Жан Батист Сэй - Влияние и распространение взглядов Смита (ЭКОНОМИКА)

Library.BY

Источник: Жид Ш., Рист Ш. История экономических учений - М.: Экономика, 1995.

§ 4. Влияние и распространение взглядов Смита. Ж.Б. Сэй
XVIII век по преимуществу век упрощения. Концепция экономического мира, данная Смитом, представляет удивительно упрощенный общий взгляд. Это создает ее прелесть, ее силу в глазах современников Смита. Система естественной свободы, к которой их уже влекли все их философские и политические мечтания, казалась им выведенной с такой очевидностью и доказана такими неоспоримыми фактами, что не было места никакому сомнению. Еще ныне трудно отрешиться от ее обаяния. Если наступит время, когда от учения Смита не останется, - чему мы не верим, - ни одной идеи, его книга все еще будет величайшим памятником одной из величайших эпох экономической мысли. Это наисчастливейшая попытка одним взглядом обнять все бесконечное разнообразие экономического мира.
Эта простота составляет в то же время слабую сторону книги. Чтобы достичь ее, Смит по необходимости должен был оставить в тени многие факты, не укладывавшиеся в его систему. Он должен был также пользоваться неполными или недостаточными материалами. Что остается ныне от большинства отдельных теорий, наполняющих его книгу: от теории цен, теории заработной платы, прибыли и ренты, теории международной торговли или капитала? Нет ни одной из них, которая не была бы исправлена, опровергнута или отброшена. По мере того как на глазах у всех отрывались от здания огромные каменные глыбы, вся постройка казалась менее солидной. В то же время нарождались новые точки зрения, в которых Смит, по-видимому, не отдавал себе в достаточной степени отчета. На место благотворного впечатления простоты и прочности, которое получалось от произведения Смита у экономистов начала XIX столетия, к последователям его постепенно подкрадывалась мысль о нарастающей сложности экономических явлений.
Критиковать Адама Смита - значило бы рассказать с самого начала историю экономических учений в XIX столетии. Это наилучшая хвала, которую только можно было бы воздать его произведению. История экономических идей в течение 100 лет нанизывалась, так сказать, на его книгу. Друзья и противники одинаково брали ее за отправной пункт своих умозрений. Одни, чтобы ее развивать, продолжать, исправлять; другие - сурово опровергать его основные теории. Но все молчаливо признали, что политическая экономия начинается с него и что бесполезно подниматься выше. Это была, по выражению его переводчика Гарнье, "полная революция в науке". Еще ныне, хотя "Богатство народов" не представляется нам настоящим научным трактатом по политической экономии, некоторые из его основных идей остаются неоспоримыми: теория денег, значение разделения труда, первостепенная роль спонтанных экономических явлений, постоянное действие личного интереса в экономической жизни, свобода как базис рациональной экономической политики являются окончательными приобретениями науки.
Несовершенства произведения Смита, естественно, не будут составлять содержание следующих глав. Чтобы закончить изложение его учения, нам остается показать, как оно распространилось по свету.
Быстрое распространение и безостановочное победное шествие взглядов Смита по Европе представляют одно из любопытных явлений в истории идей. Один из его современников сказал о нем следующее: "Смит убедит настоящее поколение и будет господствовать над следующим". История оправдала его предсказание. Но было бы преувеличением приписывать торжество идей Смита только влиянию его книги. Политические события того времени в значительной степени способствовали распространению его взглядов.
"Американская война, - справедливо замечает Манту, - убедительнее, чем сочинения Смита, показала дряхлость старой политической экономии и обратила ее в развалины". Действительно, отделение американских колоний доказало два положения: прежде всего гибельность колониальной системы, которая толкала к восстанию самые благоустроенные колонии, а затем бесполезность протекционистской системы, так как торговля Англии с Соединенными Штатами по окончании войны за независимость была в таком цветущем состоянии, как никогда. "Потеря Англией своих североамериканских колоний, - писал Ж.Б. Сэй в 1803 г., - была выигрышем для нее. Это факт, который никем не оспаривается". Немного позже к американской войне присоединились еще другие обстоятельства: крайняя нужда в рынках, испытанная английскими фабрикантами усовершенствованных машин по окончании наполеоновских войн, и их убеждение, что высокие цены на хлеб, вызванные аграрным протекционизмом, удорожали ручной труд, - два основания, достаточные в их глазах для того, чтобы стремиться к общему понижению таможенных пошлин.
Идеи Смита о внешней торговле были навеяны политическими событиями. Последние не меньшую роль сыграли и в его воззрениях на внутреннюю торговлю.
Французская революция, экономические мероприятия которой были внушены преимущественно физиократами, дала могучий толчок всем принципам свободы. Влияние на континент повсюду внушительно. Даже в Англии, где это влияние было меньше, все толкало к laisser faire; Питт хотел было освободить Ирландию от устарелых запретительных пошлин. Ему удалось это сделать в 1800 г. Актом единения. По мере того как развивалась крупная индустрия, все более казались устаревшими правила статута Елизаветы об ученичестве, о продолжительности работы, об установлении заработной платы мировыми судьями. Все историки промышленной революции описывали борьбу, возникшую на этой почве между рабочими и хозяевами. Первые безнадежно цепляются за старое законодательство как за якорь спасения против слишком быстрого переворота. Вторые отказываются стеснять себя как в выборе своих рабочих, так и вмешательством других во внутреннюю дисциплину мастерской. Они уплачивают обусловленную рабочим заработную плату и хотят использовать свои машины в течение возможно более продолжительного периода времени. Мало-помалу под повторными ударами их увядает старый устав об ученичестве. Парламент отменяет одно за другим определения его. В 1814 г. последние следы его исчезли навсегда.
Смит не предвидел этих обстоятельств. Он писал свою книгу не для того, чтобы нравиться "негоциантам и фабрикантам". Наоборот, он не переставал указывать на их дух монополии. И вдруг силой вещей фабриканты и негоцианты становятся его лучшими союзниками. Его книга снабжает их аргументами и к его авторитету они взывают.
Его авторитет не переставал расти. С появлением "Богатства народов" такие люди, как Юм и историк Гиббон, выражали Смиту и его друзьям свое удивление по поводу нового произведения. На следующий год после появления его книги первый министр, лорд Норт, заимствовал у Смита идею новых налогов, в которых он нуждается: налога на жилые помещения и налога на солод. Теория Смита должна была сделать еще более славное завоевание - завоевание Питта. Питт, который был простым студентом, когда появилось "Богатство народов", всегда объявлял себя учеником Смита. Сделавшись министром, он попытался осуществить его идеи. Он первый подписал Либеральный торговый договор с Францией - договор Эдена в 1786 г. Когда Смит приехал в 1787 г. в Лондон, Питт встречался с ним неоднократно и обсуждал с ним свои финансовые проекты. Рассказывают даже, что Смит после одного такого разговора сказал: "Какой необыкновенный человек этот Питт, он понимает мои идеи лучше меня!"
В то время как Смит завоевывал таким образом самых замечательных людей своего времени, его книга мало-помалу проникла в широкую публику. После первого издания при жизни автора появились четыре новых. Только третье издание (1784 г.) отличается от первого значительными изменениями, добавлениями и исправлениями. Со дня смерти Смита (1790 г.) до конца века выпущены в свет три новых издания. С таким же успехом книга распространялась по Европе. Во Франции Смит был уже известен своей "Теорией моральных чувств". Первое упоминание у нас о "Богатстве народов" было сделано в заметке "Journal des Savants" ("Журнал ученых") в феврале 1777 г., где критик, отметив в нескольких строках достоинства работы, высказывает следующее курьезное мнение: "Некоторые из наших журналистов, читавших эту книгу, решили, что не стоит ее переводить на наш язык. Они, между прочим, говорят, что не найдется ни одного частного лица, которое взяло бы на себя расходы по изданию, ввиду неуверенности в сбыте ее, и что меньше можно ожидать этого от книгопродавца. Несмотря на это, они согласны, что эта книга богата мыслями и наставлениями скорее делового характера, чем интересными для чтения, и что даже государственные люди могут получить от нее пользу". На самом же деле вопреки мнению "наших журналистов" многочисленные переводы следовали один за другим как во Франции, так и в других странах Европы. Во Франции в двадцатилетний приблизительно промежуток, с 1779 по 1802г., четыре лица переводили Смита. Этого достаточно для доказательства вызванного его книгой интереса12.
Немногие произведения пользовались таким полным, таким универсальным успехом. И все-таки по сравнению с ростом числа поклонников Смита идеи его распространялись недостаточно быстро. В этом винили недостатки в конструкции книги - упрек, сделанный "Богатству народов" с самого ее появления. Сильная внутренним единством, она по внешней своей форме является совершенно несистематизированной: по-видимому, Смита не интересовала эта сторона. Поистине нужно некоторое усилие, чтобы отыскать это единство. Может быть, Смит несколько искусственно старался придать своему изложению характер собеседования, и действительно, иногда кажется, как будто бы слышишь простую беседу. Общие формулы, сгущенные и резюмирующие его мысль, часто появляются в середине или в конце главы, как будто бы они всплыли в его уме в этот именно момент, и поэтому они кажутся неожиданно замеченным выводом из всего предшествующего. В то же время такие вопросы, как вопрос о деньгах, рассеяны по всей книге и обсуждаются во многих местах. 1 апреля 1776 г. Юм высказал Смиту свои сомнения насчет популярности книги, "так как при чтении ее требуется много внимания". Сарторий приписывал в 1794 г. трудностям чтения слишком медленный успех в распространении идей Смита по Германии. Жермен Гарнье во Франции для того чтобы помочь читателям, предпослал своему переводу методический план чтения. Все одинаково находят произведение могучим, но плохо составленным, трудным для понимания и местами несвязным и неясным. Сэй, назвав произведение "беспредельным хаосом верных идей вперемешку с положительными знаниями", в общем высказал мнение всех читателей.
* * *
Для полного торжества Смиту не хватало (по крайней мере на континенте) истолкователя. Тот, кому удалось бы объединить его идеи "в кодекс доктрины, изложенный по определенному методу", и отбросить бесполезные отступления, сделал бы полезное дело. Ж.Б. Сэй взял на себя это дело. Между прочими заслугами (ибо это не единственная) за ним числится заслуга популяризации идей великого шотландца на континенте в той до некоторой степени классической форме, которую сообщил им Сэй. Французу, - удивительное дело, - выпала на долю задача дискредитировать первую французскую школу экономистов и облегчить английской политической экономии широчайшее распространение у нас.
В 1789 г. Ж.Б. Сэю13 шел 23 год. Он был секретарем Клавьера, будущего министра финансов (1792 г.), а тогда бывшего администратором в одном страховом обществе. Сэй нашел у него один экземпляр книги Смита, которого Клавьер изучал. Он прочел несколько страниц и тотчас же приобрел себе "Богатство народов". Книга произвела на него глубокое впечатление. "Когда читаешь это произведение, понимаешь, что до Смита не было политической экономии", - пишет он. Четырнадцать лет спустя, в 1803 г., появился "Трактат по политической экономии". Книга имела громадный успех, и тотчас же появилось бы второе издание, если бы первый консул, обеспокоенный свободой духа Сэя, отказавшегося расхваливать в книге его финансовые проекты, не запретил бы издания и не исключил бы автора из Трибуната. Сэй подождал с опубликованием ее до 1814 г. С того времени издания быстро следуют одно за другим - в 1817, 1819, 1826 гг. "Трактат" переводится на многие языки. Авторитет Сэя беспрерывно растет, его известность становится всеевропейской, а вместе с ним и взгляды Смита, отобранные, логически связанные и сведенные к нескольким главным принципам, из которых сами собой напрашиваются известные выводы, мало-помалу завоевывают просвещенное общественное мнение.
Было бы, однако, несправедливо видеть в Сэе только вульгаризатора Смита. Сам он, правда, с отважной скромностью никогда не скрывает того, чем он обязан своему учителю; его имя он повторяет на каждом шагу. Но он не удовлетворяется только повторением его идей. Он продумывает их, делает между ними выбор и, объясняя их, сообщает им дальнейшее развитие. На извилистых путях, куда забирается мысль Смита, французский экономист, не решаясь иногда сделать выбор между ними, умеет избежать тех, которые теряются в неизвестной дали, и взять тот путь, который ведет к цели, и так отчетливо прокладывает следы для последователей, что последние уже не будут блуждать. Таким образом, он, так сказать, фильтрует идеи учителя, окрашивает их в свой цвет, который на долгое время придает французской политической экономии оригинальный характер, отличный от английской политической экономии, которой в свое время Мальтус и Рикардо дадут новое направление. В произведении Сэя нас интересует не то, что он заимствовал у Смита, а то, что он сам внес в него. Попытаемся определить это.
1. Прежде всего Сэй завершает поражение идей физиократов. Это было не бесполезное дело. Во Франции многие умы были еще связаны с теми, кого называли "сектантами". Даже переводчик Смита, Жермен Гарнье, считает физиократов теоретически неопровержимыми. С практической стороны превосходство, по его мнению, было на стороне шотландского экономиста. "Можно,-говорил он, - отбросить теорию экономистов (т.е. физиократов. - Пер.) как менее полезную, но не как ошибочную". Сам Смит, как мы знаем, не окончательно сбросил с себя их иго. Он допускал еще особую производительность земли, которой она обязана силам природы. Он признавал непроизводительным труд врача, судьи, адвоката или артиста. Сэй порывает эти последние связи. Не в земледелии только, а повсюду природа "принуждена работать в согласии с человеком", и Сэй хочет, чтобы под "земельным фондом" отныне понимали "всякую помощь, получаемую нацией непосредственно от природы, как, например, от силы ветра, течения воды". Что же касается врачей, адвокатов, артистов и пр., то как можно отрицать, что они оказывают содействие производству? Даже Жермен Гарнье протестовал против их исключения. Несомненно, их услуги дают нематериальные продукты, но все-таки это продукты, имеющие, как и всякие другие продукты, меновую ценность и получающиеся из сотрудничества индустрии и капитала. Они доставляют нам приятность и полезность подобно материальным предметам, как, например, здания, сады, серебряные вещи. В этой части учение Сэя встретило сначала некоторое сопротивление со стороны английских экономистов, которые не хотели считать богатством и, следовательно, продуктом простую услугу, которая не будучи долговременной, не могла соединяться с капиталом. Но Сэй довольно быстро нашел признание со стороны большинства авторов. Наконец, он находит (после Кондильяка) решительный довод против физиократов, а именно следующий: производить не значит создавать материальные предметы. (Может ли человек что бы то ни было создавать, и что он делает, как не видоизменяет материю?) Производить - значит просто создавать полезности, увеличивать способность вещей отвечать нашим потребностям и удовлетворять наши желания. Поэтому производителен всякий труд, который содействует получению такого результата в индустрии и торговле, равно как и в земледелии. Различия, делаемые физиократами, падают сами собой, и Сэй завершает опровержение их, которое Смит, еще слишком близкий к своим противникам, не сумел довести до конца.
2. Другой пункт, по которому Сэй продолжает Смита, опережая его, касается понимания политической экономии и роли экономиста.
Понимание естественного порядка, как мы видели, изменяется от физиократов к Смиту. У физиократов это порядок, который осуществится в будущем, а экономическая наука по преимуществу нормативная наука. У Смита это порядок, реализующийся теперь:
существует, по его мнению, спонтанное экономическое устройство, которое, как жизненная сила в организме, превозмогает все искусственные препятствия, нагромождаемые на его пути правительствами, и практическая политическая экономия опирается на знание этого спонтанного устройства, чтобы давать советы государственным людям. По мнению Сэя, понимать так задачу политической экономии - значит слишком уступать потребностям практики. Политическая экономия есть исключительно наука о спонтанном экономическом устройстве, или, как он говорит, употребляя неизвестное Смиту выражение, "о законах, управляющих богатствами". Она, как подтверждает это и заглавие его произведения, есть "простое изложение способа, посредством которого образуются, распределяются и потребляются богатства". Ее следует отделять от политики, с которой слишком часто смешивали ее, а также от статистики, которая есть простое описание отдельных фактов, а не наука, координирующая принципы.
В руках Сэя политическая экономия становится наукой чисто теоретической и описательной. Роль экономиста, как и всякого ученого, сводится не к тому, чтобы подавать советы, а просто к тому, чтобы наблюдать, анализировать и описывать. Он должен "оставаться бесстрастным созерцателем, - пишет он Мальтусу в 1820 г. - Мы должны только сказать обществу, как и почему такой-то факт является последствием такого-то другого. Согласится ли оно с этим последствием или отвергнет его, этого будет для него достаточно, оно знает, что ему делать, но никаких поучений".
Так Сэй порывает с давней традицией (от канонистов и камералистов до меркантилистов и от последних до физиократов), которая делала из политической экономии прежде всего практическую науку, руководство для государственного человека и администратора. Уже Смит рассматривал экономические явления как натуралист, но как натуралист, который остается прежде всего врачом. Сэй хочет быть просто натуралистом. Медицина его не касается. Он прокладывает таким образом путь истинно научному методу. Новую науку он сравнивает, впрочем, скорее с физикой, чем с естественной историей. Этим он также отклоняется от Смита, у которого социальный организм по преимуществу живое тело. Не употребляя еще выражения "социальная физика", Сэй постоянно подсказывает эту идею своими часто повторяемыми сравнениями с физикой Ньютона. Подобно законам физики, "его принципы не произведение людей... Они вытекают из природы вещей, их не устанавливают, а находят; они управляют законодателями и государями, и никогда нельзя безнаказанно нарушить их". Подобно законам тяготения, они не ограничены пределами одной какой-нибудь страны: "Административные границы государств, которые все в глазах политика, для политической экономии являются лишь преходящими явлениями..." Он конструирует политическую экономию по образцу точных наук, законы которых имеют универсальное значение. Как и для физики, для нее не столь важно накоплять отдельные факты, сколь сформулировать небольшое число общих принципов, из которых впоследствии, смотря по обстоятельствам, будет выведена целая более или менее длинная цепь заключений.
Бесстрастность, универсализм и пренебрежительное отношение к отдельным фактическим указаниям - это качества, подходящие, несомненно, для ученого, но опасные в руках людей с менее обширным умом, чем у Сэя, ибо у таких людей они могут выродиться в недостатки и посеять индифферентизм, догматизм и презрение к фактам. Не произошло ли это как раз с Сэем? Выставляя такие принципы, не направлял ли Сэй политическую экономию на такой путь, где она встречала враждебное к себе отношение, часто основательное, со стороны Сисмонди, Листа, исторической школы и христианских социалистов? Безусловно, отделяя политику от экономии, отстраняя от науки ее практические тенденции, которые вносил в нее Смит, он сообщил ей большую стройность, но вместе с тем наделил ее некоторым холодом, благодаря которому у его менее одаренных последователей она превратилась в источник скуки и банальностей. Правильно или нет, но ответственность за это возлагали и на Сэя.
3. Мы только что видели, какое влияние прогресс физических наук оказал на представления Сэя об экономической науке. Влияние экономического прогресса в неменьшей степени отразилось на французском экономисте. Между 1776 г., когда появляется "Богатство народов", и 1803 г., когда появляется "Трактат", имела место промышленная революция. Это важный для истории идей факт.
Когда немного раньше, в 1789 г., Сэй посетил Англию, он нашел там машинное производство в полном расцвете. В то же время во Франции крупная индустрия делала только еще свои первые шаги;
при Империи она быстро расцветает, а с 1815 г. принимает чрезвычайные размеры. Шаптал в своем произведении "De l'industrie franifdise" ("О французской промышленности") насчитывает в 1819 г. 220 прядилен с 922 200 веретен, вырабатывавших более 13 миллионов килограммов хлопчатобумажного сырца. Это только пятая часть английского производства, а через двадцать лет производство в текстильной промышленности учетверится. Другие производства следуют за ней тем же темпом. Все предчувствуют: будущее за крупной индустрией, по-видимому, бесконечное будущее богатства, труда и благополучия! Новые поколения как будто бы опьянены этой перспективой, и этому индустриальному опьянению сенсимонизм даст самое красивое выражение. Общее опьянение не миновало и Сэя. У Смита земледелие стоит еще на первом плане, у Сэя же индустрия стремится играть первую роль. Отныне в течение долгих лет индустриальные проблемы будут занимать в политической экономии господствующее положение. И первый официальный курс по политической экономии, читанный самим Сэем в Консерватории искусств и ремесел, называется "Курсом индустриальной экономии".
У Смита земледелие стоит во главе иерархической шкалы полезных для нации производств. Сэй сохраняет этот порядок, но он ставит наряду с земледелием "капиталы, употребляемые на то, чтобы извлечь пользу из производственных сил природы... Какая-нибудь сложная машина производит чистого дохода больше, чем стоит процент с потраченного на нее капитала, или она производит для общества продукты, которые продаются по удешевленным ценам". Этой фразы нет в издании 1803 г. Она появляется только во втором издании. В этот промежуток Сэй управлял своей прядильней в Auchy-les-Hesdins и из собственного опыта сделал соответствующий вывод. Вопрос о машинах, только слегка затронутый Смитом, занимает в книге Сэя место, все более увеличивающееся с каждым изданием ее. Применение механических изобретений, быстро следовавших в это время одно за другим и во Франции, и в Англии, часто вызывало волнения среди рабочих. Поэтому Сэй не устает указывать на благодетельность изобретений. Вначале он еще допускал, что администрация, для того чтобы ослабить связанные с введением их временные неудобства, может "ограничить применение новых машин областью некоторых кантонов, где мало рабочих рук и где есть спрос на них в других отраслях индустрии". Но начиная с пятого издания, он изменяет свое мнение, находит, что подобное вмешательство "было бы нарушением права частной собственности изобретателя", и допускает лишь введение общественных работ для того, чтобы занять рабочих, осужденных машинами на безработицу.
Влиянию тех же обстоятельств можно приписать и то, что Ж.Б.Сэй отводит значительное место одной персоне, роль которой Смит не старался определить, но которая отныне не сойдет со страниц экономической теории, а именно предпринимателю. Действительно, разве в начале XIX столетия главным агентом экономического прогресса не является промышленник, активный, образованный, талантливый изобретатель, прогрессивный земледелец или смелый деловой человек, ряды которых умножаются во всех странах по мере появления научных открытий и расширения рынков? Преимущественно эти люди, - а не капиталист в собственном смысле слова, не землевладелец или рабочий, "почти всегда пассивный", - ведут производство и господствуют в области распределения богатства. "Значительнейшее влияние на распределение богатств, - говорит Сэй, - оказывает способность индустриальных предпринимателей. В одной и той же области промышленности предприниматель умный, деятельный, человек знаний и порядка, приобретает богатство, между тем как другой, не одаренный такими же качествами или натолкнувшийся на слишком неблагоприятные обстоятельства, разоряется". Не говорит ли и здесь прядильщик из Auchy-les-Hesdins? В этом легко убедиться, сравнив два первых издания его книги - в 1803 и 1814 гг. Из них видно, как эта концепция проясняется, растет и укрепляется.
Этой весьма правильной мысли мы обязаны установленной Сэем и ныне сделавшейся классической концепцией механизма распределения богатств. Эта концепция правильнее той, которую установили Смит и физиократы. Предприниматель служит в ней центром, около которого происходит все распределение. Ее можно резюмировать следующим образом.
Человек, капиталы и земля доставляют то, что Сэй называет производительными услугами. Вынесенные на рынок, эти услуги обмениваются в форме заработной платы, процента или ренты. На них существует спрос со стороны промышленных предпринимателей (негоциантов, земледельцев, фабрикантов). Последние комбинируют производительные услуги с целью удовлетворения спроса на продукты, предъявляемого потребителями. "Предприниматели являются лишь, так сказать, посредниками, ищущими необходимых производительных услуг для изготовления известного продукта в меру спроса на него". Таким образом, устанавливается спрос на производительные услуги, которые есть "одно из оснований ценности этих услуг". "С другой стороны, агенты производства, люди и вещи, земли, капиталы или промышленники в большей или меньшей степени, по разным соображениям предлагают свои услуги... и образуют, таким образом, другое основание ценности для тех же самых услуг". Итак, закон предложения и спроса регулирует цену услуг, т.е. высоту ренты, процента и заработной платы, а также регулирует цену продуктов. Благодаря предпринимателю ценность продуктов распределяется между "различными производительными услугами", а различные услуги распределяются между производствами сообразно потребностям последних. Теория распределения богатств гармонично координируется с теорией обмена и производства.
Эта очень простая схема распределения богатств составляет истинный прогресс в науке. Прежде всего она много точнее схемы физиократов, по которой материальные продукты обращаются между классами, а не между отдельными лицами. С другой стороны, в ней легко отделить вознаграждение капиталиста от вознаграждения предпринимателя, которые у Адама Смита были смешаны. Под предлогом, что предприниматель большей частью был капиталистом, шотландский экономист по примеру почти всех английских авторов смешивает их и одним словом "прибыль" обозначает все его вознаграждение, не различая процента на его капитал от прибыли в собственном смысле слова. Смешение очень досадное, и оно долго будет тяготеть над экономической теорией в Англии. Наконец, у теории Сэя было еще одно преимущество. Она дала его французским последователям ясную схему распределения богатств, недостававшую Смиту, в тот самый момент, когда Рикардо со своей стороны делал попытки заполнить этот пробел своей новой теорией распределения, по которой рента в силу своей природы и своих законов противопоставляется другим доходам и в которой в то же время заработная плата и прибыль признаются антагонистами, так что повышение одной влечет за собой понижение другой. Это заманчивая, но ошибочная теория; она повергнет английскую политическую экономию в бездну бесконечных дискуссий и в конце концов будет отвергнута. Показав, в какой зависимости одновременно находятся заработная плата и прибыль от спроса на продукты и объяснив высоту ренты теми самыми общими причинами (предложением и спросом), которые объясняют размер других производительных услуг, Сэй избавил французскую политическую экономию от таких блужданий и послужил впоследствии источником, из которого Вальрас заимствовал контуры своей прекрасной концепции цены услуг и экономического равновесия. Таким образом, ясно, что Сэй не хотел (и громадное большинство французских экономистов в этом следовали за ним) приписывать теории ренты исключительное значение, которое придавали ей английские экономисты. И наоборот, по тем же самым соображениям он никогда не придерживался мнения, просто-напросто отрицающего земельную ренту, и рассматривал ее как доход с заложенных в землю капиталов. Он даже заранее опровергает ту ошибку, которую впоследствии попытаются защищать Кэри и Бастиа14.
4. Сэй казался нам до сих пор замечательным главным образом благодаря своему дару логической координации идей. Но разве он не обогатил экономическую науку никакой совершенно новой истиной?
Его теорию рынков долгое время считали весьма важным открытием. "Продукты покупаются на продукты", - это действительно удачная формула, но это далеко не глубокая истина. Она просто выражает следующую, знакомую Смиту и физиократам, мысль:
деньги - посредник, их приобретают лишь для того, чтобы тотчас же развязаться с ними и обменять их на какой-нибудь новый продукт. "Когда обмен закончен, то оказывается, как будто бы за продукты платили продуктами". Таким образом товары взаимно служат друг для друга рынками, и интерес страны, производящей много товаров, заключается в том, чтобы другие страны производили их по крайней мере столько же. 'Теория рынков... изменит мировую политику", - говорил Сэй; и через этот принцип уже проглядывает братство народов. Он думал, что на теории рынков можно будет основать фритредерскую политику.
Более интересна его попытка применения теории рынков к кризисам производства, ибо она бросает свет на истинные тенденции Сэя. Уже Гарнье отметил возможность общего перегружения рынков. По мере того как умножались кризисы, эта мысль осаждала все более многочисленные умы. Нет ничего более нелогичного, говорит Сэй. Общая масса предлагаемых товаров по необходимости равна общей массе спрашиваемых, ибо последняя есть не что иное, как вся совокупность произведенных товаров. Поэтому общее перегружение рынка было бы бессмыслицей. Оно равносильно просто всеобщему изобилию богатств, "а богатство такая вещь, которая для нации не более отяготительна, чем для отдельных лиц". Возможно лишь одно: допустить плохое направление средств производства и вследствие того чрезмерное обилие того или другого продукта, иными словами, частичное перегружение. Мысль Сэя такова, что никогда не следует бояться произвести слишком много всех товаров сразу, но что может быть слишком много произведено того или другого товара в отдельности.
Эту верную мысль Сэй часто выражал в парадоксальных формулах. Можно было подумать, особенно при чтении некоторых фраз во втором издании15, что он безусловно отрицал кризисы. Вообще он был вынужден признавать их существование, но его особенно занимала мысль избежать вывода, неблагоприятного теории расширения промышленности.
Он рассматривает кризисы как явление по существу "преходящее": он утверждает, что "было бы достаточно промышленной свободы для предупреждения их". Для него особенно важно устранить "напрасные страхи" тех, которые боятся, что нельзя будет потребить всех этих богатств,-мальтусов, желающих сохранения богачей-бездельников в качестве предохранительного клапана против перепроизводства; сисмонди, умоляющих о том, чтобы замедлили промышленный прогресс и прекратили изобретения. Он негодует против таких слов, раздающихся в то время, когда среди самых процветающих наций "у семи восьмых населения не хватает массы необходимых продуктов, я говорю не о богатой семье, а о хозяйстве среднего достатка". "Неудобство,-не устает он повторять, - происходит не от того, что слишком много производят, но от того, что не производят именно того, что нужно". Производить, производить... все дело в этом, и естественно, что те самые люди, которые страдают один момент от понижения цен на предметы, спустя некоторое время первые извлекут пользу от расширения производства.
Таким образом, в этой, одно время знаменитой, полемике между Сэем, Мальтусом, Сисмонди и самим Рикардо (который по этому пункту придерживался мнения Сэя) следует искать не освещения феномена кризисов, - его там не найдешь, - а выражения верной по существу мысли, которую Сэй, к сожалению, облек в неточную научную формулу.
Роль Ж.Б. Сэя в истории экономических учений нельзя игнорировать. Иностранные экономисты не всегда признают ее. В частности, Дюринг, несмотря на свою обычную проницательность, очень несправедлив к нему, когда говорит о "труде разжижения", которому будто бы отдавался Сэй. Несомненно, необходимость ясности в изложении иногда понуждала его скользить по поверхности важных проблем, вместо того чтобы проникать вглубь их. В его руках политическая экономия часто становится слишком простой. Некоторые трудности он заволакивает чисто вербальным разрешением (в чем Бастиа, например, слишком охотно ему подражал). Неясность Смита часто плодотворна для ума, а ясность Сэя не дает ему никакого стимула. Признаем все это. И тем не менее он добросовестно перенес существенные идеи великого шотландца во французскую науку. В своих воспоминаниях о Кондильяке и Тюрго он внес удачные коррективы в некоторые спорные мнения своего учителя. Таким образом он освободил своих последователей от многих ошибок. Он наложил свой отпечаток на французскую политическую экономию, и если бы английские экономисты немедленно усвоили его концепцию предпринимателя (вместо того, чтобы ждать до тех пор, пока появится Джевонс), они избавили бы науку от многих бесплодных дискуссий, вызванных мыслителем, конечно, много более глубоким, но менее здравомыслящим, чем Сэй, - Давидом Рикардо.

Пн	Вт	Ср	Чт	Пт	Сб	Вс
01	02	03	04	05	06	07
08	09	10	11	12	13	14
15	16	17	18	19	20	21
22	23	24	25	26	27	28
29	30

Жан Батист Сэй - Влияние и распространение взглядов Смита

NEW ЭКОНОМИКА

Меню для авторов

Добавить статью

Редактировать работы

Зарегистрироваться

Полезные ссылки

Искать похожие?

Скачать мультимедию?

ССЫЛКИ ДЛЯ СПИСКА ЛИТЕРАТУРЫ

По стандарту ВАК Республики Беларусь

По ГОСТу Российской Федерации

URL для сайта, блога (постоянный обратный адрес данной страницы)

ПАРТНЁРЫ БИБЛИОТЕКИ рекомендуем!

ОБРАТНО В РУБРИКУ?

ЭКОНОМИКА НА LIBRARY.BY