особенно остро переживает разлуку с женой и детьми, пытаясь выразить в своем письме отцовскую нежность и мужскую любовь.

Письма К. И. Храмова своей супруге Прасковье Петровне пронизаны и тоской по дому, и надеждой на победу. Мыслью о победе жило подавляющее большинство бойцов Красной армии и трудящихся тыла. Это чувство единства и оптимизма отразилось и в письмах К. И. Храмова: "Вы не беспокойтесь. Я, конечно, знаю, что вы

стр. 132

живете одной мыслью: возвращайся быстрей, Коська, с победой. Этой мыслью живу и я, и весь наш народ. Да! Хотя и мало гарантий на жизнь, но почему-то надеешься, что я вас увижу, и может быть придется так же счастливо и весело жить"¹³.

В ожидании отправки на фронт многократно возрастает трепетное отношение к семье. К. И. Храмов неоднократно обращается к жене: "У меня будет большая просьба к тебе, Панюша, - живите с мамой так же, как и жили раньше. Пойми, Паня, она очень и очень много пережила, много приняла горя и ей сейчас самый близкий человек - это ты, в тебе она видит сумму мысли обоих сынов - Николая и меня". Состояние его души передают следующие строки: "Ну, друг, не обижайся на меня... Тяжело на душе, но, видимо, ничего не поделаешь, надо защищать родину от наглых извергов-фашистов". Приближение фронта обостряет волнение, а может быть, и страх и беспокойство: "Писать кончаю. Что-то не вяжется у меня в предложениях, все же сильно взволнован и обеспокоен"¹⁴. Эти строчки написаны изменившимся почерком: буквы более крупные, строки не всегда горизонтальны. Возможно, это письмо писалось в дороге.

По прибытии на фронт в начале октября 1941 г. в сознании Храмова с одной стороны, проявляется удовлетворение тем, что он наконец-то находится на передовой, а с другой - неопределенность и чувство опасности: "Пока жив и здоров, что будет через час-два сказать трудно". Он пытается подготовить родственников к худшему, ведь пока письмо дойдет на родину, он может погибнуть. Один из главных мотивов его поведения на фронте - не испугаться, не быть хуже других, ведь это станет позором для всей семьи: "Но, Паня, я даю тебе клятву, что в борьбе с извергами человечества я не окажусь трусом, да это было бы позорным и для тебя. Вот так, моя дорогая"¹⁵.

В письмах с фронта очень скупо сообщается о ходе боевых действий. Во многом это, конечно, объяснялось и деятельностью военной цензуры, но кроме этого, как отмечала И. Ю. Моисеева, у бойцов действовала и самоцензура¹⁶: они старались не посвящать родственников в суровую реальность военной повседневности. Впрочем, иногда это диктовалось иными соображениями. Так, некий М. в письме своей знакомой пишет: "1.12.1942... Мы уже за это время побывали во многих разных местах фронта. Повоевали, по-настоящему побили фрицев и гансов. Вот эта бумага и конверт - трофейные". Видимо, фронтовик считал, что вести с фронта должны были быть оптимистичными и вселять уверенность в победе. Характерно стремление представить боевые действия как обычную работу: "Словом, немножко уже поработали", "все города, о которых вместе слушали летом прошлого года, снова стали нашими. Ну, конечно, не без нашего участия... В этом году повоевали неплохо... Продолжаем бить врага и дальше"¹⁷. Из текста письма видно, что автор не только неравнодушен к адресату, но и ревнует ее к общему знакомому - лейтенанту. Некоторая бравурность писем могла объясняться его стремлением выглядеть героем.

В письмах родным и близким практически отсутствуют упоминания об идеологической подоплеке освещения событий: авторы не стремятся продемонстрировать свое отношение к партии и правительству. В ожидании боя с непредсказуемым финалом они думали и писали о самом для них дорогом - о родных и семье. Выделяется на этом фоне письмо заместителя политрука А. Емельянова. Наряду с заботою о родных и близких, он пишет: "В рядах нашей славной коммунистической партии большевиков я до конца буду верен, и имя этой партии я себе никогда не позволю запятнать!"¹⁸.

Иными были многочисленные письма с фронта, адресованные партийным и советским органам власти. Прямое обращение к органам власти для решения личных, конкретных проблем было обычным явлением для советского человека 30 - 40-х гг. XX века¹⁹. Органы власти, насколько могли, помогали гражданам. Особое внимание обращалось на просьбы красноармейцев. Рискующие своей жизнью во имя защиты Отечества бойцы Красной армии пользовались особым уважением в советском обществе, а их родственники могли рассчитывать на первоочередную помощь в материально-бытовых вопросах. В основном письма военнослужащих содержит просьбы оказать материальную помощь и эти просьбы редко оставались без внимания, а проблемы без решения.

Так, в январе 1941 г. в военный отдел Горьковского обкома ВКП(б) поступило письмо от красноармейца Ивана Абрамовича Торчина, в котором он жаловался: "Мне из дома прислали родители уже два письма... пишут, что нет ни хлеба, ни картофеля в данное время, не говоря уже о других продуктах". Обращаясь в военный отдел обкома, красноармеец просил помочь и сообщить о принятых мерах. На подлиннике письма стоит штамп обкома "Взято на контроль" и резолюция заведующего военным отделом о срочном принятии мер. 29 января 1941 г. военным отделом Горьковского обкома ВКП(б) письмо было направлено в военный отдел Лукояновского РК ВКП(б), по месту жительства семьи красноармейца Торчина, с просьбой оказать материальную помощь этой семье. Райком ответил, что "Семья красноармейца т. Торчина состоит из трех человек: отец 61 года, мать 55 лет, брат 5 лет. Живут в своем доме.

стр. 133

Имеют корову, 2-х овец. В доме проживает квартирант - учительница, за что получают 15 руб. в месяц и 6 кубометров дров в год. Дровами обеспечены полностью. Отец в зимнее время занимается валкой сапог, за что получает денежные средства, в летнее время отец и мать работают в колхозе. Материально семья ни в чем не нуждается". 19 февраля Горьковский обком направил ответ помощнику командира роты по политчасти, в которой служил Торчин. В этом письме военный отдел Горьковского обкома просил указать "тов. Торчину на необоснованность его жалобы"²⁰.

Нередки, особенно в предвоенный период были случаи формально-бюрократического отношения к просьбам красноармейцев. Это вынуждало некоторых обращаться в более высокие инстанции. 12 марта 1941 г. в редакцию "Правды" поступило письмо от красноармейца Ф. Д. Ельцова, в котором тот жаловался, что его семья не может найти поддержки у местных властей в приобретении дров. И это несмотря на то, что как писал заявитель: "При отправке в армию я надеялся на заверения наших районных руководителей о том, что моя семья без внимания не останется". Военный отдел обкома предложил военному отделу Ветлужского райкома (по месту жительства автора письма) разобраться в вопросе и принять меры. 25 марта из Ветлуги сообщили что все, о чем писал Ельцов, произведено в соответствии с законом о предоставлении квартиронанимателям коммунальных услуг, а "в части оказания помощи дровами т. Ельцова в Военный отдел и в Горсовет по этому вопросу не обращалась". В обкоме этот ответ расценили как "формально-бюрократическую отписку". Вновь было предложено оказать материальную помощь семье красноармейца Ельцова и призвать к ответу виновника, "допустившего произвол". В результате таким виновником был объявлен домоуправляющий, который был снят с работы, вопрос с дровами решен, о чем и сообщили заявителю²¹.

Начало войны не только обострило материально-бытовые проблемы трудящихся тыла, но и усложнило возможности их решения, что особенно беспокоило бойцов Красной армии. Трудно определить, насколько эффективно решались эти проблемы. Красноармейцы прибегали к письмам как к единственной и подчас последней возможности помочь своим близким, и число таких обращений говорит не столько о наличии проблем, сколько о бюрократизме в "инстанциях". Но можно предположить, что в письмах отразились и такие проблемы, которые не удавалось решить сразу, без обращения (порой неоднократного) к представителям соответствующих партийных и советских органов. Характерно в этом отношении письмо старшего лейтенанта Точилина секретарю Горьковского обкома ВКП(б) М. И. Родионову от 2 ноября 1942 года. В нем он писал: "Т. Родионов, долго ли будет продолжаться в Сталинском райжилуправлении такое бюрократическое, бездушное отношение к семьям военнослужащих, долго ли будут обивать их пороги ... Я скоро выздоравливаю, иду снова на фронт честно, по-большевистски бить врага, но семья моя должна жить в квартире, соответствующей ей"²². Только после этого было принято решение о ремонте квартиры, а вскоре и о предоставлении этой семье новой квартиры, о чем есть соответствующие резолюции на письме.

Подобный характер носит и письмо майора Пантелеева в военный отдел Горьковского обкома с просьбой о помощи его семье. В результате обращения майора областной отдел государственного обеспечения и бытового устройства семей военнослужащих дал прямое указание обеспечить семью майора Пантелеева всем необходимым в рамках возможного. Требование о выполнении этого поручения подкреплялось указанием на личную ответственность низовых работников. Об оказании помощи семье заместитель председателя облисполкома сообщил непосредственно заявителю²³.

Фронтовики проявляли заботу об общенародной собственности и резко осуждали посягательства на нее. Военнослужащие считали себя вправе сообщать о недостатках, поскольку отстаивали результаты и своего собственного труда. Характерно письмо старшего лейтенанта А. Д. Михайляна от 6 декабря 1943 г. в Горьковский обком ВКП(б) с жалобой на директора Красно-Октябрьского леспромхоза Чернухинского района Горьковской области - "для принятия немедленных мер со стороны государственного контроля". В своем письме он указывал на многочисленные нарушения социалистической законности. Автор письма понимает, что это "не его епархия", но в то же время не может мириться с недостатками, он уверен, что его сигнал не останется без ответа, а ситуация без решения: "Я как посторонний человек, но как советский офицер и член ВКП(б) не могу посмотрев на такие факты и молчать"²⁵. Письмо А. Д. Михайляна было переадресовано в прокуратуру Горьковской области для расследования. Представители прокуратуры выезжали на место, была произведена проверка, и факты, изложенные в письме, в основном, подтвердились. 26 февраля 1944 г. прокуратурой Горьковской области была дана санкция на привлечение директора леспромхоза к уголовной ответственности²⁶.

Фронтовики особенно тревожились за жизнь своих родных. В своих письмах они стремились реально помочь близким в решении их проблем. Трудности в семье

стр. 134

фронтовика беспокюили не только его, но и все подразделение, в котором он служил. Так, гвардии-техник лейтенант С. Г. Башкиров в феврале 1945 г. просит первого секретаря Горьковского обкома М. И. Родионова, лично помочь семье своего сослуживца старшего сержанта А. И. Мухина. Перечислив боевые заслуги своего товарища, Башкиров пишет: "На днях он (Мухин. - В. С.) получил письмо от жены, которая работает на Сормовском хлебозаводе. Из письма мы поняли (здесь письмо любого товарища с Родины читается вслух), что его жена попала под суд за то, что перемешала сорта муки без всякого злого умысла". Пытаясь дать свое объяснение происшедшему, автор излагает свою просьбу: "Я бы убедительно просил Вас, тов. Родионов, дать задание кому следует расследовать факт с женой Мухина и, если можно помочь выпутаться ей из беды. Мухин сильно переживал болезнь дочери, а тут еще одна напасть. А здесь переживать особенно не требуется. Здесь нужна особая зоркость, бдительность и душевное спокойствие. Ведь мы не в козни играем". Как и на всех подобных письмах значится: "Взято на контроль". 2 марта 1945 г. письмо было отправлено в Сормовский райком партии с просьбой срочно разобраться в причинах снятия Мухиной с работы. О результатах было предложено сообщить не позднее 8 марта 1945 года. Но по каким-то причинам решение вопроса затянулось. Только 24 ноября 1945 г. секретарь Сормовского райкома по кадрам сообщил в обком что "Мухина... с работы на хлебозаводе не снималась и до настоящего времени работает экспедитором хлебозавода"²⁷. Скорее всего, здесь мы имеем пример формального и как тогда говорили "бездушного" отношения к письму и проблеме. В письме секретаря Сормовского райкома Мухина была ошибочно названа женой Башкирова (боевого товарища ее мужа), что говорит о невнимательном прочтении письма последнего. Срок исполнения был неоправданно затянут. В ответе сообщалось, что Мухина "с работы не снималась и до настоящего времени работает экспедитором", но в задачи последнего, скорее всего, не входило "смешивание муки", а Мухина обвинялась в неправильном проведении именно этой операции. Не исключено, что она действительно была осуждена, снята с работы, а после письма восстановлена, правда в другой должности. На это и ушло время, а местные власти пытались представить дело так, что она вовсе не увольнялась. Во всяком случае, можно считать, что и здесь письмо подействовало.

Примечания

1. См.: ВЕРТ А. Россия в войне 1941 - 1945. М. 2003, с. 21.

2. КОЗЛОВ Н. Д. С волей к победе. Пропаганда и обыденное сознание в годы Великой Отечественной войны. СПб. 2002, с. 32.

3. СЕНЯВСКАЯ Е. С. 1941 - 1945. Фронтовое поколение. Историко-психологическое исследование. М. 1995; ПУШКАРЕВ Л. Н. Словесные источники для изучения ментальности народа в годы Великой Отечественной войны. - Вопросы истории, 2001, N 4; КОЗЛОВ Н. Д. Ук. соч.; МОИСЕЕВА И. Ю. Тема войны и "образ врага": опыт реконструкции по материалам солдатских писем 1941 - 1945 годов. - Клио, 2004, N 1 (24).

4. КПСС в резолюциях... М. 1985, с. 243.

5. Центральный Архив Нижегородской области (далее ЦАНО), ф. 6217, оп. 6, д. 1, л. 2.

6. Там же, л. 3 об.

7. Там же, л. 3 об., 13.

8. Там же, л. 13 об., 17 об.

9. Там же, л. 26, 27, 27 - 27 об.

10. Там же, л. 30.

11. Там же, л. 32, 33, 34.

12. Там же, ф. 6217, оп. 5, д. 174, л. 3 - 7 об., 13 об.

13. Там же, ф. 6217, оп. 5, д. 181, л. 2 об.

14. Там же, л. 4, 7.

15. Там же, л. 9, 12 об.

16. МОИСЕЕВА И. Ю. Ук. соч., с. 193.

17. ЦАНО, ф. 6217, оп. 6, д. 66, л. 1, 7 - 8.

18. Там же, ф. 6217, оп. 6, д. 89г, л. 1об.

19. Подробнее см.: Ф. НЕРАР. Сигналы в Нижегородском (Горьковском) крае (1928 - 1935). - Общество и власть. Российская провинция. Т. 1. 1917-середина 30-х годов. М. Нижний Новгород-Париж. 2002, с. 410.

20. Общественно-политический архив Нижегородской области (ОПАНО), ф. 3, оп. 1, д. 2490, л. 9, 11, 12.

21. Там же, д. 2480, л. 54, 56, 57, 58, 60.

22. Там же, ф. 3, оп. 1, д. 2707, л. 163.

23. Там же, л. 96 - 98.

24. Там же, ф. 3, оп. 1, д. 4296, л. 169.

25. Там же, л. 170.

26. Там же, л. 166.

27. Там же, ф. 3, оп. 1, д. 4898, л. 84, 84 об., 86.