Деловую письменность и песенный фольклор объединяет, прежде всего, близость к народно-разговорной основе литературного языка. В приказную традицию он со временем входил как естественный компонент и удачно приспособился к ее условиям, а для фольклора изначально живая, разговорная, бытовая, диалектная стихия и была основой существования и развития жанра. Из этого следует то, что и деловой язык, и традиции русской песни и сказки были далеки от книжной, церковной школы.

Вместе с тем наличие отдельных элементов делового языка говорит об определенной связи фольклора, языка обрядовой поэзии с типичными свойствами утилитарной письменной культуры. Большинство таких произведений, однако, дошло до нас в более поздних списках и переложениях, с литературной обработкой (А. Н. Афанасьев) и за-

стр. 80

писанных слово в слово от "коренных" информаторов (П. В. Шейн, Н. Е. Ончуков, А. А. Шахматов, П. К. Симони и др.). Такие народные "сочинения" относятся к XIX веку и в обилии были изданы. В памятниках словесности XVIII века количество фольклорных сюжетов невелико. Они, как правило, находились в разнообразных рукописных книгах бытового характера.

Одна из подобных песен, представленная в собрании П. В. Шейна и воспроизведенная им "из сборника XVIII века, хранящегося в Император. Публичной Библиотеке", была "извлечена Л. Н. Майковым" и относится к разряду "беседных" - юмористических, сатирических и скоморошьих пародий (так ее квалифицировал П. В. Шейн). Она представляет несомненный интерес, с одной стороны, как подтверждение реального факта проникновения традиций деловой письменности в народный фольклор и их специфическое отражение, с другой - позволяет проследить, какие языковые и художественно-изобразительные элементы способствуют воссозданию ситуации синтеза деловой и фольклорной культур.

Обращает на себя внимание "деловой" заголовок этой сказки-песни: "Чины на море разным великим и малым птицам" (Шейн П. В. Великорус в своих песнях, обрядах, обычаях, верованиях, сказках, легендах и т. п. Материалы, собранные и приведенные в порядок П. В. Шейном. Т. I. Вып. первый. СПб., 1908). В нем примечательно употребление слова чины не только в определенном приказном смысле, но и как зачина целого произведения, дающего направленность всему характеру сюжета. Указанное слово мы встречаем в памятниках деловой письменности именно в том значении, которое оно приобрело в народном фольклоре благодаря взаимопроникновению бытовых и деловых традиций, тесно связанных друг с другом в обиходе простолюдина. Причем семантический облик слова в этом образце песенного фольклора ничем не отличается от его значения в подлинном приказном контексте: "... велеть заказ учинить всяких чинов людям, где такой мужик объявится, и они б, того мужика поймав, привели к вамъ в Вязьму. А велели б есте всяких чинов людям прохожих людей осматривать накрепко..." (Новомбергский Н. Слово и Дело Государевы (Процессы до издания Уложения Алексея Михайловича 1649 года). М., 1911. Т. I. Курсив здесь и далее наш. - О. Н.); ".., которые в государеву службу поспели, а государевы службы не служат, и ни в какие чины не написаны ..." (Соборное Уложение Царя Алексея Михайловича 1649 года. Издание историко-филологического факультета Императорского Московского Университета. М., 1907). В этих фрагментах чины представлены как обозначение должности лица, его социального статуса.

Более широко это слово используется в документах позднего времени (XVIII в.), как раз тогда, когда и была записана песня. Например,

стр. 81

в указах Петра I находим такой фрагмент: ".., которые будут исцам писать челобитные, и в тех челобитных писцам приписывать свои чины и имена" (Указы блаженныя и вечнодостойныя памяти Государя Императора Петра Великого Самодержца Всероссийского... СПб., 1739; далее: Указы Петра). В указах Екатерины II мы отметили такие случаи: "По чему вооружася силою руки Господней, не успели мы только согласие Свое объявить присланным к нам от народа избранным верноподданным, тотчас увидели желание всеобщее к верноподданству, которое нам все чины Духовные, Военные и Гражданские всеохотнейшею присягою утвердили" (Указы Всепресветлейшей, Державнейшей, Великой Государыни Императрицы, Екатерины Алексеевны, Самодержицы Всероссийской... М., 1763; далее: Указы Екатерины); "... и при построении дольгауза, на каком содержании определяемым во оной быть, и к тому какие чины потребны, следует по примеру других Государств, учинить установление"; "Камергеры имеют чины Генерал-Маэора ..." (Там же).

Во всех приведенных контекстах "деловое" значение слова чины соответствует его семантическому облику в фольклорном словесном полотне. В нем также чины есть обозначение социального статуса персонажа, его звания, должности и соответственно той роли, которую он играет в вымышленном, но легко сопоставимом с реальными обстоятельствами жизни мифологическом содержании. Кстати, употребление чинов в зачине произведения нам встретилось и в "Домострое", одна из глав которого так и называется: "Чины свадебные как князю молодому женитися" (Домострой/Издание подготовили В. В. Колесов, В. В. Рождественская. Серия "Литературные памятники". СПб., 1994). Правда, в этом случае лексема приобретает бытовой, "домашний" оттенок (чин - определенный обряд), но все же остается в семантическом поле приказной стихии. Снова в заголовке - в указах Екатерины II 1762 г.: "Генеральная присяга на чины" (Указы Екатерины).

И хотя мы определили, что деловой документ и песенный фольклор не взаимодействовали тесно с книжно-церковной традицией, здесь, на этом слове, как бы происходит перекрещивание лексических полей, показывающее и другие возможности использования слова в иных, например, канонически-правовых контекстах (ведь чин может быть церковным). Вот фрагмент из текста "Написания Акиндина, мниха лавры Святыя Богородицы, к великому князю Михаилу о поставляющих мьзды ради" (нач. XIV в.): "Богом съхраненому и благочестивому и благочестия держателю, великому князю Михаилу и честному самодержьцю рускаго настолования. Изряден чин - всякому началу словеси от Бога начинати и в Бозе кончати, и всякому доброму делу" (Памятники древнерусского канонического права. Часть первая (памятники XI - XV в.) // Русская историческая библиотека, издаваемая Археографическою комиссиею. СПб., 1880. Том шестой).

стр. 82

Мы видим, что в текстах разных жанров данное слово используется преимущественно в одном приказном значении лишь с очень небольшими семантическими отклонениями и действует в едином поле, которое, очевидно, не претерпело существенных изменений и в XIX веке. Во всяком случае, В. И. Даль усматривал в чине следующее: "... учиненный для чего-либо, устроенный порядок, устав, обряд, уряд", а также "степень, на коей человек стоит в обществе, звание, сан, сословие, состоянье"; по его же мнению, чин - "степень жалованного служебного значенья, достоинства, класс, которых у нас 14" (Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1994. Т. IV).

Другой момент, который также небезынтересен в выяснении "деловых" качеств песни- сказки, также присутствует в памятниках приказной письменности. Снова обратимся к заглавию, говорящему о том, что "Чины на море разным великим и малым птицам". Выделенное нами сочетание, особенно его признаковая часть, также, возможно, имеет прототипы в письменно-деловой стихии. В ней великого соотносили не только с большим, значительным по размерам, но и с верховным, царским саном - как составная часть титула Великий князь, Великий государь, Великий царь, причем это употребление было одинаково уместно в деловых текстах, русских по происхождению, и в памятниках церковно-правовой культуры: "А се дал есмь сыну своему Князю Ивану: чепь великую золоту с крестом, чепь золоту врану, а другая огнивчата с кресты, икону Благовещенье, и сергу с женчугом, пояс золот, с каменьем с женчуги, что ми дал брат мой Князь Великий Семен ..." (Духовная грамота Великого князя Иоанна Иоанновича. 1356 г. // Собрание государственных грамот и договоров, хранящихся в Государственной коллегии иностранных дел. М., 1813. Часть первая).

Кроме того, многочисленные древнерусские грамоты (договорные, духовные и т.д.), судебники и другие официальные документы в своих титулах содержали слово великий.

Так же, как и для фольклорных словесных традиций, в деловой письменности нередки использования признаков в положении сопоставления и противопоставления. Приведем характерные примеры: "А что, къняже, тобе было гнева на посадника и на всь Новгород, то ти, княже, все нелюбье отложити и от мала и от велика, не мщати ти ни судомь, ни чим же" (Договорная грамота Новгорода с тверским великим князем Ярославом Ярославичем. 1270 г. // Грамоты Великого Новгорода и Пскова. М.-Л., 1949); беду, "шестую часть достоить взимати князю, а прочее все число взимати всем людем в равьную часть, разделити великаго и малаго, довлееть бо жюпаном часть княжа и прибыток оброку людьскому им" (1280 г. Закон Судный людем краткой редакции. М., 1961); "Как государь, царь и великий князь, Алексей

стр. 83

Михайловичь, всеа Великия и Малыя и Белыя Росии самодержец, придет в переднюю избу сокольничья пути" (Урядник сокольничьего пути. XVII в. // Памятники литературы Древней Руси: XVII век. Книга вторая / Сост. и общая ред. Л. Дмитриева, Д. Лихачева. М., 1989).

Еще одно свойство, которое было заимствовано фольклорной стихией из области гражданского делопроизводства, - своеобразная "табель о рангах", только здесь она выступает в метафорическом зеркале. Соответственно своему смысловому наполнению и в нашем произведении представлена четкая градация по чинам, распределяющая героев по старшинству, по их социальной роли, "природному сословию". Вся эта песня-сказка состоит из такой градации, в которой участвуют и светские (гражданские и военные), и духовные чины. Вот ее текст:

Царь на море сизой орел,
Царица - белая колпица,
Павлин на море воевода,
Малыя павлинята, - 
То на море воеводския дети.
Лунь на море архимандритом,
Дьяк на море попугай,
Кречет на море подьячий,
Белой колпик на море епископ,
Черный ворон на море игумен,
Грачи на море старцы,
Галочки на море чериицы.
Ласточки на море молодицы,
Косаточки на море красны девицы.
Лебеди на море князья,
Серые гуси на море бояра,
Селезни на море дворяна,
Малыя чирята, - 
То на море пашенные крестьяна.
Пелепелки, - 
То на море поповы женки.
Жаворонок на море дьяк,
Скворец на море подьячий,
Соловей на море псаломщик,
Старый пелепел на море трапезник,
Синица на море просвирьня.
Зяблица на море вдовица,
Плишка (?) на море сиротинка.
Чиж на море гостиной сотни торговой,
Гость на море щегленок,
Гостиная жена - сорока,
Цветное платье носит,

стр. 84

Бодрую поступку учиняет,
Она же <...> и волочайка.
Кокушка на море ворожейка,
Она же бабушка и повитушка,
По дворян летает,
Робят повивает.
Коршун на море - лекарь,
Армейской дохтур,
Летает - цыплят хватает,
Тем сыт пребывает.
Ворона воровка,
Она же <...>, и волочайка,
Днем летает по дорогам,
А ночью по гумнам.
Скопа [орлик, рыбак - хищная птица. Прим. П. В. Шейна]
на море еретица,
Сова - боярыня высокая,
Брови по-якутски,
Глаза с проволокой.
Сокол - разбойник,
Лебединое стадо разбивает,
Горючую кровь проливает,
Тем сыт пребывает.
Кулик на море перевощик,
Дятел на море плотник,
Стерх [Белый журавль (Glus leucogeranus) - 
Сл. Даля. Прим. П. В. Шейна]
на море мельник,
Мельничной строитель.
Чеглок на море целовальник,
Баклан на море водолазом,
В воду лазит, рыбу хватает.
Живую глотает;
Рыболовы на море мартышки,
Зуйки на море козаки,
Голуби на море солдаты,
Петух индейский на море начальник,
Аист на море полицемейстер,
Зуй на море майором,
Клюй (?) на море адъютантом,
Потатуй на море капитаном,
Чечетка на море капитанша,
Снигирь на море порутчик,
Аннура на море прапорщик;
Жолна море лантратом,
Ястреб на море губернатором,
Журавль на море комиссаром,

стр. 85

Петух на море сержантом,
Куропатка (так! - О. Н.) на море капралом,
Гагара на море рудометом,
Дрозд на море фульер,
Глухарь на море ефрейтор,
Воробышек на море прохвостом;
Дергачь на море барабанщик,
Полуношник на море сиповщик,
Рябчик на море гранатчик,
Выпь на море трубачем.
Стриж на море навигатур,
Ремез на море штурман,
Щегленок на море шкипер,
Сычь на море боцман,
Турман на море ничман (так! - О. Н.),

Керовка на море конопатьчик,
Ронжа на море передершик,
Филин на море командором,
Чайка на море командорша.
Мартышки на море швардонцы,
Чегравы [маленькая чайка (Sterna Caspia) - 
Сл. Даля. Прим. П. В. Шейна]
на море гренадеры,
Ивороги на море канонеры,
Серыя мартышки на море баталионцы,
Селезни на море драгуны.

(Шейн П. В. Указ. соч.).

Из титулов государственных деятелей, упомянутых в тексте, присутствуют: царь, царица, воевода, князья, бояра, дворяна, боярыня высокая, губернатор, а также низшее сословие - гостиной сотни торговой, перевощик, плотник, мельник, мельничной строитель, целовальник, водолаз, рыболовы, лекарь. Широко представлены духовные чины: архимандрит, подьячий, епископ, игумен, старцы, поповы женки, дьяк, псаломщик, трапезник, просвирьня, еретица. Отдельную группу занимает лексика, обозначающая принадлежность к военной и морской терминологии: армейской дохтур, козаки, солдаты, полицемейстер, майор, адъютант, капитан, капитанша, порутчик, прапорщик, лантрат, комиссар, сержант, капрал, барабанщик, навигатур, штурман, шкипер, боцман, командор, гренадеры, баталионцы, драгуны и др. Кроме этого, присутствуют не только фольклорные элементы - молодицы, красны девицы, сиротинка, а также разговорные, грубопросторечные "титулы"-эпитеты - волочайка, ворожейка, воровка, прохвост. Все указанные социальные и профессиональные типы также свойственны и деловой речи, а их некоторый местный оттенок свидетельствует о локальном происхожде-

стр. 86

нии сказки-песни и богатом потенциале ее автора-сказителя, использовавшего разные языковые средства для градации "чинов на море". Естественно, что в таком контексте обильно представлены диалектизмы, и семантические, и фонетические, некодифицированная лексика. Это относится, главным образом, к названиям птиц: колпица, плишка, кокушка, скопа, клюй, куропатка; к отдельным профессиям: передершик, ничман и др. К "деловому" сюжету относим такие строки:

Гость на море щегленок,
Гостиная жена - сорока,
Цветное платье носит,
Бодрую поступку учиняет...

Словесный орнамент последней строки близок аналогичному построению в текстах приказной письменности, например: "... и учнет тот жалобник бити челом государю, что ему управы не учинили, и государь ту его жалобницу отошлет к тому, чей суд, и велит ему управу учинити, и бояре ему, или дворецкой, или казначей, управы не учинят же: и тем, которые ему управы не учинят быти от государя в опале" (Судебник 1550 г. // Христоматия по истории русского права / Сост. М. Ф. Владимирский-Буданов. Изд. четвертое. Киев, 1901. Вып. второй).

Говоря об общей структуре этого произведения, отметим и те факторы, которые сближают его с бытовой, утилитарной письменностью. Это, прежде всего фразовый лаконизм: текстовые фрагменты построены линейно, без обильных определительных и дополнительных конструкций и соответствуют схеме объект - субъект:

Стриж на море навигатур,
Ремез на море штурман,
Щегленок на море шкипер,
Сычь на море боцман...

В "Чинах на море" отмечаются и элементы поэтического, рифмованного начала, но они непостоянны и не выделяются из общей "градационной" системы произведения:

Летает - цыплят хватает,
Тем сыт пребывает ...;

Сокол - разбойник,
Лебединое стадо разбивает,
Горючую кровь проливает,
Тем сыт пребывает.

стр. 87

В тексте встречаются слова с уменьшительными суффиксами -к-, -инк-, -овк- и др.: женки, сиротинка, повитушка, воровка, мартышки, воробышек.

Наконец, характерной для приказной культуры является морфологическая форма на - ом творительного инструментального:

Жолна на море лантратом,
Ястреб на море губернатором,
Журавль на море комиссаром,
Петух на море сержантом ...

Дательном и творительный падежи и в других значениях также является непременным атрибутом делового текста, как церковно-юридического, так и гражданского: "Благословенье Феогноста, митрополита всея Руси, к детем моим, к баскаком и к сотником, и к игуменом, и потом, и ко всем крестьяном. Червленого Яру, и ко всем городом, по Великую Ворону" (Грамота митрополита Феогноста. (1333 - 1353) // Памятники древнерусского канонического права...); "Яз, Божиим изволением и избранием великаго и святаго сбора, и благословением и ставлением вселеньскаго патриарха, поставлен есмь митрополитом на всю рускую землю" (Грамота митрополита Киприана к преподобному Сергию Радонежскому ... 1378 г. //Там же).

Из других особенностей наиболее типичными представляются следующие: отсутствие книжной лексики (точнее, ее книжных форм), за исключением той, которая необходима для реализации художественного замысла; преобладание слов восточнославянского происхождения - молодицы, сорока, ворожейка, ворона и др.; наличие тематических групп с конкретными значениями (названия птиц, бытовых предметов), обилие лексем-титулов (военно-морская лексика). Все это черты, свойственные и деловой прозе. Здесь они используются в литературных целях, показывают неисчерпаемый потенциал русского фольклора и в области языкового эксперимента.

Как можно заметить, в словесную ткань произведения включены и другие элементы деловой письменной культуры и народно-разговорного языка, получившие в пестром взаимодействии своих компонентов единый, цельный облик всей структуры сказки-песни. На этом примере отчетливо просматриваются не только частные эпизоды в истории русского национального языка XVII - XVIII веков, возможные заимствования и параллели, но и хорошо видна общая тенденция в развитии языковых и стилеобразующих художественно-изобразительных средств. Здесь проявляется вполне естественное соединение и метафорически корректное использование разных языковых возможностей текстов. В результате чего каждая система, работая по своим правилам, вместе с тем участвует в созидании общего замысла, функционируя в рамках единого языкового пространства.

стр. 88

Сложность и неоднозначность этой ситуации применительно к памятникам древнерусской литературы хорошо подметил В. Д. Левин: "...мы имеем здесь дело с языком, ориентирующимся на живую, народно-разговорную речь. В связи с этим часто говорят, что в это время происходит расширение функций приказного языка, употребление его за пределами деловой сферы. Может быть, точней было бы сказать, что с XVI в. идет процесс расширения прав живой речи в письменном языке" (Левин В. Д. Краткий очерк истории русского литературного языка. М., 1958).

К XVIII веку этот процесс еще более усилился и распространился не только на произведения, в основе своей ориентированные на письменность, но и на устное народное творчество. Причем это касалось и песен-сказок, и разного рода пословиц и поговорок, в обилии представленных в рукописных сборниках конца XVII - начала XVIII века. Вот наиболее колоритные из них, сочиненные по образцу приказной словесности: "Кто грамоте горазд не умеет ли пропасть"; "рас[с]казал безгрешно, учини ж поспешно"; "Не бранись с тюрмой, да с приказной избой"; "Не бойся исца, бойся судьи"; "Хто в грамоте гораз, тот писать умеет"; "Всуе законы писать как не хранить" (Симони П. К. Старинные сборники русских пословиц и поговорок, загадок и проч. XVII - XIX ст. СПб., 1899. Вып. 1 - 2).

Приказная традиция имела место и в фольклоре XIX века. В том же сборнике П. В. Шейна есть и другие любопытные пародии с характерным "деловым" оттенком. Одна из таких песен, записанная Н. Иваницким в Вологодской губернии, называется "Челобитье птиц". Этот шутливый образец деревенской словесности в основных своих чертах напоминает многочисленные челобитные и судебные акты прошлых времен и построен по образцу реальных деловых документов, облеченных в причудливую для них орнаментику фольклора. Она начинается такими словами:

Что во марте было месяце,
Во восьмой было тысяче - 
Горе-горькая кукушица
Бьет челом сизым орлам
На богатую породу,
На Карпову дочь ворону...

(П. В. Шейн).

Кроме устойчивой приказной формулы бьет челом, в этом отрывке имеется и еще один элемент, сближающий народную и деловую традиции: последняя строка, указывающая на обидчика и называющая его имя, построена в русле естественного клише. Такой же оборот мы встречаем часто и в деловых текстах, например, в следствен-

стр. 89

ных документах "Слов и дел государевых" XVII века: "... бьет челом холоп твой чернавский казак бедный и безпомощной Тишка Степанов сын Пищулин" (Новомбергский Н. Указ. соч.).

Далее, после традиционного зачина, следует обыкновенная цепочка изложения события, объясняющая суть челобитья, так же, как и в настоящих документах, но снова выдержанная в юмористическом, скоморошьем стиле:

Будто богатая порода,
Карпова дочь ворона,
Гнездо раззорила,
Детей прибила,
Ноги связала,
Под гнездо сметала,
Пять рублей денег украла ...

(П. В. Шейн).

Здесь же наблюдаем и еще одну особенность графического оформления текстов, идущую от традиций русской орфографии средневековья - это написание глагола раззоряет с двумя з. Данная черта письменной культуры не является лишь проявлением индивидуальной манеры автора, а была свойственна поколениям книжников и органично вписывалась в их деловой обиход: "... мнози бо более церковь, ся же пасти и беречи взилися, раззоряют, великия казны церкви и монастырей на свои рода и на свои роскоши истребляют ..." (Письмо своеручное Царя Иоанна Васильевича к Гурию Архиепископу Казанскому // Судебник государя царя и великого князя Иоанна Васильевича... М., 1768); "... и те люди, яко преступники, жестоко будуть наказаны сраззорением движимых и недвижимых их имении" (Указы Петра).

В этой песне прослеживаются и другие этапы следственного дела: поиск и допрос вороны, наказание. Обильно используется прямая речь.

Наконец, еще один эпизод "скоморошьей деловой письменности" представлен в "Споре птиц и суде орла", записанном в Калужской губернии, где также отмечаем сильный местный колорит песни с яркими диалектными особенностями и фрагментами посадской речи:

Я повыше табе лятаю,
Почишше платья надиваю..;

Я по вам царь;


Ах, соколиша - молодой парниша!
Почему ты царем называешься,
Царским хфамилием поношаешься?

стр. 90

Батюшка царь, разсуди мои дела
С воробьишем, с скверным мальчишем!
Он у Москве живал - намосквичился ...

(П. В. Шейн).

Мы рассмотрели наиболее яркие пародийно-песенные эпизоды русского "беседного" фольклора. Проанализированные тексты составили пестрое полотно языковых красок, имеющих разное историческое, стилевое и функциональное происхождение. При общем преобладании народных мотивов в наших песнях выделяются элементы делового языка и приказной традиции, как бы пересекающей границы фольклора, расширяющей его метафорику, получившую иное звучание и значение при соприкосновении с "подьяческой" словесностью. Эти частные эпизоды отражают довольно сложную систему внутриязыковых влияний разных типов устной и письменной культуры, семантических экспериментов с фрагментами текстов. Указанные нами черты делового стиля, их удачное приспособление к иному, непривычному для них языковому и историко-культурному субстрату, свидетельствуют и о трансформации формуляра приказной письменности, и об изменении ее социального и лингвистического вектора, и об активном вхождении в новые условия, в которых формировался русский литературный язык.

стр. 91