*Постфактум

Берлинский фестиваль пожалел нытиков, но аплодировал только оптимистам

Капитуляция Европы

48-й кинофорум в Берлине зафиксировал полное и принципиальное поражение европейского кино. Как, впрочем, и азиатского, несколько лет подряд переживавшего подъем. Отвечая на вопрос о том, почему на этот раз так слабо представлена Китайская Народная Республика, директор фестиваля Мориц де Хадельн переадресовал этот вопрос китайской цензуре. Возможно, дело в этом. Но чем объяснить явный упадок кино практически во всех великих кинодержавах Старого Света, где сослаться на цензурные рогатки и препоны гораздо труднее?

Сегодня можно точно сказать: кино погубит эстетство. Ориентация на вкусы так называемой фестивальной публики - ценителей и знатоков, выстраивающих свои сухие теории вдали от зеленеющего древа жизни. В нормальных зрительных залах томительная медлительность и изысканная скука европейского кино давно уже терпят поражение.

Заокеанские конкуренты побивают это кино без всякого труда в прокате, ибо американские фильмы всегда имеют в виду самого массового зрителя и учитывают его интересы. А теперь уже и на фестивалях, ибо они все чаще умеют сочетать массовость с крепкими, а подчас и очень высокими художественными кондициями.

Европейские и проевропейские фестивали долго кривили носы перед этим феноменом. Но и они постепенно сдаются. Берлинский прошел под восторженный гул в адрес американского кино. Оно взяло почти все призы. Хотя его делали режиссеры ирландских, мексиканских, итальянских кровей - это американское кино.

Кинематограф типа "уйди-уйди"

Берлинский фестиваль зафиксировал поражение российского кино. Ни одного серьезного приза, которому стоит порадоваться, ему не обломилось.

Мы здесь тоже постоянно твердим об экспансии американского кино. И это так - оно уверенно завоевывает российские просторы.

Кричать "караул!" непродуктивно: зрителя насильно не заставишь за свои деньги смотреть наши полуфабрикаты. Противостоять победительным американским парням, имея в активе только фильмы, от которых хочется повеситься (фирменная черта "нового российского кино"),- невозможно.

Не потому, что у нас меньше талантов. И не только потому, что меньше денег. В американском кино мощный позитивный настрой, который и делает его привлекательным для людей, а стало быть, жизнеспособным. Горит небоскреб, бушует смерч, свирепствует мафия, гремлины заели или коррупция - но всегда есть борец за правду и справедливость, защитник обиженных, всегда найдется смельчак и умница, который сплотит людей перед бедой и выведет их на свет. Всегда есть ощущение страны как большой дружной семьи, готовой вместе противостоять любой напасти. А напасть смотрится как малое зло перед большим добром.

Эта модель блистательно работала, к примеру, в фестивальном фильме "Благодетель" Копполы, где молодой адвокат разоблачает махинации страховой компании и тем выдерживает свой первый экзамен на звание борца за справедливость. В "Большом Лебовском" человек стоит, как скала, хотя на него и сыплются удары, ленивый, но несокрушимый. В "Когда хвост виляет собакой" положительный герой, как у Гоголя,- смех. В "Добряке Уилле Хантинге" сюжетом - становление молодого научного гения.

В нашей "Стране глухих" единственный импульс - бежать куда-нибудь.

Спасение лишь в призрачной мечте героинь о "стране глухих", где травка зеленеет и солнышко блестит. "В той стране" (название другой ленты) выхода нет совсем никакого: набрякли водкой и живем скотской жизнью, как можем.

Скажут: в Америке жизнь другая. Но позитивный, деятельный, вызывающий уважение настрой был и при Великой депрессии, и в том, что кризис преодолен, есть заслуга такой кинотерапии.

Сформированное нацией оптимистов, американское кино потом формировало поколения людей дела и горячих патриотов. И эти поколения никогда не скажут: "вот в цивилизованных странах." - имея в виду Францию, Тунис или Марокко. Потому что свою страну считают своим детищем, и уже в силу этого обстоятельства - лучшей в мире. При всех ее пороках, о которых в кино говорят охотно, но без комплексов.

Между прочим, экспансии американского кино когда-то очень успешно противостояла наша "Москва слезам не верит". Так успешно, что, к возмущению высоколобых теоретиков, даже отхватила "Оскара".

Потому что выражала позитивный настрой авторов.

Позитивный настрой выражали наши фильмы в 30-х. В страшных 30-х? Точнее сказать: в разных 30-х. Потому что жизнь имеет свойство продолжаться всегда.

Смотреть сегодня фильмы "Я шагаю по Москве" или "Мне двадцать лет", "Сережа" или "Баллада о солдате" - как глотнуть свежего воздуха в момент, близкий к удушью. Наше сегодняшнее кино более всех повинно в охватившей страну ностальгии. Потому что эмоциональный мир человека - самый ранимый и внушаемый.

Конечно, кино, по идее, отражение жизни. Но понимать этот тезис буквально - глупо. Любое творчество прежде всего - отражение самого автора, круга его интересов, его жизненных установок, его отношения к стране и ее людям.

Бытование творческого человека в "новой России" стало специфичным.

Это быт не жизни, а тусовки. В тусовках рождаются творческие идеи, в тусовках набираются главные жизненные впечатления, и сам круг интересов теперь соразмерен только тому "маленькому миру", о котором хорошо писали Ильф и Петров: пока большой мир строит Днепрогэс, в мире маленьком изобретают пузырь "уйди-уйди".

Кино, как и телевидение, стало особой резервацией, все установки которой если и связаны с жизнью зрителя, то отнюдь не родственными узами. Это кино типа "уйди-уйди".

Стоит ли удивляться, что зрители так и поступили!

Только в тусовочной резервации, где из всех радостей жизни лишь бар, казино да найт-клаб, могут рождаться суперизысканные сюжеты Ренаты Литвиновой, героини светской хроники, давшей фабулу талантливому по режиссуре и актерским работам, но тем не менее провалившемуся в Берлине фильму "Страна глухих".

Только там бродят персонажи, к которым невозможно относиться с любовью или сочувствием - потому что невозможно любить инопланетян.

Недавно я писал об одном режиссере, который в своем фильме воспел пьянку как национальную доблесть. И как потом я встречал его самого спящим на лестницах заграничного отеля. Бытие определяло сознание, режиссер делал фильм о себе. Фамилии режиссера я не назвал - зачем? Он хороший, пить и снимать про это - его право. Я же пишу о явлении.

В ответ получил прекрасное, умное письмо от сотрудника совсем другого режиссера. Сотрудник очень обиделся - зачем я вывел этого другого режиссера таким пьяницей?

Но раз каждый начинает узнавать в портрете своего товарища - значит, портрет получился типичным.

В СССР от художника требовалось "изучение жизни". В Китае еще хуже - посылали на "перевоспитание". В нормальном обществе художников никто ни к чему не принуждает.

В нормальном обществе художник сам добровольно интересуется "большим миром" и соразмеряет с его габаритами свое творчество.

Это для художника -элемент профессии. Иначе прогорит.

Нищий на паперти

На огромном Берлинском фестивале чернухи было очень много.

В Гонконге насилуют. В Японии во время любви отрезают необходимые для любви орудия. В Испании разгул сутенеров. В Англии убивают.

Как и в Америке. О чем же тогда речь?

Есть один секрет. Ни разу после этих кошмарных фильмов не приходила в голову мысль: и как они там, несчастные, живут, в этой Англии или Америке! И даже Япония в целом не пугала.

Россия пугает всех. После фильма идешь, пряча глаза, чтоб не встречать жалостливых взглядов. Эмигранты подходят, воодушевленные и гордые, что они из этого зоопарка вовремя смылись. И бессмысленно говорить им теперь о похорошевшей Москве, о полных магазинах и европейском сервисе, о том, что люди на улицах стали улыбаться, что не всякий русский пьяница и не каждый мафиози, - они же только что видели самую черную из чернух.

Любой материал, даже самый страшный, чернухой становится только если беспросветен авторский взгляд. Если нет в нем любви и сочувствия. Если описываемая жизнь для автора всего только объект брезгливого исследования. Или экзотический фон для постмодернистского экзерсиса с коммерческим уклоном. Или если фильм, спектакль, книжка - способ пожаловаться "цивилизованному миру" на горькую судьбину родиться и жить в России.

На этом построены очень успешные международные карьеры многих наших кинематографистов. Они получают премии на самых престижных фестивалях. Над мастерами чернухи витает смутный ореол диссидентства. В премиях нет злонамеренности - наши заграничные коллеги искренне думают, что помогают российским талантам говорить правду о стране и режиме. Не объяснять же им, что это всего лишь правда о конкретных комплексах и вожделениях конкретных фильммейкеров! И что эти фильмы в России не идут не потому, что их запрещают. Просто никто не хочет их смотреть.

Нелюбовь к этой жизни - личное дело каждого и большого общественного интереса не представляет.

Мы выходим на мировой экран, как нищий на паперть, потрясая голыми изъязвленными культями. Язвы вызывают ужас и брезгливую жалость, прохожий подаст - и скорее мимо, подальше. Вот природа многих наших триумфов на западных фестивалях, денежных "призов мира" и пр. От чернухи хочется откреститься, отплеваться.

Обратите внимание на приставку "от". Она означает желание убежать, отмежеваться, отделить себя от увиденного. Поэтому чернуха в принципе не искусство. Искусство вызывает сочувствие, сопереживание, сострадание. Обратите внимание на приставку "со", она означает: чувствуем, страдаем и переживаем вместе.

Как любой психоз, чернуха заразительна и тем вредна для общества. Она и не продается уже - но "маленький мир" ничего больше родить не может, и в этом проблема нашего кино.

Кино гибнет от тусовочной беспросветности. От плохих компаний, в которых погрязло. И пока это так, никакое усердно прокламируемое его "возрождение" состояться не может.