Родился в 1975году в городе Воркуте. Закончил исторический факультет Сыктывкарского государственного университета, высшие литературные курсы при Литературном институте имени А. М. Горького. Работал преподавателем истории.

Автор книг "Место Снов", "Пчелиный Волк", "Кошки ходят поперек", "Снежные псы", "Мертвец".

Лауреат Национальной детской литературной премии "Заветная Мечта": сезон 2006/2007 - за книгу "Место Снов" (лучшее произведение в жанре фантастики); сезон 2007/2008 - за книгу "Кошки ходят поперек" (Большая Премия, первое место); сезон 2008/2009 за книгу "Мертвец" (Большая Премия, второе место).

Повесть "Друг-Апрель" рассказывает о проблемах взросления в неблагоприятных социальных условиях, о становлении личности, о сложности жизненного выбора. А еще это повесть о любви.

Она первая заговорила. Про будущее. Не про то, что потом, а про то, что скоро. Она хотела в технологический.

- Хорошая профессия, легко потом работу найти. Можно поехать в Рыбинск, поступить и жить в общаге. Нормально ведь?

- Нормально, - соглашался он. - Вон в городе на хлебозаводе технолог больше всех получает, на "ровере" гоняет. Я за то, чтобы в технологический.

Обсуждали, как поедут в Рыбинск. Как первые курсы, конечно, придётся тяжеловато, а зато на четвёртом разрешают уже вместе жить. Можно собаку будет завести, а потом квартиру снять где-нибудь на окраине. А после института они уже начнут работать, и у них уже будет своя квартира. И машина. И дачу они купят. Но сюда всё равно продолжат приезжать, возвращаться в места детства правильно, душа от этого улучшается.

Он был согласен. Рыбинск - хороший город. А дача - это обязательно, те, кто привык есть со своего огорода, не смогут потом голландскую морковку, когда они были в Костроме, пробовали - дрянь. Одно хорошо - чистить не надо. Ездить на дачу и на фитнес ходить. Ну, то есть она - на фитнес, а он - на бокс. Или на кикбоксинг, куда хочет, он ведь дерётся хорошо. И может, это будет даже не Рыбинск, а какой-то другой город, главное, что не здесь, а подальше. Надо выбрать вместе, это очень важно.

Ульяна доставала с полки "Сто самых красивых мест России", и они выбирали.

А ещё он думал. В школе дружили уже многие. Ходили под ручку, даже целовались. Девчонки менялись Анкетами и шушукались про любовь. И Ульянка с ними тоже шушукалась, девчонки смеялись и смотрели на него с интересом.

Это его не очень занимало, просто хотелось понять. Что такое между ними. Они дружили уже давно, и всё шло как-то само собой, легко, спокойно, он просыпался и знал, что там, в городе за двенадцать километров от Ломов она просыпалась тоже. А потом он понял, что надо ей обязательно сказать. Нет, понятно, что Ульяна и так всё знает, но всё-таки... К тому же ему казалось, что ей хочется это услышать. Только непонятно, как это сделать. Просто так сказать - глупо, скажешь - и слова всё испортят, всё станет не так. Как у остальных. С улыбочками, глупыми обжиманиями, бесконечными ссорами и примирениями. Надо сделать это по-другому, правильно. Чтобы вышло не смешно, и не глупо, и чтобы ничего не поменялось в их отношениях. Надо спросить.

Только вот у кого? Друзей у него не водилось, не хотел никто дружить с Психозом. Мать... Даже если бы мать была как раньше, он не стал бы ничего у неё спрашивать. А сейчас и подавно. С братом говорить бесполезно. Даже опасно - можно легко стать посмешищем. По-человечески он мог поговорить только с ней.

Сходить в библиотеку. Ознакомиться с историей вопроса. Но в школьной библиотеке ничего подходящего не нашлось, только про мир вокруг нас. Он отправился в городскую, но не дошёл. Представил, как всё это будет идиотски выглядеть и свернул, купил себе мороженого. Получилась трудная неделя. Всё время думал. Думал и думал, однако ничего не придумывалась. Когда Иван устал от всего этого думания, он отправился к ней. Он должен был сказать ей это сегодня. Лучше бы сейчас, вот вообще через две минуты. То, что на дворе воскресенье и четыре часа утра совершенно его не смущало. За два часа он добрался до города и возле вокзала купил коробку с "птичьим молоком". Было ещё слишком рано, и он решил побродить. От вокзала по Советской, затем на Кирова и вверх, два квартала, так, чтобы справа стала видна новая водокачка, а потом Набережная и туда, к мосту, четыреста двадцать семь шагов, это если считать от колонки. По пути ему показалось, что коробка с суфле для такой встречи совсем не годится. Сначала подарит коробку, а потом скажет, или сначала скажет, а потом уже суфле обрушит? Иван представил себе всю эту ситуацию и остановился. Выкидывать было жалко, он съел почти всё, четыре конфеты кинул встречной собаке. Попил из колонки и понял, что лучше цветы. Девчонкам всегда ведь цветы дарят...

Цветами в городе торговали в одном месте, но в семь часов там ещё не открылось. Он стал искать. Иногда цветы продавались старушками у загса. Сегодня нет. Иван отправился к вокзалу. Там тоже не было никого, по перрону прогуливались менты, и обобрать клумбу не удалось. А у Ленчика клумбу вообще вытоптали. Аксён пнул подвернувшийся забор и снова стал бродить. Потом вспомнил, что весна, а весной цветов нет вообще, только подснежники, но и им уже не время. Нашёл одну старушку, как раз из загсово-вокзальных, она выращивала в парнике гладиолусы. Сорвал три штуки. Гладиолусы пахли, и всё время приходилось отворачиваться в сторону, чтобы запах и пыльца не лезли в нос и глаза. За двести метров до её дома он остановился. Гладиолусы не подходили. Абсолютно. Длинные, красные, такие хорошо дарить учителям на первое сентября. Они ему совсем не понравились. Он хотел даже отнести их обратно, но подумал, что старушка испугается. Поэтому пристроил их к столбу.

Дегтярева Ирина Владимировна

Окончила Литературный институт им. А. М. Горького. С 1998 года является членом Союза писателей России. Член Союза журналистов Москвы. Лауреат премий "Щит и меч" и лауреат премии имени А. С. Грибоедова. Работала специальным корреспондентом и обозревателем в военных издательствах. Автор книги "Повседневная жизнь российского спецназа", вышедшей в 2005 году и в 2009 году переведений на китайский язык. Автор книги рассказов и повестей "Крест войны", сборника рассказов "Цветущий репейник".

Земля под ладонью была теплая и податливо-мягкая, густо-черная. Цветки с темно-зелеными, а некоторые с желтоватыми листьями, казались на ее фоне нанесенными тонким пером по черному бархату. Таких цветов Гурька в своем шахтерском поселке никогда не видел. Там в изобилии росли только "космические" цветы, как называла их мама. Они рассыпались в палисадниках розовыми, красными, белыми, оранжевыми и бордовыми трубчато-лепестковыми цветками на укропистых безалаберных стеблях. "Космические" не требовали особого ухода, так же как "золотые шары", охапками дарившие себя в предосеннее лето, вальяжно облокотившись о заборы поселка. Благодаря неприхотливости они находили место и на поселковом кладбище вместе со свечками розово-фиолетовых мясистых люпинов, отцветавших в начале лета, а в остальное время выстукивающих семенами в черных стручках песню жизни и смерти. В печальной черноте обугленных стручков содержалась жизнь, и она разрывала закаменевшие оковы смерти: стручки разлетались, выпускали шарики семян, которые закатывались в земляные щели и ямки. И еще лето не успевало кончиться, а уже из земли начинали пробиваться ростки.

А тут в огороде у тети Нади Гурька увидел совсем другие цветы. Он сразу стал про себя называть их "цветочными баронами".

На высоких толстых ножках шестилепестковыми коронами, то остроконечными, то мягко закругленными, то даже лохматыми, возвышались тюльпаны. Набрав прозрачной росы и дождя в свои короны-бокальчики, тюльпаны выставляли мохнатые рыже-коричневые тычинки над поверхностью воды, где отражалось голубое небо с бледными облаками, такими блеклыми, будто голубизну кто-то немного затер ученической резинкой.

Красные, желтые, с вкраплениями и прожилками на лепестках тюльпаны практически доходили до контраста. Гурька долго смотрел на черный тюльпан - такой темно-бордовый, что тот почти сливался по цвету с землей. Отчего-то это растение вызвало у Гурьки замирание сердца, восхищение и страх. Может, потому что цветы не должны быть черными?

Белые и кремовые нарциссы с желтыми и оранжевыми рельефными трубочками, на таких же крепких ножках, как и тюльпаны, одурманили сладковато-горьким ароматом.

Весна для Гурьки теперь пахла нарциссами, а не привычным едким дымом, который каждый год весенним ветром наносило с горящей свалки на поселок. А если вдруг вспыхивал отвал неподалеку от шахты, к дыму примешивался страх огромного пожара, когда дым до неба и ни просвета, ни роздыха. Снег в поселке, где живет Гурька, почти всегда серый, присыпанный угольной пылью.

...Вдоль дорожки росли примулы. Они встретили Гурьку своими яркими махровыми и даже многоярусными россыпями цветов. Словно маляр прошел с ведрами разноцветной краски, и она расплескалась справа и слева от дорожки, смешалась, создавая новые сочетания красок. Или просто отдельные капли падали на лепестки, отчего цветки получались пестрыми.

Гурька сидел на корточках и рассматривал примулы в обрамлении волнистых розеток упругих листьев, когда сзади подкрался Юрка, двоюродный брат.

- Ага, Гурий Иванович! - ломающимся скрипучим голоском протянул он. - Цветочки нюхаем? Что, в садоводы-любители заделался? Изволите секатор подать или этот, как его, распылитель? - Юрка шаркнул ногой по дорожке, поклонился, нагнув лобастую голову, прищурив синие пронзительные и насмешливые глаза.

Гурька повернулся, глянул снизу-вверх на долговязого братца и без замаха, одним ударом кулака, отправил Юрку на землю и с сожалением покачал головой оттого, что Юрка угодил ногой в примулы.

Тут же из дома выбежала тетя Надя. Она все видела в окно и отвесила Гурьке два, как ей казалось, крепких шлепка. Гурька снисходительно поморщился. Мать вот тоже так, накричит, огреет полотенцем или шлепков закатит. Совсем не больно. Но чтобы поддержать в ней самодовольство воспитателя, Гурька гримасничает, хлюпает носом, иногда артистично выдавит слезу, а самого душит смех.

- Смотри у меня, - погрозила пальцем тетя Надя и ушла.

Юрка выбрался из грядки, отряхнулся, потер подбородок, на котором зрел синяк.

- А ты, брательник, хоть и Гурий Иванович, да к тому же садовод, парень все-таки, что надо. Консенсуса достигнем.

- Чего? - удивился Гурька.

- Иначе говоря, согласия. Москву тебе покажу. Правда, до нее еще на автобусе тарахтеть и тарахтеть, но всё ближе, чем до твоего Сорок седьмого.

Гурькиному шахтерскому поселку даже названия собственного не дали, только номер - Сорок седьмой. Там и домов-то настоящих не было, только длинные амбары-бараки.

Счастливчиков отселили в отдельные домики, которые построили на окраине Сорок седьмого, а остальным расширили жилплощадь, и каждый обзавелся своим выходом, крыльцом и палисадником с гулькин нос. Вот там и густели, и "жирели" неприхотливые "космические" и "золотые шары".

В двух смежных комнатах окнами в палисад жил Гурька с матерью и дед с бабушкой - родители матери. Отец - шахтер, снабдивший Гурьку чудаковато-старомодным именем, исчез через месяц после рождения сына. Мать отчего-то свято верила, что он подался на крайний Север, дескать, всегда мечтал работать в Заполярье. Гурька не разубеждал ее, хотя знал, что отец живет с другой семьей в Сорок девятом, соседнем посёлке. И однажды Гурька рванул в Сорок девятый на старом чихающем автобусе, который бороздил унылые, почти безлесные пространства между номерными шахтерскими поселками...

"Вечный дождь"