К числу незаслуженно забытых русских историков XIX в. относится и Александр Николаевич Попов¹ . Он родился 23 ноября 1820 г.² , по-видимому, в имении матери сельце Лубянок Ряжского уезда Рязанской губернии. Его отец, Николай Попов³ , был мелкопоместным дворянином Рязанской губернии, мать Авдотья Павловна (умерла в 1870 г.) происходила из старинного дворянского рода Трубниковых. В Рязанской губернии она владела имением в 900 десятин земли со 100 крестьянами. Александр был единственным ребенком в семье, отец рано умер, и его воспитывала мать, "женщина отменных достоинств, благочестивая, любознательная, в молодости даже писавшая стихи"⁴ . Первоначальное образование он получил в домашних условиях, затем учился в московской гимназии, которую окончил в 1835 г. и поступил на юридический факультет Московского университета, где учился "в его славную, Строгановскую пору", по выражению П. И. Бартенева. В 1835 г. попечителем Московского учебного округа, а стало быть, и руководителем Московского университета по новому университетскому уставу 1835 г., был назначен граф С. Г. Строганов "европейски просвещенный, в высшей степени толерантный к убеждениям других"⁵ . При нем происходило укрепление профессуры новыми способными учеными и преподавателями. Благодаря поддержке и покровительству попечителя пришли и закрепились на кафедрах Т. Н. Грановский, К. Д. Кавелин, О. М. Бодянский, С. М. Соловьев, П. Н. Кудрявцев, Ф. И. Буслаев, открылись и новые кафедры.

Обновленный в эти годы состав профессоров юридического факультета благотворно повлиял на любознательного студента и способствовал не только углубленным учебным занятиям, но и привил вкус к творческим изысканиям. Особенно сильное воздействие на его научные взгляды оказали молодые профессора, получившие образование за границей, преимущественно в Германии, и вернувшиеся в Россию, чтобы преподавать в университетах: Н. И. Крылов, С. И. Баршев, П. Г. Редкий, В. Н. Пешков, а также М. П. Погодин и Ф. Л. Морошкин.

В университете Александр Николаевич был товарищем К. С. Аксакова, Ф. И. Буслаева, Д. А. Валуева, М. Н. Каткова, Ю. Ф. Самарина, старших сыновей графа С. Г. Строганова - Александра и Павла. Через полвека Буслаев вспоминал: "...в это... время я случайно столкнулся с двумя молодыми людьми, которые были своекоштными студентами, когда я жил в казенных нуме-

Никитин Станислав Александрович - историк.

стр. 42

рах. Один был на словесном факультете, ...Василий Алексеевич Панов, с которым я подружился в Риме, а другой юридического факультета, Александр Николаевич Попов... Он был человек веселый и милый, добрый товарищ и остроумный собеседник. Вечера... проводил в дружеских беседах по-студенчески с ними обоими и со мною. Искусство и классические древности, Рим и берега Средиземного моря, "Русская Правда", о которой Попов писал тогда свою магистерскую диссертацию, Гоголь, которого так любовно чествовал Панов, сравнительная грамматика и филология с Боппом, Поттом и Гриммом, исследованиями которых битком набита была моя голова, дорогие воспоминания о часах, проведенных нами вместе в аудиториях Московского университета, с забавными анекдотами о наших профессорах и товарищах - вот, сколько мне помнится, были главные предметы наших бесед и нескончаемых споров, вперемежку с веселым хохотом и остротами, в которых Попов не уступал графу Александру Сергеевичу, а по игривой способности отчеканивать их рифмами и превосходил его. ...Оба наши милые товарищи, Александр Николаевич и Василий Алексеевич, были славянофилы. Они ввели меня в этот интересный, высокообразованный кружок тогдашнего московского общества"⁶ .

В последние годы учебы в университете, и особенно в годы подготовки магистерской диссертации, Попов сблизился с членами нарождавшегося в то время кружка славянофилов. Наиболее близок и дружен он был с А. С. Хомяковым, Ю. Ф. и Д. Ф. Самариными, семейством Елагиных, В. И. Пановым, Д. А. Валуевым, Аксаковыми, Киреевскими, позднее с А. Ф. Гильфердингом. По свидетельству Д. Ф. Самарина, в 1842 г. его брат Юрий Федорович вел полемику с Поповым по вопросу развития церкви; в это время Александр Николаевич жил у Хомякова, который имел на него сильное влияние, и Попов "отражал его взгляды и воззрения, в особенности богословские"⁷ .

До конца жизни Александр Николаевич сохранил дружеские связи и переписку с московскими друзьями-славянофилами. Однако круг его дружеских связей не ограничивался только славянофилами. М. Н. Каткова, А. И. Тургенева к славянофилам никак не отнесешь, или К. Д. Кавелин, который хотя и был в молодые годы идейно близок к основателям славянофильства, всю последующую жизнь оставался западником. Во время же службы Попова в Петербурге ему вовсе не пришлось "вариться" в славянофильском "котле", поскольку в чиновном Петербурге славянофильские идеи были совсем не в ходу и явно не в чести. В Москве же, и в первоначальный период службы в Петербурге, он имел устойчивую репутацию правоверного славянофила.

Московский университет Попов окончил в феврале 1839 г. первым кандидатом по юридическому факультету. И ему потребовалось всего два года, чтобы подготовить магистерскую диссертацию ("Русская Правда в отношении к Уголовному праву". М. 1841), которую он с блеском защитил в 1842 году⁸ . Диспут по диссертации состоялся 14 марта 1842 г. и вызвал немалый общественный резонанс и даже полемику в печати. Среди официальных оппонентов был известный историк М. П. Погодин, тогда профессор Московского университета. Не удовольствовавшись словесным критическим выступлением на диспуте, он в своем журнале "Москвитянин" опубликовал рецензию на печатный текст диссертации⁹ . Основное возражение Погодина вызвало следующее положение автора: "Русская Правда не есть Ярославова грамота, данная им Новогороду, и даже не местное Новогородское законодательство, но общее - Русское". Ее положения служат "переходом от частных понятий о преступлениях и наказаниях к государственным". Погодин в рецензии утверждал, что это положение "не точно и не выражает собственной (?) мысли автора, который хотел сказать, что Русская Правда принадлежала в равной степени всем прочим нашим городам", и ни на чем не основано и что автор здесь пошел от противного¹⁰ .

Второе положение, с которым был резко не согласен Погодин, связано с тем, что диссертант решительно отстранял в своей работе вопрос о национальности варягов. В следующем номере "Москвитянина" Александр Нико-

стр. 43

лаевич отвечал оппоненту "Замечанием на критику г. Погодина Русской Правды в отношении к уголовному праву", причем ответ был спокойным по тону и весьма убедительным по существу. Погодин в очередном номере журнала опубликовал "Замечания на антикритику г. Попова", и на этом полемика завершилась¹¹ .

В целом же диспут прошел для Попова весьма удачно, он излагал свои мысли и, по отзывам многих современников, доказывал свои выводы блестяще, что засвидетельствовал сам Погодин в "Москвитянине"¹² .

В своих "Записках" С. М. Соловьев так отозвался о новоиспеченном магистре и его диссертации, повстречавшись с ним за границей, в Берлине: "Я велел вести себя на квартиру Попова, магистра Московского университета, который недавно защищал диссертацию о "Русской Правде", отличился тем, что чрезвычайно ловко защитил жиденькую диссертацию, и после диспута еще вел перепалку (!?) с Погодиным"¹³ .

Совершенно иначе судили о качестве его диссертации и о самом диспуте друзья-славянофилы. Напутствуя его в Петербург рекомендательным письмом к А. В. Веневитинову, Хомяков писал: "Тебе отдаст это письмо Александр Николаевич Попов, мне великий приятель, недавно выдержавший блистательный диспут на магистра факультета юридического; честь и хвала факультету... Он человек очень серьезный и еще жизнью не испорчен, но любит искусства и все хорошее"¹⁴ .

29 мая 1842 г. последовало официальное утверждение искомой степени, кстати Александр Николаевич был первым из удостоенных Московским университетом степени магистра юридических наук по уставу 1835 года.

В XVIII и особенно в XIX столетиях в России было принято после завершения высшего образования, то есть по окончании университета, Царскосельского (Александровского) лицея, училища правоведения или какого-либо иного высшего учебного заведения совершать путешествие в Западную Европу для усовершенствования в науках и углубления образования, ознакомления с тамошней жизнью, посещения исторических и культурных центров и т. д., короче говоря, расширения умственного кругозора. Все определяло финансовые возможности путешественника. Путешествовал Александр Николаевич по Европе около двух лет, по-видимому, на деньги своей матери. Есть, правда, указание на то, что путешествие в Черногорию он совершил на средства Хомякова, но П. И. Бартенев высказался об этом в гадательно-предположительном духе: "чуть ли не было совершено на средства Хомякова"¹⁵ .

Попов выехал вез с собой рекомендательное письмо А. С. Хомякова к его петербургскому другу А. В. Веневитинову¹⁶ . Первоначальной целью поездки Попова был Берлин, где он намеревался посвятить довольно длительное время изучению немецкой философии, в частности, слушать лекции Ф. В. И. Шеллинга, обещая при этом посылать Ю. Ф. Самарину выписки из этих лекций. Но к неожиданности для своих московских друзей он недолго пробыл в Берлине и в том же 1842 г. совершил путешествие в Черногорию. Это очень не понравилось Самарину, который в большом, интересном письме к Попову пишет: "Вы покинули ученую Германию для живого Славянского мира. Как понимать это неожиданное отступление от вашего намерения посвятить несколько лет исключительно изучению философии? Если это только эпизод, кратковременное отдохновение от других занятий, то я вполне его понимаю и радуюсь вместе с вами: германская жизнь, стянутая условными приличиями, должна была сделаться для вас тягостною и возбудить в вас желание подышать свежим воздухом Черногории. Но если ваша поездка имеет другое значение, если Германия и наука, славяне и жизнь для вас одно, то я не могу не сетовать. К несчастию некоторые строки из вашего письма заставляют меня остановиться на последнем предположении"¹⁷ . Самарин оказался прав - это был не "эпизод": живая натура Александра Николаевича не позволила ему целиком погрузиться в философию, и последующие полтора года он сочетал слушание лекций Шеллинга, Л. Ранке и других корифеев немецкой

стр. 44

науки с путешествиями по Италии (как правило, пешком), Германии, Австрии, Франции и страстным изучением искусства - живописи, скульптуры, архитектуры.

Черногорию А. Н. Попов посетил одним из первых, как простой путешественник, по личной инициативе, без официального поручения. Результатом поездки была книга "Путешествие в Черногорию". В своем отчете о поездке автор избегает общих рассуждений, почти ничего не говорит о своих личных впечатлениях, а сосредотачивает внимание читателя на обстоятельном ознакомлении с историей страны, ее культурой, историческими судьбами и внутренним общественным устройством черногорцев. В предисловии четко сформулирована значимость в то время славянского вопроса. Путем сравнения исторических судеб германских и славянских племен, появившихся в Европе практически в одно и то же время, прослеживания их общественных устройств на протяжении столетий (общественное устройство славян основывалось на понятии общины, германских племен - на развитии человеческой личности, индивидуальности) Александр Николаевич определил свое отношение к славянскому вопросу: "Это вопрос Европы, к которой принадлежим и мы, это вопрос наш", это - "вопрос самой жизни"¹⁸ .

Ключевая глава книги - пятая, в которой автор излагает юридический быт Черногории, дает очерк государственного, уголовного, гражданского и семейного права, объясняет происхождение судебника Владыки Петра и подвергает его подробному разбору. Он завершает эту главу примечательными словами: "Грознее, опаснее силы турок предстоит Черногорью новая опасность, влияние нравственное чуждых начал... Бедная, небольшая область Черной Горы, отделенная от моря, не имея достаточно средств к развитию промышленности и народного богатства, по внешней необходимости, должна быть в зависимости от других. Легко поэтому проникнуть чуждым началам в Черногорию... Пожелаем, чтобы новое просвещение в Черной Горе создалось на основании Православной веры и славянской народности... Достигнув собственною силою до независимости внешней, достигнуть и до независимости духовной, независимости просвещения достойно Черногорья, племени нам однородного, маленького племени, которое столетия вело войну "Ради свете вере православие // И свободе свога отечества""¹⁹ .

В этой, одной из первых работ Попова уже в полной мере проявились свойственные ему как историку подходы: внимательное и всестороннее изучение существа дела, стремление как можно более многогранно осветить предмет исследования, четкость и безукоризненная обоснованность выводов, хороший литературный язык. Высоко оценил "Путешествие в Черногорию" К. Н. Бестужев-Рюмин²⁰ .

По "Запискам" С. М. Соловьева видно, что в сентябре 1844 г. Попов еще находился за границей²¹ . Известно также по письмам А. П. Елагиной и по тем же "Запискам" Соловьева, который неоднократно сталкивался с Поповым на европейских дорогах, что в апреле-мае 1844 г. Александр Николаевич еще пребывал за границей. Стало быть, наиболее вероятное время возвращения его в Россию, в Москву июнь-август 1844 года.

По возвращении Попова в Россию возник вопрос об определении его на отделившуюся тогда на юридическом факультете Московского университета кафедру истории русского права, и он именно с этим связывал свои надежды на будущее. Еще в письме от 2 марта 1843 г. А. П. Елагина сообщала Попову со слов Т. Н. Грановского, что граф С. Г. Строганов "оставляет за вами кафедру философии"; об этом она пишет и ровно через год - в марте 1844 г.²² . Однако кафедру в Московском университете Попов не получил.

В "Журнале Министерства Народного Просвещения" (ЖМНП) об этом говорится так: "Александр Николаевич желал, кажется, занять кафедру истории русского права в Московском университете, но по неизвестным нам причинам намерение его не могло осуществиться"²³ . К. Н. Бестужев-Рюмин писал: "По возвращении Попова из-за границы возник вопрос об определении его на отделившуюся тогда в Московском университете кафедру исто-

стр. 45

рии русского права; но кафедра эта была занята другим высокоодаренным его товарищем"²⁴ . Остальные авторы биографических заметок единодушны: кафедра не оказалась свободной, что и побудило Попова уехать в Петербург. Эти объяснения по-видимому далеки от истины.

В своих воспоминаниях Б. Н. Чичерин писал (в первые месяцы 1845 г.): "Он (Грановский) прибавил, что на кафедру государственного права готовится вступить Александр Николаевич Попов, который, хотя славянофил, но человек умный, а потому, верно, будет читать хороший курс. В то время словесный факультет был главным поприщем деятельности Шевырева и развития славянофильских идей; юридический же факультет был оплотом западников. Из отзыва Грановского о Попове видно, однако, что западники отнюдь не были исключительны, а рады были принять славянофила в свою среду, когда считали его полезным, и если Попов не получил кафедры, то виною была собственная его несостоятельность. В ту же зиму он прочел перед факультетом пробную лекцию, и профессора, нисколько не причастные западному направлению, как Морошкин, нашли ее столь неудовлетворительною, что ему отказали"²⁵ .

В связи с мнением Чичерина важны два момента: первый - сам Чичерин был ярым, убежденным западником, считавшим, что взгляды славянофилов, их идейный багаж, их политические рекомендации не выдерживают никакой критики, и относившийся практически ко всем славянофилам с почти не скрываемой враждебностью, буквально чуть ли не с брезгливостью; и второй - в своих воспоминаниях он дал совершенно уничижительные характеристики всем без исключения профессорам юридического факультета, которые сочли пробную лекцию Попова "столь неудовлетворительною". Видимо, причина того, что Александр Николаевич не получил кафедру, заключалась в другом.

Несколько проясняет картину Соловьев, который так описывает этот эпизод: "По возвращении, я нашел его (Попова) в Москве в одинаковом со мною положении, т. е. добивающимся кафедры в Московском университете по юридическому факультету. Это был тогда человек с большими способностями, преимущественно на словах, бойкий, смелый, иногда дерзкий говорун, мало способный к труду; отсюда, блестящий на словах, он оказывался чрезвычайно слабым на деле: слушая его, всякий должен был сказать: какие блестящие способности у этого человека! А прочтя его статью, всякий должен был пожать плечами. Юридический факультет, оплошно составленный из западников, никак не хотел пускать к себе Попова - и имел на то полное основание, хотя славянофилы и провозглашали, что это - великий философ. По выслушании его пробной лекции, факультет объявил, что лекция слаба; Попов напечатал ее в "Москвитянине"; критика согласилась с факультетом"²⁶ .

И именно потому, что пробная лекция была опубликована²⁷ , а критики по существу и не было, если не считать опять же резкого замечания М. П. Погодина, это, как и другие детали свидетельствуют, что, по-видимому, Александр Николаевич стал жертвой идеологического противостояния западников и славянофилов. В подтверждение можно привести и мнение П. И. Бартенева: "Его определившееся в то время направление помешало ему занять профессорское место в Москве"²⁸ .

Надежды на кафедру в Московском университете и учено-преподавательскую деятельность пришлось оставить и, заручившись рекомендательным письмом от А. И. Тургенева к К. С. Сербиновичу, Попов в октябре 1845 г. отправился в чиновный Петербург определяться на службу. В своем рекомендательном письме (13 октября 1845 г.) А. И. Тургенев писал: "Податель сего Александр Николаевич Попов, известный, вероятно, и вам, некоторыми прекрасными статьями о философии, о русской истории, и пр., отправляется на службу в Петербург. Зная вас и по тем, кои любят и почитают вас, и по изданию журнала Просвещения, он желает лично с вами познакомиться. Я и сам намерен был ему предложить то же, ибо уверен, что и редко

стр. 46

образованный ум г. Попова, и благородный характер его, и необыкновенные знания его, будут находкою для вашего досуга, как и для самой деятельности в высшем кругу нашей словесности учебной и ученой. Мне случалось называть его здесь вторым Сербиновичем, и когда вы узнаете покороче г. Попова, вы убедитесь, что и эта похвала не была слишком преувеличенною, но заслуженною. На сих днях г. Попов читал нам превосходную книгу - статью свою о Шлецере; причитавшись и наслушавшись здесь, да и во многих петербургских журналах и книжках, русского слова, я чистосердечно убедился, что никто из наших молодых писателей так правильно и отчетливо, так хорошо не пишет. С изучением великого историка-критика, его влияния на тогдашний германский мир и на всю северную и особенно русскую историю, г. Попов соединяет ясный, светлый ум, здравое суждение, образованное начитанностию классических авторов и новейших лучших критиков в истории"²⁹ .

Тогда же А. И. Тургенев в письме к князю П. А. Вяземскому так характеризовал А. Н. Попова; "К вам, т. е. в Петербург, едет магистр Попов, прекрасный, умный, начитанный. Скромен, умен, учен, образован, трудолюбив - вот его качества. Лучшее достоинство Попова в его благородном характере. Попов любит Россию, но вместе и просвещение, читал Гегеля, но не гнушается Русскою Правдою, словом, ревнует по разуму. В нем теплая любовь к Москве, которая и на ваших гранитах не остынет: для него Кремль не душен, но и он не душит вечными о нем песнопениями. Он любит родину и Москву, как мы все любим и любили ее"³⁰ .

По приезде в Петербург А. Н. Попов довольно быстро, 22 ноября 1845 г., был определен на вакантную должность секретаря I департамента Сената и одновременно утвержден в чине титулярного советника. Постепенно повышаясь в чинах и получая награды - ордена, денежные пособия и высочайшие благодарности, он продолжал эту службу вплоть до своей кончины. Уже 15 января 1846 г. ему было повелено, в свободное от его прямых служебных обязанностей время, заниматься работами по II отделению собственной е.и.в. канцелярии (по всей вероятности, это повеление последовало по ходатайству и при содействии К. С. Сербиновича, близкого к графу Д. Н. Блудову, главноуправляющему II Отделением в 1839 - 1861 гг.). А вскоре его переход в это учреждение был окончательно оформлен: 17 августа 1846 г. Попов был причислен ко II Отделению для составления истории уголовного судопроизводства и гражданского права в России.

Начав свою карьеру в этом учреждении при Д. Н. Блудове (главноуправляющем в 1839 - 1861 гг.), Александр Николаевич благополучно служил еще при трех начальниках II Отделения: бароне М. А. Корфе (1862 - февраль 1864 гг.), графе В. Н. Панине (февраль 1864 - апрель 1867 гг.) и князе С. Н. Урусове (апрель 1867 - декабрь 1881 гг.). Краткие сведения из формулярного служебного списка А. Н. Попова, приведены в его биографии, написанной, по всей вероятности, Н. Ф. Эверлингом, его родственником и сослуживцем по II Отделению³¹ .

Как видно из перечня полученных А. Н. Поповым чинов, наград и высочайших благодарностей³² , его служба проходила вполне благополучно, его карьера была успешной. Основная задача, поставленная перед II Отделением в 1826 г. Николаем I, заключалась в первую очередь в создании Свода законов Российской империи. Общеизвестны результаты этой работы, выполненной под руководством первого главноуправляющего II Отделением М. М. Сперанского: в апреле 1830 г. было напечатано первое Полное собрание законов Российской империи в 45 томах (от Уложения царя Алексея Михайловича до 12 декабря 1825 г.), а в конце 1832 г. - Свод законов в 15 томах. В дальнейшем II Отделение вплоть до своего упразднения в 1882 г. продолжало кодификационные работы по совершенствованию как Свода законов Российской империи в целом, так и по законодательству Финляндии, Царства Польского, а также разрабатывало новое уголовное Уложение, Свод военных постановлений и т. д. и занималось составлением руководств по

стр. 47

законоведению. Сам А. Н. Попов, по-видимому, не принимал активного участия в этой кропотливой кодификационной работе, сфера его деятельности была иной.

Как пишет Эверлинг, основные работы II Отделения едва ли "могли пленять и привязать к себе живой, пытливый ум А. Н. Попова, занимавшегося ими скорее только по обязанности служебного долга и ради средств к существованию. Его несравненно более привлекали другие занятия, дававшие ему возможность проявить и свои познания, и свою способность быстро, ясно и талантливо излагать свои мысли и предположения".

К этим "занятиям", во-первых, следует отнести рассмотрение и разбор различных законопроектов, доставлявшихся в то время министерствами на заключение II Отделения до представления их в Государственный совет. Во-вторых, Попов весьма часто был назначаем от II Отделения в различные комиссии, учреждаемые для разработки новых законоположений в рамках реформ, осуществляемых при Александре II. Так, в 1859 - 1860 гг. Попов был назначен членом Редакционной комиссии для "начертания" положений о крестьянах, освобожденных от крепостной зависимости манифестом 19 февраля 1861 г., и здесь он являлся ревностным сторонником освобождения крестьян с землею, а также общинного землевладения. В-третьих, А. Н. Попов принимал активнейшее участие в различных изданиях, предпринятых II Отделением по настоятельным представлениям графа Блудова перед Николаем I. Речь идет прежде всего об издании памятников русской истории. Вместе с А. Ф. Бычковым, который служил в те годы в Публичной библиотеке хранителем Отделения рукописей и старопечатных славянских книг и привлекался к работам II Отделения, он приготовил копии с рукописей разрядных и записных книг, рассеянных по различным книгохранилищам, а также разобрал столбцы, по содержанию своему относящиеся к разрядам, и составил по ним текст, что позволило издать "Дворцовые Разряды" за 1612 - 1701 гг., и написал предисловие к I тому. Всего вышло 4 тома и том дополнений (СПб. 1850 - 1855). Это издание получило высокую оценку историков.

Известный русский историк и архивист, по словам В. О. Ключевского, один из "лучших знатоков архивного материала по истории русского законодательства", И. Д. Беляев в письме к А. Н. Попову от 23 апреля 1850 г. так оценивает это издание: "От души благодарю вас за присланный первый том Дворцовых Разрядов; книга вышла очень занимательна и издана именно таким образом, как нужно издавать исторические памятники, и как у нас до сей поры еще не издавали... Я только желал, чтобы издание было таким, каким оно вышло, но никак не ждал, чтобы можно было сделать так, печатая некоторые документы заглазно, не имея под руками подлинников; вы сделали просто почти невозможное. Другие не могут знать всех трудностей, какие вы победили; мне же, как участнику некоторым образом в деле, это очень понятно, и я по чувству любителя древних памятников смело благодарю вас вторично за ваш добросовестный и истинно-ученый труд, и буду благодарить всегда, а также вполне убежден, что и все занимающиеся Русскою историею будут вам благодарны за ваше превосходное издание. Предисловие, предпосланное вами в настоящем томе, на мой взгляд, очень удовлетворительно"³³ . Столь же высоко оценил труд А. Н. Попова известный русский филолог и историк О. М. Бодянский³⁴ . Издание "Дворцовых Разрядов" имело продолжение - "Книги разрядные" (Т. I - III. СПб. 1853 - 1856).

Кроме того, Александр Николаевич руководил изданием "Памятников дипломатических сношений древней России с державами иностранными". Было издано 10 томов (СПб. 1851 - 1871), в которых приведены материалы дипломатических отношений до 1700 года. Девять первых томов посвящены сношениям с Австрией (с "империею Римскою" за период с 1488 по 1699 г. включительно), десятый - сношениям с Италией ("с папским двором и с итальянскими государствами" за период с 1580 по 1699 г.). Русское историческое общество выпустило в 1882 - 1913 гг. в составе своих "Сборников" еще 10 томов "Памятников дипломатических сношений".

стр. 48

Таким образом, три издания, предпринятые и осуществленные П-м Отделением, были выполнены под руководством и главным редактированием А. Н. Попова и при ближайшем участии А. Ф. Бычкова, И. Д. Беляева, В. М. Ундольского, а также А. Ф. Тюрина и И. К. Калугина.

Служебная деятельность А. Н. Попова во II Отделении была весьма многообразной, но в основном выходила за рамки обычных, общепризнанных направлений работ этого учреждения. За эти годы в Петербурге он написал и частично опубликовал несколько десятков работ исторического, историко-юридического и искусствоведческого характера.

Разнообразной была научно-общественная деятельность А. Н. Попова. Многие годы он был действительным членом Общества истории и древностей российских при Московском университете, а также действительным членом Русского географического общества. С 1851 г., когда граф Д. Н. Блудов был избран помощником председателя Археологического общества (председателем был герцог М. Лейхтенбергский), а в 1852 г. - вице-президентом Общества (председателем стал великий князь Константин Николаевич), и до 1864 г. А. Н. Попов занимал должность секретаря Общества. Кроме ведения корреспонденции Общества в его обязанности входила издательская деятельность, в те годы весьма обширная. Под непосредственным руководством и под редакцией А. Н. Попова были изданы три тома "Записок Императорского археологического общества" (IV, V, VIII), а в V томе этих "Записок" он поместил свою статью "Дипломатическая тайнопись времен Алексея Михайловича", лучшее, по мнению К. Н. Бестужева-Рюмина, исследование по этому вопросу. 7 декабря 1873 г. А. Н. Попов был избран членом-корреспондентом Академии наук по разряду историко-политических наук Историко-филологического отделения³⁵ . И во всех этих научных организациях он не просто числился, не только был их членом, но и активнейшим деятелем, функционером, работником - писал для них рецензии, отзывы на сочинения, представляемые на соискание премий, публиковал свои труды в их изданиях, принимал повседневное участие (а часто и руководящее) в их издательской деятельности.

Особая страница в биографии историка - его работа в Русском историческом обществе (с 1873 г. - императорском). Первым, вслед за членами - основателями Общества, был избран в его действительные члены (с 9 апреля 1868 г.) Александр Николаевич Попов. На общем ежегодном собрании Общества 22 марта 1871 г. он был избран также членом Совета общества - органа, который повседневно, непосредственно руководил его работой (как сказано в Уставе, "управляет всеми делами Общества").

Параграфом 1-м Устава определялось, что Общество "имеет целью собирать, обрабатывать и распространять в России... материалы и документы, до отечественной истории относящиеся, как хранящиеся в правительственных и частных архивах и библиотеках, так равно и находящиеся у частных людей"³⁶ . Основной результат деятельности Русского исторического общества в те годы - издание "Сборника", как это и предусматривалось параграфом 3 Устава, тома которого начали выходить с 1867 г., и в них помещались важнейшие, фундаментальные, непреходящего значения исторические документы и материалы. А. Н. Попов помещает уже во II, III (1858) и V (1870) томах "Сборника" подготовленные им материалы, а XXI том был полностью им составлен и подготовлен к печати, но, увы, вышел в свет (в 1877 г.) вместе с открывавшим этот том его некрологом.

Деятельность А. Н. Попова в Русском историческом обществе получила высокую оценку одного из его членов - основателей К. Н. Бестужева-Рюмина: он (Попов) "долго был членом Совета и участием своим в трудах его много способствовал тому, что общество заняло место, которое теперь ему принадлежит в ряду русских ученых обществ".

После смерти А. Н. Попова "Русский архив" опубликовал довольно большое число писем к нему³⁷ Ю. Ф. Самарина, А. С. Хомякова, М. А. Стаховича, А. П. Елагиной, А. И. Кошелева, В. М. Ундольского, И. Д. Беляева, М. Н. Кат-

стр. 49

кова, О. М. Бодянского. Эти письма свидетельствуют о том, что среди московских друзей (да и не только московских!) он слыл весьма влиятельным чиновником и не без связей. Поэтому в письмах во множестве встречаются просьбы посодействовать, помочь от весьма несложных, незатейливых - что-то сообщить, кому-то передать, прислать книгу или журнал, не отказать принять и т. п. до довольно непростых, - скажем, походатайствовать об определении на какую-то должность или о получении награды, а иногда даже курьезных, например, помочь сменить неугодного священника в приходской сельской церкви. Обращавшиеся с такими просьбами хорошо знали отзывчивость Попова, его доброжелательный отклик на подобные просьбы, его сочувствие к затруднениям своих друзей и они, как правило, не ошибались в своих надеждах.

11 мая 1850 г. И. Д. Беляев пишет Попову: "Первое слово к вам моя искренняя благодарность за ваше доброе извещение и тут же вместе, как я вполне убежден, за ваше сильное предстательство у графа Димитрия Николаевича о исходатайствовании мне высочайшей награды. Мои сочлены, Иванов и Ундольский, также благодарят вас за ходатайство о них. Ваше последнее письмо меня обрадовало, но не вполне: дивлюсь не надивлюсь, да что же такое ваша награда! Вы за других живот кладете, а о себе чуть-чуть не позабыли. Вы в настоящем деле - начало и конец, вы душа дела, и вам бы следовало воспользоваться его плодами по преимуществу. Впрочем, дело еще не кончено, и жду не дождусь, когда мне Бог приведет порадоваться вашими наградами, которые вам принадлежат бесспорно и неотъемлемо"³⁸ .

В письмах мы находим отголоски событий его личной жизни. Узнаем, например, из писем А. С. Хомякова, что в 1848 - 1849 гг. Александр Николаевич искал руки Софьи Петровны Бестужевой, которая по матери приходилась племянницей жене Хомякова; последний же по просьбе Попова вел переговоры об этом с ее родителями. Но что-то не сложилось в этом сватовстве. А в одном из писем того же А. С. Хомякова мы находим поздравление Александру Николаевичу с бракосочетанием: в июле 1856 г. он женился на Марии Петровне Мосоловой, помещице, владевшей в Тульской губернии имением в 850 десятин земли с 175 временно обязанными крестьянами.

Из писем мы узнаем также, что всю жизнь Попов был страстным собирателем старинных книг, рукописей, документов, исторических материалов и к концу жизни своей обладал богатейшим собранием и библиотекой, особенно по истории Александровской эпохи.

Но, конечно, основное, наиболее ценное в этих письмах - это профессиональное, заинтересованное обсуждение текущих, животрепещущих вопросов исторических и историко-юридических, отклики на очередные труды Попова, сведения о творческих планах не только Александра Николаевича, но и его корреспондентов, отклики на события культурной жизни, обмен мыслями и мнениями о литературных новинках, рекомендации профессионального характера.

Буквально все, кто коротко знавал Попова или изредка встречался с ним и оставил нам свидетельства о нем, говорят о его блестящем даре речи. Как пишет редактор "Русской старины" М. И. Семевский, "это был замечательный ученый и писатель-историк. С обширною начитанностию он соединял замечательное трудолюбие; впрочем, говорил еще лучше, нежели писал: беседа его была поистине увлекательна"³⁹ . Достаточно перечитать все написанное А. Н. Поповым - от магистерской диссертации (1841 г.) до его главной книги - обширной монографии о войне 1812 года (1877 г.).

Человек большой души, отзывчивый, доброжелательный, динамичный, подвижный хлопотун, трудоголик, как назвали бы его в наше время ... Вот как его характеризует один из тех, кто лично хорошо знал Попова: "как человек, был в высшей степени симпатичен, беседа с ним была поистине увлекательна. Имев счастливый случай немалое время служить с А. Н. Поповым вместе во II Отделении с.е.и.в. Канцелярии и находиться под непосредственным его начальством, не могу не выразить, что и в служебном отноше-

стр. 50

нии к своим подчиненным А. Н. Попов являлся тем же в высшей степени деликатным и приятным человеком, каким был в обществе в дружеской беседе. Он никогда не позволял себе сделать не только неприятное, но даже и резкое замечание подчиненному, и обходился всегда ласково и радушно, никогда в разговоре или объяснении не возвышал голоса. Едва ли надо упоминать, что А. Н. Попов был не только замечательный ученый и писатель, но с обширною начитанностью соединял изумительное трудолюбие к историческим исследованиям. Он говорил еще лучше, чем писал"⁴⁰ .

А вот какую характеристику дает историку крупный государственный деятель, постоянно сталкивавшийся с А. Н. Поповым на почве деловых взаимоотношений в последние 6 - 7 лет его жизни. А. А. Половцов в своем "Дневнике" так откликнулся на кончину Попова в записи от 24 ноября 1877 г.: "На днях скончался Александр Николаевич Попов. По отзыву медиков, болезнь, его сразившая, была последствием напряженных умственных занятий. Он служил во II Отделении собственной канцелярии, но служба немного давала ему дела; он занимался историею, и последний овладевший им труд была история Отечественной войны. Попов был маленький, кругленький, смуглый человечек с острыми глазами, постоянною улыбкою и чрезвычайно любезными манерами, что крайне редко в чиновничьем быту. Он говорил много и хорошо, с большим воодушевлением, без всякой аффектации, без ложного огня или напускного равнодушия"⁴¹ .

О последних неделях жизни А. Н. Попова перед кончиной мы знаем только из некролога в "Журнале Министерства народного просвещения"⁴² , а также из воспоминаний М. И. Семевского: "С глубокою скорбию вспоминаю я о моем последнем свидании с А. Н. Возвратившись из деревни в октябре 1877 г., я в конце этого месяца пошел к нему провести вечер. А. Н. много лет жил на Николаевской улице, дом Губина, в полнейшем уединении с своим камердинером. А. Н. отдыхал, по обычаю, на диване; слуга его разбудил, и он, вскочив, с приветливою улыбкою встретил меня и сел за письменный стол. Я уселся против, предвкушая удовольствие продолжительной и, как всегда, интересной его беседы. К величайшему моему изумлению А. Н. молчал, улыбка исчезла с его губ, лицо подернулось глубокою скорбию и выражением тяжкого страдания. Я, ничего не подозревая, заводил речь то о том, то о другом, но предо мной сидела безгласная фигура со сложенными на груди руками, с глазами, полными жизни, но совершенно безмолвная. Несколько минут я объяснял себе молчание А. Н. тем, что он был внезапно разбужен от глубокого послеобеденного сна, Но прошла четверть часа, показавшаяся мне целым часом, а я не слыхал от хозяина еще ни одного слова. Человек принес, как теперь помню, последний N "Нивы". А. Н. с самою серьезною миною обратился к журналу и стал разрезать ножом свернутые листы; после новых вопросов, он откинулся внезапно на спинку кресел и проговорил каким-то удушливым голосом: "вот что мне нужно!" - и указал рукой на лежащий на столе нож и на свое горло. Тут только мгновенно я понял, что предо мною сидит пораженный тяжким недугом человек. Я отодвинул нож, стал успокаивать А. Н. и, выйдя под каким-то предлогом в соседнюю комнату, узнал от его камердинера, что с А. Н. "вот уже неделя как что-то неладно". Его поразил удар, почти отнявший язык. Достойно внимания, что приближение удара А. Н. сам предчувствовал, сказавши однажды, незадолго до болезни, А. Ф. Бычкову: "странное дело, я чувствую, что все более и более теряю способность мыслить и говорить; голова видимо отказывается служить мне". На другой день после моего посещения больной слег

стр. 51

окончательно, а затем приехала к нему, после многих лет разлуки, его жена, при которой он и скончался 16-го ноября 1877 г., после двух недель совершенно бессознательного состояния"⁴³ .

А. Н. Попов умер в результате двух (возможно, нескольких) инсультов (апоплексических ударов, как диагностировали в те времена). Еще в сентябре - первой половине октября 1877 г. он чувствовал себя более или менее нормально. Первый удар, почти лишивший его речи, произошел примерно за неделю до посещения его Семевским. Второй, еще более сильный, удар, отнявший по-видимому возможность передвигаться и ввергнувший его в бессознательное состояние, произошел в последние дни октября или, более вероятно, в первые дни ноября.

Судьба его библиотеки, архива и собрания исторических материалов печальна. Исследователи жизни и творчества А. Н. Попова располагают письмом" И. С. Аксакова к К. П. Победоносцеву, посланным из Москвы в Петербург, от 29 ноября 1877 г., то есть буквально через две недели после кончины Попова, и посвященном оставшимся после него бумагам⁴⁴ . В этом письме коротко сказано о содержании архива, дана его оценка и высказана просьба помочь вдове Попова М. П. Мосоловой пристроить эти бумаги.

По-видимому, какая-то часть документов была возвращена "по принадлежности" в государственные и частные архивы, хотя вряд ли кто разбирался, являются ли эти исторические материалы взятыми на время работы из архивов или появились у него как результат его собирательской деятельности. Скорее всего, этим их помощь и ограничилась.

Рассеяние обширного архива Попова, исчезновение самой ценной, после его рукописей, части - собрания исторических материалов, особенно, уникальной подборки документов о 1812 г., - началось уже на этом этапе "похождений" архива Александра Николаевича, когда М. П. Мосолова с письмом И. С. Аксакова и, по-видимому, двумя сундуками с рукописями приехала в Петербург.

Как пишет П. И. Бартенев, "превосходная библиотека А. Н. Попова была пожертвована его вдовою в Рязанскую гимназию (где он учился); весь же запас рукописей увезен был ею в деревню. По кончине же ее эти рукописи перешли в собственность ее двоюродного брата, Павла Николаевича Цурикова"⁴⁵ . Вдова Попова вскоре вышла вновь замуж за Соломку и, по-видимому, уехала в Киев, где, как пишет Бартенев, правда, основываясь на слухах, осела часть архива Попова.

Итак, после смерти вдовы Поповой, по-видимому в 1890 или 1891 г., рукописи перешли к ее "родственникам: П. Н. Цурикову, Н. Ф. Эверлингу и его сыну С. Н. Эверлингу. Именно этим, конечно, следует объяснить то, что уже с 1892 г. "Русский архив" и "Русская старина" практически одновременно начали публиковать фрагменты из монографии А. Н. Попова о войне 1812 года. Но часть его архива, а именно, личные письма к нему, еще до смерти его вдовы попали в руки Н. Ф. Эверлинга, и этому мы обязаны тем, что в 1880-х годах "Русский архив" опубликовал многие письма.

Публикация отдельных частей, глав, отрывков из монографии о 1812 г. продолжалась в 1893, 1897 - 1898, 1905 и, наконец, в 1910 - 1913 годах. Последняя публикация осуществлена Эверлингами.

В 1915 г. часть бумаг А. Н. Попова, остатки его когда-то большого архива, поступила в Военно-исторический архив (ныне Российский государственный военно-исторический архив), где находится и поныне (фонд 226, 41 ед. хр. - но среди них драгоценные 330 листов, содержащие никогда не публиковавшийся фрагмент монографии о войне 1812 г.). Личный архивный фонд А. Н. Попова находится еще в двух архивохранилищах: в Институте русской литературы (Пушкинском доме) РАН в Петербурге (фонд 466, 44 ед. хр.) и Государственном историческом музее (фонд 231, 32 ед. хр.)⁴⁶ .

Даже при беглом взгляде на "Перечень основных трудов А. Н. Попова"⁴⁷ поражает прежде всего многообразие направлений, тем, областей его исследований, причем временные рамки его исторических работ охватывают бук-

стр. 52

вально тысячелетие - от начала XI до середины XIX столетий. Творческое наследие А. Н. Попова можно распределить примерно на три направления: на труды исторические, историко-юридические и искусствоведческие.

А. Н. Попов входил в кружок славянофилов на заре его существования, всю жизнь находился в дружеских отношениях со многими основоположниками славянофильства, разделял их взгляды (далеко не все!). Во-первых, исторические работы Попова были далеки от философии русской истории - того поля, на котором в основном и происходили сражения славянофилов с их оппонентами, во-вторых, уже в ранних работах Попова (например, в "Путешествии в Черногорию", статье о Шлёцере) следов славянофильских воззрений заметно очень мало, их становится все меньше в дальнейших исследованиях и они совершенно не проявляются в его основном труде - монографии об Отечественной войне 1812 года.

Течения, школы, направления в историографии русской истории в 40- 90-х годах XIX столетия и начале XX были весьма пестры, многолики, а марксисты их сознательно упрощали и примитивизировали⁴⁸ .

Попов был приверженцем государственной школы в том смысле, что несомненно разделял первое ее положение: государство - основная движущая сила в истории России; в отношении остальных положений он, пожалуй, был ближе к историческим воззрениям славянофилов.

Исторические работы А. Н. Попова свидетельствуют, что он прежде всего ученый и писатель. Интересы его в русской истории простирались достаточно широко во временном плане, однако основная тематика его сочинений - XVII - XIX века. Их основной массив может быть условно разделен на три группы. Первая - исследования по истории России последней трети XVII столетия, в частности, событий царствования Алексея Михайловича и Федора Алексеевича, как внутренних, так и внешнеполитических. По всей видимости, в 1850-е - начале 1860-х годов Попов намеревался написать крупное сочинение о заключительных годах царствования Алексея Михайловича и правлении царя Федора Алексеевича и публиковал фрагменты из этого труда. Современные ему историки особенно высоко оценивали его "Историю возмущения Стеньки Разина" и отдельно изданные "Материалы для истории возмущения Стеньки Разина". К. Н. Бестужев-Рюмин писал, что "последующие живописные рассказы об этом событии главным образом основаны на тщательном документальном исследовании Попова"⁴⁹ .

Заслуживает также внимания малоизвестная работа А. Н. Попова: большое исследование "Московские приказы".

Вторая группа - исследования истории отношений царского правительства с римской курией в середине XIX века. Располагая, по своему служебному положению, многими важными документами по этому вопросу, Попов опубликовал два крупных, обстоятельных сочинения: "Последняя судьба папской политики в России (1845 - 1867 гг.)" и "Сношения России с Римом с 1845 по 1850 год". Ряд историков (например, Бестужев-Рюмин) связывают интерес Попова к этому вопросу с резким ухудшением отношений между Россией и папским престолом в ходе и после Польского восстания 1863 - 1864 гг. и последовавшим со стороны России официальным разрывом конкордата с папой 27 ноября 1866 г. и перерывом в дипломатических отношениях с Римом. Возможно, это и так, но интерес Попова к этой проблематике был широким и систематическим: он постоянно интересовался (и публиковал по этому вопросу документы, материалы и исследования) о деятельности в России католической церкви, личности митрополита С. Сестренцевича-Богуша, греко-униатской церкви, иезуитов.

Следует упомянуть два труда: "Сношения России с Хивою и Бухарою при Петре Великом" и "Дело Новикова и его товарищей (по новым документам)" и публикация соответствующих документов в "Сборнике Русского исторического общества". Первая работа посвящена совершенно не исследованному до того эпизоду русской истории петровских времен и в приложении содержит дневник (на итальянском языке) Ф. Беневени, посланного в

стр. 53

1725 г. в Хиву и Бухару, который историки (Бестужев-Рюмин) считают "драгоценным". Вторая работа также содержит обнародованные Поповым документы, что позволяет по-новому взглянуть на это дело.

Третья группа исторических работ Попова посвящена Отечественной войне 1812 г., предшествующим этой войне годам и последующим зарубежным походам русской армии. К основному труду А. Н. Попова, его главной книге судьба оказалась явно неблагосклонной. При жизни ему удалось в "ЖМНП" опубликовать статью "Сношения России с европейскими державами перед Отечественною войною 1812 года" - большой фрагмент, который впоследствии стал рассматриваться как I том монографии об Отечественной войне 1812 г., и три фрагмента в журналах "Русский архив" и "Русская старина": "Москва в 1812 году", "Французы в Москве в - 1812 году" и "От Малоярославца до Березины" (публикация последнего фрагмента завершилась в ноябре 1877 г.), относящихся к следующим томам.

Три первых фрагмента были высоко оценены критикой и удостоены Уваровской премии за 1877 год. В "Отчете о 20-м присуждении наград графа Уварова", читанном в публичном заседании Императорской Академии наук 25-го сентября 1877 г. непременным секретарем К. С. Веселовским, давалась не только высокая оценка труду Попова, не только четкая характеристика методов и стиля его работы, но и критические замечания. "А. Н. Попов принадлежит к числу наиболее даровитых наших исторических писателей. Уже более 30 лет он работает и над историей русского права, и вообще над русскою историею". Перечислив далее работы Попова о Русской Правде, возмущении Стеньки Разина, русском посольстве в Польшу в 1673 - 1677 гг., путешествии в Черногорию, о сношениях России с Римом в 1845 - 1850 гг., участии Попова в изданиях II Отделения собственной е.и.в. канцелярии, Веселовский продолжает: "Многосторонность сведений и интересов, высказанная в этих трудах, постоянное стремление работать на основании первоначальных и малоизвестных источников, живость изложения - качества, общеизвестные в литературной деятельности г. Попова, возбуждают интерес к каждому вновь предпринимаемому труду. В последние годы внимание почтенного историка было занято войною 1812 г., и в журналах стали появляться отдельные его исследования, касающиеся этой любопытной эпохи. Три такие исследования, вполне законченные, вышли в свет особыми книгами⁵⁰ и явились ныне на суд Академии. Увенчав означенные три монографии Уваровскою наградой, Академия основала свой приговор о них на отзыве, сообщенном по ее просьбе профессором здешнего университета К. Н. Бестужевым-Рюминым".

Ученый критик признает, что сложность тех замечательных событий, историю которых излагает г. Попов, а равно и обилие относящегося сюда материала, частью рассеянного по разным изданиям на разных языках, частью не изданного и хранящегося в архивах чуть ли не всех стран Европы, делали задачу автора весьма трудною, и что поэтому он, приблизясь к ее разрешению, вполне достоин внимания и благодарности общества.

Ближайший разбор этих сочинений рецензент начинает с того из них, которое, по содержащимся в нем фактам, предшествует двум остальным. Главным источником для этого обзора дипломатических сношений наших перед войною 1812 г. служили г. Попову донесения русских посланников, хранящиеся в Петербургском архиве Министерства иностранных дел. "Для дополнения и пояснения их он употреблял те иностранные сочинения, к которым имел наиболее веры, оставляя в стороне некоторые, по мнению рецензента, важные пособия. Так, из обширной немецкой литературы, обнимающей это время, Попов принял во внимание лишь очень немногие. Кроме того, читатель остается в неведении, какие именно документы брал автор, и почему именно их. Бестужев-Рюмин находит, что изложение г. Попова более подробно знакомит с дипломатическою деятельностью наших заграничных агентов, чем это было сделано другими нашими историками; многое, рассказанное по русским документам, представляется у него яснее, чем

стр. 54

было известно по документам, сообщенным историками иностранными; но при всем том невольно является желание выслушать и свидетельство чужестранной литературы, например, показания известного Дункера⁵¹ о сношениях между Пруссией и Россией.

Другой недостаток... рецензент видит в том, что автор, приняв способ изложения по, странам, держится в каждой стране более или менее хронологического порядка. Эта схема... позволяет представить отношения к известной стране и помогает составить себе понятие о руководящих и политических побуждениях страны; но невыгодна тем, что внимание читателя слишком раскидывается и нелегко сосредотачивается на том или другом моменте. Вообще первую из трех книг г. Попова рецензент считает обширным и во многих отношениях удовлетворительным извлечением из русского архивного материала; можно было бы только пожелать автору более полного сличения с материалом, хранящимся в иностранных архивах, хотя бы, на первое время, посредством справок с более авторитетными сочинениями. Само собой разумеется, что главною причиною почти исключительного пользования русскими архивными материалами является у г. Попова привычка к тщательной самостоятельной работе; тем не менее, читатель в праве был пожелать большей ширины в сближениях с иностранными показаниями.

Вторая монография Попова описывает состояние Москвы до вступления туда французов. В изложении этого предмета автор, давая приличное место современным актам, хранящимся в архиве, выслушивает возможно большее число свидетелей каждого акта и взвешивает их показания, критически поверяя одно другим. В результате такого изучения является очень живое изображение Москвы и действовавших в ней личностей. Как на особенно рельефно очерченные, рецензент указывает на личности графа Ростопчина и Кутузова, находя, что г. Попов уяснил первую из них едва ли не окончательно, а вторую изобразил вполне "симпатически", согласно с тем образом великого полководца и тонкого дипломата, который присвоен Кутузову и передается из поколения в поколение. К заслуге автора рецензент относит то обстоятельство, что, выставляя отрицательные стороны лиц, он остается совершенно чужд неисторического направления: лица, им выведенные на сцену, всегда окружены атмосферою своего времени, и читатель может понимать, почему они действовали так, а не иначе. Вообще видно, что автор, еще не приступая к своему труду, изучил все доступные ему источники, вследствие чего едва ли многое придется со временем изменить в начертанной им картине и едва ли не должно будет навсегда остановиться на его характеристике главных лиц описываемого им времени⁵² .

Что касается до третьего исследования г. Попова, то обилие материалов, как русских, так и иностранных, позволило ему нарисовать чрезвычайно полную картину беспорядков в Москве при занятии ее наполеоновской армией, бедствий московских жителей и тех отношений, в которых войска, занявшие город, стояли к ее жителям. Множество мелких черт, подобранных автором в различных рассказах о пребывании французов в Москве, по мнению рецензента, драгоценны не только для истории 1812 г., но и вообще для истории жизни и для характеристики русского народа. Всего любопытнее в этой книге разбор вопроса о том, кто же сжег Москву: автор, внимательно разобрав существующие мнения и предания, основательно указывает и на роль Ростопчина, и на роль народа, и на случайные обстоятельства в этом происшествии, так что сложный вопрос о московском пожаре едва ли не следует теперь считать решенным.

Вообще две последние монографии г. Попова рецензент называет вполне удачными и весьма важными в научном отношении, потому что автор постоянно держался в них исторической критики, собирал как можно больше материалов, поверяя их между собою, определял степень их достоверности и уже после того пользовался ими для своей картины. Важность этих сочинений тем значительнее, что они послужат к распространению в публике правильных воззрений на достопамятные события 1812 г., будут поддер-

стр. 55

живать память о них и самым своим объективностью и беспристрастием способствовать воспитанию тенденциозными писаниями"⁵³ .

Смерть Попова все изменила, и только через 15 лет после его кончины в течение более 20 лет (1892 - 1913 гг.) в тех же журналах, примерно в 30 книжках, было опубликовано еще девять более или менее крупных фрагментов (глав, частей) из монографии.

В итоге у историографов сложилось устойчивое мнение, что собственно цельного исследования, вполне законченной монографии Попова не существует, а к его труду о войне 1812 г. относились как к циклу отдельных фрагментов, статей, монографий. И лишь обнаруженные в архиве, расшифрованные главы позволяют утверждать, что исследование Попова о войне 1812 г. было им завершено, о чем, кстати, с осторожностью высказался и Бестужев-Рюмин в некрологе Попова.

Исследование Попова занимает совершенно особое место в литературе о 1812 годе. Он приступил к работе по этой теме, когда уже были опубликованы, хорошо известны и получили общественное признание труды военных историков А. И. Михайловского-Данилевского и М. И. Богдановича. Александр Николаевич прекрасно осознавал, что вряд ли он может что-либо добавить значительного, существенного к предыдущим исследованиям с точки зрения описания военных операций и анализа боевых действий. Поэтому в его монографии почти отсутствуют описания сражений и боевых эпизодов, стычек в ходе Отечественной войны 1812 г., даже самых крупных, решающих, хотя, конечно, совершенно уйти от этого в монографии, посвященной войне 1812 г., он не мог. Во всяком случае, акценты в его работе сделаны на совсем иных событиях и фактах. В письме Попова к князю С. Н. Урусову, тогдашнему главноуправляющему II Отделением Попов так определил свою задачу: "Моя цель, ...мое внимание преимущественно обращено на внутреннюю жизнь России того времени. ...Много лет я посвятил собранию материалов для составления полной биографии гр. Ростопчина, особенно об внутренней истории нашей в эпоху войны 1812 г. и времени, непосредственно ей предшествующей и за нею следовавшей"⁵⁴ .

В сущности, монография А. Н. Попова - первое и, пожалуй, последнее, обстоятельное исследование на русском языке о закулисной стороне войны, исследование того, что скрывалось за парадной (или, если угодно, кровавой) стороной сражений, о том, чем жила страна, подвергшаяся нашествию полчищ неприятелей, о чем думали люди в эти месяцы, к чему их призывали, как организовывался отпор врагу и т. п.

Бросается в глаза широчайшая источниковая база исследования: количество привлеченного историком документального, мемуарного, эпистолярного, научно-исследовательского материала на четырех языках (кроме русского, на французском, немецком и английском) просто поражает. Приблизительный подсчет показывает, что он использовал в своем исследовании около 500 источников (это не число библиографических ссылок - их значительно больше, а именно сборников писем, материалов, мемуаров, архивных блоков или циклов документов). Многие из собранных и использованных им материалов были опубликованы в последующие 40 лет после его смерти, но часть из них до сих пор пылится в архивах и не введена полностью в научный оборот; более того, целый ряд из использованных Поповым первоклассных исследований, воспоминаний, сборников документов на французском языке до сих пор не переведены на русский, что, конечно, ограничивает их доступность для широкого читателя.

Из писем, воспоминаний, биографических заметок, некрологов известно, что Попов в течение многих лет собирал материалы об этой эпохе, прежде чем приступить к созданию своего монументального труда. К этой работе он готовился очень тщательно: вел поиск документов в государственных и частных архивах, собирал книги, журнальные и газетные публикации, посвященные этой войне, делал сотни выписок. Порой он находил нужные ему бумаги в самых неожиданных местах. Так, он добыл документы, замурован-

стр. 56

ные графом А. А. Аракчеевым в мраморную подставку под бюст Александра I в библиотеке Главного Штаба, и по докладу А. Н. Попова эти бумаги были извлечены и ему было дозволено ими воспользоваться⁵⁵ .

Вторая существенная особенность исследования Попова заключается в следующем. Наряду с военными действиями в 1812 г., как в предшествующие и последующие годы, велась интенсивная дипломатическая борьба, невидимая миру, скрытая от общества и ставшая доступной для исследователей этой эпохи лишь десятилетия спустя после событий. Эта борьба осталась практически вне рамок монографий Бутурлина, Михайловского-Данилевского и Богдановича.

Закулисная деятельность европейских кабинетов, тайная дипломатическая борьба самым существенным образом воздействовала на военные планы противоборствующих сторон, и Попов одним из первых обратил на это самое пристальное внимание. Особенно много этому уделено места в главах, завершающих монографию, - это понятно и оправданно: дипломатическая активность русского правительства в последние месяцы 1812 г. резко усилилась, что во многом предопределило успех кампаний 1813 - 1814 годов.

Третья особенность труда Попова состоит в том, что он не ушел от освещения сложных и болезненных вопросов и проблем, связанных с взаимоотношениями между высшими военачальниками русской армии в ходе войны 1812 года. Он постоянно пытался отыскать смысл, событий, докопаться до скрытых пружин действий и причин поступков тех или иных исторических персонажей, государственных деятелей и, в первую очередь, военачальников, объяснить постоянно возникавшие в лихую годину неприятные для страны и армии ситуации, часто очень непростые - возникавшие и по причинам сугубо субъективным.

Автор сознательно не обходит острые вопросы, связанные с взаимоотношениями Барклая де Толли с Багратионом, Кутузова с Беннигсеном, Ермоловым, Чичаговым, английским генералом Вильсоном; в этом же плане рассматриваются те или иные решения Кутузова, которые зачастую резко критиковались его соратниками-генералами и современниками событий, сложные и напряженные ситуации, которые часто возникали в Главной квартире объединенной русской армии. Эти вопросы, как правило, замалчивались (или о них писалось глухо, невнятно) многими историками войны 1812 г., как русскими дореволюционными, так и практически всеми советскими, упрощавшими историю. Особенно это касалось фельдмаршала Кутузова, которого советские историки возвели в ранг непререкаемого авторитета. В монографии Попова война предстает как сложная, пестрая канва событий, определяемых не всегда объективными причинами, но и случайными обстоятельствами, где иногда исход боевого эпизода зависит от сшибки многих мнений и интересов и генеральских амбиций. Особая удача Попова - выписанная им фигура Кутузова, сложная, противоречивая, отнюдь не одномерная.

Наконец, большая заслуга Попова заключается в том, что он с привлечением большого документального материала и свидетельств современников сумел показать, что война была Отечественной, народной. При этом автор в соответствии с исторической правдой показал, что патриотический настрой в русском обществе, общенародный характер войны, всесословность отпора врагу возникли не вопреки царскому правительству (или при их равнодушии и безразличии), как об этом много лет упорно писали советские историки⁵⁶ , а были инициированы в том числе лично Александром I, быстро осознавшим грозившую России и династии страшную опасность.

Какие выводы еще можно (и должно!) сделать из картины событий, представленной пером А. Н. Попова? Что автор постарался выделить особенно выпукло, на что он акцентировал внимание читателя? Попробуем указать на некоторые.

Можно сделать выводы, что во-первых, потерпела крах излюбленная тактика Наполеона, в течение 15 лет наводившего панический ужас на Европу: стремительно сблизиться с противником, навязать ему одно-два решаю-

стр. 57

щих сражения, постараться разбить его и на волне успеха навязать мир на выгодных ему условиях. В России в 1812 г. эта тактика не сработала.

Во-вторых, неясность политических целей войны пагубным образом сказывается на достижении целей военно-стратегических. Не этим ли можно объяснить неоправданно-длительное и роковое пребывание в Москве Великой армии? В чем состояла политическая цель Наполеона в кампании 1812 года? Не в эфемерной ли уверенности, что в результате победы над русской армией в одном сражении или после взятия Москвы Александр I непременно запросит мира, начнутся мирные переговоры, которые будут проходить, как обычно, под диктовку Наполеона, и кампания уже тем самым будет признана выигранной им? Но когда выяснилось, что Александр I ни при каких условиях не пойдет на мирные переговоры, пока неприятель находится в пределах Российской империи, все военно-стратегические и политические соображения Наполеона оказались несостоятельными, а захват Москвы стал не победой, не успехом, а ловушкой для Великой армии.

В-третьих, сумма ошибок полководца, даже гениального, в ходе одной кампании не должна превышать некоего предела, определенной планки, которую Наполеон безусловно превзошел в кампанию 1812 года. Об отдельных ошибках и просчетах Наполеона историки - русские и французские - много писали и до Попова (при этом их мнения далеко не всегда совпадали), но лишь в его монографии показано, как последовательное, неумолимое накопление этих просчетов привело в конце концов к гибели Великой армии.

В-четвертых, превосходство в численности войск: пехоты, кавалерии, артиллерии является, конечно, первостепенным фактором, но оно должно сопровождаться точным расчетным обоснованием и надлежащим обеспечением продовольствованием и фуражированием армии на всех этапах планируемой кампании, воздействием на ее боеспособность растянутости операционной (коммуникационной) линии, по возможности точным топографическим обоснованием театра военных действий, учетом климатических и погодных условий в России. Как показала кампания 1812 г. в России (и это четко изображено в монографии Попова), надлежащего учета этих важнейших факторов и условий ведения военных действий Наполеоном не было. В результате почти трехкратное превосходство сил в начале кампании (12 июня 1812 г.), выразившееся в соотношении: примерно 600 тысяч - численность Великой армии - против примерно 200 - 220 тысяч русской, уже к моменту Бородинского сражения (26 августа) изменилось и составило (по Бутурлину) 180 тысяч французов против 120 тысяч русских⁵⁷ . В итоге на Бородинском поле, благодаря невероятной стойкости русских войск, Наполеону не удалось одержать решающую победу, что стало началом общего его поражения в войне 1812 года.

В-пятых, многонациональный состав Великой армии явился скорее отрицательным фактором, влиявшим на ее боеспособность. Если польские, итальянские, баварские, вюртембергские и некоторые другие части сражались не хуже французских и внесли немалый вклад в первоначальные успехи Великой армии, то австрийские, саксонские, прусские (последние - на заключительном этапе кампании) войска были скорее статистами на театре военных действий.

На некоторые размышления наводят архивные главы из фрагмента монографии "После Березины", подготовленные нами к публикации. Весьма яркое впечатление остается от приведенной Поповым переписки графа (впоследствии князя) Меттерниха, многолетнего руководителя внешней политики Австрии, считавшегося, и это отмечает и А. Н. Попов, дипломатическим гением Европы. В этой переписке Меттерних предстает циничным и лживым политиком, взгляды которого не только не соответствовали велениям времени, обстоятельствам, в которых находилась тогда Австрия, но были прямо направлены, как и его действия, против России, которую он откровенно ненавидел. Его взгляды и политика, как правило, не соотносились с очевидными политическими реалиями, складывающимися в Европе в результате

стр. 58

краха похода Наполеона на Россию. Тем удивительнее, что после окончания войн с Наполеоном граф Меттерних стал одним из конструкторов послевоенного устройства Европы и творцом системы Священного союза.

Приведя много выдержек из писем Наполеона, особенно в заключительных, архивных главах, Попов показал, что, будучи выдающимся полководцем, "император всех французов" умел еще и ловко лгать. Пока ему сопутствовали удача и военные успехи, их постоянное преувеличение, особенно перед общественным мнением Европы, не слишком бросалось в глаза. Но как только в 1812 г. в России удача отвернулась от него и наступил период поражений, то он стал валить все на погоду, морозы, падеж лошадей, недостаток продовольствия и фуража, будто бы русские войска не испытывали тех же трудностей. Эта ложь повлияла на французских историков, описывающих кампанию 1812 года.

Наконец, нельзя не отметить, что при изложении многих ключевых эпизодов Попов достигает высокого драматического накала, например, при описании Совета в Филях и принятии решения уйти из Москвы, сцен оставления Москвы жителями и войсками, пожара Москвы, бедствий москвичей в занятой французами Москве, первых для русских войск успешных сражений, переправы через Березину. Поразительное впечатление производит также подробный рассказ о бесчинствах наполеоновских войск в Москве, особенно по сравнению с тем, как вели себя русские войска в завоеванном в марте 1814 г. Париже.

Примечания

1. Места в новейшем справочнике - Историки России. Биографии. М. 2001 - для А. Н. Попова не нашлось.

2. Точная дата рождения (число, месяц) не указываются ни в одном некрологе А. Н. Попова, ни в одной биографической заметке в энциклопедиях и биографических справочниках, в том числе в Русском биографическом словаре (РБС) (Т. "Плавильщиков-Примо", СПб., 1905, с. 514); более того, в Энциклопедическом словаре Брокгауза-Ефрона (п/т. 48. СПб. 1898, с. 557), в справочнике "Личные архивные фонды в Государственных хранилищах СССР Указатель" (Т. II. М. 1963, с. 87), в многочисленных исторических изданиях неверно указан год его рождения - 1821. Не удалось установить точную дату рождения по некрополям: хотя он скончался в Петербурге, сведений о его захоронении и надгробии в "Петербургском Некрополе" (Издание великого князя Николая Михайловича, Т. 1 - 4. СПб. 1912 - 1913) не обнаружено; это может свидетельствовать о том, что либо его могила к началу XX столетия не сохранилась, либо он был захоронен не в Петербурге или его окрестностях (что маловероятно). С большой долей вероятности можно утверждать, что Александр Николаевич родился 23 ноября (или около этого числа), в день Св. Александра Невского. В письмах к нему его друзей и близких (А. П. Елагиной, А. С. Хомякова и др.) его неоднократно поздравляют с днем ангела или тезоименитства (23 ноября), но ни разу - с днем рождения.

3. История не сохранила нам его отчества; есть все основания полагать, что он был, не из купеческого сословия, как пишет П. И. Бартенев (Русский архив. 1886. Кн. 1, N 3, с. 320); см. также Энциклопедический словарь Брокгауза-Ефрона, п/т. 48, с. 557.

4. Русский архив. 1886. Кн. 1, N 3, с. 320.

5. РБС. Т. "Смеловский-Суворин". СПб. 1909, с. 525 - 526.

6. БУСЛАЕВ Ф. Мои воспоминания. - Вестник Европы. 1891, N 10, с. 633 - 636.

7. БАРСУКОВ Н. П. Жизнь и путь М. П. Погодина. Кн. 6. СПб. 1886, с. 288.

8. А не в 1841 г., как ошибочно говорится в некрологах и биографических заметках.

9. Москвитянин. 1842. Ч. II, N 4, с. 507 - 518.

10. Там же, с. 508.

11. Там же. Ч. III, N 5, с. 176 - 182. Погодину не понравился подзаголовок диссертации "Рассуждение на степень магистра, кандидата Московского Университета А. Попова". "Степени магистров-кандидатов у нас нет... Надо бы сказать: "Рассуждение кандидата и проч. А. П. на степень магистра" (там же. Ч. III, N 6, с. 374 - 379).

12. Цит. по: БАРСУКОВ Н. П. Ук. соч., с. 304; Русская старина. 1910. Т. CXLI, N 1, с. 191.

13. СОЛОВЬЕВ С. М. Избранные труды. Записки. М. 1983, с. 272. Этот пример, это мнение еще раз свидетельствует, что великий русский историк практически ни об одном из современных ему историков не высказался доброжелательно.

стр. 59

14. Цит. по: БАРСУКОВ Н. П. Ук. соч., с. 304; Сборник Русского исторического общества. Т. XXI. СПб. 1877, с. II.

15. Русский архив, 1884. Кн. 1, N 4, с. 281.

16. С. М. Соловьев в своих "Записках" напутал, когда писал, что после неудачи, связанной с занятием кафедры на юридическом факультете Московского университета, Попов уехал на службу в Петербург, снабженный рекомендательным письмом от Хомякова к А. В. Веневитинову, а публикатор и автор комментарий к "Запискам" Н. И. Цимбаев не счел необходимым разъяснить эту ошибку читателям: "Хомяков через Веневитинова рекомендовал его Блудову, который и поместил его во II отделении Собственной Е. И. В. канцелярии" (СОЛОВЬЕВ С. М. Избранные труды. Записки, с. 300). На самом деле, рекомендация шла по другой линии.

17. Русский архив. 1880. Кн. II, с. 296.

18. ПОПОВ А. Путешествие в Черногорию. СПб. 1847, с. XII.

19. Там же, с. 163 - 164.

20. Сборник Русского исторического общества. Т. XXI, с. II.

21. СОЛОВЬЕВ С. М. Ук. соч., с. 299.

22. Русский архив. 1886. Кн. 1, N 3, с. 339, 344.

23. ЖМНП. 1877. Т. XCIV, N 12, с. 151.

24. Сборник Русского исторического общества. Т. XXI, с. II.

25. ЧИЧЕРИН Б. Н. Москва сороковых годов. М. 1929, с. 10 - 11.

26. СОЛОВЬЕВ С. М. Ук. соч., с. 299 - 300.

27. ПОПОВ А. О философских началах государственного права. - Москвитянин. 1845. Ч. II, N 3, с. 59 - 73.

28. Русский архив. 1884. Кн. 1, N 4, с. 281.

29. Русская старина. 1882. Т. XXXIV, N 5, с. 459.

30. Остафьевский архив князей Вяземских. Т. IV. СПб. 1909, с. 1329.

31. Русская старина. 1910. Т. CXLI, N 1, с. 193.

32. Большинство наград и производств в очередные чины датированы 17 апреля и 22 - 24 ноября. Указы о наградах и чинопроизводствах подписывались императором, как правило, к датам, важным для царствующего государя или ко дню рождения награждаемого, при достижении им определенного срока службы (20, 25, 30-летия и т. п.) или завершения какой-либо важной государственной работы. 17 апреля - день рождения императора Александра II, 23 ноября - предполагаемая нами дата рождения А. Н. Попова.

33. Русский архив. 1886. Кн. 3, N 10, с. 245 - 246.

34. Там же. 1904. Кн. 1, N 1, с. 446.

35. Академия наук СССР. Персональный архив. Кн. 1. 1724 - 1917. М. 1974, с. 146.

36. Императорское Русское историческое общество. 1866 - 1916. Пгр. 1916, с. 127.

37. Русский архив. 1880. Кн. И, с. 278 - 298; 1884. Кн. 1, N 4, с. 280 - 334; 1886. Кн. 1, N 3, с. 320 - 362; 1886. Кн. 2, N 6, с. 281 - 304; 1886. Кн. 3, N 10, с. 241 - 259; 1888. Кн. 2, N 8, с. 480 - 499; 1904. Кн. 1, N 3, с. 443 - 448.

38. Речь идет об издании "Дворцовых Разрядов". И. Д. Беляев, В. М. Ундольский и П. И. Иванов готовили материалы для этого издания. Нелишним было бы отметить и многократную помощь А. Н. Попова Беляеву на его жизненном пути (Русский архив. 1886. Кн. 3, N 10, с. 241 - 259).

39. Русская старина. 1882. Т. XXXIV, N 5, с. 463.

40. Русская старина. 1910. Т. CXIL, N 1, с. 196 - 197.

41. Красный архив. 1929. Т. 2 (33), с. 177 - 178.

42. ЖМНП. 1877. Т. CXCIV, N 12, с. 154.

43. Русская старина. 1882. Т. XXXIV, N 5, с. 463 - 464.

44. Русский архив. 1905. Кн. 2, N 9, с. 591 - 592; письмо печаталось также в этом журнале в 1894 (Кн. 1, N 1, с. 103 - 104).

45. Русский архив. 1892. Кн. 1, N 2, с. 145.

46. Личные архивные фонды в Государственных архивохранилищах СССР. Указатель. Т. II. М. 1963, с. 87 - 88.

47. Такой перечень нами впервые составлен, он включает 74 позиции, но пока не опубликован.

48. Историография русской истории за XX столетие, по существу, не продвинулась дальше основополагающих трудов В. С. Иконникова "Опыт русской историографии" (2 тома. Киев. 1891 - 1908) и П. Н. Милюкова "Главные течения русской исторической мысли" (Т. 1. 2-е изд. М. 1898). См. также статью П. Н. Милюкова о источниках русской истории и русской историографии в "Энциклопедическом словаре Брокгауза-Ефрона" (П/т. 55. СПб. 1899, с. 430 - 446).

49. Сборник Русского исторического общества. Т. XXI, с. V.

50. На самом деле, это были в современном понимании оттиски из ЖМНП и журнала "Русский архив".

стр. 60

51. DUNCKER Max. Die Denkwiirdigkeiten des Staatskanzlers Furrsten von Hardenberg. Berlin.

52. Эта характеристика трех монографических фрагментов громадного по замыслу сочинения А. Н. Попова является поистине выдающейся оценкой в устах известного (и, добавим, весьма строгого!) историка.

53. Отчет о двадцатом присуждении наград Уварова. - ЖМНП. 1877. Т. CXCIV, N 12, отд. 4, с. 70 - 73.

54. Биографию графа Ф. В. Ростопчина Попов так и не написал, но в монографии о войне 1812 года ему уделено значительное место как одному из ключевых лиц той эпохи. Возможно, здесь сыграло свою роль издание в Париже книги графа Сегюра о жизни отца его жены (SEGUR P. -Ph. Vie du comte Rostopchine, gouverneur de Moscou en 1812. P. 1871). Письмо Урусову см.: Бумаги, относящиеся до Отечественной 1812 г., собранные и изданные П. И. Щукиным. Ч. 7. М. 1903, с. 401 - 402. К сожалению, письмо это не датировано. Оно могло быть написано только в период между апрелем 1867 г. и июлем 1874 года. С большой долей вероятности можно утверждать, что письмо написано в 1871 - 1873 годах. Судя по тому, что в монографии автор много цитирует из переписки А. Д. Балашева и других его бумаг, Попов получил доступ в Архив III Отделения.

55. Русский архив. 1982. Кн. 1, N 2, с. 145.

56. Чего стоит, например, такая инвектива П. А. Жилина в адрес Александра I. Говоря о неудаче с окончательным разгромом Великой армии на Березине, этот советский историк писал: "Чичагов, поощряемый царем, упорно не хотел выполнять приказы Кутузова и своим бездействием в известной мере тормозил и срывал реализацию замысла по окружению отступавшего врага". (ЖИЛИН П. А. Отечественная война 1812 года. М. 1988, с. 317). В книге Жилина роль Александра I по существу сведена до тормоза замыслам Кутузова, где только можно старавшегося мешать реализации инициатив и стратегических решений главнокомандующего.

57. Советские историки дают иное соотношение сил к началу Бородинского сражения. Так, П. А. Жилин, с одной стороны утверждает, что все исследователи сходятся в том, что при Бородине силы французов превосходили русскую армию, а с другой стороны дает следующее соотношение сил: 120 тысяч - численность русской армии и 130 - 135 тысяч французской. Но если учесть, что Кутузов ввел в дело практически все свои резервы (около 40 тысяч человек, по другим данным, в резерве оставалось всего около 8 тысяч), а Наполеон не решился двинуть в сражение гвардию, а это около 20 тысяч наиболее боеспособных его сил, то получается, что преимущество было на русской стороне?! (ЖИЛИН П. А. Ук. соч., с. 155). Совершенно иное соотношение сил при Бородине указывается в новейшей российской энциклопедии, посвященной войне 1812 г.: около 150 тысяч (113 - 114 тысяч регулярных войск, 8 тысяч казаков и около 28 тысяч ратников ополчения) русских войск и около 135 тысяч французских (Отечественная война 1812. Энциклопедия. М. 2004, с. 80). Иными словами, численность сторон к началу Бородинского сражения по-прежнему вызывает дискуссии.