публикация №1014223699, версия для печати

"Vulgata" как первый латинский перевод Библии


Дата публикации: 20 февраля 2002
Публикатор: Алексей Петров (номер депонирования: BY-1014223699)
Рубрика: КУЛЬТУРА И ИСКУССТВО Общая теория искусства


Quid est tam jucundum cogniti atoque auditu, quam sapientibus sententiis gravibusque verbis ornata oratio? Цицерон На пороге ХХI века, когда нас целиком поглотили достижения техники; когда Интернет заменяет все средства общения и информации; когда возможность клонирования человека так близко, что поневоле веришь "Секретным материалам", - так вот, именно в это время редко кто из нас пытается разобраться в истории окружающих нас явлений и предметов. Конечно, в процессе учебы или научной деятельности приходится "ворошить прошлое". Но скажите, какой "нормальный" человек, увидев, к примеру, в магазине бытовую новинку, станет расспрашивать продавца о ее изобретателе? Вероятней всего, что его сочтут по меньшей мере, чудаком, а за спиной выразительно покрутят у виска… Другой пример. Многие, безусловно, любят путешествовать: что ни говори, а мир знать надо. Останавливаясь с любознательной группой туристов около того или иного памятника, гид детально и с воодушевлением расписывает его историю (чаще трагическую); но вряд ли даже десятая часть этой группы сможет после рассказать это же своим домашним, показывая альбом с яркими фотографиями. Когда скромно стоишь в костеле (зайдя туда даже не из-за религиозных убеждений, а просто так), ты с возвышенным чувством, с отвлеченными от земных дел мыслями вслушиваешься в монотонный латинский текст. Пусть ты не понимаешь ни слова – он просто завораживает, как колыбельная в детстве, и хочется думать о чем-то далеком, космическом… На этом ставится точка, ибо почему-то мало кого интересуют такие любопытные вещи: что определяет этот текст, кто его автор, сколько веков каноническая Библия католической церкви сохраняет почти неизменным свой вид и т.д. Может, это не столь актуально, как вопрос об инфляции, но все же исторический экскурс по этой теме был бы весьма нелишним. Как, наверное, общеизвестно, Библия – книга со сложнейшей судьбой. Сколько диспутов разворачивается вокруг нее по сей день среди ученых-библеистов! Время создания, народ, записавший эту историю Божьего мира, первые гонения, первые переводы… К каждой нации, к каждому языку Библия шла долго, можно даже сказать, что мучительно. А содержание? Чем больше ее переводили, тем больше искажался смысл, содержание, поэтика. Латинский перевод в этом отношении не является исключением. К моменту принятия христианства Церковь Римской Империи столкнулась с колоссальной проблемой: какие священные книги и в какой интерпретации считать каноническими, ибо без этого не могла осуществиться реформа образования, системы общественных отношений, устройства верховной политической власти, а также всей структуры, связанной с религией. Государство к тому времени представляло собой бурное море. Со сменой императоров менялось отношение к вере, волна язычества накрывала христианство и наоборот, грызня между язычниками и христианами, подобно лавине, плавно и неуклонно накатывала на общество, начиная с социальных верхов и заканчивая простонародьем. О, мучения христиан! У кого волосы не вставали дыбом, представляя себе следующие картины: Аттала заживо сжигают на костре, а девушка-рабыня по имени Бландина после трех дней жесточайших пыток посажена в мешок и растерзана быком во время праздника Августалия в городе Лионе; первые христиане Римской Империи, в частности Перпетуй, даже горько шутили: "Когда мы будем посажены на рога?" От императора к императору менялись оттенки отношения к Церкви. Редко кто вел свою политику до конца, ибо уже в те времена, во II-III вв., верховная власть так называемого "Сына Неба" заботливо опекалась многочисленными приближенными. Для многих христианство представляло огромную и последнюю преграду на пути к полной монархии. Это и было естественно, так как сторонники сравнительно молодой веры уже имели, однако, прочные моральные устои: Бог один, и это явно не император. Первым христианам Рима трудно позавидовать. Даже невозможно. Их вера не только уничтожалась, но и подвергалась всяческим моральным испытаниям. Покажи кому угодно факелы из "неверных" для иллюминации Нероновых игр или казнь ради забавы толпы 11 христиан в 155 г., он невольно засомневается в помощи и благосклонности Бога. А когда при императоре Деции в 249 г. тысячи мужчин и женщин осаждали христианские храмы и молили прекратить это "варварство" (т.е. служение одному богу) ради спасения их детей? (Как знает увлекающийся историей читатель, в это время религиозное равновесие было нарушено возобновлением атак со стороны враждебных Риму племен). Потому-то многие христиане принимали участие, хоть часто и формальное, в supplicato, т.е. молении, языческим богам. Страх перед крахом государства "подвешивал" моральное сознание людей между небом и землей, ставил их перед выбором: идти ли к Богу или прислушаться и спасать все испытанными средствами. Неизвестно, что стало бы с христианством Европы, если б не было таких людей, как епископы Потин или Поликарп. Думается , при следующих словах последнего дрогнули язычники, христиане воспрянули духом, а всех их вместе охватил благоговейный страх: "Восемьдесят шесть лет я был Его (Бога - В.К.) слугой, и Он не сделал мне ничего плохого; как же мне хулить царя, который спас меня?" И это было сказано перед разъяренной, жаждущей крови толпой. Недаром до сих пор невозможно постигнуть пределы человеческого мужества. Все-таки интересно, почему же христиан так ненавидели. Да, собирались люди в частных домах или часовнях, создавали ekklesii, то есть народные собрания, говорили там о чем-то. Но разве это причина, чтобы называть их поклонниками черной магии и даже осла? Скорей всего, язычников пугали не сами христиане, а их пророчества. "Отбросы общества", "наглые варвары" смели осуждать безнравственность Рима, его богов, радоваться его бедствиям и предсказывать его падение. Да это же не просто вера в эфемерного бога, а ненависть ко всему роду человеческому. Из-за них на Империю обрушился гнев языческих богов в виде многочисленных несчастий. Как, скажите, можно их не гнать, этих вампиров? В феврале 303 г., благодаря стараниям Галерия, уговорившего колебавшегося Диоклетиана, были разрушены все христианские церкви, сожжены все книги и отобрано все имущество христиан. Гонителями были обыкновенные солдаты, которых накануне, несомненно, "просветили" их "добрые" начальники. Разумеется, в этом событии христиане не выступали в роли скромных овечек. Вспыхнуло ответное восстание в Сирии, дважды (!) был сожжен дворец Диоклетиана. Однако всецелое утверждение веры было затруднительно, хотя языческое население, видя мучения христиан, и склоняется на сторону преследуемых; и умирающий Галерий, осознавший безрезультатность своих действий, дрожащей уже рукой подписывает эдикт о веротерпимости и даже прости молиться о нем; и появляются знаменитые Acta Martyrum с их гиперболизацией и баснословностью, сыгравшие впоследствии действительно историческую роль в развитии и укреплении христианства. Несмотря на все это. Христианство остается зыбкой почвой, стоя на которой, очень легко погибнуть, приняв не самую естественную смерть. Император боялся лишиться своего влияния на народ, а народ панически опасался что-либо менять в мировосприятии. Так было проще всем. Мало кто по доброй воле, сознательно был готов принять религию без официально установленного канона, без освященных законов в письменном виде. Да, к этому времени христианские писатели создавали труды, посвященные апокалипсису, деяниям апостолов, представленные многочисленными вариантами толкования Евангелий и писаний. Христиане далеко расходились друг с другом по поводу того, какие книги должны быть отвергнуты или приняты в качестве авторитетных выражений этого вероучения. Климент Александрийский, к примеру, цитировал как Священное Писание трактат начала I в. "Учение Двенадцати Апостолов". Однако к этой неопределенности христиане относились отнюдь не равнодушно. В 307 г. где-то в невидимых катакомбах писались Люцием Фермианом Лактанцием "Божественные установления" (Divinae Institutions), а епископ Цезарец, Евсевий Памарил, переосмыслили и суммировал всю историю Церкви. 325 г. стал вообще знаменательным. Споры о "единосущии" (homoousia) в противовес "подобосущию"(hemoiousia) вылились в собрание 318 епископов в Никее, где христианская вера была окончательно признана официальной и всеобщей. Вкратце ее суть излагалась так: "Веруем во Единого Бога, Всемогущего Отца, Творца всего видимого и невидимого, и во единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия… не сотворенного, единосущного Отцу… который ради нас, людей, и нашего спасения сошел на землю и сделался плотью, сделался человеком, пострадал, на третий день восстал из мертвых, взошел на небеса и грядет судить живых и мертвых." Подводя итог обзору II - начала III вв., смело можно говорить об интенсивном развитии христианской веры и литературы в Империи. К этому времени полностью оправдались слова Тертуллиана о распространении христианства: "Люди утверждают, что государство осаждено нами. Все возрасты, состояния, звания переходят к нам. Мы появились только вчера, но мир уже полон нами". В христианские общины (синагоги) входили не только рабы, представители пролетариата и выходцы из среднего класса. Церковь расцветала, поддерживаемая добровольными вложениями со стороны знати; девизом являлся призыв вкушать радости окружающего мира, одновременно принося человечеству Учение о Вечной Жизни. Иного и быть не могло, ведь все осознали, что мертвая вера не спасет Рим. Полному и однозначному господству новопринятой религии существенно мешала одна вещь (по крайней мере, эта была самая главная и жизненно важная проблема). Как известно, христианство своими корнями уходит в иудейскую историю, а его живительными источниками являются Священные Свитки, начало записи которых датируется со II тысячелетия до н.э. Перед епископами встала необходимость донести до своей паствы Библию в ее первозданном виде, а не в многочисленных произвольных переводах и интерпретациях. Может, заявлять о полном отсутствии канонических книг в новорожденном христианском государстве слишком категорично: существовал сделанный в Гиппоне перевод на латынь Нового Завета, а также полный библейский текст, так называемая "Итала". Но к концу IV в. она не только расходилась с оригиналами, но и отдельные латинские рукописи не совпадали и содержали разночтения, вызывавшие соблазн ложных толкований. Разумеется, такое положение дел вносило некоторый хаос в сознание не только рядовых прихожан, но и священнослужителей. Мессы, оформившиеся на основе греческих мистериальных обрядов и псалмов, переосмысленных и перевернутых целым легионом писцов-самоучек, мало кому казались удовлетворительными. И дело усложняла вовсе не невозможность достать еврейскую Библию или нехватка переводчиков, а то, что не могло иметь мгновенного решения: в латинском языке не было необходимого лексического материала. Новая религия нуждалась, безусловно, в новых словах. Полагаю, это не требует особых доказательств. Даже в наше прогрессивное время каждый, кто изучает иностранный язык, порой не находит нужных эквивалентов выражений в своем родном языке. Это то состояние, которое характеризуется наличием мыслей и отсутствием слов. Поскольку эта религия шла из греко-восточных стран, латинский язык наводнялся потоком новых греческих заимствований: evangelium, apostolus, ecclesia, diabolus, propheta, baptismum, blasphenium, angelus, baptizare, apostare; люди ломали головы, размышляя о значении гебраизмов (Pascha), выговаривая библейские имена (Abraham, David), проникавшие через то же греческое посредство. В новопостроенном в духовном плане государстве общепризнанные слова обретали новую жизнь. Словом gentes, издавна ассоциирующееся в Риме с малоразвитыми, "безгосударственными" племенами, стали называть язычников. Еще более любопытно слово pagani. Обретшее то же лексическое значение и перешедшее затем во многие европейские языки (ср. русское поганый). На деле же paganus - "сельский житель", "не горожанин". В армейском языке - "штатский" (со сниженной оценкой). Потому христиане, обладающие безграничным соображением, направили свое презрение на язычника. Примеров множество, причем все это новое в устной речи мгновенно отображалось на бумаге. Случайно оброненное каким-нибудь начитанным римлянином словечко, не понимаемое никем, буквально захватывали окружающие, толкуя его на свой лад и наделяя его значением по собственному усмотрению (до выяснения реального или потери к нему интереса). Вся эта картина имела довольно-таки плачевный вид. Недаром же умы людей думающих и понимающих это заполнялись гипотезами о преодолении кризиса и обретении стабильности. Такой Римская Церковь вошла в 384 г. В это время христианским населением управлял Папа Дамас I. Ему, безусловно, принадлежала огромная власть, иногда эквивалентная императорской, но Дамас I принадлежал именно к тем людям, которых нельзя было ослепить блеском скипетра, которые порой смотрели на окружавшею их толпу и пытались разобраться в проблемах вверенных им областей. Именно Дамас сосредоточил свое внимание на внутренних неустройствах Церкви. Печатки и вышивки с ликами святых, лампады и бутыли, привезенные со Святой Земли, стеклянные сосуды с выгравированными на золотых пластинах изображениями главных фрагментов Библии - все вроде бы в порядке. Но как трактовать Священное Писание, если оно существует в десятках вариантов, противоречащих друг другу? Если не будет однозначности, Церковь, объединенная затяжной борьбой тысяч людей, просто развалится. Папа не стал браться за непривычное для него дело - проверку Нового Завета, он обратился к одному из самых плодовитых христианских писателей, богослову и эрудиту Софронию Евсевию Иерониму, уже тогда прославившегося своим стремлением к познанию мира и нечеловеческим аскетизмом. Человек, который смело мог называть себя trilinguis (он свободно владел латинским, греческим и еврейским), был востребован везде. В то время он как раз переехал в Рим по делам из Константинополя, сразу же после 2-го Вселенского собора. Дамас сделал его своей правой рукой, а именно секретарем. Исторически уникальный случай: у умного монарха, т.е. властителя Церкви, - начитанный и проницательный помощник. Помимо того, Иероним был духовным наставником группы знатных римлянок, искавших пути аскезы. Просьба Папы просто проверить достоверность переведенного Нового Завета, бывшего тогда в обиходе, послужила источником вдохновения для создания нового перевода. Иероним Софронский отнесся к ней [просьбе] не только с пониманием, но и с жаждой творческих поисков и желанием сделать Вечную Книгу близкой каждому. К сожалению, смерть не позволила Дамасу I увидеть во всех отношениях новых, уникальный латинский перевод, а Иерониму не удалось избежать гонений со стороны завистников (причем часть из них была когда-то его друзьями). Как ни расписывай, факт останется фактом: Иероним попадает в опалу и потому удаляется из шумного и противоречивого Рима на Восток. Посещения вместе со своими сподвижницами Египта и Палестины довели до совершенного уровня его знания по истории Священного Писания и в области арамейского и древнееврейского языков. Поэтому можно выделить первую характеристику VULGATA (так стали называть перевод с XIII в.) - ее абсолютное соответствие содержанию текстов иудейской Библии. В 387 г. Иероним окончательно поселился в Вифлееме: как-никак начатое им дело требовало усидчивой и кропотливой работы. В отличие от многочисленных коллег, он не поддался соблазну просто пересмотреть различные латинские переводы. Гигантский труд, вложенный в "новый" Ветхий Завет, был соединением работы над оригиналами (древнееврейским и греческим), причем изучения их с точки зрения филолога, так, как это делал до него Ориген. С Новым Заветом и Псалтырью пришлось обращаться осторожнее: к тому времени они достаточно хорошо были усвоены, и потому слишком новаторская трактовка могла лишь повредить делу. Поэтому работа шла медленней и отнюдь не всегда удовлетворительно для переводчика; подводные рифы в виде ложных толкований аллегорических образов нуждались в сглаживании и вкладывания в них того же содержания в другой форме. Тут Иероним упорно шел по направлению, противоположному его взглядам. Сам-то он считал, что аллегорические объяснения могут нравиться лишь болтливой бабе, выжившему из ума старцу да многословному софисту. По мнению Иеронима, понимание и осознание Библии настолько индивидуально, что крайне глупо обобщать возможные смыслы библейских образов. Этот ученик античной риторики верно подмечал потерю в латинских переводах первозданной красоты и изящества. Суровым судом судит он своих предшественников, избравших тернистый для всех путь переводчиков, не пощадив даже своего любимца Цицерона. Вывод: следующая обобщенная оценка предельно объективна. Иероним отмечал, что образованным людям текст Св.Писания казался написанным дурным и тяжелым языком, и они отвращались от него, "гнушаясь грязной одеждой слов ранее, нежели обнаружат внутри прекрасное тело содержания". И в этом повинны не кто иные, как переводчики. Иероним открыл для Запада литературный характер многих древнееврейских текстов Библии, отметив, что псалмы, Книга Иова и Книга Иеремии написаны стихами и представляют собой поэтические произведения. На древнееврейском они не просто звучат, а "плавно льются гекзаметром и пентаметром." Мелодичность иврита восхищала Иеронима, именно поэтому он так углубился в чуждую сферу семитского языкового сознания. Его отношение к Библии как таковой было благоговейным, однако оно не привело его к буквализму в переводе. Ведь чем грешат переводчики? Одни слово в слово, насилуя дух родного языка, переводят все; другие, пытаясь следовать больше смыслу, чем букве, далеко отходят от оригиналов. Для труда, подобного Иеронимову, сугубо церковного и одновременно литературного, нужен был человек, соединивший в себе христианское отношение к Библии и - вдохновившееся этими библейскими интересами, - хотя бы частичное филологическое проникновение в малопонятное сознание Востока и его жителей. Стиль перевода Иеронима сохраняет специфическое своеобразие еврейской поэтики не только благодаря виртуозному владению экспрессивными средствами латыни, но и пониманию тех, о ком он хотел рассказать. Передача латинскими словами индивидуальности иврита, выстраивание четких мелодических линий, соприкасавшихся с чем-то древним и хрупким, - все это ему удалось не случайно. Иероним - человек глубокого внутреннего конфликта. Его аскетизм, резкость выражений, некоторая едкость и придирчивость вовсе не достались ему по наследству. Еще юношей он сбегает в Галлию - чтобы избежать соблазна поддаться разврату Рима. Импульсивный и впечатлительный, он борется с восторгом перед древней языческой культурой и отказом от нее во имя аскетического подвига. Иероним признавался Отцом Церкви, Учителем, но находились и те, кто обвинял его в некоторой неискренности, что ли, его веры. В частности, его друг Рафин постоянно подчеркивал использованные цитаты из латинской литературы. По его подсчетам (кстати, неверным), их было раз в 20 больше, чем из Св.Писания. К истинному пониманию Библии, к принятию ее именно духовно, а не разумом Иероним действительно пришел не сразу. Глубоким трагизмом, почти отчаянием веет от его известного откровения: "Когда много лет назад, - повествует он в одном из своих писем, - я отсек от себя Царствия ради Небесного дом, родителей, сестру, близких и, что было еще труднее, привычку к отборным яствам, когда я отправился в Иерусалим как ратоборец духовный - от библиотеки, которую я собрал себе в Риме ценой превеликих трудов и затрат, я отказаться не смог. И вот я, злосчастный, среди упражнений поста читал Цицерона. После еженощных молитвенных бодрствований, после рыданий, исторгнутых из самых глубин груди моей памятью о совершенных грехах, я брал в руки Плавта! Если же, снова приходя в себя, я понуждал читать себя Пророков, меня отталкивала неизощренность языка: слепыми моими глазами не мог я видеть свет и винил в этом не глаза, а солнце". Далее следует знаменитый рассказ о сновидении, в котором Иероним был приведен к престолу Небесного Судьи. Последний сказал: "Ты последователь Цицерона, а не христианин" (Ciceronians es, non chrisianus). Пристыженный Иероним поклялся: "Господи, если когда-либо у меня будут светские рукописи, если буду читать их - отрекусь от тебя" (Domine, si unquam habuero codices saeculares, te negavi). Здесь (см. выше) иногда проскальзывает самокритика, самобичевание, самоутешение. (Не напоминает ли это библейских пророков?) Почему VULGATA называется именно так, переводы на ее основе были в ходу до середины ХХ века? Само название несет в себе значение всеобщности, популярности, поскольку перевод Иеронима - произведение прочувствованное, почти художественное. Псалтирь, например, не сумевшая, к сожалению, вытеснить римскую версию, более вразумительна и, если можно сказать, увлекательно, т.е. ближе к народу, большая часть которого не имела должного образования для разгадывания загадок и притчей. Как и все авторские переводы, VULGATA обладала уникальностью, отличностью от еврейских и греческих текстов. Иероним заменил некоторые названия книг и передвинул границы отдельных глав и стихов для лучшего восприятия. Текст перевода даже содержал вульгарнолатинские формы, что впоследствии возмущало гуманистов. Филологи никогда не простили Иерониму несколько вольного дерзкого (на их взгляд) отношения к тексту и переиначенных толкований. В 1-й канонизированный римско-католической церковью перевод Библии вошла Apocrypha (апокрифические тексты), затрагивающий различные проблемы исторический очерк, который состоит из 15 книг (или частей книг). Долгая жизнь VULGATA опровергает все нападки на автора. Ведь то, что ее признали и в Англии, и во Франции, то, что на нее опирался немецкий гуманист и переводчик Мартин Лютер, лучше всего говорит о монументальности труда Иеронима. В таком виде Библия спустилась с папского кресла и стала настольной книгой. Каждый стих сохраняет вечную гармонию, каждая глава - сплетение смысла, поэтики, возвышенности. Иероним снабдил свой перевод интереснейшими комментариями, за которые его невзлюбили некоторые буквоеды-гуманисты: слишком уж просторечными они им показались. Автор зачастую лишал их (комментарии) той строгой нравственности, что проповедовалось среди народа: божественное слово неприкосновенно, его нельзя ненавидеть или смеяться над ним (конечно, смеялись не над ним, а всего лишь над аллегорическими образами). Иероним доносил понимание сути греха через смех над теми ситуациями, в которых оказывались грешники. Например, в комментарии к Книге Иеремии, к месту, где сказано: "За то будет поднят подол твой на лице твое, чтоб открылся срам твой," толкуется: "Обнажат срам твой и зад твой, чтоб тебе оправиться и исправиться". Через сатиру Иероним учил выявлять и понимать зло и грех как нечто постыдное, неприличное для человека. И это действительно укладывалось в сознании четче, чем пространные размышления о геенне огненной, каре до седьмого колена и т.д. Сам о себе Иероним говорил: "Я - философ, ритор, грамматик и диалектик, иудей, грек и латинянин", т.е. для него было открытым сознание 3-х разных народов, причем он умел его анализировать и с психологической точки зрения. По-видимому, ему был хорошо знаком древний фольклор, поэтому он тесно переплетал библейские тексты с народными фантазиями в толкованиях; главное, чего он стремился достичь, - не просто нового перевода, а всеобщего понимания, а для этого необходимо было провести определенные параллели путем создания ассоциаций, т.е. связей между привычным и возвышенным. Текст перевода VULGATA не был похоронен под толщей прошлого. До сих пор он используется в мессах при венчании, крещении и отпевании. Его отрывки составляют ежедневную божественную службу. Таким образом, VULGATA стала новым шагом к просвещению всего раннесредневекового общества, не только христиан. Огромной заслугой Иеронима стало как обобщение и уточнение предшествующих переводов, так и создание книги, ставшей общедоступной и читаемой всей семьей, даже полуграмотными, т.к. она была относительно проста для понимания человека, заботившегося о хлебе для своих детей, а не углублявшегося в библейскую философию. К VIII в. VULGATA окончательно вытесняет устаревшую как перевод "Италу". Язык VULGATA близок к классическому, что еще раз подтверждает его талантливость: торжественность фраз нужно было донести и до тех, кто привык к разговорной лексике. VULGATA содержала в себе зачатки будущего возрождения. Она всколыхнула литературу, ибо это был перевод не поштучно, а на вес (Цицерон). Прошедшая через века, она до сих пор остается загадочной, как, впрочем, и ее автор. Но, наверное, так и нужно, иначе она, скорей всего, утратила бы свое священное значение и ценность.

Опубликовано 20 февраля 2002 года


Главное изображение:

Полная версия публикации №1014223699 + комментарии, рецензии

LIBRARY.BY КУЛЬТУРА И ИСКУССТВО "Vulgata" как первый латинский перевод Библии

При перепечатке индексируемая активная ссылка на LIBRARY.BY обязательна!

Библиотека для взрослых, 18+ International Library Network