публикация №1479393716, версия для печати

Воспоминания. ЗАПИСКИ ДВИНЦА


Дата публикации: 17 ноября 2016
Автор: П. М. ФЕДОСОВ
Публикатор: Basmach (номер депонирования: BY-1479393716)
Рубрика: МЕМУАРЫ, ЖИЗНЕОПИСАНИЯ
Источник: (c) Вопросы истории, № 6, Июнь 1969, C. 134-148


Когда началась первая мировая война, я работал в Москве, в Сокольниках, на чугунолитейном заводе Варца. Рабочие нашего завода в своей основной массе встретили враждебно объявление войны, зная, что рабочему люду она принесет только страдания и голод. Буржуазно-патриотический угар, охвативший в начале войны незначительную часть рабочих, скоро сменился тяжелым похмельем. Сотни тысяч убитых и раненых, нехватка продовольствия, разруха показали воину в ее настоящем виде. Недовольство простого народа, вынужденного отдавать фронту своих отцов и сыновей во имя интересов царя, капиталистов и помещиков, нарастало с каждым днем.

 

Лица моего возраста (рожд. 1897 г.) были призваны в армию досрочно, в мае 1916 г., когда фронт в результате неудачных операций 1915 г. потребовал срочных пополнений. Призывали в армию по месту рождения, и меня направили в Раненбургский уезд, Рязанской губернии. Для прохождения военной подготовки новобранцев прямо на призывных пунктах разбивали по родам войск и немедленно направляли в запасные части. Я попал в 197-й запасной пехотный полк (город Александров, Владимирской губернии). Там началась моя солдатская жизнь, состоявшая из бесконечной изнурительной муштры и шагистики, которая начиналась рано утром и кончалась поздно вечером. Помимо всего прочего, от солдата требовали, чтобы он умел безошибочно титуловать царя, его жену, наследника престола, военного министра и воинских начальников. Новобранца, не запомнившего титул какого-нибудь высокопоставленного лица, ставили у печки в бараке и приказывали кричать во всю мочь в трубу: "Я дурак! Я дурак!"

 
стр. 134

 

По праздникам новобранцев водили в церковь, где священник читал длинные проповеди о необходимости "положить живот свой за веру, царя и отечество". Солдатам "разъясняли", кто "внешний" и кто "внутренний враг", причем внушали, что последним являются социалисты, непокорные студенты и вообще все те, кто не верует в бога и не признает царя. Солдат учили доносить начальству о тех, кто будет говорить что-либо против бога и существующего строя. Вечером, после утомительных занятий и скудного ужина, нас выводили из бараков во двор для разучивания песен. Разойдясь поротно и шагая на месте, мы пели:

 
Дружно, ребята, в поход собирайся,
Бери сухари и белье для себя.
Смело пойдем воевать со врагами,
Положим живот свой за веру, царя.

Далеко за полночь шли спать, а с наступлением утра все повторялось в том же духе. За любую, казалось, самую незначительную провинность жестоко наказывали. Наиболее распространенный вид наказания в царской армии - ставить под ружье. В вещевой заплечный мешок насыпали пуд песку или клали кирпичи и с винтовкой "на плечо" ставили провинившегося на солнцепеке. Иногда солдат стоял по команде "смирно" до полного изнеможения и падал на землю. Однажды в 6-й роте нашего полка один из солдат не выдержал такого издевательства и, когда дежурный офицер ставил его под ружье, штыком заколол своего мучителя. Перепуганное начальство на некоторое время перестало применять названную меру взыскания.

 

Каким только глумлениям и чудовищным издевательствам не подвергались солдаты! Как- то на пятый или шестой день нашего пребывания в запасном полку произошел такой случай. Солдаты 4-го взвода нашей роты, несшие внутренний наряд, не почистили бачков после обеда. Начальство решило их проучить. Дежурный офицер выстроил всю роту у бараков, а 4-й взвод посадил на корточки. После этого он приказал дежурившим солдатам взять нечищеные бачки в зубы и скомандовал: "Гусиным шагом вокруг бараков, марш!" Солдаты в поте лица выполняли это издевательское распоряжение, а собравшееся тут же начальство хохотало, охальничало и рукоприкладствовало. Такова была система военного обучения, преследовавшая одну цель - сделать солдат послушным и безропотным орудием.

 

В середине июля срок обучения в запасном полку истек. Мы были отправлены на Северный фронт, в состав 12-й армии. Но в пути наши маршевые роты были задержаны на некоторое время в Ямбурге для изучения японской техники, которая была на вооружении 12-й армии. Нас разместили в казармах штрафного полка, подчинив в учебном отношении его командованию. Таким образом, мы оказались вместе со штрафниками, и весь адский режим этой дисциплинарной части обрушился на нас. Если в 197-м запасном полку мы не раз сталкивались с кулачными побоями, то здесь, кроме всех прочих мер "воспитания", широко применяли еще и розги, введенные в армии приказом верховного главнокомандующего в июле 1915 года1 . Выбраться поскорее из этого ада, хотя бы и на фронт, было нашей мечтой. Среди новобранцев усиленно распространялись слухи, что на передовой офицеры побаиваются самосуда солдат и поэтому меньше издеваются над ними. Но вскоре я убедился, что это далеко не так. Произвол и издевательство имели место и на фронте.

 

Как-то мы производили стрельбу из японских винтовок. Мои результаты оказались хорошими. Командир роты предложил мне остаться в учебной команде. Это меня страшно обеспокоило. Остаться в учебной команде при дисциплинарной части, думал я, и выполнять роль палача? Нет, лучше на фронт, чем заниматься этим грязным делом. Я стал просить поручика об отправке меня на передовую, но он и слушать не хотел. Тогда я решил просто бежать из Ямбурга и начал искать единомышленников. Таковые вскоре нашлись. Представился и случай для побега. Наши стрельбы проходили на полигоне, который граничил с лесом, и мы, избрав однажды подходящий момент, скрылись среди деревьев. Посовещавшись, решили идти дальше поодиночке, чтобы не вызвать подозрений. Пунктом общей встречи наметили Ригу. Часа через полтора-два я был уже на станции. А вечером с попутным воинским эшелоном отправился в путь. Тем временем в Ямбурге начался переполох. Фельдфебель сам решил возглавить погоню за "дезертирами". Он, как мне потом рассказывали, страшно ругался и грозил "спустить с нас шкуру". На станции Ямбург фельдфебель с группой солдат взял дрезину и принялся искать нас по дороге на Петроград. Конечно, поиски его не увенчались успехом.

 

В теплушке, в которую я сел, находились мои сверстники-новобранцы майского призыва. Они направлялись на Северный фронт, в ту же самую 12-ю армию, на пополнение которой были предназначены и мы. Солдаты попросили своего командира взвода, чтобы он оставил меня в своем подразделении. Взводный, поговорив со мной, обещал. В Риге, когда мы вышли из эшелона, пошел дождь. Нам приказали надеть шинели. На мне была шинель из зеленого японского сукна, а солдаты, к которым я пристал, были обмундированы в белые, точно саваны, парусиновые шинели и такие же сапоги. В результате моя фигура резко выделялась на их фоне, особенно когда нас построили.

 

 

1 "Военно-исторический журнал", 1947, N 2, стр. 75.

 
стр. 135

 

Поручик, командир роты, посмотрев на меня, улыбнулся. Как видно, ему еще в пути доложили обо мне. Но вот перед фронтом прошел капитан, представитель 12-й армии. Поравнявшись со мной, он остановился и спросил у командира роты: "А это откуда появился такой зеленый?" Командир роты, взяв под козырек, доложил, что я пристал к их эшелону во время пути. "Прислать ко мне после проверки", - распорядился капитан. Сердце у меня сжалось. В сознании промелькнуло: этап, зуботычины начальства и удвоенные порции розог по возвращении в Ямбург.

 

Через час я уже был на квартире у капитана. Обратившись ко мне, он спросил, какой я части. Пришлось рассказать ему все по порядку, прибавив в целях оправдания своего поступка, что я не мог находиться в тылу, когда мои братья сражаются за родину. Своим неестественным в то время поступком - побегом из тыла на фронт - я, как видно, навлек на себя только лишние подозрения. Начался тщательный допрос, во время которого капитан особенно интересовался моим социальным происхождением и местом моей работы до призыва в армию. Потом он стал на меня кричать, осыпая бранью: "Знаю я вашего брата, патриота! Под предлогом сражаться за родину вы едете на фронт разлагать армию. Скажи, кто тебя послал?" Я не ожидал такого оборота дела и искренне отрицал предъявленные мне обвинения. Вероятно, капитан, как представитель армии по приему вновь поступавших пополнений, имел директиву задерживать "злонамеренных", особенно большевиков, и направлять их по назначению. А революционная работа на Северном фронте к тому времени, как я потом узнал, была развернута довольно широко. Не случайно командующий фронтом генерал Рузский издал тогда приказ, в котором отмечалось, что в районе Северного фронта, особенно в пределах Лифляндской губернии, усиленно ведут агитацию социалистические партии; "задача этих партий, - говорилось в приказе, - состоит в ведении пропаганды среди частей войск с целью противодействия войне и с целью борьбы с правительством". Поэтому рекомендовалось принять меры "к недопущению в рядах действующей армии противоправительственной пропаганды, к выяснению преступных элементов и расправе над ними по всей строгости военных законов"2 .

 

Капитан грозил, что отправит меня, как дезертира, в Ямбург. Я же просил его оставить меня на фронте. Истощив запас брани, он наконец согласился выполнить мою просьбу, но с условием, что я буду зачислен в команду разведчиков. Как видно, на такое опасное дело, как разведка, имелось мало охотников. Я согласился. "Иди к ротному командиру, - сказал капитан, - и скажи ему, пусть он запишет тебя в команду разведчиков". Вскоре началась моя фронтовая жизнь.

 

120-я дивизия, на пополнение которой мы прибыли, занимала тогда передовую линию, начинавшуюся с острова Дален и доходившую до Экскюльского предмостного укрепления, которое оборонял наш 480-й Даниловский полк. Экскюльское укрепление солдаты прозвали "островом смерти"3 . За этот важный в тактическом отношении плацдарм все время шли напряженные бои. Тяжелые повседневные потери убитыми и ранеными, окопная грязь, отсутствие по целым неделям горячей пищи порождали у солдат чувство озлобления. Озлобление было направлено прежде всего против своего ближнего начальства, против тех офицеров, которые укрывались во второй линии окопов, в благоустроенных блиндажах и почти совсем не появлялись на передовой. В то же время нарастала смутная, еще не оформившаяся, но с каждым днем все более и более обострявшаяся ненависть к главным виновникам войны царю, помещикам и капиталистам, ввергнувшим народ в эту бессмысленную бойню. Беседы начальства с солдатами по поводу того, что нужно безропотно переносить все тяготы войны, что враг в конце концов будет разбит и т. п., не были популярны. Солдаты не верили в победу. Они хотели мира. Это стремление выливалось иногда в стихийный протест. Солдаты отказывались идти в секрет или в разведку, иногда выходили на бруствер окопа и кричали: "Герман, долой войну! Мир!"

 

Начальство, стремясь сломить стихийное стремление солдат к миру, прибегало к жестокостям. Но не всегда они достигали результата. Мне пришлось быть свидетелем такого эпизода. Одного из солдат 3-го взвода нашей роты за отказ идти в секрет начальство поставило под ружье на бруствере окопа, спиною к немцам. А так как расстояние между нашими и немецкими окопами на Экскюльском предмостном укреплении было небольшим, то провинившийся оказался верной мишенью для немцев. Каждый, даже самый неискусный немецкий стрелок мог одним выстрелом покончить с ним. Солдат стоял, как приговоренный к расстрелу, и ждал быстрой смерти. Но со стороны противника не прозвучало ни одного выстрела. Молчали и мы, с затаенным дыханием ожидая развязки трагедии. Так прошли мучительные 20 - 30 минут. Наконец, командир 3-го взвода скомандовал "К ноге!" и разрешил солдату сойти в окоп. Солдат взял винтовку к ноге, но прежде чем спуститься в окоп, повернулся лицом к вражеской линии, снял шапку и низко поклонился. С той стороны послышались крики "Ура!". "Ура!" - ответили и мы. А вечером, выйдя на бруствер окопа, мы закричали: "Долой войну! Мир!". "Рус, мир!" - неслось в ответ.

 

Через некоторое время наш полк, понесший большие потери, был снят с передовой и отправлен в армейский резерв. В резерве жизнь мало чем улучшилась.

 

 

2 "Красная летопись", 1927, N 3, стр. 166.

 

3 ЦГВИА, ф. 2433, оп. 11, д. 8, л. 12.

 
стр. 136

 

Кормили очень плохо. Основной пищей была чечевичная похлебка, изредка сдабриваемая гнилой камсой. У многих солдат появилась цинга, участились желудочные заболевания. Недовольство усугублялось тем, что, находясь в резерве, на так называемом отдыхе, солдаты не имели ни минуты свободного времени. Мы или работали по восстановлению дорог в полосе обороны армии, или занимались строевой муштрой. Начальство больше всего заботилось о том, чтобы солдаты были "при деле" и не имели возможности подумать о своем положении. Только в ненастную погоду, когда дождь лил не переставая, мы оставались в блиндажах и занимались "словесностью" - изучали воинские уставы, а иногда читали "божественные" брошюры.

 

Вот в большом блиндаже, построенном для целого взвода, за столом на обрубке дерева сидит чтец, а вокруг располагаются солдаты. Монотонное чтение длится 2 - 3 часа с небольшим перерывом. Слипаются глаза, солдаты зевают, хочется забраться поглубже на нары и отоспаться. Офицер порой тоже уставал. Тогда он поручал проводить занятия командиру нашего взвода И. П. Новикову, а сам уходил. Обычно, как только он покидал блиндаж, картина резко менялась. Все мы собирались вокруг взводного, и он угощал нас каким-нибудь содержательным рассказом или интересной книжкой. Солдаты любили его, как отца родного. Относился он к нам действительно по-отечески: кого призовет к порядку, если тот того заслужил, кого пожурит, а кого и похвалит. Особенно любила его наша молодежь - майский призыв. Он нас и воспитывал и не давал в обиду. И. П. Новиков, как потом мы узнали, до войны работал в Риге слесарем на заводе. Он участвовал в революционном движении 1905 - 1907 гг., был членом РСДРП(б). В армию его мобилизовали осенью 1914 года. А потом, когда фронт передвинулся под Ригу, И. П. Новиков установил старые связи с Рижской большевистской организацией и вел работу в армии. К тому времени вместе с русскими большевиками революционную работу среди солдат Северного фронта вела и Социал-демократия Латышского края, стоявшая на большевистских позициях. Действовал И. П. Новиков осторожно, пытаясь постепенно подвести солдат к пониманию происходящих событий. Однажды Илья Петрович, прочитав нам поэму Некрасова "Мороз - Красный нос", пожалел, что у него нет под рукой "Железной дороги" и "Размышлений у парадного подъезда". Я знал наизусть эти произведения и попросил взводного разрешить мне прочитать их на память. Когда я прочитал, тот, вопреки существующим в армии правилам, пожал мне руку и поблагодарил. После этого случая И. П. Новиков стал относиться ко мне особенно внимательно и тепло.

 

Как-то раз словесное занятие проводил у нас прапорщик. Мы читали какую-то брошюру известного фанатика - "отца" Иоанна Кронштадтского. Скоро чтение всем надоело, в первую очередь самому прапорщику. Он ушел, поручив вести занятия взводному. И. П. Новиков предложил мне прочитать наизусть что-нибудь из произведений Пушкина. Я стал читать "Полтаву". Только, можно сказать, разошелся, как неожиданно в блиндаж вернулся прапорщик. Я в это время читал:

 
Украина глухо волновалась.
Давно в ней искра разгоралась.
Друзья кровавой старины
Народной чаяли войны...

Все встали. Взводный молчал. Прапорщику показалось, вероятно, крамольным прочитанное мною четверостишие. Но он приказал: "Читай дальше". А когда я дочитал до конца, он молча осмотрел меня с ног до головы и распорядился прекратить занятия. Дня два спустя в присутствии командира роты прапорщик приказал мне для солдат всей роты прочесть пушкинский отрывок "Полтавский бой". Когда я кончил, он спросил меня, что я еще знаю из произведений Пушкина. Я сказал, что из больших произведений знаю наизусть "Медного всадника". "А его "Гавриилиаду" ты знаешь наизусть?" - спросил прапорщик, сверля меня глазами. "Никак нет, ваше благородие, я такого произведения Пушкина не читал и не знаю", - ответил я. И в самом деле, я тогда не знал этого произведения, а только слышал о нем. Во время обеденного перерыва И. П. Новиков отозвал меня и посоветовал не говорить прапорщику лишнего. "Упаси тебя аллах сказать ему, что ты знаешь наизусть произведения Некрасова и Никитина". Я обещал держать язык за зубами.

 

Однажды ночью я дежурил у пирамиды винтовок. Ночь была лунная, тихая. Лишь вдали на линии фронта ухали орудия да изредка стрекотал пулемет. Все спали непробудным сном. Я ходил вокруг пирамиды и напевал "Марсельезу". "Федосов!" - вдруг окликнул меня взводный. Подойдя поближе, он погрозил пальцем: "Вот я тебе попою!" Утром, встретившись со мной, он пожурил меня за неосторожность, а потом спросил: "Ребята знают "Марсельезу"?" Я сказал, что знают, что мы поем потихоньку и ее и некоторые другие запрещенные песни. Взводный остался доволен ответом. Позднее он неоднократно беседовал с нами о войне, о ее виновниках и о путях выхода из войны. От него мы впервые услышали о Владимире Ильиче Ленине и о том, что Ленин призывает к борьбе против империалистической войны, за превращение этой несправедливей бойни, развязанной в своих интересах капиталистами и помещиками воюющих государств, в войну гражданскую, которая должна обеспечить

 
стр. 137

 

переход власти в руки народа и справедливый мир. Постепенно в нашей роте сложилась небольшая группа солдат, разделявшая большевистские взгляды. Применяя более позднюю терминологию, установившуюся в партии, нас можно было бы назвать сочувствующими.

 

В конце октября 1916 г. на почве недовольства войной, палочной дисциплиной, систематическим голодом в нашей дивизии начались стихийные волнения. Однажды, встретив меня, взводный спросил: "У тебя, кажется, есть земляки в 6-й роте?" Я ответил утвердительно. "Так вот, иди и скажи им, - продолжал он, - что наша рота не будет сегодня брать обеда, а они пусть поддержат нас. Но имей в виду, надо сделать так, чтобы они в случае чего не сказали, что ты подбивал их на это". Я с радостью взялся выполнить поручение. Наступило время обеда. Горнист проиграл, но солдаты всего полка за обедом не пошли. Этот протест так ошеломил офицеров, что они не решились даже проводить положенные занятия. Вечером горнист затрубил на ужин, и опять повторилось то же самое. К тому же группа солдат, человек 15 - 20, пошла к кухням и опрокинула их наземь. Солдат-штрейкбрехеров, тайком бегавших за обедом и ужином, мы ловили в лесу и наказывали, выливая на них содержимое котелков. Вечером по ротам прокатились летучие митинги. Солдаты кричали: "Долой войну! Долой царя! Мир!" Офицеры куда-то спрятались.

 

На следующий день я встретил взводного и сообщил ему, что у меня есть еще земляки в 479-м Кадниковском полку и что они хорошие ребята. Он посмотрел на меня, покачал головой и сказал: "Чего же ты до сего времени молчал? Марш в Кадниковский полк!" Я было уже пошел, но взводный остановил меня и показал на мои погоны, на которых химическим карандашом был написан номер нашего полка. "Смени на гладкие, - сказал он, - теперь нас все за бунтовщиков считают". В 479-м полку, входившем в нашу же 120-ю дивизию, служил мой односельчанин Н. И. Мышихин. До войны в течение нескольких лет он работал в Донбассе на шахтах и был передовым человеком. Я застал его в блиндаже, где вместе с ним было человек пять солдат. Он поднялся мне навстречу, поздоровался и, обращаясь к солдатам, сказал: "Вот из Даниловского". Солдаты обступили меня, стали расспрашивать про наши дела. Они внимательно слушали и одобрительно кивали головами. В конце рассказа один рослый детина с добродушным лицом захохотал и громко переспросил: "Говоришь, все офицерье притихло? Вот это здорово!" Затем мы с Мышихиным вышли. Дорогой он спросил меня: "Ты что пришел-то, сообщить что- нибудь?" Я сказал, что надо поддержать нас. Мышихин ответил, что в их полку все готово. "Мы сегодня тоже не будем брать обеда. Будем действовать заодно. А то, что рассказал о своих полковых делах ребятам, не беспокойся, народ свой, не выдадут".

 

Вечером снова бурлила солдатская масса, раздавались призывы: "Долой войну! Долой самодержавие!" На третий день к вечеру ротный выстроил нас. Перед строем появился командир батальона подполковник Байрошевский. Он поздоровался с солдатами и вызвал к себе всех командиров взводов. Начался опрос. "Почему твой взвод не берет обеда?" - обратился подполковник к нашему командиру взвода. Взводный ответил: "Не знаю, ваше высокоблагородие". "А сам почему не берешь?" - продолжал командир батальона. "Все не берут, ваше высокоблагородие, и я не беру", - последовал ответ. Почти те же вопросы подполковник задал командирам других взводов и получил такие же ответы. Тогда командир батальона вызвал командиров отделений. Повторилась та же картина. Мы, солдаты, стояли в строю, наблюдали и думали, какой же разговор поведет подполковник с нами. Когда опрос командиров закончился, подполковник предложил им стать в строй и обратился к нам с угрожающей речью. "Вы что это, вздумали не подчиняться начальству? - кричал он. - Это же бунт, причем бунт на фронте, перед лицом врага! Вы знаете, как приказано поступать с бунтовщиками? Я вот сейчас вызову 6-ю роту и велю расстрелять вас всех! - При этих словах подполковника солдаты инстинктивно повернули головы назад, где находились пирамида с винтовками и пулеметы. - Среди вас завелась зараза, - говорил подполковник, - которая мутит вас. Выдайте эту заразу, и вам станет легче и нам". Он много говорил о нашем долге, о присяге и наконец приказал вести нас в строевом порядке к кухням. Когда мы подошли к кухням, там уже стояли другие роты. Раздалась команда: "Смирно!" Приехали командир полка и полковой врач. Они взяли пробу и разрешили поварам раздавать ужин. Ужин оказался на этот раз на славу. Солдаты лакомились вкусным супом с мясом и добротной гречневой кашей. Потом приезжало дивизионное и армейское начальство. Оно собирало солдат по батальонам, спрашивало о нашем житье-бытье, не имеем ли мы каких претензий. Солдаты злобно молчали и тут же, отвернувшись, говорили между собой: "Нашли дураков, попробуй пожалуйся, сейчас же возьмут за жабры".

 

В эти дни до нас доходили известия о волнениях, грозной волной прокатившихся по другим частям Северного фронта. В декабре 1916 г. на почве недовольства войной и произвола офицеров серьезные волнения вспыхнули во 2-м и 6-м Сибирских корпусах, входивших в состав 12-й армии. Из бесед с И. П. Новиковым мы знали, что большевики, находившиеся в военных подразделениях, стремились внести в стихийные волнения солдатских масс элементы политической сознательности, готовили солдат к предстоящей революции. Не случайно в декабре 1916 г. главнокомандующий Северным фронтом генерал Рузский на совещании в Ставке вынужден был признать, что "Рига

 
стр. 138

 

и Двинск - несчастье Северного фронта, особенно Рига. Это два распропагандированных гнезда"4 .

 

Командование частично путем уступок, а главным образом путем репрессий усмирило волнения. Много солдат было арестовано. Четверых солдат 480-го Даниловского полка по приговору военно-полевого суда 12-й армии расстреляли. Без вести пропал наш взводный И. П. Новиков: то ли он попал в руки полевой жандармерии и был репрессирован, то ли скрылся в рижском подполье. 1 декабря 1916 г. нашу дивизию, по-видимому, как неблагонадежную в политическом отношении, сняли с рижского участка и направили на левый фланг Северного фронта, в распоряжение 1-й армии. Там, у местечка Козьяны, она должна была сменить 76-ю пехотную дивизию и "оборонять занятые позиции, готовясь в наступление, непрерывно беспокоя противника, препятствовать уводу им своих сил"5 .

 

Однажды, возвратись из разведки, я отдыхал в блиндаже. Ко мне подошел связист Дульский, московский рабочий, и сообщил о свержении самодержавия. Дульский сказал, что во время дежурства этой ночью он подслушал разговор командира дивизии генерала Коленковского с командиром нашего полка полковником Телешевым. Командиры говорили, что в результате революционного восстания народа в Петрограде самодержавие пало и власть перешла в руки Временного правительства. Командиры были озабочены тем, как и в какой форме это сообщить солдатам. Хуже будет, говорили они, если солдаты узнают о падении самодержавия помимо командования. "Следовательно, надо ждать сегодня или завтра официального сообщения о свержении самодержавия", - заключил Дульский. Я вскочил и, не чувствуя под собой ног от радости, побежал по окопам к товарищам. Вскоре почти вся рота знала о событиях в Петрограде. Однако нам еще долго пришлось ждать официального сообщения. Только накануне приезда в нашу дивизию делегатов Государственной думы командование решило сообщить о падении самодержавия.

 

Это случилось днем. Командир батальона построил батальон и сообщил нам, что царь отрекся от престола; образовано Временное правительство, которое установит "хорошие порядки" в стране. Потом он зачитал приказ военного министра Гучкова от 5 марта 1917 года. Приказом отменялись титулования военного начальства "ваше превосходительство", "ваше благородие" и т. д. Они заменялись обращениями: "господин генерал", "господин капитан" и т. п. Отменялось наименование "нижний чин", утверждалось название "солдат". Причем командир обязан был говорить с солдатом на "Вы". Кроме того, приказ отменял ряд статей устава внутренней службы, унижавших солдат. Так, отменялось запрещение солдатам курить на улицах и бульварах, ездить в трамваях, в железнодорожных вагонах первого и второго классов, посещать лекции, концерты и выписывать газеты6 . Сообщение подполковника было встречено дружными криками "ура", прокатившимися гулким эхом по лесу.

 

Вечером того же дня стало известно, что завтра в нашу армию прибудут члены Государственной думы. Для встречи их выбрали делегацию, в составе которой находился и я. На следующий день мы собрались у штаба полка, а затем для встречи представителей из Петрограда направились в местечко Козьяны. По дороге мы встретились с делегацией 479-го Кадниковского полка, которая шла стройными рядами и пела революционные песни. Тут я познакомился с П. Ф. Федотовым и М. Е. Летуновым, членами РСДРП(б), сыгравшими потом большую роль в жизни нашей дивизии. П. Федотов здесь же, у околицы Козьян, созвал делегатов всех подразделений 120-й дивизии и дал совет, как встречать депутатов Государственной думы. В Козьянах было много солдат и офицеров. Все были возбуждены, поздравляли друг друга со свободой. Девушки носили в корзинах красные бантики и прикрепляли их каждому солдату на грудь. Потом приехали делегаты Государственной думы Янушкевич и другое лицо, фамилию которого не помню. Их встретили криками "Ура!". Открылся митинг. Выступившие члены Государственной думы призывали нас слушаться своих командиров для того, чтобы "сохранить долгожданную свободу". "Враг не дремлет, - говорили они, - и зорко следит за каждым вашим шагом. Падение старой власти насторожило его. Он понимает, что освобожденный народ с большей силой и энергией поведет войну к победоносному концу. Враг надеется на волнения среди вас, на несогласие между офицерами и солдатами. Напрягите все ваши силы, будьте едины, и мы победим. А если вы, взволнованные вестью о свободе, даже на незначительное время расстроите свои ряды, враг воспользуется этим и нанесет нам сокрушительный удар. Братья, неужели мы отдадим немцам свободную Россию? Да не будет этого! С богом, на врага!" От нашей дивизии выступали П. Ф. Федотов и эсер прапорщик Егоров. Побыв в Козьянах часа два, члены Государственной думы отправились дальше. Митинг продолжался уже без них. Ораторы сменяли друг друга, говорили и солдаты и офицеры, клялись с верности революции, пели революционные песни, все были точно хмельные.

 

Поздно вечером мы вернулись к себе в окопы и застали наш батальон, стоявший во второй линии обороны, поднятым по тревоге. А дело состояло в следующем. На

 

 

4 "Разложение армии в 1917 году". Сборник. М. 1925, стр. 7.

 

5 ЦГВИА, ф. 2433, оп. 11, д. 8, лл. 56 - 57.

 

6 Там же, ф. 2033, д. 3, лл. 54 - 55.

 
стр. 139

 

участке соседней с нами части в первые дни Февральской революции немцы прорвали переднюю линию обороны и вторглись в наше расположение. Задача наших войск теперь сводилась к тому, чтобы организовать контрудар и ликвидировать образовавшийся прорыв. Темной мартовской ночью мы молча двигались к намеченному нам участку. Настроение у солдат было приподнятым. Все возмущались наглым поведением немецкого командования, пытавшегося воспользоваться создавшимся положением. "Пусть попробуют посягнуть на нашу свободу, - говорили солдаты, - мы им покажем, где раки зимуют!" По дороге нас догнали представители артиллерийских частей, не менее возбужденные, и обещали поддержать наши действия своим огоньком. "Вы уж будьте спокойны, - говорили они, - на огонек мы не поскупимся". Прорыв на участке нашей дивизии был ликвидирован, и мы снова заняли в системе обороны прежнее место.

 

Вскоре я встретил П. Федотова в расположении нашего батальона. Он просил меня связаться с товарищами, которые были в Козьянах, и прийти к нему для обмена мнениями по некоторым вопросам. Вечером человек 20 собралось в землянке Федотова. Он познакомил нас с Приказом N 1 Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, согласно которому в воинских подразделениях и частях солдаты должны были немедленно избрать комитеты. Приказ требовал, чтобы эти комитеты руководили не только политическими мероприятиями в 'воинских частях, а и распоряжались оружием и осуществляли свой контроль над действиями офицеров. Здесь же возник вопрос о выборах командного состава, хотя мы тогда еще не знали, что в Приказе N 1 этот вопрос также был предусмотрен. Но пункт о праве солдат переизбирать своих начальников был без разрешения выброшен депутатом Совета меньшевиком Соколовым при перепечатке приказа. В то время, когда мы приступили к обсуждению дела, в блиндаж вошел командир дивизии генерал Коленковский. Мы встали. Генерал грубо набросился на нас. "Что это за подпольное собрание? Кто его вам разрешил? Как вы смели!" - кричал он. П. Ф. Федотов спокойно стал объяснять генералу, что собрались здесь представители рот, ходившие в Козьяны для встречи членов Государственной думы, и вот мы договариваемся, как нам выступать перед солдатами. Командир дивизии и слушать не хотел. Он повернулся к выходу и приказал: "Кто еще не потерял совести, покиньте сейчас же это сборище! А с остальными мы будем говорить особо". Большинство пошло за генералом, так велик был еще страх перед начальством. В блиндаже нас осталось тогда всего человек пять. Мы условились поддерживать связь между собой и разошлись.

 

В дивизии развернулась большая организационная работа по созданию воинских комитетов и выборам командного состава. Полковой комитет 480-го Даниловского полка был создан из представителей подразделений. От 5-й роты в состав комитета вошел и я. Первым председателем полкового комитета избрали главного врача полка А. Н. Трегубова. О том, как проводить выборы командного состава, мы, небольшая группа солдат, разделявшая большевистские взгляды, ходили советоваться к П. Ф. Федотову. Он порекомендовал нам решительно провести чистку среди офицеров. Убрать с командных должностей всех монархистов, приверженцев старого режима, заменить их офицерами, перешедшими на сторону революции и авторитетными среди солдат. К организации выборов мы привлекли несколько передовых офицеров. Некоторые офицеры сами явились к нам со своими предложениями. Помню, приходил командир 6-й роты поручик Солоницын. Он советовал в первую очередь убрать командира полка полковника Телешева. "Телешев - убежденный монархист, - говорил он, - в период революции 1905 - 1907 гг. возглавлял в Закавказье карательную экспедицию. Он сам нам хвастался, как вешал революционеров". Прощаясь, поручик обещал поддержку со стороны демократически настроенного офицерства.

 

Сообщение Солоницына не было новостью. Мы неплохо знали полковника, видели, что он махровый монархист, способный на любой шаг для подавления революции. Солдаты прекрасно помнили его поведение в момент октябрьских волнений под Ригой в 1916 г., расстрелы революционно настроенных солдат. Смена командира полка была предрешена, а случай вскоре представился. Полк был собран, чтобы выслушать очередную директиву Телешева. Мы предупредили солдат и офицеров: на приветствие полковника не отвечать, встретить его молчанием, а потом заявить ему, что полк не считает его своим командиром. Так и было сделано. Полковник подъехал на тройке серых лошадей, вышел из саней, быстро подошел к построенному в колонну полку и зычным голосом прокричал: "Здорово, молодцы-даниловцы!" Солдаты и офицеры молчали. Полковник смутился и повторил свое приветствие, но полк по-прежнему сохранял гробовое молчание. Тогда Телешев как-то съежился, руки у него затряслись, и он дрогнувшим голосом спросил: "Что все это значит?" Выступивший вперед командир 6-й роты заявил: "Господин полковник, полк не считает вас своим командиром и больше вам не подчиняется". Полковник отступил назад и, не сказав ни слова, быстро сел в сани, пустив лошадей сразу в галоп. Солдаты потом крепко жалели, что Телешев безнаказанно ускользнул из их рук. "Надо было арестовать его, - говорили они, - а лучше всего списать в расход".

 

После того, как был смещен командир полка, мы стали подбирать командиров батальонов и рот. Причем заменяли не всех поголовно, а только тех, кто не внушал доверия в политическом отношении и не пользовался авторитетом у солдат. 3-й ба-

 
стр. 140

 

тальон находился в то время в резерве и был оторван от всех событий, происходящих в полку. Полковой комитет поручил мне и еще одному члену комитета связаться с 3-м батальоном, информировать его об изменениях в полку и провести выборы командного состава. По мнению нашей большевистской группы, нужно было во что бы то ни стало убрать командира 3-го батальона, явного монархиста и деспота. Дело это было срочное, и мы с товарищем выехали тут же ночью. Стояло весеннее половодье, путь наш пересекали вышедшая из берегов речушка и большие болота. Однако кони были добрые, и мы еще до рассвета благополучно добрались до расположения батальона. Солдаты спали. Обменявшись приветствиями с дневальными, мы пошли по ротам. Подняли солдат, организовали собрание, на котором сообщили им о происшедших изменениях в полку, и предложили сменить некоторых офицеров. Солдаты одобрили мероприятия полкового комитета. Командира батальона, отказавшегося подчиниться решению собрания, арестовали и под конвоем отправили в штаб полка.

 

Но с избранными командирами у нас скоро возникли разногласия. Источником их стал вопрос о войне. Наши солдаты, измученные империалистической войной, жаждали мира и шли на братание с немецкими солдатами. Офицеры же были против этого. Они всячески мешали братанию и стояли за войну "до победного конца". Эти разногласия особенно ярко были продемонстрированы на армейском съезде солдатских депутатов в местечке Глубоком. Председатель съезда П. Ф. Федотов говорил, что война ведется не в интересах защиты революции, как кричит об этом современная буржуазная и эсеро-меньшевистская пресса, а в интересах кучки англо-французских и русских капиталистов, в интересах защиты их прибылей, и призывал солдат к братанию. Речь Федотова вызвала горячее одобрение солдат и яростные протесты офицерской части съезда. Вслед за Федотовым взял слово начальник штаба 1-й армии генерал Довбор-Мусницкий, махровый монархист. В своей речи он называл Федотова изменником родины и домогался расправы над ним. Довбор-Мусницкий в категорической форме потребовал от съезда переизбрания председателя. Офицеры поддержали его. Солдатская же часть съезда, в свою очередь, потребовала удаления из зала распоясавшегося генерала как дезорганизатора, мешающего работе съезда. В зале поднялся невероятный шум. Мы обступили стол президиума, обороняя его от офицеров. А когда страсти улеглись, съезд подавляющим большинством голосов высказался за то, чтобы генерал оставил зал заседания.

 

На участке 120-й дивизии братание с немецкими солдатами ширилось с каждым днем. Вначале мы посылали в окопы противника листовки, написанные от руки на немецком языке. Их помогали составлять солдаты-латыши из нашего же полка. В своих обращениях мы писали, что нам не из-за чего драться между собой, что война ведется в интересах имущих классов, что у нас общий враг - буржуазия, призывали немецких солдат бороться за мир, а для этого совершить у себя революцию по нашему примеру. Немцы не раз приходили к нам в окопы, а мы бывали у них. Чаще всего встречи происходили между линиями проволочных заграждений, на нейтральной зоне. Здесь солдаты вели между собой переговоры, объясняясь больше жестами, и обменивались подарками. Офицеры всяческими способами пытались помешать братанию. Они говорили, что немецкое командование использует братание в своих интересах; что под предлогом братания немцы разведывают передний край нашей обороны и, нащупав слабые места, могут неожиданно нанести удар. Очень долго и упорно распространялся в нашей дивизии слух о том, что в соседней с нами дивизии до 20 наших солдат, побывавших в немецких окопах, где их угощали вином, умерли вскоре от отравления. Но такого рода агитация не достигала своей цели, и солдаты не верили офицерам.

 

Иногда офицеры прибегали к прямой провокации, чтобы сорвать братание. На нашем участке фронта имел место такого рода случай. Произошло это в начале апреля. Я был дежурным по окопу. Стояла теплая, тихая ночь. На передовой не было слышно ни одного выстрела. Только неумолчное кваканье лягушек нарушало тишину. Но вот справа, на соседнем участке фронта, запылал сигнальный факел, предупреждающий о газовой атаке противника. Вначале я не поверил своим глазам и думал, что это мне показалось. Потом загорелись еще факелы. Они горели теперь и справа и слева по фронту. Тогда зажег и я факел на своем участке, по тревоге подняв солдат. Они изумленными глазами смотрели на пылающие факелы и говорили между собой: "Неужели немцы на самом деле пустили газы?" Минут через пять наша артиллерия открыла огонь по немецким окопам. Противник ответил тем же. Застрекотали пулеметы. Фронт ожил. Вплоть до зари мы были наготове и ждали газовой атаки. В течение всего этого времени шла интенсивная перестрелка, но газов не появилось. С восходом солнца артиллерийский огонь прекратился. Сомнения наши подтвердились. Было установлено, что командование соседней части приказало зажечь сигнальные огни с провокационной целью. Пришлось снова налаживать добрососедские отношения с немецкими солдатами, но теперь это было нелегким делом, ибо немецкое командование, как и наше, было против братания, всячески ему препятствовало и использовало этот случай.

 

Чтобы предупредить новые провокации, мы установили связь со своими артиллеристами, а дежурным солдатам в окопах поручили внимательно следить за соблюдением должного порядка. Все это сильно беспокоило командование. Поэтому нашу дивизию под предлогом отправки на отдых решили снять с линии фронта. В середине

 
стр. 141

 

апреля дивизия сдала свой боевой участок 181-й пехотной дивизии и была направлена на Балтийское побережье, под Пернов (ныне город Пярну)7 . От станции Сеславино до города Валка мы ехали по железной дороге, а от Валка походным маршем двинулись в глубь Эстонии. Местное население, в подавляющем большинстве безземельные батраки, встречало фронтовиков радушно. Они жаловались нам на свою тяжелую жизнь, говорили, что революция пока не принесла им облегчения. Вековой гнет немецких баронов сохранился по-прежнему, а решение земельного вопроса Временное правительство откладывало до созыва Учредительного собрания. Солдаты, будучи сами крестьянами, быстро находили общий язык с эстонцами и по-своему помогали им разрешать аграрный вопрос. Опираясь на нас как на вооруженную силу, сельскохозяйственный пролетариат Эстонии создавал свои комитеты, которые отбирали у баронов землю с посевами, а также инвентарь и передавали их крестьянам, в первую очередь батракам.

 

В Эстонии командование собиралось подготовить нашу дивизию к предстоящему летнему наступлению. Но подготовка явно не удавалась. Солдаты все больше убеждались в захватническом характере войны и отрицательно относились к наступлению. Хотя и редко, но все же мы получали большевистские газеты - "Правду" и "Солдатскую правду". Это позволяло держать солдат в курсе событий. В Эстонии мы получили возможность ознакомиться со знаменитыми Апрельскими тезисами В. И. Ленина. Тезисы, в частности, отвечали на вопросы, которые больше всего волновали тогда основную массу солдат, - о мире и о земле. Они явились четкой программой действий пролетарской партии на переходном этапе. Нам хотелось более глубоко изучить Апрельские тезисы, и мы обратились за помощью к П. Ф. Федотову. Он провел с нами несколько бесед, раскрывая содержание этого документа. Вооруженные новыми знаниями, мы провели среди солдат, насколько позволяла фронтовая обстановка, разъяснительную работу.

 

Антинародная политика Временного правительства, его отказ немедленно решить вопросы о земле и мире, а также открытая поддержка, которую оказывали этой преступной политике меньшевики и эсеры, убедительно показывали солдатам, кто их друг, а кто враг. Солдаты ежедневно убеждались на практике, что только партия большевиков твердо и последовательно защищает интересы народа. В Эстонии же мы, небольшая группа товарищей, вступили в ряды Российской социал-демократической рабочей партии большевиков.

 

С Балтийского побережья дивизия вернулась на передовую в середине июня. Наше соединение вошло в состав 5-й армии, находившейся на Двинском участке фронта, между озерами Готеньки и Дрисвят. Командование Северного фронта в то время активно готовилось к предстоящему наступлению. Командующий фронтом генерал Драгомиров еще 7 июня разослал командующим 1-й, 5-й и 12-й армиями директиву, которая гласила: "Вся совокупность условий настоящей боевой и политической обстановки повелительно требует перехода русских армий к энергичному наступлению в целях на несения противнику мощных ударов на всех фронтах для скорейшего сокрушения нашего врага". Переходя к конкретным задачам Северного фронта, генерал Драгомиров писал: "Верховный главнокомандующий приказал в кратчайший срок закончить все необходимые подготовительные работы для намеченных наступательных операций и атаковать неприятеля. Вверенному мне фронту указано атаковать германцев из Двинского района в Вильнском направлении. Непосредственное нанесение удара противнику возлагается на войска 5-й армии. Прочим армиям Северного фронта (12-й и 1-й) одновременно с началом боевой операции 5-й армии перейти к энергичным действиям и тем отвлечь на себя внимание и часть сил противника"8 .

 

Это наступление Временное правительство попыталось использовать для разгрома революции и установления единовластия буржуазии. В случае удачи буржуазия надеялась установить свою диктатуру и ликвидировать Советы; при неудаче же наступления она думала свалить всю вину на большевиков, обвинив их в "разложении армии". Солдаты не хотели отдавать свои жизни за интересы буржуазии. Десятки воинских частей выносили решения, в которых категорически отказывались идти в наступление. 27 июня на собрании личного состава нашего полка была принята резолюция, в которой солдаты потребовали перехода всей власти в руки Советов рабочих и солдатских депутатов и высказались против наступления. В тот же день решение примерно такого же содержания было принято в 479-м Кадниковском полку. Обе эти резолюции, опубликованные в газете "Солдатская правда", произвели большое впечатление на солдат других частей и соединений. Так, командир 477-го Калязинского полка полковник Гермашов в своем донесении командиру нашей, 120-й дивизии писал: "В первом батальоне было какое-то совещание, но что решено, неизвестно... Постановления 479-го и 480-го полков, объявленные в "Солдатской правде", произвели впечатление, и я думаю, что 1-й батальон нашего полка вчера собирался для того, чтобы объявить что-нибудь подобное и себе"9 . Полковник не ошибся. Через некоторое время и Калязинский полк, который командование считало "надежным", принял решение с тре-

 

 

7 Там же, ф. 2433, оп. 11, д. 8, л. 85.

 

8 Там же, ф. 2031, оп. 1, д. 101, л. 60.

 

9 Там же, ф. 2433, оп. 11, д. 27, лл. 1- 2.

 
стр. 142

 

бованием передачи всей власти в руки. Советов и отказался участвовать в наступлении. Аналогичные решения принимали и другие части 5-й армии.

 

Для наведения "порядка" в 5-ю армию прибыл министр труда Скобелев. В Двинске в железнодорожном клубе состоялся митинг представителей частей армии, на котором выступил министр. В своей речи Скобелев, спекулируя революционными фразами и клевеща на большевиков, пытался уговорить солдат идти в наступление. "Товарищи солдаты, - говорил он. - Временное правительство вместе с Центральным Комитетом рабочих, солдатских и крестьянских депутатов подавило в Петрограде мятеж тех, кто не чтит святую волю революционного народа или работает как агент Вильгельма. Товарищи, с твердым спокойствием, с беззаветной храбростью, точно выполняя приказы боевых начальников, идите вперед на врага. Кто с вами не пойдет - тот враг наш, враг революции; полк, который откажется наступать, уже не наш братский полк - это вражеский отряд, делающий дело немецкого императора. Идите вперед, сметайте такие полки со своего революционного пути во спасение революционной России, к счастью родной земли. Колеблющимся скажите: с нами - с революцией или против нас - с германским самодержавием. Долой предательские полки; с ними, как с изменниками народному делу, вам, солдатам революции, не по пути. Товарищи, с красными знаменами и с оружием в руках несите освобождение народам, спасайте и укрепляйте свободу, судьба революции в ваших руках. За землю и волю, вперед!"10 . Вслед за Скобелевым выступил врач 19-го корпуса большевик Э. М. Склянский, встреченный бурными аплодисментами солдат. В своей речи он опроверг клевету на большевиков я убедительно доказал, кто именно заинтересован в предстоящем наступлении.

 

В Двинске товарищи вооружили нас газетой "Правда", в которой была напечатана статья В. И. Ленина "Третьеиюньские зубры за немедленное наступление". Владимир Ильич писал: "За немедленное наступление - это значит за продолжение империалистской войны, за избиение русских рабочих и крестьян в интересах удушения Персии, Греции, Галиции, балканских народов и прочее, за оживление и укрепление контрреволюции, за окончательное сведение на нет фраз о "мире без аннексий", за войну ради аннексий. Против немедленного наступления - это значит за переход всей власти к Советам, за пробуждение революционного почила угнетенных классов, за немедленное предложение угнетенными классами всех стран "мира без аннексий", мира на точных условиях свержения ига капитала и освобождения всех без изъятия колоний, всех без изъятия угнетенных или неполноправных народностей. Первый путь - вместе с капиталистами, в интересах капиталистов, ради достижения целей капиталистов, путь доверия капиталистам, третий год обещающим все на свете и многое сверх того, под условием "продолжения" войны "до победы". Второй путь - путь разрыва с капиталистами, недоверия к ним, обуздания их грязной корысти и наживы сотен миллионов па поставках, путь доверия к угнетенным классам и прежде всего к рабочим всех стран, путь доверия к международной рабочей революции против капитала, путь всемерной поддержки ее"11 .

 

8 июля, в 5 часов утра, согласно приказу командира корпуса, началась артиллерийская подготовка. Пехотные части готовились к атаке. Но солдаты нашего 480-го полка отказались идти в наступление, мотивируя свой отказ принятым ранее решением. Поэтому полк был снят с передовой линии и отведен в дивизионный резерв. Здесь командование окружило полк ударными и казачьими частями и пододвинуло артиллерию. Затем к нам под усиленной охраной приехал министр труда Скобелев. Вначале он в категорической форме потребовал, чтобы полк пошел в наступление, а когда получил от солдат категорический отказ, сменил тактику. Он решил сначала изъять "зачинщиков", так называли тогда большевиков и сочувствующих им, а затем бросить часть в наступление. Тут же был зачитан список "зачинщиков". В него вошел 31 человек: большевики - члены полкового комитета и актив. На единодушный протест солдат: "Не дадим своих товарищей!" - министр лицемерно заявил: "Заверяю вас, товарищи, честью министра- гражданина, что им ничего плохого не будет. Они дойдут до штаба дивизии, где мы с командиром дивизии поговорим с ними".

 

Разговор в штабе был с нами короткий. У нас тотчас же отобрали оружие и под усиленным конвоем казаков отправили в Двинск, в штаб армии. По улицам города, когда мы прибыли туда, распевая песни, маршировали женские "батальоны смерти" - новая опора Временного правительства. Они подозрительно поглядывали на нас, спрашивали что-то у конвоировавших нас казаков, а затем стали исступленно кричать: "Изменники родины, немецкие шпионы!". Сопровождаемые криками, мы подошли к штабу армии. Отсюда нас отправили в военную тюрьму. Та была переполнена арестованными солдатами и гудела, точно потревоженный улей, Кто-то прокричал: "Пополнение прибыло!". Затем кто-то запел "Варшавянку". Его поддержали другие. За неимением мест в тюрьме нас посадили в темный подвал.

 

Тем временем на фронте шло "наступление". 10 июля началась атака 70-й дивизии, говорится в журнале военных действий. Ее части "заняли три линии окопов противника, но, понеся большие потери, не поддержанные солдатами резервов, отошли обратно. В 18 часов было получено известие о самовольном отходе частей 1-го и

 

 

10 Там же, ф. 2031, оп. 1, д. 4, л. 428.

 

11 В. И. Ленин. ПСС. Т. 32, стр. 298.

 
стр. 143

 

13-го армейских корпусов после того, как оборона противника была прорвана. В ноль часов операция прекратилась"12 . Так закончилась затея с наступлением на Двинском участке фронта.

 

Провал наступления повел к новым репрессиям против революционно настроенных солдат. Верховный главнокомандующий Брусилов издал секретный приказ N 4998 от 11 июля 1917 г., в котором говорилось: "Вследствие того, что первоначальное наше наступление не дало никаких ощутительных результатов, предписываю: дальнейшие атаки неприятельских позиций прекратить, приняв все меры к восстановлению боеспособности армии и приняв все меры к тому, чтобы не допустить переход в наступление противника. Немедленно по приведении в порядок войск, принимавших участие в атаке, надлежит ликвидировать все вопросы по неповиновению в частях, не пожелавших выполнять боевые приказы, не стесняясь применением оружия как против отдельных лиц, так и целых частей"13 . Командир нашего, 37-го армейского корпуса барон Будберг на основании приказа главковерха отдал распоряжение, в котором говорилось, что солдаты, уличенные в подстрекательстве к неисполнению боевых приказов и к отказу от наступления, должны быть немедленно арестованы и препровождены в Двинск для разбора их виновности и осуждения особой следственной комиссией. "Призываю, - писал барон, - всех сознательных и благоразумных покориться и выдать зачинщиков. Против неисполнивших никаких уговоров уже не будет, а будет применена беспощадная вооруженная сила"14 . П. Федотова и М. Летунова, к голосу которых прислушивалась не только 120-я дивизия, но и весь 37-й армейский корпус, барон Будберг вызвал к себе. В присутствии помощника комиссара Временного правительства поручика Долгополова и командира 479-го полка он пытался "вразумить" их. "Как вы смотрите на все происходящие события, - спрашивал их барон, - на факт сосредоточения войск со стороны немцев? Ведь наступление нашей армии является единственным выходом, и если мы не будем дисциплинированно наступать, вся наша революция пойдет насмарку. Во имя спасения родины надо наступать". Спустя четверо суток после этого в 479-м полку было арестовано девять человек, в том числе П. Федотов и М. Летунов. Арестованных отправили в Двинск и заключили в военную тюрьму. Командир 120-й дивизии генерал-майор Маховка в своем донесении командиру корпуса высказывал сожаление, что слишком долго "терпели" большевиков в 479-м полку: "Нами своевременно не были приняты обезвреживающие меры, вследствие чего настроение в полку прогрессивно ухудшается". В донесении сообщалось, что арест П. Федотова и М. Летунова вызвал волнения. 400 солдат окружили штаб полка и потребовали освобождения арестованных как лучших людей их части. При этом "толпа, - по заявлению генерала, - вела себя вызывающе, раздавались отрицательные выкрики по адресу Временного правительства"15 .

 

По делу о массовом неисполнении боевых приказаний в 5-й армии к суду были привлечены солдаты и офицеры 53 воинских частей: 37 офицеров и 12725 солдат; 3 офицера и 10390 солдат были переведены в другие части16 . Двинск был переполнен арестованными. Командование боялось такого скопления революционных солдат в одном месте и стремилось рассредоточить их по другим городам. "Командарм приказал донести Вам, - писал начальник штаба 5-й армии генерал Свечин начальнику штаба Северного фронта, - что признает такое скопление в Двинске опасным и просит указать, куда можно направить значительную часть арестованных для сортировки по категориям и предания суду". Дальше пояснялось, что все арестованные делятся на три категории: "первая - зачинщики и упорствующие, составляющие очень незначительное меньшинство, будут преданы суду; вторая - арестованные как бы случайно, в общей массе возвращаются в свои полки, причем выбор этих солдат производится командирами полков и делегатами от солдат-однополчан; эта категория составит, вероятно, около 1/4 всех арестованных. Последняя - наибольшая категория - неустойчивые, колеблющиеся; с них будет отобрана подписка, что будут впредь исполнять все боевые приказания и доблестью загладят вину, после чего их отправят в полки общего резерва и на пассивные участки"17 .

 

Около двух недель сидели мы в двинских подвалах, а потом нас повели на станцию железной дороги и поездом отправили в глубь страны. Куда нас везли, мы не знали. К вечеру эшелон остановился на станции Псков. Здесь нас "попросили" выйти из теплушек и под усиленным конвоем юнкеров из местной школы прапорщиков направили в пересыльную каторжную тюрьму, расположенную на Коханском бульваре. Всего двинцев18 в псковской тюрьме первое время содержалось 200 человек, изъятых из различных частей 5-й армии. Затем к нам поступило "пополнение" - еще 160 человек. Это были солдаты 12-й армии с Рижского участка фронта, арестованные за

 

 

12 ЦГВИА, ф. 2433, оп. 11, д. 67, лл. 1 - 2.

 

13 Там же, ф. 2031, оп. 1, д. 101, л. 109.

 

14 Там же, д. 67, л. 545.

 

15 Там же, ф. 2433, оп. 11, д. 74, л. 72.

 

16 "Пролетарская революция", 1926, N 6, стр. 35 - 36.

 

17 ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 101, л. 431.

 

18 Название "двинцы", закрепившееся за репрессированными солдатами 5-й армии, объясняется тем, что эта армия занимала Двинский участок фронта.

 
стр. 144

 

большевистскую агитацию. Тогда же из двинской тюрьмы в Могилев было отправлено 869 солдат 5-й армии. Однако им удалось вырваться и достичь Москвы, где в дни Великого Октября они вместе с московскими рабочими героически сражались за власть Советов.

 

Охраняли нашу тюрьму попеременно солдаты 120-го запасного пехотного полка и юнкера Псковской школы прапорщиков. В зависимости от этого менялся и тюремный режим. Юнкера впериод своего дежурства устанавливали собственные порядки. На нас они смотрели как на изменников родины, на наши вопросы не отвечали и держали себя дерзко и вызывающе. Другое дело - солдаты. Вначале они только прислушивались к нашим беседам, а потом и сами стали принимать в них горячее участие. Вопросы войны и мира, решение земельного вопроса были для них такими же актуальными, как и для нас. Поэтому мы скоро нашли с ними общий язык. Через них мы доставали газеты, в том числе большевистские, выясняли обстановку в Пскове. Пройдя нашу "школу", 120-й запасной пехотный полк позднее, в октябрьские дни, оказался самой революционной частью Псковского гарнизона.

 

В конце августа, в период разгрома контрреволюционного заговора Корнилова, состоялось заседание выездной сессии объединенного суда корпусов 5-й армии. Нам предъявили обвинение по ст. 110 - 112 кн. 22 "Свода военных постановлений" от 1869 г. и после трехдневного разбирательства приговорили к каторжным работам на разные сроки с лишением всех прав и состояния. Приговор гласил: "По указу Временного правительства, 1917 год, августа 31 - сентября 2, объединенный суд корпусов 5-й армии выездной сессии в судебном заседании в г. Пскове под председательством и. д. военного судьи полковника Кулешова, и. д. помощника военного прокурора прапорщике Забоклицком и секретаре прапорщике Шашкине, при участии военных присяжных заседателей слушали дело о солдатах 480-го пехотного Даниловского полка в числе 31 человека... Решением военных присяжных заседателей - ефр. Воеводин, унт. оф. Щукин, ефр. Федосов, фельд. Барцев, ряд. Шадрин, унт. оф. Федоров, унт. оф. Леонтьев, унт. оф. Соломонов, унт. оф. Щелкунов, ряд. Корнилов, ряд. Черный, унт. оф. Разуваев - признаны виновными в том, что в период времени с 18-го июня по 8-е июля 1917 года, во время войны с Австро- Германией, на театре военных действий, близ передовой линии окопов и на таковой по предварительному соглашению с другими лицами склоняли путем убеждений солдат своего полка к неисполнению общего распоряжения своего начальства о наступлении, вследствие чего к 8 июля полк настолько утратил боеспособность, что был отведен в дивизионный резерв, чем нарушился общий план наступательных действий 5-й армии... Суд постановил подсудимых (следует перечисление. - П. Ф. ), как виновных в подстрекательстве к неисполнению распоряжения начальства в военное время, лишить воинского звания и исключить из военной службы, лишить всех прав и состояния и сослать в каторжные работы Щукина, Барцева, Шадрина, Соломонова, Корнилова - сроком на 10 лет каждого; Федорова, Леонтьева, Щелкунова, Черного, Разуваева - сроком на 6 лет каждого; Воеводина - сроком на 6 лет и 8 месяцев; Федосова - сроком на 4 года со всеми законными последствиями сего наказания... Остальных подсудимых в количестве 19 человек считать по суду оправданными как признанных невиновными в предъявленном к ним обвинении"19 .

 

Находясь в тюрьме, мы поддерживали связь со своими воинскими частями. Солдаты- фронтовики живо интересовались нашей судьбой и пытались всеми мерами облегчить наше положение. Они присылали к нам своих делегатов, из своих скудных солдатских средств помогали нам материально и неоднократно выступали с требованиями об освобождении арестованных товарищей. Так, 9 октября 1917 г. на объединенном собрании полковых комитетов 120-й дивизии было принято решение: "Потребовать освобождения всех солдат, арестованных за политические убеждения"20 .

 

120-я дивизия после июльских репрессий, в результате которых много большевиков и большевистски настроенных солдат было арестовано, в основных вопросах политики продолжала занимать ленинские позиции. Об этом свидетельствует ряд документов: решения полковых комитетов, донесения командиров частей и соединений. В частности, командир 37-го армейского корпуса барон Будберг, впоследствии активный колчаковец, в своем дневнике упоминал о 120-й дивизии как о соединении, в котором "верховодят большевики". В смертельном страхе перед растущим влиянием большевиков на фронте махровый монархист непрерывно следил за солдатами, клевеща и злобствуя на них. 12 октября 1917 г. барон записал в дневнике: "...В 120-й дивизии 477-й полк, находящийся всецело в руках тайного большевистского комитета, отказался идти на смену стоящего на позиции батальона смерти". 13 октября: "120-я дивизия совсем разваливается, полки обратились в кучи митингующей сволочи, руководимые отборными большевиками... Сегодня они устроили первое на фронте моего корпуса братание с немцами (в действительности братание в дивизии началось еще в 1916 г. - П. Ф. ). К счастью, артиллерия еще держится, батареи открыли огонь и разогнали братающихся". 18 октября: "120-я дивизия прислала постановления объединенных комитетов с требованием немедленного заключения мира и отвода дивизии в резерв". 20 октября: "Исполняя приказ, послал в штаб армии проект наступления

 

 

19 ЦГВИА, ф. 3019, оп. 2, д. 56, лл. 210 - 211.

 

20 Там же, ф. 2031, оп. 1, д. 12, л. 8.

 
стр. 145

 

для прорыва немцев на Тыльжинском участке; при этом поставил непременным условием увести с фронта 120-ю дивизию". 25 октября: "Скверные пришли газеты, а еще более скверные слухи ползут к нам и по телеграфу и по радио из Двинска; сообщают, что на улицах Петрограда идет резня и что часть правительства захвачена восставшими большевиками... Настроение в частях приподнято-настороженное, я очень опасаюсь большевистского взрыва в 120-й дивизии". 31 октября: "В 120-й дивизии идет формирование какого-то отряда для отправки на помощь Петрограду"21 . В октябрьские дни 120-я дивизия действительно формировала отряд для помощи петроградскому пролетариату в борьбе с контрреволюционерами Керенским и Красновым. 29 октября на объединенном заседании комитетов всех частей 120-й дивизии было принято решение о посылке в армейский комитет делегатов "для оказания давления на последний и для настояния о посылке вооруженного отряда от 5-й армии для противодействия войскам Керенского". 120-я дивизия предложила также помощь пулеметами.

 

ЦК партии большевиков в период подготовки октябрьских боев придавал громадное значение захвату подступов к столице. На узловые железнодорожные пункты были заблаговременно посланы представители Петроградского Военно-революционного комитета с директивой привести в готовность местные партийные организации и не пропускать с фронта ни одного эшелона, который контрреволюционное командование может направить на Петроград с целью подавления пролетарской революции. Для выполнения этой директивы в Псков, город, сыгравший значительную роль в дни октябрьских боев, был послан начальник военного укрепленного района Балтийского флота В. Л. Панюшкин. Он рассказывал, что после расширенного заседания ЦК 16 октября его вызвал Я. М. Свердлов и, познакомив с закрытым решением, предложил выехать с группой моряков в Псков для выполнения задания партии. Вскоре отряд матросов собрался на Красной Горке, откуда отправился в Псков. Здесь сразу начались митинги, собрания; каждый матрос был агитатором. Шла большая разъяснительная работа в воинских частях гарнизона. В ночь на 24 октября Панюшкина снова вызвали к Я. М. Свердлову, которому он сообщил об обстановке в Пскове и о том, что успели сделать моряки за это время. "В Псков, снова в Псков! - говорит Яков Михайлович. - Захватите еще сотню моряков и немедленно возвращайтесь обратно. Требование Ильича: Псков должен стать надежным заслоном Питера. Готовьтесь к полному захвату власти! О дне и часе вооруженного восстания получите дополнительные указания. И не забудьте - ни один эшелон с войсками белых не должен пройти в Питер. Ни один!" Затем я встретился с тов. Н. И. Подвойским, назначенным председателем Военно-революционного комитета Петрограда. От него я получил подробное задание, явки, пароли и вернулся в Псков. Вместе со мной в Псков Центральным комитетом был направлен Борис Павлович Позерн. Он ехал в Псков в качестве комиссара Северного фронта. В эту же ночь - на 25 октября - позвонил Н. И. Подвойский:

 

- Как у вас погода?

 

- Прекрасная.

 

- У нас тут завтра начинается совещание, советуем провести и вам.

 

- Значит, завтра... Совещание - это пароль, о котором мы условились в Питере. Он означает - завтра выступление. Наконец-то!

 

- Есть провести совещание!

 

- А хорошенько вы подготовились?

 

- Вполне готовы.

 

- Начинайте... Желаю успеха. - И мы начали..."22 .

 

26 октября в Пскове был создан Военно-революционный комитет. Все надежные, большевистски настроенные части Псковского гарнизона были приведены в боевую готовность. На заводах и фабриках давно созданы отряды Красной гвардии, на городском телеграфе, телефонной станции, в штабе Северного фронта поставлены патрули и установлено дежурство членов Военно-революционного комитета. Все телеграммы подвергались проверке. Приказы о посылке воинских частей в подкрепление Керенскому задерживались. 27 октября вышел первый номер большевистской газеты "Псковский набат". В тот же день Петроградом из Пскова была получена телеграмма, сообщающая об образовании на Северном фронте Военно-революционного комитета, "который будет препятствовать движению [воинских] эшелонов на Петроград"23 . Однако организаторы контрреволюции, учитывая важное стратегическое положение Пскова, тоже стремились овладеть им. Еще 25 октября ночью генерал для поручений при Керенском Левицкий вызвал из Ставки к прямому проводу генерала Духонина и передал ему два распоряжения Керенского. В них командующему Северным фронтом предлагалось направить в Петроград казачьи части. В случае невозможности перевозки войск по железной дороге Керенский требовал направить их походным порядком. Ставка, как только получила эту директиву, стала неотступно следить за се выполнением. Она пыталась захватить в свои руки железнодорожные узлы, расположенные на пути следования казачьих частей. Генерал Духонин держал Псков как

 

 

21 "Архив русской революции". Т. 12. Берлин. 1923, стр. 210 - 238.

 

22 "Октябрь", 1957, N 12, стр. 52 - 54.

 

23 "История гражданской войны в СССР". Т. 2. М. 1942, стр. 170.

 
стр. 146

 

центр Северного фронта под неослабным личным наблюдением. Он каждый день, а иногда даже несколько раз в течение дня запрашивал по прямому проводу о положении дел на псковском железнодорожном узле, контролируя движение эшелонов. Так, 26 октября Духонин потребовал информации о положении дел на станции Псков; 27 октября он снова и снова вызывал к прямому проводу начальника штаба Северного фронта генерала Лукирского и требовал сообщить ему о положении дел. "Установлены ли посты: у семафоров, стрелок, водокачек и вокзала? - спрашивал он. - Вы могли бы использовать с этой целью школу прапорщиков, находящуюся у вас в Пскове? Это необходимо для того, чтобы предупредить возможный захват ж. -д. узла большевиками". Генерал Лукирский отвечал: "Псковский ж. -д. узел приказано охранять двум сотням Донской дивизии, и дело это организуется. Выделить для этой же цели пехотную часть не представляется возможным, ибо в гарнизоне подходящих частей нет, школа прапорщиков упразднена". "Признаете ли вы достаточно обеспеченным псковский ж. -д. узел? - спрашивал Духонин и сам отвечал: - Двух сотен недостаточно. Необходимо просить командарма-12 немедленно, экстренно, поездом доставить в Псков на вокзал надежную пехотную часть по его выбору. Мера эта крайне необходима. Обеспечение узла имеет громадное значение, и к этому должны быть приняты все меры. Риск ненадежного обеспечения совершенно недопустим. Я вас настойчиво прошу рассмотреть этот вопрос всесторонне. Сделать все необходимое для того, чтобы эта задача, весьма ответственная в данную минуту перед родиной, была безусловно выполнена"24 .

 

Вечером того же дня в разговоре с генерал-квартирмейстером Северного фронта Барановским Духонин снова ставит этот вопрос: "Прошу меня осведомить, приняты ли меры к охране надежными войсками (небольшевистскими) псковского ж. -д. узла, как я о том просил и настаивал сегодня утром". Получив ответ, что "вокзал и псковский ж. -д. узел заняты достаточно надежными войсками и пока ему никто не угрожает", Духонин продолжал: "Относительно ж. -д. узла беспокоюсь потому, что получил определенные сведения из Пскова, что местные большевики поставили своей задачей захватить узел, может быть, разобрать пути и т. п. Конечно, сейчас этого сделать не могли бы, но когда казаки уйдут и на их смену никто не будет поставлен, то попытка возможна. Между тем половина эшелонов финляндцев будет идти через Двинск - Псков. Чтобы ускорить перевозку, нельзя ли поставить надежные и преданные правительству части, например, ударные?"25 .

 

27 октября в Псков были введены казачьи части и создан контрреволюционный "Комитет спасения". На улицах города начались стычки. Вскоре город оказался в руках революционных рабочих и солдат, а железнодорожный узел - в руках контрреволюционного казачества. Наша тюрьма, расположенная недалеко от вокзала, была в районе, занятом казаками. Военно-революционный комитет дважды пытался освободить нас, но его попытки были безуспешны. Казаки выставили у тюрьмы свои караулы и предложили нам сидеть смирно, чтобы не быть расстрелянными. Наконец, днем 29 октября революционные части псковского гарнизона подошли к воротам тюрьмы. Казаки сбежали. Тогда солдаты 120-го запасного полка открыли тюрьму и выпустили нас на свободу. Тут же, 'на тюремном дворе, мы получили оружие. С песней "Смело, товарищи, в ногу" на устах мы вышли на улицу и вместе с освободившими нас частями сразу же вступили в бой. Шла упорная борьба за станции Псков-I и Псков-II, которые несколько раз переходили из рук в руки. Потом казачьи части были оттеснены, и железнодорожный узел полностью перешел в руки революционных солдат и рабочих. Под руководством ВРК мы задерживали идущие на Петроград воинские эшелоны и вели среди солдат разъяснительную работу. Нередко солдаты с криками "Мир! Мир!" высыпали из вагонов. Здесь же, на железнодорожных путях, возникали многолюдные митинги. Затаив дыхание, со слезами на глазах солдаты слушали речи об исторических решениях II Всероссийского съезда Советов, читали их тексты, и громкое тысячеголосое "ура" оглашало окрестности.

 

Имеется листовка Псковского комитета большевиков, напечатанная под названием: "Долой большевиков!" Авторы ее, сделав ход "от противного", достигли немалого эффекта. В листовке говорилось: "Кто кричит - долой большевиков? Долой большевиков - кричат помещики. Почему же так помещики озлоблены на большевиков? Потому, что большевики требуют, чтобы земли помещичьи, равно как и монастырские, церковные, удельные и кабинетские, - безотлагательно теперь же, без всякого выкупа, со скотом и с./х. орудиями перешли на учет крестьянским комитетам для общенародного пользования. Помещики чувствуют, что наша борьба скоро отнимет у них всякую силу, всякую власть, и они в предсмертной своей ненависти к нам кричат - долой большевиков! Долой большевиков! - кричат фабриканты, заводчики, купцы и банкиры. Им есть за что ненавидеть большевиков. Большевики добиваются того, чтобы все фабрики, заводы, рудники и железные дороги принадлежали не отдельным лицам или компаниям собственников, а были бы общенародным достоянием. Поэтому для капиталистов нет злейших врагов, чем большевики. Долой большевиков! - кричат царские генералы: Корниловы, Каледины и др. Почему же они так ненавидят нас? Потому, что они были зачинщиками этой войны. На войне они получают почести, власть,

 

 

24 ЦГВИА, ф. 2003, д. 202, л. 259.

 

25 Там же, лл. 247 - 258.

 
стр. 147

 

награды. Вот за то, что мы требуем мира, за то, что мы во всех странах поднимаем народ против их правителей и капиталистов, затеявших эту грязную войну, "ас ненавидят царские генералы"26 . Далее разоблачалась соглашательская политика меньшевиков и эсеров. Листовка произвела сильное впечатление на рабочих и солдат. Многие солдаты прятали ее за обшлага рукавов шинели, говоря, что такая листовка пригодится. Наблюдал я и другое отношение к этой листовке. Продавцы газет - мальчишки, предлагая листовку, наперебой кричали: "Долой большевиков! Долой большевиков!" Впереди меня шел какой-то господин. Он остановил газетчика, сунул ему в руку монету и взял листовку. Однако, прочитав несколько строк, скомкал ее и бросил на мостовую, сыпя ругательства.

 

Командование Северного фронта вынуждено было подчиниться Военно-революционному комитету и выполнять его распоряжения. Но, признавая на словах власть Советов, контрреволюционные генералы на деле продолжали всячески помогать мятежникам. Взять хотя бы такой случай. На Псковском железнодорожном узле скопилось много задержанных воинских эшелонов. Командование несколько раз доставляло туда поезда, груженные спиртом и виноградными винами, чтобы перепоить солдат и спровоцировать беспорядки. Псковской большевистской организации приходилось зорко следить за происками врагов пролетарской революции и вести повседневную разъяснительную работу среди солдат. В одни из ответственных моментов боев против антисоветского мятежа, организованного Керенским и Красновым, командование Северного фронта прямо попыталось протянуть руку помощи мятежникам. Казачья часть, оттесненная нами из Пскова, по приказу командования Северного фронта захватила в свои руки фронтовой артиллерийский склад N 5, находившийся в предместье города, в котором сохранялись большие запасы боеприпасов. Командование, воспользовавшись этим обстоятельством, решило помочь Краснову. Начальник штаба Северного фронта генерал Лукирский и генерал-квартирмейстер Барановский попросили Духонина оформить наряд на получение боеприпасов Краснову с этого склада. "Не признаете ли возможным дать нам сейчас телеграмму с приказанием направить в распоряжение комкора-3-конного следующего количества снарядов и патронов из Пскова: 20000 гранат и 20000 шрапнелей легких, 1500000 трехлинейных русских ружейных патронов, 2000 восьмисантиметровых австрийских снарядов для бронепоезда. Означенное количество снарядов требуется корпусу, и за ними приехал приемщик"27 . Военно-революционный комитет, как только получил сведения о готовящейся отправке снарядов Краснову, принял срочные меры. Был организован отряд из красногвардейцев и солдат, освобожденных из тюрьмы, и направлен против казаков. Ранним утром, когда казаки еще спали, мы окружили артиллерийский склад, расставили пулеметы и предложили казакам очистить помещение. Среди казаков возникли разногласия; попытка некоторых из них оказать нам сопротивление скоро была парализована: они были обезоружены, а человек 70 арестовано.

 

Скоро жизнь в городе начала входить в нормальное русло. Победа пролетарской революции стала фактом, и военное командование вынуждено было с этим считаться. Новый командующий Северным фронтом генерал Черемисов передал по прямому проводу Духонину рапорт начальника Псковского гарнизона генерал-лейтенанта Триковского, который охарактеризовал положение в Пскове так: "Доношу, что местный гарнизон города Пскова полностью находится во власти революционных организаций крайнего направления и в контакте с Военно-революционным комитетом Петрограда. Гарнизон силою открыл артиллерийские и оружейные склады и обильно снабжен всякого рода оружием, вплоть до артиллерии. Гарнизон стоит на непримиримой позиции по вопросу о продвижении эшелонов севернее линии станции Псков"28 . Рабочие и солдаты под руководством большевистской партии сделали свое дело: Псков был превращен в "надежный заслон Петрограда".

 

 

26 Там же, ф. 2031, оп. 1, д. 24, л. 132.

 

27 Там же, лл. 38 - 39.

 

28 Там же, д. 20, л. 103.

Опубликовано 17 ноября 2016 года


Главное изображение:

Полная версия публикации №1479393716 + комментарии, рецензии

LIBRARY.BY МЕМУАРЫ, ЖИЗНЕОПИСАНИЯ Воспоминания. ЗАПИСКИ ДВИНЦА

При перепечатке индексируемая активная ссылка на LIBRARY.BY обязательна!

Библиотека для взрослых, 18+ International Library Network