"СЕКРЕТАРЬ АНТИКВАРСКОГО СОСЛОВИЯ": О. М. БОДЯНСКИЙ В ОБЩЕСТВЕ ИСТОРИИ И ДРЕВНОСТЕЙ РОССИЙСКИХ. К 200-летию со дня рождения ученого-слависта

Роль Осипа Максимовича Бодянского в становлении отечественного славяноведения весьма известна. Анализ трудов одного из первых, наряду с В. И. Григоровичем, И. И. Срезневским и П. И. Прейсом, профессоров-славистов в России, характеристика его долгой преподавательской работы в Московском университете уже больше чем столетие занимают главное место в многочисленных посвященных ему публикациях, - от некрологов до диссертаций¹.

Едва ли требуется объяснять, почему справедливо заслуженная Бодянским репутация первопроходца российского славяноведения почти всегда отвлекала исследователей от рассмотрения прочих сторон его деятельности. Важнее то, что неизбежное при этом искажение исторической перспективы мешало по достоинству оценить заслуги этого слависта, лежащие за пределами научно-педагогической плоскости. Так, если к настоящему времени ценой немалых усилий в архивохранилищах было выявлено несколько рукописных конспектов университетских лекций О. М. Бодянского [1. С. 55 - 66], то давно опубликованные протоколы заседаний Общества истории и древностей российских (далее - ОИДР), в котором ему довелось на протяжении четверти века играть одну из главных ролей, по большому счету остаются невостребованными.

Между тем, именно участвуя в предприятиях этого ученого общества в 1840 - 1870-е годы, Бодянский получал исключительно широкие возможности проявить свои научно-организаторские способности. Настоящее исследование призвано восполнить этот пробел, а именно: на основе анализа важнейших направлений в деятельности ученого-слависта на посту секретаря ОИДР реконструировать идейно питавшие ее парадигмы. В том, что эта деятельность отнюдь не сводилась к славяноведческим изысканиям и тяготам цензурных преследований - сюжетам, отчасти получившим освещение в литературе [2. С. 3-

---

Боярченков Владислав Викторович - канд. ист. наук, доцент Рязанского государственного радиотехнического университета.

¹ Впрочем, даже специальные биографические очерки, посвященные Бодянскому, порой грешат неполнотой и неточностью сведений (см.: [1. С. 40 - 41]).

---

38; 3. С. 97 - 115; 4. С. 151 - 152], - убеждают не только упомянутые протоколы, но и внушительные по объему материалы архива ОИДР, а также дневники и частная переписка членов Общества. Двухсотлетняя годовщина со дня рождения О. М. Бодянского, отмечаемая, согласно выписке из его метрического свидетельства, 11 ноября 2008 г. (по новому стилю) [1. С. 41], представляется хорошим поводом на основании этих источников, в значительной степени еще не введенных в научный оборот, разобраться в причинах его успехов и неудач на этом поприще.

К середине 1830-х годов, когда недавний выпускник Московского университета и многообещающий, по дружному мнению профессоров-антагонистов М. Т. Каченовского и М. П. Погодина [5. С. 168], славист Бодянский вступил в ОИДР. Престижное, хотя и несколько аморфное образование, старейшее из действовавших на тот момент (оно было основано в 1804 г.), это московское историческое общество, формально прикрепленное к университету, уже четверть века руководствовалось собственным уставом, который определял его структуру и пределы автономии. Помимо избираемых полноправных участников Общества - действительных членов, устав предполагал наличие в его составе выборных же должностных лиц - секретаря, библиотекаря, актуария, казначея. Так же избираемый глава ОИДР, председатель, принимал бразды правления после утверждения министром народного просвещения по представлению попечителя учебного округа [6. С. 5 - 9]. Гарантированная таким образом внутренняя самостоятельность делала Общество весьма привлекательным в глазах многочисленных и далеко не только московских любителей отечественной старины.

О. М. Бодянский был принят в число действительных членов в заседании 27 марта 1837 г. [7. Т. 3. Кн. 3. С. 401], когда ОИДР вступало в новую и, как тогда многим не без основания казалось, самую благоприятную пору своего существования. За год до этого на должность председателя вместо дряхлого А. Ф. Малиновского был единогласно избран недавно назначенный попечитель Московского учебного округа С. Г. Строганов, сразу же озаботившийся вопросом о средствах, за счет которых Общество могло "вернее действовать для исполнения своей цели" [7. Т. 1. Кн. 1. С. 115]. Со своей стороны Строганов добился для ОИДР статуса императорского и, главное, ежегодной казенной субсидии в размере 5000 рублей ассигнациями. Этот вновь обретенный источник доходов позволял надеяться на то, что деятельность Общества, прежде всего издательская, обретет наконец устойчивый характер, тем более что в декабре 1836 г. секретарем - также единогласно - был избран Погодин, известный своей предприимчивостью и снискавший в продолжавшейся в то время полемике с Каченовским и его сторонниками репутацию первого знатока русской истории. Явно держа в уме добытую Строгановым субсидию, новый секретарь незамедлительно представил программу издания "Русского исторического сборника", призванного сменить публиковавшиеся от случая к случаю "Труды и летописи" Общества. Замысел Погодина, предполагавший выпуск раз в три месяца книжек сборника, объемом в восемь-десять печатных листов [7. Т. 3. Кн. 3. С. 400], встретил всеобщее одобрение.

Бодянский оставался в стороне от всей этой бурно разворачивавшейся на исходе 1830-х годов деятельности. Подготовка к предстоящему ученому путешествию в славянские земли, а затем и сама эта затянувшаяся на пять лет поездка основательно вырвала молодого слависта из круга забот и волнений его

---

собратьев по Обществу. Когда же он вторично - на этот раз уже не только формально - соединился с ними, вернувшись в Москву осенью 1842 г., от их былого энтузиазма времен избрания Строганова и Погодина не было и следа. За пять лет отсутствия Бодянского в ОИДР сменилось три библиотекаря, а публикация каталога рукописного собрания, о которой велись разговоры в 1836 г., все еще не была осуществлена. Более того, серия недоразумений между председателем и секретарем, помноженная на взаимную неуступчивость, привела к их едва скрываемой вражде. В результате Строганов перестал помышлять о новых привилегиях для Общества, а Погодин, очевидно тяготясь своими секретарскими обязанностями, все больше внимания уделял издаваемому им с 1841 г. частным образом "Москвитянину", в то время как "Русский исторический сборник" прозябал, так и не превратившись в изначально задуманное периодическое издание.

На фоне поглощавшей ОИДР с каждым годом стихии рутины и дрязг активность приступившего к делам Бодянского не могла остаться незамеченной. Так, сразу же по возвращении, на рубеже 1842 - 1843 гг., он выступает с сообщением об актах по русской и польской истории, найденных им в Познани, ходатайствует о получении славянских рукописей из церковных собраний, "требует настоятельно доступа к библиотеке" Общества, берется за составление плана издания новой серии трудов ОИДР, после того, как было решено закончить "Русский исторический сборник" десятым томом [9. С. 48 - 51]. К моменту, когда Погодин в очередной раз поставил перед сочленами вопрос о своем преемнике, Бодянский еще не успел нажить себе много врагов, что и предопределило итоги выборов нового секретаря. При баллотировке, состоявшейся в февральском заседании 1845 г., против его кандидатуры было подано только два голоса, которые принадлежали, видимо, его менее удачливым соперникам - помощнику директора Оружейной палаты А. Ф. Вельтману и библиотекарю Общества П. М. Строеву [10. С. 532 - 533].

Собравшимся на это заседание дали понять, что дело не ограничится заменой неугодного Строганову Погодина на лояльного Бодянского. По предложению председателя присутствовавшие принялись искать причины неудач последних лет и остановились на необходимости изменения устава. Ведущая роль нового секретаря при обсуждении этого вопроса проступает в дневниковой заметке, сделанной по этому поводу его предшественником: "Бодянский взялся написать конституцию. Комедия!" [8. Т. 8. С. 149]. Однако такое скептическое отношение к этому начинанию разделяли далеко не все. В Обществе закипела работа по преобразованию устава. К мартовскому заседанию было подготовлено восемь "мнений", только одно из которых - погодинское - было высказано против каких бы то ни было перемен [11. Ф. 440. Оп. 1. Ед. хр. 749. Л. 170]. Остальные приверженцы старых порядков воздержались от публичной полемики, хотя в частном письме прежнего секретаря поддержал заместитель Строганова, вице-президент ОИДР А. Д. Чертков [8. Т. 8. С. 150]. Остальные семь поданных "мнений" свидетельствовали о довольно внушительной поддержке инициаторов преобразований.

Свести все эти предложения к общему знаменателю был призван особый комитет, куда на правах секретаря вошел и Бодянский. Это, безусловно, должно было помочь ему отстаивать собственную позицию, обстоятельно изложенную в "Замечаниях на Устав ОИДР, касающихся некоторых изменений, дополнений и т.п., составляющих параграфы оного" [11. Ф. 440. Оп. 1. Ед. хр. 749.

---

Л. 147 - 154об.]- Анализ этого документа убеждает, что избрание Бодянского секретарем не было случайностью. Составленные в том же духе, что и большинство других представленных проектов, его "Замечания" отличаются от них куда большей продуманностью общего плана и четкостью формулировки отдельных положений.

Бодянский предлагал здесь, прежде всего, упорядочить работу Общества. Каждый из его участников должен был извещать остальных членов о выбранной им для изучения теме, затем, в свою очередь, выступать на заседании с чтением своего исторического исследования, после чего оно публиковалось в трудах ОИДР. Автор в таком случае получал в вознаграждение, по своему усмотрению, либо твердо установленную сумму денег, либо оттиски своего сочинения. Таким образом, все члены Общества оказывались включенными в его деятельность. Отвечать за работу этого механизма, согласно проекту Бодянского, должен был секретарь, наделявшийся настолько широкими полномочиями, что ни одна бумага Общества не имела силы без его подписи [11. Ф. 440. Оп. 1. Ед. хр. 749. Л. 149].

Этот план и стал отправным пунктом для работы комитета. Большая часть его содержания вошла в состав итогового документа - "Чертежа Нового устава Общества", представленного в июньском заседании ОИДР 1845 г. За пределами "Чертежа" остались лишь немногие из действительно важных для Бодянского положений. Таких, как предложение изменить официальное название Общества, вставив между "историей" и "древностями" более близкую новому секретарю филологию, или указание на необходимость изучать "не одних только Великорусов, как это было до сих пор большею частью, но Руских (так в тексте. - В. Б.) в обширном смысле, т.е. Бело- и Малорусов, как в Царстве Руском (так в тексте. - В. Б.), так и за границей" [11. Ф. 440. Оп. 1. Ед. хр. 749. Л. 147].

Прозвучавшее на этом же июньском заседании выступление Строева, связывавшего будущее Общества исключительно с преобразованием его в отделение Археографической комиссии, не встретило у председателя сочувствия [12. С. 418 - 430; 13. Т. 1. С. 361; 14. С. 28 - 29]. Реализация этой идеи неизбежно означала бы утрату даже той степени автономии, которую гарантировал действовавший устав. Строганов же, очевидно, придерживался модели ученого сотрудничества, уже доказавшей свою жизнеспособность в первые десятилетия XIX в., в первую очередь в деятельности Румянцевского кружка. Эта модель предполагала объединение широких административных и финансовых возможностей просвещенного аристократа и энергичных усилий его квалифицированных помощников с более низким социальным статусом.

Так или иначе, судьба проекта нового устава теперь всецело находилась в руках министра народного просвещения С. С. Уварова, давняя неприязнь которого к Строганову обрекала всю эту предварительную работу на неудачу [10. С. 738; 15. Ф. 203. Кн. 16. Л. 44об.]. Тем не менее, это препятствие поначалу не мешало Бодянскому заниматься воплощением собственных замыслов. Благодаря его настойчивости, заседания Общества в скором времени стали проходить регулярно, собирая все больше и больше посетителей. Причем редкое собрание обходилось без чтения и обсуждения докладов. Но, главное, секретарю удалось организовать издательскую деятельность в небывалых прежде масштабах - детищем Бодянского стали "Чтения в ОИДР", "полуповременное", как было сказано в "Объявлении" на обороте обложки титульного листа его

---

первой книжки, издание [16. 1846. Кн. 1], выходившее в свет ежемесячно, за исключением летнего вакационного времени. Именно "Чтения" принесли Обществу то всеобщее публичное признание, на которое так рассчитывал Строганов с момента своего появления на посту председателя. Едва ли не все любители отечественной старины и славянских древностей с нетерпением ожидали новых публикаций на страницах этого журнала.

Впрочем, стоит заметить, что первоначальные издательские планы Бодянского были весьма скромными, в то время как на необходимости издания ежемесячного журнала Общества настаивал другой недавний претендент на место секретаря, А. Ф. Вельтман [11. Ф. 440. Оп. 1. Ед. хр. 749. Л. 143об. -144, 152об-153, 154 - 154об.]. И все же, кому бы ни принадлежал в данном случае приоритет, "Чтения" состоялись и завоевали успех благодаря неутомимости их редактора Бодянского. В этом не сомневались даже его противники, а сторонники, как, например, одесский археолог Н. Н. Мурзакевич, и вовсе были готовы увенчать его званием "секретаря нашего антикварского сословия" [16. 1887. Кн. 1.С. 197].

Эта последняя формулировка нуждается в комментарии. Антикварии - пожалуй, самое емкое наименование исследователей и собирателей памятников старины в первой половине XIX в. не только в России. Оно отражает реалии слабо развитой профессионализации и специализации исторического знания, когда сфера любительского интереса к древностям не была еще отмежевана от профессиональных занятий археологией и историей [17. Р. 9 - 13]. Этот термин, правда, в более узком значении, встречается в письме Бодянского к П. Й. Шафарику от 20 ноября 1847 г. [18. S. 126] Так же секретарю ОИДР была не чуждой и сословная идентификация тех, кто занимался исследованием прошлого. Отвергая предложение петербургского антиквария И. П. Сахарова о принятии в Общество купцов - потенциальных учредителей премий, Бодянский противопоставляет им действительных членов "не-купцов", которые, по его словам, "как сословие - в миллион раз лучше". Примечательно, что здесь же он не только подчеркивает, но и превозносит любительскую природу осуществляемых ими исторических изысканий: "Из чести в наше время немногие трудятся, а коли уж трудятся, так решительно из-за одной ее, без малейшей примеси материализма" [10. С. 746 - 747]. Это представление о сословном единстве исследователей истории и древностей, по-видимому, можно считать принципом, которым Бодянский пытался дополнить строгановскую формулу союза просвещенного вельможи с покровительствуемыми им учеными.

Однако складывавшаяся годами система отношений упорно сопротивлялась прямолинейному проецированию на нее новых норм и ценностей. Многие члены ОИДР со стажем воспринимали введение новых порядков не иначе как ломку традиций. Им казалось неприемлемым, что Бодянский, один из самых молодых сочленов, не довольствуясь "технической" стороной секретарства, взялся по-своему распоряжаться делами Общества. Возможно, не напрасно молва приписывала Шевыреву возмущение установившейся "диктатурой Бодянского" [8. Т. 10. С. 162].

Вряд ли можно говорить о формировании в ОИДР открытой оппозиции начинаниям обновившегося в 1845 г. руководства, хотя результаты баллотировок по новым кандидатурам в члены Общества показывают, что в 1846- 1847 гг. здесь уже не наблюдалось былого единодушия [15. Ф. 203. Кн. 8. Л. 163; Кн. 9. Л. 161]. Как видно из официальных протоколов, многие "старо-

---

жилы" ОИДР - И. М. Снегирев, Ф. Л. Морошкин, С. П. Шевырев, М. П. Погодин, А. Д. Чертков, П. М. Строев, смещенный с должности библиотекаря [12. С. 408, 413], - почти совсем перестали посещать заседания. За этим отказом представителей "старой авторитетной партии" продолжать активное участие в Обществе читалось их недовольство согласованными действиями председателя и секретаря [15. Ф. 704. К. 27. Ед. хр. 7. Л. 5 - 5об.]. И хотя инициированное руководителями ОИДР рекрутирование новых членов, лояльность которых не вызывала подозрений, с лихвой восполнило образовавшийся было "кадровый дефицит", - среди принятых в эту пору были С. М. Соловьев, Н. В. Калачов, В. М. Ундольский, И. Д. Беляев, К. Д. Кавелин, - смена поколений в Обществе оказалась чреватой конфликтными ситуациями. Победу "строгановской партии" можно было признать полной, - Бодянский, переизбиравшийся в должности секретаря 27 марта 1848 г., получил в поддержку своей кандидатуры двенадцать голосов при одном голосе против [16. 1847/ 1848. Кн. 8. С. III], - если бы за спинами ее противников не маячила угрожающе фигура могущественного неприятеля председателя ОИДР - графа С. С. Уварова. Поэтому историю, начавшуюся вслед за публикацией в "Чтениях" английского перевода сочинения Дж. Флетчера "О государстве Русском", при всей ее внезапности, трудно назвать громом среди ясного неба.

Приближение опасности Бодянский почувствовал сразу же, как только очередное столкновение министра с попечителем закончилось отставкой последнего 20 ноября 1847 г. [10. С. 745]. Между тем, в условиях усиливавшегося давления цензуры, ознаменованного учреждением комитета 2 апреля 1848 г., обнаружилось и наиболее уязвимое место в последнем уцелевшем пока бастионе Строганова - то самое "полуповременное" издание, которое совсем недавно принесло Обществу признание. Даже в более благоприятные времена у Бодянского были причины для беспокойства по этому поводу [10. С. 740; 8. Т. 9. С. 156 - 157], теперь же малейшая неосторожность грозила обернуться серьезными проблемами.

Это и произошло в конце сентября 1848 г., когда пребывание Уварова в Москве совпало с выходом в свет книжки "Чтений", содержавшей упомянутое сочинение Флетчера. В заседании 30 сентября собравшиеся получили возможность ознакомиться с ним, на следующий день Бодянский доставил экземпляр Уварову, а уже через час от министра последовал запрос о том, кто "дозволил напечатание Флетчерова сочинения" [2. С. 13 - 14]. После того как выяснилось, что секретарь ОИДР руководствовался разрешением Строганова, Бодянский принялся обосновывать право Общества на собственную цензуру и изымать экземпляры журнала с крамольным произведением у сочленов и тех немногих, кто успел приобрести его в книжной лавке. Только 7 октября, когда ректор Московского университета Д. М. Перевощиков уведомил его о приказании министра остановить печатание трудов ОИДР впредь до "особенного предписания", руководители Общества поняли, что дело отнюдь не закончено, и его исход будет теперь зависеть от решений, принятых в Петербурге и Царском Селе [19. Ф. 1278. Оп. 1. Ед. хр. 176. Л. 3 - 7].

Строганов попытался перехватить инициативу и через доверенное лицо (по-видимому, через отца, Г. А. Строганова - известного дипломата, члена Государственного совета) направил две объяснительных записки начальнику Третьего отделения Его Императорского величества канцелярии графу А. Ф. Орлову - от 8 и 12 октября. Избранная им тактика была проста: предста-

---

вить государю, опередив Уварова, свою версию инцидента и тем самым по возможности смягчить ожидаемое наказание. В этих записках председатель ОИДР признавался в собственной неосторожности и настаивал, что вред состоявшейся публикации сильно преувеличивается министром, действующим из соображений "давнишней мести" [19. Ф. 1278. Оп. 1. Ед. хр. 176. Л. 9 - 10об.]. Причем повторное его обращение по одному и тому же делу, как утверждал Строганов, было продиктовано опасением за участь Бодянского, которому, по слухам, грозила "вся ответственность перед законом". Единственным виновником происшедшего председатель называет себя, дважды пренебрегшего предостережениями секретаря, указывавшего на "сумнительные в Флетчере места". Поэтому избавление "этого достойного ученого, столько далекого от всякого злого умысла, сколько известного кротким и благородным своим характером" от монаршего гнева становится одной из главных целей в защите, организованной Строгановым [19. Ф. 1278. Оп. 1. Ед. хр. 176. Л. 15 - 16].

Отчасти эта тактика оправдала себя: в конфиденциальном послании от 19 октября Орлов извещал председателя ОИДР о впечатлениях императора, впервые из письма Строганова ознакомившегося с обстоятельствами этого дела. Николай 1, сославшись на "нынешние обстоятельства", - в Западной Европе в эту пору одна за другой следовали революции, - в общих словах оправдывал ужесточение цензуры [19. Ф. 1278. Оп. 1. Ед. хр. 176. Л. 27 - 27об.]. Однако посредник между шефом жандармов и Строгановым сообщал последнему более определенные и утешительные итоги беседы Орлова с государем, состоявшейся, как видно, 16 октября. Решив установить цензурный контроль над изданиями Общества, Николай I в то же время соглашался с тезисом Строганова о его единоличной ответственности за публикацию сочинения Флетчера. От себя начальник Третьего отделения обещал председателю проследить за тем, чтобы его подчиненные не пострадали [19. Ф. 1278. Оп. 1. Ед. хр. 176. Л. 23 - 24].

Итак, казалось, к последствиям всеподданнейшего доклада Уварова председатель ОИДР был готов. В самом начале ноября поступило уведомление от попечителя Московского учебного округа Д. П. Голохвастова о подчинении изданий Общества общему цензурному положению, что стало предметом жаркой полемики на экстренно созванном заседании. А на следующий день самому председателю пришлось выслушать переданное через московского генерал-губернатора А. А. Закревского замечание императора [8. Т. 1. С. 176; 19. Ф. 1278. Оп. 1. Ед. хр. 176. Л. 28об.]. Однако пришедшее в Москву в эти же дни известие о перемещении Бодянского в Казань, похоже, явилось полной неожиданностью для Строганова, не говоря уже о самом слависте.

В этих условиях борьба за удержание позиций в ОИДР становилась бессмысленной. Прошения об отставке обоих руководителей Общества датированы 5 ноября. Председатель при этом сослался на предстоящие частые отлучки из Москвы, а секретарь - на занятия, не позволяющие ему в дальнейшем исполнять должностные обязанности [20. Кн. 1. С. I]. Тем временем Строганов благодаря своим петербургским связям узнал, что перевод Бодянского оказался сюрпризом даже для всеведущего шефа жандармов. В качестве единственного обоснования этого перевода в распоряжении ректора Московского университета от 11 ноября указывалось обязательство профессора-слависта, как путешествовавшего заграницей на средства министерства народного просвещения, "прослужить по назначению начальства не менее 12-ти лет", а о пресловутой "истории Флетчера" не говорилось ни слова [19. Ф. 1278. Оп. 1. Ед. хр. 176. Л. 25 - 25об., 31].

---

Но в сохранившемся у Бодянского тексте этой самой "подписки 1837 г., на который пытались опереться его гонители, вполне определенно речь шла об обязательстве служить именно в Московском университете, и опальный славист не преминул заметить, что этот документ некогда был скреплен собственной подписью министра [19. Ф. 1278. Оп. 1. Ед. хр. 176. Л. 31об., 32об.]. Однако ни эти доводы, ни взывания Строганова, скрепя сердце, обратившегося все-таки к Уварову, к "общему началу справедливости", успеха не имели [19. Ф. 1278. Оп. 1. Ед. хр. 176. Л. 37 - 39об.].

Из отношения министра на имя попечителя Московского учебного округа от 29 ноября следовало, что Бодянский мог рассчитывать разве что на временное увольнение от службы по состоянию здоровья с обещанием в дальнейшем дослужить остаток двенадцатилетнего срока [19. Ф. 1278. Оп. 1. Ед. хр. 176. Л. 31 об.]. Поэтому в прошении об отставке, поданном славистом на имя Перевощикова 18 декабря, основной упор сделан на "слабом от природы золотуншо-ревматическом сложении", совершенно неприспособленном к любому иному, кроме московского, климату [19. Ф. 1278. Оп. 1. Ед.хр. 176. Л. 33 - 34]. В частной переписке этот мотив отказа ехать в Казань не упоминается (см.: [2. С. 15 - 16]).

Однако Строганов не прекратил на этом своих попыток отстоять Бодянского. В своем докладе, с которым, благодаря все тому же Орлову, 10 января 1849 г. ознакомился Николай I, отставной председатель ОИДР по понятным причинам по-прежнему исходит из того, что теперешние невзгоды Бодянского - прямое следствие "истории Флетчера". В этом случае вся старая строгановская аргументация сохраняла свою полную силу. Но теперь ходатай, для которого, по его словам, "мучительно будет воспоминание, что голос его остался бессильным для спасения невинного подчиненного", добивался лишь того, чтобы Бодянскому не навязывали обязательство дослуживать шесть лет вопреки условиям его "подписки" [19. Ф. 1278. Оп. 1. Ед. хр. 176. Л. 41 - 42].

Шеф жандармов сообщал Строганову, что в результате Уварову пришлось пойти на эту уступку [19. Ф. 1278. Оп. 1. Ед. хр. 176. Л. 43 - 43об.], а карандашная приписка к тексту всеподданнейшего доклада Орлова вселяла надежды на большее: "Его Высочество изволил согласиться с обещанием возвратить Бодянского на службу при первой возможности". До этого момента ему назначалось пособие в размере двух тысяч рублей в год [19. Ф. 1278. Оп. 1. Ед. хр. 176. Л. 42]. Приблизительно к этому времени, очевидно, следует отнести и отмеченную постфактум, в конце 1852 г., в дневнике слависта беседу Строганова с Николаем I, связывавшим возвращение Бодянского в Московский университет с назревавшей уже в то время отставкой министра народного просвещения [21. С. 517].

Таким образом, та модель аристократической опеки, на которую ориентировался в своем руководстве Обществом Строганов, если и не избавила его протеже от серьезных неприятностей, то, во всяком случае, позволила существенно смягчить нанесенный по его позициям удар. Пешку в игре двух графов больше напоминал не Бодянский, а лишенный подобного покровительства другой профессор-славист, В. И. Григорович, перемещенный министром из Казани на место уволенного секретаря ОИДР, а затем, спустя год, уже после отставки Уварова вынужденный вернуться обратно [22. С. 307 - 308].

В гораздо меньшей степени выдержал испытание "Флетчеровой историей" принцип сословной солидарности членов ОИДР, которому пытался следовать сам Бодянский. В послании Шафарику, написанном по свежим следам всех этих событий, 19 февраля 1849 г., отлученный от деятельности ученый в числе пяти главных виновников своих несчастий называет четыре имени действительных членов Общества: Погодина, Шевырева, Строева и Снегирева [18.

---

S. 134]. (К слову, именно последнему из них Строганов уверенно приписывал авторство доноса по поводу издания сочинения Флетчера) [19. Ф. 1278. Оп. 1. Ед. хр. 176. Л. 1]. Но если этих ученых Бодянский, как мы видели, уже давно имел основания подозревать в недоброжелательстве, то отсутствие поддержки со стороны других сочленов, особенно принятых в Общество в годы его секретарства и совсем недавно голосовавших за его переизбрание, явно обескуражило слависта. Один библиотекарь Ундольский открыто защищал отставленного секретаря [10. С. 727 - 728]. Остальные в конце ноября 1848 г. безропотно избрали новое руководство в лице председателя Черткова и секретаря Беляева [20. Кн. 1. С. I-II].

Прекращая выпуск "Чтений" и приступая к изданию "Временника", новое руководство не пощадило чувств Бодянского, увидевшего в новом печатном органе ОИДР всего лишь "двойника блаженной памяти "Исторического Сборника"" [18. S. 135]. Отставленный секретарь переживал тяжелое разочарование в тех, кого недавно считал своими единомышленниками. Согласие лично поздравить Ундольского с днем его ангела 6 февраля 1849 г. он сопровождает характерной оговоркой: "Боюсь только встретиться у Вас с кем-либо из Общников, кроме, разве, г. Иванова" [15. Ф. 704. К. 25. Ед. хр. 40. Л. 58]. А переписка с новым секретарем, долго и настойчиво требовавшим у предшественника несданные им дела [16. 1907. Кн. 3. С. 59 - 66], похоже, надолго отбила у Бодянского всякое желание иметь дело с бывшими соратниками. В конце концов члены Общества примирились с тем, что у их бывшего руководителя останутся материалы, которые он анонсировал в своих "Чтениях". Это были, в основном, его излюбленные памятники древней церковнославянской письменности и малороссийской истории. Правда, сам Бодянский не слишком верил в то, что эти его запасы скоро увидят свет [18. S. 157 - 158; 16. 1907. Кн. 3. С. 63 - 64].

Действительно, вновь занять кафедру славянских наречий в Московском университете у него получилось намного быстрее, чем вернуть утраченные позиции в ОИДР: отношения между Бодянским и Обществом прерываются почти на восемь лет. Однако его активная роль в событиях начала 1857 г. показывает, что все это время надежды завершить начатое в 1840-е годы не покидали бывшего секретаря. Эти надежды ожили после скандальной истории, в которой на этот раз оказались замешаны его недруги. В середине января 1857 г. в заседании совета Московского художественного общества в доме у Черткова состоялась драка между С. П. Шевыревым и В. А. Бобринским. Инцидент вызвал широкую огласку, и один из слухов, навеянных первым же после скандала заседанием в Обществе 25 января, особенно заинтересовал Бодянского. В приписке к письму Ундольскому через четыре дня он спрашивал: "Правда ли, что Чертков отказывается?" [15. Ф. 704. К. 25. Ед. хр. 41. Л. 31], очевидно, имея в виду председательство того в ОИДР. Высылка угрожала теперь участникам драки, а выговор - Черткову [8. Т. 15. С. 321 - 327; 23. С. 184]. Отставка председателя, как и в случае девятилетней давности со Строгановым, стала средством избавления от дискредитации Общества в целом.

Беляев и его немногочисленные сторонники были застигнуты всеми этими новостями врасплох. Накануне мартовского заседания, которое должно было решить вопрос о новом председателе, Снегирев направил письмо секретарю ОИДР, где предлагал в качестве кандидата на этот пост М. А. Оболенского, а в случае его отказа - попечителя Московского учебного округа Е. П. Ковалевского [13. Т. 2. С. 74]. Но все эти усилия были напрасны. Бодянскому, действовавшему куда более оперативно, удалось к этому времени мобилизовать силы "строгановской партии". Благодаря его стараниям, результаты выборов пред-

---

седателя, состоявшихся 29 марта, были предрешены: представительная депутация членов Общества отправилась к Строганову просить его о возвращении на почетный пост. Тот согласился при условии возобновления "Чтений", редактором которых он не желал видеть никого, кроме своего прежнего секретаря. Последний не возражал [24. С. 426; 16. 1858. Кн. 1. С. 140 - 141, 143], и хотя Беляев продержался на посту секретаря до конца года, все нити управления ОИДР с конца марта 1857 г. уже безраздельно сосредоточились в руках Строганова и Бодянского. Еще не приступив к исполнению секретарских обязанностей, славист почти не сдерживал ликования по поводу происшедших перемен в Обществе в письме к Шафарику от 25 июня этого года: "Положено прекратить "Временник", как временщик, и возобновить "Чтения", издание коих опять поручено мне" [18. S.200].

Бодянский оставался в должности секретаря ОИДР до самой смерти, последовавшей 6(18) сентября 1877 г. Однако, парадоксальным образом, эти двадцать лет оставили куда менее яркий след в истории Общества, чем неполные четыре года его первого секретарства. Заседания проходили далеко не так регулярно, как в середине 1840-х годов, и к тому же не отличались прежним многолюдством, больше напоминая по этому показателю времена Погодина и Беляева. Возобновленные "Чтения" выходили теперь не ежемесячно, а лишь четыре раза в год, отнюдь не искупая объемом изменившуюся периодичность. Больше всего Бодянский преуспел в возвращении старых долгов, - материалы, отложенные в долгий ящик после истории Флетчера, с десятилетним опозданием начали приходить к читателю. Но и это получалось не всегда: активнейший в 1840-е годы Ундольский успел окончательно охладеть ко многим из своих прежних замыслов [25. С. II]. А с воплощением новых - как, скажем, с публикацией каталога библиотеки Троице-Сергиевой лавры - не лучше обстояло дело и у самого секретаря. Заявленное в 1861 г. намерение сделать это спустя шесть лет все еще ждало осуществления [15. Ф. 203. Кн. 18. Л. 144 - 144об.].

Некоторые причины подобной нерасторопности действий Бодянского лежат на поверхности. Это, прежде всего, недуги, преследовавшие уже немолодого секретаря, безусловно, усугубленные психологической травмой, которую вызвала его вынужденная отставка в конце 1848 г. [21. С. 513]. Сыграл свою роль и переезд С. Г. Строганова из Москвы в Петербург в 1859 г., где его внимание от ОИДР отвлекала Археологическая комиссия, в которой он председательствовал. И хотя удалившийся глава Общества продолжал оказывать секретарю посильную помощь (например, содействовал отмене внешней цензуры над изданиями ОИДР в 1862 г.) [15. Ф. 203. Кн. 16. Л. 142, 145 - 145об.], в решении повседневных вопросов Бодянскому приходилось довольствоваться формальным участием вице-президента, функции которого неизменно теперь выполнял попечитель Московского ученого округа. Вряд ли такую замену можно было назвать полноценной. Фактически единоличная власть, принадлежавшая с этого времени секретарю, явно не пошла на пользу ни ему, ни Обществу [26. С. 75 - 76].

И все же главная проблема, так и оставшаяся неразрешимой на всем протяжении второго секретарства Бодянского, думается, заключалась в другом: ОИДР теперь, в отличие от 1840-х годов, должно было считаться с конкуренцией, порождаемой появившимися с тех пор новыми учеными обществами. Эпоха "великих реформ" предлагала ученым такие организационные возможности, которые были немыслимы в николаевские времена, когда руководимое Бодянским Общество пользовалось, можно сказать, всеми преимуществами

---

монополии. Оставшиеся на уровне 1837 г. финансовые ресурсы ОИДР не позволяли ему в 1860-е годы на равных соперничать ни с Русским географическим обществом, сулившим своим членам-историкам участие в увлекательных этнографических экспедициях [27. С. 194 - 206], ни с Московским археологическим обществом, затеявшим проведение всероссийских археологических съездов [26. С. 56 - 72], ни с Обществом любителей естествознания, антропологии и этнографии, которое организовало к Славянскому съезду 1867 г. этнографическую выставку [28. С. 111 - 131], превратившуюся впоследствии в музей.

От всех этих новых начинаний Бодянский предпочитал держаться в стороне [15. Ф. 203. Кн. 18. Л. 76; 29. N 139], что не добавляло веса репутации ОИДР. Заманчивая в николаевскую эпоху перспектива получения авторского гонорара в виде оттисков собственного сочинения не очень прельщала исследователей в условиях стремительно развивавшегося в пореформенное время книжного и журнального рынка. В глазах нового поколения многие принципы издательской политики "Чтений", как, впрочем, и взгляды самого их редактора, порой выглядели как анахронизм [16. 1866. Кн. 4. С. 259 - 260]. Поэтому в числе участников изданий Общества, равно как и среди посетителей его собраний в 1860 - начале 1870-х годов, трудно встретить ученых, с чьими именами связывались успехи исторического и филологического знания той поры.

Без притока свежих сил ОИДР мало-помалу вырождалось в частное предприятие Бодянского. В результате, когда очередное публицистическое произведение на страницах "Чтений" - "Трилогия на Трилогию" А. А. Майкова, отстаивавшая университетскую автономию [1. С. 76 - 77], - вызвало гнев властей и отставку, на этот раз окончательную, Строганова, это событие и последовавшая череда выборов нового председателя не вызвали у общественности ни сочувствия, ни даже интереса. В последние годы секретарства ученого-слависта жизнь в ОИДР была почти полностью парализована, и его преемникам потребовалось немало времени и сил, для того чтобы хотя бы отчасти вернуть Обществу его былой авторитет [26. С. 74 - 78; 30. С. 258 - 259].

Трудно представить себе в эти годы повторение той давней оценки, которую принесли Бодянскому его первые самостоятельные шаги в ОИДР - "секретарь антикварского сословия". И дело здесь не только в том, что младшим современникам Бодянского спустя три года после его смерти, вместо понятного всем в 1840-е годы слова "антикварий", приходилось изобретать новый, но не более удачный термин "палеолог" [10. С. 630 - 631]. Само историографическое пространство пореформенной России, в котором предстояло заново искать свое место Бодянскому, разительно отличалось от привычного для него порядка вещей, что наложило тяжелый отпечаток на всю его позднейшую деятельность в качестве секретаря ученого общества. Однако те, кто в 1860- 1870-е годы в действиях Бодянского был склонен замечать лишь недостатки, обусловленные отжившими свой век представлениями, вероятно, просто не пытались за яркими достижениями более удачливых конкурентов ОИДР различить принципы, впервые в России примененные при выстраивании работы ученого общества ученым-славистом еще в николаевскую эпоху.

Сочетание приверженности любительскому началу в науке с регулярностью занятий, опоры на поддержку просвещенного аристократа с применением баллотировки при решении спорных вопросов, наконец, периодическое издание как средоточие разнонаправленных исследовательских усилий - все эти приметы ОИДР периода его расцвета без труда обнаруживаются в практике многих научных объединений первых пореформенных десятилетий. Столь длительная жизнеспособность этих составляющих формулы развития ученого

---

общества в российских условиях, выработанной "секретарем антикварского сословия" в 1840-е годы, составляет его немалую, хотя и недооцененную заслугу перед отечественной наукой.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Лаптева Л. П. Славяноведение в Московском университете в XIX - начале XX в. М., 1997.

2. Белокуров С. А. "Дело Флетчера". 1848 - 1864 гг. М., 1910.

3. Ишутин В. В. Славянская проблематика в научных заседаниях ОИДР при Московском университете в первой половине XIX в. (1804 - 1848) // Историографические исследования по славяноведению и балканистике. М., 1984.

4. Чирскова И. М. "Чтения в ОИДР": история и цензура (60 - 70-е годы XIX в.) // Вспомогательные исторические дисциплины: Высшая школа, исследовательская деятельность, общественные организации: Тезисы докладов и сообщений научной конференции. М., 27 - 29 января 1994. М., 1994.

5. Петров Ф. А. Формирование системы университетского образования в России. М., 2003.

6. Устав ОИДР с переменами и прибавлениями, одобренными министром народного просвещения 1816 г., марта 13 дня. [М., 1823].

7. Русский исторический сборник. М., 1837 - 1844.

8. Барсуков Н. П. Жизнь и труды М. П. Погодина. СПб., 1888 - 1910. Т. 1 - 22.

9. Протоколы заседаний Общества с 1840 по 1844 г. [М.], б.г.

10. Барсуков Н. П. Русские палеологи сороковых годов // Древняя и новая Россия. 1880. Т. 16.

11. Государственный исторический музей. Отдел письменных источников.

12. Барсуков Н. П. Жизнь и труды П. М. Строева. СПб., 1878.

13. Снегирев И. М. Дневник. М., 1904 - 1905. Т. 1 - 2.

14. Забелин И. Е. Дневники. Записные книжки. М., 2001.

15. Российская государственная библиотека. Отдел рукописей.

16. Чтения в Обществе истории и древностей российских при Московском университете. М., 1846 - 1848, 1858 - 1918.

17. Levine Ph. The Amateur and the Professional: antiquarians, historians and archeologists in Victorian England, 1838 - 1886. Cambridge, London, New York etc, 1986.

18. Korespondence Pavla Josefa Safarika. Vydal V.A. Francev. I. Vzajemne dopisy P.J. Safarika s ruskymi ucenci (1825 - 1861). Praha, 1927. C. I.

19. Российский государственный архив древних актов.

20. Временник Общества истории и древностей российских при Московском университете. М., 1849.

21. Кочубинский А. А. О. М. Бодянский в его дневнике // Исторический вестник. 1887. N 12.

22. Буслаев Ф. И. Мои воспоминания. М., 1897.

23. "Тайники чужой души". Дневник П. И. Бартенева. 1854 - 1858 гг. // Исторический архив. 2000. N 4.

24. Попруженко М. Г. Дневник О. М. Бодянского // Исторический вестник. 1913. N 8.

25. Бодянский О. М. Предисловие к Описанию славянских рукописей Московской патриаршей библиотеки // Чтения в Обществе истории и древностей российских при Московском университете. 1867. Кн. 2.

26. Чесноков В. И. Правительственная политика и историческая наука России 60 - 70-х гг. XIX в. Воронеж, 1989.

27. Боярченков В. В. Историки-федералисты: Концепция местной истории в русской мысли 20 - 70-х гг. XIX в. СПб., 2005.

28. Найт Н. Империя напоказ: Всероссийская этнографическая выставка 1867 г. // Новое литературное обозрение. 2001. N 51.

29. К. Д. Н. Из Москвы // Голос. 1867.

30. Демидов И. А., Ишутин В. В. Общество истории и древностей российских при Московском университете // История и историки. 1975. М., 1978.