ПАМЯТИ ВЕЛИКОГО СЛАВИСТА: ВЛАДИМИР НИКОЛАЕВИЧ ТОПОРОВ (1928 - 2005)

Жизнь замечательных людей (ЖЗЛ). Биографии известных белорусов и не только.

NEW БИОГРАФИИ ЗНАМЕНИТЫХ ЛЮДЕЙ


БИОГРАФИИ ЗНАМЕНИТЫХ ЛЮДЕЙ: новые материалы (2024)

Меню для авторов

БИОГРАФИИ ЗНАМЕНИТЫХ ЛЮДЕЙ: экспорт материалов
Скачать бесплатно! Научная работа на тему ПАМЯТИ ВЕЛИКОГО СЛАВИСТА: ВЛАДИМИР НИКОЛАЕВИЧ ТОПОРОВ (1928 - 2005). Аудитория: ученые, педагоги, деятели науки, работники образования, студенты (18-50). Minsk, Belarus. Research paper. Agreement.

Полезные ссылки

BIBLIOTEKA.BY Беларусь - аэрофотосъемка HIT.BY! Звёздная жизнь


Автор(ы):
Публикатор:

Опубликовано в библиотеке: 2022-04-22
Источник: Славяноведение, № 4, 31 августа 2006

Научное наследие Владимира Николаевича Топорова огромно в количественном отношении и весьма многообразно по содержанию. Среди разных аспектов гуманитарного и точного знания, его интересовавших и им обогащенных, в данном сообщении выбраны только самые показательные из собственно славистических работ и те, которые, как касающиеся балто-славянской проблематики, непосредственно с ними смыкаются. Все остальные могут быть упомянуты лишь попутно и лишь в той мере, в какой они так или иначе связаны со славяноведением.

Славистикой в самом широком смысле, включающем исследование языков, литератур, фольклора, мифологии и религии, других областей культуры, ранней социальной организации и этнической истории каждого из славянских народов и их общего наследия, Владимир Николаевич Топоров заинтересовался еще до своего поступления в университет в 1946 г. Весь круг работ Топорова о славянском язычестве своими корнями уходит в семейное и родовое наследие, которое было частично воскрешено и расширено опытом военных лет, проведенных в эвакуации в Коврове. Русские заговоры, индоевропейские истоки которых он выявит в особой монографической статье "Об индоевропейской заговорной традиции (избранные главы)" (М., 1993), были ему из-

стр. 120


вестны из ранних домашних впечатлений: умением заговаривать еще владел по наследству его отец. Топоров с дворового детства познакомился и с такими присказками, считалками и текстами, проговариваемыми во время игр, в которых позднее он нашел обломки поверий глубокой древности. Непреходящая значимость Топорова для русской культуры связана и с уникальным соединением в нем высокой европейской образованности с наследием русских деревенских знахарей, колдунов и чернокнижников. Вместе с тем он тяготел к дворовому фольклору и неприкрашенной устной речи Москвы и среднерусской провинции второй четверти двадцатого века.

В массе прочитанного, усвоенного и обдуманного им еще в последние школьные годы стоит выделить некоторые основные темы, к которым он станет возвращаться позднее, в том числе и в самые последние годы жизни. Чтения и размышления той ранней предуниверситетской поры, как у многих способных юношей, особенно касались философии и религии. Он был прирожденным мыслителем и рано понял это. Первым занятием при вступлении в жизнь, в старших классах школы, было знакомство с мировой философией. Его уже тогда стали занимать проблемы христианской религиозной мысли. Более того, религиозные размышления подвели совсем еще юного искателя жизненного пути к вопросу: а не лучше ли всего постричься в монахи? Тогда, в середине сороковых годов (когда Русская Православная Церковь только начинала еще новый период жизни, выйдя из полуподпольного существования и осуществляя компромисс с Властью), он не последовал этому импульсу. От собственного пострига он отказывается, но в нем все больше крепнет та тяга к высоким образцам монастырского служения, которым посвящена двухтомная монография о русских святых, принадлежащая к последним его фундаментальным сочинениям. Поскольку в ней подводился итог многому обдуманному и сделанному в предшествующие годы, эта книга остается важной частью завещанного нам Топоровым, и краткий ее обзор кажется необходимым введением в характеристику более специальных его работ. Первый том посвящен началу христианства у славян и первому его веку на Руси: "Святость и святые в русской духовной культуре. Т. I. Первый век христианства на Руси" (М., 1994). Книга напечатана в начале новейшего периода русской истории; она обращена одновременно к носителям религиозного сознания и к тем, кому (даже и при отрицании узкоконфессионального подхода) доступна его "ноосферическая ткань" (С. 10). В этой книге глубокие познания в истории русского православия раскрыты современным человеком, уверенным в важности этого опыта для живущих в наше время, к которым он обращается с поучением, основанным на материале прошлого. Это и часть русской богословской литературы, и исповедальный литературный памятник, выразивший существенные черты создавшей его выдающейся личности, сформированной всем ходом русской духовной истории. Для всех нас, я думаю, сейчас важнее всего вопрос, который я обозначил бы как "Топоров и Россия". Когда пятый акт трагедии его жизни завершился, нужно думать о продолжении, о том, в какой мере масштаб его личности будет оценен, его голос будет услышан, его пророчества поняты, насколько последуют его четко высказанным советам. О России и ее неслыханных возможностях в сопоставлении с другими странами Европы Владимир Николаевич задумался еще школьником. Топоров в конце школы (в самом начале послевоенных лет) увлечен этой проблемой. Он всегда видел судьбу России в историческом разрезе - в том большом времени, в котором он жил вместе со всей культурой русского прошлого и в котором им сделанное остается как великое выражение вечных ценностей русского Духа. В предисловии к книге о святости автор рассказывает о том, как он к рубежу 1970-х и 1980-х годов подошел к осознанию долга написания книги, по условиям времени части которой появлялись за границей (в Нидерландах): в переработанном и расширенном виде они и составили первый том, открывающийся исследованием одного из наиболее оригинальных сочинений в кирилло-мефодиевском наследии - "Прогласа" Константина Философа (этому тексту Топоров до того посвятил несколько детальных статей). В качестве приложений к этой части даны этюды о терминах, связанных с именем Софии, и анализ Жития Константина-Кирилла, а также разбор сербо-хорватского заговора, на примере которого вводится понятие возвратности. Дальше в первом томе рассматривается "Слово о законе и благодати", вопрос о еврейском элементе в Киевской Руси (Топоров одним из первых отозвался на публикацию важнейшего для этой проблемы текста кембриджского письма из архива каирской генизы) и о древнерусско-еврейских литературных связях в XI-XVI вв. К отчасти сходным темам, касающимся истории православия, Топоров обратится и в статье в сборнике памяти священника Александра Меня, с которым его связывали дружеские отношения. Центральный для книги вопрос о понимании святости рассмотрен с характерной для всего научного творчества Топорова этимологической точки зрения: читая его, невольно вспомнишь идею Ницше о лингвистическом подходе к истории нравственных понятий, Топоров в этом был сыном своего века, для которого историки философии чуть ли ни главную черту видят в "языковой ориентированности". Топоров в книге подробно разбирает этимологию балто-славянского и иранского названия "святого", добавляя интересные гипотезы, касаю-

стр. 121


щиеся возможно родственных слов в восточно-иранском (хотано-сакском) и быть может тохарском (С. 353 - 462), а также германском (откуда следует северо-западно-индоевропейское приурочение изоглоссы). Характерная для первого тома (да и для всей работы в целом и шире - для творчества Топорова) открытость автора по отношению к признанию вклада других этносов сказалась и в экскурсе об иранском мифологическом элементе в русской культуре; к этой проблеме Топоров обращался и во многих других своих сочинениях, из которых едва ли не самыми ценными представляются те, которые связаны с иранскими параллелями былине о Святогоре и с серией выражений, включающих слав. *mirъ: кажется возможным сопоставление этих языковых и мифологических фактов с археологическими данными о распространении митраизма на Востоке Европы. Из отдельных ценных наблюдений стоит отметить обнаруженный Топоровым параллелизм эпитета бога Хорса в "Слове о полку Игореве" и аналогичной авестийской формулы (С. 523); замеченный иранистами возможный хорезмийский отпечаток иранизмов в "Слове" согласуется с выводами Топорова о вероятной роли Хорезма и хорезмийской гвардии Хазарского каганата для этих раннеславянско-иранских контактов. В первом томе книге о святости переход от языческого понимания сакрального к христианскому демонстрируется на примере Бориса и Глеба. Творческое собирание души и труженичество во Христе показаны в главе о Феодосии Печерском, в конце которого Топоров кратко формулирует животрепещущие вопросы соотношения собственности, свободы и справедливости.

Во втором томе "Святость и святые в русской духовной культуре. Т. II. Три века христианства на Руси" (М., 1998) Топоров обращается к векам, предшествующим появлению Сергия Радонежского, а затем и к личности и достижениям Сергия. Мне кажется, что возврат к роли этого ярчайшего действующего лица нашей духовной истории был знамением времени. Андрей Тарковский рассказывал мне, как в период подготовки фильма о Рублеве он был погружен в эпоху Сергия Радонежского. Второй том книги о святости Топоров начинает с важнейшей для мировоззрения автора проблемы ранних русско-западных встреч, соотношения Я и Ты в таких встречах (С. 16). В этом первом разделе изучается новгородский святой Антоний Римлянин. Индивидуально-личные черты святого рассмотрены в следующей главе, посвященной Авраамию Смоленскому. Здесь затронут и вопрос о юродстве, которому больше внимания предполагалось уделить в продолжении книги, на дописывание которого уже не осталось времени. В этой же главе Топоров касается волнующей его темы "Глубинных" книг. Удивительны обнаруженные им ранее сходства древнеиндийского мифа о первочеловеке Пуруше, из частей тела которого образовались части окружающей природы, и похожего мотива в древнерусской Голубиной Книге. В недавних публикациях он вернулся к древнему наследию гностицизма в Голубиных (в самой ранней терминологии "Глубинных") книгах и их сравнению с иранским "Бундахишном". В разделе о "Погибели Русия земли" дается оценка евразийства и взглядов сторонников этого течения (из которых Топорову был особенно созвучен князь Н. С. Трубецкой, чьи взгляды были им оценены в специальной работе) на проблему татаро-монгольского завоевания. В главке о Серапионе продолжены размышления о времени-пространстве русской истории. Большая часть второго тома книги о святых, посвященная жизненному делу Сергия Радонежского, открывается раскрытием панорамы русской истории XIV в. Здесь дана содержательная критика понятия "феодализма" по отношению к русскому средневековью. Топоров показывает, что характер политической раздробленности, отсутствие вассалитета и вотчинный уклад делают русскую ситуацию коренным образом отличной от западноевропейской. Оригинальным в исторической концепции Топорова было и понимание роли Литвы в соотнесении с Московской Русью (этому вопросу и некоторым другим вопросам ранней истории Литвы и Вильнюса Топоров посвятил ряд работ, вышедших отдельной книгой в Литве в переводе на литовский язык). Предложенное Топоровым понимание Сергия и его жизненного дела глубоко прочувствованно и окрашено в личные, чтобы не сказать автобиографические тона. Мне всегда казалось, что если православие как личная вера было дано Владимиру Николаевичу самим его рождением, то буддизм заинтересовал его прежде всего сторонами, непосредственно созвучными его внутреннему складу. Совсем не все русские православные мыслители так близко подошли к принятию буддийских воззрений. В книге Топорова в связи с Сергием упомянуты черты, которые для него сближали буддизм и христианство, в особенности, старую русскую православную традицию и ее византийские истоки. Это прежде всего понимание возможно малого значения (собственного) Я и связанного с этим желательного преобладания в поведении безмолвия или молчания - об этом, ссылаясь на Нагарджуну, он говорит и в своей биографии Сергия. К основам буддийского понимания личности Топоров обратится, говоря о молчании Сергия и о его "грамматическом" аскетизме, сказавшемся в редком употреблении форм первого лица. Рассуждая об опасности, скрытой в Я, Топоров в своей книге о святости замечает: "Эта ситуация хорошо известна и в христианском богословии и - специально - в аскетике. Но и за пределами христианства,

стр. 122


в частности, в буддизме проблеме Я уделялось очень большое внимание. И в разных направлениях буддизма, между прочим, и в "личном" учении Будды, реальность Я часто ставилась под подозрение, а в наиболее радикальных учениях вообще отрицалась. Но и Будда, не отрицавший феноменальное Я, данное в опыте, в сфере "приблизительного" и "неконечного", признавал недопустимыми метафизические спекуляции на тему Я, и сам предпочитал этим спекуляциям молчание". В рассуждениях Топорова о метафизике молчания мне всегда кажется, что присутствует момент лично автобиографический. В конце того отрывка, начало которого только что процитировано, Топоров говорит о радикальном отрицании Я как иллюзии у Нагарджуны и завершает словами: "Все это, конечно, далеко от Сергия, но кто знает, где останавливался он в своих мыслях о своем "Я". Молчание-безмолвствование и богословие Троицы - главные проявления мистического начала в Сергии (С. 565). Из этой части книги мы многое можем понять и в ее авторе, выступающем здесь и как художник.

Русская литература, в особенности поэзия, с юношеских лет была одной из самых притягательных областей культуры для начинающего ее исследователя. Топоров уже в свои школьные годы превосходно знал русскую литературу от ранних памятников (он продолжал и потом интересоваться историей текста "Слова о полку Игореве", в специальной статье, написанной в соавторстве, допуская наличие поздних вставок в древний оригинал, при переписке измененный) до новейших: в прозе он выделял "Тихий Дон" и довоенные романы Федина, в поэзии он разделял вкусы своих школьных и университетских друзей: из современников больше всех это сообщество ценило раннего Пастернака, "Сестру мою жизнь" Топоров знал наизусть.

Направление интересов делало естественным решение поступить на русское отделение филологического факультета МГУ. Предполагаемым основным предметом занятий была русская литература разных периодов (уже на первом курсе он много и серьезно занимался поэтами XVIII в.). Его университетский учитель И. Н. Розанов был настолько впечатлен познаниями в этой области студента второго курса, что уже тогда предрек ему избрание в академики, состоявшееся с большим опозданием (как перед этим присуждение докторской степени) через почти полвека. Топоров слушает лекции Н. К. Гудзия по древнерусской литературе, читает ранее ему неизвестные тексты и исследования о них. Но, несмотря на проявленный молодым студентом интерес к отдельным открывающимся темам (помню, как он был увлечен реконструкцией текстов русских летописей в духе Шахматова и Приселкова), становится все яснее, что препятствий для выражения своего мнения при занятиях историей литературы окажется слишком много. Принимается решение сделать главными занятия лингвистикой. Этому способствовал Самуил Борисович Бернштейн, который был наделен несомненным талантом находить самых способных студентов и брать их под свое покровительство. Благодаря разговорам с Бернштейном, который нацеливает Топорова на темы сравнительно-славистического характера, крепнет желание Владимира Николаевича самостоятельно пройти курсы, соответствующие программе не только русского, но и славянского отделения. Это намерение быстро осуществляется. Кроме древнерусского и старославянского, которыми полагалось овладеть на русском отделении, и многих других языков, которыми занимался Топоров в университетские годы, он выучивает последовательно все славянские языки. Когда мы были вместе в Польше в 1966 г., он легко говорил по-польски. Он читал на всех славянских языках художественные (в том числе фольклорные диалектные) и научные тексты любой степени трудности. Балто-славянское направление исследований, которое тоже поддерживал СИ. Бернштейн, оказалось доступным Топорову прежде всего потому, что начиная со второго курса, учась у М. Н. Петерсона, он, как и другие члены нашей группы студентов разных отделений, занимавшиеся у того санскритом, прошел все составные части факультативной подготовки по сравнительно-историческому индоевропейскому языкознанию; в них входил и литовский язык. Его Топоров, нередко ездивший в Литву и разговаривавший с друзьями-литовцами на их родном языке, позднее изучил в совершенстве. Хочу заметить, что для наших учителей преподавание компаративистских предметов, не входивших в число официально рекомендуемых (а до лингвистической дискуссии 1950 г. и вовсе считавшихся чуть ли не запретными), отнюдь не было безопасным занятием. Но если бы не их смелость, вхождение каждого из нас в науку не произошло бы с такой естественной плавностью.

По согласованию с Бернштейном, ставшим научным руководителем Владимира Николаевича, в качестве темы дипломной работы при окончании университета в 1951 г. выбирается связанная с историей славянского склонения. Для этой работы Топоров обследует множество памятников, преимущественно древних, и знакомится с большой научной литературой по сравнительно-исторической морфологии и по типологии склонения (на него тогда произвели впечатление мысли о редкости этого явления, высказанные князем Н. С. Трубецким, к всегда оригинальным идеям которого по разным поводам он обращается в разные периоды жизни еще до того, как он напи-

стр. 123


шет большую статью о научном пути великого создателя целых областей современного языкознания и смежных с ним гуманитарных наук). Продолжением дипломной работы явилась диссертация о локативе в славянских языках, над которой Топоров работает в аспирантуре, куда поступает сразу по окончании университета осенью 1951 г. Диссертация описывает локатив и его историю в каждом из славянских языков и содержит подробное сопоставление с другими индоевропейскими, включая и те, которые, как хеттский, только начинали входить в круг интересов специалистов по сравнительно-историческому языкознанию. Некоторые проблемы, тогда только намеченные в сравнительной грамматике, как строение и функции архаического локатива с нулевым окончанием, были широко обсуждены в труде Топорова. Работа, защищенная в качестве кандидатской диссертации (которую оппоненты расценили как докторскую, что, однако, не получило формального завершения) и затем изданная отдельной книгой "Локатив в славянских языках" (М., 1961), явилась опытом продолжения вполне традиционных проверенных методов компаративистики, которыми Топоров овладевает в совершенстве. Их помножение на новые факты (прежде всего анатолийских и тохарских языков, открытых в XX в.) явилось характерной чертой тех диахронических исследований, которые у Топорова ведут к радикальному изменению принятых представлений о праславянском языке, его внутренней и внешней (особенно важной для археологов и историков), эволюции и поэтому лишь с большим опозданием начинают влиять на изложение соответствующих вопросов в обзорных книгах и в учебных пособиях (см. из относительно более поздних итоговых работ доклад к X Международному съезду славистов "К реконструкции древнейшего состояния праславянского", 1988). С самых ранних лет своей лингвистической деятельности Топоров начинает большую этимологическую работу преимущественно над балтийским и славянским словарем. Сейчас, когда вышли первые два тома собрания его этимологических работ, становится более наглядным все значение им сделанного в этой области. Новую эпоху в изучении словаря не только балтийских, но и славянских языков ознаменовал словарь прусского языка в индоевропейской перспективе, который издавался в 1975 - 1990-х годах. Топоров в напечатанных томах успел обозреть примерно половину наличных слов, включая начинающиеся с L - (для последующих букв работа проведена по карточкам, которые Топоров передал петербургским и вильнюсским коллегам, намеревавшимся закончить работу).

По ходу занятий в аспирантуре Топоров серьезно изучает отдельные вопросы (в частности, сравнительной акцентологии), существенные для понимания балто-славянских общих явлений. По окончании аспирантуры в 1954 г. Топоров поступает в Институт славяноведения АН СССР, где работает в секторе славянского языкознания, возглавляемым С. Б. Бернштейном. Ему поручается разработка подходов к проблеме балто-славянских отношений. В блещущем новыми идеями конспекте будущего исследования наряду с историографическими частями (которые вскоре им были расширены и позднее опубликованы) большое внимание было уделено вопросам метода. В. Н. Топоров в это время увлекается возможностями структурного исследования языков и других знаковых систем, внимательно изучает труды основоположников структурализма, в частности Пражского лингвистического кружка. Большое значение для него, как и для всей группы молодых лингвистов, одним из лидеров которой он становится, имеет приезд в Москву весной 1956 г. (на заседание Международного комитета славистов, посвященного подготовке намеченного на осень 1958 г. IV Международного съезда славистов в Москве) Романа Якобсона, чьи труды он высоко ценил, прежде всего отмечая их философскую направленность (позднее он специально участвует в написании обзора роли трудов Якобсона в таких областях, как славянский фольклор и мифология). Тесные научные и дружеские связи с Романом Осиповичем Якобсоном много значили для тех лингвистических и семиотических исследований, в которых Топоров со своими соавторами и учениками на славянском материале развивал некоторые из плодотворных идей, которые продолжали и реализовывали многое из намеченного Якобсоном и его школой.

Топоров внимательно изучает исследования классиков славистики и балтистики. В Риге он участвует в торжественном заседании, отмечавшем юбилей патриарха этой области сравнительного языкознания Я. Эндзелина. Для решения стоявшей перед молодым ученым проблемы характера ранних балто-славянских языковых отношений большое значение имела работа о ранней предыстории балтийского и славянского глагола. В ней Топоров впервые обратил внимание на такие черты балто-славянской глагольной системы, в которых можно увидеть сходство не с теми индоевропейскими языками, с которыми (как с санскритом, которым Топоров всю жизнь много и увлеченно занимался) ее обычно сравнивали, а с хеттским и другими вновь открытыми древними языками. Эти идеи Топорова повлияли на соответствующие разделы написанного Калвертом Уоткинсом тома об индоевропейском глаголе в той новой сравнительно-исторической грамматике, которую начал издавать Курилович (один из видных структуралистов старшего поколения, применивших новые методы к сравнительному славянскому языкознанию в том направлении, кото-

стр. 124


рое в те годы разделялось Топоровым). Воздействие этих новаторских идей продолжает чувствоваться до сих пор не только в реконструкции древней формы основных окончаний каждой из восстанавливаемых серий славянских и балтийских глагольных форм, но и в самой постановке вопроса о том, в какой мере праславянский и прабалтийский отличаются от других индоевропейских диалектов (Мне представляется в этом плане весьма поучительным сопоставление ранней работы Топорова с недавним опытом новой реконструкции глагола в каждом из индоевропейских диалектов, включая прабалтийский и праславянский: Douglas Q. Adams. "Give To Drink" in Tocharian В and the Reflexes of the PIE Causative. 2003). Предложенный Топоровым взгляд на это сопоставление вел к совершенно новой постановке вопроса об отношении славянских языков к балтийским. Оказывалось возможным восстановить для праславянского такую модель древнейшей грамматической и фонологической структуры, которая выводима из аналогичной модели прабалтийского состояния, но обратное (выведение прабалтийского из праславянского) невозможно. Этому вопросу был посвящен наш совместный с Топоровым доклад на Международном съезде славистов в Москве осенью 1958 г. Он вызвал широкое и в общем сочувственное обсуждение на съезде и после него в выступлениях таких славистов, как Лер-Сплавинский. Топоров продолжал развивать некоторые из идей, родившихся в связи с занятиями балтийским глаголом. Его статья о парадигме литовского глагола применяла тот структурный подход, плодотворность которого на материале славянского глагола была продемонстрирована Романом Якобсоном и его последователями. Летом 1958 г. В. Н. Топоров по приглашению литовских диалектологов участвует в их экспедиции в литовских деревнях на территории Белоруссии. Сделанные тогда и позднее (Топоров повторял эти поездки) наблюдения легли в основу работы Владимира Николаевича и его учеников относительно характера взаимодействия славянских и балтийских диалектов в Новое время. Позднее Топоров становится душой нового издания "Балто-славянские исследования", много значащего для развития всей этой области знаний. Ряд его важнейших трудов в нем напечатан.

Для изучения ранней истории балтийских и славянских языков и их носителей исключительное значение имеет проведенное Топоровым исследование гидронимов и многих других местных названий Восточной, Юго-Восточной и Центральной Европы. Первым этапом явилась монография, выполненная совместно с акад. О. Н. Трубачевым. В дальнейшем В. Н. Топоров продолжил эти исследования на материале множества названий рек, получивших в его работах этнолингвистические характеристики. Благодаря этим исследованиям были установлены гораздо более широкие, чем предполагалось ранее, границы ареала распространения балтов.

Это было время бурного развития в нашей стране новых областей лингвистики, связанных с математикой (которыми к тому времени Топоров овладевает основательно). Он участвует в целом ряде конференций структурного и семиотического направления, выступая с докладами, вызывающими всеобщий интерес. Когда в середине 1960 г. постановлением специального заседания Президиума АН СССР о развитии структурных и семиотических исследований в Институте славяноведения был создан особый новый Сектор структурной типологии славянских языков, Топоров становится его основателем и первым заведующим. Он продемонстрировал свое умение стать при необходимости крупным организатором науки. За два с небольшим года, в течение которых он находился во главе этого объединения, которому суждено было сыграть видную роль в развитии всего комлекса наук о знаковых системах в нашей стране и во всем мире, Топоров заложил фундамент тех занятий, которыми вскоре прославилась научная школа, после присоединения к ней Ю. М. Лотмана получившая название "Московско-тартуской". Топоров подобрал основной состав тех видных ученых (таких, как акад. А. А. Зализняк, член-корреспондент РАН Т. М. Николаева, помогавшая ему в качестве первого ученого секретаря Сектора, безвременно от нас ушедший И. И. Ревзин, ставший вторым по времени ученым секретарем Сектора) и тогдашней лингвистической молодежи (прежде всего аспирантов, воспитанных В. Н. Топоровым, как Т. В. Цивьян), который в будущем определил вместе с ним самим лицо Сектора. При приеме некоторых новых сотрудников (в частности, пишущего эти строки) Топорову приходилось преодолевать сопротивление дирекции Института, боявшейся политических осложнений. Ни один из сотрудников Сектора не был членом коммунистической партии, некоторые уже были известны достаточно откровенными выступлениями против господствовавшего режима. Быстро налаживается выход сборников Сектора, отличавшихся широтой подхода к самым разным семиотическим системам, преимущественно славянским. Топоров замыслил структурное описание славянских языков, начиная с русского. В то время его занимали вопросы, связанные с введением в языкознание вероятности и с комбинаторикой языковых элементов. В современном русском языке он сам обследовал комбинации графических элементов; эта большая работа, напечатанная позднее отдельно, мыслилась как часть будущего очерка современного русского языка. Осенью 1962 г. состоялся организованный Сектором Симпозиум по изучению знаковых систем. В нем приняли участие сотрудники Сек-

стр. 125


тора, многие из которых выступали с несколькими докладами. Симпозиум вызвал интерес широких кругов интеллигенции, заседания были многолюдными. На организаторов и участников посыпались обвинения в их противостоянии официальной идеологии. Растущая в Москве атмосфера доносов и обвинений в неповиновении стандартам советского времени делала все более неизбежным перенос основных конференций и изданий в Тарту, куда с этой целью Топоров и его единомышленники зачастили, начиная с лета 1964 г. Ю. М. Лотман ценил в В. Н. Топорове не только одного из предводителей нового семиотического движения, но и коллегу по занятиям историей русской литературы.

Одним из основных нововведений московско-тартуского направления семиотики явилось рассмотрение текста в качестве главного предмета исследования наряду со знаком и системой знаков. В 1963 г. В. Н. Топоров участвует в подготовке доклада для очередного съезда славистов. Доклад посвящен возможности реконструкции праславянского текста. Проблема заключается не только в возможности восстановления текста на праславянском языке. Не менее важно и то, что ряд вопросов реконструкции текстов (таких, как заговорные и другие обрядовые, сказочные) может быть решен при доведении реконструкции до одного из предельных языковых уровней (скажем, фонемного или морфемного). Как в математике и связанных с ней дисциплинах залогом успеха может быть доведение решения до конкретного числа, так и в разных сферах семиотических исследований наиболее продвинутым результатом может считаться анализ или синтез целого текста. В первых из работ этого рода Топоров много внимания обращает на минимальные тексты, в пределе совпадающие со словом, как праславянские личные имена, представляющие собой словосложения, элементы которых легко комбинируются друг с другом (такими сложными именами, например, с компонентом * mirь, он продолжает заниматься вплоть до последних своих работ, см. доклад к XI Международному съезду славистов "Праславянская культура в зеркале собственных имен (элемент mir)", 1993). Ко времени, когда начались наиболее интенсивные исследования Владимира Николаевича в сфере мифологии, оживились исследования текстов небольшого объема. Большинством их занимается паремиология, к тому времени привлекшая к себе внимание многих исследователей. Славянская паремиология многим обязана Топорову. Он работает над типами славянских загадок, продолжает изучение заговоров. Топорову удается описать классы определенных текстов, например, балтийских и славянских обрядовых с чередованием однотипных вопросов и ответов (см. его статью "Из области балто-славянских фольклорных связей". Vilnius, 1963). В 1965 - 1974 гг. Топоров в качестве одного из двух соавторов участвует в монографиях, посвященных древним славянским ритуалам и мифологии: тому же в эти и последующие годы посвящается значительное число его статей (часть из них с теми же соавторами). Начав с написанного сразу по окончании аспирантуры этюда о древнерусской мифологии в духе троичных моделей Дюмезиля, Топоров в своих исследованиях и многочисленных энциклопедических статьях с соавторами и без них дал развернутую картину раннеславянского пантеона и его локальных вариантов, а также обрядов, в которых эти боги и демоны участвовали (последняя по времени "Боги" в этнолингвистическом словаре "Славянские древности". М., 1995). Все его многочисленные публикации на эти и пересекающиеся с ними более общие историко-культурные темы суммированы и обобщены в книге "Предистория литературы у славян. Опыт реконструкции" (М., 1998) (в подробной библиографии в конце книги учтены почти все основные публикации автора по ранней славянской духовной культуре). Этот труд можно считать частью его завещания в данной области. Изложение начинается с постановки задачи, которая близка к идее известной нашему читателю большой работы Романа Якобсона "Основа славянского сравнительного литературоведения" (М., 1987). Но в отличие от в значительной степени панхронического подхода этого последнего, Топоров гораздо больше обращен к предыстории в собственном смысле, к общему фонду сюжетов, героев, образов и стилистических приемов, которые сформировались еще в праславянский период, к тем генетическом сходствам, которыми во многом определялись и последующие совпадения отдельных славянских литературных и фольклорных традиций друг с другом. Вместе с тем книга начинается с характеристики самого начала славянской письменности, того периода, который в соответствии с древним обозначением можно назвать временем "славянской книги" (в других терминах это период моравской и древнеболгарской литературы на старославянском языке). Балтийская и славянская мифология в этой книге и в ряде других, посвященных ей трудов Владимира Николаевича, излагается прежде всего в духе повествования о сюжетах, среди которых выделяется основной миф - о борьбе бога-змееборца с его мифологическим противником и разного рода трансформации этого мифа и его персонажей, а также животных и растений, вовлекаемых в пересказывание этого мифа. Описание богатырей проводится посредством дифференциации тех триад, в которые они входят. В следующем разделе книги Топоров, специально занимавшийся теорией ритуала и праздника, анализирует их славянские формы в связи с функци -

стр. 126


ями календарных и других обрядовых циклов и различиями жанров. В заключение приведены некоторые из полученных языковых реконструированных текстов и сообщаются современные данные о праславянской метрике.

Наряду с древними русскими поверьями и с ранними истоками всех славянских литератур Топоров занимался на протяжении всей сознательной жизни русской литературой. Ему принадлежат книги и большие исследования о Муравьеве, Карамзине, Жуковском, Пушкине, "странном" (фантастическом) Тургеневе, Достоевском, Блоке, Кондратьеве, Ахматовой. Мне кажутся едва ли не всего более значительными исследования, где Топоров выдвинул и развернул понятие "петербургского текста". Петербург пользовался особой любовью Владимира Николаевича. Он никогда не упускал случая если не еще раз посетить облюбованный им город, то хотя бы в воображении побродить по нему, расстелив перед собой его подробный план (его день после завтрака нередко начинался с этого). Это пристрастие, пронесенное сквозь всю жизнь и нисколько не ослабевшее, сказалось в широком круге исследований, охвативших диапазон петербургских текстов от романов Достоевского до настенных граффити в общественных уборных последних лет. В анализе Достоевского Топоров продолжил и развил идеи обстоятельно им изученного Бахтина. В центре его исследования находится категория пространства (этот прием использован в его большой книге о русской литературе и применительно к таким ранее неизученным и лишь недавно открытым авторам XX в., как Крижановский).

Начиная со второй половины 1960-х годов Топоров и его соавторы печатают серию работ о поэтах-акмеистах и их поэтике. Совместное исследование, выполненное вместе С Т. В. Цивьян, выявило такие универсальные образы у акмеистов, как "черное солнце", и наметило их интертекстуальные связи (с Нервалем). Особую статью он посвящает поэзии Шилейко, тогда совсем позабытой. Ахматова (главным образом поздняя) его заинтересовала преимущественно связью ее поэзии с историей и временем.

В последней книге Топорова, содержащей избранные работы о Петербургском тексте русской литературы, центральное место занимает монографическое исследование "Из истории петербургского аполлинизма: его золотые дни и его крушение". Крушение показано на примере позднего Блока (его "Русского бреда"), Вагинова и других. Изложение доводится до нашего времени. Хронологически последним является недавнее стихотворение Кушнера, процитировав которое, Топоров замечает: "Неужели снова на рубеже прошлого века и начала настоящего в неизменное отмеченное время уже в четвертый раз является в русскую поэзию и - шире - в русскую культуру аполлоновское начало? Трагическая история двадцатого века с ее "антиаполлонизмом" и "пифонизмом" вопиет о порядке, согласии, гармонии, свете. Но в силах ли аполлинизм решить свою задачу, осуществить свое назначение при всей той невероятной сложности проблем, которые стоят не только перед Россией, но и перед всем миром".

Хочется, как и Топоров в конце этой главы его книги, не расставаться с надеждой. И верить, что в той будущей России, которая после всех мытарств обретет согласие и гармонию, как раннего предвестника перемены вспомнят Владимира Николаевича Топорова и его произведения, во многом пророческие.


Новые статьи на library.by:
БИОГРАФИИ ЗНАМЕНИТЫХ ЛЮДЕЙ:
Комментируем публикацию: ПАМЯТИ ВЕЛИКОГО СЛАВИСТА: ВЛАДИМИР НИКОЛАЕВИЧ ТОПОРОВ (1928 - 2005)

© В. В. ИВАНОВ () Источник: Славяноведение, № 4, 31 августа 2006

Искать похожие?

LIBRARY.BY+ЛибмонстрЯндексGoogle
подняться наверх ↑

ПАРТНЁРЫ БИБЛИОТЕКИ рекомендуем!

подняться наверх ↑

ОБРАТНО В РУБРИКУ?

БИОГРАФИИ ЗНАМЕНИТЫХ ЛЮДЕЙ НА LIBRARY.BY

Уважаемый читатель! Подписывайтесь на LIBRARY.BY в VKновости, VKтрансляция и Одноклассниках, чтобы быстро узнавать о событиях онлайн библиотеки.