ЭКОНОМИКА (последнее)
СЕН-СИМОН, СЕНСИМОНИСТЫ И ПРОИСХОЖДЕНИЕ КОЛЛЕКТИВИЗМА
Актуальные публикации по вопросам экономики.
Источник: Жид Ш., Рист Ш. История экономических учений - М.: Экономика, 1995.
СЕН-СИМОН, СЕНСИМОНИСТЫ И ПРОИСХОЖДЕНИЕ КОЛЛЕКТИВИЗМА
Сисмонди, завершая политическую экономию социальной, уже значительно расширил пределы, поставленные этой науке основоположниками. Но, выдвинув на первое место распределение богатств, он не направил своей критики на основной институт современных обществ - на частную собственность. Он признает ее необходимой и законной. Что касается английских и французских экономистов, то они всегда признавали ее особой областью, таким бесспорным и непреложным фактом, что видели в ней предпосылку для всех своих размышлений.
И вот вдруг появляются писатели, которые безусловно отвергают всякое смешение их с прежними коммунистами, которые не допускают ни равенства потребностей, ни равенства способностей, которые вместе с экономистами требуют максимума производства как цели экономической организации и которые вместе с тем поднимают руки на священный ковчег, с крайней энергией нападают на частную собственность и на этой, до того времени еще не затронутой почве пускаются на смелые эксперименты и преодолевают это с такой отвагой и силой, что их система содержит в себе уже все почти идеи и формулы, которые после них станут общими местами социалистической литературы XIX века. Преследуя очень определенную цель, они рассматривают влияние частной собственности на распределение и производство богатств в ее исторической эволюции и приходят к выводу о необходимости ее уничтожения как лучшего средства привести к совершенству научно-промышленную организацию современных обществ. Вместе с ними открывается одно из самых важных движений в истории экономических доктрин. Вопрос о частной собственности поставлен. Отныне он не перестает находиться в повестке дня науки'.
Не то чтобы он уже не был дискутирован. Все коммунистические утопии, начиная с Платона и Мора и кончая эгалитарными писателями XVIII века - Мабли, Морелли, Годвином, Бабефом, покоятся на критике частной собственности. Но авторы их становились на точку зрения морали, а не экономии. Оригинальность сенсимонизма заключается в том, что он прямой наследник экономической и политической революции, потрясшей Францию и Европу в конце XVIII и начале XIX столетия. Социализм Сен-Симона выражает не смутное тяготение к примитивному и химерическому равенству; наоборот, он есть выражение юношеского энтузиазма перед новым промышленным строем, родившимся из механических изобретений и научных открытий. Он стремится дать наивысшее выражение современному духу. Он несет в себе благородные чаяния новых буржуазных классов, освобожденных революцией от опеки дворянства и духовенства и угрожаемых в своем победном шествии реакционной политикой Реставрации. Но он опережает интеллектуальный горизонт либеральной буржуазии. Он предвидит, какую роль будут играть в будущем рабочие классы, и готовится руководить ими. Но он обращается преимущественно к образованным классам - к инженерам, банкирам, артистам, ученым. Всем этим людям, выходцам из состоятельных классов, сенсимонисты проповедуют коллективизм и уничтожение права наследования как вернейшее средство для создания нового общества на основе науки и промышленности.
Поэтому, когда делают попытку отыскать происхождение сенсимонизма, то приходят к необходимости видеть в нем скорее всего неожиданное продолжение экономического либерализма, чем запоздалое восстановление старых социалистических концепций.
Действительно, в том, что называют сенсимонизмом, следует различать два последовательных учения: одно учение - Сен-Симона, а другое - его учеников, сенсимонистов. Первое есть простой "индустриализм", у которого социализм позаимствует некоторые черты, но который примыкает преимущественно к экономическому либерализму, выражаемому им в несколько преувеличенном виде. Только доктрина учеников заслуживает названия коллективизма. Однако логически она выводится из принципов учителя и ограничивается лишь продолжением и расширением их. Для истории экономических идей теория учеников, может быть, важнее. Но невозможно было бы ее понять, не зная теории Сен-Симона. Поэтому мы прежде всего изложим эту теорию и укажем на странную, но несомненную связь социализма Сен-Симона с экономическим либерализмом.
1. Сен-Симон и индустриализм
Сен-Симон был крупным помещиком, беспорядочная жизнь которого была полна приключений. Шестнадцати лет он принимает участие в войне за американскую независимость. При революции он отказывается от дворянского звания и восстанавливает свое разрушенное состояние удачной спекуляцией на национальном имуществе. В качестве политически неблагонадежного он был заключен в тюрьму Сен-Пелажи; затем, освобожденный во время девятого термидора, он ведет коммерческие дела, путешествует, предается удовольствиям и изучению, впрочем поверхностному, наук. С этого времени он начинает смотреть на себя как на Мессию. На него производит глубокое впечатление зарождение нового общества, свидетелем которого ему пришлось быть, - нового общества, в котором, казалось, вдруг перевернулись все моральные, политические и материальные условия, исчезли все старые верования и ничего не появилось нового на их месте. Он мечтает возвестить миру новое Евангелие. Четвертого мессидора шестого года он созывает "бывших с ним в сношениях капиталистов, доказывает им необходимость восстановить мораль и предлагает создать гигантский банк, доходы которого будут служить для выполнения полезных человечеству работ". Таким образом, чисто философские задания у него уже сочетаются с промышленными. Развод и безумное мотовство снова погружают его в нищету. Принятый в 1805 г. своим прежним слугой, а затем, после его смерти, живя то скромной пенсией, выдаваемой ему семьей, то поддержкой некоторых промышленников, он все-таки пребывает в такой нищете, что в 1823 г. делает попытку покончить жизнь самоубийством, но попытка оказалась неудачной. Наконец, благодаря банкиру Оленду Родригесу он становится материально обеспеченным до 1825 г., когда умирает, окруженный в последний момент несколькими своими учениками. В продолжение всех этих лет Сен-Симон, осаждаемый мыслью о неотложной необходимости дать новому веку недостающее ему учение, беспрерывно выпускает в свет брошюры, сборники, целые произведения - то один, то в сотрудничестве с другими. В них он постоянно возвращается к своим излюбленным темам и в различной форме повторяет одни и те же идеи.
В первых работах он пытается главным образом установить научный синтез, который мог бы в будущем дать позитивную мораль и вытеснить религиозные догмы. Это был, как его назвали, "научный молитвенник", где вся совокупность явлений выводилась из одной идеи - идеи всемирного тяготения. Он сам отдавал себе отчет в том, что было химерического в таком простом объяснении, и в недостаточности своих познаний для реализации такой претенциозной философской попытки. Позже его ученик Огюст Конт попытается осуществить ее в своем "Cours de philosophic positive" ("Курс позитивной философии") и в "Politique positive" ("Позитивная политика"), так что Сен-Симон является одновременно отцом и социализма и позитивизма.
Начиная с 1814 г. и по день своей смерти он ограничивает свои философские занятия, чтобы посвятить себя почти исключительно изложению социальных и политических целей, которые только и интересуют нас здесь.
Все эти идеи можно было бы свести к возвеличиванию роли индустрии, понимая последнее слово в самом широком смысле, почти в таком смысле, в каком употреблял его Адам Смит, т.е. как синоним труда.
Сен-Симон сам сгруппировал их на нескольких поразительных страницах, которым дали с того времени название "Парабола Сен-Симона".
Предположим, говорит он, что Франция вдруг лишится своих пятидесяти первых физиков, пятидесяти первых химиков, пятидесяти первых физиологов, пятидесяти первых банкиров, своих двухсот первых купцов, шестисот первых землевладельцев, пятидесяти первых владельцев железоделательных заводов и т.д. (и он продолжает перечислять главные промышленные профессии).
"Так как эти люди - самые главные производители во Франции, изготовляющие самые важные продукты ... то нация, лишившись их, немедленно превратится в безжизненный организм; она тотчас отстанет от наций, с которыми ныне соперничает, и будет пребывать в таком состоянии отсталости до тех пор, пока не возместит этой потери, пока у нее не вырастет новая голова... "Перейдем к другому предположению. Допустим, что Франция сохранит всех своих гениальных людей в области наук, искусств, ремесел и промышленности, но с ней случится другое несчастье, и она в один день лишится брата короля, монсеньера герцога Ангулемского (и Сен-Симон перечисляет здесь всех членов королевской фамилии), и что она лишится в то же время всех крупных чиновников, всех начальников отдельных частей, всех государственных советников, всех статс-секретарей, всех маршалов, всех кардиналов, архиепископов, епископов, викариев, каноников, всех префектов и супрефектов, чиновников в министерствах, судей и, сверх того, десяти тысяч богатейших владельцев из среды дворянства, - такой случай, конечно, опечалил бы французов, потому что они добрые люди... но эта потеря тридцати тысяч лиц, слывущих за самых важных персон государства, причинила бы лишь моральный ущерб, но никакого политического ущерба для государства отсюда не получилось бы".
Иными словами, официальное правительство лишь фасад. Его деятельность носит исключительно поверхностный характер. Общество могло бы обойтись без него и не хуже жило бы. Между тем как исчезновение ученых, промышленников, банкиров и купцов поставило бы общество в беспомощное положение, лишило бы его источников жизни и здоровья, ибо только их деятельность поистине плодотворна и необходима. Это они на самом деле управляют государством, и в их руках истинная власть. Таков смысл параболы.
Таким образом, в глазах проницательного наблюдателя мир, в котором мы живем, всецело покоится на промышленности. Она одна достойна забот серьезных людей. Ее пришествие было подготовлено долгой исторической эволюцией, начинающейся, по мнению Сен-Симона, в XII веке с освобождением коммун' и завершающейся французской революцией. Она является капитальным фактом настоящего времени.
Поэтому он с большим презрением смотрит на политические хлопоты своих современников, поглощенных защитой или нападками на конституционную хартию 1814 г. Либералы ошибаются, перетряхивая старые выдохшиеся формулы: "суверенитет народа", "свобода", "равенство" - бессодержательные понятия, вышедшие из метафизических мозгов государствоведов, которые с уничтожением феодального режима завершили свою карьеру. Людям будущего предстоит лучшее дело, чем защита конституционной хартии против "ультра". Парламентский режим необходим, но он является лишь преходящим этапом между феодализмом вчерашнего дня и новым строем завтрашнего. Этот режим завтрашнего дня и есть индустриализм, т.е. социальная организация, построенная исключительно в интересах индустрии - "единственного источника всех богатств и благосостояния".
В чем будет состоять этот строй?
Он прежде всего предлагает исчезновение классов. В нем не должно быть ни дворян, ни буржуа, ни духовных лиц. Существуют лишь две категории лиц: работники и бездельники, или, как говорит Сен-Симон, пчелы и трутни, или еще: партия национальная и антинациональная. В новом обществе вторые должны исчезнуть, останутся только первые, к которым относятся не только рабочие, но и земледельцы, ремесленники, фабриканты, банкиры, ученые, артисты. Между всеми этими лицами будет лишь то различие, которое вытекает из различия их способностей или еще из того, что Сен-Симон называет их "положением". "Индустриальное равенство, - пишет он, - будет состоять в том, что каждый будет извлекать из общества пользу, прямо пропорциональную своему общественному положению, т.е. своей положительной способности - употреблению, которое он будет делать из своих средств, в которые следует включить, разумеется, и его капиталы". Как видно, Сен-Симон не думает об уничтожении дохода капиталистов. Он хранит вражду к землевладельцам.
Не только исчезнут всякие социальные различия, кроме основанных на труде и способности, но и правительство в обычном смысле этого слова станет в высокой степени бесполезным. По мнению Сен-Симона, "национальную ассоциацию" нужно рассматривать как "промышленное предприятие". "Франция стала крупной мануфактурой, а французская нация - большой мастерской". Но ведь "обязанность предупреждать воровство и всякие беспорядки в мастерских, словом, управление мастерскими, считается (в мануфактуре) совершенно второстепенным занятием и возлагается на малозначащих лиц". Точно так же роль правительства в промышленном обществе должна сводиться к тому, чтобы "оградить работающих от непродуктивных действий праздных людей и обеспечить им охрану и свободу в их производительной деятельности".
До сих пор индустриализм Сен-Симона почти не отличался от простого либерализма адептов Смита и Ж.Б.Сэя. В это же время Шарль Конт и Дюнуайе в своем журнале "Le Censeur" ("Критик") защищают совершенно такие же идеи и иногда в тех же самых выражениях. "Открытое для таланта поприще", "правительственное невмешательство" - это все формулы, которые повторяются в то время всеми либеральными буржуа и отражают в себе чаяния, подобные тем, которые были у Сен-Симона.
Но вот где тон его меняется: "Франция, говорим мы, крупная мануфактура. Но ведь самая важная работа в мануфактуре состоит в том, чтобы сначала установить способ фабрикации продуктов, а затем урегулировать интересы предпринимателей с интересами рабочих, с одной стороны, и с интересами потребителей - с другой". Следовательно, в промышленном строе тоже есть место для правительства, но для правительства совершенно особого характера - для управления над вещами, в которых мы нуждаемся, а не над людьми. Политика не исчезнет, а изменит свое существо. Она станет "положительной наукой", "наукой о производстве, т.е. такой наукой, содержанием которой будет исследование наиболее благоприятного для всех родов производства положения дел". "В старой политической системе сущность основных законов сводилась к тому, чтобы дать правительству большую силу и прочно установить власть первых классов народа над последними. В новой системе, наоборот, основные законы должны стремиться к тому, чтобы ясно установить и самым благоразумным образом комбинировать работы, которые предстоит исполнить обществу в целях физического и нравственного улучшения существования всех его членов".
Такова будет задача нового правления, где "способности" будут поставлены на место "полномочий власти", а "руководство" - на место приказаний. Оно будет применяться "к одной только группе интересов, относительно которой все люди согласны и вынуждены соглашаться, к одной группе, относительно которой им нужно совещаться и действовать совместно, и где, следовательно, может проявлять свое действие политика - это группа интересов, касающихся жизни и благосостояния".
Чтобы лучше иллюстрировать свою мысль, Сен-Симон предполагает исполнительную власть вручить палате депутатов, рекрутируемых исключительно из представителей торговой, мануфактурной и сельскохозяйственной промышленности: эта палата будет облечена властью принимать или отвергать проекты законов, которые будут к ней поступать из двух палат, составленных из ученых, артистов и инженеров, проекты законов, касающиеся исключительно развития материального богатства страны.
Экономическое правительство вместо политического; управление вещами вместо власти над людьми; социальная организация - сколок с организации мастерской и нации, трансформировавшиеся в производительные ассоциации с единственной целью "споспешествовать мирными работами положительной полезности", - вот новые концепции, которыми Сен-Симон опережает либералов, по следам которых он, по-видимому, шел до сих пор; они сближают его с социализмом. Марксистский коллективизм тщательно воспримет эту концепцию, которую Фридрих Энгельс считает самой важной у Сен-Симона. Прудон тоже усвоит ее и в качестве идеала предложит полное поглощение и исчезновение правительства в экономической организации. В наши дни она встречается у самых различных умов: у Менгера в его описании "народного трудового государства", равно как и у Сореля, который в одном характерном месте утверждает, что "социализм мечтает распространить на общество режим мастерской".
Таким образом, индустриализм Сен-Симона определенно отличается от экономического либерализма совершенно новой, возлагаемой им на правительство ролью.
С другой стороны, хотя он и доставил социализму одну из основных его идей, все-таки нельзя, пожалуй, сказать, что Сен-Симон социалист, если сущность социализма состоит, как мы думаем, в уничтожении частной собственности. Правда, Сен-Симон говорит в одном известном месте о преобразовании земельной собственности. Но это место остается одиноким. Выше мы видели, что, по его мнению, капитал имеет такое же право на вознаграждение, как и труд. И в том, и в другом он видит "социальное положение". Поэтому он охотно удовлетворился бы чисто правительственной реформой.
Однако, взяв за идеал индустриализм, существенные черты которого он набросал, нетрудно будет сделать из него выводы о необходимости более радикальных реформ и о нападении на всю социальную систему целиком. Это составит задачу сенсимонистов. Попытаемся теперь показать эту эволюцию от индустриализма к коллективизму.
2. Сенсимонисты и критика частной собственности
Книги Сен-Симона почти не читались. Он имел главным образом личное влияние. Ему удалось собрать около себя талантливых людей, многие из которых после его смерти стали пропагандистами его идей. Огюстен Тьери, который сам называл себя приемным сыном Сен-Симона, был его секретарем с 1814 по 1817 г. Огюст Конт исполнял у него те же самые функции и принимал участие в его литературных работах с 1817 по 1824 г. Оленд Родригес и его брат Евгений тоже были среди его первых учеников. К ним присоединились другие: Анфантен, бывший студент политехникума, Базар, бывший карбонарий, разочаровавшийся в политических экспериментах. Вскоре после смерти Сен-Симона они основали газету "Le Producteur" ("Производитель") для распространения идей учителя. Большинство экономических статей в этой газете принадлежит перу Анфантена. Газета существовала только один год, но новое учение находило многочисленных приверженцев. Все были убеждены в том, что идеи Сен-Симона дают основы для истинно современной веры, предназначенной вытеснить одновременно и разлагающийся католицизм, и политический либерализм, чисто отрицательную, по их мнению, доктрину. Для укрепления уже существовавшей между ними интеллектуальной связи эти энтузиасты организовали нечто вроде иерархического общества, главой которого была коллегия, состоявшая из шефов, носивших название "отцов"; далее по нисходящим степеням распределялись сыновья, которые друг друга называли братьями. Этот характер организованной секты сенсимонизм принял в 1828 г. по инициативе Евгения Родригеса. В то же время они поручили одному из своей среды. Базару, публично изложить свое учение в целом ряде лекций. Эти лекции читались с 1828 по 1830 г. перед избранной аудиторией, где присутствовало много людей, впоследствии сыгравших выдающуюся роль в истории Франции: Фердинанд Лессенс, А.Каррель, Карно, братья Перейр, Мишель Шевалье. Лекции были потом опубликованы в двух томах под заглавием "Exposition de la Doctrine de Saint-Simon" ("Изложение доктрины Сен-Симона"). Второй том посвящен главным образом философии и морали. Первый содержит социальную доктрину школы и составляет, по справедливому замечанию Менгера, "один из замечательнейших памятников современного социализма".
К несчастью, под влиянием Анфантена философская и мистическая сторона сенсимонизма получала все большее преобладание над социальной. Она приведет школу к гибели.
По мнению сенсимонистов, недостаточно развернуть перед современным человечеством картину его будущего социального строя; нужно, говорят они, заставить его полюбить этот строй, желать его всеми силами своего чувства, создать между людьми то единство действия и мысли, которое может исходить лишь из общего религиозного убеждения. Сенсимонизм становится религией с культом, с моралью, с организованными проповедями, с церквами, основывающимися в разных пунктах территории, с апостолами, уходящими в далекие страны с благовестным словом. Странное и достойное изучения явление - этот кризис религиозного мистицизма у людей утонченной научной культуры, враждебных установленным религиям и в большинстве своем, казалось бы, более подготовленных для устройства разных предприятий, чем для основания нового христианства.
Анфантен и Базар были первосвященниками нового культа. Но Базар скоро устранился, и Анфантен остался один "верховным отцом". Уединившись с сорока учениками в одном доме Менильмонтани, он вел с ними с апреля по декабрь 1831 г. нечто вроде монастырской жизни, между тем как вне велась живейшая, как никогда, пропаганда в газете "Le Globe" ("Глобус"), ставшей с июля 1831 г. собственностью школы. Эта своеобразная жизнь была прервана судебными преследованиями, закончившимися осуждением Анфантена, Дюверже и Мишеля Шевалье судом присяжных на один год тюремного заключения за организацию незаконного общества. Это было сигналом к разброду школы.
Последняя и самая шумная фаза жизни школы более всего поражала современников. Сенсимонизм как религия затмил и отодвинул на некоторое время на задний план сенсимонизм как социальную доктрину, подобно тому как впоследствии позитивистская религия вытеснит в умах общества позитивную философию. Нас интересует здесь исключительно социальное учение сенсимонизма в том виде, в каком оно содержится в первом томе "Изложения доктрины Сен-Симона".
Это совершенно новое учение. Его можно рассматривать как оригинальное исследование, а не только как итог идей Сен-Симона. Оно принадлежит, вероятно, в равной мере Базару и Анфантену. Но экономические идеи, почти наверное, были выработаны последним; впрочем, в создании их ему должна была много помочь работа Сисмонди. Произведение замечательно как своим строго логическим построением, так и идейным содержанием. Постигшее его забвение почти трудно объяснить, в особенности когда сравниваешь его с грудой посредственных произведений, доживших до наших дней. Однако ныне оно, по-видимому, вызывает к себе новый интерес и его стремятся поставить на высокое место, которое ему по праву принадлежит в социальной литературе XIX века:
Доктрина Сен-Симона целиком сводится к критике частной собственности.
Экономист может критиковать частную собственность с двух различных точек зрения: с точки зрения распределения или производства богатств, иначе говоря, с точки зрения справедливости или полезности. "Доктрина" нападает на наш социальный строй одновременно с двух сторон и группирует воедино большинство тех аргументов, которые в течение XIX столетия будут направлены против собственности. Выполняя эту свою двойную задачу, она, впрочем, опирается на идеи Сен-Симона.
а) Сен-Симон противопоставлял в новом обществе бездельников трудящимся. Индустриализм должен дать место лишь вторым. Только способность и труд дают в принципе право на вознаграждение. Однако по странному противоречию Сен-Симон рассматривал капитал как личное "положение", оправдывающее особое возмещение. Тут вступаются сенсимонисты. Не очевидно ли, в самом деле, что частная собственность на капиталы составляет последнюю из привилегий? Революция смела преимущества касты. Она уничтожила право старшинства, которое освящало в семье неравенство детей. Но она сохранила индивидуальную собственность, собственность, которая освящает самую несправедливую из привилегий - право собственника "взимать премию с труда других". Ибо этим правом получать доход, не трудясь, определяется собственность у сенсимонистов. "Собственность в самом обычном понимании этого слова составляется из богатства, которое не служит для непосредственного потребления и которое ныне дает право на доход. В этом смысле она включает земельный фонд и капиталы, т.е., выражаясь языком экономистов, фонд производства. Для нас земельный фонд и капиталы, каковы бы они ни были, суть орудия труда: землевладельцы и капиталисты (два класса, которые в этом смысле нельзя отличить один от другого) суть хранители этих орудий; их функция - распределять орудия труда между трудящимися. Это распределение производится с помощью особых операций, в результате коих получаются процент, заработная плата, рента". Таким образом, рабочий вследствие ограничения собственности узким кругом нескольких лиц вынужден отдавать собственнику часть плодов своего труда. Такое принуждение есть не что иное, как "эксплуатация человека человеком", эксплуатация тем более ненавистная, что, подобно феодальным привилегиям, она благодаря институту наследования перманентна как для эксплуатируемых, так и для эксплуататоров.
Если бы сенсимонистам возразили, что землевладельцы и капиталисты не являются непременно бездельниками, что многие из них на самом деле работают, чтобы умножить свой доход, они ответили бы, что вопрос не в этом. Несомненно, часть их дохода может происходить от личного труда, но доход, который они получают в качестве землевладельцев или капиталистов, очевидно, может происходить только от труда других. Вот где эксплуатация.
Не в первый раз встречаемся мы с этим словом. Уже Сисмонди, как мы помним, пользовался им. Впоследствии мы увидим его под пером Карла Маркса и других писателей. Однако все они - и Сисмонди, и сенсимонисты, и Карл Маркс - придают ему неодинаковый смысл. Нам кажется полезным теперь уже установить различие в понимании этого термина, который играет такую важную роль в социалистической литературе и так чреват неясностями.
Сисмонди, как мы знаем, считает доход с собственности законным. Но он допускает, что рабочий может быть эксплуатируем.
Когда? Когда его платы едва хватает на существование, в то время как хозяин его живет в богатстве; когда его заработная плата не достигает того, что Сисмонди считает справедливой платой. Следовательно, эксплуатация есть злоупотребление, а не органический порок, свойственный самой природе нашего экономического строя. Эксплуатация происходит "иногда", но она не необходима. Можно устранить ее, не прибегая к уничтожению всей системы. В этом общем и немного неопределенном смысле (что, кажется, связывает ее с трудноопределимой идеей "справедливой цены") эксплуатация, заметим это, встречается в нашем экономическом мире в самых разнообразных видах. Она не составляет исключительного свойства отношений хозяина к рабочему. Она происходит всякий раз, как кто-нибудь злоупотребляет исключительным положением (невежеством, боязливостью, слабостью, изолированностью), чтобы купить или продать свои услуги или свои товары по слишком низкой или слишком высокой цене.
У сенсимонистов, наоборот, эксплуатация является органическим недостатком, пороком нашего социального строя. Она присуща частной собственности и образует ее необходимое следствие. Эксплуатация - не простое злоупотребление, а самая характерная черта всей системы, поскольку основным атрибутом частной собственности является как раз право получать продукт, не трудясь. Таким образом, эксплуатация не ограничивается рабочими. Она распространяется на всех тех, кто платит дань землевладельцу. Промышленник тоже является ее жертвой, платя процент за деньги, взятые на предприятие.
Зато прибыль предпринимателя происходит не от эксплуатации рабочего, она есть просто плата за труд управления. Конечно, хозяин может злоупотреблять своим положением, чтобы свести до крайней степени заработную плату рабочего. В этом смысле сенсимонисты скажут вместе с Сисмонди, что рабочий эксплуатируется. Но это не необходимо. Наоборот, сенсимонизм предвидит в будущем индустриальном обществе широкую практику вознаграждения за исключительные способности. И в этом замечательная черта его теории.
Маркс тоже представляет себе эксплуатацию как органический порок капитализма. Но он придаст этому выражению совсем иной, чем у сенсимонистов, смысл. Вдохновляемый английскими социалистами, он видит происхождение эксплуатации в особенностях обмена. У него только труд рабочего создает всю ценность продуктов; вследствие этого процент и прибыль могут быть лишь кражей, совершенной у рабочего. Доход предпринимателя так же несправедлив, как и доход капиталиста или землевладельца.
Эта последняя теория кажется гораздо более радикальной, чем предыдущая, потому что она осуждает всякий иной доход, кроме заработной платы рабочего; на самом же деле она представляется значительно более хрупкой. Достаточно будет показать, что ценность продуктов происходит не от физического труда, чтобы низвергнуть все построение Маркса. Теория ценности никогда не составляла затруднения для сенсимонистов. Очень простая теория их покоится на очевидной разнице между доходами от труда и доходами от собственности. Никто не может оспаривать ее. Она была установлена уже Сисмонди. Чтобы устранить вывод, который они делают из нее, - незаконность нетрудового дохода, безусловно, необходимо найти для этого дохода иное, помимо труда, основание и открыть новое оправдание для существенного атрибута собственности.
Делают попытки отыскать его в нуждах производства. Частная собственность с присущим ей доходом становится законной в глазах все более и более растущего числа экономистов благодаря тому стимулу, который она сообщает производству и накоплению богатств. Это самая прочная почва, на которую можно встать для защиты. На нее, между прочим, встали физиократы.
Но сенсимонисты с самого начала устраняют такую аргументацию и нападают на частную собственность во имя социальной полезности так же горячо, как во имя справедливости. Интересы производства, равно как и интересы распределения, требуют, по их мнению, ее исчезновения.
б) Тут мы подходим ко второй точке зрения сенсимонистов;
Сен-Симон не развивал ее, ограничившись лишь некоторыми намеками. Мы говорим о той идее сенсимонистов, сообразно которой собственность, как и политический строй, должна быть наилучшим образом организована в интересах производства. Позволяет ли частная собственность достичь этой цели?
Как она может допустить это, говорят сенсимонисты, если существует современный способ передачи орудий труда?
Капиталы передаются наследованием. "Случайность рождения" избирает лиц, которые являются хранителями и исполнителями наитруднейшей функции - наилучшего использования орудий производства. В интересах общества было бы поручить их наиболее способным людям, распределить их между местностями и производствами, где чувствуется в них наибольшая нужда, "не боясь, что в какой-нибудь отрасли производства будет недостаток в них или переполнение ими". А ныне слепая судьба назначает людей для выполнения этой бесконечно щекотливой задачи. Критика права наследования становится, таким образом, излюбленным пунктом, на котором сенсимонисты сосредоточивают все свои усилия.
Негодование сенсимонистов вполне объяснимо. В указываемом ими факте есть кое-что парадоксальное. Если вместе с Адамом Смитом допустить, что "гражданское правительство учреждено для того только, чтобы защитить собственников против несобственников" (очень узкая точка зрения), то институт наследования вполне естествен. Но если встать на точку зрения Сен-Симона, т.е. если рассматривать богатство в индустриальном обществе не как цель, а как средство, не как источник частных доходов, а как орудие социального труда, то покажется совершенно недопустимым предоставлять распоряжение им первому встречному. Можно примириться с институтом наследования, видя в нем могущественный стимул для отцов к накоплению капиталов или допуская, что за недостатком всякого другого рационального способа случайность рождения является методом распределения, не более несостоятельным, чем всякий другой.
Но такой скептицизм был бы не во вкусе сенсимонистов. Они именно раздроблению частной собственности, оставленной на произвол случайностей, связанных со смертью и рождением, приписывают кажущийся или действительный беспорядок в производстве.
"Каждое отдельное лицо предоставлено самому себе; нет никакого руководящего начала в производстве, которое вследствие этого идет бессознательно слепо; в одном месте его не хватает, в другом слишком много. Лишь отсутствием общих представлений о нуждах потребления и ресурсах производства следует объяснить промышленные кризисы, по вопросу о происхождении которых допущено и еще в настоящее время допускается столько ошибок. Все неустройство и беспорядок в этой важной отрасли общественной деятельности следует отнести на счет распределения орудий труда, производящегося отдельными изолированными индивидами, не знающими ни нужд промышленности, ни людей и средств для удовлетворения их. Причина зла здесь, а не в другом месте".
Чтобы избежать этой мнимой "экономической анархии", о которой так много после них писали, сенсимонисты не знают иного средства, кроме коллективизма. Государство становится единственным наследником. Сделавшись обладателем всех орудий труда, оно будет распределять их, сообразуясь с общественными интересами. Они представляют себе правительство наподобие огромного центрального банка, хранителя всех капиталов, с многочисленными отделениями, снабжающего самые отдаленные местности необходимыми средствами, выбирающего самых способных людей для приложения капиталов к делу и вознаграждающего их сообразно с их работой. Таким образом, "общественное учреждение" было бы облечено теми же самыми функциями, которые ныне так плохо выполняются отдельными лицами.
Сенсимонисты затруднились бы дать более точное разъяснение на счет своего проекта, если бы мы стали требовать его.
Кто, например, будет облечен ответственной функцией судить о способностях людей и вознаграждать за работы? "Главные лица", отвечают они, т.е. высшие лица, "освободившиеся от оков специальности". Инстинктивное чувство будет естественно понуждать их руководствоваться лишь общими интересами. Главой будет, пишут они в другом месте, "тот, кто больше всего интересуется судьбой общества". Это не особенно успокоительно, ибо даже у величайших людей иногда происходит досадное смешение личного интереса с общественным.
Но допустим, что верховная власть будет в руках у "главных людей". Но как же будет установлено подчинение? Силой ли будут принуждены к этому низшие или они добровольно согласятся повиноваться? "Доктрина" останавливается на этой последней гипотезе, ибо разве религия сенсимонистов не готова внушать низшим постоянную преданность высшим и любовью и верой обеспечить обязанность постоянно и с радостью повиноваться? Но, может быть, спросят: разве религия сенсимонистов наделена исключительной привилегией не насаждать еретических учений?
Стоит ли прибегать здесь к другим многочисленным возражениям, которые сами напрашиваются на ум. Они по необходимости затрагивают всю коллективистскую систему и разнятся между собой только в деталях. Раз хотят на место общественной самостоятельности и свободной инициативы человека поставить экономическую деятельность, всесторонне предусмотренную и согласованную, то тотчас же наталкиваются на препятствия морального свойства: на место человеческого сердца с его обыкновенными стимулами, с его недоверием, с его необузданностью и слабостью и на место человеческого ума с его недостатками, с его невежеством и ошибками вынуждены поставить сердце и ум идеальные, природа которых только в очень отдаленной степени напоминает то, что мы знаем. Сенсимонисты, думавшие, что религиозная вера не лишняя для поддержания такого строя, обнаружили (может быть, сами того не желая) большую проницательность, чем многие из их самых высокомерных критиков.
Здесь особенно важно констатировать то, что система сенсимонистов является прототипом всех коллективистских измышлений на протяжении всего XIX столетия. Это зрелая и законченная система. Она покоится на проникновенной критике частной собственности и всем своим существом отличается от прежних эгалитарных утопий. Единственное равенство, которого требуют сенсимонисты, сводится к тому, что англичане называют equality of opportunity, к равенству шансов или исходного пункта. Сверх этого, во всем остальном неравенство в интересах самого общественного производства. Каждому по его способности, каждой способности по ее делам - таков принцип нового общества.
Они сами резюмировали всю свою программу в нескольких ярко выраженных формулах в письме, адресованном в 1830 г. президенту палаты депутатов. Его стоит процитировать здесь:
"Сенсимонисты отвергают систему общности благ, ибо эта общность была бы очевидным нарушением первого из всех моральных законов, распространение которого составляет их миссию и который состоит в том, чтобы в будущем каждый занимал положение по своим способностям и получал вознаграждение по своим делам.
Но в силу этого закона они требуют уничтожения всех без исключения привилегий по рождению и, следовательно, разрушения института наследования - величайшей из всех этих привилегий, совмещающей ныне все их в себе; результатом его является оставление на произвол случая распределения общественных выгод между ограниченным числом тех, кто может на них претендовать, и осуждение самого многочисленного класса на разложение, невежество и нищету.
Они требуют, чтобы все орудия труда, земли и капиталы, образующие ныне разрозненный фонд частных собственников, были соединены в общественный фонд и чтобы этот фонд эксплуатировался ассоциацией я иерархически так, чтобы задача каждого была выражением его способностей, а его богатство - мерой его дел.
Сенсимонисты посягают на учреждение частной собственности лишь постольку, поскольку она освящает для некоторых беззаконную привилегию на праздность, т.е. привилегию жить чужим трудом".
в) Наконец критики частной собственности не ограничиваются осуждением ее с точки зрения распределения и производства богатств. Почти всегда к этим двум аргументам они прибавляют третий, который можно было бы назвать историческим аргументом. Им хотят доказать, что частная собственность - институт подвижный, меняющийся, постоянно эволюционирующий и что ныне она стремится к преобразованию в том именно направлении, в каком они желают. Сенсимонисты не пренебрегли этим последним аргументом.
Такая форма доказательства, - отметим это сейчас же, - играла в XIX столетии весьма важную роль сначала у социалистов, а затем также и у других писателей. Философия истории призывалась и ныне призывается самыми различными школами не только на помощь к реформе частной собственности, но и к предлагаемым всеми партиями всяческим реформам. Система Маркса есть в сущности великая философия истории, в которой коммунизм появляется как необходимое завершение эволюции "способов производства". Современные социалисты, отрешившиеся от марксизма, тоже призывают ее к себе на помощь: на нее опирается Вандельвельд, равно как и авторы совсем недавно появившегося "Социализма в действии'", г-да Уэббы и фабианские социалисты. Подобную же философию мы встретим в основе государственного социализма Дюпона Уайта, равно как и в основе социализма Вагнера. Фридрих Лист сошлется на нее в своем беспрерывном ряду различных экономических состояний. Историческая школа с первых своих шагов будет мечтать, - мы это еще увидим, - преобразовать всю политическую экономию в нечто вроде философии истории. И если бы мы перешли из области социальной и экономической в область общей философии, мы встретились бы там с аналогичными попытками. Самая, может быть, знаменитая из них - теория трех состояний Огюста Конта (впрочем, заимствованная им у Сен-Симона).
Здесь не место спорить о том, насколько правомерно исследование подобных исторических законов. Мы подойдем к этому вопросу в одной из последующих глав, когда будем говорить об исторической школе. Но здесь важно отметить, что сенсимонисты сумели целиком использовать эту аргументацию. В пользу проповедуемого ими коллективизма они призывают всю прежнюю историю частной собственности. Они, таким образом, наперед использовали против нее то оружие, которым будут пользоваться последующие школы.
"Согласно общему предрассудку, - говорит "Доктрина Сен-Симона", - выходит так, что, какие бы революции ни происходили в обществах, они не могут отражаться на частной собственности, что частная собственность - неизменное явление".
Но в действительности нет ничего более неправильного:
"Собственность есть социальное явление, подверженное подобно всем другим социальным явлениям закону прогресса, следовательно, в разные эпохи она может быть понимаема, определяема и регулируема различным образом". Так сформулирован принцип, на который впоследствии будут опираться все реформаторы. Сорок лет спустя бельгийский экономист Лавелэ, из всех экономистов наиболее серьезным образом изучавший этот вопрос, резюмируя свое продолжительное исследование о примитивных формах частной собственности, выразит ту же самую мысль почти в тех же выражениях.
Рассматривая эту эволюцию в прошлом, прибавляют сенсимонисты, мы как раз констатируем то, что частная собственность стремится принять такую форму, какую мы предлагаем. В самом начале благодаря институту рабства частная собственность распространяется даже на людей. Затем право хозяина на раба постепенно претерпевает ограничения и в конце концов совершенно исчезает. Сведенное к вещам право частной собственности передается сначала по усмотрению собственника. Но затем вступается общественная власть и указывает отцу старшего сына в качестве наследника. Наконец, французская революция обязывает делить собственность между детьми поровну и умножает таким образом собственников орудий производства. Ныне падение нормы процента постепенно уменьшает доход собственника производственного фонда, обеспечивая таким образом рабочему все большую часть в продукте. Остается сделать последний шаг, а именно тот, о котором возвещают сенсимонисты: обеспечить за всеми рабочими равное право на пользование орудиями труда и, сделав государство единственным наследником, превратить всех в собственников. "Закон эволюции, который мы наблюдали, стремился установить такой порядок вещей, в котором государство, а не семья, будет наследовать накопленные богатства, поскольку они образуют то, что экономисты называют фондом производства".
Правда, можно было бы из этих фактов сделать совершенно противоположный вывод и именно в равном дележе, скорее освященном, а не созданном революцией, увидеть доказательство, что современные общества стремятся умножить индивидуальную собственность и обеспечить ее за возрастающим числом граждан. Но такой дискуссии не место в этом сочинении. Для нас достаточно указать на теорию сенсимонистов как на пролог всех теорий, которые впоследствии будут искать в истории частной собственности аргументы для оправдания видоизменения или даже уничтожения ее.
В этом отношении сенсимонисты лишь расширили путь, который проложил для них их учитель Сен-Симон. Действительно, последний думал найти в истории орудие научного предвидения, такое же совершенное, как самые надежные методы.
По мнению Сен-Симона, который заимствует свою идею отчасти у Кондорсе, человеческий род представляется настоящим существом, имеющим подобно каждому составляющему его индивиду свое детство, молодость, зрелый возраст, старость. Эпохи интеллектуального развития человечества соответствуют эпохам интеллектуального развития отдельного человека, и их можно предугадывать.
"Будущее, - говорит Сен-Симон, - составляется из последних членов известного ряда, первые члены которого составляют прошедшее. Хорошо изучив первые члены, легко установить последующие; таким образом, из хорошо наблюдаемого прошлого легко можно вывести будущее".
С помощью такого метода Сен-Симон открывает индустриализм как пункт, к которому ведет вековое движение человечества. С помощью того же метода он показывает, что прогрессивное движение человечества направляется к состоянию все более расширяющейся ассоциации. От семьи к общине, от общины к нации, от нации к международному соглашению идет беспрерывное движение, по которому можно предусмотреть как заключительный пункт "всемирную ассоциацию, т.е. ассоциацию всех людей на всем земном шаре и во всех отношениях их". Наконец, с помощью того же метода объясняя историю частной собственности, сенсимонисты возвещают окончательное исчезновение ее и благодаря установлению наследования исключительно для государства - постепенное распространение на всех пользование ею.
Всю доктрину сенсимонистов можно рассматривать как пространную философию истории. В этой философии они черпают не надежду, а необыкновенную уверенность в возможности реализации своей мечты. "Наше предвидение имеет то же начало и те же основания, какие имеются у предвидения, проявляющегося в научных открытиях". Сенсимонисты смотрят на себя как на добровольных и сознательных агентов необходимой эволюции, предугаданной и определенной Сен-Симоном. И это еще одна общая у них с марксизмом черта, с двумя, впрочем, существенными различиями: марксисты для завершения эволюции вещей рассчитывают на революцию, а сенсимонисты - только на убеждения; в качестве истинных сынов XVIII века сенсимонисты считают идеи и доктрины агентами социальной трансформации, между тем как Маркс уповает на материальные силы производства; идеи для него - лишь отражения вещей.
3. Значение сенсимонизма в истории доктрин
У сенсимонистов удивительная смесь утопии с реализмом. Их социализм, который не носит в себе ничего народного и обращается главным образом к культурным классам, навеян не знанием рабочей жизни, а очень верной интуицией и наблюдением над великими событиями в экономической жизни их времени.
Когда школа их рассеялась, то оказалось, что приверженцы сенсимонистов принимают активное участие в экономическом управлении Франции и вмешиваются во все крупные финансовые или промышленные предприятия. Братья Перейр основывают в 1863 г. Credit mobilier, прототип современных крупных финансовых обществ. Анфантен способствует составлению железнодорожной линии Париж - Лион - Средиземное море из линий Париж - Лион, Лион - Авиньон и Авиньон - Марсель. Он первым учредил общество для прорытия Суэцкого канала. Мишель Шевалье защищал в College de France инициативу государства на крупных общественных предприятиях и заключил в I860 г. с Англией договор, который положил для Франции начало эры торговой свободы. Можно было бы привести много других примеров той важной роли, которую они играли в экономической истории XIX столетия.
В частности, они догадывались, какую колоссальную роль будут играть в нашей современной экономии крупные банки и централизованные предприятия. Действительно, депозитные банки стали, не нарушая ничьего права частной собственности, громадными резервуарами для капиталов, благодаря которым кредит распределяется по тысячам каналов торгового мира. И ныне писатели, не имеющие ничего общего с социализмом, упрекают банки (особенно французские) в том, что они недостаточно смело проводят свою функцию регуляторов и вдохновителей промышленности, которую сенсимонисты предугадывали для них и которая указывается им природой вещей. Крупная роль, которую играли при Реставрации международные финансисты в жизни европейских государств, принужденных двадцатью годами войны прибегать к крупным займам, их личные и семейные связи с банкирами внушали сенсимонистам предчувствие на счет значения кредита в нашей современной экономии.
Не менее верно их предвидение необходимости более централизованного экономического руководства, для того чтобы приноравливать производство к потреблению лучше, чем это может сделать конкуренция. Государство не хочет и не может взять на себя такую задачу, но мы видим, как на наших глазах умножаются соглашения между промышленниками, конторами по продаже товаров и синдикатами производителей, которые ставят себе все ту же цель избежать неудобств конкуренции с помощью благоразумной предусмотрительности и централизации. И в этом проявится частичное и практическое применение сенсимонизма.
Если, с одной стороны, их личное влияние на нашу экономическую историю было значительно, то, с другой стороны, следует признать, что в их учении заложены зародыши почти всех критических и конструктивных идей, которые будут характеризовать социализм в течение XIX столетия. Их учение представляет для социализма как бы предисловие или оглавление.
Прежде всего мы встречаем у них множество формул, которые станут классическими в социалистической литературе. "Эксплуатация человека человеком" - эта мысль была до 1848 г. чрезвычайно популярной формулой. Выражение "борьба классов", заменившее ее со времени Маркса, ничего другого не означает. Раньше Луи Блана они говорят об "организации труда". Точно так же раньше Маркса они говорят об "орудиях труда" для обозначения недвижимых и движимых капиталов. Хотя мы и не поместили их среди социалистов-ассоциационистов, однако они больше, чем кто-либо другой, провозглашали "ассоциацию" как высшую форму производительной организации. Они предвидели, как социалисты должны использовать теорию ренты: раньше Генри Джорджа они говорят о том, "какое сделают некогда применение из теорий Мальтуса и Рикардо о ренте", и "излишек хороших земель над плохими" предназначают для удовлетворения "общих потребностей нового общества". Впрочем, у них встречаются и иного рода проекты, ничего в себе специфически социалистического не заключающие. Так, мысль об участии в прибылях впервые, по нашему мнению, развивается в одной статье "Производителя".
Чем больше читаешь "Доктрину Сен-Симона", тем больше поражаешься этим замечательным догадкам и незаслуженному забвению, покрывшему ее, несмотря на это. Друг Маркса Энгельс уже отметил у Сен-Симона "гениальную прозорливость, благодаря которой почти все идеи последующих социалистов не из экономической специально области находятся у него в зародыше". Под специально экономическими идеями, о которых говорит Энгельс и которых Сен-Симон, по его мнению, не знал, Энгельс разумеет марксову теорию прибавочной стоимости. Но, по нашему мнению, не недостаток, а скорее заслуга основывать социализм не на сомнительной теории стоимости, а поставить его на надлежащую почву, общественную по своему характеру.
У сенсимонистов находят не только новые формулы, но и все те крупные расхождения во взглядах, которые послужат в XIX столетии поводом для схваток между социалистами и экономистами, - столь глубокие расхождения, что они часто будут мешать им понять друг друга. Попытаемся по возможности определить их, чтобы дать возможность читателю ориентироваться в лабиринте доктрин в то время, когда происходит расслоение между этими двумя крупными течениями экономической мысли.
а) Адам Смит, Рикардо, Ж.Б.Сэй определенно отделяли область политической экономии от области общественной организации. Мы уже говорили, что частную собственность они рассматривали как общественное явление, принимаемое ими без всякого спора. Вне их обсуждения остаются и способ ее распределения и перехода, и причины, определяющие его, и последствия, вытекающие из него. Под разделением, или распределением, богатств они понимают просто разложение годового дохода между факторами произ водства. Их интересует, каким способом определяется высота процента, ренты и заработной платы. Их теория распределения есть не что иное, как теория цены услуг. Эта теория не занимается индивидами; социальный продукт согласно этой теории распределяется по необходимым законам между безличными факторами:
Землей, Капиталом и Трудом. Иногда они для удобства дискуссии олицетворяют эти факторы (когда они говорят о землевладельцах, капиталистах и рабочих), но это в сущности не меняет дела.
У сенсимонистов и социалистов проблема распределения богатств состоит главным образом в том, чтобы установить, как распределяется между людьми частная собственность. Почему некоторые люди - собственники, а другие нет? Почему орудия труда, земля и капитал так неравномерно распределяются? Почему вытекающие из этого распределения индивидуальные доходы так неравномерны? Вместо обсуждения абстрактных факторов производства социалисты задаются рассмотрением живых индивидов или социальных классов и отношений, которые установлены между ними положительным правом. Эти две концепции определения богатств и вытекающие из них две различные проблемы - одна чисто экономическая, а другая прежде всего социальная - будут существовать бок о бок в течение всего столетия, да так, что между ними часто не будут делать никакого различия.
б) Другое существенное различие заключается в способе, каким экономисты и социалисты представляют себе противоположность между общим интересом и частным.
Классики противополагают интересу потребителей, который есть интерес всех, интерес производителей, который является частным интересом.
Сенсимонисты, а после них все социалисты поставят на место этой противоположности противоположность между трудящимися и праздными людьми, как позже это будут выражать более узкой формулой, - между рабочими и капиталистами. Общий интерес - это интерес трудящихся, а частный интерес - это интерес праздного человека, живущего за счет трудящегося. "Мы уже много раз отмечали, - говорит Анфантен, - недостаток принятой экономистами наших дней классификации: названия производителей и потребителей не точным образом указывают на существующие между членами общества отношения, ибо поистине отличительным признаком, отделяющим их друг от друга, является труд или праздность". Из этого различия во взглядах естественно вытекают совершенно различные концепции общественной организации. По мнению экономистов, общество должно быть организовано в интересах потребителя, и общий интерес осуществляется тогда, когда находит удовлетворение потребитель; по мнению же социалистов, общество должно быть организовано в интересах рабочих, и общий интерес достигается тогда, когда последние получают свою справедливую, поднявшуюся до максимума часть социального продукта.
в) Наконец последняя, не менее важная разница. Классики стараются свести к научным законам кажущийся беспорядок индивидуальных действий, и когда им удается достичь этого, они так поражаются открытой ими глубокой гармонией в людских отношениях, что отказываются вносить в них какое-нибудь улучшение. Для них достаточно показать, как спонтанные социальные силы, вроде, например, конкуренции, ограничивают эгоизм и заставляют его с течением времени содействовать торжеству общего интереса;
они не задаются вопросом: не может ли действие этих сил стать менее жестоким, нельзя ли колесики открытого ими тайного механизма смазать маслом и заставить весь механизм функционировать с большей эластичностью?
Наоборот, сенсимонисты, к которым по этому пункту надо присоединить и Сисмонди, поражены медлительностью, неуклюжестью, а также и жестокостью, с которыми часто действуют спонтанные социальные силы, и они озабочены тем, чтобы на место их поставить сознательную и разумную деятельность общества. Спонтанному примирению интересов они противополагают искусственное и с увлечением разыскивают средство для его реализации. Отсюда бесчисленные попытки открыть новый механизм, способный заменить спонтанный механизм. Отсюда часто по-детски наивные проекты для осуществления координации и ассоциации экономических сил. Эти, по необходимости осужденные на неудачу, попытки дадут в руки противников социализма лучшее оружие для борьбы с ним. Несмотря на это, не все эти попытки останутся безрезультатными, некоторые из них окажут очень значительное влияние на социальное развитие. Эти расхождения между политической экономией и социализмом впервые со всей силой отмечены в учении сенсимонистов. Ныне для нас вовсе неважно, что школа стала посмешищем, и эксцентричность Анфантена положила конец ее пропаганде в тот самый момент, когда с успехом стала развиваться школа Фурье. В истории доктрин важно выдвигать на первый план идеи. Сенсимонизм же представляется нам, бесспорно, первым самым красноречивым и самым проникновенным выражением чувств и идей, которые составляют содержание социализма XIX столетия.
СЕН-СИМОН, СЕНСИМОНИСТЫ И ПРОИСХОЖДЕНИЕ КОЛЛЕКТИВИЗМА
Сисмонди, завершая политическую экономию социальной, уже значительно расширил пределы, поставленные этой науке основоположниками. Но, выдвинув на первое место распределение богатств, он не направил своей критики на основной институт современных обществ - на частную собственность. Он признает ее необходимой и законной. Что касается английских и французских экономистов, то они всегда признавали ее особой областью, таким бесспорным и непреложным фактом, что видели в ней предпосылку для всех своих размышлений.
И вот вдруг появляются писатели, которые безусловно отвергают всякое смешение их с прежними коммунистами, которые не допускают ни равенства потребностей, ни равенства способностей, которые вместе с экономистами требуют максимума производства как цели экономической организации и которые вместе с тем поднимают руки на священный ковчег, с крайней энергией нападают на частную собственность и на этой, до того времени еще не затронутой почве пускаются на смелые эксперименты и преодолевают это с такой отвагой и силой, что их система содержит в себе уже все почти идеи и формулы, которые после них станут общими местами социалистической литературы XIX века. Преследуя очень определенную цель, они рассматривают влияние частной собственности на распределение и производство богатств в ее исторической эволюции и приходят к выводу о необходимости ее уничтожения как лучшего средства привести к совершенству научно-промышленную организацию современных обществ. Вместе с ними открывается одно из самых важных движений в истории экономических доктрин. Вопрос о частной собственности поставлен. Отныне он не перестает находиться в повестке дня науки'.
Не то чтобы он уже не был дискутирован. Все коммунистические утопии, начиная с Платона и Мора и кончая эгалитарными писателями XVIII века - Мабли, Морелли, Годвином, Бабефом, покоятся на критике частной собственности. Но авторы их становились на точку зрения морали, а не экономии. Оригинальность сенсимонизма заключается в том, что он прямой наследник экономической и политической революции, потрясшей Францию и Европу в конце XVIII и начале XIX столетия. Социализм Сен-Симона выражает не смутное тяготение к примитивному и химерическому равенству; наоборот, он есть выражение юношеского энтузиазма перед новым промышленным строем, родившимся из механических изобретений и научных открытий. Он стремится дать наивысшее выражение современному духу. Он несет в себе благородные чаяния новых буржуазных классов, освобожденных революцией от опеки дворянства и духовенства и угрожаемых в своем победном шествии реакционной политикой Реставрации. Но он опережает интеллектуальный горизонт либеральной буржуазии. Он предвидит, какую роль будут играть в будущем рабочие классы, и готовится руководить ими. Но он обращается преимущественно к образованным классам - к инженерам, банкирам, артистам, ученым. Всем этим людям, выходцам из состоятельных классов, сенсимонисты проповедуют коллективизм и уничтожение права наследования как вернейшее средство для создания нового общества на основе науки и промышленности.
Поэтому, когда делают попытку отыскать происхождение сенсимонизма, то приходят к необходимости видеть в нем скорее всего неожиданное продолжение экономического либерализма, чем запоздалое восстановление старых социалистических концепций.
Действительно, в том, что называют сенсимонизмом, следует различать два последовательных учения: одно учение - Сен-Симона, а другое - его учеников, сенсимонистов. Первое есть простой "индустриализм", у которого социализм позаимствует некоторые черты, но который примыкает преимущественно к экономическому либерализму, выражаемому им в несколько преувеличенном виде. Только доктрина учеников заслуживает названия коллективизма. Однако логически она выводится из принципов учителя и ограничивается лишь продолжением и расширением их. Для истории экономических идей теория учеников, может быть, важнее. Но невозможно было бы ее понять, не зная теории Сен-Симона. Поэтому мы прежде всего изложим эту теорию и укажем на странную, но несомненную связь социализма Сен-Симона с экономическим либерализмом.
1. Сен-Симон и индустриализм
Сен-Симон был крупным помещиком, беспорядочная жизнь которого была полна приключений. Шестнадцати лет он принимает участие в войне за американскую независимость. При революции он отказывается от дворянского звания и восстанавливает свое разрушенное состояние удачной спекуляцией на национальном имуществе. В качестве политически неблагонадежного он был заключен в тюрьму Сен-Пелажи; затем, освобожденный во время девятого термидора, он ведет коммерческие дела, путешествует, предается удовольствиям и изучению, впрочем поверхностному, наук. С этого времени он начинает смотреть на себя как на Мессию. На него производит глубокое впечатление зарождение нового общества, свидетелем которого ему пришлось быть, - нового общества, в котором, казалось, вдруг перевернулись все моральные, политические и материальные условия, исчезли все старые верования и ничего не появилось нового на их месте. Он мечтает возвестить миру новое Евангелие. Четвертого мессидора шестого года он созывает "бывших с ним в сношениях капиталистов, доказывает им необходимость восстановить мораль и предлагает создать гигантский банк, доходы которого будут служить для выполнения полезных человечеству работ". Таким образом, чисто философские задания у него уже сочетаются с промышленными. Развод и безумное мотовство снова погружают его в нищету. Принятый в 1805 г. своим прежним слугой, а затем, после его смерти, живя то скромной пенсией, выдаваемой ему семьей, то поддержкой некоторых промышленников, он все-таки пребывает в такой нищете, что в 1823 г. делает попытку покончить жизнь самоубийством, но попытка оказалась неудачной. Наконец, благодаря банкиру Оленду Родригесу он становится материально обеспеченным до 1825 г., когда умирает, окруженный в последний момент несколькими своими учениками. В продолжение всех этих лет Сен-Симон, осаждаемый мыслью о неотложной необходимости дать новому веку недостающее ему учение, беспрерывно выпускает в свет брошюры, сборники, целые произведения - то один, то в сотрудничестве с другими. В них он постоянно возвращается к своим излюбленным темам и в различной форме повторяет одни и те же идеи.
В первых работах он пытается главным образом установить научный синтез, который мог бы в будущем дать позитивную мораль и вытеснить религиозные догмы. Это был, как его назвали, "научный молитвенник", где вся совокупность явлений выводилась из одной идеи - идеи всемирного тяготения. Он сам отдавал себе отчет в том, что было химерического в таком простом объяснении, и в недостаточности своих познаний для реализации такой претенциозной философской попытки. Позже его ученик Огюст Конт попытается осуществить ее в своем "Cours de philosophic positive" ("Курс позитивной философии") и в "Politique positive" ("Позитивная политика"), так что Сен-Симон является одновременно отцом и социализма и позитивизма.
Начиная с 1814 г. и по день своей смерти он ограничивает свои философские занятия, чтобы посвятить себя почти исключительно изложению социальных и политических целей, которые только и интересуют нас здесь.
Все эти идеи можно было бы свести к возвеличиванию роли индустрии, понимая последнее слово в самом широком смысле, почти в таком смысле, в каком употреблял его Адам Смит, т.е. как синоним труда.
Сен-Симон сам сгруппировал их на нескольких поразительных страницах, которым дали с того времени название "Парабола Сен-Симона".
Предположим, говорит он, что Франция вдруг лишится своих пятидесяти первых физиков, пятидесяти первых химиков, пятидесяти первых физиологов, пятидесяти первых банкиров, своих двухсот первых купцов, шестисот первых землевладельцев, пятидесяти первых владельцев железоделательных заводов и т.д. (и он продолжает перечислять главные промышленные профессии).
"Так как эти люди - самые главные производители во Франции, изготовляющие самые важные продукты ... то нация, лишившись их, немедленно превратится в безжизненный организм; она тотчас отстанет от наций, с которыми ныне соперничает, и будет пребывать в таком состоянии отсталости до тех пор, пока не возместит этой потери, пока у нее не вырастет новая голова... "Перейдем к другому предположению. Допустим, что Франция сохранит всех своих гениальных людей в области наук, искусств, ремесел и промышленности, но с ней случится другое несчастье, и она в один день лишится брата короля, монсеньера герцога Ангулемского (и Сен-Симон перечисляет здесь всех членов королевской фамилии), и что она лишится в то же время всех крупных чиновников, всех начальников отдельных частей, всех государственных советников, всех статс-секретарей, всех маршалов, всех кардиналов, архиепископов, епископов, викариев, каноников, всех префектов и супрефектов, чиновников в министерствах, судей и, сверх того, десяти тысяч богатейших владельцев из среды дворянства, - такой случай, конечно, опечалил бы французов, потому что они добрые люди... но эта потеря тридцати тысяч лиц, слывущих за самых важных персон государства, причинила бы лишь моральный ущерб, но никакого политического ущерба для государства отсюда не получилось бы".
Иными словами, официальное правительство лишь фасад. Его деятельность носит исключительно поверхностный характер. Общество могло бы обойтись без него и не хуже жило бы. Между тем как исчезновение ученых, промышленников, банкиров и купцов поставило бы общество в беспомощное положение, лишило бы его источников жизни и здоровья, ибо только их деятельность поистине плодотворна и необходима. Это они на самом деле управляют государством, и в их руках истинная власть. Таков смысл параболы.
Таким образом, в глазах проницательного наблюдателя мир, в котором мы живем, всецело покоится на промышленности. Она одна достойна забот серьезных людей. Ее пришествие было подготовлено долгой исторической эволюцией, начинающейся, по мнению Сен-Симона, в XII веке с освобождением коммун' и завершающейся французской революцией. Она является капитальным фактом настоящего времени.
Поэтому он с большим презрением смотрит на политические хлопоты своих современников, поглощенных защитой или нападками на конституционную хартию 1814 г. Либералы ошибаются, перетряхивая старые выдохшиеся формулы: "суверенитет народа", "свобода", "равенство" - бессодержательные понятия, вышедшие из метафизических мозгов государствоведов, которые с уничтожением феодального режима завершили свою карьеру. Людям будущего предстоит лучшее дело, чем защита конституционной хартии против "ультра". Парламентский режим необходим, но он является лишь преходящим этапом между феодализмом вчерашнего дня и новым строем завтрашнего. Этот режим завтрашнего дня и есть индустриализм, т.е. социальная организация, построенная исключительно в интересах индустрии - "единственного источника всех богатств и благосостояния".
В чем будет состоять этот строй?
Он прежде всего предлагает исчезновение классов. В нем не должно быть ни дворян, ни буржуа, ни духовных лиц. Существуют лишь две категории лиц: работники и бездельники, или, как говорит Сен-Симон, пчелы и трутни, или еще: партия национальная и антинациональная. В новом обществе вторые должны исчезнуть, останутся только первые, к которым относятся не только рабочие, но и земледельцы, ремесленники, фабриканты, банкиры, ученые, артисты. Между всеми этими лицами будет лишь то различие, которое вытекает из различия их способностей или еще из того, что Сен-Симон называет их "положением". "Индустриальное равенство, - пишет он, - будет состоять в том, что каждый будет извлекать из общества пользу, прямо пропорциональную своему общественному положению, т.е. своей положительной способности - употреблению, которое он будет делать из своих средств, в которые следует включить, разумеется, и его капиталы". Как видно, Сен-Симон не думает об уничтожении дохода капиталистов. Он хранит вражду к землевладельцам.
Не только исчезнут всякие социальные различия, кроме основанных на труде и способности, но и правительство в обычном смысле этого слова станет в высокой степени бесполезным. По мнению Сен-Симона, "национальную ассоциацию" нужно рассматривать как "промышленное предприятие". "Франция стала крупной мануфактурой, а французская нация - большой мастерской". Но ведь "обязанность предупреждать воровство и всякие беспорядки в мастерских, словом, управление мастерскими, считается (в мануфактуре) совершенно второстепенным занятием и возлагается на малозначащих лиц". Точно так же роль правительства в промышленном обществе должна сводиться к тому, чтобы "оградить работающих от непродуктивных действий праздных людей и обеспечить им охрану и свободу в их производительной деятельности".
До сих пор индустриализм Сен-Симона почти не отличался от простого либерализма адептов Смита и Ж.Б.Сэя. В это же время Шарль Конт и Дюнуайе в своем журнале "Le Censeur" ("Критик") защищают совершенно такие же идеи и иногда в тех же самых выражениях. "Открытое для таланта поприще", "правительственное невмешательство" - это все формулы, которые повторяются в то время всеми либеральными буржуа и отражают в себе чаяния, подобные тем, которые были у Сен-Симона.
Но вот где тон его меняется: "Франция, говорим мы, крупная мануфактура. Но ведь самая важная работа в мануфактуре состоит в том, чтобы сначала установить способ фабрикации продуктов, а затем урегулировать интересы предпринимателей с интересами рабочих, с одной стороны, и с интересами потребителей - с другой". Следовательно, в промышленном строе тоже есть место для правительства, но для правительства совершенно особого характера - для управления над вещами, в которых мы нуждаемся, а не над людьми. Политика не исчезнет, а изменит свое существо. Она станет "положительной наукой", "наукой о производстве, т.е. такой наукой, содержанием которой будет исследование наиболее благоприятного для всех родов производства положения дел". "В старой политической системе сущность основных законов сводилась к тому, чтобы дать правительству большую силу и прочно установить власть первых классов народа над последними. В новой системе, наоборот, основные законы должны стремиться к тому, чтобы ясно установить и самым благоразумным образом комбинировать работы, которые предстоит исполнить обществу в целях физического и нравственного улучшения существования всех его членов".
Такова будет задача нового правления, где "способности" будут поставлены на место "полномочий власти", а "руководство" - на место приказаний. Оно будет применяться "к одной только группе интересов, относительно которой все люди согласны и вынуждены соглашаться, к одной группе, относительно которой им нужно совещаться и действовать совместно, и где, следовательно, может проявлять свое действие политика - это группа интересов, касающихся жизни и благосостояния".
Чтобы лучше иллюстрировать свою мысль, Сен-Симон предполагает исполнительную власть вручить палате депутатов, рекрутируемых исключительно из представителей торговой, мануфактурной и сельскохозяйственной промышленности: эта палата будет облечена властью принимать или отвергать проекты законов, которые будут к ней поступать из двух палат, составленных из ученых, артистов и инженеров, проекты законов, касающиеся исключительно развития материального богатства страны.
Экономическое правительство вместо политического; управление вещами вместо власти над людьми; социальная организация - сколок с организации мастерской и нации, трансформировавшиеся в производительные ассоциации с единственной целью "споспешествовать мирными работами положительной полезности", - вот новые концепции, которыми Сен-Симон опережает либералов, по следам которых он, по-видимому, шел до сих пор; они сближают его с социализмом. Марксистский коллективизм тщательно воспримет эту концепцию, которую Фридрих Энгельс считает самой важной у Сен-Симона. Прудон тоже усвоит ее и в качестве идеала предложит полное поглощение и исчезновение правительства в экономической организации. В наши дни она встречается у самых различных умов: у Менгера в его описании "народного трудового государства", равно как и у Сореля, который в одном характерном месте утверждает, что "социализм мечтает распространить на общество режим мастерской".
Таким образом, индустриализм Сен-Симона определенно отличается от экономического либерализма совершенно новой, возлагаемой им на правительство ролью.
С другой стороны, хотя он и доставил социализму одну из основных его идей, все-таки нельзя, пожалуй, сказать, что Сен-Симон социалист, если сущность социализма состоит, как мы думаем, в уничтожении частной собственности. Правда, Сен-Симон говорит в одном известном месте о преобразовании земельной собственности. Но это место остается одиноким. Выше мы видели, что, по его мнению, капитал имеет такое же право на вознаграждение, как и труд. И в том, и в другом он видит "социальное положение". Поэтому он охотно удовлетворился бы чисто правительственной реформой.
Однако, взяв за идеал индустриализм, существенные черты которого он набросал, нетрудно будет сделать из него выводы о необходимости более радикальных реформ и о нападении на всю социальную систему целиком. Это составит задачу сенсимонистов. Попытаемся теперь показать эту эволюцию от индустриализма к коллективизму.
2. Сенсимонисты и критика частной собственности
Книги Сен-Симона почти не читались. Он имел главным образом личное влияние. Ему удалось собрать около себя талантливых людей, многие из которых после его смерти стали пропагандистами его идей. Огюстен Тьери, который сам называл себя приемным сыном Сен-Симона, был его секретарем с 1814 по 1817 г. Огюст Конт исполнял у него те же самые функции и принимал участие в его литературных работах с 1817 по 1824 г. Оленд Родригес и его брат Евгений тоже были среди его первых учеников. К ним присоединились другие: Анфантен, бывший студент политехникума, Базар, бывший карбонарий, разочаровавшийся в политических экспериментах. Вскоре после смерти Сен-Симона они основали газету "Le Producteur" ("Производитель") для распространения идей учителя. Большинство экономических статей в этой газете принадлежит перу Анфантена. Газета существовала только один год, но новое учение находило многочисленных приверженцев. Все были убеждены в том, что идеи Сен-Симона дают основы для истинно современной веры, предназначенной вытеснить одновременно и разлагающийся католицизм, и политический либерализм, чисто отрицательную, по их мнению, доктрину. Для укрепления уже существовавшей между ними интеллектуальной связи эти энтузиасты организовали нечто вроде иерархического общества, главой которого была коллегия, состоявшая из шефов, носивших название "отцов"; далее по нисходящим степеням распределялись сыновья, которые друг друга называли братьями. Этот характер организованной секты сенсимонизм принял в 1828 г. по инициативе Евгения Родригеса. В то же время они поручили одному из своей среды. Базару, публично изложить свое учение в целом ряде лекций. Эти лекции читались с 1828 по 1830 г. перед избранной аудиторией, где присутствовало много людей, впоследствии сыгравших выдающуюся роль в истории Франции: Фердинанд Лессенс, А.Каррель, Карно, братья Перейр, Мишель Шевалье. Лекции были потом опубликованы в двух томах под заглавием "Exposition de la Doctrine de Saint-Simon" ("Изложение доктрины Сен-Симона"). Второй том посвящен главным образом философии и морали. Первый содержит социальную доктрину школы и составляет, по справедливому замечанию Менгера, "один из замечательнейших памятников современного социализма".
К несчастью, под влиянием Анфантена философская и мистическая сторона сенсимонизма получала все большее преобладание над социальной. Она приведет школу к гибели.
По мнению сенсимонистов, недостаточно развернуть перед современным человечеством картину его будущего социального строя; нужно, говорят они, заставить его полюбить этот строй, желать его всеми силами своего чувства, создать между людьми то единство действия и мысли, которое может исходить лишь из общего религиозного убеждения. Сенсимонизм становится религией с культом, с моралью, с организованными проповедями, с церквами, основывающимися в разных пунктах территории, с апостолами, уходящими в далекие страны с благовестным словом. Странное и достойное изучения явление - этот кризис религиозного мистицизма у людей утонченной научной культуры, враждебных установленным религиям и в большинстве своем, казалось бы, более подготовленных для устройства разных предприятий, чем для основания нового христианства.
Анфантен и Базар были первосвященниками нового культа. Но Базар скоро устранился, и Анфантен остался один "верховным отцом". Уединившись с сорока учениками в одном доме Менильмонтани, он вел с ними с апреля по декабрь 1831 г. нечто вроде монастырской жизни, между тем как вне велась живейшая, как никогда, пропаганда в газете "Le Globe" ("Глобус"), ставшей с июля 1831 г. собственностью школы. Эта своеобразная жизнь была прервана судебными преследованиями, закончившимися осуждением Анфантена, Дюверже и Мишеля Шевалье судом присяжных на один год тюремного заключения за организацию незаконного общества. Это было сигналом к разброду школы.
Последняя и самая шумная фаза жизни школы более всего поражала современников. Сенсимонизм как религия затмил и отодвинул на некоторое время на задний план сенсимонизм как социальную доктрину, подобно тому как впоследствии позитивистская религия вытеснит в умах общества позитивную философию. Нас интересует здесь исключительно социальное учение сенсимонизма в том виде, в каком оно содержится в первом томе "Изложения доктрины Сен-Симона".
Это совершенно новое учение. Его можно рассматривать как оригинальное исследование, а не только как итог идей Сен-Симона. Оно принадлежит, вероятно, в равной мере Базару и Анфантену. Но экономические идеи, почти наверное, были выработаны последним; впрочем, в создании их ему должна была много помочь работа Сисмонди. Произведение замечательно как своим строго логическим построением, так и идейным содержанием. Постигшее его забвение почти трудно объяснить, в особенности когда сравниваешь его с грудой посредственных произведений, доживших до наших дней. Однако ныне оно, по-видимому, вызывает к себе новый интерес и его стремятся поставить на высокое место, которое ему по праву принадлежит в социальной литературе XIX века:
Доктрина Сен-Симона целиком сводится к критике частной собственности.
Экономист может критиковать частную собственность с двух различных точек зрения: с точки зрения распределения или производства богатств, иначе говоря, с точки зрения справедливости или полезности. "Доктрина" нападает на наш социальный строй одновременно с двух сторон и группирует воедино большинство тех аргументов, которые в течение XIX столетия будут направлены против собственности. Выполняя эту свою двойную задачу, она, впрочем, опирается на идеи Сен-Симона.
а) Сен-Симон противопоставлял в новом обществе бездельников трудящимся. Индустриализм должен дать место лишь вторым. Только способность и труд дают в принципе право на вознаграждение. Однако по странному противоречию Сен-Симон рассматривал капитал как личное "положение", оправдывающее особое возмещение. Тут вступаются сенсимонисты. Не очевидно ли, в самом деле, что частная собственность на капиталы составляет последнюю из привилегий? Революция смела преимущества касты. Она уничтожила право старшинства, которое освящало в семье неравенство детей. Но она сохранила индивидуальную собственность, собственность, которая освящает самую несправедливую из привилегий - право собственника "взимать премию с труда других". Ибо этим правом получать доход, не трудясь, определяется собственность у сенсимонистов. "Собственность в самом обычном понимании этого слова составляется из богатства, которое не служит для непосредственного потребления и которое ныне дает право на доход. В этом смысле она включает земельный фонд и капиталы, т.е., выражаясь языком экономистов, фонд производства. Для нас земельный фонд и капиталы, каковы бы они ни были, суть орудия труда: землевладельцы и капиталисты (два класса, которые в этом смысле нельзя отличить один от другого) суть хранители этих орудий; их функция - распределять орудия труда между трудящимися. Это распределение производится с помощью особых операций, в результате коих получаются процент, заработная плата, рента". Таким образом, рабочий вследствие ограничения собственности узким кругом нескольких лиц вынужден отдавать собственнику часть плодов своего труда. Такое принуждение есть не что иное, как "эксплуатация человека человеком", эксплуатация тем более ненавистная, что, подобно феодальным привилегиям, она благодаря институту наследования перманентна как для эксплуатируемых, так и для эксплуататоров.
Если бы сенсимонистам возразили, что землевладельцы и капиталисты не являются непременно бездельниками, что многие из них на самом деле работают, чтобы умножить свой доход, они ответили бы, что вопрос не в этом. Несомненно, часть их дохода может происходить от личного труда, но доход, который они получают в качестве землевладельцев или капиталистов, очевидно, может происходить только от труда других. Вот где эксплуатация.
Не в первый раз встречаемся мы с этим словом. Уже Сисмонди, как мы помним, пользовался им. Впоследствии мы увидим его под пером Карла Маркса и других писателей. Однако все они - и Сисмонди, и сенсимонисты, и Карл Маркс - придают ему неодинаковый смысл. Нам кажется полезным теперь уже установить различие в понимании этого термина, который играет такую важную роль в социалистической литературе и так чреват неясностями.
Сисмонди, как мы знаем, считает доход с собственности законным. Но он допускает, что рабочий может быть эксплуатируем.
Когда? Когда его платы едва хватает на существование, в то время как хозяин его живет в богатстве; когда его заработная плата не достигает того, что Сисмонди считает справедливой платой. Следовательно, эксплуатация есть злоупотребление, а не органический порок, свойственный самой природе нашего экономического строя. Эксплуатация происходит "иногда", но она не необходима. Можно устранить ее, не прибегая к уничтожению всей системы. В этом общем и немного неопределенном смысле (что, кажется, связывает ее с трудноопределимой идеей "справедливой цены") эксплуатация, заметим это, встречается в нашем экономическом мире в самых разнообразных видах. Она не составляет исключительного свойства отношений хозяина к рабочему. Она происходит всякий раз, как кто-нибудь злоупотребляет исключительным положением (невежеством, боязливостью, слабостью, изолированностью), чтобы купить или продать свои услуги или свои товары по слишком низкой или слишком высокой цене.
У сенсимонистов, наоборот, эксплуатация является органическим недостатком, пороком нашего социального строя. Она присуща частной собственности и образует ее необходимое следствие. Эксплуатация - не простое злоупотребление, а самая характерная черта всей системы, поскольку основным атрибутом частной собственности является как раз право получать продукт, не трудясь. Таким образом, эксплуатация не ограничивается рабочими. Она распространяется на всех тех, кто платит дань землевладельцу. Промышленник тоже является ее жертвой, платя процент за деньги, взятые на предприятие.
Зато прибыль предпринимателя происходит не от эксплуатации рабочего, она есть просто плата за труд управления. Конечно, хозяин может злоупотреблять своим положением, чтобы свести до крайней степени заработную плату рабочего. В этом смысле сенсимонисты скажут вместе с Сисмонди, что рабочий эксплуатируется. Но это не необходимо. Наоборот, сенсимонизм предвидит в будущем индустриальном обществе широкую практику вознаграждения за исключительные способности. И в этом замечательная черта его теории.
Маркс тоже представляет себе эксплуатацию как органический порок капитализма. Но он придаст этому выражению совсем иной, чем у сенсимонистов, смысл. Вдохновляемый английскими социалистами, он видит происхождение эксплуатации в особенностях обмена. У него только труд рабочего создает всю ценность продуктов; вследствие этого процент и прибыль могут быть лишь кражей, совершенной у рабочего. Доход предпринимателя так же несправедлив, как и доход капиталиста или землевладельца.
Эта последняя теория кажется гораздо более радикальной, чем предыдущая, потому что она осуждает всякий иной доход, кроме заработной платы рабочего; на самом же деле она представляется значительно более хрупкой. Достаточно будет показать, что ценность продуктов происходит не от физического труда, чтобы низвергнуть все построение Маркса. Теория ценности никогда не составляла затруднения для сенсимонистов. Очень простая теория их покоится на очевидной разнице между доходами от труда и доходами от собственности. Никто не может оспаривать ее. Она была установлена уже Сисмонди. Чтобы устранить вывод, который они делают из нее, - незаконность нетрудового дохода, безусловно, необходимо найти для этого дохода иное, помимо труда, основание и открыть новое оправдание для существенного атрибута собственности.
Делают попытки отыскать его в нуждах производства. Частная собственность с присущим ей доходом становится законной в глазах все более и более растущего числа экономистов благодаря тому стимулу, который она сообщает производству и накоплению богатств. Это самая прочная почва, на которую можно встать для защиты. На нее, между прочим, встали физиократы.
Но сенсимонисты с самого начала устраняют такую аргументацию и нападают на частную собственность во имя социальной полезности так же горячо, как во имя справедливости. Интересы производства, равно как и интересы распределения, требуют, по их мнению, ее исчезновения.
б) Тут мы подходим ко второй точке зрения сенсимонистов;
Сен-Симон не развивал ее, ограничившись лишь некоторыми намеками. Мы говорим о той идее сенсимонистов, сообразно которой собственность, как и политический строй, должна быть наилучшим образом организована в интересах производства. Позволяет ли частная собственность достичь этой цели?
Как она может допустить это, говорят сенсимонисты, если существует современный способ передачи орудий труда?
Капиталы передаются наследованием. "Случайность рождения" избирает лиц, которые являются хранителями и исполнителями наитруднейшей функции - наилучшего использования орудий производства. В интересах общества было бы поручить их наиболее способным людям, распределить их между местностями и производствами, где чувствуется в них наибольшая нужда, "не боясь, что в какой-нибудь отрасли производства будет недостаток в них или переполнение ими". А ныне слепая судьба назначает людей для выполнения этой бесконечно щекотливой задачи. Критика права наследования становится, таким образом, излюбленным пунктом, на котором сенсимонисты сосредоточивают все свои усилия.
Негодование сенсимонистов вполне объяснимо. В указываемом ими факте есть кое-что парадоксальное. Если вместе с Адамом Смитом допустить, что "гражданское правительство учреждено для того только, чтобы защитить собственников против несобственников" (очень узкая точка зрения), то институт наследования вполне естествен. Но если встать на точку зрения Сен-Симона, т.е. если рассматривать богатство в индустриальном обществе не как цель, а как средство, не как источник частных доходов, а как орудие социального труда, то покажется совершенно недопустимым предоставлять распоряжение им первому встречному. Можно примириться с институтом наследования, видя в нем могущественный стимул для отцов к накоплению капиталов или допуская, что за недостатком всякого другого рационального способа случайность рождения является методом распределения, не более несостоятельным, чем всякий другой.
Но такой скептицизм был бы не во вкусе сенсимонистов. Они именно раздроблению частной собственности, оставленной на произвол случайностей, связанных со смертью и рождением, приписывают кажущийся или действительный беспорядок в производстве.
"Каждое отдельное лицо предоставлено самому себе; нет никакого руководящего начала в производстве, которое вследствие этого идет бессознательно слепо; в одном месте его не хватает, в другом слишком много. Лишь отсутствием общих представлений о нуждах потребления и ресурсах производства следует объяснить промышленные кризисы, по вопросу о происхождении которых допущено и еще в настоящее время допускается столько ошибок. Все неустройство и беспорядок в этой важной отрасли общественной деятельности следует отнести на счет распределения орудий труда, производящегося отдельными изолированными индивидами, не знающими ни нужд промышленности, ни людей и средств для удовлетворения их. Причина зла здесь, а не в другом месте".
Чтобы избежать этой мнимой "экономической анархии", о которой так много после них писали, сенсимонисты не знают иного средства, кроме коллективизма. Государство становится единственным наследником. Сделавшись обладателем всех орудий труда, оно будет распределять их, сообразуясь с общественными интересами. Они представляют себе правительство наподобие огромного центрального банка, хранителя всех капиталов, с многочисленными отделениями, снабжающего самые отдаленные местности необходимыми средствами, выбирающего самых способных людей для приложения капиталов к делу и вознаграждающего их сообразно с их работой. Таким образом, "общественное учреждение" было бы облечено теми же самыми функциями, которые ныне так плохо выполняются отдельными лицами.
Сенсимонисты затруднились бы дать более точное разъяснение на счет своего проекта, если бы мы стали требовать его.
Кто, например, будет облечен ответственной функцией судить о способностях людей и вознаграждать за работы? "Главные лица", отвечают они, т.е. высшие лица, "освободившиеся от оков специальности". Инстинктивное чувство будет естественно понуждать их руководствоваться лишь общими интересами. Главой будет, пишут они в другом месте, "тот, кто больше всего интересуется судьбой общества". Это не особенно успокоительно, ибо даже у величайших людей иногда происходит досадное смешение личного интереса с общественным.
Но допустим, что верховная власть будет в руках у "главных людей". Но как же будет установлено подчинение? Силой ли будут принуждены к этому низшие или они добровольно согласятся повиноваться? "Доктрина" останавливается на этой последней гипотезе, ибо разве религия сенсимонистов не готова внушать низшим постоянную преданность высшим и любовью и верой обеспечить обязанность постоянно и с радостью повиноваться? Но, может быть, спросят: разве религия сенсимонистов наделена исключительной привилегией не насаждать еретических учений?
Стоит ли прибегать здесь к другим многочисленным возражениям, которые сами напрашиваются на ум. Они по необходимости затрагивают всю коллективистскую систему и разнятся между собой только в деталях. Раз хотят на место общественной самостоятельности и свободной инициативы человека поставить экономическую деятельность, всесторонне предусмотренную и согласованную, то тотчас же наталкиваются на препятствия морального свойства: на место человеческого сердца с его обыкновенными стимулами, с его недоверием, с его необузданностью и слабостью и на место человеческого ума с его недостатками, с его невежеством и ошибками вынуждены поставить сердце и ум идеальные, природа которых только в очень отдаленной степени напоминает то, что мы знаем. Сенсимонисты, думавшие, что религиозная вера не лишняя для поддержания такого строя, обнаружили (может быть, сами того не желая) большую проницательность, чем многие из их самых высокомерных критиков.
Здесь особенно важно констатировать то, что система сенсимонистов является прототипом всех коллективистских измышлений на протяжении всего XIX столетия. Это зрелая и законченная система. Она покоится на проникновенной критике частной собственности и всем своим существом отличается от прежних эгалитарных утопий. Единственное равенство, которого требуют сенсимонисты, сводится к тому, что англичане называют equality of opportunity, к равенству шансов или исходного пункта. Сверх этого, во всем остальном неравенство в интересах самого общественного производства. Каждому по его способности, каждой способности по ее делам - таков принцип нового общества.
Они сами резюмировали всю свою программу в нескольких ярко выраженных формулах в письме, адресованном в 1830 г. президенту палаты депутатов. Его стоит процитировать здесь:
"Сенсимонисты отвергают систему общности благ, ибо эта общность была бы очевидным нарушением первого из всех моральных законов, распространение которого составляет их миссию и который состоит в том, чтобы в будущем каждый занимал положение по своим способностям и получал вознаграждение по своим делам.
Но в силу этого закона они требуют уничтожения всех без исключения привилегий по рождению и, следовательно, разрушения института наследования - величайшей из всех этих привилегий, совмещающей ныне все их в себе; результатом его является оставление на произвол случая распределения общественных выгод между ограниченным числом тех, кто может на них претендовать, и осуждение самого многочисленного класса на разложение, невежество и нищету.
Они требуют, чтобы все орудия труда, земли и капиталы, образующие ныне разрозненный фонд частных собственников, были соединены в общественный фонд и чтобы этот фонд эксплуатировался ассоциацией я иерархически так, чтобы задача каждого была выражением его способностей, а его богатство - мерой его дел.
Сенсимонисты посягают на учреждение частной собственности лишь постольку, поскольку она освящает для некоторых беззаконную привилегию на праздность, т.е. привилегию жить чужим трудом".
в) Наконец критики частной собственности не ограничиваются осуждением ее с точки зрения распределения и производства богатств. Почти всегда к этим двум аргументам они прибавляют третий, который можно было бы назвать историческим аргументом. Им хотят доказать, что частная собственность - институт подвижный, меняющийся, постоянно эволюционирующий и что ныне она стремится к преобразованию в том именно направлении, в каком они желают. Сенсимонисты не пренебрегли этим последним аргументом.
Такая форма доказательства, - отметим это сейчас же, - играла в XIX столетии весьма важную роль сначала у социалистов, а затем также и у других писателей. Философия истории призывалась и ныне призывается самыми различными школами не только на помощь к реформе частной собственности, но и к предлагаемым всеми партиями всяческим реформам. Система Маркса есть в сущности великая философия истории, в которой коммунизм появляется как необходимое завершение эволюции "способов производства". Современные социалисты, отрешившиеся от марксизма, тоже призывают ее к себе на помощь: на нее опирается Вандельвельд, равно как и авторы совсем недавно появившегося "Социализма в действии'", г-да Уэббы и фабианские социалисты. Подобную же философию мы встретим в основе государственного социализма Дюпона Уайта, равно как и в основе социализма Вагнера. Фридрих Лист сошлется на нее в своем беспрерывном ряду различных экономических состояний. Историческая школа с первых своих шагов будет мечтать, - мы это еще увидим, - преобразовать всю политическую экономию в нечто вроде философии истории. И если бы мы перешли из области социальной и экономической в область общей философии, мы встретились бы там с аналогичными попытками. Самая, может быть, знаменитая из них - теория трех состояний Огюста Конта (впрочем, заимствованная им у Сен-Симона).
Здесь не место спорить о том, насколько правомерно исследование подобных исторических законов. Мы подойдем к этому вопросу в одной из последующих глав, когда будем говорить об исторической школе. Но здесь важно отметить, что сенсимонисты сумели целиком использовать эту аргументацию. В пользу проповедуемого ими коллективизма они призывают всю прежнюю историю частной собственности. Они, таким образом, наперед использовали против нее то оружие, которым будут пользоваться последующие школы.
"Согласно общему предрассудку, - говорит "Доктрина Сен-Симона", - выходит так, что, какие бы революции ни происходили в обществах, они не могут отражаться на частной собственности, что частная собственность - неизменное явление".
Но в действительности нет ничего более неправильного:
"Собственность есть социальное явление, подверженное подобно всем другим социальным явлениям закону прогресса, следовательно, в разные эпохи она может быть понимаема, определяема и регулируема различным образом". Так сформулирован принцип, на который впоследствии будут опираться все реформаторы. Сорок лет спустя бельгийский экономист Лавелэ, из всех экономистов наиболее серьезным образом изучавший этот вопрос, резюмируя свое продолжительное исследование о примитивных формах частной собственности, выразит ту же самую мысль почти в тех же выражениях.
Рассматривая эту эволюцию в прошлом, прибавляют сенсимонисты, мы как раз констатируем то, что частная собственность стремится принять такую форму, какую мы предлагаем. В самом начале благодаря институту рабства частная собственность распространяется даже на людей. Затем право хозяина на раба постепенно претерпевает ограничения и в конце концов совершенно исчезает. Сведенное к вещам право частной собственности передается сначала по усмотрению собственника. Но затем вступается общественная власть и указывает отцу старшего сына в качестве наследника. Наконец, французская революция обязывает делить собственность между детьми поровну и умножает таким образом собственников орудий производства. Ныне падение нормы процента постепенно уменьшает доход собственника производственного фонда, обеспечивая таким образом рабочему все большую часть в продукте. Остается сделать последний шаг, а именно тот, о котором возвещают сенсимонисты: обеспечить за всеми рабочими равное право на пользование орудиями труда и, сделав государство единственным наследником, превратить всех в собственников. "Закон эволюции, который мы наблюдали, стремился установить такой порядок вещей, в котором государство, а не семья, будет наследовать накопленные богатства, поскольку они образуют то, что экономисты называют фондом производства".
Правда, можно было бы из этих фактов сделать совершенно противоположный вывод и именно в равном дележе, скорее освященном, а не созданном революцией, увидеть доказательство, что современные общества стремятся умножить индивидуальную собственность и обеспечить ее за возрастающим числом граждан. Но такой дискуссии не место в этом сочинении. Для нас достаточно указать на теорию сенсимонистов как на пролог всех теорий, которые впоследствии будут искать в истории частной собственности аргументы для оправдания видоизменения или даже уничтожения ее.
В этом отношении сенсимонисты лишь расширили путь, который проложил для них их учитель Сен-Симон. Действительно, последний думал найти в истории орудие научного предвидения, такое же совершенное, как самые надежные методы.
По мнению Сен-Симона, который заимствует свою идею отчасти у Кондорсе, человеческий род представляется настоящим существом, имеющим подобно каждому составляющему его индивиду свое детство, молодость, зрелый возраст, старость. Эпохи интеллектуального развития человечества соответствуют эпохам интеллектуального развития отдельного человека, и их можно предугадывать.
"Будущее, - говорит Сен-Симон, - составляется из последних членов известного ряда, первые члены которого составляют прошедшее. Хорошо изучив первые члены, легко установить последующие; таким образом, из хорошо наблюдаемого прошлого легко можно вывести будущее".
С помощью такого метода Сен-Симон открывает индустриализм как пункт, к которому ведет вековое движение человечества. С помощью того же метода он показывает, что прогрессивное движение человечества направляется к состоянию все более расширяющейся ассоциации. От семьи к общине, от общины к нации, от нации к международному соглашению идет беспрерывное движение, по которому можно предусмотреть как заключительный пункт "всемирную ассоциацию, т.е. ассоциацию всех людей на всем земном шаре и во всех отношениях их". Наконец, с помощью того же метода объясняя историю частной собственности, сенсимонисты возвещают окончательное исчезновение ее и благодаря установлению наследования исключительно для государства - постепенное распространение на всех пользование ею.
Всю доктрину сенсимонистов можно рассматривать как пространную философию истории. В этой философии они черпают не надежду, а необыкновенную уверенность в возможности реализации своей мечты. "Наше предвидение имеет то же начало и те же основания, какие имеются у предвидения, проявляющегося в научных открытиях". Сенсимонисты смотрят на себя как на добровольных и сознательных агентов необходимой эволюции, предугаданной и определенной Сен-Симоном. И это еще одна общая у них с марксизмом черта, с двумя, впрочем, существенными различиями: марксисты для завершения эволюции вещей рассчитывают на революцию, а сенсимонисты - только на убеждения; в качестве истинных сынов XVIII века сенсимонисты считают идеи и доктрины агентами социальной трансформации, между тем как Маркс уповает на материальные силы производства; идеи для него - лишь отражения вещей.
3. Значение сенсимонизма в истории доктрин
У сенсимонистов удивительная смесь утопии с реализмом. Их социализм, который не носит в себе ничего народного и обращается главным образом к культурным классам, навеян не знанием рабочей жизни, а очень верной интуицией и наблюдением над великими событиями в экономической жизни их времени.
Когда школа их рассеялась, то оказалось, что приверженцы сенсимонистов принимают активное участие в экономическом управлении Франции и вмешиваются во все крупные финансовые или промышленные предприятия. Братья Перейр основывают в 1863 г. Credit mobilier, прототип современных крупных финансовых обществ. Анфантен способствует составлению железнодорожной линии Париж - Лион - Средиземное море из линий Париж - Лион, Лион - Авиньон и Авиньон - Марсель. Он первым учредил общество для прорытия Суэцкого канала. Мишель Шевалье защищал в College de France инициативу государства на крупных общественных предприятиях и заключил в I860 г. с Англией договор, который положил для Франции начало эры торговой свободы. Можно было бы привести много других примеров той важной роли, которую они играли в экономической истории XIX столетия.
В частности, они догадывались, какую колоссальную роль будут играть в нашей современной экономии крупные банки и централизованные предприятия. Действительно, депозитные банки стали, не нарушая ничьего права частной собственности, громадными резервуарами для капиталов, благодаря которым кредит распределяется по тысячам каналов торгового мира. И ныне писатели, не имеющие ничего общего с социализмом, упрекают банки (особенно французские) в том, что они недостаточно смело проводят свою функцию регуляторов и вдохновителей промышленности, которую сенсимонисты предугадывали для них и которая указывается им природой вещей. Крупная роль, которую играли при Реставрации международные финансисты в жизни европейских государств, принужденных двадцатью годами войны прибегать к крупным займам, их личные и семейные связи с банкирами внушали сенсимонистам предчувствие на счет значения кредита в нашей современной экономии.
Не менее верно их предвидение необходимости более централизованного экономического руководства, для того чтобы приноравливать производство к потреблению лучше, чем это может сделать конкуренция. Государство не хочет и не может взять на себя такую задачу, но мы видим, как на наших глазах умножаются соглашения между промышленниками, конторами по продаже товаров и синдикатами производителей, которые ставят себе все ту же цель избежать неудобств конкуренции с помощью благоразумной предусмотрительности и централизации. И в этом проявится частичное и практическое применение сенсимонизма.
Если, с одной стороны, их личное влияние на нашу экономическую историю было значительно, то, с другой стороны, следует признать, что в их учении заложены зародыши почти всех критических и конструктивных идей, которые будут характеризовать социализм в течение XIX столетия. Их учение представляет для социализма как бы предисловие или оглавление.
Прежде всего мы встречаем у них множество формул, которые станут классическими в социалистической литературе. "Эксплуатация человека человеком" - эта мысль была до 1848 г. чрезвычайно популярной формулой. Выражение "борьба классов", заменившее ее со времени Маркса, ничего другого не означает. Раньше Луи Блана они говорят об "организации труда". Точно так же раньше Маркса они говорят об "орудиях труда" для обозначения недвижимых и движимых капиталов. Хотя мы и не поместили их среди социалистов-ассоциационистов, однако они больше, чем кто-либо другой, провозглашали "ассоциацию" как высшую форму производительной организации. Они предвидели, как социалисты должны использовать теорию ренты: раньше Генри Джорджа они говорят о том, "какое сделают некогда применение из теорий Мальтуса и Рикардо о ренте", и "излишек хороших земель над плохими" предназначают для удовлетворения "общих потребностей нового общества". Впрочем, у них встречаются и иного рода проекты, ничего в себе специфически социалистического не заключающие. Так, мысль об участии в прибылях впервые, по нашему мнению, развивается в одной статье "Производителя".
Чем больше читаешь "Доктрину Сен-Симона", тем больше поражаешься этим замечательным догадкам и незаслуженному забвению, покрывшему ее, несмотря на это. Друг Маркса Энгельс уже отметил у Сен-Симона "гениальную прозорливость, благодаря которой почти все идеи последующих социалистов не из экономической специально области находятся у него в зародыше". Под специально экономическими идеями, о которых говорит Энгельс и которых Сен-Симон, по его мнению, не знал, Энгельс разумеет марксову теорию прибавочной стоимости. Но, по нашему мнению, не недостаток, а скорее заслуга основывать социализм не на сомнительной теории стоимости, а поставить его на надлежащую почву, общественную по своему характеру.
У сенсимонистов находят не только новые формулы, но и все те крупные расхождения во взглядах, которые послужат в XIX столетии поводом для схваток между социалистами и экономистами, - столь глубокие расхождения, что они часто будут мешать им понять друг друга. Попытаемся по возможности определить их, чтобы дать возможность читателю ориентироваться в лабиринте доктрин в то время, когда происходит расслоение между этими двумя крупными течениями экономической мысли.
а) Адам Смит, Рикардо, Ж.Б.Сэй определенно отделяли область политической экономии от области общественной организации. Мы уже говорили, что частную собственность они рассматривали как общественное явление, принимаемое ими без всякого спора. Вне их обсуждения остаются и способ ее распределения и перехода, и причины, определяющие его, и последствия, вытекающие из него. Под разделением, или распределением, богатств они понимают просто разложение годового дохода между факторами произ водства. Их интересует, каким способом определяется высота процента, ренты и заработной платы. Их теория распределения есть не что иное, как теория цены услуг. Эта теория не занимается индивидами; социальный продукт согласно этой теории распределяется по необходимым законам между безличными факторами:
Землей, Капиталом и Трудом. Иногда они для удобства дискуссии олицетворяют эти факторы (когда они говорят о землевладельцах, капиталистах и рабочих), но это в сущности не меняет дела.
У сенсимонистов и социалистов проблема распределения богатств состоит главным образом в том, чтобы установить, как распределяется между людьми частная собственность. Почему некоторые люди - собственники, а другие нет? Почему орудия труда, земля и капитал так неравномерно распределяются? Почему вытекающие из этого распределения индивидуальные доходы так неравномерны? Вместо обсуждения абстрактных факторов производства социалисты задаются рассмотрением живых индивидов или социальных классов и отношений, которые установлены между ними положительным правом. Эти две концепции определения богатств и вытекающие из них две различные проблемы - одна чисто экономическая, а другая прежде всего социальная - будут существовать бок о бок в течение всего столетия, да так, что между ними часто не будут делать никакого различия.
б) Другое существенное различие заключается в способе, каким экономисты и социалисты представляют себе противоположность между общим интересом и частным.
Классики противополагают интересу потребителей, который есть интерес всех, интерес производителей, который является частным интересом.
Сенсимонисты, а после них все социалисты поставят на место этой противоположности противоположность между трудящимися и праздными людьми, как позже это будут выражать более узкой формулой, - между рабочими и капиталистами. Общий интерес - это интерес трудящихся, а частный интерес - это интерес праздного человека, живущего за счет трудящегося. "Мы уже много раз отмечали, - говорит Анфантен, - недостаток принятой экономистами наших дней классификации: названия производителей и потребителей не точным образом указывают на существующие между членами общества отношения, ибо поистине отличительным признаком, отделяющим их друг от друга, является труд или праздность". Из этого различия во взглядах естественно вытекают совершенно различные концепции общественной организации. По мнению экономистов, общество должно быть организовано в интересах потребителя, и общий интерес осуществляется тогда, когда находит удовлетворение потребитель; по мнению же социалистов, общество должно быть организовано в интересах рабочих, и общий интерес достигается тогда, когда последние получают свою справедливую, поднявшуюся до максимума часть социального продукта.
в) Наконец последняя, не менее важная разница. Классики стараются свести к научным законам кажущийся беспорядок индивидуальных действий, и когда им удается достичь этого, они так поражаются открытой ими глубокой гармонией в людских отношениях, что отказываются вносить в них какое-нибудь улучшение. Для них достаточно показать, как спонтанные социальные силы, вроде, например, конкуренции, ограничивают эгоизм и заставляют его с течением времени содействовать торжеству общего интереса;
они не задаются вопросом: не может ли действие этих сил стать менее жестоким, нельзя ли колесики открытого ими тайного механизма смазать маслом и заставить весь механизм функционировать с большей эластичностью?
Наоборот, сенсимонисты, к которым по этому пункту надо присоединить и Сисмонди, поражены медлительностью, неуклюжестью, а также и жестокостью, с которыми часто действуют спонтанные социальные силы, и они озабочены тем, чтобы на место их поставить сознательную и разумную деятельность общества. Спонтанному примирению интересов они противополагают искусственное и с увлечением разыскивают средство для его реализации. Отсюда бесчисленные попытки открыть новый механизм, способный заменить спонтанный механизм. Отсюда часто по-детски наивные проекты для осуществления координации и ассоциации экономических сил. Эти, по необходимости осужденные на неудачу, попытки дадут в руки противников социализма лучшее оружие для борьбы с ним. Несмотря на это, не все эти попытки останутся безрезультатными, некоторые из них окажут очень значительное влияние на социальное развитие. Эти расхождения между политической экономией и социализмом впервые со всей силой отмечены в учении сенсимонистов. Ныне для нас вовсе неважно, что школа стала посмешищем, и эксцентричность Анфантена положила конец ее пропаганде в тот самый момент, когда с успехом стала развиваться школа Фурье. В истории доктрин важно выдвигать на первый план идеи. Сенсимонизм же представляется нам, бесспорно, первым самым красноречивым и самым проникновенным выражением чувств и идей, которые составляют содержание социализма XIX столетия.
Опубликовано 18 декабря 2004 года
Новые статьи на library.by:
ЭКОНОМИКА:
Комментируем публикацию: СЕН-СИМОН, СЕНСИМОНИСТЫ И ПРОИСХОЖДЕНИЕ КОЛЛЕКТИВИЗМА
подняться наверх ↑
ССЫЛКИ ДЛЯ СПИСКА ЛИТЕРАТУРЫ
По стандарту ВАК Республики Беларусь
Стандарт используется в белорусских учебных заведениях различного типа.
По ГОСТу Российской Федерации
Для образовательных и научно-исследовательских учреждений РФ
Прямой URL на данную страницу для блога или сайта
Полностью готовые для научного цитирования ссылки. Вставьте их в статью, исследование, реферат, курсой или дипломный проект, чтобы сослаться на данную публикацию №1103366878 в базе LIBRARY.BY.
подняться наверх ↑
ПАРТНЁРЫ БИБЛИОТЕКИ рекомендуем!
подняться наверх ↑
ОБРАТНО В РУБРИКУ?
Уважаемый читатель! Подписывайтесь на LIBRARY.BY в VKновости, VKтрансляция и Одноклассниках, чтобы быстро узнавать о событиях онлайн библиотеки.
Добавить статью
Обнародовать свои произведения
Редактировать работы
Для действующих авторов
Зарегистрироваться
Доступ к модулю публикаций