ОТ СТАЛИНА ДО ЕЛЬЦИНА: ВОСПОМИНАНИЯ ИСТОРИКА (к выходу новой книги В. П. Смирнова)

Автор этой книги¹ - доктор исторических наук, профессор исторического факультета Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова, один из самых авторитетных в России специалистов по новейшей истории Франции, давно получивший научное признание в стране, изучению которой он посвятил всю свою жизнь. Его перу принадлежит большое количество фундаментальных специальных исследований, работ научно-популярного характера и учебников для высшей и средней школы. На этот раз В. П. Смирнов выступил в необычной для себя и его коллег роли - летописца современной ему эпохи, раскрытой через собственный жизненный опыт. Свой замысел автор предельно четко определил в подзаголовке книги - "автопортрет на фоне эпохи".

Воспоминания, как известно, не относятся к разряду надежных источников. По этой причине профессиональные историки относятся к ним предельно осторожно. По большей части мемуарная литература тенденциозна, особенно если авторы воспоминаний - отставные государственные мужи или военные деятели, главная цель которых - оправдаться перед историей, приукрасить свою в ней роль. Все это лучше многих знает профессор В. П. Смирнов, постаравшийся свести к минимуму неизбежные издержки избранного им жанра.

Во-первых, ему незачем и не в чем оправдываться. Его профессиональная жизнь проходила и проходит на глазах многочисленных коллег, его труды стали достоянием современной историографии и получили высокую оценку как в нашей стране, так и за рубежом. Он воспитал несколько поколений учеников, среди которых немало докторов наук. Свойственные В. П. Смирнову осторожность и критичность в оценке событий и людей, чувство самоиронии, безусловно, помогли мемуаристу избежать многих "ловушек", нередко подстерегающих авторов воспоминаний, "прозорливых" задним умом. На протяжении всей книги, охватывающей события более чем семи десятилетий, ее автор многократно признается в том, что чего-то не понимал, в чем-то заблуждался, что-то недооценивал и наоборот. Не часто встретишь такого рода признания у мемуаристов.

Во-вторых, известный своей научной щепетильностью и строгостью к фактам В. П. Смирнов не полагается на память, когда описывает события политической, общественной и культурной жизни СССР и постсоветской России. Предлагаемый им

Черкасов Петр Петрович - доктор исторических наук, главный научный сотрудник Института всеобщей истории РАН.

¹ Смирнов В. П. От Сталина до Ельцина: автопортрет на фоне эпохи. Серия "От первого лица: история России в воспоминаниях, дневниках, письмах". М.: изд-во "Новый хронограф", 2011,504 с.

читателю фактический материал основательно подкреплен ссылками на достоверные источники, а в тех случаях, когда автор в чем-то не уверен, он откровенно об этом говорит. Видимо, по этой причине описываемая эпоха, на фоне и в контексте которой проходила жизнь мемуариста, выглядит предельно убедительно.

В книге В. П. Смирнова сплетены воедино две основные темы - жизнь "типичного представителя" советского общества, к каковым относит себя автор, и судьба страны, в которой ему довелось родиться и жить. Этот изначальный дуализм, по мнению автора, и не позволяет считать его книгу воспоминаниями в общепринятом смысле слова. "Моя книга - не мемуары и не историческое исследование, - предупреждает В. П. Смирнов. - Это просто субъективные впечатления и размышления обычного человека - наблюдателя, но не участника событий. Я не буду подробно описывать свою личную жизнь: для меня, как, я думаю, и для всякого человека, она очень важна, но посторонним безразлична. Я хочу рассказать, как воспринимал свое время и окружающий мир, как формировались и менялись мои взгляды, какими были представления, образ жизни, привычки и предрассудки той среды, где я жил; вспомнить, в каком виде доходили до меня сведения о наиболее важных событиях, как я и мои близкие их воспринимали, и что я теперь об этом думаю. Короче, я намерен написать историю умственной жизни рядового советского интеллигента - своего рода интеллектуальную автобиографию на фоне исторической эпохи. Может быть, она поможет более молодым лучше понять время, в котором жило мое поколение" (с. 7).

Рискну не согласиться с автором, "отрекающимся" от мемуарного жанра, тем более что и сам он, в конечном счете, признается, что написал "интеллектуальную автобиографию". А что это, как не воспоминания, пусть даже (тем более) написанные интеллектуалом, "типичным представителем" которых (употребляя его терминологию) является профессор В. П. Смирнов. Представленный в воспоминаниях богатейший фактический материал превращает их, помимо прочего, в важный источник изучения умственной и даже повседневной жизни советской гуманитарной интеллигенции. Одновременно это и авторитетное свидетельство о развитии отечественной исторической науки, в частности, на кафедре новой и новейшей истории исторического факультета МГУ и в Институте истории (всеобщей истории) АН СССР (РАН). Особый интерес представляют воспоминания и размышления автора об отечественном франковедении 50 - 80-х годов прошлого века.

Если исходить из названия рецензируемой книги, то ее содержание можно условно разделить на четыре эпохи, современником и наблюдателем которых (В. П. Смирнов избегает называть себя участником событий) он был, - послевоенная сталинская, хрущевская оттепель, брежневский застой, горбачевская перестройка. Всем последующим за крахом СССР событиям автор посвятил лишь несколько заключительных страниц, словно оставляя их развернутую оценку представителям нового поколения российских интеллектуалов, быть может, кому-то из своих учеников.

В первых двух главах В. П. Смирнов с большой теплотой рассказывает о своем детстве, проходившем в разных районах Верхнего Поволжья, о родителях, заложивших основы его личности, которая формировалась и под влиянием среды. Именно так - "Семья и среда" - назвал он вступительную главу. В авторе угадываются черты характера, унаследованные от отца - осторожность и сдержанность. Собственный жизненный опыт сформирует в нем дух противоречия и скептическое восприятие окружающей действительности. Последнее, впрочем, не имело ничего общего с инакомыслием и диссидентством, не свойственным В. П. Смирнову, как сам он об этом говорит.

Вспоминая предвоенные годы, автор - тогда еще мальчишка - пишет о том, в какой сильной зависимости окружающие его люди находились от официальной пропаганды, сообщавшей о новых и новых разоблачениях "врагов народа". Теперь он объясняет это, с одной стороны, закрытостью общества и отсутствием информации, а с другой - психологической самозащитой людей, инстинктивно не желавших видеть надвигавшуюся опасность. "Моих родителей не коснулись репрессии, возможно, потому что они были

беспартийными, жили в глуши, не занимали сколько-нибудь заметных постов и часто переезжали с места на место, но я помню, - пишет В. П. Смирнов, - как отец, вернувшись из очередной командировки в Москву или Ленинград, рассказывал маме, что "взяли" кого-то из их знакомых. В таких случаях родители и их друзья считали, что произошла ошибка, и "там" обязательно разберутся. Мне запомнилась часто повторявшаяся фраза: "Раз посадили, значит, что-то было. Зря не посадят"" (с. 50 - 51).

Военные годы, описанию которых посвящена вторая глава, связаны у автора с Ярославлем, куда был переведен по службе его отец. "Прошло уже более 60 лет после ее окончания, - пишет о войне В. П. Смирнов, - а я все о ней вспоминаю и вспоминаю. На меня и, я думаю, на все мое поколение, как и на поколение моих родителей, война оказала ни с чем не сравнимое воздействие. Ничего более тяжкого и более грандиозного я не видел: для меня война - главный ориентир и главная точка отсчета на жизненном пути. Когда началась война, мне еще не было 12 лет, когда она кончилась - шел 16-й год. Это возраст перехода от детства к юности, годы формирования характера, и они пришлись на войну. В этом смысле мое поколение - дети войны" (с. 60). Читатель найдет в книге множество живых наблюдений о быте и настроениях военной поры в тыловом городе, каким был Ярославль. Интересно воспоминание автора о том, как школьники возмутились, когда им предложили изучать французский язык. Все требовали немецкого, полагая, что он им пригодится, когда они уйдут на фронт или в партизаны. Теперь можно только порадоваться, что тогдашнее упорство школьного руководства, настоявшего на изучении французского языка, в чем-то определило последующий выбор выпускника мужской средней школы N 33 Владислава Смирнова. Правда, первоначально он избрал для себя судьбу инженера.

По окончании школы в 1947 г. В. П. Смирнов, следуя совету отца, без экзаменов, как золотой медалист, поступил в МВТУ им. Н. Э. Баумана. Проучившись там год, понял, что ошибся, и определился на исторический факультет МГУ, где, как оказалось, обрел свое истинное призвание. Его воспоминания о студенческих годах (1948 - 1953 гг.) содержат ценный материал не только об истфаке, его преподавателях и товарищах-сокурсниках, но и о той атмосфере в Москве, которая существовала в последние годы жизни Сталина.

Это был период жестких идеологических гонений на интеллигенцию, сопровождавшихся новой волной репрессий. Обо всем этом в книге рассказывается честно, без попыток выставить автора в наиболее благоприятном свете, как это бывает с иными мемуаристами. "Я был тогда еще совсем молодым человеком, политически наивным студентом, - вспоминает В. П. Смирнов. - Мне даже в голову не приходило сомневаться в правильности партийных решений и постановлений и, тем более, их критиковать. Когда в общежитии на Стромынке однажды зашла речь о выступлении Жданова по вопросам музыки и кто-то сказал: "Как может Жданов судить о музыке? Что он в ней понимает?", - я был сильно смущен. Внутренне я был согласен с этим, но в то же время не сомневался в праве "партии и правительства"... судить обо всем и указывать решение любых вопросов" (с. 158).

В другом месте В. П. Смирнов пишет: "Когда началась кампания против "космополитов", я был студентом первого курса, едва выскочившим из "школьного возраста", не ходил на партийные собрания и заседания ученых советов, мало что знал, еще меньше понимал. Я доверял "партии и правительству" и, по большей части, верил тому, что писали в газетах. Идеологические бури проносились над моей головой, прямо меня не задевая. Читая вымученные "признания ошибок" незнакомых мне людей, я испытывал по отношению к ним смешанное чувство жалости и презрения. Мне казалось, что они унизительно покорно соглашаются со всеми обвинениями, отрекаются от того, что говорили раньше. Я не понимал, какие душевные драмы им пришлось пережить" (с. 164).

Понимание придет позднее. "Тем, кто не жил в то время, - пишет В. П. Смирнов, - трудно даже представить себе, какое ужасное, часто непреодолимое давление создает единодушное осуждение "виновного" властью, печатью, коллегами, учениками, ино-

гда даже друзьями; страх разделить судьбу обвиняемых, перед которыми маячила перспектива почти неминуемого увольнения с работы или даже ареста. Вот почему многие достойные люди и видные ученые признавали свои собственные мнимые ошибки и участвовали в осуждении других ученых" (с. 161). В книге В. П. Смирнова читатель найдет живое свидетельство об идеологических преследованиях, которым на рубеже 40 - 50-х годов подверглись на историческом факультете такие видные ученые, как академики И. И. Минц, Е. А. Косминский и Е. В. Тарле, профессора Н. Л. Рубинштейн, А. И. Неусыхин, Л. И. Зубок и др.

Именно в это время у "правильного" студента В. П. Смирнова появляются первые серьезные сомнения. "У меня вызвало сомнение дело "врачей-убийц", - вспоминает он. - Безымянные американские "рабовладельцы-людоеды", отдающие директивы об истреблении руководящих советских деятелей, выглядели как-то странно. Лишь один из обвиняемых признал, что получил такие директивы, причем их передал "известный еврейский буржуазный националист Михоэлс", которого в 1948 г. похоронили с большими почестями. Щербаков и Жданов действительно скончались, Щербаков еще в 1945 г., а Жданов в 1948 г., но все генералы и маршалы, которых "врачи-убийцы" собирались вывести из строя, продолжали здравствовать. Все это в соединении с новой антисемитской кампанией заставляло задуматься" (с. 189).

Время переосмысления многих прежних "ценностей" у автора воспоминаний совпало с началом "оттепели" в обществе, последовавшей за смертью Сталина в 1953 г. В том же году В. П. Смирнов завершает учебу и поступает в аспирантуру к Н. Е. Застенкеру, которому в книге посвящено немало теплых слов. "Став аспирантом кафедры новой и новейшей истории, - вспоминает Смирнов, - я начал ходить на ее заседания и с удивлением обнаружил, что преподаватели, которые в моем студенческом представлении являлись чем-то единым, враждуют друг с другом. На заседаниях кафедры случались стычки, звучали взаимные обвинения в неправильной трактовке тех или иных научных или политических вопросов" (с. 214).

Сталин умер, но тяжелое сталинское наследие давало о себе знать. Идеологические проработки на факультете, несмотря на "оттепель", продолжались. Об одной из них - дискуссии о "средних слоях", когда объектом нападок стали Н. Е. Застенкер, К. Ф. Мизиано и И. В. Григорьева- подробно рассказано в книге (с. 249 - 251). Одновременно факультет лихорадило в связи с так называемым "делом Краснопевцева", о чем также пишет В. П. Смирнов.

Несомненный интерес представляет свидетельство автора воспоминаний о спорах в кругу его коллег, молодых историков по вопросу о судьбе десталинизации, начавшейся на XX съезде КПСС. Одни из них считали, что подавление восстания в Венгрии перечеркнуло все надежды на обновление страны и общества, другие были настроены более оптимистично. Свое отношение к хрущевской "оттепели" В. П. Смирнов красноречиво определил в одном из параграфов (7-я глава), озаглавив его "Между надеждой и разочарованием". Общая же его оценка периода правления Н. С. Хрущева - положительная, хотя и неоднозначная (с. 280 - 284). "Мне кажется, - подчеркивает автор, - что самой главной, поистине исторической заслугой Хрущева является то, что он начал разрушение тоталитарного режима, сделал большой шаг к свободе, хотя к свободе еще очень ограниченной и непрочной" (с. 280).

Большой интерес для читателей, в особенности франковедов, представляет 8-я глава, посвященная 10-месячной научной командировке автора, к тому времени уже кандидата наук, во Францию, откуда он привез более 15 тыс. листов уникальных документов по истории движения Сопротивления. Эти документы составили основу докторской диссертации В. П. Смирнова, успешно защищенной им в начале 1972 г.

Помимо документов, автор обогатился во Франции непосредственным, уже не только книжным, глубоким знанием этой страны, приобрел там множество новых друзей. Пребывание во Франции позволило ему по-новому взглянуть и на свою страну, сопоставить политическую культуру, образ жизни, психологию и умонастроения французов и русских (с. 312 - 319).

Возвращение автора из Франции летом 1964 г. практически совпало с отстранением Н. С. Хрущева от власти. "Разумеется, - вспоминает В. П. Смирнов, - никто из нас не поверил официальному сообщению о добровольной отставке Хрущева в связи с преклонным возрастом и ухудшением состояния здоровья... Обсудив обстановку с Адо, Дементьевым, Язьковым и другими моими друзьями, мы пришли к выводу, что Хрущев, несмотря на все его недостатки, все же в наибольшей мере олицетворял курс на демократизацию общества. Видимо, теперь процесс демократизации замедлится или совсем остановится" (с. 323). Так в то время думали многие представители советской интеллигенции.

Действительно, осенью 1964 г. началась новая эпоха, которую через 20 лет назовут "застоем". В общественной жизни смена высшего государственного руководства повлекла за собой идеологическое ужесточение режима и активизацию неосталинистов. Это нашло свое выражение в так называемом "деле Некрича", в "деле" Института истории АН СССР и в процессе А. Д. Синявского и Ю. М. Даниэля, чему в книге посвящено несколько страниц (с. 332 - 335). Во внешней политике новое советское руководство "отличилось" подавлением "пражской весны" в августе 1968 г. Именно в это время появляется так называемая "доктрина Брежнева" ("доктрина ограниченного суверенитета"), обосновавшая право СССР вмешиваться во внутренние дела стран-сателлитов. "Опять было стыдно за свою страну, - пишет В. П. Смирнов, - но в отличие от событий 1956 г., я не слышал, чтобы кто-нибудь из преподавателей или студентов истфака одобрял действия СССР" (с. 341).

Военная интервенция в Чехословакию стала тяжелым испытанием для "шестидесятников", многие из которых исповедовали социалистические идеалы - "демократический социализм" и "социализм с человеческим лицом", допускающий свободу мысли и творчества (с. 345). К их числу можно отнести и В. П. Смирнова. "Идейно и психологически я и мои друзья принадлежали к той группе либерально-демократической интеллигенции, которую потом назвали "шестидесятниками" (с. 344). Но были и другие - полностью разочаровавшиеся в "развитом социализме" и советском режиме. Одни из них мечтали эмигрировать, другие встали на позиции "почвенничества", ища опору в православии и национальных традициях.

В. П. Смирнов не скрывает, что в то время его не привлекали обе, как ему представлялось, крайности - западничество, граничившее с антипатриотизмом, и "почвенничество" на религиозной основе (с. 346, 349).

Признаки разложения режима были налицо, но мало кто мог предположить, что он рухнет так стремительно. "Однажды (дело было на рубеже 70 - 80-х годов. - П. Ч.), возвращаясь с работы вместе с Адо и Язьковым, - вспоминает В. П. Смирнов, - мы рассуждали о тягостной обстановке в стране. Язьков сказал: "Режим прогнил. Это не может долго продолжаться". По свойственной мне привычке противоречить я возразил: "Древний Рим гнил 400 лет". - "Ну, теперь другие времена", - ответили мои приятели. Я ошибся, но и они не ожидали, что прогнивший режим рухнет так быстро" (с. 361 - 362).

Крушению предшествовал период короткой агонии, пришедшийся на правление Ю. В. Андропова и К. У. Черненко. "Режим дошел до крайней степени вырождения и упадка. Он потерял всякий авторитет, стал не страшным, а смешным, постыдным и отвратительным", - так характеризует В. П. Смирнов это время (с. 373).

Приход к власти М. С. Горбачева в марте 1985 г. автор воспоминаний и его друзья-единомышленники встретили с надеждой на обновление страны, где "повеяло свежим ветром" (с. 387). Горбачев разбудил общество, и в этом Смирнов видит его главную заслугу, несмотря на очевидные просчеты и ошибки в процессе перестройки. "Время безропотного повиновения подходило к концу. Горбачев разбудил общество от политического сна" (с. 394). Автор воспоминаний готов простить Горбачеву даже Чернобыльскую катастрофу. "В конце концов, - пишет В. П. Смирнов, - не он был виноват в аварии. Его можно было обвинить лишь в том, что он долго не сообщал о катастрофе

и преуменьшал ее размеры, но, может быть, он и сам не сразу понял ее масштабы" (с. 386).

В книге В. П. Смирнова дан краткий обзор истории перестройки, осмысленной через личное ее восприятие автором. Пережив короткую послесталинскую оттепель, Смирнов и его друзья постоянно задумывались и о судьбе горбачевской перестройки. Не произойдет ли очередного поворота вспять? По мнению автора книги, "точкой невозврата" в начатых Горбачевым демократических преобразованиях стал 1988 г., когда состоялась XIX партконференция, принявшая решение о созыве Съезда народных депутатов СССР, что означало намерение "возродить полновластие Советов" (с. 412- 418).

Читатель найдет в книге любопытные свидетельства о том, как обстановка гласности стимулировала оживление дискуссий в советском историческом сообществе, в частности, по вопросам изучения Французской революции конца XVIII в., вообще роли революций в мировой истории, а также внешней политики СССР в предвоенный период. Участие в этих дискуссиях, как вспоминает автор, оказало серьезное влияние и на его собственные представления. "Я все более и более убеждался, - пишет В. П. Смирнов, - что главную роль в истории играют не классы, а нации и государства; что ведущей силой исторического развития часто является не экономика, а идейные, политические и религиозные факторы" (с. 425). Пересмотр прежних взглядов, признается автор, ставил перед ним и более серьезные вопросы, такие, например, как сущность исторического знания, роль и достоверность факта. "Мне кажется, - пишет Смирнов, - субъективность в интерпретации исторических событий нельзя полностью устранить, но можно и нужно ограничивать. Это реальность, с которой надо считаться" (с. 427).

"Конец советской эпохи" - так называется завершающая глава книги В. П. Смирнова, охватывающая бурные события от созыва первого Съезда народных депутатов в мае 1989 г. до отставки М. С. Горбачева в декабре 1991 г.

Читатель найдет здесь не только выверенный автором богатый фактический материал, но и, что более важно, его размышления о причинах неудачи Горбачева и последующем развале СССР. Отвечая тем, кто всю вину за эту "крупную геополитическую катастрофу", каким, по его убеждению, был распад СССР, возлагает на Ельцина и Горбачева, автор воспоминаний утверждает: "Я не вижу, каким образом можно научно доказать, что могло случиться то, чего не случилось. Надо считаться не с предположениями, а с фактами, а фактом является то, что Советский Союз развалился в течение нескольких дней, не встретив сколько-нибудь ощутимого противодействия. На мой взгляд, его развалили две главные силы: массовые национальные движения, возглавляемые в основном интеллигенцией, и действия местных руководителей" (с. 482).

Размышляя о судьбе своего "обманутого" тщетными ожиданиями "весны" поколения, В. П. Смирнов не разделяет безнадежного пессимизма отдельных его представителей. Он не согласен с тем, что современное общество окончательно деградировало, что "наше поколение действительно жило и живет в неподходящее время" и в "неподходящей стране"; что ему на долю "досталась зима"; что "его судьба хуже и трагичнее судьбы наших отцов и наших детей".

"Я так не думаю, - пишет В. П. Смирнов. - Сравнивая судьбу нашего поколения с поколением наших родителей, я прихожу к выводу, что им жилось много труднее. Они пережили две мировые войны, гражданскую войну, разруху, голод, эпидемии, принудительную коллективизацию, массовые репрессии, жертвами которых стали миллионы людей. Наше поколение имеет огромное преимущество перед ними прежде всего потому, что оно не участвовало в мировых и гражданских войнах и не пережило массовых репрессий. У нас не отбирали имущество, как в период коллективизации; нас не высылали по принудительным мобилизациям или депортациям... Мы пережили несколько лет застоя, но не реакции. Напротив, мы стали свидетелями грандиозных общественных преобразований - перехода от социализма к капитализму. Такого еще не бывало в истории человечества...

Сейчас, спустя два десятилетия после краха социализма, магазины полны самых разных товаров - этого никогда не было при советской власти. Не все они доступны из-за высоких цен, но все же количество покупателей огромно, и это верный показатель повышающегося жизненного уровня...

Необычайно расширились возможности применения сил для молодежи, да и не только для молодежи... Политические свободы, провозглашенные конституцией России, на практике ограничиваются, но они все же несравненно больше, чем при Хрущеве или Брежневе, и тем более чем при Сталине. Свобода религии, свобода передвижения и выбора места жительства, свобода выезда за границу и возвращения обратно - реальности наших дней... Поколение наших отцов не могло об этом и мечтать...

Наше поколение уже почти полностью сошло со сцены, - грустно констатирует В. П. Смирнов, посвятивший страницы теплых воспоминаний своим учителям и друзьям. - На смену ему пришли наши дети и внуки. Они живут другой жизнью - гораздо свободнее и богаче, чем мы. Я хотел бы, чтобы они были счастливее нас" (с. 488 - 489).

На этой обнадеживающей ноте завершает В. П. Смирнов свою честную и содержательную книгу, в которой он в очередной раз блеснул не только широтой и глубиной эрудиции, но и литературным талантом.