Дореволюционная буржуазная литература, рассматривая русскую экономическую мысль как отражение западноевропейской и отрицая ее большой вклад в развитие мировой экономической мысли, не оставила сколько-нибудь серьезных исследований на эту тему. История русской экономической мысли впервые получила научную разработку лишь в трудах советских ученых.

У нас опубликован ряд ценных журнальных статей, монографий и брошюр, посвященных крупным представителям русской экономической мысли и характеризующих ее отдельные течения и направления. Однако систематического изложения истории русской экономической мысли с марксистских позиций еще нет. Рецензируемый труд представляет собой первую попытку подобного рода, он посвящен истории русской экономической мысли эпохи феодализма.

Авторы дают свое определение предмета и задач истории русской экономической мысли, прослеживают закономерности ее развития, вскрывают ее классовую подоплеку, стремятся выяснить и оценить вклад передовой русской экономической мысли в мировую экономическую науку. Книга характеризует не только взгляды идеологов эксплуататорских классов, но и экономические представления народных масс. Авторы опираются в своем изложении на достижения советской науки, труды советских экономистов, историков, литературоведов. Некоторые материалы используются авторами книги впервые.

В основу периодизации истории экономической мысли положена периодизация экономического развития России в эпоху феодализма. Спорная сама по себе, эта периодизация не всегда отражает специфические закономерности развития экономической мысли.

Большим достоинством книги является новый подход авторов к освещению истории экономической мысли. Дореволюционные ученые, как правило, изучали лишь историю экономических идей, нашедших отражение в сочинениях и трактатах отдельных мыслителей. Авторы рассматривают историю экономической мысли в тесной связи с действительностью, с социально-экономической эволюцией феодальной России, с экономической политикой государства, нашедшей отражение в законодательстве, в отдельных экономических мероприятиях, вытекавших из своеобразных внутренних и внешнеполитических условий развития Русского государства. Это предопределило значительное расширение использованных авторами источников. Они далеко не всегда смогли преодолеть возникшие при этом трудности.

Во многих случаях интерпретация источников вызывает возражения. Это в особенности относится к первым разделам книги (до XVIII в.), которые, как правило, не опираются на предварительное исследование и представляют собою сводку сведений, заимствованных из исторических и литературоведческих работ и недостаточно переработанных в свете непосредственных задач освещения истории экономической мысли.

В отдельных местах книги авторы сопоставляют русскую экономическую мысль с зарубежной. Такие сопоставления представляют большой интерес. К сожалению, вслед-

"История русской экономической мысли". Т. I. Эпоха феодализма. Ч. I, IX - XVIII вв. Под редакцией чл. -корр. АН СССР А. И. Пашкова. Авторы: А. И. Пашков, И. С. Бак, Е. В. Приказчикова, Е. С. Яранцева. Академия наук СССР. Институт экономики. Госполитиздат. М. 1955, 756 стр. Тираж 50000. Цена 13 руб. 45 коп.

ствие слабой изученности истории экономической мысли, а может быть, и недостаточного внимания авторского коллектива к этой стороне дела подобные сопоставления пока еще имеют отрывочный характер. Дальнейшая разработка этой проблемы в плане выяснения творческого взаимодействия и связей русской экономической мысли с зарубежной, обусловленных общими историческими закономерностями социально-экономического развития, остается важной задачей историков экономической мысли.

По нашему мнению, авторы явно недооценили степень разработки проблем истории экономической мысли в произведениях Маркса и Энгельса. Они пишут: "В "Теориях прибавочной стоимости", в "Капитале" Маркса и в других произведениях основоположников научного социализма блестяще показана история развитая буржуазной политической экономии. Маркс критически анализирует важнейшие этапы развития буржуазной политической экономии в главных капиталистических странах, начиная с ее возникновения. Аналогичной работы в отношении экономической мысли феодального общества не имеется" (стр. 87. Разрядка наша. - Рец.). К сожалению, авторы не разъяснили подробнее свою мысль. Ведь хорошо известно, что в тех же "Теориях прибавочной стоимости", в "Капитале", в работе "К критике политической экономии", в "Анти-Дюринге", в "Происхождении семьи, частной собственности и государства", в "Дополнениях к третьему тому "Капитала"" и в переписке Маркса и Энгельса имеются многочисленные принципиальные замечания и высказывания, характеризующие экономическую мысль не только капиталистического, но также рабовладельческого и феодального обществ.

Авторы не смогли четко определить специфические задачи курса истории русской экономической мысли, что, несомненно, сказалось на содержании книги. Они дают чересчур широкое определение самого понятия "экономическая мысль". Экономическая мысль, по словам авторов, "представляет собой то или иное отражение в сознании человека общественно-производственных, т. е. экономических, отношений людей, иначе говоря, тех отношений, которые складываются между людьми в процессе производства материальных благ" (стр. 15). Это определение не улавливает предмета исследования и критерия для отбора исследуемого материала дать не может.

Характеризуя экономическую мысль древней Греции, Ф. Энгельс писал: "Греки в своих случайных экскурсах в эту область науки обнаруживают такую же гениальность и оригинальность, как и во всех других областях. Поэтому их взгляды образуют исторически-теоретические исходные пункты современной науки"¹ . Эти замечательные строки Энгельса проливают свет на интересующий нас вопрос о предмете истории экономической мысли. Под экономическим мышлением следовало бы понимать не всякое отражение в сознании человека общественно-производственных, то есть экономических, отношений людей, а лишь такое отражение их, которое связано с сознательным стремлением осмыслить экономическое развитие, познать его законы и применить их к наличной экономической действительности. На каждом этапе своего развития экономическая мысль в конечном счете определяется характером существующих производственных отношений. При первобытно-общинном строе экономическое мышление еще не выделилось, хотя те или иные (пусть наивные и искаженные) представления об экономической действительности и возникали в процессе трудовой деятельности человека. При рабовладельческом строе и феодализме мы находим не только отражение экономической мысли в практической деятельности групп и классов людей (например, в экономических представлениях угнетенных классов, в экономической политике рабовладельческого или феодального государства), но также и в многочисленных экономических высказываниях мыслителей этих эпох. Подобные высказывания представляют огромный интерес, но они не получили сколько-нибудь всестороннего и систематического обобщения. Период зарождения и утверждения буржуазного общества явился вместе с тем и временем систематизации истории экономической мысли как специфической и самостоятельной области общественной науки.

Необоснованное расширение авторами понятия "экономическая мысль" привело к тому, что в книге содержится материал, не имеющий отношения к экономической мысли, например, по истории религии (стр. 34 - 38), фольклора (стр. 56 - 57), литературных памятников (стр. 43, 94), быта (стр. 321) и т. п. По этой же причине книга явно

¹ К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. XIV, стр. 232.

перегружена материалами по истории русской экономики и экономической политики князей и царей. Конечно, в экономической политике феодального государства (зафиксированной в законодательных памятниках и других исторических источниках) нашли то или иное отражение экономические представления господствующих классов, в свою очередь, обусловленные потребностями внутреннего хозяйственного развития, внешней торговли, финансов и т. п., однако это обстоятельство не должно приводить к такой "персонификации", при которой каждый более или менее крупный деятель феодального государства, князь или царь, предстает перед читателем как выдающийся экономический мыслитель. Авторы правильно пишут, что до XVII в. "экономические функции Русского феодального государства были узки и односторонних и только во второй половине XVII в. "государственная власть, кроме налогов и поборов с населения, начинает медленно включать в сферу своего внимания и другие экономические задачи..." (стр. 265). Однако это положение недостаточно раскрыто в главах, предшествующих XVII столетию.

*

Первый раздел книги посвящен "периоду раннего феодализма" - экономической мысли Киевской Руси. Авторы собрали ценный материал, характеризующий экономические представления восточных славян и экономическую политику киевских князей. Собранные ими материалы (по законодательству и экономической политике) важны лишь в той мере, в какой они дают основание для выводов об отразившихся в них экономических воззрениях. Однако, не вскрывая этой стороны дела, авторы зачастую ограничиваются пересказом содержания сохранившихся памятников ("Русской Правды" и др.). К тому же некоторые положения выдвигаются ими в слишком общей, декларативной форме. Так, определяя Киевское государство как феодальное, соответствовавшее "ранней ступени развития феодального общества" (стр. 32), авторы не отмечают, в чем же состоят своеобразные черты этого периода (так называемого "раннего феодализма") и чем он отличается от "позднего феодализма".

Авторы утверждают, что в Киевской Руси "общинная земля, которой пользовались смерды, была объявлена (!) собственностью великого князя", а "смерды стали выполнять различные повинности в пользу феодального государства" (стр. 31). Но налоги, взыскиваемые киевскими князьями с населения, нельзя отождествлять с повинностями феодально-зависимых людей в пользу феодалов (князей, бояр, церковников). Княжеская власть, как верно пишут авторы, содействовала укреплению и расширению феодальных порядков в Киевской Руси; князья сами были крупными землевладельцами-феодалами, но это не означает, что они стали "собственниками" всех земель, ранее принадлежавших общинам. Сама община пережила сложную эволюцию. Захват феодалами общинных земель нельзя представлять себе как единовременный акт ("была объявлена"). Это был, как показал Ф. Энгельс на примере древних германцев, длительный исторический процесс, сопровождавшийся жестокой борьбой крестьянских общин против наступления феодалов. "Русская Правда" содержит богатый материал, свидетельствующий об этом.

В закупах авторы видят смердов, "лишившихся средств производства" и вынужденных "искать заработка у крупного землевладельца" (стр. 32). Такое представление о закупах, придающее натуральному хозяйству Руси XI - XII вв. не свойственные ему черты денежного хозяйства, уже подвергнуто справедливой критике в нашей литературе² . "Русская Правда" ясно указывает на то, что феодал ("господин") эксплуатирует закупа не как человека, "лишенного средств производства", а как крестьянина, находящегося в определенной феодальной зависимости, но ведущего и свое собственное хозяйство. Наделение непосредственного производителя средствами производства вообще и землей в частности было необходимым условием самого существования феодального способа производства.

Авторы допускают ошибку, утверждая, что "Русской Правдой" будто бы "за убийство смерда и холопа "вира" была определена в 5 гривен" (стр. 49). Вира - это штраф за убийство свободного человека; за убийство холопа или робы (рабыни) взыскивалась не вира, а "урок" в пользу их "господина". "Русская Правда" прямо говорит, что "в холопе и робе виры нетуть", и противопоставляет смердов, "оже платят князю продажу",

² См. М. Н. Тихомиров. Пособие для изучения "Русской Правды". М. 1953, стр. 110.

холопам, которых "князь продажею не казнить, зане суть несвободни" (ст. ст. 41, 42). Определение авторов стирает разницу между рабом (холопом, робой) и смердом и основано на неверной трактовке статей "Русской Правды". В книге правильно говорится о том, что в XI - XII вв. "государственная власть в лице киевских князей зорко стояла па страже частной собственности господствующих классов" (стр. 45). Но для характеристики экономической мысли эпохи феодализма не менее важен вопрос и об отношении феодального государства к частной собственности непосредственных производителей (крестьян, ремесленников). Этот вопрос в книге обойден. Авторы только мимоходом упоминают об ответственности вора "за кражу коня у простого человека - смерда" (стр. 48). Но этот частный пример не выясняет сущности дела.

Авторы пришли к неверному заключению о том, будто церковники в Киевской Руси рекомендовали "брать умеренные проценты" (стр. 55). В действительности церковь подвергала лишь моральному осуждению "резоимство" духовных лиц, что же касается "простьцов" (светских лиц, ростовщиков), которые "не могут ся хабить" (воздержаться) от ростовщичества, то церковники обращались к ним со словами: "Будите милосерди, возьмите легко, аще по 5 кун дал еси, а 3 куны возьми или 4..."³ . Но если официальный документ церкви, каким, несомненно, является "Вопрошание Кириково", считает рез в 60 - 80% к размеру ссуды "легким", то чем можно ^подтвердить мнение о рекомендации церковью "умеренных процентов"? Говоря далее об отношении к ростовщичеству западной католической церкви, авторы пишут, что "в жизни законы о запрещении ростовщичества и торговой прибыли всячески обходились, в том числе и самими церковниками" (стр. 89). Но то же самое следует сказать и о русских православных церковниках.

Идеология церковников прикрашена и на других страницах книги. Так, в "Слове о законе и благодати" митрополита Иллариона, по словам авторов, "обосновывается идея равноправия народов" (стр. 51). Такое толкование действительно выраженной в "Слове" Иллариона идеи суверенитета Русского государства и народа принять нельзя. Статью "Митрополичья Правосудия", говорящую о том, что убийце "челядина полного" (раба) "несть душегубства" (то есть он не несет за это уголовной ответственности), "но вина ему есть от бога" (но он отвечает за это перед богом), авторы толкуют как "осуждение" церковниками господина, убившего принадлежавшего ему раба (стр. 53).

Авторы задались целью дать в книге характеристику экономических представлений народных масс. Приводимые ими сведения представляют интерес. К сожалению, в первом разделе книги они использовали для этого лишь былинный эпос (стр. 56 и сл.), не учитывая при этом того обстоятельства, что в былинах могли отразиться представления более позднего времени. Было бы полезно, по нашему мнению, использовать здесь "Древнейшую Правду", "Повесть временных лет", Новгородскую и другие летописи.

*

Во втором разделе - "Период феодальной раздробленности страны" - авторы подробно характеризуют "принципы экономической политики князей" (стр. 64 и сл.). Труднее оказалось выяснить отличия экономической мысли этой эпохи от экономической мысли периода "раннего феодализма". Церковная литература в этом смысле не дала авторам ничего нового (стр. 84 и сл.). Они говорят о "новых чертах" в отношении имущих классов к рабам, но видят эти черты лишь в отдельных случаях отпуска рабов на свободу по духовным грамотам князей, что вызывалось будто бы уже в то время "малой производительностью труда холопов" (стр. 86). Но цитируемые в книге основные юридические памятники вряд ли могут подтвердить этот вывод. В действительности труд холопов широко применялся в то время. Знаменателен тот факт, что списки "Русской Правды" Пространной редакции со статьями о холопах получили большое распространение именно в XIII - XV вв., а институт холопства (в измененном виде) зафиксирован в Судебнике 1497 г. (ст. ст. 18, 56, 66) и в Судебнике 1550 г. (ст. ст. 76, 77, 78, 79, 80). Вопрос об отношении имущих классов к труду холопов нельзя выяснить без обращения к этим памятникам и сохранившемуся актовому материалу.

³ "Русская историческая библиотека" (РИБ). Т. VI. Памятники канонического права.

Для характеристики изменения взглядов представителей господствующих классов на принудительный труд холопов данные источников, свидетельствующих об эволюции института холопства, недостаточно использованы. Говоря о замечательном памятнике этого периода, "Молении Даниила Заточника", авторы подробно рассказывают об отрицательном отношении Даниила к монахам, но не раскрывают с достаточной ясностью основной идеи этого произведения - протеста против боярского произвола, которому он противопоставляет сильную княжескую власть.

Сопоставление первых двух разделов книги особенно наглядно вскрывает условный характер принятой авторами периодизации, которая не отражает специфических закономерностей развития собственно экономической мысли феодальной эпохи.

Серьезными недостатками страдает раздел книги об экономической мысли XV - XVI веков. Феодальная раздробленность представлена в книге как надстроечное явление, как политический институт, а ее ликвидация - как результат мероприятий государственной власти, деятельности отдельных князей. Авторы говорят о "ликвидации феодальной раздробленности" Руси в XV в., о том, что Иван III "активно проводил экономическую политику, направленную на ликвидацию остатков (!) феодальной раздробленности" и т. п. (стр. 104, 105, 107, 110). Вслед за этим, спустя столетие, Иван IV вновь борется "с остатками феодальной раздробленности" и вводит для этого опричнину (стр. 157, 167). Но ведь феодальная раздробленность прежде всего выражалась в экономической раздробленности страны, обусловленной самим характером феодального способа производства - с его натуральным хозяйством, обособленностью мелких местных рынков, всякого рода средневековыми перегородками между ними.

Авторы правильно указывают на то, что "русское централизованное государство было создано до разложения феодального способа производства, до начала капиталистического развития страны" (стр. 102). Но то обстоятельство, что оно возникло раньше ликвидации феодализма, имело весьма важные последствия и привело, в частности, к тому, что существенные пережитки феодальной раздробленности в экономическом и политическом строе Русского государства сохранялись еще в XVII, а отчасти и в XVIII веке. Централизованная государственная власть на Руси в XV - XVI вв., несомненно, способствовала преодолению феодальной раздробленности, но полная ликвидация последней зависела прежде всего от экономического развития страны и не могла быть достигнута ни политическими мероприятиями Ивана III или Ивана IV, ни даже такими мерами, как опричнина.

Экономическую мысль Руси XV - XVII вв. характеризует борьба реакционных идеологов боярства против идеологии дворянства - этой опоры русского централизованного государства. Острота и продолжительность борьбы этих течений нуждаются в объяснении. Между тем, явно преувеличивая, авторы утверждают, что уже при Иване III был нанесен "сокрушительный удар экономическому могуществу боярства" (стр. 109), а при Иване IV будто бы произошел "разгром крупной феодальной княжеско-боярской вотчины" (стр. 168, 172). На самом деле крупное боярское и монастырское землевладение и соответственно этому политическое влияние боярства и духовенства сохранились, а временами и усиливались даже в XVII веке. В конце XVII в. боярам и монастырям принадлежало свыше 200 тыс. крестьянских дворов (более одной четверти всех дворов в стране).

В. И. Ленин определяет русское самодержавие XVII в, как самодержавие с боярской Думой и боярской аристократией⁴ . В XVII в., за редкими исключениями, все центральные приказы государства, крупные войсковые соединения, военно-административные области (разряды) возглавляли выходцы из боярско-княжеской аристократии, до конца XVII в. сохранялась и особая юрисдикция для бояр и церковников. Авторы говорят об "ограничении" прав крупных вотчинников. В XVII в. они отмечают рост количества и размеров феодальных вотчин (стр. 164, 165, 198). Крупных вотчинников XVII в. они называют "новой боярской аристократией" (стр. 218), но ее отличия от "старой" не показывают.

Из этого вытекают и другие противоречия. "Тарханы", по словам авторов, были "отменены", "ликвидированы" еще в XVI в. (стр. 166), В XVII же веке вновь... ставится "вопрос об отмене" тарханных грамот (стр. 213). Авторы безоговорочно прини-

⁴ См. В. И. Ленин. Соч. Т. 15, стр. 308.

мают вывод буржуазного историка А. Павлова о том, что при Василии III монастыри "подчинены были правильному государственному контролю, который, в конце концов, вел к полной экономической зависимости их от правительства" (стр. 168). В действительности тогда правительство во многом зависело от церкви, и еще Петр I прибегал к крупным денежным займам у монастырей. Авторы ниже пишут, что Иван IV "не делал серьезных покушений на наличное богатство церкви и монастырей", что закон, запрещавший передачу вотчин монастырям, "плохо проводился в жизнь", а "политика Ивана IV в вопросе о монастырском землевладении была мало эффективной" (стр. 169, 170, 172). Эти противоречия можно объяснить тем, что авторы не сопоставляют законодательные акты с фактами действительности, не видят глубоких корней крупного землевладения и поэтому недооценивают остроту противоречий внутри правящего класса, нашедшую свое отражение и в борьбе экономических взглядов идеологов боярства и дворянства.

Уделяя большое внимание борьбе "нестяжателей" и "осифлян", авторы воспроизводят положения, высказанные в трудах литературоведов и историков, но они не раскрывают сущности экономических взглядов представителей этих религиозных течений Развитие товарно-денежных отношений и на их основе экономических связей, рост городов укрепляли позиции социальных сил, боровшихся за создание централизованного государства, и ослабляли боярство, отстаивавшее порядки феодальной раздробленности.

В этих условиях идеологи боярства выступили в качестве ревностных сторонников старины и феодальной раздробленности с неподвижным натуральным хозяйством. Негодование ревнителей старины вызывала преуспевающая "стяжательная" церковь, широко занимавшаяся торговлей хлебом и ростовщическими операциями. Они резко выступали против стремления к светским удовольствиям и земным радостям, за суровый, аскетический образ жизни. Эта экономическая подоплека борьбы церковных течений осталась в книге невыясненной. Следуя за шаблонами, установившимися в церковной литературе, авторы говорят о том, что нестяжатели руководствовались "мотивами нравственного совершенствования человека" (стр. 119).

Вслед за И. И. Смирновым авторы бездоказательно приписывают "Беседе валаамских чудотворцев" защиту интересов трудящихся масс (стр. 124).

Путаным и противоречивым является освещение в книге позиций Ермолая-Еразма. Авторы лишь мимоходом касаются предложений Ермолая-Еразма, направленных против развития денежного хозяйства, поэтому они и не смогли усмотреть реакционный характер его программы. Ермолай-Еразм, согласно утверждению авторов книги, выступает то как выразитель "...непосредственных интересов служилого дворянства" (стр. 154), то как примиритель интересов дворянства и крестьянства (стр. 155), то как борец за соблюдение интересов "всех классов общества - служилого дворянства, крестьянства, купечества" (там же). Вместе с тем авторы неизменно приписывают ему антибоярскую тенденцию. В одном месте авторы увидели в произведениях Ермолая-Еразма даже протест против "нетрудового богатства" (стр. 152). На самом деле его предложения имели в виду спасти боярство от разорения. "Вельможи тако же суть потребни", - заявлял он. Он ничего не говорил о конфискации вотчин у боярства и монастырской земли у церкви и в то же время выдвигал свои предложения относительно размеров поместных дач. Ермолай-Еразм звал к соглашению, компромиссу между служилым дворянством и боярством. Что же касается до ламентаций о бедственном положении крестьян, то они были продиктованы стремлением предостеречь феодалов от чрезмерной эксплуатации крестьян во избежание мятежей с их стороны (о чем авторы совершенно умалчивают), а не "заботой" об улучшении положения крестьян (стр. 155).

Правильно характеризуя экономические воззрения идеологов дворянства, авторы, однако, допускают некоторые необоснованные выводы. Так, например, они утверждают, что И. С. Пересветов выступил с решительным требованием полного уничтожения рабства (холопства) в России (стр. 143). На самом деле Пересветов требовал не полного уничтожения рабства в России, а запрещения холопить мелких служилых людей - детей боярских, "воинников" - "вельможами". Интересы дворянства и самодержавия, стремившегося подорвать военную опору удельных князей и крупных феодалов в лице их иногда многочисленной "челяди", полностью совпадали. Вот почему в Судебник 1550 г. была

включена новая статья - 81-я: "А детей боярских служивых и их детей, которые не служивали, в холопи не приимати никому, опричь тех, которых государь от службы отставит"⁵ .

Не раскрывая действительной картины внутрисословных отношений XVI - XVII вв., авторы не обратили внимания на то обстоятельство, что вопреки Судебнику 1550 г. "вельможи" холопили детей боярских еще в XVII веке. Так, вплоть но конца XVII - начала XVIII в. крупные монастыри имели многочисленных "слуг" из мелких дворян⁶ . Спустя сто лет после издания Судебника 1550 г. Соборное уложение 1649 г. вновь говорит о детях боярских, которые "ни в какой службе государевой виде не объявилися, и поместных и вотчинных дачь за ними нет, а ныне они по кабалам в боярских дворах" (Разрядка наша. - Рец.). Уложение подтверждало статью 81 Судебника, но вместе с тем признавало холопами бояр тех детей боярских, которые после освобождения от холопства "воровством, не хотя государевы службы служить, учнут бити челом в иные боярские дворы"⁷ . Говоря о "росте наемного труда" в XV и XVI вв. (стр. 111, 176), авторы игнорируют феодальный характер "найма" того времени⁸ .

В истории экономической мысли важное место должен был занять вопрос о формировании идеологии нарождавшегося купечества. Но для XV - XVI вв. авторы не смогли показать хотя бы элементы сколько-нибудь обособленных экономических воззрений идеологов купечества. Небольшой текст о русском городе (стр. 183 и сл.) говорит, собственно, о политике Ивана IV в отношении города и посадского населения.

*

XVII -первую половину XVIII в. авторы определяют как "период полного закрепощения крестьянства, образования всероссийского рынка и возникновения мануфактуры" (стр. 197). "В XVII веке начинается новая ступень в развитии русской экономической мысли" (стр. 225), - утверждают авторы. Однако приводимый ими конкретный материал, характеризующий действительно новые ее черты, целиком относится ко второй половине XVII века. К тому же авторы безосновательно объединяют русских экономистов второй половины XVII - первой половины XVIII в. (стр. 226), так что под одну мерку попадают и Ордин-Нащокин, и Посошков, и Петр I, и Татищев, и Ломоносов... Ввиду этого общая характеристика взглядов всех русских экономистов второй половины XVII и первой половины XVIII в. (стр. 225 - 226) оказалась неудачной.

На стр. 247 авторы говорят о "слиянии разрозненных местных рынков в национальный всероссийский рынок" в XVII веке. В действительности В. И. Ленин относил "примерно" к XVII в. лишь начальный момент складывания всероссийского рынка, обусловленного "постепенно растущим товарным обращением". Слова В. И. Ленина о "фактическом слиянии" относятся не к рыночным связям, а к объединению до того отдельных областей, земель и княжеств "в одно целое"⁹ . В том же самом труде, на который ссылаются авторы, В. И. Ленин указывает, что только капитализм "стягивает эти мелкие раздробленные рынки в один всероссийский рынок"¹⁰ . Авторы сами пишут, что XVII век в истории России был временем "дальнейшего усиления феодально-крепостнического строя" (стр. 198).

Вместо того чтобы выяснить, насколько глубоко в XVII в. развились в действительности рыночные связи, каков был тогда уровень развития купеческого капитала и каким образом это развитие влияло на движение самой экономической мысли, авторы отсылают читателей к неверно, односторонне толкуемой ими цитате. Правда, авторы сообщают читателю о том, что русское купечество XVII в. "было еще экономически слабо", (стр. 203), на внутреннем рынке существовало "засилье иноземных купцов" (стр. 213),

⁵ "Хрестоматия по истории русского права". Составитель М. Ф. Владимирский-Буданов. Вып. 2. Киев. СПБ. 1887, стр. 167.

⁶ См. З. А. Огризко. Слуги Спасо-Прилуцкого монастыря XVI - XVII вв. "Труды" Государственного исторического музея. Вып. XXVII. М. 1955.

⁷ "Соборное уложение 1649 г.". М. 1909. Глава "О холопех".

⁸ См. А. М. Панкратова. Наймиты на Руси в XVII в. "Академику Борису Дмитриевичу Грекову ко дню семидесятилетия". Сборник статей. М. 1952, стр. 200 - 215.

⁹ В. И. Ленин. Соч. Т. 1, стр. 137.

¹⁰ Там же, стр. 218; ср. Т. 3, стр. 331 - 334.

а внешняя торговля "находилась почти исключительно в руках иностранцев" (стр. 200), но они не показывают глубоких причин этих явлений. Они не подчеркивают, что именно в XVII в., несмотря на серьезные сдвиги в экономическом развитии страны, с особой силой сказалась экономическая отсталость России, что развитие промышленности, купеческого капитала наталкивалось на огромные препятствия внутри страны. Документы рисуют страшную картину злоупотреблений царских воевод, устраивавших на торговых (речных и сухопутных) путях произвольные заставы и облагавших торговых людей незаконными "немалыми взятками"¹¹ . Авторы упоминают о жалобах торговцев на "притеснения со стороны крупных феодалов" (стр. 213). Но они упускают из виду тот существенный факт, что Соборное уложение 1649 г., запретив вводить "новые мыта", узаконило те "мыта, мостовщины и перевозы" (то есть внутренние частновладельческие пошлины), которые существовали на землях феодалов "исстари"¹² . Это была политика государства, направленная на защиту сословных интересов, прежде всего крупных землевладельцев-феодалов, в ущерб интересам купечества.

Авторы утверждают, что торговой грамотой 1654 г. "вводилась покровительственная система таможенных пошлин" (стр. 204). Но этому утверждению противоречат собственные заявления авторов о "засилье иноземных купцов" на русском рынке в XVII веке. В одном месте авторы пишут, что "политика государства в области торговли... в значительной степени отражала требования купечества" (стр. 204), в другом - говорят о "частичном отражении" этих требований в торговом законодательстве XVII в. (стр. 215). На самом деле вследствие экономической отсталости страны, слабого развития мануфактурной промышленности, зависимости от заграничных поставок металлов и промышленных изделий Россия в XVII в. вынуждена была вести неравноправную торговлю со странами Запада, ее правительство не имело возможности тогда ввести "покровительственную систему таможенных пошлин" и в ущерб русскому купечеству представляло особые выгоды и привилегии иностранным купцам. Знаменательно, что Петр I смог ввести свой таможенный тариф только в 1724 году.

Определяя XVII - первую половину XVIII в, как период "зарождения мануфактуры", авторы ограничились беглыми замечаниями о том, что "в XVII в. в России появляются крупные предприятия - мануфактуры" (стр. 199), которые "находились главным образом в руках иностранцев" (стр. 241), хотя на самом деле крупные мануфактуры находились также в руках царя, русских крупных феодалов и богатых купцов.

Все это не могло не отразиться на освещении авторами экономической мысли XVII - первой половины XVIII века. Верно характеризуя А. А. Ордина-Нащокина как предшественника Петра I, авторы не поясняют читателю, почему отдельные мероприятия Ордина-Нащокина ("псковская реформа", проект создания "купецкого приказа" и др.) потерпели "неудачу" (стр. 229), в то время как Петр I сумел решительно осуществить ряд крупных мероприятий в интересах нарождавшегося купеческого класса. Не выяснен в книге и не менее важный вопрос - о причинах того обстоятельства, что в первую четверть XVIII в. между идеологами дворянства (Петр I, В. Н. Татищев) и купечества (И. Т. Посошков) не обнаружилось существенного расхождения во взглядах на экономические вопросы современности.

Считая И. Тимофеева и А. Палицына идеологами боярства, авторы приписывают им мысль о необходимости руководящей роли боярства в управлении государством (стр. 218). На самом деле и Палицын и Тимофеев были сторонниками сильной, неограниченной царской власти, которой все подданные повинуются как "безгласные рабы". Оба мыслителя едко критикуют и поведение боярства и особенно политику боярского царя Василия Шуйского. Особенно резко против него выступает дьяк И. Тимофеев, по словам которого Шуйский "...беззаконно, будучи всячески нечестив и скотоподобен, царствовал..."¹³ . Крестьянская война и иноземная интервенция начала XVII в. выдвинули на первый план вопрос о защите основ феодального строя и об укреплении русского феодального государства. Авраамий Палицын и дьяк Тимофеев считали пагубной борьбу между дворянством и боярством, которая ослабила их силы, осуждали появление на троне монархов, не принадлежавших к старинной династии, высказывались за

¹¹ См. А. Кизеветтер. Заградительные отряды XVII в. "Сборник статей по русской истории, посвященный С. Ф. Платонову". Птгр. 1922.

¹² См. "Соборное уложение 1649 г.".

¹³ И. Тимофеев. Временник. М. 1951, стр. 274.

сплочение сил господствующего класса перед лицом общей опасности. Видеть в них идеологов боярства нет оснований, это были идеологи дворянства.

Б. И. Морозова авторы безоговорочно относят к передовым государственным деятелям и считают его выразителем экономических требований дворян (стр. 220), хотя политика возглавлявшегося им правительства, как показали события 1648 г. и предшествовавшие им челобитные дворянства, не только не удовлетворяла широкие круги дворянства, но и вызывала с их стороны серьезный отпор¹⁴ .

На основании произвольно взятой из контекста цитаты из "Тетрадей" старца Авраамия авторы приписывают последнему зачаток теории трудовой стоимости (стр. 257). Такая попытка при отсутствии общего анализа политических и экономических взглядов этого церковного деятеля не может дать положительных результатов. Высказывания старца Авраамия ближе к идее средневековой "справедливой цены", чем к идее трудовой стоимости.

*

Положительной оценки заслуживает содержательный обзор истории русской экономической мысли XVIII века. Здесь авторы опираются на результаты своих самостоятельных научных изысканий. Характеризуя экономические взгляды Петра I, Посошкова, Татищева и других деятелей первой половины XVIII в. и подчеркивая значение мероприятий, направленных на преодоление отсталости страны, авторы вместе с тем показывают историческую и классовую ограниченность дворянской экономической мысли. Они правильно раскрывают характер и значение преобразований первой четверти XVIII века. Выявляя их связь со всем предшествующим развитием страны, авторы подчеркивают то новое, что было присуще реформам. Тем самым авторы отошли от традиций буржуазной историографии, которая растворяла реформы в подготовительных сдвигах и отдельных экономических мероприятиях XVII в. и не сумела раскрыть качественные изменения в экономической политике и взглядах первой четверти XVIII в. в сравнении с предшествующим периодом.

По обилию привлеченного материала и тщательности анализа заслуживает внимания глава, посвященная экономическим взглядам М. В. Ломоносова. Большой интерес представляет глава, характеризующая экономические требования восставших крестьян во время крестьянской войны под предводительством Е. И. Пугачева. Несомненной заслугой авторов является также подробное освещение экономических взглядов целой плеяды русских просветителей второй половины XVIII в. - С. Е. Десницкого, И. А. Третьякова, Я. П. Козельского и других. Наибольшее внимание в книге по праву уделено экономическим взглядам А. Н. Радищева.

Однако и в этих главах имеются недостатки. Так, Ломоносова авторы характеризуют как сторонника и пропагандиста петровских преобразований, развивавшего "идеи экономической политики Петра I" (стр. 409, ср. также стр. 405, 426). Между тем программа Ломоносова шла значительно дальше той, которую проводил Петр I. Подчеркивая, что Ломоносов не ставил вопроса о крепостном праве (стр. 425, 427, 429), авторы не учитывают его отрицательного отношения к подневольному труду рудокопов в оде "О пользе стекла", а также его требования о всесословности образования. А это вносит существенную поправку в утверждения авторов книги.

Проведение в жизнь экономической программы Ломоносова не могло не способствовать такому развитию производительных сил страны, которое неизбежно вело бы к расшатыванию устоев феодально-крепостнической системы. Поэтому, хотя Ломоносов прямо не высказывался против крепостного права в России, в его экономических взглядах нельзя не видеть элементов просветительства.

Весьма неясно дана характеристика основных направлений в русской экономической мысли второй половины XVIII века. Авторы выделяют консервативное направление, выступавшее с апологией крепостничества, своего рода нейтральное, направление, представители которого не выступали ни за, ни против крепостничества (Чулков), говорят о про-

¹⁴ См. П. П. Смирнов. Челобитные дворян и детей боярских всех городов первой половины XVII в. "Чтения в Обществе истории и древностей российских" (ЧОИДР). 1915, кн. 3; его же. Несколько документов к истории Соборного уложения и Земского собора 1648 - 1649 гг. ЧОИДР. 1913, кн. 4 и др.

светителях, к которым относят Новикова, Фонвизина, Крылова и Десницкого, и затем уже характеризуют критическое по отношению к крепостничеству направление, причем остается неясным, относятся ли просветители к числу критиков крепостничества.

В критике крепостничества, продолжают авторы, наметились две тенденции: дворянско-помещичья (Д. А. Голицын) и другая, представители которой, как пишут авторы, "теоретически критикуя крепостничество... не делали, однако, соответствующих практических, политических выводов из такой критики" (стр. 455). К последнему направлению они причисляют Поленова, братьев Козельских, Третьякова и Десницкого. Однако на самом деле все эти деятели, как и Д. А. Голицын, выдвигали определенные практические требования.

С появлением революционной теории Радищева, которое было подготовлено деятельностью просветителей, критика крепостничества с реформистских позиций не исчезла, как это можно понять со слов авторов (стр. 457). В книге не делается четкого различия между умеренно-либеральными предложениями Я. П. Козельского - депутата Уложенной комиссии и радикальными проектами Я. П. Козельского-писателя. Авторы правильно говорят, что наказы депутатам в Комиссии по составлению Уложения 1767 - 1768 гг. "отражали положение, мнения, чаяния и требования различных групп населения" (стр. 443). Однако проекты, выдвинутые отдельными депутатами, ярко отражавшие экономические взгляды различных классов и классовых группировок, в рецензируемой книге не анализируются, а потому самое упоминание о Комиссии 1767 - 1768 гг. теряет значение.

Авторы недостаточно ясно толкуют взгляды С. Е. Десницкого на собственность. Из их изложения получается, что будто бы, по Десницкому, право частной собственности развилось на основе собственности на недвижимость и затем было распространено на движимость, хотя исторически собственность на движимость предшествовала собственности на недвижимость (стр. 574). На самом деле С. Е. Десницкий признавал, что право собственности сперва возникает на движимые вещи, а затем распространяется на недвижимость¹⁵ .

При характеристике экономических взглядов А. Н. Радищева автор в отдельных случаях занял неясную позицию. Провозгласив народную революцию, Радищев, по словам автора, в то же время не исключал пути реформы. При этом автор ссылается на "Проект в будущем". Однако далее этот проект автор называет революционным. Не случайно, продолжает автор, этот проект "...изложен Радищевым после революционных призывов к насильственному свержению власти помещиков" (стр. 656). Выходит, что это программа, осуществление которой Радищев считал возможным только после революции, руками революционной власти. Но, сделав такое признание, автор затем уже говорит о том, что "Проект в будущем" по методу решения крестьянского вопроса "...не может быть расценен иначе, как колебание в сторону либерализма" (стр. 656). Радищев, уверяет автор, надеялся на то, что можно "...уговорить представителей власти справедливо, с точки зрения крестьянства, решить крестьянский вопрос" и "...неоднократно обращался к помещикам с призывом добровольно освободить крестьян" (стр. 656). Но здесь же мы читаем, что Радищев "..."нигде не "скал примирения интересов противоположных борющихся классов - помещиков и крепостного крестьянства", (стр. 657). Как видим, в оценке взглядов А. Н. Радищева в книге нет должной ясности.

Обширная библиография, приложенная к книге, облегчает ориентировку в литературе предмета. К сожалению, отсутствует именной указатель, особенно необходимый в изданиях подобного рода. Кроме того, неясен принцип составления библиографии. При наличии ссылок иногда на малозначительные и устаревшие газетные статьи середины прошлого века отсутствуют многие работы советских историков, опущены некоторые критические статьи и рецензии на ранее вышедшие работы авторов давкой книги.

Книга И. Г. Блюмина "Очерки экономической мысли в России в первой половине XIX в." характеризуется авторами весьма односторонне и без учета времени ее выхода. Нет сомнения, что этот труд имеет существенные недостатки. Однако он явился первой

¹⁵ См. "Избранные произведения русских мыслителей второй половины XVIII века". Т. 1. Госполитиздат. 1952, стр. 283.

в советской литературе серьезной попыткой систематически изложить историю русской экономической мысли первой половины XIX в. и, несомненно, помог в той или иной степени дальнейшей работе советских исследователей.

При всех недостатках рецензируемое издание представляет крупный шаг в развитии советской экономической литературы. Авторский коллектив поставил перед собой большую и сложную задачу - дать систематическое изложение истории русской экономической мысли. Во многом авторы шли по непроторенной дороге, и отдельные ошибки и недостатки были почти неизбежны. Начатую работу следует продолжить. Необходима разработка и дальнейшее обсуждение предмета науки истории экономической мысли, уточнение периодизации, отражающей специфические задачи этой отрасли науки, исследование отдельных проблем и этапов развития русской экономической мысли, практического и теоретического наследства ее отдельных представителей, выяснение взаимосвязей русской экономической мысли с зарубежной и критика взглядов на историю экономической мысли идеологов современного империализма.