Вадим Штепа - BABIES OF BABYLON: Об отношении в России 90-х к американским традициям

Там на реках иорданских, так сидели и плакали:
Москва, Москва,
Слава тебе, Город, побивающий пророков, взрывающий святыни
и восстанавливающий храмы,
Сколько раз я хотел собрать разбросанные камни твоей пассионарности,
как мудрый каменщик собирает свою паству под крыльями черного клобука своего.
Блудница, сидящая на потоках многих,
Два сосца твои – как двойни молодой серны, пасущиеся между лилиями,
Округление бедр твоих, как ожерелье, дело рук искусного художника,
Живот твой – круглая чаша, в которой не истощается ароматное вино жизни.
Чрево твое,
О, чрево твое!
Москва, Москва,
Облеченная в порфиру и багряницу крови, пролитой на стегнах твоих,
Украшенная золотом, драгоценными камнями и жемчугом мытниц и меновниц твоих,
На челе твоем начертана тайна великая.
Темна вода во облацех воздушных.
Сие неизъяснимо.
О, третий Рим,
Золото куполов твоих сияет на фоне кровавых полотнищ,
А восьмиконечные звезды твои украшают партбилеты и милицейские погоны.
На свет неоновых огней твоих слетаются херувимы,
За карточными столами твоих казино резвятся серафимы,
Сами сефироты сидят за столиками МакДональдса и с аппетитом поедают
свиные бифштексы чизбургеров,
Ангелы стучатся в стеклянные двери твоих ресторанов и баров,
Мистики и святые воспевают глубины твои с эстрадных высот Эмпиреи,
В шелке борделей твоих воспаряют бодхисатвы и девственные гурии,
А на огненных колесницах шествуют жрецы и фараоны.
Здесь богословы и посвященные великомудрствуют в федеральных собраниях,
А йоги достигают сатори на дискотеках и в ночных клубах.
Благая весть струится водой живой, словно мед из уст Шивы,
с рекламных плакатов твоих,
Заповедные мантры возглашаются в котировках ценных бумаг.
Царь царей удерживает плотину благословения,
духом своим заслоняя натиск Гогов и Магогов,
Сам Пророк вознесен на вершины финансовых пирамид и банков,
А в совете директоров сидит Святая Троица.

Общество сознания Кости Нетова

Чем больше что-то ругают, тем больше это на самом деле любят. Когда в либеральной Москве 90-х стало модно «не любить» Америку, мне стало окончательно ясно, что в Америку превратилась она сама. В Америку позднюю, основным свойством которой, по наблюдению проницательного Бодрийара, является «бредовое убеждение, будто в ней реализованы все мечты».

Всплеск московского «третьеримства» (после которого, как известно, ничему «не бывать») удивительно четко вошел в синхрон с не менее финалистским бушизмом («America uber Alles»). Конец истории, как оказалось, везде выглядит одинаково. В Москве 00-х также все «либералы» внезапно стали «патриотами», принявшись на уровне России повторять мировую американскую «властную вертикаль» и изобретать для своего виртуального государства всевозможные «национальные идеологии». Персонажи вроде вчерашнего вице-президента Российско-Американского Университета и записного строителя «нового мирового порядка», а ныне лидера фракции «Родина», выглядят на этом фоне особенно успешными агентами Матрицы.

Вообще-то Карл фон Мангейм уже давно доказал, что исчерпанная утопия неминуемо вырождается в охранительную идеологию. Потому и слегка даже жалко теперь «лучшего мэра», так жестоко обломанного в своих президентских амбициях. Ибо все, что ему осталось ныне – это устраивать попсовые балаганы a la russe, запрещать концерты «неформатных» музыкантов и пытаться прихлопнуть кепкой интернет…

Интересно, однако, что Питер, откуда, кажется, свалили в Москву почти все чиновники, стал, напротив, производить впечатление Америки ранней. Той, которая удивляла весь окружающий мир волей к небывалому историческому творчеству, воплощая в реальность свой миф Нового Света. На фоне застывающего московского консерватизма особенно выигрышно смотрятся идеи питерской творческой элиты по тотальному «апгрейду» имиджа своего города. Хотя это просто долгожданное возвращение на новом этапе к изначальной миссии Петербурга. Возникший на фоне боярской Москвы как утопический «ремейк» европейских столиц, но превзойдя даже иные их «оригиналы», в России он сразу стал местом интенсивного культурного паломничества. Неслучайно, что поэтический Серебряный век и рок-н-ролльный Бронзовый осуществились в основном именно здесь.

Но эта первооткрывательская миссия несовместима ни с какими раз навсегда заданными стилевыми рамками. Поэтому заслуженные старички, воздыхающие о «былой петербургской самобытности», торжествуют здесь лишь в периоды творческих застоев. Культурный снобизм Петербургу категорически противопоказан, поскольку всякий раз превращает его в мертвый музей и порождает иллюзию, будто живая, современная культура творится только в Москве. Но всякий раз, когда в Питере возобновляется буйное цветение арт-манифестов и парадоксальное взаимовлияние самых разных стилей, этот «призрачный» город вновь становится главным воплощением неотмирной творческой трансцендентности. В которой каждый, тем не менее, остается самим собой – от Миколы Клюева до Саши Черного, от «Оле-Луккойе» до «Ленинграда» – не принуждаясь, как в столице нынешней, ни к какому усредненному «формату».

Московский «формат» в действительности имеет куда более глубокую природу, чем стандарты шоу-бизнеса. В конечном итоге каждая цивилизация зависит от своего мистического полюса – хотя внешне может отрицать само его существование. Этот полюс может быть внешне почти неразличим, и даже намеренно сливаться со средой (подобно средневековым розенкрейцерам, чьи уставы предписывали строгое соответствие образу жизни тех обществ, среди которых они жили) или – максимально утрированно выражать основные свойства этой среды.

В Москве таким «полюсом» в последние десятилетия ХХ века являлось «южинское эзотерическое подполье» и его наследники. Один из их представителей Игорь Дудинский прямо заявляет о том, что сама «московская идея» создана «южинскими шизоидами». В сети уже немало водится моралистического «компромата» на этот круг – но это занятие тусклых «здравомыслящих» профанов, как всегда ничего не объясняющее. Гораздо важнее и интереснее анализ мировоззренческого влияния этого круга на московскую культуру и шире – московское самосознание.

Главной интуицией первых южинцев был ужас пребывания на «метафизическом дне» реальности, и, по словам их лидера Юрия Мамлеева, «поиск бессмертия и спасения в аду». То, что поздний совок был таким «адом», ни у кого сомнения не вызывало. Однако южинский нонконформизм выходил далеко за пределы политического «антисоветизма». Это было острое осознание тотального кризиса всей современной, внешне «рациональной» человеческой цивилизации – поэтому освободительные ответы искались в забытых или запрещенных доктринах и практиках западных и восточных мистиков, алхимиков, традиционалистов… При этом вопроса о том, почему такой надрыв происходит именно в Москве, даже и не возникало: раз весь мир – ад, а совок – его концентрат, то Москва – последний круг, и значит, трансцендентный прорыв также может состояться именно здесь.

Этот аксиоматический централизм застилал всякий взгляд на себя извне, к примеру, видение того, что Москва является «адом» и в более конкретном историческом смысле – как колонизатор и поработитель всех некогда вольных русских земель. Но мистическая история Руси – традиция Новгорода и Киева, утопия Китежа и Беловодья – южинцев никогда особо не интересовала. Неудивительно и их критическое отношение к Питеру – как проводнику иной, «немосковской» трансцендентности. Был какой-то странный парадокс в том, что капитально загрузившись импортным эзотеризмом, к своей собственной стране, «духовной элитой» которой они себя мнили, южинцы относились предельно высокомерно, как к некоей «провинциальной экзотике». (Кажется, именно о таких персонажах поет странствующий акустический воин Клещъ: «Умным стал не мне чета, да в мозгу червоточина».) Особенно забавно выглядело, когда они изображали «собственных Платонов» «первооткрывателями традиционализма в России», вероятно, всерьез полагая, что откровения Рене Генона на этих пространствах были впервые тайно прочитаны в 60-е годы в спецхранах Ленинки. Хотя в «провинциальной» библиотеке коктебельского отшельника Макса Волошина и поныне хранятся журналы «Le Voile d’Isis» первых десятилетий ХХ века с ранними текстами главного гуру традиционалистов…

Однако в конце ХХ века эта южинская (и пост-южинская) идеология претерпела тотальную инверсию. Чувство средоточия «метафизического ада» вдруг сменилось в ней каким-то невероятным самодовольством метафизических же масштабов. Впрочем, с позиций централистского мировоззрения это было совершенно закономерно. Только теперь бывшие южинцы выступали уже не в роли абсолютных диссидентов, но главных патриотических идеологов. И пытались всячески сакрализовать это централистское государство «евразийской геополитикой», выстраивая ее вокруг своей «московской элитарности», по-прежнему отчужденной от реального, континентального многообразия России. Они любят говорить о постмодерне, странным образом не замечая, что все постмодернистские стратегии предусматривают как раз тотальную децентрализацию.

Потому эта попытка «превратить ад в рай» привела не к алхимической трансмутации (это бы уже заметили все), а лишь к еще более глубокому разрыву между «внутренним» и «внешним». «Шизоидное подполье», выйдя на поверхность истории, заразило своими метастазами и ее. Трансцендентные образы «Абсолютно Иного», «Севера», «Бездны» напрочь сносили крышу у молодых адептов и тотально обрушивались внутрь, не находя никакого конструктивного выхода вовне, к реальному воплощению своего мифа. Именно этот ступор порождал в московской творческой среде невероятное количество мрачных депресняков. А в самое последнее время «Aurum Nostrum» успешно конвертировалось в «aurum vulgi», став дозволенным факультативным приложением к официальной пустоте «Единой России», больше всего опасающейся нарушить свой сонный нефтяной кайф «всякими утопиями».

Под этим кайфом и поныне тусуются мамлеевские интеллигенты, воздыхающие о «космологической России», но в Россию реальную, за пределы МКАД, выбирающиеся изредка и нехотя, как в небезопасный экзотический трип. Переселение же туда кажется пределом безумия, добровольным изгнанием из рая. Для некоторых даже само понятие «жизни не в Москве» сомнительно, наполнено каким-то тревожным смыслом инобытия. Возможно, именно вкус к этому пространственному инобытию, проявленный в моем гремучем казачье-поморском замесе, так за целые 10 лет и не дал мне соблазниться самодовлеющим «Московским гамбитом». Но кстати и некоторые учителя самих южинцев давно странствуют по миру и живут глобально, относясь к этим оседлым «третьеримским патрициям» с ироническим сожалением.

Однако в нынешней мистической Москве возник уже и другой, не (кали)южинский полюс. И вовсе не из-за «питерского нашествия» последних лет – оно, как правило, представлено совсем не той антропологической разновидностью. Само это «нашествие» является лишь бледной материальной тенью куда более важных, пробуждающих, северных духовных влияний. Пока последователи обоих этих полюсов пребывают в состоянии общих тусовок и сообщающихся сосудов – но разница между ними постепенно становится все нагляднее. Несмотря на тотальный постмодернистский карнавал (или как раз благодаря ему?) именно в Москве наиболее контрастно проявляется вечное отличие творческих личностей от охранителей статус-кво. Раскалывается сам постмодерн – на тех, кто предпочел бы зафиксировать нынешнюю культурную ситуацию навсегда (постмодерн-консерватизм) и тех, кто за этим пост- провидит прото- – новую, пока призрачную, виртуальную, но безусловно трансцендентную по отношению к тому, что есть, реальность.

Символически это выглядит как конфликт пирамидального и сетевого сознания. Все наиболее перспективные явления в московской культуре тяготеют именно ко второму, чем, по сути, взрывают вековые принципы московского централизма, открывая эпоху прямых взаимосвязей. Мой московский визит случайно (?) совпал с презентацией спектакля «Бубен Верхнего Мира», поставленного Аудиотеатром Дмитрия Урюпина с Сергеем Калугиным в роли майора Звягинцева. О том, какие прямые взаимосвязи открыты в этом пелевинском шедевре, говорить излишне, но и сам формат его представления – в виде mp3-файлов – имеет безусловно сетевую природу. Это уже навечное расставание с «форматом» в понимании пирамид шоу-бизнеса. Ибо никому уже на самом деле не интересно – будут ли крутить эту вещь по «Ихнему радио» или нет. Произведение искусства вновь, как и в античности, превращается в живую мистерию, и интерес к нему растет со скоростью сети, не завися более от навязчивых «рейтингов» одинаковой попсы. Сеть, кроме того, становится мощнейшим «коллективным организатором» - чрезвычайно показательна актуальная акция в поддержку рок-барда Александра Непомнящего, когда в самых разных городах проводятся благотворительные концерты, и прямому информационному взаимодействию их участников ничуть не мешает тотальное умолчание об этой проблеме всех модных радио- и телеканалов.

Сетевая реальность открывает выход за пределы централистских стереотипов – к прямому воплощению собственного мифа. В условиях московского гиперцентрализма этот опыт довольно рискован – но зато те, кто его осуществляет, воспринимаются в «остальной России» совсем не как анекдотические, придавленные чувством собственной значимости «мааасквичи». Парадокс в том, что в отличие от снобистского сброда, вполне удовлетворенного нынешней системой, новая московская элита ею себя не называет. Ее представители просто творят свой, радикально отличный от окружающего мир, не опускаясь до обслуживания системы, и ее законы над ними не властны. Таковы, к примеру, последние воины мертвой земли из «Оргии Праведников», издатели «Ультра.Культуры», выпускающие такие книги, как если бы они жили в свободной стране, утописты «Транслаборатории» и ухронисты «Необитаемого времени», неофициальные религиоведы, историки и арт-экстремалы…

Они мало светятся в СМИ – но не потому, что их «не пускают», а скорее оттого, что мнения этих медиа-пирамид в сетевую эпоху их уже не особо волнуют. Как закончил свою «Эпитафию (старой) элите» Роман Багдасаров: «Поверьте на слово, скоро это совсем перестанет будоражить». Внешне создается такое впечатление, будто вся живая, творческая Москва вновь ушла в подполье, вернулась позднесовковая эпоха «бесед на сонных кухнях». Но есть и существенное отличие – если подпольщики тех лет сейчас усиленно рвутся во власть, то для новой элиты вся нынешняя политика выглядит каким-то глухим абсурдом. Именно потому, что в ней нет никакого исторического творчества, кроме абстрактного «удвоения ВВП», бесконечной «борьбы с терроризмом» и растущего полицейского контроля за всем и вся. А на абсурд можно отвечать только адекватно – лучше всего это показали новосибирские «монстранты». И московский Нью-Вавилон также существует лишь за счет своих непокорных детей, которые своими трансцендентными прозрениями и странствиями пока еще одолевают его безразличную райско-адскую энтропию.

В сетевой реальности нет больше «столиц» и «провинций» – есть лишь зацикленность на статус-кво или трансгрессивный выход за его пределы. Иногда – вполне буквальный. Наш северный суфий Мустафа (Олег Стародубцев) на форуме «Философской газеты» (ставшем, увы, рупором вавилонских патриотов) блистательно обломал одного из них, скрывшегося под ником «афинский гость» и видящего в любой критике Вавилона «чисто провинциальные комплексы»:

– Вадим!
Будь любезен, объясни, пожалуйста, «афинскому гостю» и прочим «гостям», что я родился в Москве и прожил в ней тридцать лет, и поэтому «чисто провинциальных комплексов» у меня значительно меньше, чем у любого «москвича»-лимитчика.

Почему в Москву идет постоянный приток озабоченной лимиты, которая впоследствии и обрастает «чисто московскими комплексами», – с точки зрения урбопсихогеографического анализа вполне понятно. Но иные проницательные люди замечают, что уже вовсю идет и обратный процесс – новый «исход из Вавилона», подобный староверческому XVII века. Как заметил давний автор ИNАЧЕ, прикладной теолог LXE, черные дыры неизбежно испаряются…

Нынешний же промежуточный статус-кво наиболее адекватно описан в другом пелевинском рассказе, с символическим названием «Тайм-аут, или Вечерняя Москва»:

— Слушай, — сказал ангел, озираясь по сторонам. — Чё ты здесь так маешься? Пошли отсюда, тебя здесь никто не держит.
— Да? — недружелюбно сказал Вован, чувствуя, как по зеркалу кайфа поползла мелкая противная рябь. — Куда же это я пойду? У меня здесь зарплата.
— Да ведь твоя зарплата говно, — сказал ангел. — На неё ведь всё равно ничего не купишь.
Вован смерил ангела взглядом:
— Знаешь, что, лох, лети-ка отсюда.
Ангел, судя по всему, обиделся. Взмахнув крыльями, он взвился в чёрное небо и скоро превратился в крохотную снежинку, летящую вертикально вверх.
Вован чуть приподнялся на задних ногах и задумчиво поглядел на далёкую цепочку тусклых огней.
— Зарплата говно, а? — повторил он недовольно. — Вот лох. Небось, и Сейси читали, и Кокса, знаем, знаем. Зарплата на самом деле охуенная, просто такой дорогой кокаин.

Июнь 2004