В истории существуют "вечные темы". К ним все снова и снова обращаются философы, поэты, писатели и, конечно, социологи и историки. И для каждого последующего поколения они оборачиваются какой-то новой, не замеченной ранее стороной. Их трактовка служит известным показателем состояния историко-философской мысли, методологии истории, отражает борьбу различных течений в политике, идеологии, науке. К таким темам относится и история падения Римской республики и возникновения империи. Первоначально она привлекала драматичностью и напряженностью событий, яркими, "монументальными" характерами участников; затем - столкновением "демократии" и "тирании", "республиканского" и "монархического" принципа; потом центр тяжести был перенесен на исследование характера различных государственных форм, их юридической сущности и экономических основ их процветания и упадка, борьбы "античного капитализма" с "античным феодализмом".

С первых десятилетий XX в. тема гражданских войн в Риме начинает играть все большую роль в построении общих буржуазных историко-философских концепций, в первую очередь циклистских. Падение Римской республики и возникновение империи в этих теориях превращается в прообраз некоего фатального, провиденциального, переломного для каждого исторического цикла момента, фокуса, в котором концентрируются пути развития прошлого и будущего любого человеческого общества, в том числе и современного. Это период перехода от "эпохи творческой культуры" к "бесплодной цивилизации" (как называл его О. Шпенглер), от "национальных государств" к "универсальному", предшествующему гибели цивилизации (как утверждал А. Тойнби), период разрушения "гармонии" между правящими и управляемыми, время смут, имморализма и торжества беззакония (по характеристике Ортеги-и-Гассета). Соответственно и ведущие современные западные историки подходят к трактовке интересующей нас проблемы. Их занимает уже не столько оценка отдельных деятелей I в. до н. э. и скрупулезное исследование политических институтов республики и империи, сколько вопрос о том, произошла ли в Риме в те времена революция и если произошла, то чем она была вызвана, какие социальные силы и почему в ней участвовали, к каким она привела последствиям. Попутно делаются попытки применить полученные результаты к современности и "извлечь уроки из опыта римлян" - фраза, которая в том или ином варианте часто встречается в англо-американских работах, так или иначе затрагивающих нашу тему.

На этом общем фоне в борьбе с реакционной буржуазной наукой развивалась советская историография. История ее началась сразу же после Великой Октябрьской социалистической революции, на которую исследованием гражданских войн в Риме откликну-

лись и враги и друзья. Первый отклик исходил из лагеря врагов. То была брошюра М. И. Ростовцева "Рождение Римской империи", изданная в Петрограде в 1918 году. Ростовцев в предисловии к брошюре признает, что написал ее под влиянием современных событий, которые заставили его "буквально пережить при новом чтении источников события столетней гражданской войны". Вся книжка пронизана ненавистью к революции, пролетариату, пролетарской армии. Некогда и античный пролетариат, организованный в армию насильников, выдвинул лозунг "вся власть народному собранию", чтобы жить за счет имущих, писал Ростовцев. Под этим лозунгом римская армия сгоняла с земли помещиков и трудовое крестьянство, осуществляла террор и довела государство до анархии, позволившей выдвинуться авантюристам и политическим честолюбцам. Обуздать революционную стихию удалось только Октавиану Августу, но мир достался Италии и провинциям дорогой ценой. Экономика была подорвана, интеллигенция истреблена, эллинистическая культура погибла, а римская - потеряла почву для развития. Не выиграли от революции и низшие классы: крестьяне или погибли, или разбрелись по провинциям и стали арендаторами на землях разбогатевших слуг нового режима. На всеобщем отчаянии, усталости, нищете основал свою власть Август. Здесь Ростовцев уже намечает положения, развитые затем в его изданной в эмиграции в 1926 г. книге "The Social and Economic History of the Roman Empire": революции не улучшают, а, напротив, ухудшают положение совершивших их низов, на экономику же и культуру государства они оказывают пагубное влияние.

Ответом М. И. Ростовцеву и его единомышленникам была опубликованная в 1924 г. работа В. С. Сергеева "Гражданские войны в Риме", составлявшая вторую часть задуманной им серии "Мировые кризисы". В ней еще давала себя знать слабость марксистской подготовки советских историков 20-х годов. Так, основное содержание гражданских войн В. С. Сергеев видел в борьбе, с одной стороны, между представленной сенатом "феодальной знатью" и "капиталистами"- сословием всадников, тесно связанных с "мелкобуржуазным" плебсом, ас другой - между "капиталом" и "трудом", то есть крупными собственниками и эксплуатируемыми классами - свободной беднотой и рабами. Однако, пользуясь модернизаторской терминологией школы Эд. Мейера, В, С. Сергеев уже тогда выступил против историков, не видевших разницы между классовой борьбой в античном и в капиталистическом обществе, между римской беднотой и рабами - и современным пролетариатом, между вождями пролетарской революции - и римскими популярами, для которых народ всегда был средством, а не целью. Люди, не понимающие прогресса в формах и масштабах классовой борьбы, писал В. С. Сергеев, не способны понять ни античности, ни современности. Смену республики империей он квалифицировал как революцию, поставившую у власти более прогрессивный в тех условиях класс (по его терминологии, "промышленных капиталистов") вместо "феодальной знати" и представителей торгово- ростовщического, хищнического капитала. На примере истории этой революции он давал бой контрреволюционной историографии.

Особенное внимание В. С. Сергеев уделял связи революции и культуры, отвечая не только М. И. Ростовцеву, но косвенно и О. Шпенглеру, "Закат Европы" которого встретил живейшее сочувствие и у тогдашней реакционной русской интеллигенции. Так, Н. А, Бердяев в своей посвященной Шпенглеру статье¹ на все лады перепевал мысль о неизбежности гибели культуры в результате "стремления к социальному равенству", о наступлении "тьмы средневековья", о "катаком-

¹ См. "Освальд Шпенглер и "Закат Европы". Сборник статей. М. 1922, стр. 55 - 72.

бах", в которые вынуждены уйти "последние носители культуры" (как скромно именовали себя интеллигенты из белой эмиграции). В. С. Сергеев уже на первых страницах "Гражданских войн" писал об ошибке тех, кто видит в буржуазной культуре "венец творения" и при суждении о прогрессе и регрессе исходит из "общепризнанных" для всех веков и народов культурных ценностей, под которыми подразумеваются ценности, признанные таковыми в буржуазном обществе. Отсюда, продолжал он, проистекает ошибочный взгляд на революцию как причину культурного регресса, тогда как на самом деле революции всегда знаменовали продвижение на пути развития культуры. В дальнейшем ходе изложения В. С. Сергеев подробно останавливался на главных направлениях римской республиканской культуры и ее ведущих деятелях. Он показывал обусловленность их мировоззрения положением социальных групп, к которым они принадлежали, элементы реакционности в их идеологии, неспособность понять то новое, прогрессивное, что рождала революция. Он подчеркивал преимущества широко распространившейся "интернациональной" культуры империи перед замкнутой, узкой патрицианской культурой республики, сковывавшей развитие личности и недоступной массам.

На материале своей темы В. С. Сергеев пытался поставить и решить и такие общие вопросы, как взаимосвязь экономической базы общества с его политической и идеологической надстройкой, роль народных масс и выдающихся политических деятелей в истории, причины эволюции социальной психологии и, наконец, проблема исторических аналогий (которые он в отличие от "модернизаторов" не смешивал с тождествами), рассматривая значение изучения сходных явлений в различные исторические эпохи как средство более углубленного понимания прошлого и настоящего, Таким образом, несмотря на недостатки, обусловленные тогдашним состоянием нашей исторической науки, работа В. С. Сергеева выполнила большую задачу по борьбе с враждебными революции течениями в науке и, живо откликаясь на волновавшие современников общие вопросы, сообщала новый интерес старой теме, придавала ей новое, актуальное звучание. Актуальность "Гражданских войн" определялась не налетом модернизации, а именно активным вмешательством в борьбу идеологий.

Вследствие известного пренебрежения к древней истории поднятые В. С. Сергеевым вопросы долгое время не обсуждались. Перелом, как известно, наметился в начале 30-х годов, когда был проведен ряд дискуссий, посвященных выяснению особенностей рабовладельческого способа производства. Не осталась без внимания и проблема падения Римской республики. Большинство ученых рассматривало это падение как результат подавления "революции рабов" на ее первом этапе, кульминационным пунктом которого считалось восстание Спартака. Отсюда делались два важных вывода: во-первых, раз имела место революция, значит, налицо был кризис рабовладельческого строя; во-вторых, раз революция была подавлена, то должна была установиться диктатура эксплуататорского класса, сплотившегося против класса эксплуатируемого. Такой военной диктатурой рабовладельцев и была Римская империя. Тем не менее установление империи было явлением прогрессивным, так как она больше, чем республика, давала простор для вызревания элементов нового, феодального способа производства, а также для упрочения союза рабов с другими эксплуатируемыми классами, что явилось предпосылкой победы "революции рабов" на ее втором этапе и падения рабовладельческой формации² .

² Наиболее настойчиво эта точка зрения проводилась в работах: А. В. Мишулин. Революция рабов и падение Римской республики. М. 1936; его же. Спартаковское восстание. М. 1936; его же. Кризис Римской республики и установление рабовладельческой диктатуры. М. 1940; его же. История Рима. М. 1946. В той или иной

Несомненной заслугой дискуссий и примыкавших к ним работ было как изучение конкретного хода восстаний рабов, так и попытки выявить специфику рабовладельческой формации, отказ от отождествления ее с капиталистической³ . Ставился и ряд теоретических вопросов об особенностях классовой борьбы и революций на разных этапах истории общества, при разных способах производства. Однако в дальнейшем ходе исследований стало очевидно, что теория двух этапов "революции рабов" не согласуется с фактами. Отчасти реакция на крайности этой теории, а отчасти борьба с буржуазной модернизацией истории гражданских войн обусловили появление новой концепции падения республики и возникновения империи, намеченной С. И. Ковалевым и особенно подробно развитой Н. А. Машкиным⁴ . В основном она сводилась к следующим положениям: в середине I в. до н. э. не могла иметь место революция, так как рабовладельческий способ производства был еще на подъеме, а значит, на очередь не мог быть поставлен вопрос о замене его другим; революция же может быть направлена только против способа производства, находящегося в состоянии глубокого кризиса, так как основной ее целью является установление новых производственных отношений. Республика переживала политический кризис, вызванный несоответствием римского государственного строя, сложившегося на базе полиса, условиям мировой державы, возникшей в результате завоеваний. Упадок старых (нобилитет, плебс) и выдвижение новых (разбогатевшие дельцы, люмпен-пролетариат, профессиональная армия и т. п.) классов были проявлением этого кризиса, который выразился в целом ряде революционных движений, в первую очередь рабов, но также сельского и городского плебса и провинциалов. Движения эти не могли перерасти в революцию, но привели к консолидации правящего класса, понявшего необходимость установления военной диктатуры, направленной в первую очередь против рабов. Однако новый строй не имел прочной социальной базы" лавировал между разными социальными группами, и его фактической опорой могла быть только деклассированная армия, наживавшаяся на грабежах и конфискациях. Установление империи было результатом не революции, а реакции на революционные движения. Но все же оно знаменовало некий общественный переворот, так как привело к перегруппировке внутри класса рабовладельцев, выдвижению новых его слоев, что способствовало известному расцвету экономики и культуры.

Богатейший фактический материал, тщательно собранный и проанализированный в первую очередь в капитальном труде Н. А. Машкина "Принципат Августа", все же не искупал известной теоретической слабости приведенной схемы, слабости, обусловленной налетом догматизма, от которого страдала наша историческая наука того времени, а также некоторой робости в постановке общетеоретических проблем. Теория "революции рабов" была отвергнута, но вместе с тем, как это весьма убедительно показал С. Л. Утченко в книге, речь о которой подробно пойдет ниже⁵ , самое понятие революции, без доста-

форме она представлена также в работах: А. И. Тюменев. История рабовладельческих обществ. М. -Л. 1935, стр. 182 - 202; С. И. Ковалев. Об основных проблемах рабовладельческой формации. ИГАИМК. Вып. 64, 1933; его же. Эллинизм и Рим. М. -Л. 1936, стр. 164 - 168, 203 - 225; С. И. Ковалев, С. А. Жебелев. Великие восстания рабов II - I веков до н. э. в Риме. ИГАИМК. Вып. 101. 1934; О. О. Крюгер. Рабские восстания II - I веков до н. э., как начальный этап революции рабов. ИГАИМК. Вып. 64. 1933.

³ Некоторые реминисценции модернизации, хотя, конечно, бессознательной, были, правда, в работах А. В. Мишулина, трактовавшего восстания рабов так же как пролетарские революции.

⁴ С. И. Ковалев. История Рима. Л. 1948; Н. А. Машкин. Принципат Августа. М. 1949.

⁵ С. Л. Утченко. Кризис и падение Римской республики. М. 1965.

точных к тому оснований, оказалось очень суженным. В борьбе с модернизацией подчеркивалась неповторимость явлений и событий, имевших место в эпоху рабовладельческой формации. Но, с другой стороны, от периода непререкаемого господства теории "революции рабов" осталось не подлежащее пересмотру положение об определяющей роли восстаний рабов во всех шедших в недрах рабовладельческого общества процессах. Это положение возникло из аналогии между характером и значением классовой борьбы в капиталистическом и рабовладельческом обществе, что прямо противоречит не только высказанным по этому поводу классиками марксизма соображениям, но и марксистскому пониманию принципов историзма. Отсюда, кстати сказать, проистекало, если можно так выразиться, несколько эмоциональное отношение к рабам и рабовладельцам как к неким недифференцированным массам угнетенных и угнетателей, что препятствовало исследованию все усложнявшейся структуры основных классов римского общества и всего этого общества в целом. Между тем без такого исследования, непосредственно связанного с выявлением особенностей различного типа хозяйств италийских и провинциальных собственников, сельских и городских, остается совершенно непонятной экономическая подоплека политической борьбы между отдельными их слоями и группами, как остается непонятным и то, кто же, собственно, выиграл от установления империи. Представление об империи как о военной диктатуре, опиравшейся на деклассированную армию, не имевшей прочной социальной базы и лавировавшей между разными социальными группами, с одной стороны, контрреволюционной, а с другой - обеспечившей развитие экономики и культуры, то есть прогрессивной, не только противоречиво, но и никак не согласуется с общепринятыми представлениями о государстве вообще и о диктатуре в частности. Все известные из истории диктатуры в антагонистических обществах, как революционные (например, якобинская), так и контрреволюционные (например, фашистские), всегда представляли интересы какой-то одной группы правящего класса, которая действовала методами террора против всех ее противников и проводила достаточно четкую политику, хотя иногда и маскировавшуюся социальной демагогией. Правительства же, для которых была характерна политика лавирования, появлялись, как известно, лишь в некоторых специфических условиях, позволявших им создавать видимость того, что они стоят над классами, причем такие условия бывают крайне недолговечны и, естественно, не могут длиться столетия, з течение которых просуществовала Римская империя.

Какова была социальная сущность и роль армии, обеспечившей победу империи и ставшей ее опорой? И на этот вопрос не было дано четкого ответа. С одной стороны, армия характеризовалась как деклассированная, не связанная ни с какой социальной группой, с другой - борьба солдат за землю квалифицировалась как модификация присущей всей истории республики борьбы мелкого и крупного землевладения, а мероприятия Цезаря, триумвиров и Августа по массовому наделению ветеранов землей расценивались как победа первого над вторым. Но если дело обстояло таким образом, то явно неправомерно считать солдат деклассированной массой, не выражавшей интересов ни одной социальной группы. Столь же нечетки были определения сущности римской демократии и соответственно римского плебса, С одной стороны, подчеркивались паразитичность плебса и вырождение римской демократии, носителем которой он был, с другой - плебейские движения признавались революционными, а отход Цезаря и Августа от плебса рассматривался как важнейшее доказательство превращения их власти в антинародную, контрреволюцион-

ную диктатуру⁶ . Но если плебс переродился в паразитический люмпен-пролетариат, то он никак не мог быть носителем революционного и демократического начала, а, напротив, стремясь жить за счет производящих классов, был реакционен. Нельзя всерьез считать демократией право римского плебса, то есть небольшой кучки римской столичной бедноты, решать по своему усмотрению судьбу многочисленного населения огромной римской державы. И в данном вопросе действовала некая догматическая инерция: плебс, как класс угнетенный, должен был быть положительным фактором, но вместе с тем следовало подчеркнуть, что в отличие от современного пролетариата он был классом непроизводящим, а это, кстати сказать, отнюдь не согласуется с фактами, показывающими, что значительная часть плебса так или иначе была занята производительным трудом в быстро развивавшемся ремесле.

Слабость теоретической базы сказывалась не только в этих внутренних противоречиях, заметных, пожалуй, лишь специалисту, но и в отказе от тех попыток, которые в свое время придали работе В. С. Сергеева особый интерес, а именно от попыток рассмотреть падение Римской республики, со всеми сопутствовавшими ему общественными, идеологическими, социально-психологическими процессами и явлениями, в связи с другими узловыми, переломными моментами всемирно- исторического процесса; ответить, основываясь на данном, конкретном примере, на некоторые вопросы, стоящие перед современной философией истории, исторической наукой в целом, социологией. Работы конца 40-х и начала 50-х годов представляют собой значительный шаг вперед по сравнению с "Гражданскими войнами" В. С. Сергеева с точки зрения освоения фактического материала и ясного понимания отличий рабовладельческого общества от капиталистического. Но они во многом утратили ту живую связь с современной идеологической борьбой, которая одна только и может сделать актуальной книгу или статью о далеком прошлом, а значит, и обеспечить ей какой-то общественный резонанс, проложить ей путь не только к узкой группе специалистов, но и к широким читательским кругам. Ведь как бы живо и занимательно ни были в той или иной работе изложены события двухтысячелетней давности, они не заинтересуют вдумчивого читателя, если ему не будет ясно, зачем понадобилось их изучать, когда они, казалось бы, уже давно изучены, что нового привнесла в их понимание наша эпоха и что нового они дают для ее понимания. Даже настойчивое повторение того очевидного факта, что историки-марксисты понимают прошлое не так, как буржуазные историки, по существу, ничего не даст, если бой с буржуазными историками и социологами не ведется по всему фронту и с достаточной доказательностью, основанной на глубоком анализе.

Как, например, можно подойти к критике упоминавшихся выше буржуазных теорий об извечной повторяемости ситуации, сложившейся в Риме в I в. до н. э., ситуации, которую будто бы переживает и современная Европа, вступившая в "период смут и бедствий", неизбежно долженствующих закончиться установлением "универсального государства", гибелью культуры и т. д. и т. п.? По-видимому, нельзя просто отделаться ссылкой на то, что рабовладельческая формация не похожа на капиталистическую, а потому все имевшие в ней

⁶ На этот момент особенно упирал В. Н. Дьяков, видевший в Римской империи только реакционную, задушившую демократию, свободу и культуру полицейскую диктатуру. См. "История древнего мира" под ред. В. Н. Дьякова и Н. М. Никольского. М. 1952, стр. 596, 610, 644, 662. Та же мысль проводится в ряде кандидатских диссертаций, написанных учениками В. Н. Дьякова и посвященных истории движений римского плебса в I в. до н. э.

место события, явления и процессы никогда не могут снова повториться. Начинать скорее всего надо с достаточно фундированного марксистского теоретического обоснования этой неповторимости, показав вместе с тем, что же из происшедшего в рассматриваемый далекий период делает его исследование актуальным и для наших современников.

С этой точки зрения важным шагом вперед является монография С. Л. Утченко "Кризис и падение Римской республики", отражающая общий подъем интереса к теоретическим и методологическим во-просам в нашей исторической науке последних лет. В этой монографии автор не только развивает некоторые положения, выдвинутые им в его предыдущих работах, но и выдвигает ряд новых, обосновывая их материалами новейших исследований как советских, так и зарубежных ученых. Падение Римской республики для него неразрывно связано с двумя общими большими проблемами - кризисом античного (в данном случае римского) полиса и "проблемой социальной революции применительно к условиям "римского общества". Как мы видели, эти проблемы уже ставились в историографии гражданских войн, но С. Л. Утченко подошел к ним с несколько иной точки зрения, позволившей раскрыть их значительно более полно.

Кризис полиса он рассматривает в первую очередь как кризис античной формы собственности, составлявшей основу античных городов-государств. Как известно, К. Маркс характеризовал античную форму собственности как единство и взаимную обусловленность коллективной, то есть государственной и частной, земельной собственности, опосредствованность бытия гражданина общины как земельного собственника и земельного собственника как гражданина⁷ . С. Л. Утченко подробно анализирует определявшиеся античной формой собственности стороны жизни полиса, его политические, юридические, военные институты, права и обязанности граждан и т. п., уделяя, естественно, главное внимание тем формам, которые они принимали в Риме. Он останавливается на связи гражданских прав с правом собственности на землю и проистекающей отсюда замкнутостью гражданства, на значении и роли народного собрания и армии как организаций граждан-собственников. Все это, пишет он, были некие гарантии сохранения античной формы собственности и самого полиса. Однако рано или поздно наступает кризис этой формы собственности, выражающийся в преобладании ее частных форм над коллективными. К. Маркс указывал, что процесс этот вызывался развитием товарно-денежных отношений, приводившим к концентрации земли и денег в руках одних и разорению других граждан, разрушению способа производства, основанного на мелкой трудовой собственности свободного землевладельца и ремесленника, и развитию рабовладельческих хозяйств и рабовладельческого способа производства. Все это вызывало резкое обострение социального неравенства и социальных конфликтов, подрывало самые основы существования полиса. В Риме соответственные процессы протекали особенно бурно и болезненно в связи с превращением его из небольшого города-государства в центр огромной средиземноморской державы. На результатах кризиса античной формы собственности, влиянии его на разложение или трансформацию основных полисных институтов и сосредоточивает свое внимание С. Л. Утченко, исследуя его конкретные связи с упадком Римской республики как государства особого типа. Основной упор автор делает на эволюцию римского народного собрания, римского гражданства и римской армии. Соответственно социальные основы этой эволюции и ее идеологические следствия прослежены в разделах, посвященных плебсу и рабам,

⁷ См. К. Маркс. Формы, предшествующие капиталистическому производству. "Вестник древней истории", 1940, N 1, стр. 12, 14, 16, 18.

оптиматам и популярам, идее народного суверенитета, провинциальному населению. Результаты исследования суммируются в главе "Диктатура Цезаря".

Автор ставит вопрос, правомерно ли считать, как это часто делается, Цезаря и Августа "душителями" римской демократии и римского народного собрания. Чтобы дать ответ, он исследует эволюцию плебса и народного собрания в последние века республики как процессов, органически взаимосвязанных. С началом Кризиса античной формы собственности плебс претерпел глубокие изменения. Сперва он раскололся на плебс сельский и городской, и, хотя последний отнюдь не превратился в паразитический люмпен-пролетариат, он, оторвавшись от земли, не мог уже быть носителем старой, полисной демократии, и интересы его во многом были противоположны интересам сельского плебса. Что касается последнего, то после Союзнической войны он фактически слился с италийским крестьянством, чуждым исконным римским полисным институтам. Ни та, ни другая фракция плебса уже не была связана с античной формой собственности. Отсюда и естественный, а не вызванный какими-то насильственными действиями упадок некогда важнейшего органа римской общины, народного собрания, как коллектива собственников. Яркими показателями этого упадка были абсентеизм, коррупция, всевозможные злоупотребления. Постепенно сокращались и функции народного собрания, причем процесс этот был длительным и растянулся примерно на два века до и после установления империи. Не была как-то искусственно подавлена и идея народного суверенитета, поскольку, с точки зрения автора, она вообще отсутствовала в правосознании римлян и была приписана им позднейшими историками.

Кризис античной формы собственности имел своим следствием не только разложение социальных слоев, связанных со старой римской гражданской общиной, но и формирование новых. Последние были, в частности, представлены новой римской армией. С. Л. Утченко решительно опровергает распространенное в западной (а частично и в советской) литературе представление об армии как о сборище деклассированных элементов, стремившихся только к насилию и грабежу. На основании тщательного сопоставления всех (правда, довольно скудных) источников он обосновывает вывод о теснейшей связи роста влияния армии, солдаты которой набирались из всех районов Италии и после отставки получали земельные наделы, с развитием частной собственности внутри античной. Подтверждение тому он видит в постепенном изменении характера аграрного законодательства. Если первоначально землю мог получить только римский гражданин как полноправный член коллектива римских земельных собственников, то солдат наделялся землей за службу в армии независимо от всех прочих обстоятельств. Земля из гарантии прав римского гражданина превращалась просто в недвижимое имущество, что представляло собой уже новый вид отношений собственности. Поэтому армия менее всего была связана с полисом и полисными традициями, с правами, привилегиями и обязанностями старых римских собственников. И именно поэтому армия играла роль не только военной, но и социальной, политической силы, организации, обладающей новой, отличной от полисной идеологией, с определенными социальными и политическими устремлениями.

Другим новым общественным слоем, порожденным кризисом античной формы собственности, были италики и провинциалы, получавшие права римского гражданства. Все более широкое распространение гражданских прав показательно для достигнутой степени разложения полисных институтов, разрушения связи между гражданством и коллективной собственностью. Именно поэтому, как показывает С. Л.

Утченко, ни Италия, ни провинции не были лишь пассивным театром военных действий во времена гражданских войн. Их население, или, во всяком случае, его привилегированные слои, активно присоединялось к одной из борющихся сторон, и эта поддержка играла важную роль в исходе борьбы, а также в формировании новой социально-политической опоры рождавшейся империи. Так автор решает первую из поставленных им проблем, показывая неразрывную связь падения республики с глубокими изменениями в структуре античной формы собственности.

К этой первой органически примыкает вторая проблема: каков был характер гражданских войн, можно ли считать их социальной революцией? На этот вопрос С. Л. Утченко отвечает положительно. Он полемизирует с авторами, которые считают возможным относить социальные революции только к концу формаций, когда один способ производства сменяется другим. Революции имели место и внутри формаций- или подготовляя решительный, последний удар по отживающему способу производства, или доводя до конца то, что было сделано предыдущими революциями, не покончившими еще полностью с пережитками старого, сметенного ими строя. Таковы были революции 1830 и 1848 гг. во Франции, революция 1905 г. в России, Крестьянская война в Германии. К революциям этого типа относятся и гражданские войны в Риме. Однако в отличие от других авторов, разделяющих эту точку зрения на гражданские войны в Риме I в. до н. э., С. Л. Утченко относит кульминационный пункт римской революции не к войнам между Цезарем и Помпеем, триумвирами и республиканцами, Октавианом и Антонием, а к Союзнической войне - массовому восстанию италийских крестьян против Рима-полиса. Тезис этот вытекает из вышеизложенного понимания автором первой проблемы: Союзническая война нанесла наиболее решительный удар римской гражданской общине, основанной на античной форме собственности, а значит, и обусловила победу новой формы собственности и новой государственной надстройки. Последующие события знаменовали уже борьбу за то, в интересах какой фракции господствующего класса окажутся использованными результаты революции, одним из важнейших итогов которой была расчистка путей для дальнейшего развития как частной собственности, так и рабовладельческих отношений, сковывавшихся существованием полиса, а следовательно, и выдвижение новых, как С. Л. Утченко их называет, более "перспективных" слоев класса рабовладельцев. Движущими силами в этой борьбе не могли быть, несмотря на свою революционность, ни городские слои плебса, не имевшие ни ясно осознанных целей, ни какой- либо прочной организации, ни тем более рабы. Автор доказывает, сколь неправомерно преувеличивать роль восстаний рабов в переходе от республики к империи. Неправомерным считает он и мнение, будто рабские восстания обусловили "консолидацию" правящего класса, борьба между отдельными фракциями которого как раз в это время достигла наибольшей напряженности. Отводить первенствующее место в причинах падения республики движениям рабов - значит стирать разницу между классовой борьбой последних и борьбой современного пролетариата, игнорировать мысли, высказанные по этому поводу основоположниками марксизма, подчеркивавшими, что рабы всегда оставались пешками в руках господствующих классов, что основная классовая борьба в Риме шла между свободными. Ни у плебса, ни у сенатской аристократии не было каких-либо передовых, сплоченных групп, подобных современным партиям: с точки зрения С. Л. Утченко, оптиматы и популяры таковыми не являлись. Единственной организацией, приближавшейся к типу современных партий, если не по форме, то по роли, котирую она могла сыграть в политической борь-

бе, была армия. Именно тот факт, что Цезарь учел и использовал это обстоятельство, рисует его как крупного политического деятеля, хотя, став главой государства, он, в общем, оказался не на высоте стоявших перед ним задач. Новая система, то есть империя, была создана при Августе.

Таковы основные положения книги С. Л. Утченко. Хотя он уделяет много внимания фактическому ходу событий, очень ярким и образным характеристикам виднейших деятелей, анализу их объективной значимости и субъективных устремлений, на первом плане для него стоят вопросы теоретические. Автор решает их смело, широко, преодолевая догматический подход, дававший себя знать в работах 40-х и 50-х годов. Его работа полностью свободна от влияния концепции "революции рабов" и таившейся в ней скрытой модернизации - отождествления восстаний рабов по их организованности, эффективности и исторической роли с пролетарскими революциями. Вместе с тем она на новой, широкой основе исследования процесса трансформации античной формы собственности и влияния этого процесса на римский полис и на различные социальные группы римского общества ставит проблему гражданских войн как проблему социальной революции. "Вечная тема" приобретает новое звучание. Исследование С. Л. Утченко, по сути дела, направлено против тех упоминавшихся выше западных социологов и историков, которые пытаются "извлечь уроки из опыта римлян" и судить о будущем современного мира на основании судеб мира античного. Со всей очевидностью он показывает, что кризис Римской республики, его конкретные проявления и результаты вызывались условиями, столь же неповторимыми, как неповторимы античная форма собственности и античный полис или античная демократия. Но, рассматривая падение Римской республики как социальную революцию, автор тем самым демонстрирует и актуальность всестороннего изучения этой темы, ибо не подлежит сомнению, что анализ как особенного, так и общего, присущего революциям на разных ступенях социального развития, в разных условиях, составляет первоочередную задачу всякого историка-марксиста. Ведь только таким путем может быть создана некая достаточно полная "социология революции" и достаточно фундированно опровергнуты разного рода "теории", призванные опорочить всякую революцию как таковую. При исследовании соответственных проблем особенно важно показать диалектическое единство неповторимого и повторяющегося в различных социально- экономических формациях, не отрывать одно от другого, как это часто делалось в нашей историографии 40 - 50-х годов (в пользу неповторимого) и делается в буржуазной науке (в пользу повторяющегося). В разрешение этой задачи работа С. Л. Утченко вносит большой и серьезный вклад.

Вместе с тем некоторые положения автора представляются спорными. В первую очередь это относится к оговоренному им отказу от исследования или хотя бы суммарной характеристики изменений, происшедших в экономике римского общества. С. Л. Утченко неоднократно говорит о выдвинувшихся и вступивших в политическую борьбу "более перспективных" слоях рабовладельцев, но не дает ответа на вопрос, что они из себя представляли и какие экономические причины лежали в основе их конфликта со старыми и "менее перспективными" слоями. Между тем ряд данных показывает, что в I в. до н. э. можно говорить о нескольких типах хозяйств: мелкие крестьянские хозяйства, которые постепенно захватывали крупные собственники; экстенсивные крупные земледельческие хозяйства старой знати, в которых наряду с трудом рабов применялся труд различных категорий полузависимого-полусвободного населения, сложившихся еще на предыдущих этапах разложения общинных отношений (клиенты, издольщи-

ки, кабальные должники); крупные скотоводческие хозяйства; мелкие и средние виллы, наиболее тесно связанные с рынком и основанные на труде рабов, представлявшие развивавшиеся рабовладельческие отношения в их, так сказать, классической форме. Эти виллы принадлежали в основном италийским муниципальным собственникам, разбогатевшим плебеям, вольноотпущенникам и лишь отчасти представителям правящих кругов. Дальнейшее развитие их хозяйства сковывалось господством отсталого по своим методам крупного сенатского землевладения, а стремление их владельцев так или иначе влиять на политическую жизнь лимитировалось монопольным господством сенатской знати, не допускавшей в свою среду "новых людей". То же положение с различными вариантами складывалось и в провинциях, где развивавшиеся рабовладельческие отношения также сталкивались с отношениями, господствовавшими на более примитивных ступенях развития и связанными с ведущей, ролью крупного землевладения и крупной землевладельческой аристократии. Оптимальным условием для рабовладельческого способа производства было преобладание мелких и средних вилл, поэтому расчистить путь этому способу могло не только утверждение преобладания частной собственности над коллективной, но и дробление крупных земельных комплексов и, соответственно, уменьшение удельного веса старой знати в экономической и политической жизни. Поэтому можно полагать, что кульминационным пунктом революции I в. до н. э. была все же не Союзническая война, несомненно сыгравшая крупнейшую роль в разрушении полисных институтов Рима, а проведенные триумвирами проскрипции, в известной мере осуществившие обе упомянутые задачи. Неудачи же Цезаря в первую очередь объяснялись его отказом от проведения проскрипций, обусловившим ослабление его социальной базы. Именно проскрипции осуществили то вторжение в отношения собственности в пользу более передовой ее для своего времени формы, которым характеризуются революции, совершающиеся в рамках классовых обществ.

Спорным представляется и вопрос о роли плебса, как нам кажется, несколько преуменьшенной в монографии. С. Л. Утченко прав, утверждая, что Цезарь, разочаровавшись в возможностях плебса, нашел свою главную опору в армии. Но армия, конечно, ни в коей мере не представлявшая римского плебса времен расцвета полиса, вместе с тем не была оторвана от того плебса, который реально существовал в середине I в. до н. э. и из которого вербовались ее значительные контингенты. Цезарь, став вождем армии, не переставал в силу этого быть вождем популяров, так как целый ряд лозунгов у плебеев и у вышедших из их среды солдат совпадал. Совпадала антисенатская направленность их борьбы и связанные с ней требования передела имущества в пользу мелкой собственности. Совпадали и монархические устремления в форме более или менее ясных представлений о "справедливом" царе, защитнике народа, подобном то ли греческим тиранам, то, ли легендарным римским царям-народолюбцам, боровшимся с сенатом за свободу и счастье бедноты. Вождем популяров формально оставался и Октавиан. Отсюда его социальная демагогия, не только не оставленная, но еще усиленная им с того времени, как он превратился в принцепса и Августа.

Думается, что эти вопросы, связанные с характером римской революции, нуждаются в дальнейшей разработке. Снова стоило бы вернуться к ряду других проблем (идеология, социальная психология, культура), которые были в свое время затронуты еще В. С. Сергеевым. Книга С. Л. Утченко и его теоретические выводы дают к тому достаточно оснований и открывают в этом плане интересные перспективы.