"Я никому так не пишу, как Вам..." Переписка Сергея Николаевича Дурылина и Елены Васильевны Гениевой

М.: Центр книги Рудомино, 2010

Елена Кирсанова (в замужестве Гениева)

Библиотека иностранной литературы сделала читателям чудесный подарок. Благодаря счастливой случайности - тому, что бабушка директора этой библиотеки Екатерины Юрьевны Гениевой состояла в многолетней переписке с Сергеем Дурылиным, одним из самых выдающихся литераторов первой половины XX века. Письма их - своего рода классика, эдакий интеллектуально-сентиментальный роман типа "Новой Элоизы". Жанр в России редкостный, небывалый (припоминается разве что не менее упоительная переписка Андрея Белого с Маргаритой Морозовой, относящаяся к чуть более ранней эпохе). Имел ли место между Дурылиным и Екатериной Гениевой реальный "амур", остаётся только догадываться, но роман платонический уж во всяком случае был самый пылкий. "Я никому так не пишу, как Вам..." - эти слова недаром вынесены на обложку. Среди многочисленных корреспондентов Дурылина не найдётся другого, на кого бы он обрушивал столько нежного внимания и взогретого этой нежностью ума. Можно только порадоваться "технической отсталости" двадцатых годов, когда редкостью был и телефон, не говоря уже о теперешних средствах связи. Какой потерей для отечественной культуры явилось бы отсутствие такого драгоценного памятника самой возвышенной человеческой дружбы!

Как бывший священник (так и остался не прояснённым до конца вопрос, не пребывал ли он в тайной схиме до конца своих дней), Дурылин был советской властью гоним в места по большей части от столиц отдалённые - от Приуралья до Владимирской глухомани. Это горестное обстоятельство также оборачивалось на руку частотности и качеству переписки - тоска разлуки лишь усиливает "избирательное сродство". Дурылин и Гениева делятся друг с другом самым сокровенным, чего, вероятно, не случилось бы в такой мере и степени, если бы они проживали поблизости друг от друга. Елена Васильевна вполне на уровне своего знаменитого друга. Образованная, получившая прекрасное воспитание дворянка, она ещё и остра умом; её мимолётные характеристики прочитанного, увиденного, встреченного всегда живы и дельны, в них масса ярких деталей эпохи, которые не всегда соберешь и в прославленных романах и очерках того времени. К тому же круг её общения таков, что чуть ли не каждый человек в этом кругу может быть так или иначе сопричислен к воплощённым символам времени. Ее дача находилась невдалеке от Муранова, и тютчевские потомки с чадами и домочадцами, сотрудниками музея и его посетителями были ей хорошо, дружески знакомы. Ни один подмеченный ею штрих не оставляет без внимания и Дурылин, делясь попутно личными впечатлениями и воспоминаниями: ведь для него, к примеру, те же мурановцы или Михаил

Сергей Дурылин. 1912

Васильевич Нестеров, Андрей Белый, Борис Пастернак, Павел Флоренский не просто авторы и творцы, а приятели и собеседники. Вот хоть то, что пишет он ей о Нестерове: Большой, очень большой, умный, очень умный, - но трудный, а иногда и труднейший. То, что на картинах его так легко-светло, то "нудится" им с великою "нудою", но, может быть, оттого-то и так благо-вестно и тихо на его картинах в природе и людях, оттого-то и тихость там такая, что - это его Китеж, творчество его - Китеж, который на самом дне озера, а у озера вода холодная, хоть и чистейшая; и глубина крепкая, - но по краюшкам и осока есть высокая, а осока ведь колется, иной раз и щетинится: она не одуванчик. Лично же я - никогда ничего, кроме нежной дружбы, - не просто дружбы, а нежной дружбы, не видел от него. Я его люблю, как никто не любил: это особое чувство - какого-то и удивления, отчего он-то меня так любит?

Дурылин написал, как известно, книгу о Нестерове, и очень хорошую (её тоже недавно переиздали), но ясно, что пассажи такой проникновенности в любой монографии были бы неуместны - а насколько же они нагляднее и убедительнее любых академических разборов и анализов!

В одном из писем Дурылин, ссылаясь на Андрея Белого, пишет Гениевой о русской болезни пространства, о том, что Россия - страна рассеянного бытия, во многом затрудняющего тёплую близость. Но ведь и облегчающего её по-своему! Чем больше сила требуемого преодоления этой "расставленности" (Цветаева), тем ярче и радость преодолённости.

Не в этом ли чудесная сила самой этой книги? В которой после длинных пассажей тончайших наблюдений и глубочайших размышлений следует вдруг что-нибудь маленькое, миленькое: "Цветут ландыши. Я вспоминаю, как приносила Вам маленькие букетики..."

Вечная дивная жизнь, пронизанная драгоценными нитями земных изящных деталей. Читая такую книгу, отчётливо понимаешь, однако, что всё происходящее с нами происходит не только на этой земле.