Дубровский -- шляхтич из-под Минска?

Актуальные публикации по вопросам культуры и искусства.

NEW КУЛЬТУРА И ИСКУССТВО


КУЛЬТУРА И ИСКУССТВО: новые материалы (2024)

Меню для авторов

КУЛЬТУРА И ИСКУССТВО: экспорт материалов
Скачать бесплатно! Научная работа на тему Дубровский -- шляхтич из-под Минска?. Аудитория: ученые, педагоги, деятели науки, работники образования, студенты (18-50). Minsk, Belarus. Research paper. Agreement.

Полезные ссылки

BIBLIOTEKA.BY Беларусь - аэрофотосъемка HIT.BY! Звёздная жизнь


Автор(ы):
Публикатор:

Опубликовано в библиотеке: 2014-09-06
Источник: http://library.by

Если верить афористичному пророку Пушкину, чей двухсотлетний юбилей со дня рождения будем отмечать 26 мая будущего года, мы ленивы и нелюбопытны. Плохо знаем свою историю, не любим оглядываться назад и загадывать наперед. Кудрявый гений был прав: прошлое для нас действительно не менее туманно, чем будущее. Два минувших с тех пор века мало что изменили в нашем сознании. Разве что прибавили постреволюционного беспамятства... Впрочем, вместо грустного объяснения причин "нелюбознательного" национального феномена лучше выберем романтическое: может быть, каждой исторической тайне -- как и зарытому в землю кладу -- должно прийти свое время. Время быть обнаруженными.

Сказ про белорусского Робин Гуда

Рождение всякого литературного произведения, коему уготована бессмертная судьба, -- одновременно и великое таинство, и цепь обычных земных случайностей. Как-то: треп о наследно-поместных делах во время дружеской пирушки, письмецо из отдаленной губернии с кумушкиными сплетнями, гусарские бравады о военных доблестях и подавленных бунтах- мятежах в обширных окрестностях матушки-России.

...Был у незабвенного Александра Сергеевича, в собственное удовольствие и для семейного пропитания рифмующего "энциклопедию русской жизни", достаточно безалаберный и достаточно преданный друг сердца -- Павел Воинович Нащокин. В меру сил и умения помогавший только что женившемуся пииту (речь идет о 1832--1833 годах) с устройством финансово-наследных и молодоженных дел. А на досуге -- поелику был Павел Воинович картежником, гулякой и просто хлебосольным хозяином-кормильцем (когда, конечно, случались выигрыши и наследства от помершей родни) -- радовал будущего энциклопедиста услышанными от пришлых гостей, в числе коих присутствовал и всякий бродяжно-авантюрный люд, россказнями. И вот однажды поведал любезный друг Нащокин внемлющему Александру Сергеевичу про некоего белорусского дворянина Островского, неправедно разоренного коварным соседом-помещиком. По одним данным, самолично видел Нащокин бедного и гордого шляхтича в остроге -- после того, как учинил тот от великих обид вместе с дворовыми людьми бунт против потворствующих нечестным землевладельцам местных властей и царящих на российских просторах неправедных порядков. По другим, предоставил друг Павел Воинович другу Александру Сергеевичу живой документ "о неправильном владении имением", специально раздобытый нащокинским поверенным, являющимся членом опекунского совета. Рассказ друга (а, по свидетельству очевидцев, был Нащокин отменным балагуром-сказителем) поэта заинтересовал. Тем паче, что и прочие документы на сей счет можно было отыскать. В виде данных расследования недавнего восстания польско-литовской шляхты 1830--1831 годов. Предание об этом было не только свежо -- еще сочилось кровью подавленных к августу 1831 года и отправленных на каторгу бунтовщиков.

Словом, не долго думая, решился Александр Сергеевич написать про белорусского Робин Гуда повесть. И даже назвал ее по свежим следам подлинной фамилией главного действующего лица -- "Островский". И лишь потом, поскольку существовала цензура и прочие патриотические политесы- нормативы, волею редакторов переименовано было романтическое повествование в "Дубровского". Полагаю, это изумительное по сюжетному построению и драматической развязке произведение читали все, поскольку входит оно в обязательную школьную программу. Другое дело, что не все заглянули в набираемые мелким шрифтом в солидных изданиях сноски, свидетельствующие, что прототипом Дубровского послужил для Пушкина шляхтич родом из Игуменского уезда (нынче Червенского района) Павел Островский. А кто и заглянул, не обязательно придал значение. Ну, подумаешь, был мелкопоместный бунтовщик, попер против власти на рожон. А почему и отчего взыграло у него ретивое вкупе с национальной гордостью -- Бог его знает. Не все же, как Пушкин, имеют богатое романтическое воображение. А тем паче желание побежать в архивы и поглядеть, в какой такой бунт и зачем вляпался гордый шляхтич из белорусского захолустья.

А жаль. В Национальном историческом архиве Беларуси имеются любопытные документы на сей счет.

Рапорты по изысканию мятежника Павла Островского

Когда мне принесли зеленую папку с делом игуменского бунтаря, начатым 8 апреля 1832 года и законченным 3 июля того же года, я поразилась, насколько реальная жизнь переплетается с литературой. Великому романисту достаточно было взять предписание Минского временного военного губернатора своему цивильному тезке П.Скопину, "исправляющему должность Минского гражданского губернатора", чтобы прямо с розыскной реляции писать романтический портрет героя-беглеца. Вот прямая цитата из предписания -- идентификация, так сказать, личности бунтаря: "Содержавшийся в Пскове в числе военнопленных польских мятежников уроженец Минской губернии Игуменского уезда местечка Риванича шляхтич Павел Островский, имеющий от роду 22 года, 12 числа минувшего марта бежал.

Заведывающий означенным пленным полковник Жуковский, донося о сем мне, просит учинить разыскание о нем по Минской губернии, и буде Островский пойман будет в сей губернии, то доставить его в Псков, присоединяя, что он высокого роста, и бел лицом, волосы светлорусые, с небольшими усами, и до взятия в плен был учителем у помещика Помарнацкого, ушел же из Пскова в синем сертуке (орфография оригинала. -- Прим. Л.С.) с белыми форменными пуговицами, в синих же брюках и фуражной шапке".

Если даже казенная бумага рисует красавца-беглеца, что уж говорить про поэта с романтическим воображением. Пушкин, кто хорошо помнит текст повести, почти ничего не меняет в облике героя. И устами литературного исправника почти слово в слово рисует портрет благородного мятежника Владимира Дубровского: "От роду 23 года, роста среднего, лицом чист, бороду бреет, глаза имеет карие, волосы русые, нос прямой. Приметы особые: таковых не оказалось".

Единственное кардинальное отличие романической ситуации от реальной, которое позволяет себе поэт, -- поселить обиженного властями народного мстителя Дубровского вместо шляхетного белорусского урочища под Игуменом в чисто российское дворянское имение Кистеневка. (Кстати, так называлось именьице самого Пушкина). А коль имение российское, то и нравы для описания взяты соответствующие -- варварско-диковатые и раздольные, как половецкие степи. Парадоксы бытия: мини-энциклопедия русской жизни родилась на основе живого белорусского факта!

А ведь, если задуматься, именно у польско-литовского (считай, белорусского) шляхтича Островского было больше оснований для организации народного восстания, чем у мелкопоместного российского дворянина Дубровского. Впрочем, об этом чуть позже. Пока же дорасскажу об архивном деле красавца-мятежника.

Разумеется, депеши военного губернатора об учинении розыска и опознания сбежавшего из псковских застенков плененного шляхтича были разосланы во все концы Минской губернии -- в каждый уезд и повет. И каждый тогдашний регион -- по получении указаний и проведении соответствующих поисковых мер -- должен был отрапортовать высокому начальству о результатах расследований. Все и отрапортовали, а точнее, "имели честь донести", что, несмотря на "самострожайший розыск" в Борисове и Слуцке, "самовернейшее разыскание" в Речице и просто розыск без ретивых эпитетов в прочих уездах-поветах, вышеозначенного мятежника не обнаружено.

Забавно все-таки читать рапорты служивых людей -- городничих, полицмейстеров, законодателей земских судов, приставов 166-летней давности! Уйма демонстрируемого рвения (отвечали на запрос без промедления), разливанное море казенной почтительности -- вплоть до того, что минский полицмейстер, его коллега из Речицы, а также полицейский пристав из Мозыря для пущей демонстрации усердия даже поставили после слова рапорт восклицательный знак. И при всем при том -- явный, разгильдяйский, самодержавного розлива бюрократизм. Я лично сразу простила все прегрешения современным чиновникам, обнаружив в рапорте городничего из Бобруйска явную отписку-описку. Опасного бунтаря-беглеца Павла Островского он не мудрствуя лукаво назвал Иваном. В поте лица, значит, старался разыскать во вверенных его полицейскому попечению окрестностях беглого "Ваньку", коли даже имя бунтаря в рапорте его высокопревосходительству перепутал.

Правда, в душе тлеет и робкая надежда, что, может, и не чиновный бюрократизм лицезрею я на бледно-зеленой и серо-коричневой негербовой бумаге с выцветшими неразборчивыми подписями, а человеческое сочувствие беглецу и интересам его дела. Ибо ведь не на пустом месте и неспроста родилось на присоединяемых к России северо-западных землях в 1830 --1831 годах восстание.

Зачем шляхтичу учиться в Сорбонне

Такая уж у нас, белорусов, судьбина -- постоянно находиться на перекрестке чужих военных дорог, самом острие геополитических и прочих "высоких" интересов. Когда в ноябре 1830 года в Варшаве началось шляхетское восстание, ставившее своей целью вернуть территорию Речи Посполитой в исходное, до печально знаменитого раздела 1772 года состояние, то, конечно же, докатилось оно и до Западной Беларуси с Литвой. Колесо же истории, как известно, -- такая штука, которая катится не разбирая дороги по подвернувшимся городам и весям, бунтуя проживающий в них люд и отрывая от мирных забот. И если одни, более "свядомыя", в духе политического плюрализма шли в повстанческие отряды добровольно, то других просто мобилизовывали. Просвещенным людям, конечно же, было что терять при новых, царских порядках. Нет, даже не земли и прочие имущественные привилегии "благородного звания". Достаточно сказать, что накануне восстания вышел царский запрет на обучение жителей Литвы и Беларуси в иностранных и польских университетах. Вот так-то: нельзя было смышленым "тутэйшым" ездить в Сорбонну и Дрезден для пожинания плодов западных наук и западного же вольномыслия. А потому нельзя, что доступное каждому мыслящему человеку сравнение норм державного и просветительского устройства было явно не в российскую пользу.

Не буду отбирать хлеб у историков и толковать про политически неоднозначный характер восстания. В конце концов, лично мне интересна не политика, а конкретное к ней отношение конкретных людей. Свободолюбивый игуменский шляхтич Островский недаром привлек российского поэта Пушкина -- полиглота и эрудита, в оригинале изучившего вольнолюбивые труды Вольтера и Дидро и даже английского экономиста Адама Смита. Поэт, по свидетельству его биографа Л.Гроссмана, запоем читал зарубежные газеты той поры, практически единодушно вставшие на защиту повстанцев и осудившие "тюрьму народов" -- Россию. И потому не мог не знать про огромную демонстрацию гражданского протеста у здания российского посольства в Париже с лозунгами: "Да здравствует Польша! Война России!" (это полтора-то с лишним века назад!), проникновенные стихи Беранже, посвященные польским повстанцам, знаменитую "Варшавянку" Казимира Делавиня. И хотя, будучи патриотом России, он и написал в письме Вяземскому свое легендарное: "Для нас мятеж Польши есть дело семейственное, старинная, наследственная распря, мы не можем судить ее по впечатлениям европейским", Дубровского он нарисовал именно по европейским стандартам -- благородным народным заступником Робин Гудом.

Наследники Островского, где вы?

...Дочитав последнюю 33-ю страницу дела, я так и не нашла развязки: был ли найден бдительными полицейскими Минской губернии беглый мятежник Павел Островский или благополучно скрылся за границу. Так что, как сложилась его дальнейшая судьба, -- пока не знаю. Попробовала полюбопытствовать в Червенском краеведческом музее: вдруг там что слыхали про своего земляка. Увы, как сказала директор Анна Авласенко, нет сведений о раваничском прототипе пушкинского Дубровского. Правда, одна благая весть прозвучала -- садово-парковый комплекс в тамошнем урочище -- на исторической, так сказать, родине белорусского Робин Гуда -- сохранился и радует глаз.

Рискну предположить, что даже вездесущий Пушкин пребывал в неведении, что стало с реальным Островским-Дубровским. Основание для таких гипотез дают мне варианты повести, где поэт намеревался благополучно женить героя на Маше Троекуровой, "родить" им ребенка. После чего Маша должна была заболеть, переехать вместе с мужем в Москву, жить в любви и уединении и пострадать от доноса форейтора -- бывшего члена шайки Дубровского.

Впрочем, окончательный финал пушкинской повести -- куда жизненней, чем черновой вариант художественного вымысла. Что же касается финала реального, то у меня как у розыскника-любителя есть лишь две возможности его прояснить. В Беларуси достаточно много людей с фамилией "Островский": вдруг нечаянно обнаружится наследная родня бунтовщика, вдохновившего Пушкина на написание повести. Вторую же методу предложили мудрые работники Национального архива, где хранится дело мятежника: "прочесывать" все имеющиеся фонды по каталогам. Если повезет -- выплывет данная фамилия в новом ракурсе. Значит, надо, по Пушкину, проявить неленость и любопытство. Однако коли мои разыскания -- в отличие от полицейских -- окажутся успешными, получится уже совсем другая повесть...

Новые статьи на library.by:
КУЛЬТУРА И ИСКУССТВО:
Комментируем публикацию: Дубровский -- шляхтич из-под Минска?

© Людмила СЕЛИЦКАЯ () Источник: http://library.by

Искать похожие?

LIBRARY.BY+ЛибмонстрЯндексGoogle
подняться наверх ↑

ПАРТНЁРЫ БИБЛИОТЕКИ рекомендуем!

подняться наверх ↑

ОБРАТНО В РУБРИКУ?

КУЛЬТУРА И ИСКУССТВО НА LIBRARY.BY

Уважаемый читатель! Подписывайтесь на LIBRARY.BY в VKновости, VKтрансляция и Одноклассниках, чтобы быстро узнавать о событиях онлайн библиотеки.