ЭКОНОМИКА (последнее)
Людвиг фон Мизес: экономический либерализм "in extremis"
Актуальные публикации по вопросам экономики.
Источник: Селигмен Б. Основные течения современной экономической мысли. М. "Прогресс". 1968.
Селигмен Б.
Людвиг фон Мизес: экономический либерализм "in extremis"
Примером самой крайней формы индивидуализма, вполне соответствующего традициям австрийской школы, служат работы Людвига фон Мизеса (род. 1881). Обладая непреклонным характером и абсолютно уверенный в себе, он выступил в защиту последних останков laissez faire с упорством, которое настолько же восхитительно, насколько заслуживало лучшего применения. Мизес развернул полемику со всевозможными противниками, главным образом с представителями исторической школы, социалистических учений и институционализма; он непреклонно защищал подход к экономической теории с априорных позиций; указанный метод Мизес определял как логическую систему, которая выводится из универсальных принципов, не поддающихся эмпирической проверке. Произведения Мизеса проникнуты такой раздражающей надменностью и таким догматизмом, что они были бы осмеяны и забыты, если бы принадлежали любому другому автору.
Мизес родился в Лембурге; он учился в Венском университете, здесь же с 1913 по 1934 год он занимал должность профессора. Затем Мизес переехал в Женеву, где получил место профессора на кафедре международных экономических отношений; с 1940 г. он живет в Соединенных Штатах, читая лекции, главным образом в Нью-йоркском университете. Солидаризуясь обычно с представителями крайнего консерватизма, Мизес опубликовал ряд работ, которые выделяются беспрецедентными в истории экономической мысли оскорблениями в адрес тех авторов, с которыми он не был согласен 294. Хотя экономические труды Мизеса не столь трудны для понимания, как произведения Ф. А. фон Хайека, все же в них часто можно столкнуться со столь же сложными вопросами. Каково бы ни было содержание излагавшейся теории, оно растворялось в безудержном потоке политических и мнимых философских рассуждений; для того чтобы различить и выделить внутри растворенные в этой странной социологии основные экономические идеи, требуется много усилий и утомительной работы. Чем больше вчитываешься в произведения Мизеса, тем меньше в них находишь экономической теории; наконец, в более поздних работах, таких как "Всемогущее государство" или "Теория и история", уже вообще не содержится почти ничего, кроме странной философской аргументации в защиту старинных принципов laissez faire в духе XVIII в.
Наиболее отчетливо теоретическая система Мизеса изложена лишь в одном произведении -"Человеческое действие" (1949),- расширенном издании опубликованной примерно за десять лет до этого работы "Nationaloekonomie: Theorie des Handelns und Wirtschaftens". Основную роль в этой книге играет понятие "праксеологии"- науки о человеческом поведении. К сожалению, Мизес нигде не уточняет содержания этой основополагающей идеи, ограничиваясь лишь самыми общими определениями; читателю самому предоставляется решить, исходя из всего контекста, что автор имеет в виду. Речь идет, по-видимому, о науке, предметом исследования которой является человеческое поведение, хотя временами складывается смутное впечатление, что сфера исследования охватывает лишь логические принципы выбора. Методология проистекает из некоторых априорных предпосылок, при этом используются рассуждения, которые Мизес в своей книге "Теория и история" характеризует как логически последовательные 295. Он подразумевает под этим умение делать выводы из предшествующих предпосылок. Мизес утверждает, что основные принципы, как они изложены у него, - это вечные истины, однако он и не пытается выяснить, почему именно такой метод, скорее чем любой другой, позволит создать научную экономическую теорию или научную теорию человеческого выбора. С другой стороны, суждения, исходившие из исторического опыта, лишь отчасти можно считать априорными, поэтому они не являются всецело "праксеологическими". Такие суждения не поднимаются над окружающими условиями или над индивидуальными обстоятельствами и, следовательно, по своему характеру не являются в достаточной степени всеобщими и формализованными 296. Праксеологические категории независимы, неизменны и однозначно определены в соответствии со структурой человеческого мышления. Выйти за пределы этих принципов невозможно, может иметь место либо действие, либо его отсутствие 297. Такая теория в конечном счете превращала экономику в область праксеологии, в которой можно применять вычисления.
Прибегая к такому толкованию "праксеологии", Мизес полагал, что это позволяет ему выяснить принципы, скрывающиеся за простым актом выбора, и создать универсальную экономическую теорию, способную противостоять неистовым атакам со стороны иррационализма, полилогизма, бихевиоризма и историзма. От праксеологии он переходит к каталлактике, или науке об экономических изменениях; теперь предполагается, что человек действует для того, чтобы в какой-то мере избавиться от возникающего у него ощущения беспокойства 298. Такие действия всегда носят рациональный характер и предполагают способность выбирать между имеющимися альтернативными возможностями. Проистекающие из этого акты обмена могут осуществляться между различными людьми или быть "аутистичными", то есть принадлежать к числу тех операций, которые осуществлял Робинзон Крузо. Подходя с этих позиций к вопросу о происхождении обмена, Мизес недвусмысленно и энергично настаивает на том, что экономическая теория носит субъективный характер. Самоуверенность Мизеса безгранична: эти принципы, по его мнению, применимы ко всем формам человеческих действий. Однако, если попытаться свести все соответствующие формы деятельности к описанным им видам, это, по существу, почти не расширит наших представлений, подобно утверждению о том, что дыхание является важным условием функционирования человеческого организма 299. Простая эпистемологическая истина заключается в том, что вопреки настойчивым уверениям Мизеса проблемы не могут быть решены столь несложным априорным путем 300. Методология не может ограничиваться чисто дедуктивным анализом, и среди современных экономистов лишь немногие сочувственно отнеслись бы к критике Мизеса в адрес эмпирического метода. Мизес энергично обрушивается на исследование экономических явлений с точки зрения их исторического развития; такие исследования, по его мнению, не выходят за рамки экономической истории и не открывают особых возможностей для беспристрастного искусства логически последовательных рассуждений. Мизес настаивает на том, что подход с таких позиций отражает лишь индивидуальные черты и личные склонности автора; следовательно, он не может обеспечить единодушного согласия 301. Свои собственные предубеждения он, разумеется, никогда не признавал.
Истина же заключается, по-видимому, в том, что использование исторического метода экономистами, как и представителями других общественных наук, приносит положительные результаты. Во всяком случае, в этом можно в значительной степени убедиться, обратившись к таким авторам, как Вебер и Маркс; кстати сказать, Мизес с презрением относится к ним обоим. Предполагается, что праксеология занимается исследованием человеческих действий, однако из изложения Мизеса так и нельзя понять, идет ли речь о проблеме соотношения между целью и средствами, о психологии человека или же, возможно, об этике. И хотя он много писал об эпистемологических проблемах экономической науки, работа Мизеса содержит мало сведений, непосредственно относящихся к теории познания, вследствие того что его универсальные принципы не имеют ничего общего с пониманием природы суждений. Цель его работы скорее заключалась в том, чтобы исследовать некую область человеческой деятельности, ограниченную в основном рынком laissez faire. Самым поразительным в этой странной системе является презрительное игнорирование автором влияния истории на человека. Изменения в социальной структуре, в развитии экономики и культуры - все это отправлено в мусорный ящик теории. Мизес героически борется за то, чтобы оградить экономическую теорию от влияния времени и исторических условий, однако, подобно благородному Дон-Кихоту Сервантеса, он обречен на поражение.
Не может быть никакой дискуссии по вопросу о конечных целях, доказывает Мизес, поскольку цель человеческих действий состоит в том, чтобы найти спасение от "ощущаемого беспокойства". Далее, праксеология имеет дело с позитивными истинами: она может не высказывать какого-либо мнения по поводу сибаритства или аскетизма. Однако стоимость может быть связана с какими-либо целями, продолжает Мизес, вступая в противоречие с только что высказанными утверждениями; здесь он по существу не делает ни шагу вперед. Раз стоимость играет важную роль, то как же можно составить суждение об этой проблеме, если невозможны какие-либо дискуссии по поводу целей? Но совершенно очевидно, что автор явно предпочитает подменять подлинную логику словами, когда, например, он утверждает, что праксеология может предсказывать результаты различных действий с "аподиктической" достоверностью. Поскольку само слово "аподиктический" буквально означает логическую достоверность, то очевидно, что Мизес не внес полной ясности в вопрос о характере праксеологии.
Основой процесса оценки, по Мизесу, по-прежнему является предельная полезность. Однако поступки человека означают просто выбор между альтернативными возможностями и не предполагают необходимости их сопоставления, с тем чтобы с помощью выбора обеспечить более высокую полезность 302. Понятие предельной полезности относится, говорит Мизес, исключительно к запасу избранных благ и в этом смысле оно характеризует только субъективную потребительную стоимость. Однако, несмотря на длинное изложение этого вопроса и многочисленные отступления, Мизес мало прибавляет к тому, что уже было известно раньше, и маржиналистское исследование по существу перемежается у автора с произвольными и несущественными obiter dicta. Вновь пространно излагается закон убывающей доходности и отвергается различие между материальными благами и невещественными услугами. Это кладет начало первому из многочисленных отступлений в область идеалистической метафизики: только человеческое сознание носит производительный характер, вследствие того что производительные силы являются духовными силами. Ощущение беспокойства человек устраняет с помощью логического умозаключения 303. Интерпретацию этих вопросов с более широких позиций, ближе примыкающих к социологии, Мизес отвергает как совершеннейшую бессмыслицу. Более того, такие воззрения опасны, потому что они ведут к коллективизму! Все же он допускает, что человек - это существо общественное: с точки зрения индивидуума, общество представляет собой средство для достижения определенных целей, и сохранение общества является важным условием осуществления любых планов человека 304. Именно благодаря существованию общества проявляется разделение труда, или, как его именует Мизес, "закон ассоциации". Следовательно, общество управляется идеями, поскольку тот или иной исход событий всегда обусловлен влиянием идеологии, а существующее положение дел есть результат воззрений, сложившихся в предшествующий период 305.
Мировоззрение самого Мизеса по существу не вызывает никаких сомнений. Гуманисты и философы допускали вопиющую ошибку, когда полагали, что с помощью демократии можно достигнуть лучшего общественного устройства. Демократия не может предохранить большинство населения от того, чтобы оно не стало жертвой ошибочных идей или неправильной политики. "Прогресс цивилизации будет происходить только в случае, если люди достигнут такого уровня, когда они наконец станут поддерживать разумную политику, которая направлена на достижение неких конечных целей..." 306 Однако, по мнению Мизеса, демократия не может осуществить этого, поскольку фактически она представляет собой правительство с его вооруженными людьми, жандармерией, солдатами и палачами. Рассматривая влияние просвещения в странах Восточной Европы, он отмечает: "Английские филантропы и педагоги, которые выступали в защиту народного просвещения, не предвидели, какую бурю ненависти и возмущения вызовет к жизни этот общественный институт" 307. Просвещение может приносить некоторую пользу, если его ограничить обучением чтению, письму и арифметике. Всякое обучение сверх этого является навязыванием идеологии правящей партией. Характеризуя роль интеллигенции, Мизес указывает: "Возникновение многочисленного класса... свободомыслящих интеллектуалов - это одно из наименее приятных явлений в эпоху современного капитализма. Их назойливая возня отталкивает разумных людей. Эти интеллектуалы лишь вредят" 308. Но нельзя забывать, что всегда была известна некоторая склонность самого профессора Мизеса к крайним суждениям.
Мизес редко прибегает к использованию математики в экономике и отрицает возможность с помощью математики предсказать будущие события даже в вероятностных категориях. При объяснении событий нельзя использовать количественные понятия, потому что в смысл этих событий можно проникнуть только с помощью "понимания" 309. "Математический метод должен быть отвергнут, - пишет Мизес,- не только потому, что он бесплоден. Это совершенно неправильный метод, исходящий из неверных предпосылок и ведущий к ошибочным выводам. Строящиеся в соответствии с этим методом силлогизмы не только лишены практической ценности, они отвлекают от изучения реальных проблем и искажают соотношения между различными явлениями" 310. Эмпирические исследования в такой области, как теория спроса, невозможно сравнивать с "априорным познанием, дающим нам возможность предвидеть поведение предпринимателя, который может не руководствоваться экономическим расчетом" 311. Статистики настолько глупы, что пытаются измерить долгосрочные экономические циклы 312. Мизес пренебрежительно отзывается даже об исчислении экономических индексов. В настоящее время среди экспертов существуют определенные разногласия по поводу специфических вопросов исчисления индексов, тем не менее почти никто не станет отрицать их ценности при определении изменений в ценах или объема производств " 313. Мизес считает, что изменение не поддается количественной оценке: индексы, настаивает он, не расширяют существенно наших знаний вследствие того, что изменяется состав самого "товарного набора"; различными оказываются методы оценки, а при взвешивании используются произвольные удельные веса. Конечно, все это вполне соответствует действительности, однако выдвигаемая им проблема затрагивает лишь техническую сторону вопроса. Следует отвергнуть утверждения Мизеса о том, что построение индексных рядов и количественная характеристика изменений в стоимости жизни являются "претенциозным важничаньем" 314. Он утверждает, что такого явления, как общий уровень цен, на самом деле не существует: на рынке выступают лишь цены каждого отдельного товара. Это явно противоречит ранее высказанному им утверждению о том, что не существует локальных различий в покупательной силе денег или в стоимости жизни 315. Последнее утверждение означает просто, что один и тот же человек не может получить одинаковое удовлетворение от одних и тех же благ, если эти блага находятся в различных местах. А если речь идет о покупательной силе денег, то она также всегда одинакова - различаются между собой только товары! К счастью, лишь немногие из статистиков или экономистов-математиков всерьез поддержали эти едва ли не смехотворные утверждения.
Однако в этой кажущейся нелепости есть своя система. Когда задача заключается в том, чтобы опровергнуть социалистическую теорию всеобщего благосостояния, да и любую другую разновидность социализма, преследующую ту же цель, то при этом существенную роль играет отрицание математических расчетов 316. И хотя математики, говорит Мизес, могут оказать некоторую помощь монополисту в связи с тем, что использование математических методов способствует установлению оптимальной цены, все же и эти усилия бесполезны, потому что неизвестной остается форма кривой спроса 317. Ни один из элементов, которые обусловливают монополию - издержки, спрос, производство, - по мнению профессора Мизеса, не имеет отношения к проблеме. Основная проблема по-прежнему заключается в том, что монопольная цена по существу порождается ограниченным предложением.
Центральную теоретическую модель в концепции Мизеса представляет своеобразная модель кругового потока, которую он назвал "экономикой бесперебойного кругооборота" 318. Эта модель проистекала из "умозрительного представления о последовательности событий, которые логически следуют из элементов человеческих действий, используемых при построении модели" 319. Однако в этом по существу не содержится ничего нового: такая модель мало чем отличается от теоретических построений самого заурядного типа, когда в качестве основных признаков рассматриваются разделение труда и частная собственность. Функции правительства следует ограничить установлением условий игры. При этих условиях экономика будет стремиться к состоянию покоя. Такое состояние, указывает Мизес, предполагается в связи с тем, что "ощущаемое беспокойство" элиминируется; это достигается тогда, когда не существует больше стремления к обмену и когда исчерпаны все заказы на покупку и продажу, все запросы и средства их удовлетворения. В таком случае розничная цена станет стабильной и, как бы упорно Мизес ни отрицал это, он лишь приходит к статической цене, как ее понимали сторонники теории экономического равновесия. Тем не менее Мизес настаивает на том, что условия стабильности ни в коем случае не означают описанного Шумпетером кругооборота; Мизес предполагает условия, при которых рыночные цены совпадают с ценами, устанавливающимися в конечном счете, когда экономика придет в состояние покоя. "Система все время находится в движении, и все же она всегда находится на том же месте. Она бесперебойно вращается вокруг неподвижного центра. Обычное состояние покоя вновь и вновь нарушается, но вслед за этим оно немедленно восстанавливается на том же уровне" 320. Такая абстрактная модель, как обещал Мизес, раскроет подлинное содержание экономических процессов. Однако этому обещанию не суждено было сбыться.
В "экономике бесперебойного кругооборота" центральную роль играет рынок, на котором каждый человек, преследуя собственные цели, в то же время действует в интересах всех. Благодаря системе цен производители получают сведения о том, что и как производить и в каких количествах 321. В этом необычном мире, где выдумка становится реальностью, не существует ни явных, ни скрытых форм рекламы 322. Потребитель правит, как король, обладающий суверенной властью; спрос, который он предъявляет на рынке, подобно избирательному бюллетеню, опускаемому в урну, вынуждает предпринимателя считаться с его желаниями. Трудность, однако, состоит в том, что при голосовании у различных людей часто оказываются неодинаковые права, вследствие чего картина искажается. Попросту говоря, одни люди обладают большим количеством голосов по сравнению с другими - Мизес явно пренебрег этим очевидным фактом.
Единственной сферой, где используется экономический расчет, разумеется, служит рынок; определяя рынок, Мизес исходит не из расчетов рыночных агентов, а скорее из эвристического принципа. Его метод опирается на теорию Бем-Баверка; Мизес пытается показать, как при обмене между людьми индивидуальный выбор приводит к установлению рыночной цены. Обмен может осуществляться лишь тогда, когда обмениваемые товары располагают неодинаковыми стоимостями 323. Этот вывод проистекал из основной трактовки стоимости как внешнего по отношению к товару психологического свойства, которое, безусловно, не может быть заключено внутри самих предметов, кроме того, содержание стоимости "мышление не может постигнуть, если при этом используются количественные категории" 324. Однако такой вывод создает угрозу развала всей его науки, именуемой каталлактикой, потому что теперь перед нами случай, когда, в конце концов, невозможно определить точку, в которой устанавливается цена. Лица, выступающие на рынке, не могут располагать одинаковыми сведениями, вследствие того что они в различной степени информированы об изменениях в ситуации и по-разному реагируют на полученные сведения 325. Тот, кто наиболее проницателен и наиболее удачно использует отдельные крохи информации, предоставляемой рынком, извлечет наибольшую выгоду.
Кстати сказать, это образовало первоначальную основу разработанной впоследствии Хайеком теории экономического познания 326. В действительности сколько-нибудь точные расчеты не могут иметь места, и Мизес вынужден признать, что он занимается лишь "анализом процессов мышления, сопровождающего деятельность человека, который, планируя свои поступки, использует количественные категории" 327. По существу, речь идет об оценке антиципируемого исхода последующих событий. Однако Мизес все же должен использовать для измерений какой-нибудь масштаб, а какой же масштаб может быть лучше, чем обмен различных товаров на деньги? Вследствие этого рыночные цены в конечном счете превращаются в основу экономических исчислений. Мизес, по-видимому, совершенно не заметил того, что все эти рассуждения у него постепенно превращались в грандиозную тавтологию. Более того, так как Мизес ограничивал сферу применения расчетов рыночными явлениями, он не мог сказать чего-либо существенного относительно поведения в нерыночных ситуациях. А поскольку каталлактика у него превратилась в единственную науку, Мизес должен был прийти к отрицанию политики и социологии как наук, не заслуживающих особого внимания. Проще говоря, отказавшись от применения расчетов за пределами рынка, Мизес тем самым полностью лишил себя возможности высказывать суждения по более широким проблемам, стоящим перед общественными науками.
Различия между процессом установления цены и оценкой у Мизеса совершенно незначительны. Он использует понятие вменения, однако обосновывает это понятие слабее, чем его предшественники. В конце концов Мизес приходит к совершенно бессодержательному выводу о том, что процесс установления цен носит общественный характер. Но ни при каких обстоятельствах он не может согласиться с мыслью, что установление цен влияет также на распределение 328. Такие представления Мизеса не согласуются с последующим утверждением о том, что "благодаря взаимодействию рыночных сил цены потребительских благ пропорционально распределяются между различными комплементарными факторами, которые совместно используются при производстве этих благ" 329. Противоречия и отсутствие ясности не является необычным делом для Мизеса. И хотя настойчивое подчеркивание тезиса о том, что общий уровень цен - это просто абстракция, не лишено известного смысла, трудно согласиться с его аргументацией, согласно которой формирование доходов не имеет почти ничего общего с ценами, а скорее определяется рациональным использованием ресурсов. Он настойчиво проводит мысль о том, что доход - это не текущий поток, а такая категория человеческого действия, которая проистекает из надлежащего и экономического использования земли и рабочей силы. В самой рыночной экономике не содержится ничего такого, к чему могла бы иметь отношение идея распределения 330. Единственная функция, которую выполняют цены, - направлять производство таким образом, чтобы оно обслуживало желания потребителей. Широкий взгляд, объединяющий различные явления в единую экономическую модель, полностью или почти полностью чужд Мизесу.
Он отмечает, что цивилизация и частная собственность неразрывно связаны между собой; тем самым Мизес догматически сбрасывает со счетов все те формы общественного строя, при которых не была известна частная собственность (в том смысле, который вкладывается в это понятие в странах Запада). Такое общество, по его мнению, еще не означало цивилизации. Этого определения заслуживает лишь рыночное капиталистическое хозяйство, хотя и его развитие "подрывается вмешательством правительства и профсоюзных организаций" 331. На этом примере можно видеть приемы, которыми Мизес пользуется при построении истории, основанной на частной собственности; такая история должна дополнить его экономическую теорию, основанную исключительно на частной собственности. О характере изысканий Мизеса в области истории можно наглядно судить по следующему его утверждению: Западная Европа располагала возможностями более быстрого накопления капитала по сравнению с остальным миром благодаря тому, что она обладала не только преимуществами в логическом мышлении, но и способностью сдерживать развитие захватнического милитаризма 332.
Такая аномалия, как неравномерное распределение дохода и богатства, с точки зрения Мизеса, в высшей степени желательна 333. Существуют, как он деликатно выражается, определенные обязанности, которые индивидуумы должны принимать на себя в системе "общих производительных усилий", и неравенство должно служить средством, побуждающим к выполнению этих обязанностей. Или, выражаясь более грубо, низкая заработная плата служит хорошим способом заставить людей работать. Совершенно очевидно, что подобные взгляды, высказанные профессором, могут оказаться исключительно полезными для определенных пропагандистских целей 334. Он отрицает, что рыночное хозяйство, по крайней мере такое, о котором он говорит, может привести к возникновению класса или касты. "Каждый человек волен стать предпринимателем, если он полагается на то, что сумеет предвосхитить будущие рыночные условия лучше, чем его сограждане, и его попытки действовать на свой страх и риск и нести личную ответственность за свои поступки получат одобрение потребителей" 335. Рынок- это просто поле деятельности для людей, которые действуют "сознательно и совершают обдуманные поступки, направленные на достижение избранных целей". Предпринимательская пропаганда направлена на распространение информации среди потребителей, и всякие ограничения в этой области ведут к ограничению свободы выбора потребителей.
Понятие капитала у Мизеса - как и многие другие его представления - с теоретической точки зрения содержит любопытный конгломерат идей австрийской и других школ. Вначале Мизес, следуя подлинным традициям австрийской школы, высказывался против представлений о капитале как о фонде. Однако впоследствии он доказывал, что следует отвергнуть определение капитала как совокупности изготовленных средств производства, поскольку в таком случае имеется в виду список товаров, который не предполагает никакого особого их использования "в действии". В ранней работе "Теория денег и капитала" Мизес высказывал мысль о том, что деньги в той мере представляют капитал, в какой они используются для приобретения капитальных благ. Таким образом, изгоняя в дверь теорию Кларка, трактующую капитал как фонд, Мизес допускает возвращение того же понятия через окно 336. Понятие производительности капитала также не является плодотворным, говорил Мизес, потому что капитал по своему существу представляет собой "категорию действия внутри рыночного хозяйства" 337. Однако впоследствии в книге "Человеческое действие" Мизес присоединяется к своим единомышленникам - представителям австрийской школы и настойчиво проводит мысль о том, что абстрактный капитал не может существовать обособленно от конкретных благ. Он отказывается от разграничения оборотного и основного капитала, предпочитая понятие обратимости (convertibility), которое вопреки всем утверждениям Мизеса грозило повлечь за собой трактовку капитала как фонда. К тому же само представление об обратимости требовало классификации отдельных форм капитала, основанной на различиях в их использовании, и, следовательно, введение данного понятия не означало существенного шага вперед по сравнению с прежним разделением капитала на основной и оборотный. Мизес отметил, что, по мере того как осуществляется накопление капитала, обратимость, или переход капитала из одной формы в другую, становится более трудным делом, так как с развитием современной технологии существенным условием производства становится применение в крупных масштабах основного капитала. Здесь-то и могло бы начаться плодотворное обсуждение проблемы, однако Мизес тут же отклоняется от темы и переходит- к поразительно противоречивому описанию патентной системы, в котором он выступает в защиту монополистической практики 338. Мизес отмечает, что ограниченная обратимость капитала не обязательно должна связывать его владельца, потому что, вложив свои средства в ценные бумаги, он может в общем довольно легко перемещать эти средства. А поскольку Мизес допускает такую возможность, ему приходится признать, что представление о капитале как о фонде действительно обладает определенной ценностью 339.
Мизес полагает, что капитал образуется на основе сбережения и ограничения потребления; фактором, ограничивающим сбережение и последующее инвестирование, является предпочтение настоящего времени будущему. В этом вопросе представление Мизеса о капитале совпадает с идеями Джевонса, поскольку для того, чтобы обеспечить последующее развитие, необходим фонд потребительских благ для удовлетворения потребностей в период отсрочки 340. Ответ Мизеса на соображения, высказанные Фрэнком Найтом по поводу природы капитала, оказался не слишком убедительным вследствие того, что он мог сослаться лишь на "подготовку предшествующих поколений". Прогресс, утверждал Мизес, будет задерживаться до тех пор, пока будет существовать недостаток капитала; впоследствии эту мысль более полно разработал Хайек. Недостаток капитала представляет собой по существу не что иное, как остановку в действии фактора времени 341. Такие представления, разумеется, вполне соответствуют праксеологической схеме, потому что они предполагают выбор, который учитывает развитие событий в последующие периоды времени. При обеспечении будущего периода возможны различные альтернативы: накопление большего запаса потребительских благ; производство благ с более длительным сроком службы; производство благ, требующих большего производственного периода; или использование более длительных окольных методов производства даже в том случае, когда блага могут быть изготовлены в более короткий срок 342. Все это означает самое беспорядочное смешение представлений Джевонса и Бем-Баверка. Действующий человек, который должен был выполнять все эти операции, обладает более чем поразительным сходством с экономическим человеком, описанным представителями классической школы. Очевидно, что стремление избавиться от ощущаемого беспокойства - это лишь обратная сторона максимизации удовольствия. Все, что Мизес внес в теорию, - это понятия производственного периода и продолжительности функционирования и пригодности товара; но и эти мысли не вполне оригинальны 343. Сомнительно, может ли проблема предпочтения во времени исчерпываться понятиями "раньше или позже", потому что они мало что говорят о стремлении обеспечить тот или иной приток доходов. Именно эти стремления играют центральную роль в теоретической системе Хайека; что же касается теории Мизеса, то в ней данный вопрос оказывается затерянным во всем винегрете из пресных экономических истин и еще более безвкусных политических суждений.
В центре теоретической системы Мизеса находится понятие обмена. Он отвергает мысль о том, что деньги могут играть нейтральную роль. Напротив, изменения в количестве обращающихся денег, отмечает Мизес, на деле оказывают различное влияние на цены различных товаров. Следовательно, количественная теория денег (в той форме, в какой она обычно формулируется) оказывается непригодной, поскольку она предполагает, что изменения цен пропорциональны изменению количества денег, тогда как фактический опыт не подтверждает этого 344. Тем не менее деньги должны служить исключительно средством обращения: все остальные функции, такие, как стандарт покупательной силы при отсроченных платежах или мера стоимости, Мизес сводит к единственной основной функции денег как средства обращения. Утечка денег в процессе оборота, например при накоплении сокровищ, не оказывает какого-либо реального влияния, поскольку она вызвана спросом на деньги, который требует именно такого развития процессов. Другими словами, оценка денег, предназначаемых для этой цели, основывается на услугах, на которые человек рассчитывает, храня наличные деньги 345. Однако Мизес мог лишь немногое сказать о мотивах хранения наличных денег в том смысле, в каком об этом писал Кейнс 346. И действительно, несмотря на критику Мизеса в адрес количественной теории денег, сам он не смог сообщить что-нибудь значительное, а лишь провозгласил, что "... соотношение между спросом на деньги и их предложением однозначно определяет структуру цен в той мере, в какой этим характеризуется отношение взаимного обмена между деньгами и предназначенными для продажи товарами и услугами" 347.
Для того чтобы ознакомиться с полным изложением теории денег Мизеса, следует обратиться к первой из его основных работ - "Теории денег и кредита". В этой книге, значительно менее резкой и тенденциозной в сравнении с другими его произведениями, его аргументы более обоснованны, и во многих случаях их можно признать почти убедительными. Неувязки в теории Мизеса возникли, очевидно, на протяжении периода между двумя мировыми войнами: достаточно взглянуть на приложение к последнему английскому изданию книги "Теория денег и кредита", для того чтобы убедиться, насколько изменилась его точка зрения, приблизившись к крайне правым взглядам.
Довольно любопытно, что Мизес вполне успешно смог сочетать теорию денег со своей общей экономической теорией. Центральное место у него занимают "вынужденные сбережения", несоответствие между условиями равновесия и нормой процента и вызываемые неустойчивостью кредита изменения в отношении между ценами на производственные и потребительские блага 348. Основная функция денег заключается в том, что они должны использоваться в качестве средства обращения, это вытекает из способов, которые люди применяют в процессе косвенного обмена, стремясь избавиться от благ, менее пригодных для продажи, а взамен получить более пригодные для продажи. В результате оказывается, что из всех товаров легче всего в обмен принимают деньги. Далее Мизес указывает, что деньги не могут служить мерой стоимости, так как субъективные оценки стоимости можно располагать только по степени важности или они могут иметь лишь порядковое значение. Но и здесь налицо известное противоречие: если для ориентировки в многочисленных меновых пропорциях, существующих на рынке, людям приходится использовать деньги, которые "в наибольшей степени пригодны для этой цели", то из этого, по-видимому, следует, что деньги должны выполнять задачу измерения стоимостей. Мизес предпочел бы говорить, что деньги служат мерой цен 349.
За этим следует обширное и довольно содержательное изложение проблемы возникновения денежных субститутов. Однако Мизес совершенно непреклонен в своем суждении о том, что государство не может создавать денег как таковых. Государство с помощью своих законодательных и судебных решений в лучшем случае может оказать влияние на форму, которую принимают деньги, но оно не может предопределить их стоимости. Стоимость денег должна устанавливаться тем же способом, что и стоимость остальных товаров, - на рынке. Государство не отличается от других участников хозяйственных операций, оно должно подчиняться требованиям спроса и предложения. Именно субъективная потребительная стоимость нужных людям предметов лежит в основе стоимости денег 350- такое представление возвращало теорию к временам Менгера и Бем-Баверка.
Деньги, дополнительно "впрыскиваемые" в обращение, чаще всего распределяются неравномерно, говорит Мизес, предвосхищая тем самым суть концепции Хайека. Рыночное положение тех, кто обеспечил себе преобладающую часть вновь эмитированных денег, усилится, и цены товаров, на которые предъявляют спрос эти лица, вероятно, повысятся. Те, кто получил вновь эмитированные деньги в последнюю очередь, и те, кто их вообще не получил, обнаружат, что в результате неравномерного изменения цен их реальный доход уменьшился. В этом и состоит "принудительное сбережение" 351. Если новые деньги "впрыскиваются" в хозяйство лишь один раз, не будет оснований для длительных искажений в соотношениях между ценами, и через некоторый период может произойти восстановление их прежней структуры. Изменения в объективной меновой стоимости денег в результате оказываются непропорциональны изменениям в количестве обращающихся денег. В принципе вновь выпускаемые деньги, утверждает Мизес, приносят хозяйству мало пользы; тем самым он исключает из рассмотрения возможность неполного использования ресурсов и неполной занятости рабочей силы.
Больше всего Мизес опасается инфляции, которая, как он настойчиво утверждал, приводит к проеданию капитала вследствие возникающих ложных надежд и неправильных экономических расчетов. Вызываемый дополнительной денежной массой рост цен иллюзорен, поскольку в хозяйство не поступает никакого дополнительного реального капитала, в действительности капитал исчерпывается вследствие выплаты дивидендов и более высокой заработной платы 352. Если обратиться к опыту развития американской экономики в 50-х годах XX в., когда повышение цен и заработной платы сопровождалось ростом реального физического объема капитала, складывается отчетливое впечатление, что экономическая теория Мизеса не может объяснить происходивших событий.
Из теории Мизеса так или иначе следует, что как только процентные ставки опустятся ниже предельной нормы прибыли от реальных капиталовложений, предприниматель тотчас же изменит структуру производства. Однако можно представить себе и такие случаи, когда будет сохраняться прежняя структура производства а разность между процентными ставками, ссудам и нормой прибыли от реальных капиталовложений будет представлять неожиданный доход (windfall gain). Предприниматели лишь в последующий период прибегнут к расширению своих капиталовложений. Отрасли, изготовляющие производственные блага, стану приносить больший доход в сравнении с отраслями, выпускающими потребительские блага и в конечном счете предприниматели окажутся заинтересованными в изменении структуры производства. В условиях полной занятости это вызовет увеличение выплат владельца: факторов производства, что обусловит повышение реальной заработной платы и арендной платы. Однако здесь предполагается неизменный уровень цен, тогда как в действительности цены, разумеется, повысятся, и тем самым несмотря на более острую конкурентную бopьбу за ресурсы, повышение реальной заработной платы будет предотвращено. При этом опять-таки не будет существовать побудительных мотивов к изменению структуры производства. Ясно, что все эти процессы на само деле значительно сложнее, чем полагает Мизес.
Категория "первичного" процента появляется вместе с упоминанием о предпочтении во времени. В полном соответствии с традициям австрийской школы Мизес трактует процент, как проявление процесса дисконтирования будущих благ при сравнении их с текущими благами. В связи с тем, что текущие блага оцениваются выше, чем будущие блага того же вида и качества, сумма средств, которую рынок отводит на удовлетворение будущих потребностей, оказывается ниже суммы цен текущих благ. Указанную разность Мизес называет "первичным процентом" 353. Этот доход отличается от предпринимательской прибыли, которая проистекает скорее из изменений в рыночных условиях, тем самым Мизес превращает прибыль в некий случайный доход. Процент играет важную роль в поддержании "текущего повторяющегося дохода" - термин, сходный с выдвинутым впоследствии Хайеком понятием постоянного дохода. Однако нельзя с уверенностью утверждать, что Мизес смог избежать идеи производительности сколько-нибудь успешнее, чем Бем-Баверк. Разность между суммой цен на факторы производства и продукты явно порождается более высокой оценкой текущих благ. Такая более высокая оценка, очевидно, относится не просто к последующим услугам факторов, но также к самому процессу производства: речь не идет лишь об истечении какого-то срока, а скорее о важнейших элементах творческой деятельности и производительности.
Мизес вносит еще большую путаницу, настаивая на том, что "первичный" процент сам по себе - это не цена, а отношение между товарными ценами, и более того, он утверждал, что существует тенденция к уравнению этого отношения для всех товаров. В "экономике беспрепятственного кругооборота" возможно лишь такое развитие событий. Будучи категорией действия, "первичный" процент определяет спрос на капитал и его предложение и устанавливает равновесие между удовлетворением потребностей в ближайшее время и в отдаленном будущем. (Как доказывает Мизес, Шумпетер был совершенно не прав, утверждая, что в условиях кругового потока процент исчезает.) Все же Мизес уклоняется от рассмотрения вопроса о соотношении между процентом и сбережением. Он считает невозможным доказательство сколько-нибудь полезных "праксеологических теорем", посвященных этому вопросу, потому что в соответствии с его предположениями удовлетворение потребностей в последующие периоды определяется оценочными суждениями, не поддающимися измерению. Но если процент обусловлен выбором между текущими и будущими благами, то такой выбор должен быть связан с размерами наличного капитала. Если дело действительно обстоит таким образом, тогда Мизес совершенно явно уклоняется от своих обязательств перед праксеологией, отказываясь исследовать роль сбережений и предложения капитала в той мере, в какой они оказывают воздействие на процент. Он может лишь утверждать, что изменения размеров собственности влияют на сбережение, и таким образом - на соотношение между стоимостью текущих и будущих благ 354.
Тем не менее эмиссия новых денег влияет на процентную ставку 355. Расширение кредита ведет к падению процентной ставки по денежным ссудам ниже уровня, который должен был бы установиться, если бы могли быть учтены все экономические факторы. Этот уровень процента может означать описанную Викселлем естественную процентную ставку, которая основывается на производительности предельного производственного периода. Мизес определяет его как последний производственный период из числа тех, которые могут быть оправданы с экономической точки зрения. Продолжительность этого периода определяется следующим требованием: фонд средств существования должен соответствовать фонду заработной платы. Если рыночная ставка процента ниже естественной ставки, то вследствие этого возможности извлечения чистого дохода расширяются, что может привести к удлинению производственных периодов. Однако вскоре наступит такой момент, когда фонд средств существования будет исчерпан, тогда как претворяемые в жизнь проекты использования капитальных благ еще не обеспечат полной отдачи в форме новых потребительских благ. В результате этого наступит экономический кризис. Причиной такого кризиса являются ложные экономические расчеты, которые опираются на иллюзорные доходы, порождаемые расширением денежного обращения. В действительности проекты не могут быть осуществлены, потому что для этого не хватает наличного реального капитала. Здесь перед нами уже теория экономического краха, которая впоследствии получила развитие в работах Хайека 356.
В соответствии с классификацией Хаберлера эта теория может быть отнесена к монетарным теориям перенакопления 357. По мнению Мизеса, банковская система порождает кредитную экспансию в опасных размерах, такая экспансия поощряет оптимистические расчеты предпринимателей. Центральные банки, как и следует ожидать, поддерживают эту экспансию, поскольку их политика отражает оптимистические настроения деловых кругов. Без такой поддержки индивидуальные банки не могли бы обеспечить себе необходимую кассовую наличность, потому что кредитная экспансия вскоре привела бы к ухудшению их резервных позиций. Однако, когда вся система функционирует согласованно, никаких проблем не возникает. Тем не менее если бы центральным банкам было отказано в праве выпуска банкнот и если бы это право было возвращено частным банкам таким образом, чтобы между ними вновь могла развернуться подлинная конкуренция, то в результате, говорит Мизес, экономически слабые банкиры оказались бы вытесненными и кредитная экспансия характеризовалась бы большей осмотрительностью. Забывая о широко известном опыте развития банков в американских штатах, Мизес настойчиво утверждает, что его предложения сводятся к "свободному банковскому предпринимательству" 358. Те, кто высказывает сомнения в целесообразности и эффективности таких форм функционирования национальной банковской системы, - это просто "фанатические сторонники государственного вмешательства" 359. Естественной основой системы денежного обращения и кредита является золотой стандарт, и "каждый, кто был склонен тайно препятствовать эволюции в направлении благосостояния, мира, свободы и демократии, [должен был] с отвращением относиться к золотому стандарту..." 360.
Пытаясь вернуться к теории экономического краха, Мизес высказывает мысль о том, что подъем не создает реального капитала; если исходить из современного опыта экономического развития, такое суждение представляется не вполне правдоподобным. Вообще Мизес питает чрезвычайно странную склонность к дефляции, в этом отношении он превосходит даже самых консервативных защитников регламентированной денежной эмиссии. Он писал: "Цены факторов производства... должны понизиться, прежде чем производство вновь окажется прибыльным. Размеры кассовой наличности у предпринимателей увеличиваются вследствие того, что предприниматели воздерживаются от покупки товаров и найма рабочих до тех пор, пока структура цен и заработной платы не будет соответствовать реальным рыночным условиям... Следовательно, всякая попытка правительства или профсоюзных организаций предотвратить или замедлить этот процесс приспособления лишь продлит застой" 361. Такую теорию можно характеризовать также как уподобление экономических циклов кровопусканию. Действительно, его экономическая теория приобретает явное сходство с миром "Алисы в стране чудес": подъем, по мнению Мизеса, означает движение вспять, а депрессия - прогресс, потому что в фазе депрессии улучшается качество товаров и устанавливаются надлежащие масштабы их производства 362. В то время как |в фазе подъема капиталовложения характеризуются расточительством ресурсов, депрессия "...означает обратный путь к такому положению дел, при котором все факторы производства используются для возможно более полного удовлетворения самых насущных нужд потребителей" 363. Более того, процветание порождает подавленное настроение и уныние, тогда как депрессия поощряет новое сбережение, используемое для накопления дополнительных капитальных благ. Мизес забывает только сказать, откуда берутся доходы, необходимые для того, чтобы обеспечить такое "новое сбережение" в период депрессии.
Как и следовало ожидать, Мизес предвзято относится к трудовой проблеме; можно было предвидеть и то, что для доказательства своей точки зрения он прибегнет к извращению исторических фактов 364. Мизес пишет, например, о том, что в эпоху раннего капитализма на фабрики хлынули массы людей, ищущих работу, и таким образом эти люди смогли включиться в борьбу за распределение продуктов. (Разве появление продуктов предшествует процессу труда? А не наоборот?) "Выгоды, которые массы извлекли благодаря существованию капиталистической системы, были, - утверждает Мизес,- настолько очевидны, что ни один предприниматель не видел необходимости в пропагандистских разглагольствованиях, убеждающих рабочих в пользе капитализма" 365. Это находится в противоречии с выводами авторов многочисленных работ об опустошительном влиянии фабричной системы 366. Как отмечали Коул и Постгэйт, "...более чем вероятно то, что после 1815 г. действительно имело месть ухудшение жизненных условий в быстро развивающихся фабричных городах, где подрядчики строили сразу большое количество жилых домов, будучи заинтересованными главным образом в их дешевизне..." 367
Мизес обрекает рабочего на жизнь, сводящуюся к непрерывному изнурительному труду; удел рабочего состоит в том, чтобы все время вести борьбу с тягостью труда 368. Если же рабочий связывает свои надежды с такими пагубными идеями, как профсоюзное движение или марксизм, то его положение становится неустойчивым. Заработная плата, определяемая спросом и предложением, отражает вклад рабочего в создание национального богатства. С одной стороны, заработная плата есть вознаграждение за специфический труд определенной квалификации, но, с другой стороны, все трудящиеся конкурируют между собой. На рынке труда предприниматель не может установить монополистическую практику, поскольку это предполагало бы монополию спроса - явление, которому Мизес вопреки всему тому, что в учебниках пишется о монопсонии, не придает существенного значения 369. Мизес настаивает также на том, что предприниматели лишены возможности оказывать давление на рынок труда; к счастью, подавляющее большинство предпринимателей на практике обнаруживает гораздо большую проницательность, чем их лукавый апологет. Еще более абсурдно его утверждение о том, что рабочие не находятся в сколько-нибудь неблагоприятном положении, потому что в сравнении с предпринимателями у них больше возможностей для выжидания. Это подтверждается самим фактом существования безработицы, потому что в противном случае безработные согласились бы работать за более низкую плату. 370 Другими словами, безработица всегда носит добровольный характер и, следовательно, представляв собой каталлактическую иллюзию. Бедность, однако, не является праксеологической проблемой вследствие того, что такие явления находятся "за пределами теории человеческого действия, - теории, которая рассматривает только вопрос о том, как обеспечиваются средства, необходимые для потребления, но не о том, как эти средства потребляются" 371. Ну, а раз средства отсутствуют, то, разумеется, отсутствует и проблема.
На протяжении всей своей деятельности Мизес ни разу убедительно не доказал, почему именно его вариант теории выбора наиболее правилен. Он просто утверждал, что этот вариант превосходит другие концепции, и выпускал ее в свет с таким ярлыком. Кроме того, он так и не разъяснил, почему отказ от априорных рассуждений должен привести к нелепым выводам. По существу, дело обстояло просто: Мизес не мог доказать, что в сравнении с остальными способами исследования его метод позволяет быстрее обнаружить истину, тогда как многочисленные факты свидетельствуют о том, что такой метод оказывался намного хуже других. Непримиримый догматизм и склонность не задумываясь оскорблять идейных противников (эти качества можно проследить на примере книги "Теория и история" и различных политических брошюр) напоминают скорее адвоката, чем ученого. Оценивая его методологию, следует отметить, что он не способен был перейти от априорных принципов к апостериорным заключениям и использовать один из этих видов суждений для проверки другого. Такой способ действий, как у Мизеса, может служить синонимом рациональности, по-видимому, лишь в системе его определений. Более того, Мизес полагает, что суждения относительно обмена и стоимости, которые носят в основном эмпирический характер, могут быть выведены с помощью чисто аналитических умозаключений; тем самым выводы, проистекающие из сформулированных им априорных законов, должны играть такую роль, какая обычно принадлежит институциональным условиям. Но, как ясно показал Фриц Кауфман, такое допущение неправомерно 372.
Ясно, что в своих выводах Мизес исходит из определенных убеждений, и, может быть, не возникало бы столь сильного желания спорить с ним, если бы он не скрывал их так тщательно и вопреки несомненно присущей ему двойственности не рекламировал бы себя как единственного сторонника последовательного подхода. Его собственные критерии деятельности произвольны и ограничены, а всякая деятельность, которая, по мнению Мизеса, не удовлетворяет этим критериям, вызывает у него вспышку негодования и еще больше укрепляет его уверенность в собственной правоте. Особый гнев вызывают у Мизеса те, кто считает необходимым время от времени вмешиваться в развитие хозяйственных процессов. Тем не менее проповедовавшийся им отказ от всякого вмешательства в хозяйственную жизнь привел бы именно к тому искажению рыночных процессов, против которого он выступал, ибо свободная игра рыночных сил неизбежно подрывает собственную основу 373. Например, цена труда устанавливается в результате функционирования автоматического рыночного механизма, принудительно реализующего свои требования с помощью спроса и предложения. Однако труд - это товар особого рода; его нельзя ни хранить на складе, ни отделить от его носителя - человеческой личности. Несмотря на это, логика рыночного хозяйства неумолимо требует, чтобы с трудом обращались так же, как купец обращается с зерном. Это неизбежно порождает протест против бесчеловечной теории, которая превращает людей просто в придаток ткацкого станка или паровой машины. Варварские требования, предъявляемые неограниченной рыночной экономикой, натолкнулись на сопротивление. Кроме того, сами капиталисты обнаружили, что высокоразвитый производственный аппарат, требующийся для современного массового производства, не может функционировать в условиях свободного рынка. Капиталисты должны обладать уверенностью в том, что цена позволит возместить текущие издержки и капитальные расходы. Вследствие этого они начали осуществлять контроль над ценами и вопреки всем пожеланиям Мизеса сумели подорвать свободный рынок. Цены теперь определяются задолго до того, как товары достигли потребителя, которому часто приходится верить в то, что его благосостояние повысится, если только он купит те предметы, которые, как гласит реклама, наделяют его владельца достоинством, силой и чарующей улыбкой 374.
ПРИМЕЧАНИЯ
294 К числу важнейших работ Мизеса относятся "The Theory of Money and Credit", 1912, перевод: 1934, испр. изд.: London, 1953; "Socialism", 1922, перевод: 1932, доп. изд.: London, 1951; "Omnipotent Government", New Haven, 1944; "The Anti-Capitalist Mentality", Princeton, 1956; "Theory and History", New Haven, 1957; "Epistemological Problems of Economics", 1933, перевод: Princeton, 1960.
295 "Theory and History", p. 4. Альтернативой логической последовательности являются "отступления от темы и бессвязное изложение". Во многих отношениях именно такой характеристики и заслуживает ряд понятий, используемых Мизесом.
296 "Human Action", p. 32.
297 Ibid., р. 199; см. также I. М. К i r z n e r, The Economic Point of View, Princeton, 1960, p. 162.
298 "Human Action", p. 14. Такое понятие явно совпадает с используемым Менгером понятием "неудовлетворенных желаний". См. выше, стр. 160.
299 См. ibid., pp. 21, 224.
300 Ibid., p. 407.
301 Ibid., p. 88.
302 Ibid., p. 122.
303 Ibid., p. 141.
304 Ibid., p. 164.
305 Ibid., p. 188.
306 Ibid., p. 193.
307 "Omnipotent Government", p. 83.
308 "The Anti-Capitalist Mentality", p. 107.
309 "Human Action", p. 118.
310 Ibid, p. 347.
311 Ibid., p. 350. Мизес явно имел в виду первое фундаментальное исследование в этой области недавно скончавшегося Ренри Шульпа. См. Н. S с h u 1 t z, Theory and Measurement of Demand, Chicago, 1938.
312 "Human Action", p. 572.
313 См. Irving Fischer, The Making of Index Numbers, Boston 1922; Index Numbers, в книге - "Encyclopaedia of the Social Sciences", VII, p. 652.
314 "Human Action", p. 223.
315 "Theory of Money and Credit", pp. 172, 176.
316 См. "Human Action", pp. 706ff.
317 Ibid., pp. 374ff.
318 Ibid., pp. 245П.
319 Ibid., p. 237.
320 Ibid., p. 248.
321 Ibid., p. 259.
322 В книге: Vance Packard, The Hidden Persuaders, New York (Cardinal ed.), 1958, описаны приемы, позволяющие внушать потребителям желание покупать те товары, которые в более нормальных условиях они, вероятно, не захотели бы купить.
323 "Human Action", p. 205.
324 Ibid.
325 Ibid., p. 324.
326 См. также последующий раздел, посвященный теории Хайека, стр. 213.
327 "Human Action", p. 211, курсив мой.
328 Ibid., p. 390.
329 Ibid., p. 521.
330 Ibid., p. 391.
331 Ibid., p. 279.
332 Ibid., p. 497.
333 Ibid., p. 285.
334 См. Francis V. S u t t о n, S. E. Harris, Carl Kaysen and James Tobin, The American Business Creed, Cambridge, 1956, и мою рецензию на эту книгу, помещенную в Dissent, Autumn, 1957, р. 372.
335 "Human Action", p. 309.
336 "Theory of Money and Capital", p. 90.
337 "Human Action", p. 264.
338 Ibid., p.
339 Дискуссия между Хайеком и Найтом рассматривается ниже, см. стр. 444.
340 "Human Action", p. 488.
341 Ibid., p. 494.
342 Ibid., p. 478.
343 Систематический анализ утилитаризма содержится в книгах: Hannah Arendt, The Human Condition, Chicago, 1958, pp. 153H; E 1 i e H a-1 ё v у, The Growth ot Philosophic Radicalism, переиздание: New York, 1949.
344 Вопрос о соотношении между количеством денег и функционированием механизма спроса и предложения подробно рассматривается в книге "The Theory of Money and Credit", p. 130.
345 "Human Action", p. 415.
346 Изложение теории Кейнса см. ниже, стр. 493.
347 "Human Action", p. 427.
348 См. предисловие Лайонела Роббинса к книге "Money and Credit", p. 12.
349 Ibid., pp. 48ff.
350 Ibid., p. 103.
351 Ibid., p. 139.
352 Ibid., p. 205.
353 "Human Action", p. 521.
354 "Money and Credit", p. 347.
355 Ibid., p. 352.
356 См. ниже, стр. 226-227.
357 См. Г. Хаберлер, Процветание и депрессия, стр. 72 и след.
358 "Human Action", p. 437.
359 Ibid., р. 438. См. также очерк: М i s e s, Nationalization of Credit, в книге: "Essays in European Economic Thought", L. Sommer, ed., Princeton, 1960, pp. 106ff.
360 "Human Action", p. 470.
361 Ibid., p. 566.
362 Ibid., p. 573.
363 Ibid.
364 На склонность Мизеса к извращению исторических фактов указано в моей рецензии на "Omnipotent Government", помещенной в журнале New Leader, July 29, 1944.
365 "Human Action", p. 587.
366 См. например, J. L. and Barbara Hammond, The Rise of Modern Industry, London, 7th ed., 1947; idem, The Village Labourer, London, переиздание: 1948; idem, The Town Labourer, London, переиздание: 1949; G. M. T r e v e 1 у a n, English Social History, New York, 1942; chaps. XV and XVI, pp. 463ff; Henry Hamilton, England: A History of the Homeland, New York, 1948; G. D. H. С о-1 e and Raymond Postgate, The British Common People 1746-1938, New York, 1939, pp. 118ff. nou.
367 С о 1 e and Р о s t g a t e, op. cit., p. 127.
368 См. "Human Action", chap. XXI, pp. 584ff.
369 См. например, Fritz Machiup, The Economics of Seller's Competition, Baltimore, 1952, pp. 126ff; Sidney Weintraub, Price Theory, New York, 1949, chap. 11, pp. 247ff.
370 "Human Action", p. 595.
371 Ibid., p. 600.
372 См. F. Kaufmann, Methodology ot the Social Sciences, New York, 1944, pp. 224ff.,
373 См. Karl Polanyi, The Great Transformation, New York, 1944.
374 См. John Kenneth Galbraith, The Affluent Society, Boston, 1958, chap. XI, pp. 152ff. Некоторый интерес представляет также то обстоятельство, что Мизес был связан с "обществом Джона Берча"- авторитарной правой политической группировкой. См. Alan F. Westin, The John Birch Society, Commentary, August, 1961, p. 99.
Селигмен Б.
Людвиг фон Мизес: экономический либерализм "in extremis"
Примером самой крайней формы индивидуализма, вполне соответствующего традициям австрийской школы, служат работы Людвига фон Мизеса (род. 1881). Обладая непреклонным характером и абсолютно уверенный в себе, он выступил в защиту последних останков laissez faire с упорством, которое настолько же восхитительно, насколько заслуживало лучшего применения. Мизес развернул полемику со всевозможными противниками, главным образом с представителями исторической школы, социалистических учений и институционализма; он непреклонно защищал подход к экономической теории с априорных позиций; указанный метод Мизес определял как логическую систему, которая выводится из универсальных принципов, не поддающихся эмпирической проверке. Произведения Мизеса проникнуты такой раздражающей надменностью и таким догматизмом, что они были бы осмеяны и забыты, если бы принадлежали любому другому автору.
Мизес родился в Лембурге; он учился в Венском университете, здесь же с 1913 по 1934 год он занимал должность профессора. Затем Мизес переехал в Женеву, где получил место профессора на кафедре международных экономических отношений; с 1940 г. он живет в Соединенных Штатах, читая лекции, главным образом в Нью-йоркском университете. Солидаризуясь обычно с представителями крайнего консерватизма, Мизес опубликовал ряд работ, которые выделяются беспрецедентными в истории экономической мысли оскорблениями в адрес тех авторов, с которыми он не был согласен 294. Хотя экономические труды Мизеса не столь трудны для понимания, как произведения Ф. А. фон Хайека, все же в них часто можно столкнуться со столь же сложными вопросами. Каково бы ни было содержание излагавшейся теории, оно растворялось в безудержном потоке политических и мнимых философских рассуждений; для того чтобы различить и выделить внутри растворенные в этой странной социологии основные экономические идеи, требуется много усилий и утомительной работы. Чем больше вчитываешься в произведения Мизеса, тем меньше в них находишь экономической теории; наконец, в более поздних работах, таких как "Всемогущее государство" или "Теория и история", уже вообще не содержится почти ничего, кроме странной философской аргументации в защиту старинных принципов laissez faire в духе XVIII в.
Наиболее отчетливо теоретическая система Мизеса изложена лишь в одном произведении -"Человеческое действие" (1949),- расширенном издании опубликованной примерно за десять лет до этого работы "Nationaloekonomie: Theorie des Handelns und Wirtschaftens". Основную роль в этой книге играет понятие "праксеологии"- науки о человеческом поведении. К сожалению, Мизес нигде не уточняет содержания этой основополагающей идеи, ограничиваясь лишь самыми общими определениями; читателю самому предоставляется решить, исходя из всего контекста, что автор имеет в виду. Речь идет, по-видимому, о науке, предметом исследования которой является человеческое поведение, хотя временами складывается смутное впечатление, что сфера исследования охватывает лишь логические принципы выбора. Методология проистекает из некоторых априорных предпосылок, при этом используются рассуждения, которые Мизес в своей книге "Теория и история" характеризует как логически последовательные 295. Он подразумевает под этим умение делать выводы из предшествующих предпосылок. Мизес утверждает, что основные принципы, как они изложены у него, - это вечные истины, однако он и не пытается выяснить, почему именно такой метод, скорее чем любой другой, позволит создать научную экономическую теорию или научную теорию человеческого выбора. С другой стороны, суждения, исходившие из исторического опыта, лишь отчасти можно считать априорными, поэтому они не являются всецело "праксеологическими". Такие суждения не поднимаются над окружающими условиями или над индивидуальными обстоятельствами и, следовательно, по своему характеру не являются в достаточной степени всеобщими и формализованными 296. Праксеологические категории независимы, неизменны и однозначно определены в соответствии со структурой человеческого мышления. Выйти за пределы этих принципов невозможно, может иметь место либо действие, либо его отсутствие 297. Такая теория в конечном счете превращала экономику в область праксеологии, в которой можно применять вычисления.
Прибегая к такому толкованию "праксеологии", Мизес полагал, что это позволяет ему выяснить принципы, скрывающиеся за простым актом выбора, и создать универсальную экономическую теорию, способную противостоять неистовым атакам со стороны иррационализма, полилогизма, бихевиоризма и историзма. От праксеологии он переходит к каталлактике, или науке об экономических изменениях; теперь предполагается, что человек действует для того, чтобы в какой-то мере избавиться от возникающего у него ощущения беспокойства 298. Такие действия всегда носят рациональный характер и предполагают способность выбирать между имеющимися альтернативными возможностями. Проистекающие из этого акты обмена могут осуществляться между различными людьми или быть "аутистичными", то есть принадлежать к числу тех операций, которые осуществлял Робинзон Крузо. Подходя с этих позиций к вопросу о происхождении обмена, Мизес недвусмысленно и энергично настаивает на том, что экономическая теория носит субъективный характер. Самоуверенность Мизеса безгранична: эти принципы, по его мнению, применимы ко всем формам человеческих действий. Однако, если попытаться свести все соответствующие формы деятельности к описанным им видам, это, по существу, почти не расширит наших представлений, подобно утверждению о том, что дыхание является важным условием функционирования человеческого организма 299. Простая эпистемологическая истина заключается в том, что вопреки настойчивым уверениям Мизеса проблемы не могут быть решены столь несложным априорным путем 300. Методология не может ограничиваться чисто дедуктивным анализом, и среди современных экономистов лишь немногие сочувственно отнеслись бы к критике Мизеса в адрес эмпирического метода. Мизес энергично обрушивается на исследование экономических явлений с точки зрения их исторического развития; такие исследования, по его мнению, не выходят за рамки экономической истории и не открывают особых возможностей для беспристрастного искусства логически последовательных рассуждений. Мизес настаивает на том, что подход с таких позиций отражает лишь индивидуальные черты и личные склонности автора; следовательно, он не может обеспечить единодушного согласия 301. Свои собственные предубеждения он, разумеется, никогда не признавал.
Истина же заключается, по-видимому, в том, что использование исторического метода экономистами, как и представителями других общественных наук, приносит положительные результаты. Во всяком случае, в этом можно в значительной степени убедиться, обратившись к таким авторам, как Вебер и Маркс; кстати сказать, Мизес с презрением относится к ним обоим. Предполагается, что праксеология занимается исследованием человеческих действий, однако из изложения Мизеса так и нельзя понять, идет ли речь о проблеме соотношения между целью и средствами, о психологии человека или же, возможно, об этике. И хотя он много писал об эпистемологических проблемах экономической науки, работа Мизеса содержит мало сведений, непосредственно относящихся к теории познания, вследствие того что его универсальные принципы не имеют ничего общего с пониманием природы суждений. Цель его работы скорее заключалась в том, чтобы исследовать некую область человеческой деятельности, ограниченную в основном рынком laissez faire. Самым поразительным в этой странной системе является презрительное игнорирование автором влияния истории на человека. Изменения в социальной структуре, в развитии экономики и культуры - все это отправлено в мусорный ящик теории. Мизес героически борется за то, чтобы оградить экономическую теорию от влияния времени и исторических условий, однако, подобно благородному Дон-Кихоту Сервантеса, он обречен на поражение.
Не может быть никакой дискуссии по вопросу о конечных целях, доказывает Мизес, поскольку цель человеческих действий состоит в том, чтобы найти спасение от "ощущаемого беспокойства". Далее, праксеология имеет дело с позитивными истинами: она может не высказывать какого-либо мнения по поводу сибаритства или аскетизма. Однако стоимость может быть связана с какими-либо целями, продолжает Мизес, вступая в противоречие с только что высказанными утверждениями; здесь он по существу не делает ни шагу вперед. Раз стоимость играет важную роль, то как же можно составить суждение об этой проблеме, если невозможны какие-либо дискуссии по поводу целей? Но совершенно очевидно, что автор явно предпочитает подменять подлинную логику словами, когда, например, он утверждает, что праксеология может предсказывать результаты различных действий с "аподиктической" достоверностью. Поскольку само слово "аподиктический" буквально означает логическую достоверность, то очевидно, что Мизес не внес полной ясности в вопрос о характере праксеологии.
Основой процесса оценки, по Мизесу, по-прежнему является предельная полезность. Однако поступки человека означают просто выбор между альтернативными возможностями и не предполагают необходимости их сопоставления, с тем чтобы с помощью выбора обеспечить более высокую полезность 302. Понятие предельной полезности относится, говорит Мизес, исключительно к запасу избранных благ и в этом смысле оно характеризует только субъективную потребительную стоимость. Однако, несмотря на длинное изложение этого вопроса и многочисленные отступления, Мизес мало прибавляет к тому, что уже было известно раньше, и маржиналистское исследование по существу перемежается у автора с произвольными и несущественными obiter dicta. Вновь пространно излагается закон убывающей доходности и отвергается различие между материальными благами и невещественными услугами. Это кладет начало первому из многочисленных отступлений в область идеалистической метафизики: только человеческое сознание носит производительный характер, вследствие того что производительные силы являются духовными силами. Ощущение беспокойства человек устраняет с помощью логического умозаключения 303. Интерпретацию этих вопросов с более широких позиций, ближе примыкающих к социологии, Мизес отвергает как совершеннейшую бессмыслицу. Более того, такие воззрения опасны, потому что они ведут к коллективизму! Все же он допускает, что человек - это существо общественное: с точки зрения индивидуума, общество представляет собой средство для достижения определенных целей, и сохранение общества является важным условием осуществления любых планов человека 304. Именно благодаря существованию общества проявляется разделение труда, или, как его именует Мизес, "закон ассоциации". Следовательно, общество управляется идеями, поскольку тот или иной исход событий всегда обусловлен влиянием идеологии, а существующее положение дел есть результат воззрений, сложившихся в предшествующий период 305.
Мировоззрение самого Мизеса по существу не вызывает никаких сомнений. Гуманисты и философы допускали вопиющую ошибку, когда полагали, что с помощью демократии можно достигнуть лучшего общественного устройства. Демократия не может предохранить большинство населения от того, чтобы оно не стало жертвой ошибочных идей или неправильной политики. "Прогресс цивилизации будет происходить только в случае, если люди достигнут такого уровня, когда они наконец станут поддерживать разумную политику, которая направлена на достижение неких конечных целей..." 306 Однако, по мнению Мизеса, демократия не может осуществить этого, поскольку фактически она представляет собой правительство с его вооруженными людьми, жандармерией, солдатами и палачами. Рассматривая влияние просвещения в странах Восточной Европы, он отмечает: "Английские филантропы и педагоги, которые выступали в защиту народного просвещения, не предвидели, какую бурю ненависти и возмущения вызовет к жизни этот общественный институт" 307. Просвещение может приносить некоторую пользу, если его ограничить обучением чтению, письму и арифметике. Всякое обучение сверх этого является навязыванием идеологии правящей партией. Характеризуя роль интеллигенции, Мизес указывает: "Возникновение многочисленного класса... свободомыслящих интеллектуалов - это одно из наименее приятных явлений в эпоху современного капитализма. Их назойливая возня отталкивает разумных людей. Эти интеллектуалы лишь вредят" 308. Но нельзя забывать, что всегда была известна некоторая склонность самого профессора Мизеса к крайним суждениям.
Мизес редко прибегает к использованию математики в экономике и отрицает возможность с помощью математики предсказать будущие события даже в вероятностных категориях. При объяснении событий нельзя использовать количественные понятия, потому что в смысл этих событий можно проникнуть только с помощью "понимания" 309. "Математический метод должен быть отвергнут, - пишет Мизес,- не только потому, что он бесплоден. Это совершенно неправильный метод, исходящий из неверных предпосылок и ведущий к ошибочным выводам. Строящиеся в соответствии с этим методом силлогизмы не только лишены практической ценности, они отвлекают от изучения реальных проблем и искажают соотношения между различными явлениями" 310. Эмпирические исследования в такой области, как теория спроса, невозможно сравнивать с "априорным познанием, дающим нам возможность предвидеть поведение предпринимателя, который может не руководствоваться экономическим расчетом" 311. Статистики настолько глупы, что пытаются измерить долгосрочные экономические циклы 312. Мизес пренебрежительно отзывается даже об исчислении экономических индексов. В настоящее время среди экспертов существуют определенные разногласия по поводу специфических вопросов исчисления индексов, тем не менее почти никто не станет отрицать их ценности при определении изменений в ценах или объема производств " 313. Мизес считает, что изменение не поддается количественной оценке: индексы, настаивает он, не расширяют существенно наших знаний вследствие того, что изменяется состав самого "товарного набора"; различными оказываются методы оценки, а при взвешивании используются произвольные удельные веса. Конечно, все это вполне соответствует действительности, однако выдвигаемая им проблема затрагивает лишь техническую сторону вопроса. Следует отвергнуть утверждения Мизеса о том, что построение индексных рядов и количественная характеристика изменений в стоимости жизни являются "претенциозным важничаньем" 314. Он утверждает, что такого явления, как общий уровень цен, на самом деле не существует: на рынке выступают лишь цены каждого отдельного товара. Это явно противоречит ранее высказанному им утверждению о том, что не существует локальных различий в покупательной силе денег или в стоимости жизни 315. Последнее утверждение означает просто, что один и тот же человек не может получить одинаковое удовлетворение от одних и тех же благ, если эти блага находятся в различных местах. А если речь идет о покупательной силе денег, то она также всегда одинакова - различаются между собой только товары! К счастью, лишь немногие из статистиков или экономистов-математиков всерьез поддержали эти едва ли не смехотворные утверждения.
Однако в этой кажущейся нелепости есть своя система. Когда задача заключается в том, чтобы опровергнуть социалистическую теорию всеобщего благосостояния, да и любую другую разновидность социализма, преследующую ту же цель, то при этом существенную роль играет отрицание математических расчетов 316. И хотя математики, говорит Мизес, могут оказать некоторую помощь монополисту в связи с тем, что использование математических методов способствует установлению оптимальной цены, все же и эти усилия бесполезны, потому что неизвестной остается форма кривой спроса 317. Ни один из элементов, которые обусловливают монополию - издержки, спрос, производство, - по мнению профессора Мизеса, не имеет отношения к проблеме. Основная проблема по-прежнему заключается в том, что монопольная цена по существу порождается ограниченным предложением.
Центральную теоретическую модель в концепции Мизеса представляет своеобразная модель кругового потока, которую он назвал "экономикой бесперебойного кругооборота" 318. Эта модель проистекала из "умозрительного представления о последовательности событий, которые логически следуют из элементов человеческих действий, используемых при построении модели" 319. Однако в этом по существу не содержится ничего нового: такая модель мало чем отличается от теоретических построений самого заурядного типа, когда в качестве основных признаков рассматриваются разделение труда и частная собственность. Функции правительства следует ограничить установлением условий игры. При этих условиях экономика будет стремиться к состоянию покоя. Такое состояние, указывает Мизес, предполагается в связи с тем, что "ощущаемое беспокойство" элиминируется; это достигается тогда, когда не существует больше стремления к обмену и когда исчерпаны все заказы на покупку и продажу, все запросы и средства их удовлетворения. В таком случае розничная цена станет стабильной и, как бы упорно Мизес ни отрицал это, он лишь приходит к статической цене, как ее понимали сторонники теории экономического равновесия. Тем не менее Мизес настаивает на том, что условия стабильности ни в коем случае не означают описанного Шумпетером кругооборота; Мизес предполагает условия, при которых рыночные цены совпадают с ценами, устанавливающимися в конечном счете, когда экономика придет в состояние покоя. "Система все время находится в движении, и все же она всегда находится на том же месте. Она бесперебойно вращается вокруг неподвижного центра. Обычное состояние покоя вновь и вновь нарушается, но вслед за этим оно немедленно восстанавливается на том же уровне" 320. Такая абстрактная модель, как обещал Мизес, раскроет подлинное содержание экономических процессов. Однако этому обещанию не суждено было сбыться.
В "экономике бесперебойного кругооборота" центральную роль играет рынок, на котором каждый человек, преследуя собственные цели, в то же время действует в интересах всех. Благодаря системе цен производители получают сведения о том, что и как производить и в каких количествах 321. В этом необычном мире, где выдумка становится реальностью, не существует ни явных, ни скрытых форм рекламы 322. Потребитель правит, как король, обладающий суверенной властью; спрос, который он предъявляет на рынке, подобно избирательному бюллетеню, опускаемому в урну, вынуждает предпринимателя считаться с его желаниями. Трудность, однако, состоит в том, что при голосовании у различных людей часто оказываются неодинаковые права, вследствие чего картина искажается. Попросту говоря, одни люди обладают большим количеством голосов по сравнению с другими - Мизес явно пренебрег этим очевидным фактом.
Единственной сферой, где используется экономический расчет, разумеется, служит рынок; определяя рынок, Мизес исходит не из расчетов рыночных агентов, а скорее из эвристического принципа. Его метод опирается на теорию Бем-Баверка; Мизес пытается показать, как при обмене между людьми индивидуальный выбор приводит к установлению рыночной цены. Обмен может осуществляться лишь тогда, когда обмениваемые товары располагают неодинаковыми стоимостями 323. Этот вывод проистекал из основной трактовки стоимости как внешнего по отношению к товару психологического свойства, которое, безусловно, не может быть заключено внутри самих предметов, кроме того, содержание стоимости "мышление не может постигнуть, если при этом используются количественные категории" 324. Однако такой вывод создает угрозу развала всей его науки, именуемой каталлактикой, потому что теперь перед нами случай, когда, в конце концов, невозможно определить точку, в которой устанавливается цена. Лица, выступающие на рынке, не могут располагать одинаковыми сведениями, вследствие того что они в различной степени информированы об изменениях в ситуации и по-разному реагируют на полученные сведения 325. Тот, кто наиболее проницателен и наиболее удачно использует отдельные крохи информации, предоставляемой рынком, извлечет наибольшую выгоду.
Кстати сказать, это образовало первоначальную основу разработанной впоследствии Хайеком теории экономического познания 326. В действительности сколько-нибудь точные расчеты не могут иметь места, и Мизес вынужден признать, что он занимается лишь "анализом процессов мышления, сопровождающего деятельность человека, который, планируя свои поступки, использует количественные категории" 327. По существу, речь идет об оценке антиципируемого исхода последующих событий. Однако Мизес все же должен использовать для измерений какой-нибудь масштаб, а какой же масштаб может быть лучше, чем обмен различных товаров на деньги? Вследствие этого рыночные цены в конечном счете превращаются в основу экономических исчислений. Мизес, по-видимому, совершенно не заметил того, что все эти рассуждения у него постепенно превращались в грандиозную тавтологию. Более того, так как Мизес ограничивал сферу применения расчетов рыночными явлениями, он не мог сказать чего-либо существенного относительно поведения в нерыночных ситуациях. А поскольку каталлактика у него превратилась в единственную науку, Мизес должен был прийти к отрицанию политики и социологии как наук, не заслуживающих особого внимания. Проще говоря, отказавшись от применения расчетов за пределами рынка, Мизес тем самым полностью лишил себя возможности высказывать суждения по более широким проблемам, стоящим перед общественными науками.
Различия между процессом установления цены и оценкой у Мизеса совершенно незначительны. Он использует понятие вменения, однако обосновывает это понятие слабее, чем его предшественники. В конце концов Мизес приходит к совершенно бессодержательному выводу о том, что процесс установления цен носит общественный характер. Но ни при каких обстоятельствах он не может согласиться с мыслью, что установление цен влияет также на распределение 328. Такие представления Мизеса не согласуются с последующим утверждением о том, что "благодаря взаимодействию рыночных сил цены потребительских благ пропорционально распределяются между различными комплементарными факторами, которые совместно используются при производстве этих благ" 329. Противоречия и отсутствие ясности не является необычным делом для Мизеса. И хотя настойчивое подчеркивание тезиса о том, что общий уровень цен - это просто абстракция, не лишено известного смысла, трудно согласиться с его аргументацией, согласно которой формирование доходов не имеет почти ничего общего с ценами, а скорее определяется рациональным использованием ресурсов. Он настойчиво проводит мысль о том, что доход - это не текущий поток, а такая категория человеческого действия, которая проистекает из надлежащего и экономического использования земли и рабочей силы. В самой рыночной экономике не содержится ничего такого, к чему могла бы иметь отношение идея распределения 330. Единственная функция, которую выполняют цены, - направлять производство таким образом, чтобы оно обслуживало желания потребителей. Широкий взгляд, объединяющий различные явления в единую экономическую модель, полностью или почти полностью чужд Мизесу.
Он отмечает, что цивилизация и частная собственность неразрывно связаны между собой; тем самым Мизес догматически сбрасывает со счетов все те формы общественного строя, при которых не была известна частная собственность (в том смысле, который вкладывается в это понятие в странах Запада). Такое общество, по его мнению, еще не означало цивилизации. Этого определения заслуживает лишь рыночное капиталистическое хозяйство, хотя и его развитие "подрывается вмешательством правительства и профсоюзных организаций" 331. На этом примере можно видеть приемы, которыми Мизес пользуется при построении истории, основанной на частной собственности; такая история должна дополнить его экономическую теорию, основанную исключительно на частной собственности. О характере изысканий Мизеса в области истории можно наглядно судить по следующему его утверждению: Западная Европа располагала возможностями более быстрого накопления капитала по сравнению с остальным миром благодаря тому, что она обладала не только преимуществами в логическом мышлении, но и способностью сдерживать развитие захватнического милитаризма 332.
Такая аномалия, как неравномерное распределение дохода и богатства, с точки зрения Мизеса, в высшей степени желательна 333. Существуют, как он деликатно выражается, определенные обязанности, которые индивидуумы должны принимать на себя в системе "общих производительных усилий", и неравенство должно служить средством, побуждающим к выполнению этих обязанностей. Или, выражаясь более грубо, низкая заработная плата служит хорошим способом заставить людей работать. Совершенно очевидно, что подобные взгляды, высказанные профессором, могут оказаться исключительно полезными для определенных пропагандистских целей 334. Он отрицает, что рыночное хозяйство, по крайней мере такое, о котором он говорит, может привести к возникновению класса или касты. "Каждый человек волен стать предпринимателем, если он полагается на то, что сумеет предвосхитить будущие рыночные условия лучше, чем его сограждане, и его попытки действовать на свой страх и риск и нести личную ответственность за свои поступки получат одобрение потребителей" 335. Рынок- это просто поле деятельности для людей, которые действуют "сознательно и совершают обдуманные поступки, направленные на достижение избранных целей". Предпринимательская пропаганда направлена на распространение информации среди потребителей, и всякие ограничения в этой области ведут к ограничению свободы выбора потребителей.
Понятие капитала у Мизеса - как и многие другие его представления - с теоретической точки зрения содержит любопытный конгломерат идей австрийской и других школ. Вначале Мизес, следуя подлинным традициям австрийской школы, высказывался против представлений о капитале как о фонде. Однако впоследствии он доказывал, что следует отвергнуть определение капитала как совокупности изготовленных средств производства, поскольку в таком случае имеется в виду список товаров, который не предполагает никакого особого их использования "в действии". В ранней работе "Теория денег и капитала" Мизес высказывал мысль о том, что деньги в той мере представляют капитал, в какой они используются для приобретения капитальных благ. Таким образом, изгоняя в дверь теорию Кларка, трактующую капитал как фонд, Мизес допускает возвращение того же понятия через окно 336. Понятие производительности капитала также не является плодотворным, говорил Мизес, потому что капитал по своему существу представляет собой "категорию действия внутри рыночного хозяйства" 337. Однако впоследствии в книге "Человеческое действие" Мизес присоединяется к своим единомышленникам - представителям австрийской школы и настойчиво проводит мысль о том, что абстрактный капитал не может существовать обособленно от конкретных благ. Он отказывается от разграничения оборотного и основного капитала, предпочитая понятие обратимости (convertibility), которое вопреки всем утверждениям Мизеса грозило повлечь за собой трактовку капитала как фонда. К тому же само представление об обратимости требовало классификации отдельных форм капитала, основанной на различиях в их использовании, и, следовательно, введение данного понятия не означало существенного шага вперед по сравнению с прежним разделением капитала на основной и оборотный. Мизес отметил, что, по мере того как осуществляется накопление капитала, обратимость, или переход капитала из одной формы в другую, становится более трудным делом, так как с развитием современной технологии существенным условием производства становится применение в крупных масштабах основного капитала. Здесь-то и могло бы начаться плодотворное обсуждение проблемы, однако Мизес тут же отклоняется от темы и переходит- к поразительно противоречивому описанию патентной системы, в котором он выступает в защиту монополистической практики 338. Мизес отмечает, что ограниченная обратимость капитала не обязательно должна связывать его владельца, потому что, вложив свои средства в ценные бумаги, он может в общем довольно легко перемещать эти средства. А поскольку Мизес допускает такую возможность, ему приходится признать, что представление о капитале как о фонде действительно обладает определенной ценностью 339.
Мизес полагает, что капитал образуется на основе сбережения и ограничения потребления; фактором, ограничивающим сбережение и последующее инвестирование, является предпочтение настоящего времени будущему. В этом вопросе представление Мизеса о капитале совпадает с идеями Джевонса, поскольку для того, чтобы обеспечить последующее развитие, необходим фонд потребительских благ для удовлетворения потребностей в период отсрочки 340. Ответ Мизеса на соображения, высказанные Фрэнком Найтом по поводу природы капитала, оказался не слишком убедительным вследствие того, что он мог сослаться лишь на "подготовку предшествующих поколений". Прогресс, утверждал Мизес, будет задерживаться до тех пор, пока будет существовать недостаток капитала; впоследствии эту мысль более полно разработал Хайек. Недостаток капитала представляет собой по существу не что иное, как остановку в действии фактора времени 341. Такие представления, разумеется, вполне соответствуют праксеологической схеме, потому что они предполагают выбор, который учитывает развитие событий в последующие периоды времени. При обеспечении будущего периода возможны различные альтернативы: накопление большего запаса потребительских благ; производство благ с более длительным сроком службы; производство благ, требующих большего производственного периода; или использование более длительных окольных методов производства даже в том случае, когда блага могут быть изготовлены в более короткий срок 342. Все это означает самое беспорядочное смешение представлений Джевонса и Бем-Баверка. Действующий человек, который должен был выполнять все эти операции, обладает более чем поразительным сходством с экономическим человеком, описанным представителями классической школы. Очевидно, что стремление избавиться от ощущаемого беспокойства - это лишь обратная сторона максимизации удовольствия. Все, что Мизес внес в теорию, - это понятия производственного периода и продолжительности функционирования и пригодности товара; но и эти мысли не вполне оригинальны 343. Сомнительно, может ли проблема предпочтения во времени исчерпываться понятиями "раньше или позже", потому что они мало что говорят о стремлении обеспечить тот или иной приток доходов. Именно эти стремления играют центральную роль в теоретической системе Хайека; что же касается теории Мизеса, то в ней данный вопрос оказывается затерянным во всем винегрете из пресных экономических истин и еще более безвкусных политических суждений.
В центре теоретической системы Мизеса находится понятие обмена. Он отвергает мысль о том, что деньги могут играть нейтральную роль. Напротив, изменения в количестве обращающихся денег, отмечает Мизес, на деле оказывают различное влияние на цены различных товаров. Следовательно, количественная теория денег (в той форме, в какой она обычно формулируется) оказывается непригодной, поскольку она предполагает, что изменения цен пропорциональны изменению количества денег, тогда как фактический опыт не подтверждает этого 344. Тем не менее деньги должны служить исключительно средством обращения: все остальные функции, такие, как стандарт покупательной силы при отсроченных платежах или мера стоимости, Мизес сводит к единственной основной функции денег как средства обращения. Утечка денег в процессе оборота, например при накоплении сокровищ, не оказывает какого-либо реального влияния, поскольку она вызвана спросом на деньги, который требует именно такого развития процессов. Другими словами, оценка денег, предназначаемых для этой цели, основывается на услугах, на которые человек рассчитывает, храня наличные деньги 345. Однако Мизес мог лишь немногое сказать о мотивах хранения наличных денег в том смысле, в каком об этом писал Кейнс 346. И действительно, несмотря на критику Мизеса в адрес количественной теории денег, сам он не смог сообщить что-нибудь значительное, а лишь провозгласил, что "... соотношение между спросом на деньги и их предложением однозначно определяет структуру цен в той мере, в какой этим характеризуется отношение взаимного обмена между деньгами и предназначенными для продажи товарами и услугами" 347.
Для того чтобы ознакомиться с полным изложением теории денег Мизеса, следует обратиться к первой из его основных работ - "Теории денег и кредита". В этой книге, значительно менее резкой и тенденциозной в сравнении с другими его произведениями, его аргументы более обоснованны, и во многих случаях их можно признать почти убедительными. Неувязки в теории Мизеса возникли, очевидно, на протяжении периода между двумя мировыми войнами: достаточно взглянуть на приложение к последнему английскому изданию книги "Теория денег и кредита", для того чтобы убедиться, насколько изменилась его точка зрения, приблизившись к крайне правым взглядам.
Довольно любопытно, что Мизес вполне успешно смог сочетать теорию денег со своей общей экономической теорией. Центральное место у него занимают "вынужденные сбережения", несоответствие между условиями равновесия и нормой процента и вызываемые неустойчивостью кредита изменения в отношении между ценами на производственные и потребительские блага 348. Основная функция денег заключается в том, что они должны использоваться в качестве средства обращения, это вытекает из способов, которые люди применяют в процессе косвенного обмена, стремясь избавиться от благ, менее пригодных для продажи, а взамен получить более пригодные для продажи. В результате оказывается, что из всех товаров легче всего в обмен принимают деньги. Далее Мизес указывает, что деньги не могут служить мерой стоимости, так как субъективные оценки стоимости можно располагать только по степени важности или они могут иметь лишь порядковое значение. Но и здесь налицо известное противоречие: если для ориентировки в многочисленных меновых пропорциях, существующих на рынке, людям приходится использовать деньги, которые "в наибольшей степени пригодны для этой цели", то из этого, по-видимому, следует, что деньги должны выполнять задачу измерения стоимостей. Мизес предпочел бы говорить, что деньги служат мерой цен 349.
За этим следует обширное и довольно содержательное изложение проблемы возникновения денежных субститутов. Однако Мизес совершенно непреклонен в своем суждении о том, что государство не может создавать денег как таковых. Государство с помощью своих законодательных и судебных решений в лучшем случае может оказать влияние на форму, которую принимают деньги, но оно не может предопределить их стоимости. Стоимость денег должна устанавливаться тем же способом, что и стоимость остальных товаров, - на рынке. Государство не отличается от других участников хозяйственных операций, оно должно подчиняться требованиям спроса и предложения. Именно субъективная потребительная стоимость нужных людям предметов лежит в основе стоимости денег 350- такое представление возвращало теорию к временам Менгера и Бем-Баверка.
Деньги, дополнительно "впрыскиваемые" в обращение, чаще всего распределяются неравномерно, говорит Мизес, предвосхищая тем самым суть концепции Хайека. Рыночное положение тех, кто обеспечил себе преобладающую часть вновь эмитированных денег, усилится, и цены товаров, на которые предъявляют спрос эти лица, вероятно, повысятся. Те, кто получил вновь эмитированные деньги в последнюю очередь, и те, кто их вообще не получил, обнаружат, что в результате неравномерного изменения цен их реальный доход уменьшился. В этом и состоит "принудительное сбережение" 351. Если новые деньги "впрыскиваются" в хозяйство лишь один раз, не будет оснований для длительных искажений в соотношениях между ценами, и через некоторый период может произойти восстановление их прежней структуры. Изменения в объективной меновой стоимости денег в результате оказываются непропорциональны изменениям в количестве обращающихся денег. В принципе вновь выпускаемые деньги, утверждает Мизес, приносят хозяйству мало пользы; тем самым он исключает из рассмотрения возможность неполного использования ресурсов и неполной занятости рабочей силы.
Больше всего Мизес опасается инфляции, которая, как он настойчиво утверждал, приводит к проеданию капитала вследствие возникающих ложных надежд и неправильных экономических расчетов. Вызываемый дополнительной денежной массой рост цен иллюзорен, поскольку в хозяйство не поступает никакого дополнительного реального капитала, в действительности капитал исчерпывается вследствие выплаты дивидендов и более высокой заработной платы 352. Если обратиться к опыту развития американской экономики в 50-х годах XX в., когда повышение цен и заработной платы сопровождалось ростом реального физического объема капитала, складывается отчетливое впечатление, что экономическая теория Мизеса не может объяснить происходивших событий.
Из теории Мизеса так или иначе следует, что как только процентные ставки опустятся ниже предельной нормы прибыли от реальных капиталовложений, предприниматель тотчас же изменит структуру производства. Однако можно представить себе и такие случаи, когда будет сохраняться прежняя структура производства а разность между процентными ставками, ссудам и нормой прибыли от реальных капиталовложений будет представлять неожиданный доход (windfall gain). Предприниматели лишь в последующий период прибегнут к расширению своих капиталовложений. Отрасли, изготовляющие производственные блага, стану приносить больший доход в сравнении с отраслями, выпускающими потребительские блага и в конечном счете предприниматели окажутся заинтересованными в изменении структуры производства. В условиях полной занятости это вызовет увеличение выплат владельца: факторов производства, что обусловит повышение реальной заработной платы и арендной платы. Однако здесь предполагается неизменный уровень цен, тогда как в действительности цены, разумеется, повысятся, и тем самым несмотря на более острую конкурентную бopьбу за ресурсы, повышение реальной заработной платы будет предотвращено. При этом опять-таки не будет существовать побудительных мотивов к изменению структуры производства. Ясно, что все эти процессы на само деле значительно сложнее, чем полагает Мизес.
Категория "первичного" процента появляется вместе с упоминанием о предпочтении во времени. В полном соответствии с традициям австрийской школы Мизес трактует процент, как проявление процесса дисконтирования будущих благ при сравнении их с текущими благами. В связи с тем, что текущие блага оцениваются выше, чем будущие блага того же вида и качества, сумма средств, которую рынок отводит на удовлетворение будущих потребностей, оказывается ниже суммы цен текущих благ. Указанную разность Мизес называет "первичным процентом" 353. Этот доход отличается от предпринимательской прибыли, которая проистекает скорее из изменений в рыночных условиях, тем самым Мизес превращает прибыль в некий случайный доход. Процент играет важную роль в поддержании "текущего повторяющегося дохода" - термин, сходный с выдвинутым впоследствии Хайеком понятием постоянного дохода. Однако нельзя с уверенностью утверждать, что Мизес смог избежать идеи производительности сколько-нибудь успешнее, чем Бем-Баверк. Разность между суммой цен на факторы производства и продукты явно порождается более высокой оценкой текущих благ. Такая более высокая оценка, очевидно, относится не просто к последующим услугам факторов, но также к самому процессу производства: речь не идет лишь об истечении какого-то срока, а скорее о важнейших элементах творческой деятельности и производительности.
Мизес вносит еще большую путаницу, настаивая на том, что "первичный" процент сам по себе - это не цена, а отношение между товарными ценами, и более того, он утверждал, что существует тенденция к уравнению этого отношения для всех товаров. В "экономике беспрепятственного кругооборота" возможно лишь такое развитие событий. Будучи категорией действия, "первичный" процент определяет спрос на капитал и его предложение и устанавливает равновесие между удовлетворением потребностей в ближайшее время и в отдаленном будущем. (Как доказывает Мизес, Шумпетер был совершенно не прав, утверждая, что в условиях кругового потока процент исчезает.) Все же Мизес уклоняется от рассмотрения вопроса о соотношении между процентом и сбережением. Он считает невозможным доказательство сколько-нибудь полезных "праксеологических теорем", посвященных этому вопросу, потому что в соответствии с его предположениями удовлетворение потребностей в последующие периоды определяется оценочными суждениями, не поддающимися измерению. Но если процент обусловлен выбором между текущими и будущими благами, то такой выбор должен быть связан с размерами наличного капитала. Если дело действительно обстоит таким образом, тогда Мизес совершенно явно уклоняется от своих обязательств перед праксеологией, отказываясь исследовать роль сбережений и предложения капитала в той мере, в какой они оказывают воздействие на процент. Он может лишь утверждать, что изменения размеров собственности влияют на сбережение, и таким образом - на соотношение между стоимостью текущих и будущих благ 354.
Тем не менее эмиссия новых денег влияет на процентную ставку 355. Расширение кредита ведет к падению процентной ставки по денежным ссудам ниже уровня, который должен был бы установиться, если бы могли быть учтены все экономические факторы. Этот уровень процента может означать описанную Викселлем естественную процентную ставку, которая основывается на производительности предельного производственного периода. Мизес определяет его как последний производственный период из числа тех, которые могут быть оправданы с экономической точки зрения. Продолжительность этого периода определяется следующим требованием: фонд средств существования должен соответствовать фонду заработной платы. Если рыночная ставка процента ниже естественной ставки, то вследствие этого возможности извлечения чистого дохода расширяются, что может привести к удлинению производственных периодов. Однако вскоре наступит такой момент, когда фонд средств существования будет исчерпан, тогда как претворяемые в жизнь проекты использования капитальных благ еще не обеспечат полной отдачи в форме новых потребительских благ. В результате этого наступит экономический кризис. Причиной такого кризиса являются ложные экономические расчеты, которые опираются на иллюзорные доходы, порождаемые расширением денежного обращения. В действительности проекты не могут быть осуществлены, потому что для этого не хватает наличного реального капитала. Здесь перед нами уже теория экономического краха, которая впоследствии получила развитие в работах Хайека 356.
В соответствии с классификацией Хаберлера эта теория может быть отнесена к монетарным теориям перенакопления 357. По мнению Мизеса, банковская система порождает кредитную экспансию в опасных размерах, такая экспансия поощряет оптимистические расчеты предпринимателей. Центральные банки, как и следует ожидать, поддерживают эту экспансию, поскольку их политика отражает оптимистические настроения деловых кругов. Без такой поддержки индивидуальные банки не могли бы обеспечить себе необходимую кассовую наличность, потому что кредитная экспансия вскоре привела бы к ухудшению их резервных позиций. Однако, когда вся система функционирует согласованно, никаких проблем не возникает. Тем не менее если бы центральным банкам было отказано в праве выпуска банкнот и если бы это право было возвращено частным банкам таким образом, чтобы между ними вновь могла развернуться подлинная конкуренция, то в результате, говорит Мизес, экономически слабые банкиры оказались бы вытесненными и кредитная экспансия характеризовалась бы большей осмотрительностью. Забывая о широко известном опыте развития банков в американских штатах, Мизес настойчиво утверждает, что его предложения сводятся к "свободному банковскому предпринимательству" 358. Те, кто высказывает сомнения в целесообразности и эффективности таких форм функционирования национальной банковской системы, - это просто "фанатические сторонники государственного вмешательства" 359. Естественной основой системы денежного обращения и кредита является золотой стандарт, и "каждый, кто был склонен тайно препятствовать эволюции в направлении благосостояния, мира, свободы и демократии, [должен был] с отвращением относиться к золотому стандарту..." 360.
Пытаясь вернуться к теории экономического краха, Мизес высказывает мысль о том, что подъем не создает реального капитала; если исходить из современного опыта экономического развития, такое суждение представляется не вполне правдоподобным. Вообще Мизес питает чрезвычайно странную склонность к дефляции, в этом отношении он превосходит даже самых консервативных защитников регламентированной денежной эмиссии. Он писал: "Цены факторов производства... должны понизиться, прежде чем производство вновь окажется прибыльным. Размеры кассовой наличности у предпринимателей увеличиваются вследствие того, что предприниматели воздерживаются от покупки товаров и найма рабочих до тех пор, пока структура цен и заработной платы не будет соответствовать реальным рыночным условиям... Следовательно, всякая попытка правительства или профсоюзных организаций предотвратить или замедлить этот процесс приспособления лишь продлит застой" 361. Такую теорию можно характеризовать также как уподобление экономических циклов кровопусканию. Действительно, его экономическая теория приобретает явное сходство с миром "Алисы в стране чудес": подъем, по мнению Мизеса, означает движение вспять, а депрессия - прогресс, потому что в фазе депрессии улучшается качество товаров и устанавливаются надлежащие масштабы их производства 362. В то время как |в фазе подъема капиталовложения характеризуются расточительством ресурсов, депрессия "...означает обратный путь к такому положению дел, при котором все факторы производства используются для возможно более полного удовлетворения самых насущных нужд потребителей" 363. Более того, процветание порождает подавленное настроение и уныние, тогда как депрессия поощряет новое сбережение, используемое для накопления дополнительных капитальных благ. Мизес забывает только сказать, откуда берутся доходы, необходимые для того, чтобы обеспечить такое "новое сбережение" в период депрессии.
Как и следовало ожидать, Мизес предвзято относится к трудовой проблеме; можно было предвидеть и то, что для доказательства своей точки зрения он прибегнет к извращению исторических фактов 364. Мизес пишет, например, о том, что в эпоху раннего капитализма на фабрики хлынули массы людей, ищущих работу, и таким образом эти люди смогли включиться в борьбу за распределение продуктов. (Разве появление продуктов предшествует процессу труда? А не наоборот?) "Выгоды, которые массы извлекли благодаря существованию капиталистической системы, были, - утверждает Мизес,- настолько очевидны, что ни один предприниматель не видел необходимости в пропагандистских разглагольствованиях, убеждающих рабочих в пользе капитализма" 365. Это находится в противоречии с выводами авторов многочисленных работ об опустошительном влиянии фабричной системы 366. Как отмечали Коул и Постгэйт, "...более чем вероятно то, что после 1815 г. действительно имело месть ухудшение жизненных условий в быстро развивающихся фабричных городах, где подрядчики строили сразу большое количество жилых домов, будучи заинтересованными главным образом в их дешевизне..." 367
Мизес обрекает рабочего на жизнь, сводящуюся к непрерывному изнурительному труду; удел рабочего состоит в том, чтобы все время вести борьбу с тягостью труда 368. Если же рабочий связывает свои надежды с такими пагубными идеями, как профсоюзное движение или марксизм, то его положение становится неустойчивым. Заработная плата, определяемая спросом и предложением, отражает вклад рабочего в создание национального богатства. С одной стороны, заработная плата есть вознаграждение за специфический труд определенной квалификации, но, с другой стороны, все трудящиеся конкурируют между собой. На рынке труда предприниматель не может установить монополистическую практику, поскольку это предполагало бы монополию спроса - явление, которому Мизес вопреки всему тому, что в учебниках пишется о монопсонии, не придает существенного значения 369. Мизес настаивает также на том, что предприниматели лишены возможности оказывать давление на рынок труда; к счастью, подавляющее большинство предпринимателей на практике обнаруживает гораздо большую проницательность, чем их лукавый апологет. Еще более абсурдно его утверждение о том, что рабочие не находятся в сколько-нибудь неблагоприятном положении, потому что в сравнении с предпринимателями у них больше возможностей для выжидания. Это подтверждается самим фактом существования безработицы, потому что в противном случае безработные согласились бы работать за более низкую плату. 370 Другими словами, безработица всегда носит добровольный характер и, следовательно, представляв собой каталлактическую иллюзию. Бедность, однако, не является праксеологической проблемой вследствие того, что такие явления находятся "за пределами теории человеческого действия, - теории, которая рассматривает только вопрос о том, как обеспечиваются средства, необходимые для потребления, но не о том, как эти средства потребляются" 371. Ну, а раз средства отсутствуют, то, разумеется, отсутствует и проблема.
На протяжении всей своей деятельности Мизес ни разу убедительно не доказал, почему именно его вариант теории выбора наиболее правилен. Он просто утверждал, что этот вариант превосходит другие концепции, и выпускал ее в свет с таким ярлыком. Кроме того, он так и не разъяснил, почему отказ от априорных рассуждений должен привести к нелепым выводам. По существу, дело обстояло просто: Мизес не мог доказать, что в сравнении с остальными способами исследования его метод позволяет быстрее обнаружить истину, тогда как многочисленные факты свидетельствуют о том, что такой метод оказывался намного хуже других. Непримиримый догматизм и склонность не задумываясь оскорблять идейных противников (эти качества можно проследить на примере книги "Теория и история" и различных политических брошюр) напоминают скорее адвоката, чем ученого. Оценивая его методологию, следует отметить, что он не способен был перейти от априорных принципов к апостериорным заключениям и использовать один из этих видов суждений для проверки другого. Такой способ действий, как у Мизеса, может служить синонимом рациональности, по-видимому, лишь в системе его определений. Более того, Мизес полагает, что суждения относительно обмена и стоимости, которые носят в основном эмпирический характер, могут быть выведены с помощью чисто аналитических умозаключений; тем самым выводы, проистекающие из сформулированных им априорных законов, должны играть такую роль, какая обычно принадлежит институциональным условиям. Но, как ясно показал Фриц Кауфман, такое допущение неправомерно 372.
Ясно, что в своих выводах Мизес исходит из определенных убеждений, и, может быть, не возникало бы столь сильного желания спорить с ним, если бы он не скрывал их так тщательно и вопреки несомненно присущей ему двойственности не рекламировал бы себя как единственного сторонника последовательного подхода. Его собственные критерии деятельности произвольны и ограничены, а всякая деятельность, которая, по мнению Мизеса, не удовлетворяет этим критериям, вызывает у него вспышку негодования и еще больше укрепляет его уверенность в собственной правоте. Особый гнев вызывают у Мизеса те, кто считает необходимым время от времени вмешиваться в развитие хозяйственных процессов. Тем не менее проповедовавшийся им отказ от всякого вмешательства в хозяйственную жизнь привел бы именно к тому искажению рыночных процессов, против которого он выступал, ибо свободная игра рыночных сил неизбежно подрывает собственную основу 373. Например, цена труда устанавливается в результате функционирования автоматического рыночного механизма, принудительно реализующего свои требования с помощью спроса и предложения. Однако труд - это товар особого рода; его нельзя ни хранить на складе, ни отделить от его носителя - человеческой личности. Несмотря на это, логика рыночного хозяйства неумолимо требует, чтобы с трудом обращались так же, как купец обращается с зерном. Это неизбежно порождает протест против бесчеловечной теории, которая превращает людей просто в придаток ткацкого станка или паровой машины. Варварские требования, предъявляемые неограниченной рыночной экономикой, натолкнулись на сопротивление. Кроме того, сами капиталисты обнаружили, что высокоразвитый производственный аппарат, требующийся для современного массового производства, не может функционировать в условиях свободного рынка. Капиталисты должны обладать уверенностью в том, что цена позволит возместить текущие издержки и капитальные расходы. Вследствие этого они начали осуществлять контроль над ценами и вопреки всем пожеланиям Мизеса сумели подорвать свободный рынок. Цены теперь определяются задолго до того, как товары достигли потребителя, которому часто приходится верить в то, что его благосостояние повысится, если только он купит те предметы, которые, как гласит реклама, наделяют его владельца достоинством, силой и чарующей улыбкой 374.
ПРИМЕЧАНИЯ
294 К числу важнейших работ Мизеса относятся "The Theory of Money and Credit", 1912, перевод: 1934, испр. изд.: London, 1953; "Socialism", 1922, перевод: 1932, доп. изд.: London, 1951; "Omnipotent Government", New Haven, 1944; "The Anti-Capitalist Mentality", Princeton, 1956; "Theory and History", New Haven, 1957; "Epistemological Problems of Economics", 1933, перевод: Princeton, 1960.
295 "Theory and History", p. 4. Альтернативой логической последовательности являются "отступления от темы и бессвязное изложение". Во многих отношениях именно такой характеристики и заслуживает ряд понятий, используемых Мизесом.
296 "Human Action", p. 32.
297 Ibid., р. 199; см. также I. М. К i r z n e r, The Economic Point of View, Princeton, 1960, p. 162.
298 "Human Action", p. 14. Такое понятие явно совпадает с используемым Менгером понятием "неудовлетворенных желаний". См. выше, стр. 160.
299 См. ibid., pp. 21, 224.
300 Ibid., p. 407.
301 Ibid., p. 88.
302 Ibid., p. 122.
303 Ibid., p. 141.
304 Ibid., p. 164.
305 Ibid., p. 188.
306 Ibid., p. 193.
307 "Omnipotent Government", p. 83.
308 "The Anti-Capitalist Mentality", p. 107.
309 "Human Action", p. 118.
310 Ibid, p. 347.
311 Ibid., p. 350. Мизес явно имел в виду первое фундаментальное исследование в этой области недавно скончавшегося Ренри Шульпа. См. Н. S с h u 1 t z, Theory and Measurement of Demand, Chicago, 1938.
312 "Human Action", p. 572.
313 См. Irving Fischer, The Making of Index Numbers, Boston 1922; Index Numbers, в книге - "Encyclopaedia of the Social Sciences", VII, p. 652.
314 "Human Action", p. 223.
315 "Theory of Money and Credit", pp. 172, 176.
316 См. "Human Action", pp. 706ff.
317 Ibid., pp. 374ff.
318 Ibid., pp. 245П.
319 Ibid., p. 237.
320 Ibid., p. 248.
321 Ibid., p. 259.
322 В книге: Vance Packard, The Hidden Persuaders, New York (Cardinal ed.), 1958, описаны приемы, позволяющие внушать потребителям желание покупать те товары, которые в более нормальных условиях они, вероятно, не захотели бы купить.
323 "Human Action", p. 205.
324 Ibid.
325 Ibid., p. 324.
326 См. также последующий раздел, посвященный теории Хайека, стр. 213.
327 "Human Action", p. 211, курсив мой.
328 Ibid., p. 390.
329 Ibid., p. 521.
330 Ibid., p. 391.
331 Ibid., p. 279.
332 Ibid., p. 497.
333 Ibid., p. 285.
334 См. Francis V. S u t t о n, S. E. Harris, Carl Kaysen and James Tobin, The American Business Creed, Cambridge, 1956, и мою рецензию на эту книгу, помещенную в Dissent, Autumn, 1957, р. 372.
335 "Human Action", p. 309.
336 "Theory of Money and Capital", p. 90.
337 "Human Action", p. 264.
338 Ibid., p.
339 Дискуссия между Хайеком и Найтом рассматривается ниже, см. стр. 444.
340 "Human Action", p. 488.
341 Ibid., p. 494.
342 Ibid., p. 478.
343 Систематический анализ утилитаризма содержится в книгах: Hannah Arendt, The Human Condition, Chicago, 1958, pp. 153H; E 1 i e H a-1 ё v у, The Growth ot Philosophic Radicalism, переиздание: New York, 1949.
344 Вопрос о соотношении между количеством денег и функционированием механизма спроса и предложения подробно рассматривается в книге "The Theory of Money and Credit", p. 130.
345 "Human Action", p. 415.
346 Изложение теории Кейнса см. ниже, стр. 493.
347 "Human Action", p. 427.
348 См. предисловие Лайонела Роббинса к книге "Money and Credit", p. 12.
349 Ibid., pp. 48ff.
350 Ibid., p. 103.
351 Ibid., p. 139.
352 Ibid., p. 205.
353 "Human Action", p. 521.
354 "Money and Credit", p. 347.
355 Ibid., p. 352.
356 См. ниже, стр. 226-227.
357 См. Г. Хаберлер, Процветание и депрессия, стр. 72 и след.
358 "Human Action", p. 437.
359 Ibid., р. 438. См. также очерк: М i s e s, Nationalization of Credit, в книге: "Essays in European Economic Thought", L. Sommer, ed., Princeton, 1960, pp. 106ff.
360 "Human Action", p. 470.
361 Ibid., p. 566.
362 Ibid., p. 573.
363 Ibid.
364 На склонность Мизеса к извращению исторических фактов указано в моей рецензии на "Omnipotent Government", помещенной в журнале New Leader, July 29, 1944.
365 "Human Action", p. 587.
366 См. например, J. L. and Barbara Hammond, The Rise of Modern Industry, London, 7th ed., 1947; idem, The Village Labourer, London, переиздание: 1948; idem, The Town Labourer, London, переиздание: 1949; G. M. T r e v e 1 у a n, English Social History, New York, 1942; chaps. XV and XVI, pp. 463ff; Henry Hamilton, England: A History of the Homeland, New York, 1948; G. D. H. С о-1 e and Raymond Postgate, The British Common People 1746-1938, New York, 1939, pp. 118ff. nou.
367 С о 1 e and Р о s t g a t e, op. cit., p. 127.
368 См. "Human Action", chap. XXI, pp. 584ff.
369 См. например, Fritz Machiup, The Economics of Seller's Competition, Baltimore, 1952, pp. 126ff; Sidney Weintraub, Price Theory, New York, 1949, chap. 11, pp. 247ff.
370 "Human Action", p. 595.
371 Ibid., p. 600.
372 См. F. Kaufmann, Methodology ot the Social Sciences, New York, 1944, pp. 224ff.,
373 См. Karl Polanyi, The Great Transformation, New York, 1944.
374 См. John Kenneth Galbraith, The Affluent Society, Boston, 1958, chap. XI, pp. 152ff. Некоторый интерес представляет также то обстоятельство, что Мизес был связан с "обществом Джона Берча"- авторитарной правой политической группировкой. См. Alan F. Westin, The John Birch Society, Commentary, August, 1961, p. 99.
Опубликовано 21 декабря 2004 года
Новые статьи на library.by:
ЭКОНОМИКА:
Комментируем публикацию: Людвиг фон Мизес: экономический либерализм "in extremis"
подняться наверх ↑
ССЫЛКИ ДЛЯ СПИСКА ЛИТЕРАТУРЫ
По стандарту ВАК Республики Беларусь
Стандарт используется в белорусских учебных заведениях различного типа.
По ГОСТу Российской Федерации
Для образовательных и научно-исследовательских учреждений РФ
Прямой URL на данную страницу для блога или сайта
Полностью готовые для научного цитирования ссылки. Вставьте их в статью, исследование, реферат, курсой или дипломный проект, чтобы сослаться на данную публикацию №1103623553 в базе LIBRARY.BY.
подняться наверх ↑
ПАРТНЁРЫ БИБЛИОТЕКИ рекомендуем!
подняться наверх ↑
ОБРАТНО В РУБРИКУ?
Уважаемый читатель! Подписывайтесь на LIBRARY.BY в VKновости, VKтрансляция и Одноклассниках, чтобы быстро узнавать о событиях онлайн библиотеки.
Добавить статью
Обнародовать свои произведения
Редактировать работы
Для действующих авторов
Зарегистрироваться
Доступ к модулю публикаций