публикация №1567603062, версия для печати

Личный переводчик Сталина


Дата публикации: 04 сентября 2019
Автор: Альберт ПЛУТНИК
Публикатор: Алексей Петров (номер депонирования: BY-1567603062)
Рубрика: РАЗНОЕ
Источник: (c) Известия, 09-22-95



Американскому дипломату Аверелу Гарриману приписывают анекдот, объясняющий появление у Сталина нового личного переводчика - Валентина Бережкова. Как будто у предшественника Бережкова при одной из бесед вождя с заокеанскими представителями возникли сложности, и его американский коллега принялся помогать ему, что насторожило Сталина. Он спросил у Молотова: "А где, Вячеслав, тот молодой человек, что переводил твою беседу с Гитлером?" - "Но он ведь переводил на немецкий" - "Ничего, я ему скажу, будет переводить на английский".

Правда же состоит в том, что Валентин Михайлович Бережков, выросший в семье потомственных русских интеллигентов, прекрасно знал и немецкий и английский языки. В силу этого, по воле обстоятельств попав на глаза высшему руководству СССР, стал человеком поистине уникальной судьбы. В течение четырех военных лет еженедельно, а временами и ежедневно, работал со Сталиным в качестве личного переводчика. Наблюдал его в общении с президентами и премьер-министрами иностранных государств, представителями мировой дипломатической элиты. Если добавить к этому, что В.Бережкову довелось трудиться "рука об руку" с ближайшими соратниками "великого вождя и учителя" - быть референтом А.Микояна, затем помощником В.Молотова, что он участвовал в работе тегеранской, московской и других конференций великих держав, что ему выпало - а это совсем уж редкость для нашего современника, можно сказать историческая экзотика,- неоднократно встречаться с главарями фашистского рейха Гитлером, Кейтелем, Риббентропом, то станет понятным то удивление, которое я испытал при встрече с ним на его московской квартире. Не только тем, что слышал от него, но и тем, что все это время телефон ни разу не зазвонил. Никто из ценителей исторических мемуаров в эти часы, да и как выяснилось, все дни его пребывания в Москве, не проявлял повышенного интереса к этому уникальному свидетелю подлинной истории, чьи документальные рассказы должны как будто резко возрасти в цене. В ту пору, когда в обществе вновь возродилось "вечная мечта" о сильной руке, о твердом - по-сталински - управлении страной. А между тем наш соотечественник, 79-летний личный переводчик Сталина находится в столице с кратковременным визитом. Как какой-нибудь, скажем, западный проповедник или некая звезда экрана, чей приезд неизменно преподносится как сенсация, будоражит общественность. И тут, казалось бы: спешите видеть.

Я никогда не замечал, чтобы Сталин бывал навеселе

- Ваша жизнь перенасыщена знаменательными встречами настолько, что кажется давно уже вы могли бы жить воспоминаниями. Или ваша работа в том и состоит, чтобы вспоминать?

- Не совсем так. Последнее место моей работы в России - журнал "США: экономика, политика, идеология". Был его главным редактором. Горжусь тем, что еще в те годы, когда о перестройке даже не говорилось, мы печатали немало материалов, как бы предвосхищавших появление нового политического мышления.

- А где живете и работаете сейчас?

- С 1991 года - в США, оставаясь, разумеется, гражданином России. Преподаю в колледже Клермонта - это город близ Лос-Анджелеса, штат Калифорния. Веду курс "Холодная война. Он захватывает и период войны. Потому что многое, случившееся после, связано с тем, что было в войну.

- За океаном есть интерес к вашему курсу?

- По принятой в США системе преподавания никто не принуждает студентов посещать тот или иной курс. Записываются куда хотят. У меня все эти годы максимальные группы. 30-35 человек. Даже трудно, когда так много. Сложнее общаться с каждым студентом. Я вел и другие курсы - "Советско-американские отношения", "Выдающиеся лидеры ХХ века". Интерес был не меньший.

- И, кажется, могу понять, в чем тут дело. Поскольку редкий преподаватель, рассказывая о крупнейших событиях и мировых лидерах середины ХХ века может так широко привлекать личные впечатления. Даже просто пожимая вашу руку, поистине прикасаешься к истории.

- Да, пожалуй, действительно, этим могу похвастаться - редкостной коллекцией рукопожатий. Черчилль, Рузвельт, Джо Эньлай, Иден, Гопкинс, Маршалл. Господи, всех не перечислить.

- Вы как-то написали, что какое-то бескровное, бесчувственное рукопожатие Гитлера напомнило вам прикосновение лягушки. Неужели он и впрямь был так отвратителен? Или на довоенных впечатлениях сказались последствия Второй мировой войны?

- Да нет, подобное ощущение возникло сразу же, 12 ноября 1942 года, когда Гитлер, здороваясь в имперской канцелярии перед началом переговоров с Молотовым, задержал мою руку в своей. Влажность и вялость его ладони я ощущаю как бы по сей день. А почему вас удивляет такая характеристика? У Сталина тоже было далеко не в его пользу говорящее рукопожатие - он подавал руку плоско, безжизненно. И это не единственное, что придавало сходство двум диктаторам. Оба они, как известно, не были писаными красавцами. Когда я впервые увидел Сталина, то испытал серьезное потрясение от того, что реальный Сталин совершенно не соответствовал внешне моим представлениям о нем. Был конец сентября 1941 года. В Кремле давали обед в честь миссии Бивербрука-Гарримана. Гости собрались, ждали Хозяина. Его появлению предшествовал своего рода отработанный ритуал. Сначала появлялись два всегдашние охранника, занимали положенные им места. И только минут через десять входил Сталин. Я продолжал ждать его, и тогда, когда он уже вошел. Потому что отказывался верить, что этот человек маленького роста с болезненного цвета серым, землистого оттенка лицом, изъеденным оспой,- и есть мой любимый, мой дорогой. Одна рука короче другой. Левая - сухая. Китель висел на нем, брюки на коленях пузырились. Все прошли в Георгиевский зал, рядом со Сталиным справа сел Гарриман, следующим был я. Сейчас я вижу, переводчиков сажают во второй ряд, за гостями, когда те ужинают. А тогда я сидел на общим столом, передо мной стоял прибор, и бокал, мне как и всем наливали вино. Я конечно не на минуту не забывал о своих обязанностях.

- Попробовали бы вы забыть о них хотя бы на минуту.

- пить я никогда не пил так как у нас пьют, так что особого повода для забывчивости не было. Сидел и время от времени с величайшей осторожностью поглядывал на вождя, как бы желая удостоверится - он это или не он. Перед Сталиным стояли бутылки с водкой, с винами. И графин с прозрачной жидкостью, без этикетки. Ему наливали из графина, а не из общей бутылки. Думаю это была вода. Вино правда наливали из общей бутылки. Я ни тогда ни после никогда не замечал чтобы Сталин бывал навеселе.

- А удивляет этот неряшливый вид, да и небрежность манер, как любопытные штрихи к портрету диктатора. Вождь мог бы распорядиться, чтобы ему лишний раз погладили брюки. Но не кажется ли вам, что он преднамеренно не думал о таких мелочах, создавая свой особый имидж в глазах нашего впечатлительного народа? А то еще, чего доброго, кому-то вздумается любить его за то, что он прекрасно выглядит или обладает изысканным вкусом. А его должны любить только за то, что превыше всякой красоты и элегантности. За то что он - Сталин. Наблюдая вблизи многих видных государственных деятелей вы, наверное, обращали внимание на то, кто и как создавал свой выигрышный образ в глазах окружающих?

- Не только меня, но и всех, кому доводилось много раз его видеть, Сталин поражал отсутствием стремления к любым эффектам, своей скромностью, в которой лишь хорошо отточенным зрением можно было разглядеть продуманную линию поведения. В отличие от Гитлера он считал, что если его неограниченная власть над миллионами подданных очевидна, то нет никакой нужды всякий раз ее афишировать. Гитлер в этом смысле занимал принципиально иную позицию. В первый раз я повстречался с ним почти на год раньше, чем со Сталиным. Уже повержена Франция, фюрера распирает самодовольство, сознание своего величия, которое он ни на минуту не может скрыть. Его кабинет в имперской канцелярии своими размерами больше похож на банкетный зал. Гитлер восседал за письменным столом в гимнастерке зеленовато-мышиного цвета. Как он поднялся из-за стола, как шел нам навстречу, как выбросил руку в фашистском приветствии. Несомненно, он очень нравился себе, такой крошечный в необъятном пространстве своих апартаментов.

- А может в этом и состояла суть избранного им политического образа вождя - скромная точка в пространстве, способная опрокинуть Вселенную? Найти свой образ и запечатлеть его в сознании соотечественников - не в этом ли высшая цель властолюбцев? Причем, похоже, что представление о политике, его имидж, его образ даже важнее реальности, важнее того, что на самом деле представляет из себя политик. Откуда, например, вы могли знать, что Сталин совсем не похож на себя самого? Вы сравнивали реального человека с тем представлением о нем, которое было внушено. Наверное, так.

- Я видел Сталина в кинохронике. Там он представал совсем другим - выше ростом, лишенным внешней непривлекательности, как бы отредактированным. Но откуда мне было знать, что в жизни он не такой. Над созданием его светлого образа трудилась огромная армия партийных пропагандистов. Разумеется в демократическом обществе это просто невозможно, такое массированное наступление на народное сознание, результаты которого были одинаково поразительны, как у нас, так и в Германии.

Я видел в Берлине на Зигесалле в 1940 году парад победы по возвращении из Франции "победоносной дивизии фюрера". Стоял рядом с трибуной. И тут же, у меня на глазах, молодые матери вздымали над головами своих младенцев, исступленно желая, чтобы Гитлер прикоснулся к их чаду. Той самой отвратительно холодной и потной рукой. Разве для них имело значение, какова на самом деле эта рука - грязная или чистая, костлявая или жирная? Это была "рука судьбы". Простые немецкие люди так же боготворили своего фюрера, как и советские - своего вождя.

- Но неужели к Гитлеру можно было приблизиться на расстояние вытянутой руки?

- Не было особых мер безопасности. Да они и не требовались - толпа проворнее любого телохранителя набросилась бы на всякого при первом подозрительном движении и тут же растерзала. Мне, работавшему еще в довоенной нацистской Германии, трудно было не заметить, как и там и тут сходными методами возвеличивались Сталин и Гитлер. Те же массовые сборища, тот же пропагандистский угар, то же искусство - помпезная, с заданными параметрами положительного героя, фактически тот же самый "социалистический реализм". А в итоге то же внушенное слепое обожание толпы, которую одарили кумиром и которую одарил кумир.

- Встает вопрос о таком феномене, как народная любовь. Любовь - область сплошного произвола чувств. Кого-либо, за что, тут трудно усмотреть логику. Любят не за достоинство и ненавидят не за пороки. Но неужели и народная любовь не подлежит логическому обоснованию.

- И Гитлер, и Сталин без конца льстили своим народам. Гитлер величал немцев расой господ, Сталин громогласно объявлял советских людей первопроходцами, строителями коммунизма, прокладывающими новые пути человечества. А тихонечко, себе в усы, обзывал дураками.

- А народы, вы полагаете, как и диктаторы, падки на лесть?

- Общество было обречено и слышать и говорить только то, что разрешалось. Судьба инакомыслящих была одинаковой - они были упрятаны в концлагеря или уничтожены. Так что существовала единственная альтернатива верноподданничества. Ну а те, кто по-практичней, по-эластичней, вовремя перестроились. При Гитлере многие коммунисты стали нацистами. Вышли из одной партии и вошли в другую. Больше всего перестройщиков было в рабочей среде. Как говорится в гуще народной. Гитлер сумел привлечь ее на свою сторону.

- А как быть с представлениями о том, что народ всегда прав? Правда, с тех пор, как выборы у нас стали более демократичными, и наша действительность дала уже немало примеров сомневаться в этом. В сущности история трогательной любви широких народных масс к двум чудовищам в человеческом образе - самое поразительное на свете. Фактически обознавшись, народы таким образом выдали своим правителям санкции на вседозволенность.

- Тут я должен сказать, что советский феномен любви к диктатору в определенном смысле даже более интригующ, чем немецкий. Ибо наш - труднее объясним. В Германии перед войной - и я тому свидетель - происходило то, что у нас называлось бы ростом народного благосостояния. Был большой энтузиазм. Он начался, когда нацисты стали поднимать экономику. Ликвидировали безработицу, бросив людей, в частности, на строительство дорог (в ГДР, по-моему, все годы ее существования лучшими оставались автотрассы, сооруженные еще при Гитлере), развернулось жилищное строительное, появился "Фольксваген", доступный для трудящихся. Возникла организация "Сила через радость", которая, имея свои пароходы, организовывала круизы вокруг Европы. Словом, не просто жестоко угнетали рабочий класс, но и думали о его досуге, социальных проблемах. Обо всем этом надо говорить, чтобы не упрощать такой страшное явление как фашизм.

- Выходит, можно обманывать людей и создавая для них лучшую жизнь? Думаю, у нас бы многие согласились на такой обман, правда, и мысли не допуская о таком варианте. О том, что их стараются подкупить, заставить поверить, что и все последующие планы партии, включая планы завоевания мирового господства, это планы народа.

- Я что хочу сказать? Германия, развивая экономику, в том числе, благодаря предоставляемым Западом кредитам, поднимала жизненный уровень населения. Запад же потому шел ей навстречу, что Гитлер не уничтожал капитализм. Именно поэтому западные политики полагали, что фашизм менее опасен, чем большевизм. У них был такой козырь - нацисты присвоили самому первому капиталисту Германии, ее пушечному королю Густаву Крупу звание Героя труда. Значит ценят, уважают. В те годы рядовой немец жил значительно лучше, чем рядовой советский человек. Разумеется и за "чечевичную похлебку" не стоило молиться на своего фюрера, вверяя ему свою жизнь и жизнь своих детей. Но в советском-то варианте все выглядит еще невероятней - Сталину удалось приворожить наш бедный народ, даже не вызволив его из нищеты.

- Эту бескорыстную любовь к тирану можно, наверное, рассматривать как мировой рекорд идеологического шаманства, как раз и доказывающий, что светлые чувства можно создать даже темными делами. Ошибки и просчеты вождя как бы значили гораздо меньше для его репутации, чем предначертанные им наши великие планы.

- Два слова относительного того, что Сталин показался мне при первой встрече глубоко больным человеком. Сказывалось, наверное, его внутреннее состояние. Шли тяжелейшие недели первой военной осени. Мы несли страшные потери. Немец подходил к Москве. Сталин никак не мог опомниться от того, что так просчитался в оценке военной ситуации. Его, самого изощренного, самого проницательного так провел какой-то ефрейтор, которым он до того не раз восхищался, с которого неоднократно брал пример. Но на этот раз он никак не рассчитывал, что фюрер решится двинуть войска на Россию летом. Это же ему не Франция, где прошагал каких-нибудь 800 километров и она кончилась.

- Раз уж вы заговорили о просчетах, не способных бросить тень на проницательность вождя. Вы входили в закупочную комиссию, созданную накануне войны после заключения с Германией торгового соглашения. По сей день не вполне ясно, зачем Гитлер согласился продавать нам в такое время новейшие образцы своего вооружения, хотя высшие военные авторитеты Германии выступали против этого.

- Думаю, что преследовалось одновременно несколько целей. И прежде всего - доказать, что у Гитлера и в мыслях не было нападать на СССР. С немецкой стороны был сделан ход, который, казалось бы, иной трактовке не поддавался. Продать нам самый современный крейсер, чертежи новейшего линкора, тридцать боевых самолетов, в том числе, истребители "Мессершмитт-109" и "Мессершмитт-110", пикирующие бомбардировщики "Юнкерс-88", образцы полевой артиллерии, новейшие приборы управления огнем, танки и формулу их брони. Но фюрер не только убеждал Сталина в том, что ликвидация большевизма снята с повестки дня, в первую очередь он получал то, что больше всего требовалось ему тогда. СССР в огромных масштабах поставлял Германии пшеницу и нефтепродукт, хлопок и фосфат, пополнял кладовые вермахта стратегическим сырьем. Ну а единичные, в сущности, экземпляры военной техники, поставляемые потенциальному противнику, как полагал Гитлер, погоды не сделают. СССР будет разбит раньше, чем сумеет извлечь выгоду из обладания этими образцами. Тактически он оказался прав, стратегически - просчитался. Уже в конце 1942 года качество вооружения, производимого у нас было выше германского.

- В последнее время вошло в моду сравнивать Сталина и Гитлера. А лет 50-60 назад вам приходило это в голову?

- Сравнение, казалось, напрашивалось само собой, но, разумеется, ни один советский человек вслух бы его не высказал, не признался бы и самому себе в том, что великий вождь хоть в чем-то смахивает на германского фюрера.

- Как вы это объясняете? Или люди были доведены до той степени страха и подозрительности, что не доверяли не только соседу и сослуживцу, но и себе самим? Хотелось бы узнать об ощущении человека, много лет проработавшего в непосредственной близости от того, кто наводил ужас на всю страну, на весь земной шар.

- Мне не забыть то унизительное и непреодолимое чувство, которое охватывало меня всякий раз, когда, направляясь из секретариата Молотова в свою комнату, я замечал как из-за угла показывался охранник Сталина, тем самым оповещая, кто идет следом. Был ли это страх? Вряд ли. Чего мне бояться, если предстояла не первая и даже не десятая встреча. Тем не менее я вновь и вновь не находил себе места. Хотелось немедленно где-нибудь укрыться, спрятаться, притаиться, например, за одной из гардин, прикрывающих высокие окна. Но тут же являлась мысль: а вдруг обнаружат, примут за злоумышленника? Кончалось тем, что я прижимался к стене, как бы вдавливался в нее, предоставляя вождю всю ширину прохода. Когда он сближался со мной, то я, стараясь придать своему голосу бодрость и жизнерадостность, произносил: "Здравствуйте, товарищ Сталин". Он отвечал без слов - легким движением руки и удалялся.

- Интересно, а волновало ли Сталина хотя бы в малейшей мере то, как он выглядел в глазах своего непосредственного окружения? Понимал ли он, насколько пагубно безмерное единоначалие, в зародыше подавляющее всякую инициативу работника?

- Мне трудно об этом судить. Могу сказать, что при международных переговорах, в которых он участвовал, говорил только он, всегда основательно изучивший, как можно было заметить, предмет переговоров. Когда же перед началом международных встреч я появлялся в его кабинете, то не раз наблюдал одну и ту же сцену: соратники сидят за столом с блокнотами, а Сталин прохаживается по коврику и что-то говорит. Все молча записывают. Вопросов никто не задает. Говорят только тогда и только тот, к кому Сталин обратится с вопросом.

- Принцип доведенного до абсурда, до культа единоначалия и сегодня в той или иной мере дает о себе знать. Все, что связано с созданием имиджа руководителя, с взаимоотношением высшего руководителя со своим ближайшим окружением, да и с так называемыми простыми людьми - все это сегодня очень важно для нас. Ибо надо знать, что и откуда пошло, знать и видеть, в чем же проявляется и сегодня все еще неискорененный сталинизм.

- Вопрос о взаимоотношениях Сталина и его соратников гораздо сложнее, чем его подчас представляют. Сказать что, соратники были слепыми исполнителями воли вождя - явное упрощение. Я не однажды наблюдал, какие тяжелые часы переживал Молотов, когда какое-то его предложение не встречало поддержки у Сталина. При этом должен сказать, что широко распространенное мнение о безынициативности Молотова, о том что он пальцем не решался пошевелить, не посоветовавшись со Сталиным является ошибочным. Молотов брал на себя ответственность за большинство решений, подготовленных Наркоминделом. Эти решения по особо важным вопросам пересылались Сталину. И вскоре возвращались в секретариат Наркома с размашисто выведенными толстым синим карандашом буквами "ИС". Стоит ли говорить, что его виза всегда воспринималась как руководство к безукоснительному действию. Но случалось, бумага приходила без визы, перечеркнутая крест-накрест, но уже красным, а не синим карандашом. Это и влекло за собой страшные треволнения наркома. И больше всего расстраивали его даже никакие-то драматические последствия, подобных служебных упущений. Но, убежден, что-то совсем другое. К тому времени в окружении вождя никто уже и думать не смел о том, что Сталин хоть в чем-то может оказаться не прав. В его непогрешимости многих убедила судьба тех, кто в разное время высказывал на этот счет какие-то сомнения. Молотов же, самый близкий к Хозяину человек, лучше других усвоил, что Сталин не может ошибаться. Но а при виде пометок, сделанных красным карандашом он приходил в отчаяние от того, что на сей раз не сумел, обладая теми же фактами, прийти к нужным выводам, как бы прочитать сталинские мысли.

- А каков был сам Молотов в обращении с подчиненными - копировал Сталина или же сохранял индивидуальность? Его волновало то, что думают о нем работающие рядом с ним люди или всецело занимало лишь мнение одного лица?

- Молотов бывал как бы непроницаем в общении с непосредственными подчиненными. Ровен, бесстрастно вежлив, не повышал голос, не употреблял площадной ругани, что всегда было в ходу у партийных вождей. Но строг и требователен бывал на столько, что порой отчитываясь перед ним, иной дипломат мог просто-напросто потерять сознание. Брызнув на него холодной водой из графина, Молотов вызывал охрану. Сплоховавшего работника выносили в секретариат и общими усилиями приводили в чувства.

- И на его карьере можно было ставить крест?

- Представьте что нет. Эти кадры Молотов сам находил и отбирал. Так что снять кого-то с работы - а вдруг Сталин расценит это как проявление поверхностного подхода к подбору и расстановки кадров.

- Такой неожиданный положительный эффект правления диктатора. Не хочется верить, что народ можно так сказать на пустом месте убедить в том, что его правитель - мудрейший из мудрых, гениальнейший из гениальных. Тем более что участившиеся разговоры о необходимости "сильной руки" как бы доказывают, что народ в очередной раз одолеваем искусом влюбиться в какого-нибудь кровожадного тирана. Так и кажется, что однажды полюбивши диктатора, он словно бы надолго обречен идеализировать тех, кто всегда готов с особой жестокостью обходиться с ним, рассматривая как проявление слабости руководства появления слабых ростков демократического порядка. Ваша например биография - чем не еще один положительный штрих сталинской диктатуры, чем не свидетельство прямо-таки образцового отношения в годы культа личности к подающим надежды молодым кадрам.

- Понимаю о чем вы. Ни я, ни многие мои сверстники, чья карьера начиналась в конце 30-х годов, не стремились во что бы то ни стало выбиться наверх, тем более делать карьеру на чьих то костях. Я окончил в Киеве политехнический институт, военной кафедры там не было и меня направили на воинскую службу на Тихоокеанский флот. Попал в береговую артиллерию. Всю верхушку флота недавно арестовали. Командующим назначили Николая Герасимовича Кузнецова. Узнав из анкеты, что я знаю английский, командующий попросил позаниматься языком с руководством флота - было получено предписание высшим офицерам знать основы английского. А очень скоро, весной 39-го, Кузнецова назначили наркомом Военно-морского флота. Для закупки немецкого морского оборудования, он вызвал меня. Так в 24 года , и началась моя карьера. Несомненно, что если я таким молодым попал в народный комиссариат внешней торговли, то прежде всего потому, что это учреждение, как и многие другие, подверглось сталинской чистке, фактически было опустошено. Срочно понадобились новые работники. В этих условиях требования оказались не высокие. Да и когда я пришел в том же 40-ом в Наркоминотдел так оставалось лишь несколько человек, работающих с Чичериным и Литвиновым. Новобранцы занимали еще теплые места недавно репрессированных дипломатов.

Я и потом ни раз сталкивался со сталинской кадровой политикой. Как-то Сталин отправил Рузвельту телеграмму, на которую ждал быстрого ответа, но его все не было. И Молотов попросил меня выяснить, не задержалась ли телеграмма в пути. Отвечал за прохождение начальник шифровального отдела. Оказалось, что он сделал все как надо. Повинна в задержке американская сторона. Услышав мой доклад, Молотов был крайне недоволен: "Как так, Сталин распорядился найти и наказать виновных, а вы мне говорите, что виновных нет". Тут же вызвал своего первого зама А.Вышинского, в бытность политических процессов 30-х годов Генерального прокурора СССР. И виновные почти мгновенно были найдены. Последовали соответствующие оргвыводы.

- Сейчас чаще встречается другая крайность - и есть виновные, да их не находят.

- Честно говоря, меня это тоже удивляет. Принимаются президентские указы, правительственные решения, утверждается закон. А аппарат, исполнители открыто игнорируют их.

- Исполнительская дисциплина абсолютно немыслимая в сталинское время?

- Тогда административная система держалась в основном на трех китах: дисциплина, страх, поощрение. Правда была еще вера в светлое будущее и готовность безвозмездно трудится во имя завтрашнего дня, во имя идеи. Но, как сказал Оскар Уайльд: "Если человек отдал жизнь за идею, это вовсе не означает, что он погиб за правое дело". Такие понесены жертвы: многое к счастью ушло. Но по-прежнему возлагаются непомерные надежды не на экономические рычаги управления, а на спускаемые сверху директивы, на потоки постановлений, указов, предписаний.

Кому нужны такие преподаватели - Америке или России?

- Заранее простите за вопрос и все же : достаточно ли ваши доходы от преподавания для вполне обеспеченной жизни? Мне хотелось бы прикинуть - в состоянии ли Россия уже сегодня не обеднять собственную молодежь, упуская заграницу кадры таких преподавателей?

- Профессорско-преподавательская работа приносит сравнительно небольшие гонорары. Мы с женой снимаем в Клермонте квартиру. Это дорого - 500-550 долларов. Пришлось купить машину - там это действительно не роскошь. Ежегодная страховка, перерегистрация - это для нас немалые деньги. Вы спрашивали, есть ли и сегодня за океаном интерес ко мне? Есть. Получаю много приглашений выступить. Когда в Нью-Йорке вышла моя книга, которая, изданная здесь называлась "Как я стал переводчиком Сталина", то в больших книжных магазинах организовали встречи с читателями, я подписывал экземпляры.

- А когда вышла в России ничего подобного не было?

- Нет. Мне как-то даже неловко говорить о русском издании. Я получил здесь за книгу 200 долларов.

- Так это же помимо сенсационности огромный труд - 22 печатных листа. Сенсация оказалась "дешевой"?

- Книга долго не выходила. То бумаги не было, то еще чего. И на совместном российско-французском издательском предприятии "ДЭМ" еще два года назад решили рассчитаться со мной, а книгу, сказали, выпустят позже. Может в том время 200 долларов - это были очень большие деньги для России.

- Неужели и вам пришлось уехать из России, чтобы ощутить внимание к себе?

- Я уехал не потому, что меня тяготил недостаток общественного внимания. Работал. Писал книги. Это требовало сосредоточенности. Был постоянный источник доходов - пенсия. Получал персональную - 180 рублей. Тогда это были приличные деньги. За квартиру платил 24 рубля. Сейчас - тысяч 100. А пенсия . Год не был в России, приехал, получил аккордно около двух миллионов. Выходит в месяц в пределах 50-60 долларов. Можно здесь жить на такие деньги?

* * *

Так кому же он нужнее, этот человек, очевидец и участник многих событий советской истории, вызывающих в обществе неослабевающий интерес? Где должен быть больший спрос на него? И в этот приезд, как и раньше, Валентин Бережков не получил каких либо серьезных, конкурентоспособных предложений, связанных с его работой. Американским студентам его семинары интересны, а российским? Тем кто учится в уже многочисленных коммерческих вузах или в привилегированных отечественных колледжах?

Внутрироссийская невостребованность такого человека вынуждает задаться вопросом: в чем тут дело? Почему и те, на кого там большой спрос, тут спросом не пользуются? Сожалеем без конца об утечке мозгов, сокрушаемся так, будто они, уехавшие гораздо нужнее здесь, будто дело только в одном - не можем платить им такие деньги. Но, а как показывает пример Бережкова, до коммерческих переговоров дело даже не доходит. Скорее всего потому, что ставшая чем то само собой разумеющимся интеллектуальная оскудение нашего общества в сущности мало кого волнует. Что де касается денег, они уже находятся, чтобы платить невиданные и для остального мира гонорары зарубежным поп- и рок звездам, чтобы развлекать избранную публику теннисными турнирами, опять-таки не скупясь на призовые. Больше того - уже есть примеры из области спорта, когда вчерашние легионеры возвращаются на родину. Так как наши клубы уже в состоянии оплачивать их труд по западным стандартам.

А может по отношению к людям, которые по воле обстоятельств стали как бы живой национальной реликвией, у нас рассуждают примерно так: да все, что тот же Бережков может рассказать он уже изложил в своих книгах. Мол тот кто заинтересуется прочитает. Так ведь и там в США народ грамотный, тоже могут перевести и прочитать. Да и перевели. Но понимают - живой очевидец имеет безмерное преимущество перед немым свидетельством, даже ему самому и принадлежащим. Давно замечено: и камни говорят, если это камни истории. Послушать их безмолвную речь, взглянуть на развалины минувших эпох, на неодушевленные свидетельства необратимого хода времени, один вид которых способен взволновать и потрясти, люди отправляются за тридевять земель. Просто взглянуть. Постоять рядом. Но камни то - немы. Они скажут о былом гораздо меньше, чем человек вошедший с морозца истории или вышедший из ее пекла.

Опубликовано 04 сентября 2019 года


Главное изображение:

Полная версия публикации №1567603062 + комментарии, рецензии

LIBRARY.BY РАЗНОЕ Личный переводчик Сталина

При перепечатке индексируемая активная ссылка на LIBRARY.BY обязательна!

Библиотека для взрослых, 18+ International Library Network