Революционер по традиции предстает в образе человека, живущего только идеей, либо - прагматичным человеком, участвующим в выстраивании нового мира, конкретно приспособленного под его нужды, смело принимающего решения за других, но всегда в своих интересах. Он также отважен, умен и решителен, но отличается тем, что интерес в революции у него сугубо личный. Основная масса рядовых участников, искренне веря в лозунги и программы, также стремилась завоевать лучшую жизнь для себя. Герой этой статьи, в отличие от масс, которыми руководил, с самого начала готовил свой послевоенный карьерный рывок, хорошо понимая, что революция не может сделать счастливыми всех.

К 1937 г. Николай Федорович Гикало имел блистательную биографию героя гражданской войны и преуспевающего партийного функционера. Ее вполне могла украшать фраза: на всех участках работы, куда направляла его партия, он проявлял энергию, твердость и принципиальность. Прекрасный послужной список не спасал видных советских деятелей от репрессий. Попал под нож революционной гильотины и Гикало. Трагическая гибель придала ему ореол мученика и революционера-романтика, кем он, по-видимому, не был.

Связанные с его именем победы в гражданской войне на территории Северного Кавказа не были выдающимися, но ему повезло оказаться в одной связке с такими вождями терских большевиков, как С. М. Киров и Г. К. Орджоникидзе, так что слава не могла его миновать. С 1921 г. он начал подъем по ступеням партийной лестницы. Работал на руководящих постах в партийных органах Северного Кавказа, Закавказья, Средней Азии, Москвы (в 1931 г. - секретарь МК и МГК партии). С 1932 г. - первый секретарь ЦК КП(б) Белоруссии. С 1934 г. кандидат в члены ЦК ВКП(б). Был делегатом XII-XVII съездов партии. Награжден орденом Ленина и орденом Красного Знамени. Перед арестом в 1937 г. несколько месяцев был первым секретарем Харьковского горкома КП(б) Украины, куда был переведен из Белоруссии - с явным понижением. Текст его биографии содержит почти обязательный

Морозова Ольга Михайловна - кандидат исторических наук. Южный федеральный университет. Ростов-на-Дону.

для партийно-советского руководителя 1930-х гг. итоговый рефрен: Расстрелян... Реабилитирован...¹

Биографические данные не гарантируют понимания личности: движущие мотивы поступков исторического персонажа и его самобытность остаются непроясненными. Гикало отличается тем, что существуют документы, которые позволяют характеризовать его гораздо глубже, чем любой даже самый подробный рассказ современника. Это - документы штаба Терской областной группы красных повстанческих войск, относящиеся к первому полугодию 1920 г. и присланные в Москву, в редакцию издания "История гражданской войны в СССР". Сохранились не только штабные документы - приказы, оперативные сводки, донесения, протоколы отрядных собраний и заседаний военно-революционного трибунала, но и текущая переписка членов штаба между собой, с лидерами горцев, контактировавших с большевиками, и немного личных бумаг. Отрывочность сведений в этих документах требовала длительной подготовительной работы, восстановления недостающих данных; в результате картина гражданской войны на Северном Кавказе становится полнее, а схематичные образы людей, оставившие след в этих бумагах, обретают живые черты.

Николай Федорович Гикало родился в 1897 г. в Одессе: по версии официальной биографии - в семье мелкого служащего; но если сказать точнее, его отец служил фельдфебелем. В 1901 г. семья переехала в Грозный. Как сын ничем не выдающихся мещан, Николай обучался в двухклассном городском училище. Когда отец умер, мать получила место сиделицы в казенной винной лавке. За эту работу платили хорошо - в год 300 руб., а иногда и выше, при казенной квартире. У Николая были брат Павел и сестра Вера.

В 1915 г. он окончил трехгодичный курс обучения в Тифлисской военно-ветеринарной школе. О его участии в войне сведения разнятся. По одной версии, он добровольцем пошел в действующую армию, воевал на Кавказском фронте, был награжден Георгиевским крестом; по другой - служил ветеринаром при госпитале, и его обязанностью было наблюдение за санитарным состоянием мяса, поступающего для питания больных и раненых.

Официальной датой вступления в РСДРП(б) Гикало указывал июнь 1917 г., но эта дата в партийной учетной карточке вызывает сомнения. Летом 1917 г. Гикало продолжал находиться в армии. Кавказский фронт был наименее распропагандированным, и, по воспоминаниям кубанских большевиков, когда осенью 1917 г. они выезжали туда с целью агитации, то имели дело с совершенно девственной в политическом отношении солдатской массой; разве что в частях, расположенных в городах Грузии и Армении, сильны были симпатии к эсерам и меньшевикам.

Обстановка в Грозном, сложившаяся к концу 1917 г., отражала сложные политические процессы, в которые были втянуты рабочие нефтепромыслов, солдаты местного гарнизона и следовавшие в эшелонах с фронта, терское казачество и горцы.

Конфликт между русскими и чеченцами, спровоцированный в мае 1917 г. стычкой на базаре между солдатами и горцами, привел к тому, что летом начались нападения чеченцев на линию железной дороги, а после вывода из Грозного воинских частей - и на нефтепромыслы. Демократически настроенные чеченские интеллигенты, А. Мутушев, Т. Эльдарханов, А. Шерипов и другие, стремились сотрудничать с Грозненским советом депутатов и предотвратить межнациональные столкновения. Но выступления безземельных крестьян, требовавших решения аграрного вопроса любыми средствами, вызвали дезорганизацию всей общественной жизни и новую волну грабежей и разбоев. Влиятельные шейхи и муллы, чья общественная роль традиционно далеко выходила за сферу религиозной жизни, старались перераспределить

власть в свою пользу. Их возглавил шейх Дени Арсанов, избранный в конце июня комиссаром Грозненского округа. Его провокационная деятельность привела к самоустранению от общественной жизни влиятельного председателя Чеченского исполнительного комитета адвоката Ахмеда Мутушева, и с октября в регионе началась подлинная анархия².

В начале ноября 1917 г. в Грозном была провозглашена советская власть. Грозненский совет рабочих депутатов потерял контакт с Чеченским комитетом, во главе которого встали офицер Чеченского конного полка поручик Муса Курумов, шейх Дени Арсанов, при участии нефтепромышленника Абдул-Меджида Чермоева. В этом же месяце на ст. Грозная были убиты два офицера и несколько всадников Чеченского полка. Началась борьба между Чеченским комитетом и Грозненским советом. Бронепоезда грозненских рабочих обстреливали аулы³.

Рассказ грозненского пролетария Никиты Лукьянова-Никитина, записанный позднее, показывает, что конфликт в момент обострения осенью 1917 г. благодаря усилиям мулл и шейхов приобрел черты национально-религиозного. Никитин воспроизвел разговор со знакомым чеченцем, который ему заявил: "Всех русских надо отправить на Дон, Кавказ принадлежит нам". - "А мы, русские, куда?" - и услышал в ответ: "[Вы] у нас нажились, это все наше". Увидев толпы, направляющиеся к нефтяным промыслам, Никитин спросил, куда идет этот народ. Ему ответили: "Будут сейчас разбивать промысла". - "Зачем?" - "А вот зачем - то русские вверху были, а теперь чеченцы". - "Почему?" - "А вот почему: вас сюда никто не просил, и идите назад в Россию". - "А что будет с нами?" - "Всех уничтожим, кто нашу религию не примет"⁴.

7 декабря 1917 г. подразделения Чеченского полка захватили Грозный. Город покинули тысячи русских беженцев. Весь советский актив - председатель Грозненского городского совета рабочих и солдатских депутатов Ф. Д. Агапов, Н. А. Анисимов, А. Ф. Носов и др. - убыл в Ставрополь. На станции Прохладная эшелоны беженцев роковым образом оказались в одно время с поездом, в котором ехал терский атаман М. А. Караулов. Среди беженцев прошел слух, что вот в вагоне едет Караулов - начальник области и главный виновник несчастий грозненцев, вооруживший чеченцев против них⁵. Это вызвало вспышку ненависти и расправу с атаманом и его спутниками.

Но в это время уже были установлены отношения между грозненскими большевиками и казачьими ревкомами. И 13 января 1918 г. (н.ст.) революционные отряды вошли в Грозный; власть в городе перешла к ВРК, созданному в первую же ночь после возвращения в город на собрании представителей населения и организаций города и близлежащих станиц. Председателем ВРК вскоре стал большевик Г. З. Иоаннисиани. Вокруг военревкома стали создаваться отряды рабочей самообороны. Постепенно на первые роли стали выходить новые лица, среди них возвращавшиеся с фронта солдаты.

21-летний Гикало вернулся домой с группой солдат Турецкого фронта в декабре 1917 - январе 1918 года. В феврале он стал председателем городского совета рабочих и солдатских депутатов; в марте - председателем Грозненского комитета РКП(б); в апреле он прибавил себе еще одну должность - председателя горисполкома, а в мае еще и пост командующего гарнизоном Грозного. Эта должность освободилась после отъезда во Владикавказ "ответственного организатора Красной гвардии" эсера штабс-капитана М. К. Левандовского, который получал пост народного комиссара по военным делам Терской советской республики.

Все это время Грозный находился во враждебном окружении. Чеченский национальный совет, созданный в конце января 1918 г. и располагавшийся в селении Старые Атаги, придерживался линии невмешательства в

"русские дела", но горские массы считали себя в состоянии войны с русскими. Ситуация изменилась в апреле 1918 г., когда левая фракция совета, выступавшая за признание большевиков, во главе с Эльдархановым и Шериповым образовала альтернативный Чеченский народно-трудовой совет, получивший по месту нахождения название Гойтинского совета. Между Гикало и Шериповым установились товарищеские отношения. Гикало стал бывать в доме Шерипова в селении Шатой.

Во время "стодневных боев" с белоказаками Лазаря Бичерахова Гикало руководил ополчением грозненских рабочих (11 августа - 12 ноября 1918 гг.), выступившим единым фронтом с армией Шерипова, собранной из жителей горной Чечни. Город был окружен белыми с трех сторон, но с южной - через предгорья, контролируемые чеченцами, он имел сообщение с внешним миром. Отсюда же поставлялись на фронт закупаемые у горцев боеприпасы и продовольствие.

В феврале 1919 г. Гикало, как и другим большевикам Грозного и Владикавказа, пришлось уйти в горы. Это отступление в ряде советских работ было представлено как дальновидный стратегический замысел по созданию советского анклава в тылу противника. В действительности руководство Терского совнаркома оказалось запертым в крае, потому что упустило время для отхода на север из-за неожиданного конфликта с ингушами, преградившими железнодорожную ветку из Владикавказа на Грозный⁶. Комендант г. Грозного, бывший рабочий Старых нефтяных промыслов большевик ИИ. Сафонов не препятствовал эвакуации, но сам считал, что враг не войдет в город надолго и что скоро советская власть восстановится. Он был схвачен белыми в окрестностях Грозного и повешен на базарной площади, прямо в рядах, где торговали дешевым мясом и ливером⁷. Уроженцы Северного Кавказа покидать родные места не стремились. Они укрывались в родовых селениях. Чеченец Шерипов остался в Шатое, кумык Д. Коркмасов - в Кумторкале; И. Зязиков и Х. Орцханов обосновались в ингушских горных аулах.

Из воспоминаний рядового участника боев за Грозный февраля 1919 г. Л. А. Чикалина можно узнать, что Гикало сопротивлялся в Грозном до последнего. Без его приказа уходили на север целыми отрядами, но он продолжал держать оборону с оставшимися. После сильных боев под Михайловской и Асиновской стало ясно, что нужно отступать, но дорога на Кизляр и Астрахань была уже отрезана. Взорвав бронепоезда и орудия, участники обороны Грозного шли колонной на Ачхой-Мартан, но чеченцы преградили им путь. Было очевидно, что Гикало растерялся и был обескуражен поведением недавних союзников. Чикалин спросил у него, что делать. Тот ответил, что не знает сам. Потом он приказал бойцам не нервировать горцев и небольшими группами кто как может пробираться в горы⁸.

Затем наступил период, который в официальной биографии Гикало был прикрыт фразой: "В 1919 - 1920 возглавлял вооруженную борьбу с войсками Деникина на территории Терской обл. и Дагестана"⁹.

Али Митаев, влиятельный чеченский шейх, в 1920 г. в ответе на статью, обвинявшую его в антисоветской деятельности, так охарактеризовал деятельность Гикало в начальный период белогвардейской оккупации Чечни: "Кто такой Гикало? Если он такой герой, почему он не возглавил в 1919 г. Чечню, оставшуюся без руководства? Чеченцы знают его отлично. За целый год, когда чеченцы вели смертельную борьбу с деникинцами, он был только в двух местах: в боях под Чечен-Аулом и Воздвиженской. Теперь, по прошествии времени, все боевые заслуги других он приписывает себе"¹⁰.

Не только свидетельство Митаева, но и архивные материалы из архива штаба Терской группы подтверждают: не только Гикало, но и другие боль-

шевистские руководители с февраля по осень 1919 г. не проявляли решимости в борьбе с белыми. Но и борьбу чеченцев с деникинцами не следует воспринимать в интерпретации Митаева. Как вспоминал поручик Николай Станюкович, в бою под Чечен-аулом действительно насмерть стояли тавлинцы (тавхли, так называли чеченцы жителей Нагорного Дагестана, состоявших в армии Узун-Хаджи) и чеченцы, но после падения аула "чеченцы почти без сопротивления переходили на сторону белых. Вскоре из них была даже сформирована целая дивизия, которая воевала с красными в Украине и в Крыму". То же подтверждают воспоминания Д. де Витта, эскадронного командира одного из полков Чеченской конной дивизии¹¹.

Итак, в феврале 1919 г. с маленьким отрядом Гикало отступил в горы. Весну и лето этого года он провел в состоянии политического небытия. Осенью 1919 г. он пошел на службу к Узун-Хаджи, аварскому шейху, имаму и эмиру, главе Северокавказского эмирства со штабом в крепости Ведено.

Гикало 22 года, но он не по летам мудр. Знает, когда молчать, когда говорить; когда требовать подчинения, когда благодарить и кланяться. Он добился благорасположения Узун-Хаджи, делая ему подарки от имени Кавказского краевого комитета РКП(б) - К. К. К., и получил в командование 5-ю армию эмирства. Он использовал преимущества, вытекающие из этого союза: брал "имамских" сопровождающих в поездках по горам, так как его собственные мандаты не признавало местное население¹². Отношения с командирами отрядов, которые входили в его армию, были весьма либеральные. Давая им указание, делал приписку: если это не входит в ваши планы, дайте знать. Когда эмирство совершало недружественные действия, например, изъяло пулеметы, которые гикаловцы везли через Ведено в Воздвиженскую, терпел, понимая свою уязвимость. И в то же время он четко понимал временный характер ситуации. Он отчитал командира ингушского отряда Заама Яндиева, когда узнал, что тот поддерживает отношения и с его штабом и со штабом армии Узун-Хаджи: "Я теперь не знаю, какие у вас войска: эмирские или советские?"¹³

Сильной его стороной была гибкость. Когда он еще не имел реальной власти (до начала 1920 г.), Гикало шел на компромиссы и соглашения с влиятельными местными лицами. Если для Узун-Хаджи были нужны рабочие разных специальностей, он находил их среди русского контингента, которым располагал, и посылал к нему¹⁴. Зная о неприязни к себе великого визиря эмирства Иналука Арсанукаева-Дышнинского, он стремился с помощью чеченца Мазлака Ушаева сохранять видимость нормального взаимодействия с визирем. Он был мастером восточной политики. То, что в таких условиях нужны лукавство и хитрость, понимали многие. "Мы, большевики... [должны] постараться провести своею хитростью хитрость восточных людей, визиря, имама и присных", - выразился один из сотрудников гикаловского штаба¹⁵.

Горскую ментальность Гикало хорошо знал. Чечня, не имевшая феодальных владений, была разделена по другому принципу - на зоны влияния мулл, шейхов и т.д. Гикало и его штаб использовали их взаимную ревность. Завести дружбу можно было, заверив шейха, что являешься врагом его врага, подкрепив слова услугой или подарком. Гикало сотрудничал с шейхами и мюридами накшбандийского тарриката, мстившими казакам за убийство своего лидера Дени Арсанова в декабре 1917 г., их усилиями были созданы подпольные сельские советы, вокруг которых шла организация желающих вступить в отряды.

Узун в свою очередь держал возле себя большевиков, потому что они ему были полезны как источник наличности, с которой у него случались постоянно проблемы. Чеченцам, в домах которых стояли тавлинцы, нужно

было платить деньги за содержание этой личной гвардии Узуна. Имаму было что продать большевикам. На его складах пылилось оружие, боеприпасы, обмундирование.

Реввоенсовету XI армии 1 января 1920 г. Гикало докладывал о существовании натянутых отношений между штабом повстанцев и эмиром Узун-Хаджи¹⁶. В действительности же они были не столь уж плохими. Но Гикало улавливал, что всякое полезное, но политически сомнительное сотрудничество - дело домашнее, которое лучше на люди не выносить. В то же время степень своего влияния на горцев - основу его повстанческой армии, он любил в отчетах преувеличивать.

В 1919 г. деньги от К. К. К. из Баку приходили к отрядам, расположенным в горных районах Ингушетии и Чечни, тоненьким ручейком. Основным объектом финансирования был Дагестан, как кратчайшая дорога к бакинской нефти. Неоднократно по рекомендации РВС Каспийско-Кавказского фронта повстанцы, располагая малыми силами, пытались готовить и предпринимали выступления в тылу белых - летом, в начале осени, в начале зимы 1919 года. Но все они заканчивались провалом. Каждый раз после неудач приходилось все начинать с начала. Для этого командиры партизанских отрядов имели свой мотив - сохранить влияние на население и на бойцов отрядов, которым обещали близкую победу. Заам Яндиев, командир ингушского отряда, писал Гикало, что настроение бойцов беспокоит его, что обстановка в отряде заставляет его думать о начале активных действий или о прорыве через фронт. Дело в том, что родные села членов его отряда были сожжены белыми, жители отступили далеко в горы и бойцы стремились последовать туда же. Единственное, что могло их удержать, это поход в расположение регулярной Красной армии с богатыми интендантскими складами или заманчивость военной добычи. После серии безуспешных выступлений Гикало волевым решением наложил запрет на новые выступления и ориентировал ревкомы на подготовительную работу и сохранение боеспособности, при этом рекомендуя не гнаться за численностью отрядов¹⁷.

К концу 1919 г. центр решил поддержать деньгами укрывшихся в горах. Гикало, докладывая в центр о настроениях горцев, тенденциозно подавал сведения о массовом ожидании прихода Красной армии: "Здесь у нас имеется со всеми связь, но нет средств - денег на работу по подготовке восстания". Он знал, что только хороший отчет сопровождается хорошим финансированием. О настроениях горцев он доносил: "Сколько бы ни уверяли и ни говорили, что горцы восстают движимые национально-религиозными побуждениями - неправда. Все эти чувства переживаются и даже пережиты. Одно стремление, одна цель горцев - советская власть... Все почти воинские части (мобилизованные из крестьян и рабочих) также ждут не дождутся восстановления советской власти"¹⁸.

24 января 1920 г. он был назначен командующим Терской группой красных повстанческих войск¹⁹. Свою политику Гикало соизмерял с возможностями, и реальные обстоятельства влияли на стиль его поведения. Когда пошли деньги, изменилось и поведение Гикало. Его дремавшая до поры до времени амбициозность проснулась, и, собрав силы повстанческой армии, из лица незначительного он стал ведущей политической фигурой в регионе.

Как свидетельствует штабная переписка с полевыми командирами, мотивы сотрудничества простых горцев с большевиками имели не идейный, а прагматический характер. Любое изменение соотношения сил вызывало изменение симпатий местного населения. С начала 1920 г. большевистский штаб выглядел в горах Чечни наиболее существенной силой, как в организационном плане, так и в силу материальных возможностей - небольших, но

превосходящих возможности противника. Поэтому обеспечить себе место вблизи нового лидера стремились многие. В борьбе за это они доносили друг на друга, сплетничали, шпионили за Узун-Хаджи и его визирем; старались выслужиться перед Гикало, оказывая мелкие услуги.

От горцев он получал уверения в искренней приверженности большевизму, это запечатлено в полученных им письмах; вероятно, то же он слышал и в их речах. Однако Гикало понимал, что ими движут в значительной степени соображения выгоды, стремление получить доступ к материальным и денежным ресурсам. Сотрудник его штаба Михаил Кирисенко жаловался 6 февраля 1920 г.: "Каждая сволочь предлагает свои услуги только с целью алчной наживы, пользуясь сложившимися обстоятельствами. За услугу отвезти письмо в Шатой и привезти ответ просят ПЯТЬ ТЫСЯЧ чистый деньга"²⁰.

О том же сообщали Гикало и наиболее приближенные к нему горцы. Интеллигент из местных, цитировавший стихи Надсона, писал ему 24 января: "Сделаю все, что будет возможно.., но за блестящие результаты не ручаюсь. Нужны средства, которые главным образом будут являться приманкой". Чеченец Мазлак Ушаев подчеркивал, что есть идейные сторонники большевиков, а есть "попутчики", которых можно купить: "Мы работаем в пользу нашей советской власти", писал он 4 марта 1920 г., но есть люди, которые "стараются столкнуть меня с моего поста потому, что теперь все знают, что я имею дело с вами. Вы не думайте, [что] если я прошу от вас что-нибудь, то это для себя, но нет, я прошу для общего дела". Без этого нельзя обойтись. "Наш народ продаст за деньги свою жизнь". Аббас Гайсумов, духовное лицо, подтверждал действенность такого метода: "Я считаю правильным и первой задачей назначить денежное вознаграждение некоторым муллам и даже уплатить им наличными сколько-нибудь из наших средств... Вам известно, как Узум-Хаджи назначил своему товарищу по 10 000 руб. и даже 15 000 руб. в месяц. Казаки также последнее время отпускали большие суммы для агитаторов. Народ темный, большей частью идут за деньги". Начальник отдела снабжения Николай Гусев, отвечавший за закупку продовольствия и военного снаряжения для создающейся армии, 26 января просил штабное начальство: "Денег присылайте сюда побольше. Не скупитесь, потому что наличие средств увеличивает престиж, а самое главное кредит"²¹.

Получаемые из Астрахани деньги шли на закупку у горцев различного имущества и вооружения; на выплаты горцам, выразившим желание вступить в отряды большевистской ориентации. Считать это вульгарным подкупом и отношениями наемничества в форме, известной европейской культуре, нельзя. Оплата, на которую рассчитывали "мюриды революции", вытекала из адатного представления о том, что лидер, вождь берет на себя содержание каждого наиб-мюрида, включая оружие, коней, снаряжение и обеспечение семьи²². Обещания, щедро раздаваемые большевиками, встречали благодарное понимание.

Хаджи-Мурат Магометович Мугуев, начальник политагентуры экспедиционного корпуса XI армии и будущий советский писатель, рекомендовал Гикало для укрепления позиций следующее: "Необходимо оповестить в самом срочном порядке все трудящиеся массы горского населения о том, что все разоренные аулы, все в конец обнищавшие от рук деникинцев горцы, активно выступившие за Советскую власть, с приходом ее на Кавказ не будут забыты, а наоборот, каждый аул, и не только аул, но и пострадавший горец будет широко возмещен за нанесенные ему белыми убытки"²³.

Понимая, что с пустыми карманами никого долго не удержишь, командующий Терской группы давал обещания такого рода: "Все ваши люди, сколько бы их ни было, будут удовлетворены. Приложите все усилия и всю свою

энергию на то, чтобы дело было сделано, а мы со своей стороны можем сказать, что тов. Исаев и его ближайшие помощники никогда не будут забыты. А что мы говорили, то и делаем"²⁴.

Пустить пыль в глаза удавалось, но с большим трудом. В слободе Шатой, где находились основные силы гикаловской армии, продовольствия временами не хватало. Гикало пенял командиру 1-го Сводного красноармейского отряда Красноплахтину, что солдаты его батальона "ходят на слободу и просят у жителей хлеба", чем дают повод распускать "провокационные слухи о недостатках отряда"²⁵. Это происходило после того, как за неделю до этого в неудачном бою у станицы Воздвиженской отряд потерял свой обоз, а прибытие новой партии денег задерживалось из-за больших снегов.

Выбор в пользу большевиков был сделан чеченцами, разумеется, не только из-за денежных возможностей Терской армии, значительная доля которых заключалась в обещаниях рассчитаться за содействие после победы над белыми. Ведь отказывались же они вступать в отряд, формировавшийся добровольческим командованием, с окладом 4 тыс. руб. в месяц. Значит, ключевым фактором стала возникшая уверенность в том, что победа будет за большевиками и что этот выбор приблизит конец войны. Изменилось поведение большевиков: из несущих меч и огонь, они стали более гибкими. Как рекомендовал Мугуев, начальник политагентуры: "Пишите воззвания, летучки, листовки, но только не в духе 1918 года. Сейчас более новый воздух, избегающий всяких репрессий и угроз"²⁶.

С малых лет Гикало жил в Грозном и, знал, как здесь меняются настроения и склонности. Он целенаправленно формировал такой свой образ, который будет наиболее значим в глазах горцев. Он использовал слабые места мулл и шейхов. Знал, как можно нейтрализовать уязвимые стороны местного ополчения. Хорошо читал язык горского поведения.

Для горцев ревность и открытое соперничество были естественными свойствами характера. Быть первым - в этом тоже проявление джигитства. Движимые этими чувствами, горцы в годы Кавказской войны отказывались подчиняться приказам командиров, назначенных руководить боевыми операциями; вступали в сношения с противником и выдавали ему военные секреты²⁷. Древний дух соперничества заставлял командира Гойтинского отряда Х. Дорлиева сообщать Гикало, что якобы до него дошли слухи о намерении отправленных за деньгами людей сговориться с абреками об инсценировке ограбления. И Дорлиев просил расследовать это дело²⁸. Ясно, что это был способ напомнить о себе, продемонстрировать лояльность. Если бы была и ему возможность принять участие в похищении денег, Дорлиев пошел бы на это.

Горцы были не так уж просты и наивны. Гикало отлично знал местную манеру поведения. Обратимся к комплекту писем некоего Мухтара Эсенбаева²⁹ (какие-либо сведения о котором в источниках отсутствуют), кумыка из села Старые Атаги. Оказавшись в октябре 1919 г. без работы, а прежде он, по-видимому, служил в аппарате правителя Чечни генерала Эрисхана Алиева, Эсенбаев стал искать новое применение своим силам. Первым, к кому он обратился 13 января 1920 г., был Гикало. Они еще не были знакомы, и Эсенбаев отрекомендовал себя как сочувствующего идеям социализма, примкнувшего к движению еще при старом режиме, и просил позволения стать доверенным лицом лидера большевиков. Он готов стать агитатором за советскую власть, так как "с психологией Чечни хорошо знаком". Эсенбаев подчеркивал свою принципиальность и твердость выбора: несмотря на материальные трудности, на компромисс с "деспотами казаками" не пошел.

Через пять дней Мухтар написал еще два письма - в связи с тем, что Гикало сообщил ему об отсутствии в штабе вакансий. Одно письмо, с выражением обиды, адресовано Гикало: "Пользуясь полным авторитетом среди чеченцев и бедноты Чечни, [которая] относится ко мне с полным вдохновением и уважением, это я завоевал в то время, когда никто не представлял себе, что беднота и пролетарий увидит свое торжество... Играя такую решающую роль среди психологии, я предложил свои товарищеские услуги, [чтобы] оказывать всевозможные содействия. Вы, не поняв меня, отвечаете, что не можете дать нам ответственное место. Социалист место не достает, а должен завоевать себе".

Одновременно он написал почтительное, велеречивое послание к "великому визирю Северокавказского эмирата Иналуко-Касимбеку Арсанукаеву-Дышнинскому", своему давнему знакомому. Мухтар напомнил Арсанукаеву о том, что предрекал ему "первенствующие роли среди той психологии", которая была недовольна царской властью. О своем социализме Эсенбаев на время забыл и стал правоверным мусульманином.

"В деле великом и святом - торжестве мусульман, направленном к осуществлению Великих идеалов панисламизма, к чему стремились наши предки и немало принесли жертв... Вы счастливы, что... являетесь и полным властелином этого мира, за короткое время завоевав симпатии народа, и проводите идеи свои в жизнь, на защиту панисламизма... Прошу принять от меня салам и маршалла... Меня Вы знаете отлично - моих личных и нравственных качеств... Готов к услугам... и ожидаю от Вас предложение принять какую-либо ответственность на себя. Сделайте милость. Пребываю корнет Мухтар Эсенбаев".

Второе письмо отличается от первого не только идейными основаниями, но и некоторыми внешними признаками. Во-первых, это переход на старорежимную лексику: "сделайте милость", "корнет Эсенбаев"; во-вторых, обозначение даты написания писем к Гикало - по недавно введенному большевиками григорианскому календарю, а к Дышнинскому - и по новому и по старому стилю, "18(5) января".

Факт обнаружения в архиве гикаловского штаба, располагавшегося тогда в Шатое, письма, адресованного Иналуку Арсанукаеву в Ведено, свидетельствует о том, что оно не дошло до адресата, а было изъято из входящей корреспонденции кем-то из агентов Гикало и переправлено ему. Это характеризует ситуацию в аппарате Северокавказского эмирства.

Третье письмо Эсенбаева на имя Гикало (от 26 января) состоит из оперативной информации разной степени достоверности, слухов, хвастливых напоминаний об уже оказанных повстанческой армии услугах.

Новую попытку найти себе место при новой власти Эсенбаев сделал в июне 1920 года. Он не нашел ничего лучшего, кроме как разоблачение опередивших его братьев Шериповых, в частности Заурбека, который стал заместителем Т. Эльдарханова. Близость Шериповых к большевикам он объяснял заслугами их брата Асланбека и его героической гибелью, но не убеждениями представителей этой семьи. О Заурбеке писал, что он ни к чему хорошему не способен "как теоретик - диалектик, критик и подлец". Свое право кри-

тиковать Шериповых Эсенбаев объяснял идейными мотивами, выражая готовность взяться за работу и доказать на деле свою верность революции. Следующая фраза из его письма действительно идет от сердца: "Я, откровенно говоря, служил честно при старом режиме, служил при Доброармии и буду служить, бог даст, на благо народу советской России; идея и честная служба, одна не мешает другой, потому что я не офицер и не чиновник, а канцелярист, владеющий пером, но не винтовкою".

С одной стороны, Гикало не доверял горцам в полной мере, о чем свидетельствует его обмен мнениями с русской частью сотрудников штаба. Но, с другой - он не мог обходиться без их посредничества, когда требовалось войти в контакт с Узун-Хаджи или турками. Например, горное орудие, которое Узун отказался продать начальнику административного отдела гикаловского штаба М. С. Мордовцеву, было обещано Мазлаку Ушаеву после его разговора с имамом, в котором чеченец упомянул о якобы существующей неприязни между Сугаип-муллой Гайсумовым и Гикало, чему имам обрадовался и сказал, что будет работать с Гикало, и "в этот момент он разрешил взять орудие", как отметил Ушаев описывая эту встречу (чеченцы Гайсумовы, лидеры соперничающего накшбандийского вирда, находились с аварцем Узун-Хаджи во вражде). В действительности Гайсумовы тайно сотрудничали с Гикало: выполняли роль информаторов, прятали людей, которые оказались в опале у Узун-Хаджи³⁰. Ушаев сказал Узуну неправду, зная, что это поможет выполнить поручение.

Подобная практика использования местных конфликтов для решения собственных задач нашла широкое применение у большевиков. Киров в докладе "Текущий момент и международное положение" на 3-й Астраханской губернской партконференции в ноябре 1919 г., подводя итоги, заявил: "На Северном Кавказе... мы действовали умело. Мы создали там анархию, возбуждая одну группу [населения] против другой - и старались в это время организовать рабочих. И это нам удалось"³¹.

Чечня, не имевшая феодальных владений, была разделена по другому принципу - на зоны влияния мулл, шейхов и т.д. Их соперничество умело использовали большевики - и во время войны, и после ее окончания. После возвращения советской власти на Северный Кавказ назначенный заместителем председателя Чеченского облисполкома осетин Н. М. Саламов во время восстания аварского шейха Нажмудина Гоцинского сумел поднять против него Гайсумова, сыграв на его самолюбии. Он передал ему привет от В. И. Ленина и заверил, что "если советская власть решит дать горцам духовного главу, то это будет не толстобрюхий Гоцинский, а уважаемый Сугаип-мулла"³². Мулла проехал по селам, а с ним ехал Саламов с переводчиком-ингушом, и местное население клялось в верности советской власти и выносило соответствующие решения. Саламов называл свое поведение маневром и гордился проявленным искусством политика.

Чеченцы признавали главенство шейха, главы вирда, видя в нем духовного.и военного вождя. Соответственно, его авторитет базировался не только на личном мужестве, военном искусстве, но и знании мистических обрядов. Проявленные в нужный момент, они доказывали подлинность его власти. В связи с этим в принципе правдоподобно выглядит анекдот, рассказанный А. И. Микояном. Гикало, усвоив особенности психологии горцев, так же, как и шейхи, практиковал производство чудес. В сложный момент совещания с командирами чеченских отрядов он им заявил, что должен посоветоваться с Лениным, отошел в сторону, воткнул палку в землю и, поговорив с ней, изрек, что тов. Ленин полностью на его стороне³³. Такое поведение было обусловлено тем, что тип отряда, привычный горцам, соответствовал религиозной об-

щине (вирду), в которой дисциплина, основанная на безоговорочном подчинении шейху, создавала высокий мобилизационный потенциал.

Как воины горцы обладали особенностями, которые нужно было учитывать командирам, принадлежащим к другой этнокультурной среде. Офицеры, воевавшие против горцев в Кавказскую войну и вместе с горцами в первую мировую, писали, что те мастерски владели холодным оружием в конном бою, но не знали штыкового боя, оказались не приученными к огневому бою и в окопах сидеть не умели, в бою не слушались команд, были также неаккуратны и в боевом охранении³⁴. Судя по рекомендациям Гикало, которые он давал полевым командирам, все эти черты горские воины сохранили и в его время; но он научился воевать с такими бойцами. Это объясняет причины его в целом успешной работы в горах. Показательно его письмо от 25 января 1920 г. Абдул-Рашиду Исаеву, надежному командиру, отличившемуся еще в "стодневных боях" 1918 г., которому он давал отряд из новобранцев: "Отряд состоит главным образом из бывших чеченских абреков-головорезов. Дабы умерить грабительские инстинкты этого отряда, в случае крупной провинности действуйте репрессивно, вплоть до расстрела. Поддерживать в отряде дисциплину можно только строгими мерами"³⁵. Гикало считал, что отряд в боевых действиях сможет себя проявить, но не следует доверять ему фланги; там должна находиться русская часть отряда; патроны рекомендовал выдавать только накануне боя - и не иначе.

Но не со всеми ему удавалось ладить. Например, между Гикало и командирами ингушских отрядов существовала взаимная неприязнь; но они ему были нужны как воздух. Они контролировали Военно-грузинскую дорогу и перевалы, через которые поступали деньги от Кавказского краевого комитета, располагавшегося сначала в Тифлисе, а потом в Баку, что и создавало им известную независимость; иногда они перехватывали курьеров с деньгами. Поэтому общение с ингушами Гикало поручил Алексею Евграфовичу Костерину, начальнику оперативного отдела штаба. Это был человек другого склада, он общался с горцами в другой тональности, более искренне и заинтересованно. Во всех случаях, когда требовалось установить доверие со стороны чеченцев и ингушей, это возлагалось на него. В частности, именно Костерин вел переговоры с Узун-Хаджи о публичном признании советской власти. Взамен этого он обещал шейху невмешательство большевиков в религиозную жизнь горцев. Костерин был искренен, и Узун ему поверил.

Длительное время в подчинении Гикало состояло две сотни бойцов. И тогда, когда этот отряд назывался 5-й армией Северо-Кавказского эмирства, и тогда, когда приказом РВС XI армии стал именоваться Терской группой красной повстанческой армии. Эта воинская "масса" значилась в документах и как 1-й отдельный сводный батальон Красной армии, имея своим непосредственным начальником Красноплахтина. Таким образом, армия состояла из одного батальона; батальон считался трехротного состава, но в наличии была, по сути, лишь одна рота, в которой состояло 180 рядовых красноармейцев.

Отряд был собран из разношерстной публики. Кроме красноармейцев, отставших от X и XI армий при их отходе с Северного Кавказа, а также дезертиров из местных русских, скрывавшихся от мобилизации в деникинскую армию, и горцев (чеченцев, ингушей, кабардинцев) среди гикаловских партизан были китайцы, бывшие военнопленные австрийцы и даже индийский офицер Муртузалли, служивший ранее в английском экспедиционном корпусе в Северной Персии³⁶. Штаб и основные силы отряда находились в селении Шатой. Личный состав размещался в казармах, питался централизованно: Гикало строго следил, чтобы его люди не побирались по дворам, нанося тем самым урон его личному престижу.

Отряды чеченской Красной армии, формально находившиеся в ведении Гикало, были "расквартированы" в аулах, то есть продолжали жить по домам. Такова была тактика Гикало. Большой отряд в Ведено или Шатое держать не следует, считал он, чтобы не вызвать недовольства Узун-Хаджи. Лучше иметь по аулам небольшие отряды из вполне надежных и преданных людей; запись в них проводить секретно, а списки передавать в штаб.

В условиях полного отсутствия мануфактуры обносившиеся горцы стремились записаться в повстанческую армию хотя бы для получения обмундирования. За это Гикало взимал с добровольца треть стоимости, а остальные две трети полагалось уплатить после установления Советской власти³⁷.

По всему видно, что Гикало был хорошим организатором. Штабная переписка показывает его способность наладить снабжение растущего отряда: кормить и обмундировывать людей, закупать оружие. Денег, поступавших из Астрахани и из Баку, все равно было недостаточно, и приходили они с задержками. Поэтому требовалось убедить горцев-поставщиков в собственной надежности как торгового партнера. Нужно было установить дисциплину среди разношерстного пополнения - дезертиров и беженцев; заставить соблюдать чистоту в казармах во избежание возникновения болезней; создать пошивочные мастерские для производства обмундирования и амуниции; найти сырье для них, обеспечить поступление продовольствия. Это были непростые задачи в тылу врага и в чужеродном окружении.

У него были помощники - опытные в торговых делах люди: вышеупомянутый Никита Лукьянов-Никитин, его торговый и политический агент в Грозном, и Николай Гусев, начальник отдела снабжения. Гусев вел переговоры с местными чеченцами, у которых были запасы оружия и продовольствия. Своим происхождением запасы вооружения были обязаны эпохе грабежей железнодорожных эшелонов и пакгаузов 1917 - 1918 годах. Гусев объезжал крупных торговцев, торговался с ними о цене и курсе "валют". Наиболее высоко ценились "николаевские" деньги, потом шли "керенки" и лишь после них - деникинские "колокольчики" и советские дензнаки. Курс купюр, пущенных в оборот Узун-Хаджи, котировался очень низко. Некоторые купцы брали всякие деньги, полагая, что при советской власти все деньги будут иметь одинаковый вес. Они отпускали товар частью за наличные, но многие давали в кредит на срок до месяца или даже до победы советской власти. К лету 1920 г. денег у купцов Шатоя было столько, что они в мешках валялись прямо на полу и люди ходили переступая через них³⁸.

Гусев старался покупать товары централизованно, тогда выходило дешевле. Он также ведал мастерскими и складами в Шатое, которые обеспечивали нужды отряда. 26 января 1920 г. он отчитывался, что через день-два будет готов "взвод красноармейцев, одетых почти с иголочки с ружьями с 60 патронами в патронташах и с несколькими тысячами патронов на подводе"³⁹. Разнообразие продуктов, которое хранилось на складах отряда, могло поразить воображение, поскольку речь идет о зиме 1920 г.: мясо, хлеб белый и пшенично-кукурузный, рис, фасоль, картофель, масло, капуста и свекла, чай, сахар, сухофрукты, яйца; поступало и молоко свежее и кислое, хотя и не в достаточном количестве. При складе выгуливалось стадо коров из 20 голов. По сравнению с голодающей армией, находившейся на иждивении Узун-Хаджи, это была хорошо организованная воинская структура.

Кирисенко и Лукьянов-Никитин выполняли самые разнообразные поручения по работе в тылу: вели агитацию, собирали и переправляли в отряд прячущихся по одиночке дезертиров, добывали сведения о положении противника. Пожилой рабочий грозненских промыслов Лукьянов-Никитин имел многочисленные знакомства среди чеченцев и пользовался среди них авто-

ритетом. Например, он как-то разрешил (!) им забрать для нужд своего хозяйства шпалы с железнодорожного полотна. В итоге транспортное сообщение между Терским краем и Дагестаном было на некоторое время прервано.

Дисциплину в своем отряде Гикало поддерживал строгими, но не крайними мерами. Организованный при штабе военно-полевой суд проводил дознание и следствие по преступлениям и дисциплинарным проступкам. Документы о деятельности отрядного суда, который в разное время именовался по-разному (военно-революционный трибунал, товарищеский суд), свидетельствуют о его вполне профессиональном уровне. Например, обвинения в провокаторстве проверялись с помощью свидетельских показаний и отвергались, не получив должного подтверждения; трусы и мародеры приговаривались к суровым наказаниям, которые решением командующего заменялись переводом на низшие должности с испытательным сроком. Все трофеи должны были передаваться в распоряжение штаба. Постепенно удалось добиться такого состояния дисциплины, когда бойцам проще было согласовать с командованием получение трофеев, чем потом оказаться под судом. Федоров, начальник подотдела связи, в донесении от 25 февраля 1920 г. просил: "Тов. Гикало, сегодня отобрано на поезде один полушубок, две пары ботинок, 7 пудов кишмишу и много другого. Разрешите взять полушубок, 2 пары ботинок и 1 пуд кишмишу и винтовки, так как люди раздеты и обезоружены"⁴⁰.

К марту 1920 г. в плоскостной Чечне и в Грозном практически не осталось белогвардейцев. Крохотная, но образцово-показательная армия Гикало беспрепятственно заняла город 17 марта. В советскую историю эта дата вошла как день освобождения Грозного от деникинцев.

18 марта 1920 г. в связи с победой над белогвардейцами Гикало объявил полную амнистию всем находившимся под следствием отрядного суда, а все сочувствующие коммунистам переводились в "действующие члены" РКП(б)⁴¹. Последний пункт приказа свидетельствует о степени партийно-политической грамотности командира.

В Гикало сочетались понимающий значение официальных бумаг бюрократ и человек дела - прагматик и циник. Находясь в дебрях кавказских гор, он заботился о впечатлении, которое его деятельность будет производить на командование, от которого его отделяли полтысячи километров.

В историю гражданской войны в Чечне бой 31 января 1920 г. под Воздвиженской вошел как крупное событие⁴². Однако штабные документы объединенного отряда гикаловцев и красных чеченцев, приказы и протоколы судебного заседания военно-полевого суда свидетельствуют, что бой не просто был проигран, он был организован неумело, паниковали не только рядовые, но и командиры среднего звена; Мордовцев даже применил плетку к отлынивавшему от выполнения своих обязанностей командиру роты. Давая свидетельские показания в ходе разбирательства по его делу, участники боя прямо говорили о всеобщей панике и неразберихе, из-за чего отряд потерял почти все свое имущество, в том числе и вооружение, которое было закуплено на деньги, присланные из центра в январе. Мордовцев как начальник административного отдела своим приказом 8 февраля объявил большинство частей чеченской Красной армии распущенными по причине небоеспособности, которую они показали 31 января⁴³.

Начало оценке этого боя как героического положил приказ от 4 марта 1920 г., где в п. 1 сказано: "1-й сводный красноармейский батальон покрыл себя незабываемой славой в истории революции на Северном Кавказе. Пусть знают черные генералы, офицерство и казачество, как дорого защищает свои права революционная беднота!". Формулировка п. 2 должна была затуше-

вать оглушительное поражение осуждением "единичных случаев" бегства с поля боя: "Мною замечено, что некоторые ответственные работники: командиры рот и бойцы в единичных случаях в бою вели себя самым постыдным и позорным образом".

Командование предало военно-полевому суду одного из командиров роты и нескольких бойцов и сменило комиссаров в 1-м отдельном батальоне⁴⁴. Но оно постаралось сделать так, что этот бой стали помнить как шестичасовое героическое сражение в плотном кольце постоянно наступающих деникинцев и многочисленные атаки, отбитые партизанами.

Историк, интересовавшийся более поздней деятельностью Гикало во главе республиканской партийной организации в Белоруссии, отмечает его стремление быть первым. Во время работы он подавал себя как крупного регионального функционера, "мудрого руководителя большевиков Белоруссии" и "последовательного проводника указаний т. Сталина". Он использовал те же методы работы, что и главный вождь страны. Благосклонно наблюдал за появлением его собственного культа в республике. Свое окружение он формировал из людей, с которыми работал ранее в Средней Азии и Закавказье⁴⁵.

Признаки именно такого жизненного стиля вырисовываются уже в начале 1920 года. Бросается в глаза ревнивое отношение к своей власти и полномочиям. Гикало занимался усиленной саморекламой. В донесениях в Астрахань и в Кавказский краевой комитет партии он приукрашивал обстановку и подчеркивал свои заслуги организатора: то, что революционная борьба горцев приняла централизованный характер, связано с его деятельностью по созданию ревкомов, которые находятся под его командованием⁴⁶. Линия авторитарного поведения прослеживается и в отношениях с другими командирами и присланными представителями центра.

Направленный штабом XI армии в начале февраля 1920 г. для помощи партизанским отрядам полк под командованием Лаврова не успел соединиться с ними в районе Кизляра, потрепанные в боях с белыми партизаны ушли в горы. Полк получил приказ взаимодействовать с отрядом Гикало. Видимо, он не желал терпеть пребывание рядом с собой более опытного командира, поэтому через неделю отослал его назад в Реввоенсовет XI армии "для доклада и связи", но уже без полка. Присланного Кавказским краевым комитетом в Шатой Назира Катханова штаб Гикало сначала игнорировал: Катханова (и прибывшего вместе с ним Б. Карачаева) даже не поставили на довольствие. Через две недели он был отправлен в Кабарду для организации восстания⁴⁷. Возможно, это объяснялось военной целесообразностью, но ряд других примеров свидетельствует об амбициях Гикало, связанных с острым нежеланием делиться полномочиями. Это качество, дремавшее до поры до времени, проснулось и расцвело с опорой на получаемые из центра мандаты, приказы и деньги.

Уже тогда Гикало не останавливался перед оговором соратников по борьбе. Воспользовавшись тем, что Заам Яндиев преподнес эмиру Узун-Хаджи от имени ВЦИКа подарки, Гикало написал в Реввоенсовет XI армии: "Он, на основании фактов утверждаю, определенный авантюрист. Он был комендантом Добрармии во Владикавказе, потом агентом Добровольческой армии в Баку"⁴⁸.

Неприглядная история произошла у Гикало с заведующим агитационным отделом Т. Е. Гордиенко (наст. фамилия Нацвин, 1882 - 1962), прикомандированным к его штабу Кавказским краевым комитетом. Первоначально между ними существовали товарищеские отношения, во всяком случае Гордиенко обращался к нему в письмах: "Дорогой т. Гикало" и подписывался: "Твой Гордиенко"⁴⁹. Но 5 февраля разразился кризис. Гордиенко, как сказано в приказе, скрылся из штаба "неизвестно куда" и Гикало объявил его

дезертировавшим, но не 5 - 6 февраля, а неделей раньше - 31 января во время боя под Воздвиженской⁵⁰. Гикало, может быть, и не знал куда скрылся Гордиенко, но почему тот скрылся, знал точно, так как 5 февраля Гордиенко написал ему несколько писем. В них он возмущался тем, что Гикало и его окружение игнорируют его и мешают вести работу по политико-агитационному отделу. Суть претензий изложена так: "Не желаю разыгрывать роль Курбского и писать упреки и обвинения, от этого нас должна избавить общность наших партийных взглядов и интересов. Нигде, никогда и нисколько я врагом Вам и нашему делу не буду. Я удаляюсь от Вас безо всего. Куда? Не все ли Вам равно. Зачем? - работать. Как? Как сумею. Ухожу после того, как убедился, что партии у Вас нет или, вернее, она в таких надежных руках, что беспокоиться мне совершенно излишне. Мое дальнейшее пребывание у Вас могло только породить раскол среди партийных людей и обострить еще больше мои и Ваши отношения. В Баку и Тифлисе я сообщу, что из Вашего отряда выехал. Считаю себя Вам нисколько не подчиненным, потому и действую так самостоятельно. Маленький совет: 1) поставьте на должную высоту партийный коллектив и опирайтесь на его избирательное право, как и на него самого и 2) вышлите Ваших помощников..."⁵¹. Гордиенко считал, что в отряде развели недопустимую групповщину: окружение Гикало держится "тройкой" - сам он, Мордовцев и Носов. Фамилию последнего Гордиенко написал прописными буквами, видимо, он - главный его гонитель как начальник политического отдела штаба и председатель партийной ячейки.

Склонность Гикало к образованию сплоченных групп, проводящих единую линию и противостоящих конкурентным силам, заметил и абхазский большевик Е. А. Эшба, наблюдавший методы его работы после возвращения в Чечню советской власти⁵². Также и кадаритский шейх Али Митаев в период обострения своих отношений с большевиками утверждал, что "гикаловская группировка" "отличалась своей напористостью и пробойностью"⁵³.

Желая подчеркнуть свою независимость, Гордиенко подписал свое письмо "делегат К. К. К.", но Гикало распорядился его задержать как дезертира. Из протокола заседания президиума отрядного комитета от 30 февраля известно, что Гордиенко был арестован комендантской службой "как контрреволюционер" и "бывший агент контрразведки", но затем отпущен. Комендантом штаба был чеченец Осман Ахтаханов, известный своим прямодушием и идейностью; вероятно, он и дал приказ об освобождении, не поверив в предъявленные Гордиенко обвинения, ведь тот читал бойцам замечательные лекции по марксизму!

Случай с Гордиенко вызвал обострение борьбы за полномочия. На бланке командующего Терской областной группой красных повстанческих войск Гикало представил в Кавказский краевой комитет такой доклад: "Некоторым партийным товарищам, направленным на партийную работу в Терскую область, Кавказским краевым комитетом выданы манданты, где не указывается, что они должны находиться в распоряжении моем, как члена Кавказского краевого комитета, а наоборот, [что они прибыли] просто для ведения партийной работы на Северном Кавказе. Обладатель такого мандата определенно может думать (что и наблюдалось), что он здесь, в Терской области, должен работать как представитель Кавказского краевого комитета и кроме Кавказского краевого комитета признавать никого не может. Например, дезертировавший от опасности и преданный военно-революционному трибуналу Гордиенко, делегированный Бакинским Кавк[азским] краевым комитетом"⁵⁴.

Незадолго до этой истории Гикало весьма нервно отреагировал на попытки вывести из-под его власти отряды, располагавшиеся на территории Чечни, Ингушетии, Кабарды. В октябре 1919 г. в дагестанском ауле Леваши

был образован Совет обороны Северного Кавказа и Дагестана. В начале 1920 г. до Гикало дошла весть о том, что члены Дагестанского комитета, представители ревкомов Ингушетии, Кабарды и Осетии создали Терскую областную секцию Совета обороны, которая стала раздавать чрезвычайные мандаты лицам, которых Гикало привык считать находящимися под своею дланью. В соответствии с полученными мандатами они теперь должны были быть подотчетны Совету обороны, но не его штабу. Например, председатель Совета обороны Султан-Саид Казбеков выдал Таштемиру Эльдарханову удостоверение о том, что он есть чрезвычайный уполномоченный от "Временного Совета обороны Северного Кавказа", командированный в Чечню для организации власти по инструкции, выработанной Советом обороны. Ему было поручено ведение переговоров с Узун-Хаджи на территориях, которые находились под влиянием последнего, то есть в восточной Чечне. Бетилгерею Берсанукаеву - удостоверение о том, что он ответственный организатор комитетов революционных горцев в горной части Веденского округа 2-го района⁵³. Это как раз те полномочия, которые Гикало считал закрепленными за собой.

Он обратился с протестом в Совет обороны, указывая, что двоевластие создает серьезные проблемы, что возникающие недоразумения удается ликвидировать только "благодаря тому влиянию и уважению, которое здесь существует ко мне и штабу, но так долго продолжаться не может". Объединенное руководство над Дагестаном и Северным Кавказом ошибочно: нельзя объединять народности с различным экономическим, политическим и иным укладом жизни. Но главная причина его беспокойства в том, что штаб Терских красных войск остается в этом случае "за бортом", о чем он откровенно и пишет. Вторая часть направленного им в Совет обороны письма не случайно посвящена денежному вопросу. Гикало посылает дагестанцам 1 млн. 100 тыс. руб. из сумм, доставленных из Астрахани, и обещает прислать еще⁵⁶.

Несмотря на то, что он рассматривал территорию Ингушетии как находящуюся под своей юрисдикцией, с командирами ингушских отрядов он не ладил. Между Гикало и Идрисом Зязиковым существовала взаимная неприязнь; уже упоминался случай доноса на Заама Яндиева, а командующему партизанскими отрядами в Ингушетии Хизиру Орцханову в донесениях в Кавказский краевой комитет были даны нелестные характеристики. Из контекста ясно, что конфликт с Орцхановым происходил по причине его нежелания подчиняться штабу Гикало: ингуши пользовались известной независимостью и держали под своим контролем Военно-грузинскую дорогу и перевалы, через которые поступали деньги от комитета. Гикало предпочитал посылать туда тех своих сотрудников, которые сумели договориться с ингушами.

Способностям Гикало нашлось применение после восстановления советской власти в Грозном. Командир экспедиционного корпуса Смирнов и военком Елецкий 28 марта подписали приказ об образовании Владикавказско-Грозненского революционного комитета вместо Грозненского Военно-революционного совета. Реорганизация была поручена Гикало. Начальник гарнизона становился военным комиссаром, а его управление - комиссариатом. На следующий день штаб Терской группы красных повстанческих войск со всеми отделами был упразднен, а в документах должность Гикало с этого числа обозначалась как "ответственный военно-политический организатор [советской власти]" в Грозненско-Владикавказском районе. Новый ревком он "сконструировал", по его собственному выражению, из старых соратников. В тот же день, 29 марта, Гикало был назначен командиром 437-го стрелкового полка - ревкому нужна вооруженная сила. 6 апреля РВС Кавказского фронта поставил его также и военкомом Терской области, "командующим в военкомате по всем вопросам военно-оперативного характера"⁵⁷.

Но вскоре развернулись иные события, потребовавшие его участия.

В мае 1920 г. командующий Волжско-Каспийской флотилией красных Ф. Ф. Раскольников с разрешения центра вторгся на территорию персидской провинции Гилян под предлогом возврата военного имущества и флота, уведенного белыми в Персию. Затем, мотивируя свое дальнейшее присутствие борьбой с английским империализмом, командование экспедиционного корпуса стало расширять свою деятельность на территории сопредельного государства. Была создана Персидская красная армия. Сформировалась она из романтиков-авантюристов, выкатившихся с территории Закавказья вслед за матросско-партизанским отрядом Раскольникова. Первого главнокомандующего "Персармии" генерал-майора царской армии Василия Каргалетели, служившего меньшевистской Грузии, а потом мусаватистскому Азербайджану, сменил в сентябре 1920 г. Николай Гикало, формально сохранивший за собой пост заместителя председателя Исполнительного комитета Терского областного совета. Его вызвал и назначил на этот пост Орджоникидзе. По мнению В. Л. Гениса, "бакинцы" (Орджоникидзе, Н. Н. Нариманов) саботировали решение московского руководства о немедленной ликвидации революционного правительства Эхсануллы и отводе всех советских войск с территории Персии⁵⁸.

С осени 1920 г. военные действия приобрели позиционный характер. Ближе к зиме 1921 г. Гикало вызвал в Персию свою команду: Костерина, братьев Александра и Николая Носовых, также работавших в штабе; Оскара Пиллера, председателя Грозненского совета в 1918 году. Все они вместе не видели разницы между Узун-Хаджи и Эхсаноллой, между Грозным и Тегераном, и готовили народное восстание.

Судя по воспоминаниям А. М. Ворожевой, жены Костерина, это было сделано чуть ли не частным порядком: от Гикало пришла телеграмма с предложением ехать в Персию⁵⁹. Много лет спустя ставший писателем Костерин в рассказе "Русские дервиши" описал этот персидский поход, царившую тогда там странную атмосферу всеобщего эксперимента - социального, политического, культурного. Реввоенсовет и армия пытались пробудить гилянских крестьян от феодального оцепенения, а представители авангарда литературного - Велимир Хлебников и художественного - Мечислав Доброковский курили в чайхане терьяк и творили непонятные командованию новые формы искусства. Зато персы почитали этих русских как святых.

Вместе с мужчинами в Персию отправились жены и подруги. Вслед за Костериным поехала его беременная жена. В воспоминаниях она писала, что при подходе парохода к Энзели увидела на борту встречного судна много знакомых лиц, в том числе и казаков, служивших при белых в Грозном, а теперь прибывших в Персию делать революцию. С собой она привезла из Баку двоюродную сестру Костерина - девочку лет пятнадцати. Она также упоминает Веру Гикало, сестру Николая Федоровича, которая последовала в Персию - не столько за братом, сколько за Пиллером, от которого там родила дочь. Борис Мугуев тоже приехал с семьей. Вся эта родственно-товарищеская компания жила в Реште во дворце падишаха. Анна Костерина устроилась письмоводителем в штаб "Персармии". Питались все они довольно скромно из армейского котла, но зато ели много апельсинов. Это было во всяком случае лучше, чем переживать голод 1921 г. в России.

Осенью 1921 г. Гикало и другие участники гилянской экспедиции вернулись на родину. Затем он работал на различных руководящих постах в Северо-Кавказском крае, а в 1922 г. окончательно перешел на партийную работу. В 1926 - 1927 гг. Гикало прошел обучение на курсах марксизма-ленинизма при Коммунистической академии, после чего стал еще более уверенно

подниматься по карьерной лестнице. Около двух лет (1927 - 1929) он работал в Средней Азии - сначала как член Средне-Азиате кого бюро ЦК ВКП(б), потом первым секретарем ЦК КП(б) Узбекистана.

Это назначение не было случайным. Если обратиться к брошюре тюркского деятеля национально-демократического толка Мустафы Чокая "Туркестан под властью Советов (К характеристике диктатуры пролетариата)" (1928 г.), то становится очевидным, что это была среда, хорошо знакомая Гикало по Северному Кавказу. Чокай писал, что в 1927 г. в главном партийном издании Туркестанского края всерьез обсуждался вопрос о Ленине - не послан ли он аллахом. При этом приводились "самые серьезные доказательства" со ссылками на коранические толкования в пользу признания Ленина пророком. В этой связи Чокай цитировал книгу "Колониальная революция. Опыт Туркестана" большевика Г. Сафарова, армянина по национальности, написанную в 1921 г., в которой тот обобщил свой опыт работы в качестве члена Туркбюро ЦК РКП(б). Сафаров критиковал политику отстранения национальной интеллигенции от участия в управлении, шовинистическое высокомерие и колонизаторскую психологию политически неграмотных и малокультурных представителей центральной власти⁶⁰.

Работая затем на Северном Кавказе, Гикало вел борьбу со сторонниками председателя правительства Горской АССР Симона Токаева, которые считали необходимым сохранять внутреннюю самостоятельность национальных регионов, относительную свободу вероисповедания, выступали против разжигания классовой борьбы в деревне, то есть фактически отстаивали принципы мусульманского социализма⁶¹. Победа осталась за "гикаловцами", среди них были не только его русские соратники, но и представители горских народов - чеченцы: председатель Чрезвычайного ревкома Халид Ошаев и чекист Мазлак Ушаев, а также Николай Саламов, заместитель председателя Чеченского облисполкома, осетин.

Только как доказательство успешной с точки зрения центрального аппарата работы можно расценивать назначение Гикало в 1929 г. первым секретарем ЦК КП(б) Азербайджана и перевод в 1930 г. в Москву в аппарат ЦК ВКП(б), а затем в Московский комитет ВКП(б).

В течение пяти лет (1932 - 1937) он возглавлял партийную организацию Белорусской ССР. С его именем связаны проведение индустриализации республики, ликвидация массовой неграмотности, строительство в Минске крупнейших зданий - Дома правительства, Театра оперы и балета, Дома Красной армии, Дворца пионеров. Приехав в Белоруссию как "специалист" по национальной интеллигенции он взял под личный контроль ее творческую часть. В 1930-е годы практически на всех белорусских писателей спецслужбами был собран компромат. Ни один политический процесс не обходился без ареста и осуждения писателей; их включали во все крупные "контрреволюционные организации". При Гикало в республике прошли чистки партактива. Он входил в состав "троек", выносивших в основном расстрельные приговоры. В рамках идеолого-политической кампании по разоблачению троцкизма, начатой в январе 1935 г., подверглись арестам заместитель председателя СНК БССР, председатель Госплана республики М. С. Галенда; уполномоченный Наркомвнешторга СССР при СНК БССР И. И. Флиор; вице-президент Белорусской академии наук, член ЦК КП(б)Б и ЦИК БССР, в прошлом видный деятель польского крестьянского и коммунистического движения Т. Ф. Домбаль; белорусский писатель Янко Неманский (И. А. Петрович) и многие другие видные общественные и культурные деятели. Архивы сохранили свидетельства сотрудничества партийного руководства республики и лично Гикало с местными и центральными органами НКВД.

В январе 1937 г. начался спуск с политического Олимпа - перевод на должность первого секретаря Харьковского горкома, а в октябре последовал арест. Историк Э. Иоффе обнаружил в Национальном архиве Беларуси докладную записку находившегося под следствием 13 месяцев бывшего редактора газеты "Звязда" Н. Стернина, выпущенного в 1939 году. По его свидетельству, от него добивались признания того, что Гикало был организатором в Минске "боевых террористических групп", которые готовили покушение на К. Е. Ворошилова. Следователи также хотели найти доказательства, что бывший первый секретарь возглавлял в Белоруссии троцкистское подполье и был агентом английской разведки⁶². В апреле 1938 г. Гикало был приговорен к высшей мере наказания, приговор был приведен в исполнение незамедлительно.

Так закончился жизненный путь Николая Федоровича Гикало, человека сколь харизматического, столь и несимпатичного; энергичного и амбициозного прагматика, умевшего ждать, а дождавшись не упускать своего шанса. Совершенно неожиданные черты его личности, однако, отражены в воспоминаниях Анны Михайловны Ворожевой-Костериной. Они познакомились в Грозном в 1918 г. и вели переписку вплоть до его ареста в 1937 году. Оказалось, что его в те молодые годы посетило сильное чувство. Он полюбил чеченскую девушку Айшу, по-видимому, сестру Асланбека Шерипова. Гикало посватался, но ее отец заявил, что согласится при одном условии: Николай должен принять ислам и жениться в соответствии с шариатом. Гикало, очевидно, как коммунист, не мог на это пойти, и разразилась романтическая драма - влюбленные стреляли в себя, но оба выжили. Гикало увезли в Грозный. По-видимому, этот эпизод относится к лету 1920 г.; после выздоровления Гикало принял участие в персидском походе Красной армии. Позже он женился на Наталье Евгеньевне Чижовой, которая относилась к категории жен-партиек - работала зав. отделом агитации и пропаганды Минского горкома, затем старшим научным сотрудником Украинского музея революции в Харькове. Она стала его верной спутницей и была репрессирована вместе с ним, но ей посчастливилось дожить до реабилитации.

Живые штрихи содержит и стенограмма выступления Гикало на вечере Северокавказского Истпарта в августе 1925 года. Он говорил о том, что есть много личного в деле революционной борьбы; у каждого есть воспоминания, которые не отпускают; что даже для него это тема трудная, почти невозможная. Но он все же вспомнил одного красноармейца, раненного в бою под Воздвиженской 31 января 1920 года. Пулей ему разворотило нижнюю челюсть и оторвало язык, но, истекая кровью, он продолжал стрелять, пока товарищам не удалось, с трудом, вырвать из его рук винтовку. Фельдшер-ветеринар (вероятно, сам Гикало) сделал ему без наркоза операцию: простым ножом обрезал разорванные ткани. Через неделю боец умирал в полном сознании и обрубком языка пытался петь: вы жертвою пали в борьбе роковой⁶³. Выступавшие на подобных мероприятиях участники гражданской войны нечасто обращались к столь травмирующим воспоминаниям. Из рассказа Гикало видно, что и этот жесткий человек вкладывал в революцию много личного.

Столь противоречивая фигура и в дальнейшем не могла не вызывать двойственные оценки. Когда-то воевавшие вместе с ним чеченские красные партизаны и после возвращения из ссылки находили теплые слова, вспоминая его. В сегодняшней исторической памяти чеченцев Гикало чаще отводят место в ряду тех, кто был причастен к подавлению их национальной идентичности. Насколько справедливы эти упреки - тема отдельного разговора, где речь должна идти не только о нем, но и о его политических соперниках - национальных лидерах широкого политического спектра, и о состоянии вайнахского этноса в первой четверти XX века.

Примечания

1. ШИПУЛИН Н. Г. Главком Терека. Грозный. 1970; ЗАЛЕССКИЙ К. А. Империя Сталина. М. 2000.

2. Он вырван был из жизни тесной... В кн.: Знаменитые чеченцы: исторические очерки. Кн. 2. М. 2005, с. 285 - 291.

3. Центральный государственный архив Республики Северная Осетия - Алания (ЦГАРСО-А), ф. 852, оп. 1, д. 5, л. 1.

4. Научный архив Северо-Осетинского института гуманитарных и социальных исследований им. В. И. Абаева (НА СОИГСИ), ф. 21, оп. 1, д. 88б, с. 26 - 27. Записано в 1921 году.

5. Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ), ф. 5881, оп. 2, д. 527, л. 12 - 15.

6. НА СОИГСИ, ф. 21, оп. 1, д. 125, л. 20об., 40; ЦГА РСО-А, ф. Р-60, оп. 1, д. 785, л. 79.

7. Записки Костериной-Ворожевой A.M. (1964 г.). Рукопись, с. 29. Семейный архив Алексея Олеговича Смирнова, Москва.

8. Государственный архив Ростовской области, ф. Р-2993, оп. 1, д. 22, л. 169.

9. Большая советская энциклопедия. 3-е изд. Т. 6, с. 517.

10. АКАЕВ В. Х. Ислам: социокультурная реальность на Северном Кавказе. Ростов-н/Д - Грозный. 2004 (URL: http://ippk.edu.mhost.ru/elibrary/elibrary/autors/aut_02/aut_02_04.htm).

11. ТИНЧЕНКО Я. Чеченский след Михаила Булгакова. - Чеченское общество сегодня, 2007, N 6(14), с. 19; ДЕ ВИТТ Д. Чеченская конная дивизия. 1919 год. - Звезда, 2005, N 10, с. 146 - 149.

12. НА СОИГСИ, ф. 21, оп. 1, д. 88б, л. 228.

13. Там же, л. 327, 231.

14. Там же, д. 88а, л. 25.

15. Там же, д. 886, л. 327.

16. Там же, д. 340, л. 1.

17. Там же, д. 886, л. 82, 452, 447.

18. Там же, л. 2; д. 340, л. 2.

19. Там же, д. 886, л. 374.

20. Там же, л. 160.

21. Там же, л. 430, 37, 90, 331 - 335.

22. ГАММЕР М. Шамиль. М. 1998, с. 309.

23. НА СОИГСИ, ф. 21, оп. 1, д. 886, л. 437 - 438.

24. Там же, л. 86. Гикало - Абдул-Рашиду Исаеву, 16.III.1920.

25. Там же, л. 188.

26. Там же, л. 438.

27. ГАММЕР М. Ук. соч., с. 326.

28. НА СОИГСИ, ф. 21, оп. 1, д. 88б, л. 81.

29. Там же, д. 88а, л. 23 - 24, 105; д. 886, л. 38, 68 - 69, 411 - 413.

30. Там же, д. 88б, л. 79, 89 - 90, 105.

31. Цит. по: ЕФИМОВ Н. А. Оборотная сторона легенды. - Фигуры и лица, 15.III.2001.

32. НА СОИГСИ, ф. 21, оп. 1, д. 113, л. 16, 17.

33. МИКОЯН А. И. Так было. М. 1999, с. 214.

34. ГАРФ, ф. 5881, оп. 2с, д. 728, л. 12; МАТВЕЕВ О. В. Историческая картина мира кубанского казачества (конец XVIII - начало XX в.). Краснодар. 2005, с. 184; Русская армия генерала Врангеля. Бои на Кубани и в Северной Таврии. М. 2003, с. 631 - 632.

35. НА СОИГСИ, ф. 21, оп. 1, д. 88б, л. 431.

36. ТАМАРИН В. Пустыня. - Красная новь, 1921, N 3, с. 74.

37. НА СОИГСИ, ф. 21, оп. 1, д. 886, л. 218.

38. Записки Костериной-Ворожевой, с. 53.

39. НА СОИГСИ, ф. 21, оп. 1, д. 88б, л. 331.

40. Там же, л. 497.

41. Там же, л. 124.

42. ОШАЕВ Х. В сердце Чечни. Грозный. 1928.

43. НА СОИГСИ, ф. 21, оп. 1, д. 886, л. 146 - 147, 263, 254.

44. Там же, л. 345.

45. ИОФФЕ Э. Трагедия Николая Гикало. - Вечерний Минск, 26.III.2007.

46. НА СОИГСИ, ф. 21, оп. 1, д. 88б, л. 463 - 466.

47. Там же, л. 456, 466, 473, 237, 338.

48. Там же, д. 340, л. 1.

49. Центр документации новейшей истории Краснодарского края (ЦДНИКК), ф. Р-1774, оп. 2, д. 324, л. 2.

50. НА СОИГСИ, ф. 21, оп. 1, д. 886, л. 92, 132.

51. ЦДНИКК, ф. Р-1774, оп. 2, д. 324, л. 5.

52. ЦГА РСО-А, ф. Р-1, оп. 1, д. 120, л. 20.

53. Цит. по: АКАЕВ В. Х. Ук. соч., с. 99.

54. ЦДНИКК, ф. Р-1774, оп. 2, д. 324, л. 6.

55. НА СОИГСИ, ф. 21, оп. 1, д. 88б, л. 176, 181.

56. Там же, л. 484, 109, 487, 488.

57. Там же, л. 324, 365 - 366, 504, 505.

58. ГЕНИС В. Г. Большевики в Гиляне. - Вопросы истории, 1999, N 1.

59. Записки Костериной-Ворожевой, с. 58.

60. ЧОКАЙ-ОГЛЫ М. Туркестан под властью Советов. Алма-Ата. 1993, с. 53, 69.

61. Он вырван был из жизни тесной..., с. 298.

62. ИОФФЕ Э. Ук. соч., с. 99.

63. Центр документации новейшей истории Ростовской области, ф. 12, оп. 3, д. 248, л. 18 - 20.