ЭКОНОМИКА (последнее)
АЛЬТЕРНАТИВА ТОТАЛИТАРИЗМУ. М. Вишняк
Актуальные публикации по вопросам экономики.
АЛЬТЕРНАТИВА ТОТАЛИТАРИЗМУ
Отвергая, как было показано, учиненный большевиками строй, М. Вишняк до конца своих дней оставался сторонником социалистической идеи. Но нарисованный им альтернативный образ социализма, его государственно-политического, экономического и национального устройства бесконечно отличен и от марксистского идеала, и тем более от ленинско-сталинского варианта его воплощения в России. И поскольку, еще раз напомним, Вишняк происходил из народничества, постольку его размышления о социализме всегда были густо окрашены в народнические тона, и, следовательно, корни его представлений следует искать в этом движении.
Со времен А. Герцена, Н. Огарева, Н. Чернышевского, ставших идейными предтечами возникшего в России народнического течения общественной мысли, и вплоть до октябрьского переворота народничество всегда было мощным, обширным движением, в рамках которого находили себе место люди с весьма различным взглядами. Представляется, что российским историкам-обществоведам еще предстоит колоссальная работа по воссозданию правдивой и полной картины становления этого движения, этапов его эволюции (от раннего до позднейшего народничества) и основных концептуальных направлений его развития. Как справедливо отметил А. В. Аникин - крупнейший современный специалист в области истории экономических учений, многое заставляет нас теперь "пристально всматриваться в русское народничество. Советская социально-экономическая мысль десятилетиями подгоняла всю сложность того большого течения под готовые догматические схемы"1. К сожалению, эта исключительно плодотворная УЫСЛЬ не была подкреплена личным примером автора несколькими страницами выше процитированной здесь замечательной фразы, охарактеризовавшего народничество в полном соответствии с этими самыми злополучными "догматическими схемами", т. е. "диалектически": с одной стороны, оно, дескать, было прогрессивным и демократическим (в борьбе с дворянством, в "подготовке почвы для развертывания массового революционного движения"), с другой же стороны, оно, будучи "мелкобуржуазным" по своей сути, оставалось реакционным и утопическим в своих тщетных попытках воспрепятствовать капиталистическому развитию 2. Опять, как видим, знаменитая формул, двух сторон: "с одной стороны", наполовину в банке мед с "другой стороны", впрочем, наполовину деготь.
Зато другой современный и, кстати сказать, весьма интересный историк России М. П. Рачков решил не отдавать дани своеобразному теоретическому педантизму и преодолеть застарелую догматическую оценку. В своей докторской диссертации "Политико-экономические прогнозы в истории России" он решительно рекомендует не противопоставлять народничество революционному марксизму.3 Оказывается, и то и другое течения суть "ответвления марксизма" и в этом смысле, мол, можно говорить о народничестве как "русском марксизме". Почему? Да потому, размышляет Рачков, что и то и другое течения конструировали будущую социалистическую форму хозяйства. Это утверждение верно, но его одного недостаточно для столь интимного объединения двух мировоззрений. Однако Рачков считает, что достаточно, и полагает, что расхождения между ними начинались лишь с вопроса о путях перехода к социализму, и, таким образом, между этими течениям сложилось своеобразное "разделение труда": "Первое (народничество. - Авт.) специализировалось па научном политико-экономическом обосновании обреченности российского капитализма и пропаганде в открытой печати... идеала особого социалистического будущего России. Второе (революционный марксизм. - Авт.) занялось подготовкой к практическому построению этого идеала, вооружившись марксистской (т. е. своей же! - Авт.) теорией классовой борьбы пролетариата. На почве такого разделения труда должен был произойти синтез. Этим синтезом стал большевизм"4
С подобной трактовкой согласиться едва ли не труднее, чем с "догматической". И если суть "догматической" оценки сводилась к преимущественно поносительным характеристикам народнической идеологии, с аристократической брезгливостью отмежевывающим ее от белоснежно-чистого марксизма-ленинизма 5, то рачковская трактовка акцентирует моменты, объединяющие эти течения, но, подчеркивая ix "родственность", она как бы сочувственно реабилитирует народничество (не так уж, дескать, оно и плохо).
В ней, по нашему мнению, все неверно. Прежде всего, разве расхождения между течениями были только по вопросу о путях перехода к социализму? Неужели, будущую социалистическую форму они представляли себе одинаково? И неужели революционный марксизм занимался только подготовкой к практическому построению "этого идеала", т. е. народнического идеала, не занимаясь собственными изысками этого идеала? Наконец, неужели большевизм, столь ненавистный многим ответвлениям народнического движения, стал "синтезом" этого движения и революционного марксизма, а не явился "чистым" продуктом теоретического и .политико-практического экстремизма последнего?
Нам думается, что указания на идейную близость марксизма и народничества вряд ли корректны с научной,, да и с нравственной точек зрения. Во-первых, точек соприкосновения у этих двух течений было слишком немного для их объединения (за исключением, быть может, левого крыла эсеровской партии). В самом деле, отрицательное отношение к капитализму было характерно и для фашистского национал-социализма, а конструированием будущих форм "счастливого безгосударственного бытия" охотно занимались не только марксисты и народники, но и утописты и даже анархисты. Во-вторых, мы очень сомневаемся в том, чтобы попытка реабилитации народничества, предпринятая таким образом, умиляла бы самих народников, или хоть как-то польстила им, особенно с учетом трагических процессов начала 20-х годов над эсерами и меньшевиками.
Обращение к работам М. Вишняка дает нам возможность еще более укрепиться в справедливости наши суждений. Этот видный представитель позднейшего народничества, отстаивая историческую целесообразность появления народнического движения, воздавая должное его целям и намереваемым способам их осуществления, опирается не на общие с марксизмом элементы, которые, несомненно, имеются, а на специфические для этого движения признаки, которые в своей совокупности присущ только ему и являются естественной демаркационной линией, разделяющей его не только с марксизмом (русским и западноевропейским), но и с другими крупными течениям общественной мысли (в частности, с идеями "либерал-консерватизма" и национал-патриотизма, наиболее энергично пропагандировавшимися крупнейшим русским экономистов и общественным деятелем П. Б. Струве и рядом его единомышленников).
Особенно замечательна в этой связи статья М. Вишняка "Оправдание народничества"6, написанная, что называется, "не с пылу, с жару", не "по горячим следам", а по прошествии времени, достаточного для того, чтобы еще и еще раз осмыслить события давно минувших дней, откорректировать оценки, увидеть какие-то новые детали, которые, как при рассмотрении большой картины, только и можно обнаружить, отойдя на известное расстояние, ибо "лицом к лицу лица не видно".
Прежде всего, Вишняк отмечает плюралистичность народничества как идейного течения, чуждого монизму и не подчиняющего, подобно марксизму, одной какой-либо стороне бытия или сознания все другие стороны и аспекты многосторонней жизни.
Вишняку хорошо известны распространенные в литературе истолкования, в соответствии с которыми все существо народничества якобы состоит в утверждении им особых путей России, которая-де позднее других стран выдвинулась на авансцену истории и поэтому сумеет быстрее и лучше, чем другие страны, сделать рывок в своей социально-экономической динамике, минуя западноевропейскую стадию буржуазно-капиталистического развития. При этом сохранение в России крестьянской общины и артельных навыков, а также отсутствие промышленного пролетариата и развитого капитализма квалифицируются обычно как акт "громадного положительного значения"7.
Признавая, что подобное представление действительно присуще народничеству, и называя его "русским вариантом социально-политического мессианизма", в то же время Вишняк решительно не согласен с тем, будто оно, это представление, исчерпывает всю главную суть идеологии взятого им под защиту движения. Из поля зрения критиков как-то пропали другие, еще более сущностные признаки народничества. Кроме того, добавляет Вишняк, трактовка "особых путей" России долгое время поддерживалась и Марксом с Энгельсом, полагавшими, что благодаря крестьянской общине, Россия пойдет неевропейским путем, имея счастливый шанс не испытать на себе все роковые злоключения капиталистического строя. И только в 1894 г. Энгельс, отвечая на тенденциозный запрос Плеханова, с чрезвычайной резкостью отнесся отрицательно к общине и самобытному пути России, сославшись на то, что 17 годами раньше это не было так ясно и очевидно ни ему, ни Марксу8.
Что же касается "мелкобуржуазного" характера народнической идеологии, отмечаемого всеми марксистами с нескрываемым обвинительным пафосом,- Вишняк не отрицает и этого признака, отсекая лишь только что указанный пафос. Ведь под "мелким буржуа" народничество имело в виду прежде всего крестьян, которые преобладали в структуре населения России и которые никогда не наделялись народниками марксистскими характеристиками (типа "варвары цивилизации", "троглодиты" и т. п.). Тезис же марксизма о том, что пролетарий и мужичок-настоящие политические антиподы", народничество самым решительным образом отвергало, тем самым давая пищу для незатейливых обвинений в "мелкобуржуазности" своих политических симпатий и ориентации.
Характеризуя народническое мировоззрение, Вишняк с осуждением отметил и такой его признак, как известный аполитизм, недоверие не только к существующей власти, но и к государству вообще, и даже к представительным Учреждениям, которые нужны будто бы только зажиточным классам. Отсюда надежды на лучшее будущее связывались многими ветвями народничества не с конституцией, а с социальной революцией, что, действительно, объективно могло сблизить их идеологию с известными тезисами о государстве и революции, сформулированными представителями революционного марксизма 9.
Но не сблизило! Этого было слишком недостаточно для подлинного сближения, ибо и все вместе взятые перечисленные признаки не исчерпывают существа народнического течения общественной мысли.
Главнейшим же признаком народничества, по мнению Вишняка, является признание народа определяющим агентом том русской истории, ее правообразующим фактором. Сам лозунг "В народ!" был выдвинут уже в 1861 г. Герценом в "Колоколе", а не Бакуниным в 1869 г.10
Но такой же ценностью, тут же добавляет Вишняк, или священным началом, как народ, была для народников личность. Даже ранние народники, отвергавшие требование конституции, в противоречие этому добивались свободы личности, совести, печати, сходок. "Трудно сказать народоправству или принципу личности отдали бы преимущество народники в случае столкновения между этим и началами"11.
Далее. В отличие от марксизма, народничество в по исках истины и справедливости пришло в конце концов выводу о необходимости комплексного подхода к анализу общества, к признанию равноценности, всех аспектов факторов общественной жизни, всех видов эмансипации политической, экономической, национальной, духовной. "Как высоко ни расценивало оно экономическую эмансипацию, все же видеть в ней ключ ко всему другому оно отказывалось. Именно поэтому народничество было озабочено не столько развитием "производительных сил", сколько судьбой самих производителей и характером распределения производственных благ"12.
Но и это еще не все. В противовес марксизму народничество отрицало историческую неизбежность или "имманентность" объективных законов развития общества, их уподобление законам природы. А отсюда оно отвергало возможность формулировки "непогрешимых исторических прогнозов", не возлагая оптимистических надежд на "разум истории", "которая знает, что делает".
Но если фатально неизбежных, имманентных законов общественного прогресса не существует и последний заранее не предуказан, то, естественно, возможно активное вмешательство людей в те или иные процессы, в частности, влияние на соотношение спроса и предложения, на процессу концентрации и монополизации капитала, дифференциации классов, их поляризации и т. д. Еще более очевидны значение субъективного фактора, роль личности в политической области. Как бы по существу ни была гибельна роль Ленина и Сталина, Гитлера и Муссолини в судьбах России, Германии, Италии, влияние их на ход мировой истории не может быть оспорено 13.
Здесь мы позволим себе прервать цепь умозаключений Вишняка небольшой, и как нам представляется, уместной репликой. Как видим, российский изгнанник четко проводит разграничение между марксизмом и народничеством и по линии трактовки этими течениями соотношения объективного и субъективного факторов в развитии общества. Однако следует более внятно обозначить несоответствие идей и постулатов теоретического марксизма практическим действиям взявших в свои руки власть в России марксистов. Всячески возвеличивая в теории значимость объективных общественных законов, неумолимость и неотвратимость их действия и одновременно существенно занижая роль личности в развитии общества, правящий партократический режим на практике совершенно не считался с требованиями объективных законов, создав атмосферу ничем не ограниченного, разнузданного, безбрежного насилия и административного произвола. Сказанное, разумеется, не означает, что большевики, поклоняясь идеологии марксизма, на практике руководствовались рекомендациями народников. Отнюдь. Гуманистическое, нравственно-этическое начало в мировоззрении народничества находилась на высоте, совершенно недоступной большевикам. Последние подтвердили уверенность народников в том, что история всегда альтернативна, ее ход не предопределен с фатальной неотвратимостью какими-то априорно сформулированными в тиши кабинетов законами, уподобленными законам природы, и отдельные личности могут оказывать о самое серьезное влияние. Только и всего. Типичная иллюстрация к сказанному - октябрьский переворот, который был подготовлен и осуществлен кучкой профессиональных революционеров и который тем не менее заметно изменил всю картину мирового развития.
И, наконец, еще одно сущностное, принципиальное отличие от марксизма обнаруживает Вишняк в мировоззрении народничества: последнее никогда не возводило ту или иную группу людей в ранг "гегемона", наделенного особыми качествами и добродетелями. Подлинным героем народничества был не один какой-то класс, а триединство трудящихся: крестьян, рабочих, интеллигенции.
И в этой связи особо хотелось бы остановиться на вопросе о классовой борьбе. Марксизм, как известно, возник в тот исторический период, когда в западноевропейских странах завершался полный противоречивый процесс становления капитализма на базе промышленного переворота Это был период бурных социальных потрясений, и имея поэтому классовая борьба оказалась осью марксистом ученья, возведшего ее в абсолют. Общественное развитие, по марксизму, осуществляется только через классовую борьбу, конечный и неизбежный (опять-таки "неизбежный", "неотвратимый") результат которой - пролетарская революция с ее "экспроприацией экспроприаторов". Эта неодолимая склонность марксизма к абсолютизации роли одного из факторов развития (социальной борьбы) существенно упрощает и искажает действительный характер общественного прогресса, видное место в котором занимают и такие процессы, как социальное партнерство и сотрудничество, коалиционные тенденции при наличии той или иной степени совпадения интересов. При этом, как уже отмечалось, марксизм из всей социальной структуры вырывает один класс, наделяя его свойствами "гегемона" и обрекая все другие на печальную участь оставаться носителями консервативных, регрессивных и даже реакционных начал.
Понятно, что в теории, гипертрофирующей роль классовой борьбы и социальной революции, утрачивается, исчезает человеческая личность, на интересы которой должны быть, по существу, ориентировано все общественное развитие, в этой теории классовое ставится выше общечеловеческого, общецивилизационного, с чем, естественно, и народничество, ни лично М. Вишняк согласиться не мог.
Марксистский принцип классовой борьбы как неумолимую закономерность общественного прогресса и его оборотную сторону-отрицание возможности соглашения сотрудничества между борющимися классами - Вишняк называл "очевидным архаизмом"14. Народничество, поясняет он, никогда не отрицало факта несправедливого разделения общества на классы обездоленных и привилегированных, факта наличия неравенства и насилия. "Но за немногими исключениями, народничество отказывалось видеть в классовой борьбе положительный и необходимый двигатель человеческого прогресса... От Герцена до Михайловскoro идеологи народничества относились отрицательно прославлению классовой борьбы - Михайловский называл ее даже "школой озверения"15.
Конечно, говорил Вишняк, нелепо вовсе отрицать классовую борьбу, но она может быть лишь фактом, а не нормой жизни общества, не сущим и исторически неизбежным, как трактует этот вопрос марксизм. Классовое должно быть подчинено общечеловеческому "во всех тех случаях, когда класс, будь он даже трудовой класс, вступает конфликт с целым..."16. Замечательные слова! В них, конечно, ни на йогу нет революционного энтузиазма, зато много человеческой мудрости, всегда отдающей предпочтение не гражданской войне и насилию, а гражданскому миру, социальному партнерству и консенсусу. Все же остатки бунтарства или утопического марксизма (для Вишняка это почти синонимы) должны быть, по его мнению, обязательно изжиты. Это - императив нормального развития человеческой цивилизации. Ибо на большевистских путях, а путях классовой борьбы нет ни подлинного социализма, ни демократии.
Не следует думать, предостерегает Вишняк, будто народничество вовсе безгрешно. Увы, и оно грешило часто и тяжко. Не последний грех состоит в том, что его левое крыло (партия эсеров) с излишней чуткостью воспринимало порой внутренне чуждые ему идейные и словесные образы, рисовавшиеся "братской" марксистской партией. Вот где грех (и тяжкий) - связь с марксизмом! Дело в том, поясняет Вишняк, что в начале XX в. международный авторитет марксистской эрфуртской программы стоял в России весьма высоко, и, увы, ему отдала дань, и немалую, даже немарксистская народническая программа эсеров, принятая и утвержденная еще в 1906 году17.
В частности, у марксистов была заимствована идея диктатуры пролетариата. И хотя она была существенно мягчена, во-первых, упоминанием о ее условности (т. е. диктатура допускалась только "в случае надобности"), а во-вторых, истолковывалась, в отличие от марксистского понимания, не в формальном смысле, как господство меньшинства над большинством, а в материальном-как синоним "сильной власти", наделенной специальными полномочиями,- все же, огорченно добавляет Вишняк, включение этой идеи в .программу эсеров было .грубейшей ошибкой, и она "должна быть изъята безоговорочно раз и навсегда"18. К числу других грехов народничества Вишняк относит и соучастие левых эсеров в октябрьском перевод те, и поддержку марксистской теории отмирания государств и др.
И все же, при всех имевшихся элементах сходства марксизмом, решительно резюмирует Вишняк, народническое мировоззрение представляло собой альтернативу большевистскому тоталитаризму, родственному, как уже говорилось, фашизму, оно являло собой, по его убеждению разновидность "не-марксистского", "не-научного" социализма. И в этой народнической идеологии, в "этом русском варианте демократии (а не "русском варианте марксизма", как полагает проф. М. Рачков. - Авт.), до Линкольна. утверждавшем, что все исходит от народа "должно твориться для народа и через его посредство, есть нечто непреходящее, неотменимое, "вечное", поскольку это применимо к явлению исторического порядка"19.
Итак, народническая концепция общественного развития представляет собой иной, немарксистский и, разумеется, небольшевистский вариант социализма. Однако этот вариант, к сожалению, не обрел должной завершенное теоретических построений. Тем интереснее сегодня для на людей, переживших большевистский социализм, дальнейшая, постоктябрьская разработка варианта народнического социализма, осуществленная в годы эмиграции М. Вишняком.
Многочисленные публикации Вишняка убедительно свидетельствуют о том, что их автор - блестящий знаток самых разнообразных социалистических учений, самых различных определений социализма, щедро рассыпанных трудах Мора и Кампанеллы, Оуэна и Фурье, Кабе и Мабли, Плеханова .и Родбертуса, Сен-Симона и Маркса, Энгельса и Лассаля и т. д. и т. д. И самая общая черта, свойственная всем без исключения трактовкам, заключается, как выявил Вишняк, в том, что социализм всегда пред стает как строй, чуждый эксплуатации человека человеком. Но потом начинаются различия. Для режима в советской России самое важное, например, - построение социализма и коммунизма, "умеющего наступить с природной необходимостью". Но поскольку не вполне известно, когда это произойдет, русские большевики очень возлюбили "двухфазную" формулу Маркса: низшая фаза (социализм), для которой характерен принцип "от каждого по способностям, каждому по его труду", и высшая фаза (коммунизм), готовая всем воздать "по потребностям", но при этом от каждого взять "по способностям". Теплое понимание в России нашло и другое определение социализма как строя с общественными средствами и орудиями производства, т. е. с упраздненной частной собственностью 20.
В среде западных марксистов вкусы и предпочтения иные. Для столпа западноевропейского марксизма К. Каутского, например, строго говоря, не социализм составляет конечную цель, а устранение всякого рода эксплуатации и угнетения: "Если бы нам доказали, что освобождение пролетариата и человечества вообще... может быть достигнуто на основе частной собственности на средства производства, как это допускал Прудон, то мы должны были бы выбросить социализм за борт, нисколько не отказываясь от нашей конечной цели. Мы обязаны были бы это делать как раз в интересах этой конечной цели".
Вот, комментирует Вишняк, принципиально иной, тем у большевиков в России, подход: Каутский даже готов перестать быть социалистом, ибо абсолютным для него является не требование об упразднении частной собственности на средства производства, а "освобождение пролетариата и человечества вообще".
Решительный отказ от марксистского определения социализма как исключительно "экономического порядка", неизбежно идущего на смену капитализму, демонстрирует и марксист Р. Абрамович, который небезосновательно полагает, что социализм немыслим без "нового человека", своим социальным инстинктом так же отличающегося от человека капиталистической эпохи, как сам капитализм с го звериной "войной всех против всех" отличается от троя социальной гармонии и солидарности, каким должен являться социализм.
В свете такого понимания социализма, говорит Вишняк, в его представлении оно имеет право на существование, ясно, что строй, установленный большевиками в России, не отвечает такому определению, поскольку, иронизирует он, даже советским гигантам индустрии не дана еще способность изготовлять в массовом масштабе нового человека, поскольку нельзя социализм "завести или учредить путем директив или технико-экономических мероприятий"21.
Конечно, продолжает Вишняк, можно говорить о победе социализма в России, но только как о негативной победе, Действительно, после Первой мировой войны "главным побежденным" в этой войне оказался капитализм. Обострив до крайности социальное неравенство и классовые антагонизмы, он тем самым обеспечил необходимую благодатную почву для возобладания антикапиталистических настроений и тенденций, которые стали торжествовать всей линии - и в доктрине, и в жизни.
Но можно ли вести речь о позитивной победе социализма? Здесь, отвечает на этот вопрос Вишняк, дело обстоит куда как хуже. Политические, экономические и социальные результаты советского социализма слишком "печальны, нелепы и реакционны", и автор доказывает это положение с помощью яркого фактического материала, который воспроизводить в этой книге нет нужды.
Можно ли вообще утверждать, что большевистский путь привел Россию к социализму? Вот еще один, острый как бритва, вопрос Вишняка, вопрос, которым и сегодня мучительно задаются многие интеллектуалы России и Запада Разумеется, доктринеры социализма отвечали тогда и отвечают сейчас на этот вопрос утвердительно. Для них самое важное состоит в том, что произошло обобществлена производства, причем даже неважно, как оно произошли Для них, справедливо говорит автор, экономическое "обобществление" не условно, оно фактически не подчинено более высокой цели и ценности, а принимает очертания идеала или фетиша, ради которого не жаль никаких "издержек производства", никаких жертв людьми или принципами: "Революция не делается в белых перчатках"22.
На самом же деле - всякое ли упразднение частной собственности может рассматриваться .как социалистическое обобществление? Всякое ли плановое регулирование есть положительное вмешательство разума в анархический хаос и произвол частных отношений?"23.
Нет, твердо отвечает Вишняк, видеть социализм во всяком огосударствлении частной собственности, укрупнении производства, централизации распределения, регулировании обмена и т. д.- значит повторять ошибку доктринеров социализма. Ведь и гитлеровская Германия, напоминает он, установила максимум дивиденда в промышленности; и она контингентировала сельскохозяйственные продукты, которые должны сдаваться публично-правовым органам по нормированной цене; наконец, Геринг с Гитлером национализировали всю железоделательную промышленность в Германии. Приблизили ли эти меры третий рейх к социализму? С точки зрения доктринального социализма и согласно заверениям нации - несомненно. Но по существу - ни на йоту24
На этом примере, убежденно полагает Вишняк, совершенно наглядно дана наличность мнимого или фальшивого социализма, лжесоциализма, полезного для деспотической власти, но отнюдь не для подвластных ей трудящихся. Здесь социализм из идеи-силы обращается в слово-силу.
Оставляя сейчас в стороне вопрос о принципиальной возможности "нефальшивого", подлинного социализма, вопрос, на который, как мы помним, Бруцкус, например, отвечая твердо отрицательно, а Вишняк столь же твердо положительно, заметим, что во всей остальной части своих рассуждений, не связанной с нашим вопросом, он, несомненно, прав.
Возвращаясь к опыту пашен страны, можно с уверенностью сказать: упразднение частной собственности, отторжение от нее людей труда выбило почву из-под веками испытанного рыночного способа обмена и, самое главное, разрушило внутренние стимулы социально-экономического развития, выдвинув на передний план вместо индивидуальных и коллективных материальных интересов так называемые "общенародные интересы", оказавшиеся столь же пустой, не соответствующей реальности абстракцией, как и "общенародная собственность", на базе которой они должны были прогрессировать.
В результате, внутренние источники саморазвития в значительной мере иссякли, а их место заняла система внешнего, административно-командного принуждения к труду и контроля за трудящимися. Последним зато, как остроумно замечает Вишняк, "предоставлено довольствоваться сознанием, что их труд и пот идут на пользу не индивидуального обогащения, а служат коллективу и социализму, как их дискреционно понимает и толкует предержащая власть"25.
Продукты не утратили своей "товарности" и, следовательно, способности служить предметом индивидуального и группового обогащения. Более того, добавим мы, с "обобществлением производства на деле" индивидуальные интересы отнюдь не "канули в лету". Просто они деформировались, извратились до неузнаваемости, и в целом перестали быть движителем производства как источника получения доходов, а выродились в корыстную мотивацию действий, нередко вступающих в противоречие с уголовным кодексом и имеющих целью получение дохода как такового, что слабо стимулировало хозяйственный :рост. На этой почве произросла теневая экономика, главным критерием которой стала нажива. Постепенно она разрасталась и крепла, тесно переплетаясь с государственной экономикой, используя с помощью представителей последней легальные каналы получения ресурсов и реализации продукции и делясь с ними своими доходами.
Так можно ли было, с учетом всех этих явлений и процессов, утверждать о "полной победе" над .капитализмом, о "развитом", "зрелом" и т. п. социализме? Нет, к позитивной победе социализма большевистский путь не привел.
Это - окончательный вывод Вишняка, который он подпирает еще одним аргументом. Вспомним: самой общей тезой всех трактовок социализма является "уничтожение этим строем эксплуатации человека человеком". М. Вишняк с этой точки зрения еще раз "проверяет" большевистский вариант социализма.
Да, говорит он, изменились технико-правовая форма и оболочка, характер и наименование хозяйственной эксплуатации трудящихся. Но осталась без изменения или даже стала суровее, безжалостнее и безысходнее сама эксплуатация труда, переставшего быть свободным даже в той мере, а какой он был "свободен" в условиях классического капитализма.
В досоветскую эпоху и до "социализма в наши дни" в Германии рабочий "свободно" располагал своим трудом. В этом был и минус, и плюс по сравнению с предшествовавшими эпохами. Никто не мог заставить рабочего работать: юридически свободный, он вынуждался к продаже своего труда лишь условиями рынка. Но, с другой стороны, никто - ни власть, ни хозяин - не обеспечивали ему и того минимума существования, который считал выгодным предоставить своему рабу или крепостному плантатор и феодал.
Большевистский социализм, говорит Вишняк, заимствовал у различных хозяйственных систем их своеобразные отрицательные стороны, не всегда заимствуя их положительные. Поэтому этот строй "менее всего можно назвать социалистическим. В нем борются и сочетаются элементы государственного капитализма и государственного рабства и крепостничества; точнее формулируя, это строй государственного рабства и крепостничества, оживленных и оснащенных аппаратурой довоенного капитализма"26.
Что ж, от Вишняка не ускользнуло главное- принудительный характер труда в условиях советского социализма, и мы не станем поэтому винить темпераментного, эмоционального, взрывного автора за излишне утрированные, аспидно-мрачные краски, употребленные им при характеристике большевистской организации труда, сопоставившей, по его мнению, с рабством н крепостничеством. Вместе с тем считаем необходимым заметить, что слово "эксплуатация", часто и охотно "эксплуатируемое" Вишняком, употребляется им, к сожалению, не в только что употребленном нами смысле, а в общепринятом, устоявшемся в нашей литературе смысле, т. е. в смысле присвоения результатов чужого труда собственниками средств производства. Но в таком понимании оно есть не более чем идеологическое клише из толкового словаря социалистов. Если же вернуть этому французскому слову, которое в толковом словаре В. Даля признается "крайне неуклюжим"27, первоначальный смысл, т. е. трактовать его как использование, извлечение выгоды и т. д., то станет ясно, что эксплуатация труда - категория не историческая, а логическая, имманентная человеческому обществу на всех этапах его развития. Поэтому, гораздо корректнее, с научной точки зрения, вести речь не об эксплуатируемом и неэксплуатируемом труде (последнего попросту не существует, ибо труд, точно так же, как и другие условия производственных процессов - техника, природные богатства - эксплуатируются всегда), а об экономической и административно-принудительной системах вовлечения человеческого ресурса ("человеческого фактора") в производственные и иные, требующие трудовых действий, процессы. Первая свойс1венна демократическому обществу, вторая - обществу с тоталитарным режимом. При развороте проблемы в указанном ракурсе становится видно, что плюсы второй системы (принудительной), о которых, по существу, говорит Вишняк (гарантированность получения работающими минимума средств существования), перечеркивается ее же минусами, такими, например, как низкая производительность и интенсивность труда, низкое, как правило, качество продукции, низкая оплата труда, неэффективное использование средств производства и т. д. Совокупность всех этих недостатков делает принудительную систему труда малопродуктивной и неспособной долго и всерьез состязаться с экономической организацией свободного труда (хотя, заметим, на каких-то коротких исторических отрезках, в определенных, обычно экстремальных, ситуациям, административно-принудительная система, подкрепленная неподдельным энтузиазмом - революционным, национально-патриотическим или каким-то иным - больших масс .людей, может демонстрировать и высокие параметры хозяйственного роста).
Итак, большевистский путь, вычерченный по картам марксизма-ленинизма, к подлинному, "нефальшивому" социализму, по мнению Вишняка, не привел, да и не мог привести, в силу, прежде всего, своей утопичности и несовместимости со здравым смыслом. Причем утопичны были не столько цели большевистского социализма (их Вишняк готов даже взять под свою защиту), сколько средства их достижения28. При этом утопия развивалась по нескольким основным направлениям: во-первых, она состояла в придании исключительного значения экономическим преобразованиям и соответственной недооценке положительного значения политических, государственных преобразований, что, по Вишняку, недопустимо, во-вторых, в гипертрофии революционного момента, в признании его "перманентной благостности" для целей "социального освобождения трудящихся", что опять-таки неверно, ибо капитализм надо не "свергать", а "заместить", делая это постепенно, путем "поэтапной социализации", и на каждом этапе созидание должно не следовать за разрушением, а предшествовать ему 29.
Утопична и абсурдна также, по мнению автора, и идея социализма в одной стране. "Опыт насаждаемого в одной России "русского" и в одной Германии "немецкого" социализма только подтверждает наглядным образов, к чему может привести - может ли не привести? - "национальное насаждение "социализмов". Подлинное преобразование общества на социалистических началах возможно лишь в международном масштабе. И, конечно,- с горькой иронией добавляет Вишняк,- не на том уровне человеческой культуры, когда ее вождями и светочами являются такие "гении", как истребитель русской интеллигенции и крестьянства Сталин, как истребитель евреев Гитлер, истребитель армян Кемаль, гаситель духа Муссолини и т. д. и т. д."30.
Но если утопичен "русский" социализм, реализабельна ли социалистическая идея в принципе? Ведь она предполагает радикальное перерождение человеческой природы и установление социальной гармонии, причем в международном масштабе. Не является ли поэтому она, эта идея, мечтой, своего рода "Синей птицей", за которой "человечеству суждено вечно гоняться без того, чтобы когда-либо ее настичь и ею овладеть"? 31.
Ответ Б. Бруцкуса на этот вопрос мы помним, его суть предельна проста и лаконична: социализм не осуществим. Правда, Бруцкус вел речь о марксистской модели, но при этом подчеркивал, что и любой другой социализм "не будет лучше русского".
Ответ Вишняка, верного поклонника социалистической идеи, принципиально иной, и он тоже заслуживает внимания, несмотря на произошедшее в наши дни крушение социализма и как идеи, и как реальной общественной системы. Впрочем, неизбежность краха именно системы (но не идеи), созданной большевиками, неоднократно предсказывал, как было показано, и сам Вишняк.
В соответствии с его концепцией, сейчас о социализме позволительно только мечтать, представляя себе, что через 200-300 лет, когда "небо будет в алмазах", люди на земле станут исключительно "сознательными и жертвенными", и трудящиеся в поте лица станут "доброхотно и радостно отчуждать свой труд во имя всеобщей солидарности и мировой гармонии". Но до этих блаженных и райских времен - и тут голос Вишняка утрачивает шутливые интонации и становится серьезным-"в рамках человеческой истории, социализму суждено быть и оставаться регулятивной, или ориентировочной, идеей и жизненной тенденцией к возможно более полному социально-экономическому освобождению"32, которого не дал и НУ мог дать большевистский лжесоциализм.
К сожалению, добавляет Вишняк, как это ни прискорбно, нельзя не видеть того трагического факта, согласно которому измученный и обескураженный труженик, поставленный перед дилеммой: мнимый и фальшивый, но немедленный "социализм" или социализм как жизненная, историческая тенденция, часто хватается за первое, за лжесоциализм, "жестоко за то позднее платясь"33.
Существуют ли какие-либо критерии, признаки, позволяющие говорить о реальном действии этой исторической тенденции? Да, отвечает Вишняк, реальное приближение к социализму не как финальной стадии человеческой истории-кто знает, чем кончится история?!-а как к утверждению принципа личности в хозяйственных отношениях, измеряется мерой материального благоденствия и духовной свободы большинства 34.
По определению Вишняка, социализм - это строй социальной демократии 35, и всю свою жизнь он поклонялся этим двум опорным конструкциям своего мировоззрения:
социализму и демократии. Но если раньше, до октябрьского переворота, по его собственному признанию, он с одинаковым жаром молился этим двум богам", двум абсолютам, то в постоктябрьский период, находясь в эмиграция, он признал это и "логически немыслимым" и "политически неосуществимым". Дуализм его чувств приводил к тому, что "любовь к дальнему" (социализму) затмевала "любовь к ближнему" (демократии), вследствие чего последняя оставалась неудовлетворенной. К сожалению, продолжает делать сокровенные признания Вишняк, демократизация ценилась им и его единомышленниками не сама по себе как таковая, как безусловность. Она расценивалась условно, применительно к обстановке, в зависимости! от обстоятельств времени и места, "постольку-поскольку" она способствовала достижению других целей и задач. В результате же оказалась битой вся русская демократия, весь русский народ, вся Россия 36.
Естественно, все эти предопределило известные подвижки в мировоззрении Вишняка эмигрантского периода. Для него теперь несомненным становится положение, в соответствии с которым общечеловеческие ценности, к числу коих прежде всего и относится демократия, при всех условиях должны преобладать над специфическими, такими, например, как социализм.
Однако представления Вишняка о демократии, как безусловной ценности человечества не отвратили его от идеи сильной государственности, также являющейся абсолютной ценностью. В отличие от Маркса, Энгельса, Ленина, осудивших, как известно, государство на "отмирание", в отличие даже от многих соратников по партии во главе с лидером правых эсеров Черновым, занявшимся поиском конкретных форм, в которых должно наконец начаться "отмирание", Вишняк даже гипотетически не может сформулировать признаки, подтверждающие неизбежный "летальный" исход государства при переходе общества к коммунизму. Критикуя В. М. Чернова, который в своем "конструктивном социализме" не соглашается идти к новому строю путем "огосударствления", ибо этот путь, по его словам, уже испробован русским большевизмом, вынувшим из социализма самую душу - свободу- и превратившим его в безжизненный труп, в коммунистическую каторгу, Вишняк резонно замечает: нельзя возражать против государства будущего социалистического строя только потому, что большевики дискредитировали этот институт, бюрократизировав нынешнее государство. "Психологически понятно и исторически объяснимо нынешнее и, вероятно, будущее отталкивание социализма, особенно русского, от государства прошлого, современного и, может быть, грядущего. Надо, однако, отдать себе отчет, к чему такое отталкивание вело... К удалению от социализма, а не к приближению к нему. Ибо в исторически обозримой перспективе, а она только одна и дана всякому не метафизическому социализму, социализм возможен в форме социалистического государства или невозможен вовсе"37.
Итак, в отличие от марксистско-ленинской "похоронной" концепции социалистического государства, согласно которой с исчезновением классов неизбежно исчезнет и государство, отправившись "в музей древностей", где ему Энгельсом уготовано место "рядом с прялкой и бронзовым топором", концепция Вишняка постулирует "огосударствление" как единственно возможный способ существования и функционирования нового общества. Ему гораздо ближе мнение виднейшего западного социалиста Лассаля, который даже перед лицом прусских судей, чиновников монархии Гогенцоллернов, оставался вдохновеннейшим апологетом государства как "огня Весты для всякой цивилизации", "единства индивидов в системе морального целого". Историческим назначением государства Лассаль считал развитие и воспитание рода человеческого к свободе. Как? Путем обобществления людей дать им возможность осуществить такие цели, достигнуть таких ступеней бытия, которых они, как отдельные особи, никогда не сумели бы достичь; вооружить людей такой суммой просвещения, могущества и свободы, до которых сами по себе они возвыситься не могут 38. Государство в таком понимании будет существовать до тех пор, до каких будет существовать человеческое общество, находясь в "вечном становлении".
Позиция Вишняка - Лассаля по вопросу о судьбах государства выглядит убедительнее марксистской, по которой буржуазное государство неизбежно будет уничтожено пролетарской революцией, тогда как социалистическое государство, овладевшее всеми средствами производства, получившее в свои руки всю полноту распоряжения общественным достоянием, вдруг начнет само "засыпать", "отмирать" и т. п. Впрочем, такая трактовка оказалась очень удобной идеологической подушкой для большевиков: капиталистическое государство "уничтожается", а пролетарское "отмирает" само собой, когда сочтет нужным... И надо сказать, в этом деликатном вопросе большевики отнюдь не проявляли излишней поспешности.
Вместе с тем, признавая за Вишняком правоту в определении перспектив государства, отметим, что не "отомрет" оно не потому, что его назначение он усматривал вслед за Лассалем в "развитии и воспитании рода человеческого к свободе (хотя звучит это прекрасно!), а потому, прежде всего, что возникновение государства на самом деле связано не с возникновением "угнетательских" классов, которые, возникнув, изобрели для своих "угнетательских надобностей", для подавления других классов, государство, а с появлением функций управления и исполнения, с профессионализацией управления обществом, т. е. с возникновением общественного разделения труда, которое вряд ли может исчезнуть.
Итак, модель социализма Вишняка в качестве имманентного своего атрибута предполагает огосударствление, без которого новый строй невозможен. Но какова мера этого огосударствления, особенно в экономической сфере Вишняк не дает исчерпывающего ответа на этот важнейший вопрос, но по ряду его публичных высказываний можно составить определенное представление о его позиции. Естественно, будучи непримиримым и принципиальным противником большевизма, Вишняк не разделял того всепоглощающего азарта "национализации" и "обобществления" средств производства, с которым упраздняла частную собственность русские революционные марксисты-ленинцы, претворяя в жизнь свой руководящий принцип "общественной" собственности. Он быстро разглядел, что положение марксизма, согласно которому все общество вступает во владение средствами производства, оказалось фантомом, ибо обобществленная собственность не сумела обеспечить эффективные способы участия трудящихся - "собственников" - в присвоении средств и результатов производства.
Вишняк сумел увидеть за дымовой завесой красивых большевистских лозунгов и призывов, что фактически роль собственника стали выполнять органы и представители государства, которое превратилось в монопольного собственника-распорядителя, возвышающегося над пародом, оказавшимся отчужденным от собственности. Эти государственные органы, разросшиеся в огромную, многоярусную структуру, возбудили рост нового типа социального неравенства и имущественного расслоения людей.
Поэтому Вишняк, оставаясь социалистом, сумел сохранить должную осторожность в трактовке вопроса о собственности. После коммунистического опыта в России, писал он, частная инициатива и предпринимательство, частная собственность могли только выиграть в авторитете 39. Он неоднократно подчеркивал, что огосударствление экономики, упразднение частной собственности не всегда есть социализм. Но при этом, что чрезвычайно важно, oн не делал обратного вывода, будто социализм всегда есть упразднение частной собственности. Нам представляется, что это обстоятельство нельзя упускать из виду, характеризуя концепцию Вишняка. Конечно, как социалист он не благоволил к частной собственности, но, видя ее эффективность, готов был с ней мириться сколь угодно долго (и 200, и 300, и, наверное, более лет), видимо, памятуя о том, что если кошка не того цвета - это недостаток, но он легко искупается ее способностью ловить мышей. Вместе с тем он подчеркивал, что частная собственность не может быть ничем не ограниченной и абсолютной свободой распоряжения, вплоть до злоупотребления своим правом; пользование ею должно быть "государственной службой", "повинностью" и служить благу целого 40.
Для более полной характеристики воззрений Вишняка целесообразно кратко остановиться на его трактовке аграрного вопроса. Надо оказать, что в постоктябрьский период она претерпела довольно существенные изменения. Впрочем, сам автор считает концептуальную эволюцию вполне допустимой, поскольку мысль не должна оставаться мумифицированной, неподвижной, не подверженной воздействиям жизни. Разумеется, речь идет о примитивном приспособлении к каждому текущему моменту, многократно демонстрировавшемуся большевиками, которые, например, были за свободу и равенство до Октября и оказались против этих идей после. Они были за Учредительное собрание до того, как выяснилось, что большинство его враждебно советской власти, и тогда сама идея Учредительного собрания была немедленно отвергнута ими "по принципиальным соображениям". То же можно сказать и о трактовке большевиками аграрного вопроса: они были ожесточенными противниками социализации земли до того, как эта "мелкобуржуазная" идея понадобилась им для закрепления их власти, и они стали ее сторонниками тотчас же по наступлении соответствующей "эпохи".
Вот подобная идейная эволюция претила Вишняку, который считал необходимым и возможным осуществлять ревизию тех или иных принципов по существу, делать поправки на пережитой опыт, но не превращать их в простую функцию "текущего момента"41.
Наиболее сложным пунктом ревизии своих воззрений на социализм, ее самым чувствительным нервом, но вместе с тем и самым решающим, он считал радикальный пересмотр вопроса об организации поземельных отношений. Эсеровское толкование "ничейной" земли, бывшее прогрессивным еще в начале века, в эпоху помещичьего землевладения, необходимо решительно преодолеть с исчезновением помещиков и с фактическим переходом земли в руки крестьян. Теперь известно, чья земля, пишет Вишняк, земля - труду. Должна ли быть земля при этом социализированной?
Да, признается Вишняк, еще в 1917 году он активно поддерживал эсеровскую программу социализации земли, несмотря на полемическое изображение ее противниками (как мы помним, Бруцкусом, например) как пугачевского черного передела. К сожалению Вишняка, Временное правительство оказалось не в состоянии провести такую реформу (как, впрочем, к сожалению Бруцкуса, оно не осуществило и его рекомендаций). После октябрьского переворота при фактическом крестьянском землепользовании большевистский режим на протяжении нескольких лет "социализирует" вразброд, "на местах", делит и "переправляет дележку". Аракчеевские же приемы принудительной коллективизации (эпохи "Военного коммунизма") вызвали отталкивание крестьян от всякой коллективизации, "коммунии", "совхозов", "социализации". Таким образом, резюмирует Вишняк, с социализацией земли случилось то же, что и с диктатурой пролетариата, и с коммунизмом. История связала их с большевизмом, но такова уж природа последнего: "до чего бы ни коснулась ее (власти. - Авт.) мертвящая рука, все обращается в прах и пепел"42-
Но большевистский режим не вечен, пророчески продолжает размышлять Вишняк. В постбольшевистский период русской истории необходимо будет, по его мнению,. осуществить взвешенную земельную реформу, в которой идея "социализации" уже не должна возводиться в абсолют. Что называется, "проехали". Главное, что нужно будет сделать, это "поставить в равные условия тягу к участковому землепользованию (отруба, хутора) с сохранением и развитием общественного землепользования (община, кооперация)"43. Вот каким, оказывается, будет аграрный сектор будущей подлинно социалистической экономики. Как видим, Вишняк заметно отступает от традиций народничества, допустив в "свой социализм" "участковое землепользование", да еще поставив его в "равные условия" со столь дорогой сердцу народников формой хозяйствования как община. Но заметим - отступление Вишняка не так уж радикально, как может показаться на первый взгляд. Легализовав, как истинный демократ, плюрализм форм хозяйствования в аграрной экономике, он не оставляет места в последней соответствующему плюрализму форм собственности на землю. В этом вопросе он остается убежденным социалистом, считающим главной опасностью для судеб социализма - вовлечение земли в товарный оборот. Если бы, мечтает Вишняк, "избегнув частной собственности на землю, удалось укрепить "землю в твердое, хотя бы и наследственное, владение трудящихся ею, но без права залога и отчуждения ее, в предупреждение главного и неисправимого зла - обращения земли в товар с неизбежными в таком случае мобилизацией и спекуляцией землей, если бы взамен субъективного публичного нрава на землю каждого российского гражданина удалось закрепить хотя бы "в конечном счете" право на землю и ее недра за государством .- такой исход можно было бы почитать исключительно благополучным для грядущего сельскохозяйственного и социально-политического развития России"44.
Как видим, аграрная концепция Вишняка достаточно интересна, но без соответствующей верификации крайне затруднительно оценить ее плодотворность. Ясно одно, что она имеет право на существование и выгодно отличается как от "общинных привязанностей" народничества, так и от аграрной теории большевистского социализма, прошедшей, как известно, необходимую верификацию с крайне удручающими результатами, позволяющими решительно и твердо более не возвращаться к этому варианту поземельных отношений. Уверены, что добрая половина функционирующих сегодня в России политических партий и движений подписались бы под изложенной аграрной трактовкой Вишняка.
В социализме М. Вишняка, действительно, мало марксистского и, по существу, вовсе нет большевистского. Следуя духу народничества, автор мыслил социализм как производное не от одних только экономических условий, артикулируемых обычно марксизмом, а от многосложного процесса и устремления человечества. Его социализм, как уже отмечалось, не отрицал классов и классовой борьбы как факта социальной действительности, но утверждал, что в процессе преобразования действительности следует руководствоваться лишь надклассовыми интересами и устремлениями трудящихся.
Учитывая многообразие противоборствующих в человеке и обществе начал, писал Вишняк, "социализм не может не признать первенства этического начала, приоритета гуманистического над техническим, героического над природным"45. Как же это далеко от столь хорошо нам знакомого "построенного в основном", "победившего окончательно", наконец, "развитого" социализма, сделавшего этику. гуманизм второстепенными и третьестепенными, по сравнению с экономическим базисом, понятиями в своей теории и полностью их презревшего в своей практике.
Вишняк отчетливо осознавал, что изложенные им представления о социализме будут восприняты многими социалистами со злорадством, встревоженностыо, возмущением, обвинениями в "отступлении от социализма". Что ж, пояснял он, если созданный большевиками строй в России рассматривать как социализм, "тогда наш социализм, являющийся той же демократией, распространенной из политической области в область хозяйственную,- не есть социализм"46.
В самом деле, можно ли квалифицировать теоретическую платформу Вишняка, не имеющую ничего общего с марксизмом-ленинизмом, как социалистическую концепцию? Быть может, для его строя, как уверяет сам автор - не капиталистического, но сохраняющего все же частную собственность, рынок, конкуренцию, демократические принципы жизнедеятельности общества,- следовало бы придумать какое-то иное название?
Дело, однако, не в названии. Главное, по нашему мнению, заключается в том, что Вишняк сумел предвосхитить целый ряд тенденций, происходящих ныне в развитых странах мира. Если говорить кратко, их суть состоит в формировании новых общественных устройств, для которых становится характерным, во-первых, сосуществование на конкурентной основе различных социальных типов хозяйствования и их взаимодействия, во-вторых, усиление социальной ориентированности экономики. Современный экономист Ю. Ольсевич называет последний процесс "социализацией капитализма", причем достижение капитализмом высокой степени социальной защищенности он склонен объяснять прежде всего наличием социалистических стран и "соревнованием двух общественных систем"47. Не умаляя значимости фактора "соревнования" в трансформации капитализма, заметим все же, что усиление социальной ориентации развитых капиталистических стран является а значительной мере объективным процессом, ставшим следствием достигнутого высокого уровня производственных и интеллектуальных возможностей общества и личности и вместе с тем естественным трамплином для их дальнейшего прогресса, для еще более полной реализации потенциала и личности, и общества в целом.
Таким образом, на смену традиционному капитализму и рухнувшему марксистско-ленинско-сталинскому социализму приходит новая общественная система смешанного, или, как выражается Л.. Никифоров, полиформического типа, исключающая господство одной социальной формы, одного социального уклада, вытесняющего или подчиняющего себе все другие, и базирующаяся на многообразии социально-хозяйственных форм, поставленных в равные экономические условия и конкурентно взаимодействующих друг с другом 48.
Вот эти тенденции в развитии капиталистических стран, зорко подмеченные Вишняком, в сочетании с укрепляющейся демократией и свободой экономической и духовной жизни личности он воспринял как движение к подлинному, немарксистскому, "ненаучному" социализму. Таковым, по его мнению, является "скандинавский социализм", "социализм Англии" и др.49 Оставляя в стороне вопрос об адекватности названия "скандинавский социализм" реальному полиформическому строю, сложившемуся в Скандинавских странах (главным образом в Швеции), еще раз отдадим должное великолепному историческому глазомеру российского мыслителя и общественного деятеля М. Вишняка, нарисовавшего образ нового грядущего общества ("социализма"), который в большой степени совпал с основными направлениями эволюции развитых капиталистических стран, а сегодня - и бывших социалистических.
Отдавая всю свою недюжинную творческую энергию .борьбе с большевизмом, М. Вишняк успевал тем не менее реагировать и на другие, чуждые ему течения общественной мысли, давая им достойный отпор. Особенно характерна в этой связи его полемика с так называемым "почвенническим", "национал-патриотическим" движением в русском зарубежье, одним из главных идеологов .которого был П. Б. Струве. В предыдущем параграфе мы уже говорили о борьбе Вишняка с "национал-патриотизмом" Устрялова. Но это, так оказать, поверхностный "национал-патриотизм", обнаруживший тенденцию к примирению с большевизмом, и он был рассмотрен именно в этом контексте. Сейчас - о другом срезе проблемы.
Вишняк считает абсолютно бессодержательными слова "мы - патриоты", мы - национальная Россия" и т. п., бесконечно повторяемые представителями национал-патриотизма, ибо, говорил он, кто не защищает идеи Отечества, кто не патриот своей Родины?50.
К сожалению, однако, истинное отношение к России этих патриотов сродни отношению к ней коммунистов. Ведь последним на самом деле дорога Россия не "вообще", не всякая, а только советская, руководимая РКП. Для них лучше бедная, нищая Россия - да их, чем богатая - без них. Вот так же относятся к России и "патриоты", считающие любовь к Отечеству своей монополией и знамением 51.
Но если отбросить в сторону придирчивую критику слов и лозунгов, и сосредоточиться на содержательном смысле полемики, суть 'которой заключается в ответе на вопрос: какой должна быть модель национального возрождения и развития? Исключительно самобытной, как на том настаивал "славянофил" П. Струве, или максимально адаптированной к западному цивилизационному потоку, как убеждал "западник"-демократ М. Вишняк? Имеет ли этот спор какое-то разумное решение? Казалось бы, ясно, что однолинейная ставка на "свою особенную стать" неизбежно ведет к изоляции страны, и в этом Вишняк, безусловно, прав. Но вместе с тем, во-первых, выдающийся мыслитель Струве не был столь, до примитива, однобок, как его в полемическом задоре изображал Вишняк, а во-вторых, очень спорен и уязвим тезис "западников" об однозначной ориентации на Запад.
Интеллектуальное противостояние "западников" и "славянофилов" началось, как известно, не со Струве и Вишняка, оно длится уже добрых полтора столетия. В дискуссиях середины XIX в. между "западниками" (А. И. Герцен, Т. Н. Грановский и др.) и "славянофилами" (А. С. Хомяков, К. С. Аксаков и др.), в полемике первой трети XX в. между сторонниками приобщения к западной модели демократии (например, М. В. Вишняк) и последователями идеи превосходства самобытных начал русской духовной жизни (например, П. Б. Струве), в сегодняшних отчаянных спорах между "почвенниками-патриотами" "западниками-демократами" мы находим многозначительные исторические симметрии.
По-видимому, истина, как говаривали наши далекие предки, находится где-то посредине между путями изоляционализма и вестернизации, представляя собой некую равнодействующую этих двух векторов, позволяющую учитывать и эффективный западный опыт, и традиции русской нации. Однако как найти эту "золотую середину", как "впрячь в одну телегу" единые, общие с Западом, "общечеловеческие" ценности с приверженностью к собственной истории и собственным ценностным установкам, как совместить прогрессирующее развитие демократических принципов с национальными чертами русского народа, с многонациональным характером Российского государства, с фактором существования в России в течение весьма длительного времени общественного строя, в котором роль и влияние государства на все стороны жизнедеятельности общества были чрезвычайно велики - вот вопросы, не получившие до сих пор сколько-нибудь удовлетворительного сбалансированного научного решения. Они, вероятно, ждут еще своих исследователей.
Среди разных направлений многоплановой научной деятельности М. Вишняка хотелось бы обозначить еще одно, на наш взгляд, исключительно важное с точки зрения сегодняшнего дня. Это - проблема национальных меньшинств, решаемая в настоящее время на территории стран СНГ далеко не только дипломатическими приемами, но нередко с помощью "огня и меча". Достаточно назвать Карабах, Абхазию, Южную Осетию, Чечню, Северную Осетию, Ингушетию, Приднестровье и т. д. и т. д.
Как же должна решаться проблема национальных меньшинств цивилизованными методами, без нарушения демократических принципов? Этой, без преувеличения, кровоточащей проблеме М. Вишняк посвятил отдельную монографию 52.
Можно смело утверждать, что в русской литературе это первое исследование, специально посвященное правам меньшинств. И хотя объем книги невелик (116 с.), она представляет собой попытку всестороннего, комплексного исследования этой проблемы. В ней есть и краткий ретроспективный очерк признания "меньшинств расы, исповедания, языка", и анализ действующего меньшинственного права, и очерк фактического положения меньшинств (преимущественно русских меньшинств в лимитрофных государствах), и обзор процессуального права меньшинств, установленного Лигой Наций, и, наконец, характеристика права меньшинств как отличительного признака нового этапа в развитии современного Вишняку демократического государства.
Мы не намерены в своем очерке о Вишняке давать исчерпывающий анализ его концепции прав меньшинств - это дело соответствующих специалистов. Подчеркнем лишь отдельные центральные моменты, опираясь при этом на мнение крупного обществоведа С. И. Гессена, представителя русского зарубежья 20-30-х гг.53
Прежде всего необходимо отметить, что Вишняк - решительный защитник системы национально-культурной автономии, считавший, что только последняя способна реальным образом оградить право меньшинств на свободное самоуправление. Это право уникально, оно, по его мнению, носит самостоятельный характер и не является производным ни от прав большинства, ни от прав индивида. Право меньшинств, писал он, есть не столько сумма одинаковых прав отдельных индивидов, составляющих меньшинство, сколько особое совокупное право всей социальной меныиинственной группы как целого, своего рода корпоративное право. С. Гессен оценивает такую трактовку как оригинальную концепцию, впервые изложенную Вишняком и убедительно доказывающую, что дальнейшее развитие этого права тесно связано с общим прогрессом демократии 54.
Чрезвычайно важно отметить и взгляд, согласно которому необходимо признание за меньшинством не только публично-правовой правоспособности, но и таковой же дееспособности. Меньшинства должны быть не только поставлены под контроль и охрану органов Лиги Наций, но они должны приобрести возможность по собственному праву приводить в движение в своих интересах государственные и международные органы, возбуждать иски и жалобы, отвечать по суду, давать показания, поддерживать обвинения - словом, должны стать самостоятельными и полномочными субъектами публичного права 55. Учитывая имеющиеся в настоящее время многочисленные коллизии на почве этой чрезвычайно тонкой и даже "нервной" проблемы, считаем целесообразным переиздание указанной книги М. Вишняка, что может сослужить добрую службу. В настоящее же издание включена статья М. Вишняка по обсуждаемой проблеме-"Национальные вопросы в России".
В заключение еще раз подчеркнем, что М. В. Вишняк - талантливый русский мыслитель, имя которого должно быть возвращено народу. Его главная научная заслуга, как, впрочем, и заслуга Б. Бруцкуса, С. Булгакова и других русских обществоведов-эмигрантов, состоит в доказательстве положения, согласно которому искусственно конструируемое по кабинетным чертежам и схемам общество неизбежно отринет все свойства, которыми оно априорно наделялось создателями "научного социализма", и наоборот, в реальности приобретает черты, подчас прямо противоположные. И это следствие не только и не столько ошибок и отклонений от предначертаний марксизма-ленинизма, допущенных большевиками в ходе "великого эксперимента", сколько
Отвергая, как было показано, учиненный большевиками строй, М. Вишняк до конца своих дней оставался сторонником социалистической идеи. Но нарисованный им альтернативный образ социализма, его государственно-политического, экономического и национального устройства бесконечно отличен и от марксистского идеала, и тем более от ленинско-сталинского варианта его воплощения в России. И поскольку, еще раз напомним, Вишняк происходил из народничества, постольку его размышления о социализме всегда были густо окрашены в народнические тона, и, следовательно, корни его представлений следует искать в этом движении.
Со времен А. Герцена, Н. Огарева, Н. Чернышевского, ставших идейными предтечами возникшего в России народнического течения общественной мысли, и вплоть до октябрьского переворота народничество всегда было мощным, обширным движением, в рамках которого находили себе место люди с весьма различным взглядами. Представляется, что российским историкам-обществоведам еще предстоит колоссальная работа по воссозданию правдивой и полной картины становления этого движения, этапов его эволюции (от раннего до позднейшего народничества) и основных концептуальных направлений его развития. Как справедливо отметил А. В. Аникин - крупнейший современный специалист в области истории экономических учений, многое заставляет нас теперь "пристально всматриваться в русское народничество. Советская социально-экономическая мысль десятилетиями подгоняла всю сложность того большого течения под готовые догматические схемы"1. К сожалению, эта исключительно плодотворная УЫСЛЬ не была подкреплена личным примером автора несколькими страницами выше процитированной здесь замечательной фразы, охарактеризовавшего народничество в полном соответствии с этими самыми злополучными "догматическими схемами", т. е. "диалектически": с одной стороны, оно, дескать, было прогрессивным и демократическим (в борьбе с дворянством, в "подготовке почвы для развертывания массового революционного движения"), с другой же стороны, оно, будучи "мелкобуржуазным" по своей сути, оставалось реакционным и утопическим в своих тщетных попытках воспрепятствовать капиталистическому развитию 2. Опять, как видим, знаменитая формул, двух сторон: "с одной стороны", наполовину в банке мед с "другой стороны", впрочем, наполовину деготь.
Зато другой современный и, кстати сказать, весьма интересный историк России М. П. Рачков решил не отдавать дани своеобразному теоретическому педантизму и преодолеть застарелую догматическую оценку. В своей докторской диссертации "Политико-экономические прогнозы в истории России" он решительно рекомендует не противопоставлять народничество революционному марксизму.3 Оказывается, и то и другое течения суть "ответвления марксизма" и в этом смысле, мол, можно говорить о народничестве как "русском марксизме". Почему? Да потому, размышляет Рачков, что и то и другое течения конструировали будущую социалистическую форму хозяйства. Это утверждение верно, но его одного недостаточно для столь интимного объединения двух мировоззрений. Однако Рачков считает, что достаточно, и полагает, что расхождения между ними начинались лишь с вопроса о путях перехода к социализму, и, таким образом, между этими течениям сложилось своеобразное "разделение труда": "Первое (народничество. - Авт.) специализировалось па научном политико-экономическом обосновании обреченности российского капитализма и пропаганде в открытой печати... идеала особого социалистического будущего России. Второе (революционный марксизм. - Авт.) занялось подготовкой к практическому построению этого идеала, вооружившись марксистской (т. е. своей же! - Авт.) теорией классовой борьбы пролетариата. На почве такого разделения труда должен был произойти синтез. Этим синтезом стал большевизм"4
С подобной трактовкой согласиться едва ли не труднее, чем с "догматической". И если суть "догматической" оценки сводилась к преимущественно поносительным характеристикам народнической идеологии, с аристократической брезгливостью отмежевывающим ее от белоснежно-чистого марксизма-ленинизма 5, то рачковская трактовка акцентирует моменты, объединяющие эти течения, но, подчеркивая ix "родственность", она как бы сочувственно реабилитирует народничество (не так уж, дескать, оно и плохо).
В ней, по нашему мнению, все неверно. Прежде всего, разве расхождения между течениями были только по вопросу о путях перехода к социализму? Неужели, будущую социалистическую форму они представляли себе одинаково? И неужели революционный марксизм занимался только подготовкой к практическому построению "этого идеала", т. е. народнического идеала, не занимаясь собственными изысками этого идеала? Наконец, неужели большевизм, столь ненавистный многим ответвлениям народнического движения, стал "синтезом" этого движения и революционного марксизма, а не явился "чистым" продуктом теоретического и .политико-практического экстремизма последнего?
Нам думается, что указания на идейную близость марксизма и народничества вряд ли корректны с научной,, да и с нравственной точек зрения. Во-первых, точек соприкосновения у этих двух течений было слишком немного для их объединения (за исключением, быть может, левого крыла эсеровской партии). В самом деле, отрицательное отношение к капитализму было характерно и для фашистского национал-социализма, а конструированием будущих форм "счастливого безгосударственного бытия" охотно занимались не только марксисты и народники, но и утописты и даже анархисты. Во-вторых, мы очень сомневаемся в том, чтобы попытка реабилитации народничества, предпринятая таким образом, умиляла бы самих народников, или хоть как-то польстила им, особенно с учетом трагических процессов начала 20-х годов над эсерами и меньшевиками.
Обращение к работам М. Вишняка дает нам возможность еще более укрепиться в справедливости наши суждений. Этот видный представитель позднейшего народничества, отстаивая историческую целесообразность появления народнического движения, воздавая должное его целям и намереваемым способам их осуществления, опирается не на общие с марксизмом элементы, которые, несомненно, имеются, а на специфические для этого движения признаки, которые в своей совокупности присущ только ему и являются естественной демаркационной линией, разделяющей его не только с марксизмом (русским и западноевропейским), но и с другими крупными течениям общественной мысли (в частности, с идеями "либерал-консерватизма" и национал-патриотизма, наиболее энергично пропагандировавшимися крупнейшим русским экономистов и общественным деятелем П. Б. Струве и рядом его единомышленников).
Особенно замечательна в этой связи статья М. Вишняка "Оправдание народничества"6, написанная, что называется, "не с пылу, с жару", не "по горячим следам", а по прошествии времени, достаточного для того, чтобы еще и еще раз осмыслить события давно минувших дней, откорректировать оценки, увидеть какие-то новые детали, которые, как при рассмотрении большой картины, только и можно обнаружить, отойдя на известное расстояние, ибо "лицом к лицу лица не видно".
Прежде всего, Вишняк отмечает плюралистичность народничества как идейного течения, чуждого монизму и не подчиняющего, подобно марксизму, одной какой-либо стороне бытия или сознания все другие стороны и аспекты многосторонней жизни.
Вишняку хорошо известны распространенные в литературе истолкования, в соответствии с которыми все существо народничества якобы состоит в утверждении им особых путей России, которая-де позднее других стран выдвинулась на авансцену истории и поэтому сумеет быстрее и лучше, чем другие страны, сделать рывок в своей социально-экономической динамике, минуя западноевропейскую стадию буржуазно-капиталистического развития. При этом сохранение в России крестьянской общины и артельных навыков, а также отсутствие промышленного пролетариата и развитого капитализма квалифицируются обычно как акт "громадного положительного значения"7.
Признавая, что подобное представление действительно присуще народничеству, и называя его "русским вариантом социально-политического мессианизма", в то же время Вишняк решительно не согласен с тем, будто оно, это представление, исчерпывает всю главную суть идеологии взятого им под защиту движения. Из поля зрения критиков как-то пропали другие, еще более сущностные признаки народничества. Кроме того, добавляет Вишняк, трактовка "особых путей" России долгое время поддерживалась и Марксом с Энгельсом, полагавшими, что благодаря крестьянской общине, Россия пойдет неевропейским путем, имея счастливый шанс не испытать на себе все роковые злоключения капиталистического строя. И только в 1894 г. Энгельс, отвечая на тенденциозный запрос Плеханова, с чрезвычайной резкостью отнесся отрицательно к общине и самобытному пути России, сославшись на то, что 17 годами раньше это не было так ясно и очевидно ни ему, ни Марксу8.
Что же касается "мелкобуржуазного" характера народнической идеологии, отмечаемого всеми марксистами с нескрываемым обвинительным пафосом,- Вишняк не отрицает и этого признака, отсекая лишь только что указанный пафос. Ведь под "мелким буржуа" народничество имело в виду прежде всего крестьян, которые преобладали в структуре населения России и которые никогда не наделялись народниками марксистскими характеристиками (типа "варвары цивилизации", "троглодиты" и т. п.). Тезис же марксизма о том, что пролетарий и мужичок-настоящие политические антиподы", народничество самым решительным образом отвергало, тем самым давая пищу для незатейливых обвинений в "мелкобуржуазности" своих политических симпатий и ориентации.
Характеризуя народническое мировоззрение, Вишняк с осуждением отметил и такой его признак, как известный аполитизм, недоверие не только к существующей власти, но и к государству вообще, и даже к представительным Учреждениям, которые нужны будто бы только зажиточным классам. Отсюда надежды на лучшее будущее связывались многими ветвями народничества не с конституцией, а с социальной революцией, что, действительно, объективно могло сблизить их идеологию с известными тезисами о государстве и революции, сформулированными представителями революционного марксизма 9.
Но не сблизило! Этого было слишком недостаточно для подлинного сближения, ибо и все вместе взятые перечисленные признаки не исчерпывают существа народнического течения общественной мысли.
Главнейшим же признаком народничества, по мнению Вишняка, является признание народа определяющим агентом том русской истории, ее правообразующим фактором. Сам лозунг "В народ!" был выдвинут уже в 1861 г. Герценом в "Колоколе", а не Бакуниным в 1869 г.10
Но такой же ценностью, тут же добавляет Вишняк, или священным началом, как народ, была для народников личность. Даже ранние народники, отвергавшие требование конституции, в противоречие этому добивались свободы личности, совести, печати, сходок. "Трудно сказать народоправству или принципу личности отдали бы преимущество народники в случае столкновения между этим и началами"11.
Далее. В отличие от марксизма, народничество в по исках истины и справедливости пришло в конце концов выводу о необходимости комплексного подхода к анализу общества, к признанию равноценности, всех аспектов факторов общественной жизни, всех видов эмансипации политической, экономической, национальной, духовной. "Как высоко ни расценивало оно экономическую эмансипацию, все же видеть в ней ключ ко всему другому оно отказывалось. Именно поэтому народничество было озабочено не столько развитием "производительных сил", сколько судьбой самих производителей и характером распределения производственных благ"12.
Но и это еще не все. В противовес марксизму народничество отрицало историческую неизбежность или "имманентность" объективных законов развития общества, их уподобление законам природы. А отсюда оно отвергало возможность формулировки "непогрешимых исторических прогнозов", не возлагая оптимистических надежд на "разум истории", "которая знает, что делает".
Но если фатально неизбежных, имманентных законов общественного прогресса не существует и последний заранее не предуказан, то, естественно, возможно активное вмешательство людей в те или иные процессы, в частности, влияние на соотношение спроса и предложения, на процессу концентрации и монополизации капитала, дифференциации классов, их поляризации и т. д. Еще более очевидны значение субъективного фактора, роль личности в политической области. Как бы по существу ни была гибельна роль Ленина и Сталина, Гитлера и Муссолини в судьбах России, Германии, Италии, влияние их на ход мировой истории не может быть оспорено 13.
Здесь мы позволим себе прервать цепь умозаключений Вишняка небольшой, и как нам представляется, уместной репликой. Как видим, российский изгнанник четко проводит разграничение между марксизмом и народничеством и по линии трактовки этими течениями соотношения объективного и субъективного факторов в развитии общества. Однако следует более внятно обозначить несоответствие идей и постулатов теоретического марксизма практическим действиям взявших в свои руки власть в России марксистов. Всячески возвеличивая в теории значимость объективных общественных законов, неумолимость и неотвратимость их действия и одновременно существенно занижая роль личности в развитии общества, правящий партократический режим на практике совершенно не считался с требованиями объективных законов, создав атмосферу ничем не ограниченного, разнузданного, безбрежного насилия и административного произвола. Сказанное, разумеется, не означает, что большевики, поклоняясь идеологии марксизма, на практике руководствовались рекомендациями народников. Отнюдь. Гуманистическое, нравственно-этическое начало в мировоззрении народничества находилась на высоте, совершенно недоступной большевикам. Последние подтвердили уверенность народников в том, что история всегда альтернативна, ее ход не предопределен с фатальной неотвратимостью какими-то априорно сформулированными в тиши кабинетов законами, уподобленными законам природы, и отдельные личности могут оказывать о самое серьезное влияние. Только и всего. Типичная иллюстрация к сказанному - октябрьский переворот, который был подготовлен и осуществлен кучкой профессиональных революционеров и который тем не менее заметно изменил всю картину мирового развития.
И, наконец, еще одно сущностное, принципиальное отличие от марксизма обнаруживает Вишняк в мировоззрении народничества: последнее никогда не возводило ту или иную группу людей в ранг "гегемона", наделенного особыми качествами и добродетелями. Подлинным героем народничества был не один какой-то класс, а триединство трудящихся: крестьян, рабочих, интеллигенции.
И в этой связи особо хотелось бы остановиться на вопросе о классовой борьбе. Марксизм, как известно, возник в тот исторический период, когда в западноевропейских странах завершался полный противоречивый процесс становления капитализма на базе промышленного переворота Это был период бурных социальных потрясений, и имея поэтому классовая борьба оказалась осью марксистом ученья, возведшего ее в абсолют. Общественное развитие, по марксизму, осуществляется только через классовую борьбу, конечный и неизбежный (опять-таки "неизбежный", "неотвратимый") результат которой - пролетарская революция с ее "экспроприацией экспроприаторов". Эта неодолимая склонность марксизма к абсолютизации роли одного из факторов развития (социальной борьбы) существенно упрощает и искажает действительный характер общественного прогресса, видное место в котором занимают и такие процессы, как социальное партнерство и сотрудничество, коалиционные тенденции при наличии той или иной степени совпадения интересов. При этом, как уже отмечалось, марксизм из всей социальной структуры вырывает один класс, наделяя его свойствами "гегемона" и обрекая все другие на печальную участь оставаться носителями консервативных, регрессивных и даже реакционных начал.
Понятно, что в теории, гипертрофирующей роль классовой борьбы и социальной революции, утрачивается, исчезает человеческая личность, на интересы которой должны быть, по существу, ориентировано все общественное развитие, в этой теории классовое ставится выше общечеловеческого, общецивилизационного, с чем, естественно, и народничество, ни лично М. Вишняк согласиться не мог.
Марксистский принцип классовой борьбы как неумолимую закономерность общественного прогресса и его оборотную сторону-отрицание возможности соглашения сотрудничества между борющимися классами - Вишняк называл "очевидным архаизмом"14. Народничество, поясняет он, никогда не отрицало факта несправедливого разделения общества на классы обездоленных и привилегированных, факта наличия неравенства и насилия. "Но за немногими исключениями, народничество отказывалось видеть в классовой борьбе положительный и необходимый двигатель человеческого прогресса... От Герцена до Михайловскoro идеологи народничества относились отрицательно прославлению классовой борьбы - Михайловский называл ее даже "школой озверения"15.
Конечно, говорил Вишняк, нелепо вовсе отрицать классовую борьбу, но она может быть лишь фактом, а не нормой жизни общества, не сущим и исторически неизбежным, как трактует этот вопрос марксизм. Классовое должно быть подчинено общечеловеческому "во всех тех случаях, когда класс, будь он даже трудовой класс, вступает конфликт с целым..."16. Замечательные слова! В них, конечно, ни на йогу нет революционного энтузиазма, зато много человеческой мудрости, всегда отдающей предпочтение не гражданской войне и насилию, а гражданскому миру, социальному партнерству и консенсусу. Все же остатки бунтарства или утопического марксизма (для Вишняка это почти синонимы) должны быть, по его мнению, обязательно изжиты. Это - императив нормального развития человеческой цивилизации. Ибо на большевистских путях, а путях классовой борьбы нет ни подлинного социализма, ни демократии.
Не следует думать, предостерегает Вишняк, будто народничество вовсе безгрешно. Увы, и оно грешило часто и тяжко. Не последний грех состоит в том, что его левое крыло (партия эсеров) с излишней чуткостью воспринимало порой внутренне чуждые ему идейные и словесные образы, рисовавшиеся "братской" марксистской партией. Вот где грех (и тяжкий) - связь с марксизмом! Дело в том, поясняет Вишняк, что в начале XX в. международный авторитет марксистской эрфуртской программы стоял в России весьма высоко, и, увы, ему отдала дань, и немалую, даже немарксистская народническая программа эсеров, принятая и утвержденная еще в 1906 году17.
В частности, у марксистов была заимствована идея диктатуры пролетариата. И хотя она была существенно мягчена, во-первых, упоминанием о ее условности (т. е. диктатура допускалась только "в случае надобности"), а во-вторых, истолковывалась, в отличие от марксистского понимания, не в формальном смысле, как господство меньшинства над большинством, а в материальном-как синоним "сильной власти", наделенной специальными полномочиями,- все же, огорченно добавляет Вишняк, включение этой идеи в .программу эсеров было .грубейшей ошибкой, и она "должна быть изъята безоговорочно раз и навсегда"18. К числу других грехов народничества Вишняк относит и соучастие левых эсеров в октябрьском перевод те, и поддержку марксистской теории отмирания государств и др.
И все же, при всех имевшихся элементах сходства марксизмом, решительно резюмирует Вишняк, народническое мировоззрение представляло собой альтернативу большевистскому тоталитаризму, родственному, как уже говорилось, фашизму, оно являло собой, по его убеждению разновидность "не-марксистского", "не-научного" социализма. И в этой народнической идеологии, в "этом русском варианте демократии (а не "русском варианте марксизма", как полагает проф. М. Рачков. - Авт.), до Линкольна. утверждавшем, что все исходит от народа "должно твориться для народа и через его посредство, есть нечто непреходящее, неотменимое, "вечное", поскольку это применимо к явлению исторического порядка"19.
Итак, народническая концепция общественного развития представляет собой иной, немарксистский и, разумеется, небольшевистский вариант социализма. Однако этот вариант, к сожалению, не обрел должной завершенное теоретических построений. Тем интереснее сегодня для на людей, переживших большевистский социализм, дальнейшая, постоктябрьская разработка варианта народнического социализма, осуществленная в годы эмиграции М. Вишняком.
Многочисленные публикации Вишняка убедительно свидетельствуют о том, что их автор - блестящий знаток самых разнообразных социалистических учений, самых различных определений социализма, щедро рассыпанных трудах Мора и Кампанеллы, Оуэна и Фурье, Кабе и Мабли, Плеханова .и Родбертуса, Сен-Симона и Маркса, Энгельса и Лассаля и т. д. и т. д. И самая общая черта, свойственная всем без исключения трактовкам, заключается, как выявил Вишняк, в том, что социализм всегда пред стает как строй, чуждый эксплуатации человека человеком. Но потом начинаются различия. Для режима в советской России самое важное, например, - построение социализма и коммунизма, "умеющего наступить с природной необходимостью". Но поскольку не вполне известно, когда это произойдет, русские большевики очень возлюбили "двухфазную" формулу Маркса: низшая фаза (социализм), для которой характерен принцип "от каждого по способностям, каждому по его труду", и высшая фаза (коммунизм), готовая всем воздать "по потребностям", но при этом от каждого взять "по способностям". Теплое понимание в России нашло и другое определение социализма как строя с общественными средствами и орудиями производства, т. е. с упраздненной частной собственностью 20.
В среде западных марксистов вкусы и предпочтения иные. Для столпа западноевропейского марксизма К. Каутского, например, строго говоря, не социализм составляет конечную цель, а устранение всякого рода эксплуатации и угнетения: "Если бы нам доказали, что освобождение пролетариата и человечества вообще... может быть достигнуто на основе частной собственности на средства производства, как это допускал Прудон, то мы должны были бы выбросить социализм за борт, нисколько не отказываясь от нашей конечной цели. Мы обязаны были бы это делать как раз в интересах этой конечной цели".
Вот, комментирует Вишняк, принципиально иной, тем у большевиков в России, подход: Каутский даже готов перестать быть социалистом, ибо абсолютным для него является не требование об упразднении частной собственности на средства производства, а "освобождение пролетариата и человечества вообще".
Решительный отказ от марксистского определения социализма как исключительно "экономического порядка", неизбежно идущего на смену капитализму, демонстрирует и марксист Р. Абрамович, который небезосновательно полагает, что социализм немыслим без "нового человека", своим социальным инстинктом так же отличающегося от человека капиталистической эпохи, как сам капитализм с го звериной "войной всех против всех" отличается от троя социальной гармонии и солидарности, каким должен являться социализм.
В свете такого понимания социализма, говорит Вишняк, в его представлении оно имеет право на существование, ясно, что строй, установленный большевиками в России, не отвечает такому определению, поскольку, иронизирует он, даже советским гигантам индустрии не дана еще способность изготовлять в массовом масштабе нового человека, поскольку нельзя социализм "завести или учредить путем директив или технико-экономических мероприятий"21.
Конечно, продолжает Вишняк, можно говорить о победе социализма в России, но только как о негативной победе, Действительно, после Первой мировой войны "главным побежденным" в этой войне оказался капитализм. Обострив до крайности социальное неравенство и классовые антагонизмы, он тем самым обеспечил необходимую благодатную почву для возобладания антикапиталистических настроений и тенденций, которые стали торжествовать всей линии - и в доктрине, и в жизни.
Но можно ли вести речь о позитивной победе социализма? Здесь, отвечает на этот вопрос Вишняк, дело обстоит куда как хуже. Политические, экономические и социальные результаты советского социализма слишком "печальны, нелепы и реакционны", и автор доказывает это положение с помощью яркого фактического материала, который воспроизводить в этой книге нет нужды.
Можно ли вообще утверждать, что большевистский путь привел Россию к социализму? Вот еще один, острый как бритва, вопрос Вишняка, вопрос, которым и сегодня мучительно задаются многие интеллектуалы России и Запада Разумеется, доктринеры социализма отвечали тогда и отвечают сейчас на этот вопрос утвердительно. Для них самое важное состоит в том, что произошло обобществлена производства, причем даже неважно, как оно произошли Для них, справедливо говорит автор, экономическое "обобществление" не условно, оно фактически не подчинено более высокой цели и ценности, а принимает очертания идеала или фетиша, ради которого не жаль никаких "издержек производства", никаких жертв людьми или принципами: "Революция не делается в белых перчатках"22.
На самом же деле - всякое ли упразднение частной собственности может рассматриваться .как социалистическое обобществление? Всякое ли плановое регулирование есть положительное вмешательство разума в анархический хаос и произвол частных отношений?"23.
Нет, твердо отвечает Вишняк, видеть социализм во всяком огосударствлении частной собственности, укрупнении производства, централизации распределения, регулировании обмена и т. д.- значит повторять ошибку доктринеров социализма. Ведь и гитлеровская Германия, напоминает он, установила максимум дивиденда в промышленности; и она контингентировала сельскохозяйственные продукты, которые должны сдаваться публично-правовым органам по нормированной цене; наконец, Геринг с Гитлером национализировали всю железоделательную промышленность в Германии. Приблизили ли эти меры третий рейх к социализму? С точки зрения доктринального социализма и согласно заверениям нации - несомненно. Но по существу - ни на йоту24
На этом примере, убежденно полагает Вишняк, совершенно наглядно дана наличность мнимого или фальшивого социализма, лжесоциализма, полезного для деспотической власти, но отнюдь не для подвластных ей трудящихся. Здесь социализм из идеи-силы обращается в слово-силу.
Оставляя сейчас в стороне вопрос о принципиальной возможности "нефальшивого", подлинного социализма, вопрос, на который, как мы помним, Бруцкус, например, отвечая твердо отрицательно, а Вишняк столь же твердо положительно, заметим, что во всей остальной части своих рассуждений, не связанной с нашим вопросом, он, несомненно, прав.
Возвращаясь к опыту пашен страны, можно с уверенностью сказать: упразднение частной собственности, отторжение от нее людей труда выбило почву из-под веками испытанного рыночного способа обмена и, самое главное, разрушило внутренние стимулы социально-экономического развития, выдвинув на передний план вместо индивидуальных и коллективных материальных интересов так называемые "общенародные интересы", оказавшиеся столь же пустой, не соответствующей реальности абстракцией, как и "общенародная собственность", на базе которой они должны были прогрессировать.
В результате, внутренние источники саморазвития в значительной мере иссякли, а их место заняла система внешнего, административно-командного принуждения к труду и контроля за трудящимися. Последним зато, как остроумно замечает Вишняк, "предоставлено довольствоваться сознанием, что их труд и пот идут на пользу не индивидуального обогащения, а служат коллективу и социализму, как их дискреционно понимает и толкует предержащая власть"25.
Продукты не утратили своей "товарности" и, следовательно, способности служить предметом индивидуального и группового обогащения. Более того, добавим мы, с "обобществлением производства на деле" индивидуальные интересы отнюдь не "канули в лету". Просто они деформировались, извратились до неузнаваемости, и в целом перестали быть движителем производства как источника получения доходов, а выродились в корыстную мотивацию действий, нередко вступающих в противоречие с уголовным кодексом и имеющих целью получение дохода как такового, что слабо стимулировало хозяйственный :рост. На этой почве произросла теневая экономика, главным критерием которой стала нажива. Постепенно она разрасталась и крепла, тесно переплетаясь с государственной экономикой, используя с помощью представителей последней легальные каналы получения ресурсов и реализации продукции и делясь с ними своими доходами.
Так можно ли было, с учетом всех этих явлений и процессов, утверждать о "полной победе" над .капитализмом, о "развитом", "зрелом" и т. п. социализме? Нет, к позитивной победе социализма большевистский путь не привел.
Это - окончательный вывод Вишняка, который он подпирает еще одним аргументом. Вспомним: самой общей тезой всех трактовок социализма является "уничтожение этим строем эксплуатации человека человеком". М. Вишняк с этой точки зрения еще раз "проверяет" большевистский вариант социализма.
Да, говорит он, изменились технико-правовая форма и оболочка, характер и наименование хозяйственной эксплуатации трудящихся. Но осталась без изменения или даже стала суровее, безжалостнее и безысходнее сама эксплуатация труда, переставшего быть свободным даже в той мере, а какой он был "свободен" в условиях классического капитализма.
В досоветскую эпоху и до "социализма в наши дни" в Германии рабочий "свободно" располагал своим трудом. В этом был и минус, и плюс по сравнению с предшествовавшими эпохами. Никто не мог заставить рабочего работать: юридически свободный, он вынуждался к продаже своего труда лишь условиями рынка. Но, с другой стороны, никто - ни власть, ни хозяин - не обеспечивали ему и того минимума существования, который считал выгодным предоставить своему рабу или крепостному плантатор и феодал.
Большевистский социализм, говорит Вишняк, заимствовал у различных хозяйственных систем их своеобразные отрицательные стороны, не всегда заимствуя их положительные. Поэтому этот строй "менее всего можно назвать социалистическим. В нем борются и сочетаются элементы государственного капитализма и государственного рабства и крепостничества; точнее формулируя, это строй государственного рабства и крепостничества, оживленных и оснащенных аппаратурой довоенного капитализма"26.
Что ж, от Вишняка не ускользнуло главное- принудительный характер труда в условиях советского социализма, и мы не станем поэтому винить темпераментного, эмоционального, взрывного автора за излишне утрированные, аспидно-мрачные краски, употребленные им при характеристике большевистской организации труда, сопоставившей, по его мнению, с рабством н крепостничеством. Вместе с тем считаем необходимым заметить, что слово "эксплуатация", часто и охотно "эксплуатируемое" Вишняком, употребляется им, к сожалению, не в только что употребленном нами смысле, а в общепринятом, устоявшемся в нашей литературе смысле, т. е. в смысле присвоения результатов чужого труда собственниками средств производства. Но в таком понимании оно есть не более чем идеологическое клише из толкового словаря социалистов. Если же вернуть этому французскому слову, которое в толковом словаре В. Даля признается "крайне неуклюжим"27, первоначальный смысл, т. е. трактовать его как использование, извлечение выгоды и т. д., то станет ясно, что эксплуатация труда - категория не историческая, а логическая, имманентная человеческому обществу на всех этапах его развития. Поэтому, гораздо корректнее, с научной точки зрения, вести речь не об эксплуатируемом и неэксплуатируемом труде (последнего попросту не существует, ибо труд, точно так же, как и другие условия производственных процессов - техника, природные богатства - эксплуатируются всегда), а об экономической и административно-принудительной системах вовлечения человеческого ресурса ("человеческого фактора") в производственные и иные, требующие трудовых действий, процессы. Первая свойс1венна демократическому обществу, вторая - обществу с тоталитарным режимом. При развороте проблемы в указанном ракурсе становится видно, что плюсы второй системы (принудительной), о которых, по существу, говорит Вишняк (гарантированность получения работающими минимума средств существования), перечеркивается ее же минусами, такими, например, как низкая производительность и интенсивность труда, низкое, как правило, качество продукции, низкая оплата труда, неэффективное использование средств производства и т. д. Совокупность всех этих недостатков делает принудительную систему труда малопродуктивной и неспособной долго и всерьез состязаться с экономической организацией свободного труда (хотя, заметим, на каких-то коротких исторических отрезках, в определенных, обычно экстремальных, ситуациям, административно-принудительная система, подкрепленная неподдельным энтузиазмом - революционным, национально-патриотическим или каким-то иным - больших масс .людей, может демонстрировать и высокие параметры хозяйственного роста).
Итак, большевистский путь, вычерченный по картам марксизма-ленинизма, к подлинному, "нефальшивому" социализму, по мнению Вишняка, не привел, да и не мог привести, в силу, прежде всего, своей утопичности и несовместимости со здравым смыслом. Причем утопичны были не столько цели большевистского социализма (их Вишняк готов даже взять под свою защиту), сколько средства их достижения28. При этом утопия развивалась по нескольким основным направлениям: во-первых, она состояла в придании исключительного значения экономическим преобразованиям и соответственной недооценке положительного значения политических, государственных преобразований, что, по Вишняку, недопустимо, во-вторых, в гипертрофии революционного момента, в признании его "перманентной благостности" для целей "социального освобождения трудящихся", что опять-таки неверно, ибо капитализм надо не "свергать", а "заместить", делая это постепенно, путем "поэтапной социализации", и на каждом этапе созидание должно не следовать за разрушением, а предшествовать ему 29.
Утопична и абсурдна также, по мнению автора, и идея социализма в одной стране. "Опыт насаждаемого в одной России "русского" и в одной Германии "немецкого" социализма только подтверждает наглядным образов, к чему может привести - может ли не привести? - "национальное насаждение "социализмов". Подлинное преобразование общества на социалистических началах возможно лишь в международном масштабе. И, конечно,- с горькой иронией добавляет Вишняк,- не на том уровне человеческой культуры, когда ее вождями и светочами являются такие "гении", как истребитель русской интеллигенции и крестьянства Сталин, как истребитель евреев Гитлер, истребитель армян Кемаль, гаситель духа Муссолини и т. д. и т. д."30.
Но если утопичен "русский" социализм, реализабельна ли социалистическая идея в принципе? Ведь она предполагает радикальное перерождение человеческой природы и установление социальной гармонии, причем в международном масштабе. Не является ли поэтому она, эта идея, мечтой, своего рода "Синей птицей", за которой "человечеству суждено вечно гоняться без того, чтобы когда-либо ее настичь и ею овладеть"? 31.
Ответ Б. Бруцкуса на этот вопрос мы помним, его суть предельна проста и лаконична: социализм не осуществим. Правда, Бруцкус вел речь о марксистской модели, но при этом подчеркивал, что и любой другой социализм "не будет лучше русского".
Ответ Вишняка, верного поклонника социалистической идеи, принципиально иной, и он тоже заслуживает внимания, несмотря на произошедшее в наши дни крушение социализма и как идеи, и как реальной общественной системы. Впрочем, неизбежность краха именно системы (но не идеи), созданной большевиками, неоднократно предсказывал, как было показано, и сам Вишняк.
В соответствии с его концепцией, сейчас о социализме позволительно только мечтать, представляя себе, что через 200-300 лет, когда "небо будет в алмазах", люди на земле станут исключительно "сознательными и жертвенными", и трудящиеся в поте лица станут "доброхотно и радостно отчуждать свой труд во имя всеобщей солидарности и мировой гармонии". Но до этих блаженных и райских времен - и тут голос Вишняка утрачивает шутливые интонации и становится серьезным-"в рамках человеческой истории, социализму суждено быть и оставаться регулятивной, или ориентировочной, идеей и жизненной тенденцией к возможно более полному социально-экономическому освобождению"32, которого не дал и НУ мог дать большевистский лжесоциализм.
К сожалению, добавляет Вишняк, как это ни прискорбно, нельзя не видеть того трагического факта, согласно которому измученный и обескураженный труженик, поставленный перед дилеммой: мнимый и фальшивый, но немедленный "социализм" или социализм как жизненная, историческая тенденция, часто хватается за первое, за лжесоциализм, "жестоко за то позднее платясь"33.
Существуют ли какие-либо критерии, признаки, позволяющие говорить о реальном действии этой исторической тенденции? Да, отвечает Вишняк, реальное приближение к социализму не как финальной стадии человеческой истории-кто знает, чем кончится история?!-а как к утверждению принципа личности в хозяйственных отношениях, измеряется мерой материального благоденствия и духовной свободы большинства 34.
По определению Вишняка, социализм - это строй социальной демократии 35, и всю свою жизнь он поклонялся этим двум опорным конструкциям своего мировоззрения:
социализму и демократии. Но если раньше, до октябрьского переворота, по его собственному признанию, он с одинаковым жаром молился этим двум богам", двум абсолютам, то в постоктябрьский период, находясь в эмиграция, он признал это и "логически немыслимым" и "политически неосуществимым". Дуализм его чувств приводил к тому, что "любовь к дальнему" (социализму) затмевала "любовь к ближнему" (демократии), вследствие чего последняя оставалась неудовлетворенной. К сожалению, продолжает делать сокровенные признания Вишняк, демократизация ценилась им и его единомышленниками не сама по себе как таковая, как безусловность. Она расценивалась условно, применительно к обстановке, в зависимости! от обстоятельств времени и места, "постольку-поскольку" она способствовала достижению других целей и задач. В результате же оказалась битой вся русская демократия, весь русский народ, вся Россия 36.
Естественно, все эти предопределило известные подвижки в мировоззрении Вишняка эмигрантского периода. Для него теперь несомненным становится положение, в соответствии с которым общечеловеческие ценности, к числу коих прежде всего и относится демократия, при всех условиях должны преобладать над специфическими, такими, например, как социализм.
Однако представления Вишняка о демократии, как безусловной ценности человечества не отвратили его от идеи сильной государственности, также являющейся абсолютной ценностью. В отличие от Маркса, Энгельса, Ленина, осудивших, как известно, государство на "отмирание", в отличие даже от многих соратников по партии во главе с лидером правых эсеров Черновым, занявшимся поиском конкретных форм, в которых должно наконец начаться "отмирание", Вишняк даже гипотетически не может сформулировать признаки, подтверждающие неизбежный "летальный" исход государства при переходе общества к коммунизму. Критикуя В. М. Чернова, который в своем "конструктивном социализме" не соглашается идти к новому строю путем "огосударствления", ибо этот путь, по его словам, уже испробован русским большевизмом, вынувшим из социализма самую душу - свободу- и превратившим его в безжизненный труп, в коммунистическую каторгу, Вишняк резонно замечает: нельзя возражать против государства будущего социалистического строя только потому, что большевики дискредитировали этот институт, бюрократизировав нынешнее государство. "Психологически понятно и исторически объяснимо нынешнее и, вероятно, будущее отталкивание социализма, особенно русского, от государства прошлого, современного и, может быть, грядущего. Надо, однако, отдать себе отчет, к чему такое отталкивание вело... К удалению от социализма, а не к приближению к нему. Ибо в исторически обозримой перспективе, а она только одна и дана всякому не метафизическому социализму, социализм возможен в форме социалистического государства или невозможен вовсе"37.
Итак, в отличие от марксистско-ленинской "похоронной" концепции социалистического государства, согласно которой с исчезновением классов неизбежно исчезнет и государство, отправившись "в музей древностей", где ему Энгельсом уготовано место "рядом с прялкой и бронзовым топором", концепция Вишняка постулирует "огосударствление" как единственно возможный способ существования и функционирования нового общества. Ему гораздо ближе мнение виднейшего западного социалиста Лассаля, который даже перед лицом прусских судей, чиновников монархии Гогенцоллернов, оставался вдохновеннейшим апологетом государства как "огня Весты для всякой цивилизации", "единства индивидов в системе морального целого". Историческим назначением государства Лассаль считал развитие и воспитание рода человеческого к свободе. Как? Путем обобществления людей дать им возможность осуществить такие цели, достигнуть таких ступеней бытия, которых они, как отдельные особи, никогда не сумели бы достичь; вооружить людей такой суммой просвещения, могущества и свободы, до которых сами по себе они возвыситься не могут 38. Государство в таком понимании будет существовать до тех пор, до каких будет существовать человеческое общество, находясь в "вечном становлении".
Позиция Вишняка - Лассаля по вопросу о судьбах государства выглядит убедительнее марксистской, по которой буржуазное государство неизбежно будет уничтожено пролетарской революцией, тогда как социалистическое государство, овладевшее всеми средствами производства, получившее в свои руки всю полноту распоряжения общественным достоянием, вдруг начнет само "засыпать", "отмирать" и т. п. Впрочем, такая трактовка оказалась очень удобной идеологической подушкой для большевиков: капиталистическое государство "уничтожается", а пролетарское "отмирает" само собой, когда сочтет нужным... И надо сказать, в этом деликатном вопросе большевики отнюдь не проявляли излишней поспешности.
Вместе с тем, признавая за Вишняком правоту в определении перспектив государства, отметим, что не "отомрет" оно не потому, что его назначение он усматривал вслед за Лассалем в "развитии и воспитании рода человеческого к свободе (хотя звучит это прекрасно!), а потому, прежде всего, что возникновение государства на самом деле связано не с возникновением "угнетательских" классов, которые, возникнув, изобрели для своих "угнетательских надобностей", для подавления других классов, государство, а с появлением функций управления и исполнения, с профессионализацией управления обществом, т. е. с возникновением общественного разделения труда, которое вряд ли может исчезнуть.
Итак, модель социализма Вишняка в качестве имманентного своего атрибута предполагает огосударствление, без которого новый строй невозможен. Но какова мера этого огосударствления, особенно в экономической сфере Вишняк не дает исчерпывающего ответа на этот важнейший вопрос, но по ряду его публичных высказываний можно составить определенное представление о его позиции. Естественно, будучи непримиримым и принципиальным противником большевизма, Вишняк не разделял того всепоглощающего азарта "национализации" и "обобществления" средств производства, с которым упраздняла частную собственность русские революционные марксисты-ленинцы, претворяя в жизнь свой руководящий принцип "общественной" собственности. Он быстро разглядел, что положение марксизма, согласно которому все общество вступает во владение средствами производства, оказалось фантомом, ибо обобществленная собственность не сумела обеспечить эффективные способы участия трудящихся - "собственников" - в присвоении средств и результатов производства.
Вишняк сумел увидеть за дымовой завесой красивых большевистских лозунгов и призывов, что фактически роль собственника стали выполнять органы и представители государства, которое превратилось в монопольного собственника-распорядителя, возвышающегося над пародом, оказавшимся отчужденным от собственности. Эти государственные органы, разросшиеся в огромную, многоярусную структуру, возбудили рост нового типа социального неравенства и имущественного расслоения людей.
Поэтому Вишняк, оставаясь социалистом, сумел сохранить должную осторожность в трактовке вопроса о собственности. После коммунистического опыта в России, писал он, частная инициатива и предпринимательство, частная собственность могли только выиграть в авторитете 39. Он неоднократно подчеркивал, что огосударствление экономики, упразднение частной собственности не всегда есть социализм. Но при этом, что чрезвычайно важно, oн не делал обратного вывода, будто социализм всегда есть упразднение частной собственности. Нам представляется, что это обстоятельство нельзя упускать из виду, характеризуя концепцию Вишняка. Конечно, как социалист он не благоволил к частной собственности, но, видя ее эффективность, готов был с ней мириться сколь угодно долго (и 200, и 300, и, наверное, более лет), видимо, памятуя о том, что если кошка не того цвета - это недостаток, но он легко искупается ее способностью ловить мышей. Вместе с тем он подчеркивал, что частная собственность не может быть ничем не ограниченной и абсолютной свободой распоряжения, вплоть до злоупотребления своим правом; пользование ею должно быть "государственной службой", "повинностью" и служить благу целого 40.
Для более полной характеристики воззрений Вишняка целесообразно кратко остановиться на его трактовке аграрного вопроса. Надо оказать, что в постоктябрьский период она претерпела довольно существенные изменения. Впрочем, сам автор считает концептуальную эволюцию вполне допустимой, поскольку мысль не должна оставаться мумифицированной, неподвижной, не подверженной воздействиям жизни. Разумеется, речь идет о примитивном приспособлении к каждому текущему моменту, многократно демонстрировавшемуся большевиками, которые, например, были за свободу и равенство до Октября и оказались против этих идей после. Они были за Учредительное собрание до того, как выяснилось, что большинство его враждебно советской власти, и тогда сама идея Учредительного собрания была немедленно отвергнута ими "по принципиальным соображениям". То же можно сказать и о трактовке большевиками аграрного вопроса: они были ожесточенными противниками социализации земли до того, как эта "мелкобуржуазная" идея понадобилась им для закрепления их власти, и они стали ее сторонниками тотчас же по наступлении соответствующей "эпохи".
Вот подобная идейная эволюция претила Вишняку, который считал необходимым и возможным осуществлять ревизию тех или иных принципов по существу, делать поправки на пережитой опыт, но не превращать их в простую функцию "текущего момента"41.
Наиболее сложным пунктом ревизии своих воззрений на социализм, ее самым чувствительным нервом, но вместе с тем и самым решающим, он считал радикальный пересмотр вопроса об организации поземельных отношений. Эсеровское толкование "ничейной" земли, бывшее прогрессивным еще в начале века, в эпоху помещичьего землевладения, необходимо решительно преодолеть с исчезновением помещиков и с фактическим переходом земли в руки крестьян. Теперь известно, чья земля, пишет Вишняк, земля - труду. Должна ли быть земля при этом социализированной?
Да, признается Вишняк, еще в 1917 году он активно поддерживал эсеровскую программу социализации земли, несмотря на полемическое изображение ее противниками (как мы помним, Бруцкусом, например) как пугачевского черного передела. К сожалению Вишняка, Временное правительство оказалось не в состоянии провести такую реформу (как, впрочем, к сожалению Бруцкуса, оно не осуществило и его рекомендаций). После октябрьского переворота при фактическом крестьянском землепользовании большевистский режим на протяжении нескольких лет "социализирует" вразброд, "на местах", делит и "переправляет дележку". Аракчеевские же приемы принудительной коллективизации (эпохи "Военного коммунизма") вызвали отталкивание крестьян от всякой коллективизации, "коммунии", "совхозов", "социализации". Таким образом, резюмирует Вишняк, с социализацией земли случилось то же, что и с диктатурой пролетариата, и с коммунизмом. История связала их с большевизмом, но такова уж природа последнего: "до чего бы ни коснулась ее (власти. - Авт.) мертвящая рука, все обращается в прах и пепел"42-
Но большевистский режим не вечен, пророчески продолжает размышлять Вишняк. В постбольшевистский период русской истории необходимо будет, по его мнению,. осуществить взвешенную земельную реформу, в которой идея "социализации" уже не должна возводиться в абсолют. Что называется, "проехали". Главное, что нужно будет сделать, это "поставить в равные условия тягу к участковому землепользованию (отруба, хутора) с сохранением и развитием общественного землепользования (община, кооперация)"43. Вот каким, оказывается, будет аграрный сектор будущей подлинно социалистической экономики. Как видим, Вишняк заметно отступает от традиций народничества, допустив в "свой социализм" "участковое землепользование", да еще поставив его в "равные условия" со столь дорогой сердцу народников формой хозяйствования как община. Но заметим - отступление Вишняка не так уж радикально, как может показаться на первый взгляд. Легализовав, как истинный демократ, плюрализм форм хозяйствования в аграрной экономике, он не оставляет места в последней соответствующему плюрализму форм собственности на землю. В этом вопросе он остается убежденным социалистом, считающим главной опасностью для судеб социализма - вовлечение земли в товарный оборот. Если бы, мечтает Вишняк, "избегнув частной собственности на землю, удалось укрепить "землю в твердое, хотя бы и наследственное, владение трудящихся ею, но без права залога и отчуждения ее, в предупреждение главного и неисправимого зла - обращения земли в товар с неизбежными в таком случае мобилизацией и спекуляцией землей, если бы взамен субъективного публичного нрава на землю каждого российского гражданина удалось закрепить хотя бы "в конечном счете" право на землю и ее недра за государством .- такой исход можно было бы почитать исключительно благополучным для грядущего сельскохозяйственного и социально-политического развития России"44.
Как видим, аграрная концепция Вишняка достаточно интересна, но без соответствующей верификации крайне затруднительно оценить ее плодотворность. Ясно одно, что она имеет право на существование и выгодно отличается как от "общинных привязанностей" народничества, так и от аграрной теории большевистского социализма, прошедшей, как известно, необходимую верификацию с крайне удручающими результатами, позволяющими решительно и твердо более не возвращаться к этому варианту поземельных отношений. Уверены, что добрая половина функционирующих сегодня в России политических партий и движений подписались бы под изложенной аграрной трактовкой Вишняка.
В социализме М. Вишняка, действительно, мало марксистского и, по существу, вовсе нет большевистского. Следуя духу народничества, автор мыслил социализм как производное не от одних только экономических условий, артикулируемых обычно марксизмом, а от многосложного процесса и устремления человечества. Его социализм, как уже отмечалось, не отрицал классов и классовой борьбы как факта социальной действительности, но утверждал, что в процессе преобразования действительности следует руководствоваться лишь надклассовыми интересами и устремлениями трудящихся.
Учитывая многообразие противоборствующих в человеке и обществе начал, писал Вишняк, "социализм не может не признать первенства этического начала, приоритета гуманистического над техническим, героического над природным"45. Как же это далеко от столь хорошо нам знакомого "построенного в основном", "победившего окончательно", наконец, "развитого" социализма, сделавшего этику. гуманизм второстепенными и третьестепенными, по сравнению с экономическим базисом, понятиями в своей теории и полностью их презревшего в своей практике.
Вишняк отчетливо осознавал, что изложенные им представления о социализме будут восприняты многими социалистами со злорадством, встревоженностыо, возмущением, обвинениями в "отступлении от социализма". Что ж, пояснял он, если созданный большевиками строй в России рассматривать как социализм, "тогда наш социализм, являющийся той же демократией, распространенной из политической области в область хозяйственную,- не есть социализм"46.
В самом деле, можно ли квалифицировать теоретическую платформу Вишняка, не имеющую ничего общего с марксизмом-ленинизмом, как социалистическую концепцию? Быть может, для его строя, как уверяет сам автор - не капиталистического, но сохраняющего все же частную собственность, рынок, конкуренцию, демократические принципы жизнедеятельности общества,- следовало бы придумать какое-то иное название?
Дело, однако, не в названии. Главное, по нашему мнению, заключается в том, что Вишняк сумел предвосхитить целый ряд тенденций, происходящих ныне в развитых странах мира. Если говорить кратко, их суть состоит в формировании новых общественных устройств, для которых становится характерным, во-первых, сосуществование на конкурентной основе различных социальных типов хозяйствования и их взаимодействия, во-вторых, усиление социальной ориентированности экономики. Современный экономист Ю. Ольсевич называет последний процесс "социализацией капитализма", причем достижение капитализмом высокой степени социальной защищенности он склонен объяснять прежде всего наличием социалистических стран и "соревнованием двух общественных систем"47. Не умаляя значимости фактора "соревнования" в трансформации капитализма, заметим все же, что усиление социальной ориентации развитых капиталистических стран является а значительной мере объективным процессом, ставшим следствием достигнутого высокого уровня производственных и интеллектуальных возможностей общества и личности и вместе с тем естественным трамплином для их дальнейшего прогресса, для еще более полной реализации потенциала и личности, и общества в целом.
Таким образом, на смену традиционному капитализму и рухнувшему марксистско-ленинско-сталинскому социализму приходит новая общественная система смешанного, или, как выражается Л.. Никифоров, полиформического типа, исключающая господство одной социальной формы, одного социального уклада, вытесняющего или подчиняющего себе все другие, и базирующаяся на многообразии социально-хозяйственных форм, поставленных в равные экономические условия и конкурентно взаимодействующих друг с другом 48.
Вот эти тенденции в развитии капиталистических стран, зорко подмеченные Вишняком, в сочетании с укрепляющейся демократией и свободой экономической и духовной жизни личности он воспринял как движение к подлинному, немарксистскому, "ненаучному" социализму. Таковым, по его мнению, является "скандинавский социализм", "социализм Англии" и др.49 Оставляя в стороне вопрос об адекватности названия "скандинавский социализм" реальному полиформическому строю, сложившемуся в Скандинавских странах (главным образом в Швеции), еще раз отдадим должное великолепному историческому глазомеру российского мыслителя и общественного деятеля М. Вишняка, нарисовавшего образ нового грядущего общества ("социализма"), который в большой степени совпал с основными направлениями эволюции развитых капиталистических стран, а сегодня - и бывших социалистических.
Отдавая всю свою недюжинную творческую энергию .борьбе с большевизмом, М. Вишняк успевал тем не менее реагировать и на другие, чуждые ему течения общественной мысли, давая им достойный отпор. Особенно характерна в этой связи его полемика с так называемым "почвенническим", "национал-патриотическим" движением в русском зарубежье, одним из главных идеологов .которого был П. Б. Струве. В предыдущем параграфе мы уже говорили о борьбе Вишняка с "национал-патриотизмом" Устрялова. Но это, так оказать, поверхностный "национал-патриотизм", обнаруживший тенденцию к примирению с большевизмом, и он был рассмотрен именно в этом контексте. Сейчас - о другом срезе проблемы.
Вишняк считает абсолютно бессодержательными слова "мы - патриоты", мы - национальная Россия" и т. п., бесконечно повторяемые представителями национал-патриотизма, ибо, говорил он, кто не защищает идеи Отечества, кто не патриот своей Родины?50.
К сожалению, однако, истинное отношение к России этих патриотов сродни отношению к ней коммунистов. Ведь последним на самом деле дорога Россия не "вообще", не всякая, а только советская, руководимая РКП. Для них лучше бедная, нищая Россия - да их, чем богатая - без них. Вот так же относятся к России и "патриоты", считающие любовь к Отечеству своей монополией и знамением 51.
Но если отбросить в сторону придирчивую критику слов и лозунгов, и сосредоточиться на содержательном смысле полемики, суть 'которой заключается в ответе на вопрос: какой должна быть модель национального возрождения и развития? Исключительно самобытной, как на том настаивал "славянофил" П. Струве, или максимально адаптированной к западному цивилизационному потоку, как убеждал "западник"-демократ М. Вишняк? Имеет ли этот спор какое-то разумное решение? Казалось бы, ясно, что однолинейная ставка на "свою особенную стать" неизбежно ведет к изоляции страны, и в этом Вишняк, безусловно, прав. Но вместе с тем, во-первых, выдающийся мыслитель Струве не был столь, до примитива, однобок, как его в полемическом задоре изображал Вишняк, а во-вторых, очень спорен и уязвим тезис "западников" об однозначной ориентации на Запад.
Интеллектуальное противостояние "западников" и "славянофилов" началось, как известно, не со Струве и Вишняка, оно длится уже добрых полтора столетия. В дискуссиях середины XIX в. между "западниками" (А. И. Герцен, Т. Н. Грановский и др.) и "славянофилами" (А. С. Хомяков, К. С. Аксаков и др.), в полемике первой трети XX в. между сторонниками приобщения к западной модели демократии (например, М. В. Вишняк) и последователями идеи превосходства самобытных начал русской духовной жизни (например, П. Б. Струве), в сегодняшних отчаянных спорах между "почвенниками-патриотами" "западниками-демократами" мы находим многозначительные исторические симметрии.
По-видимому, истина, как говаривали наши далекие предки, находится где-то посредине между путями изоляционализма и вестернизации, представляя собой некую равнодействующую этих двух векторов, позволяющую учитывать и эффективный западный опыт, и традиции русской нации. Однако как найти эту "золотую середину", как "впрячь в одну телегу" единые, общие с Западом, "общечеловеческие" ценности с приверженностью к собственной истории и собственным ценностным установкам, как совместить прогрессирующее развитие демократических принципов с национальными чертами русского народа, с многонациональным характером Российского государства, с фактором существования в России в течение весьма длительного времени общественного строя, в котором роль и влияние государства на все стороны жизнедеятельности общества были чрезвычайно велики - вот вопросы, не получившие до сих пор сколько-нибудь удовлетворительного сбалансированного научного решения. Они, вероятно, ждут еще своих исследователей.
Среди разных направлений многоплановой научной деятельности М. Вишняка хотелось бы обозначить еще одно, на наш взгляд, исключительно важное с точки зрения сегодняшнего дня. Это - проблема национальных меньшинств, решаемая в настоящее время на территории стран СНГ далеко не только дипломатическими приемами, но нередко с помощью "огня и меча". Достаточно назвать Карабах, Абхазию, Южную Осетию, Чечню, Северную Осетию, Ингушетию, Приднестровье и т. д. и т. д.
Как же должна решаться проблема национальных меньшинств цивилизованными методами, без нарушения демократических принципов? Этой, без преувеличения, кровоточащей проблеме М. Вишняк посвятил отдельную монографию 52.
Можно смело утверждать, что в русской литературе это первое исследование, специально посвященное правам меньшинств. И хотя объем книги невелик (116 с.), она представляет собой попытку всестороннего, комплексного исследования этой проблемы. В ней есть и краткий ретроспективный очерк признания "меньшинств расы, исповедания, языка", и анализ действующего меньшинственного права, и очерк фактического положения меньшинств (преимущественно русских меньшинств в лимитрофных государствах), и обзор процессуального права меньшинств, установленного Лигой Наций, и, наконец, характеристика права меньшинств как отличительного признака нового этапа в развитии современного Вишняку демократического государства.
Мы не намерены в своем очерке о Вишняке давать исчерпывающий анализ его концепции прав меньшинств - это дело соответствующих специалистов. Подчеркнем лишь отдельные центральные моменты, опираясь при этом на мнение крупного обществоведа С. И. Гессена, представителя русского зарубежья 20-30-х гг.53
Прежде всего необходимо отметить, что Вишняк - решительный защитник системы национально-культурной автономии, считавший, что только последняя способна реальным образом оградить право меньшинств на свободное самоуправление. Это право уникально, оно, по его мнению, носит самостоятельный характер и не является производным ни от прав большинства, ни от прав индивида. Право меньшинств, писал он, есть не столько сумма одинаковых прав отдельных индивидов, составляющих меньшинство, сколько особое совокупное право всей социальной меныиинственной группы как целого, своего рода корпоративное право. С. Гессен оценивает такую трактовку как оригинальную концепцию, впервые изложенную Вишняком и убедительно доказывающую, что дальнейшее развитие этого права тесно связано с общим прогрессом демократии 54.
Чрезвычайно важно отметить и взгляд, согласно которому необходимо признание за меньшинством не только публично-правовой правоспособности, но и таковой же дееспособности. Меньшинства должны быть не только поставлены под контроль и охрану органов Лиги Наций, но они должны приобрести возможность по собственному праву приводить в движение в своих интересах государственные и международные органы, возбуждать иски и жалобы, отвечать по суду, давать показания, поддерживать обвинения - словом, должны стать самостоятельными и полномочными субъектами публичного права 55. Учитывая имеющиеся в настоящее время многочисленные коллизии на почве этой чрезвычайно тонкой и даже "нервной" проблемы, считаем целесообразным переиздание указанной книги М. Вишняка, что может сослужить добрую службу. В настоящее же издание включена статья М. Вишняка по обсуждаемой проблеме-"Национальные вопросы в России".
В заключение еще раз подчеркнем, что М. В. Вишняк - талантливый русский мыслитель, имя которого должно быть возвращено народу. Его главная научная заслуга, как, впрочем, и заслуга Б. Бруцкуса, С. Булгакова и других русских обществоведов-эмигрантов, состоит в доказательстве положения, согласно которому искусственно конструируемое по кабинетным чертежам и схемам общество неизбежно отринет все свойства, которыми оно априорно наделялось создателями "научного социализма", и наоборот, в реальности приобретает черты, подчас прямо противоположные. И это следствие не только и не столько ошибок и отклонений от предначертаний марксизма-ленинизма, допущенных большевиками в ходе "великого эксперимента", сколько
Опубликовано 16 ноября 2004 года
Новые статьи на library.by:
ЭКОНОМИКА:
Комментируем публикацию: АЛЬТЕРНАТИВА ТОТАЛИТАРИЗМУ. М. Вишняк
подняться наверх ↑
ССЫЛКИ ДЛЯ СПИСКА ЛИТЕРАТУРЫ
По стандарту ВАК Республики Беларусь
Стандарт используется в белорусских учебных заведениях различного типа.
По ГОСТу Российской Федерации
Для образовательных и научно-исследовательских учреждений РФ
Прямой URL на данную страницу для блога или сайта
Полностью готовые для научного цитирования ссылки. Вставьте их в статью, исследование, реферат, курсой или дипломный проект, чтобы сослаться на данную публикацию №1100636515 в базе LIBRARY.BY.
подняться наверх ↑
ПАРТНЁРЫ БИБЛИОТЕКИ рекомендуем!
подняться наверх ↑
ОБРАТНО В РУБРИКУ?
Уважаемый читатель! Подписывайтесь на LIBRARY.BY в VKновости, VKтрансляция и Одноклассниках, чтобы быстро узнавать о событиях онлайн библиотеки.
Добавить статью
Обнародовать свои произведения
Редактировать работы
Для действующих авторов
Зарегистрироваться
Доступ к модулю публикаций