Владимир Галактионович Короленко (1853 - 1921) - выдающийся писатель, публицист и видный общественный деятель, пользовавшийся уважением не только своих единомышленников неонародников, но и представителей практически всех идейных течений тогдашней России. Либерал К. К. Арсеньев называл его великим мастером слова, который пробуждал добрые чувства не только своими произведениями, но и реальными делами. Представители консервативной газеты "Московские ведомости" Астафьев и Зверев приглашали его к сотрудничеству, а марксист А. В. Луначарский в 1917 г. считал писателя наиболее вероятной кандидатурой на пост президента свободной России¹.

Владимир Галактионович родился 15 июля 1853 г. в Житомире. Отец писателя, Галактион Афанасьевич, потомок казацких старшин, был уездным судьей, известным своей кристальной честностью. Его мать происходила из польской шляхты. Детство Короленко прошло в Житомире и Ровно, куда семья переехала в 1866 году. В семье " мирно уживались, две религии, две национальности и три языка².

Приверженцем демократических ценностей Короленко стал еще в юности под влиянием педагогов. В 1871 г., окончив гимназию с серебряной медалью, юноша приехал в Петербург и подал прошение о приеме в технологический институт. Выбор объяснялся тем, что аттестат реальной гимназии (а классической в Ровно не было) не давал права поступать в университет. Короленко намеревался подготовиться за год к экзамену по классическим языкам и перейти на юридический факультет. Нужда заставляла перебиваться случайными заработками: рисованием географических карт, раскрашиванием ботанических атласов, корректурой и переводами. Материальные трудности вынудили Короленко в 1874 г. перебраться в Москву, где он был принят на первый курс лесного отделения Петровской академии. Там он впервые познакомился со статьями идеологов народничества П. Л. Лаврова и Н. К. Михайловского. В Москве Короленко посещал собрания революционно настроенной молодежи. Весной 1876 г. за подачу коллективного прошения от имени 79 студентов (речь шла о недовольстве полицейскими порядками в академии) Короленко был исключен из академии на год и выслан в Вологодскую губернию, но уже в дороге получил разрешение проживать с родственниками в Кронштадте под надзором полиции.

7 июня 1878 г. состоялся скромный публицистический дебют Короленко: в газете "Новости", где он работал корректором, была напечатана его заметка

Гноевых Алексей Викторович - аспирант Института российской истории РАН.

"Драка у Апраксина двора". В феврале 1879 г. Короленко передал в "Отечественные записки" свое первое художественное произведение - рассказ "Эпизоды из жизни искателя", отвергнутый М. Е. Салтыковым-Щедриным с формулировкой "зелено очень".

Приобретенная однажды репутация "опасного агитатора и революционера" осталась у Короленко на всю жизнь. В марте 1879 г. он вместе с братом Илларионом был арестован по ложному подозрению в связях с подпольным изданием "Земли и воли" и выслан в Вятскую губернию. В октябре - новая ссылка, в Березовские Починки "за сближение с крестьянским населением и за вредное вообще влияние". Знакомство с реальной жизнью починковских обитателей заставило Короленко усомниться в романтических представлениях о народе: "Я понял, - писал Короленко в "Истории моего современника", - что судьба занесла меня не в чудесную страну какого-то особенного духа и особой народной правды, а просто я попал в глубину прошлого на несколько столетий"³.

8 марте 1880 г. в вышневолоцкой политической тюрьме, по пути в очередную ссылку, Короленко написал очерк "Чудная", героями которого стали политические ссыльные. В 1881 г. писатель совершил серьезный проступок - он отказывается присягнуть на верность новому императору - Александру III. Приведение ссыльных к присяге было формальностью, но Короленко, как во многих других случаях, не смог поступить против совести: "Я испытал лично и видел столько неправды от существующего строя, что дать обещание в верности самодержавию не могу", - написал он в заявлении об отказе от присяги.

3 года новой, якутской, ссылки были заполнены активной деятельностью, в том числе и литературной. Здесь был собран материал для многих произведений, написаны рассказы "Убивец" (1885), "В дурном обществе" (1885), более известный в сокращенном варианте для детского чтения как "Дети подземелья", а также святочный рассказ "Сон Макара" (1885), в котором отразился его сознательный отказ от революционной карьеры и отход от иллюзий "романтического" народничества.

В конце 1884 г., по окончании срока ссылки, Короленко приехал в Нижний Новгород, где провел самый счастливый и плодотворный период своей жизни (1884 - 1896). Он становился популярным писателем, сотрудничал со многими периодическими изданиями. В 1886 и 1892 гг. вышел сборник его "Очерков и рассказов". На сибирских впечатлениях были основаны рассказы "Соколинец" (1885), "Федор Бесприютный", "Черкес" (1888), в которых Короленко продолжил разработку народной темы.

В июле-сентябре 1893 г. Владимир Галактионович вместе с С. Д. Протопоповым совершил путешествие в Америку на Всемирную выставку в Чикаго, посетив по дороге Швецию, Данию, Великобританию и Францию. Америка еще в 1870-х гг. была идеалом революционеров, страной будущего, где, по их мнению, были решены проблемы, стоящие перед Россией, поэтому поездка была особенно интересна писателю. Свои впечатления он отразил в очерках "Драка в доме (Парламент в Англии)" (1894), "В борьбе с дьяволом (Армия спасения)" (1895), "Фабрика смерти (Бойня в Чикаго)" (1896) и других. На американском материале был написан рассказ "Без языка" (1895), где Короленко ставит героев произведения, попавших в Америку, в свою излюбленную ситуацию, когда от способности человека к адаптации, к пониманию чужого языка и чужой культуры зависит не только его судьба, но и жизнь других людей.

Нижегородский период был временем активной общественной и публицистической деятельности Короленко. Он начал с попыток ввести в обыкновение посещение публикой земских дворянских и городских собраний, а также отражение их работы в прессе. Используя печатное слово, Короленко вынес на суд общественного мнения злоупотребления акционерного общества "Дружина". Сильный общественный резонанс в России получило дело Александровского дворянского банка, начатое благодаря частному расследованию Короленко и Н. Ф. Анненского.

В 1891 г. Короленко принял активное участие в организации бесплатных столовых для голодающих. Впечатления этого времени легли в основу книги

очерков "В голодный год" (1893). Одной из самых громких общественных акций писателя стала защита мултанских вотяков, обвиненных в ритуальном убийстве. В мултанском процессе участвовали многие видные русские юристы, такие, как А. Ф. Кони и Н. П. Карабчевский, но основная заслуга в оправдании вотяков приписывалась именно Короленко. Ему было предоставлено последнее слово на заключительном судебном заседании в Мамадыше. Вотяки были оправданы.

В 1895 г. Короленко стал соиздателем журнала "Русское богатство", идейная направленность которого определялась, прежде всего, Михайловским. В 1896 г. Короленко переехал в Петербург и стал основным редактором отдела беллетристики. Ежегодно ему приходилось прочитывать и обрабатывать от 100 до 500 рукописей. В отделе "Хроника внутренней жизни" появились его обширные обзоры на внутриполитические темы, написанные совместно с Анненским. Много хлопот было связано с участием в заседаниях Литературного фонда и выполнением других общественных функций. На собственное литературное творчество оставалось слишком мало времени. Тем не менее, летом 1900 г. Короленко совершил длительную поездку в Уральск, где собирал материал для давно задуманного романа "Набеглый царь" о Емельяне Пугачеве. Результатом стал цикл очерков "У казаков" (1901). В сентябре 1900 г. Короленко переехал в Полтаву, где уже обосновалась его семья. За ним была сохранена должность члена редколлегии и руководителя отдела беллетристики журнала.

Первая русская революция дала новый толчок публицистическому творчеству Короленко и заставила его активизировать свою общественную деятельность. В 1906 г. Владимир Галактонович встал на защиту крестьян с. Сорочинцы, в котором свирепствовала карательная экспедиция Филонова. В статье "Сорочинская трагедия" (1907) Короленко не защищал бунтарей и не призывал к революционным потрясениям - он требовал лишь соблюдения законности.

Одним из ярчайших образцов публицистики Короленко стал его очерк "Бытовое явление" (1910), направленный против смертной казни. В 1905 г. он начал работу над главной книгой своей жизни "История моего современника". Автобиографичность "Истории" не помешала ей стать летописью целого поколения. Короленко можно смело назвать одним из первых русских правозащитников. В 1911 - 1913 гг. он участвовал в деле Бейлиса и сыграл немалую роль в торжестве справедливости.

В период первой мировой войны писатель находился в рядах оборонцев. Февральская революция была встречена им восторженно. Романовская монархия, как считал Короленко, давно сыграла свою историческую роль и к началу XX в. превратилась во вредоносный пережиток. Однако политика большевиков, провозгласивших курс на диктатуру и форсированное строительство социализма, вызвала резкое неприятие нашего героя. Скончался Короленко 25 декабря 1921 г. и его смерть вызвала отклик практически всей читающей России.

Литературное творчество и общественно-политические взгляды В. Г. Короленко стали объектом исследования еще при его жизни. В советский период короленковедение продолжало развиваться и в наше время вступает в новый этап, когда над учеными уже не довлеют идеологические штампы. Изучение наследия Короленко необходимо, ибо дает очень много для понимания целого ряда проблем, связанных с истории русской общественной мысли. В данной статье мы попытаемся осветить вопросы о роли писателя в журнале "" Русское богатство "", редактором которого он являлся длительное время, о его отношении к философской концепции Н. К. Михайловского, революции и консерватизму.

Важнейшим этапом в биографии Короленко стало сотрудничество в народническом общественно-политическом журнале " Русское богатство". Этот журнал был одним из самых популярных в России и успешно конкурировал с органами либералов "Вестником Европы" и "Русской мыслью", а также марксистским "Современным миром". Тираж "Русского богатства" в лучшие годы достигал 15 тыс. экземпляров. Первые произведения Короленко были напечатаны там еще в 1880-х гг., а в 1904 - 1914 гг. Короленко являлся главным редактором журнала. Относительно того, как складывались его отношения с многочисленными соредакторами (среди них были В. А. Мякотин, А. В. Пеше-

хонов, С. Я. Елпатьевский, П. В. Мокиевский, А. Г. Горнфельд) и какой была его роль в жизни издания, ясности до сих пор нет⁴. Мы же постараемся выяснить, какова была степень влияния писателя на идейную линию журнала и насколько весомым было его мнение при публикации тех или иных материалов.

Практически все соратники Короленко, в непосредственном ведении которого был отдел отечественной беллетристики, относились к нему с большим уважением. Приведем несколько цитат из воспоминаний членов редколлегии. Критик А. М. Редько говорил: "Из всего, что создал Короленко на своем веку, лучшее художественное произведение - это он сам". Историк А. А. Кизеветтер писал о том, что "пока был жив Короленко, жила уверенность в том, что раздастся его голос, заработает его рука в месте, где человек страдает, где общественная неправда готова исправить свое торжество". Политический обозреватель А. Б. Петрищев называл Короленко "рыцарем-подвижником". В. А. Мякотин, в свою очередь писал, что "Короленко принимал живое и деятельное участие в установлении того, что можно назвать политикой журнала, в определении тем, которые выдвигались, и того тона, в котором они трактовались. В "Русском богатстве" то и другое устанавливалось путем сговора ближайших сотрудников, и Короленко всегда вносил в этот сговор свои, вполне определенные ноты. Когда в отсутствие В. Г. Короленко в редакции "Русского богатства" возникали сомнения, как надо реагировать на то или иное литературное или жизненное явление, члены редакторского кружка, случалось, ставили себе и другим вопрос, как повел бы себя Короленко в этом эпизоде. И порой достаточно было поставить этот вопрос, чтобы растаяли все возникшие сомнения, слишком ясна была линия возможного поведения Короленко, и слишком очевидно было, что именно эта линия и является единственно правильной"⁵.

Многие данные говорят о том, что Владимир Галактионович время от времени, если так можно выразиться, превышал свои полномочия. Во-первых, он иногда редактировал произведения не только отечественных, но и зарубежных авторов, что считалось прерогативой А. Г. Горнфельда. Например, в письме к нему от 5 декабря 1904 г. Короленко сообщал, что рукопись шведского писателя Стриндберга "Терзания совести" им выправлена и готова к печати. Именно по его рекомендации был напечатан и роман Октава Мирбо "Аббат Жюль"⁶. Более того, писатель прилагал руку и к редактированию материалов общественно-политической тематики. Так, Н. С. Русанов рассказывал о судьбе своей рукописи "Пятьсот миль на велосипеде", в которой описывал беседу с рабочим-социалистом Хайнсом, резко критически отозвавшемся о премьере Уильямс Гладстоне, честолюбце и интригане, менявшем свои убеждения в зависимости от колебаний политического барометра. Владимир Галактионович, отмечает Русанов, относился к Гладстону с пиететом и в итоге "эти две страницы были, очевидно, выброшены самим Короленко"⁷. Известно, что он редактировал и статью В. П. Волгина о французском вольнодумце Жане Мелье. Данная рукопись с пометками писателя хранится в Пушкинском доме⁸.

Однако едва ли можно говорить о "диктатуре" Короленко в издании - он отличался мягким характером. Кроме того, в силу отсутствия солидной теоретической подготовки он едва ли мог объективно оценивать философские или научные материалы, в изобилии направляемые в издание. В 1912 г. в редакцию поступила рукопись А. И. Голенищева-Кутузова, в которой содержался разбор некоторых сторон аграрного законодательства. В Редакторской книге Короленко написал: "По-моему, не лишено интереса. Но Пешехонов и Мякотин решительно отвергают, находя статью легковесной и газетно-фильетонной". Статью В. Г. Черткова "Отношение Л. Н. Толстого к земледельческой колонии" писатель оценил как слишком поверхностную, однако, окончательного решения не принял - текст был отправлен "на рассмотрение товарищей"⁹. Обе статьи напечатаны не были.

Упомянем еще и тот немаловажный факт, что большую часть срока пребывания на посту редактора (с 1900 г.) писатель прожил в Полтаве и не мог с должной объективностью оценивать происходящее в стране. В Полтаву ему присылали материалы далеко не в полном объеме¹⁰.

Особая роль отводилась Короленко при отборе для публикации беллетристических произведений. Пешехонов некогда писал Короленко: "На свою роль в чтении беллетристики мы смотрим так: наше дело отбрасывать мусор. Поэтому мы посылаем Вам вещи признанных мастеров или наших сотрудников и хотя бы в малой степени литературные произведения. Делается это по двух соображениям: во-первых, Вы лучший судья и, во-вторых, может быть, сочтете нужным обратить на того или иного автора внимание, поощрить его в своем ответе и таким образом не отпугивать от литературы и журнала"¹¹. Однако Короленко не был царем и богом даже в отделе беллетристики, где немалое влияние имел уже упоминавшийся А. Г. Горнфельд. Короленко, например, просил у него совета по поводу рассказов Подьячева "Разлад" и Булыгина "Кошмар"¹². Иногда Короленко просил высказать свое мнение и редакторов публицистики: относительно рассказа Оссендовского "Чудные звуки, тревожные звуки" он просит совета у Мякотина¹³.

Таким образом, многие данные свидетельствуют о том, что Короленко не был полновластным хозяином издания, полностью определявшим его политику. Лучше всего позицию писателя определяет следующая его фраза из письма к Мякотину: "Во всяком случае, мое мнение нуждается в противниках"¹⁴. Поэтому нельзя ставить знак равенства между идейной линией журнала и позицией Короленко. В этой связи возникает следующий вопрос: можно ли говорить о наличии существенных идеологических разногласий между Короленко и его соредакторами? Не звучали ли порой произведения Короленко, опубликованные в "Русском богатстве", в разнобой с работами других авторов? Для ответа на этот вопрос нам придется сопоставить позиции Короленко и его коллег по ряду проблем.

Мякотин, Русанов, Елпатьевский, Якубович и другие редакторы были учениками и последователями виднейшего русского мыслителя Николая Константиновича Михайловского, создавшего чрезвычайно интересную философскую концепцию. Михайловский в 1894 - 1904 гг. был редактором "Русского богатства", и именно в его правление издание обрело свой глубоко оригинальный идейный облик. Каким же было отношение Короленко к Михайловскому - духовному вождю неонародников?

Наиболее подробное и обстоятельное на сегодняшний день сопоставление взглядов этих деятелей можно найти в книге советского ученого Б. Д. Летова. Надо сказать, что в позднейших работах, посвященных взглядам Короленко, данная проблема не ставится вовсе¹⁵. Летов считает Короленко идейно близким нарождающемуся марксизму и противопоставляет писателя погрязшим в застарелых предрассудках Михайловскому и его последователям. Таким образом, автор говорит об особой позиции Короленко в редакторской группе. Однако предоставим слово самому Короленко. В 1918 г. он писал: "С гордостью думаю, что в нашей дружеской журнальной семье, собравшейся вокруг Н. К. Михайловского, всегда жила вера, которая стояла выше и коренилась глубже временной смены партийных и классовых взглядов, восходя к высшим началам вечной правды. Михайловский умел схватить основной жизненный нерв интеллигенции, определить ее право на самостоятельную роль и великое ее значение в общественной жизни - в сжатой формуле, противополагавшей идеалы идолам. Теперь об этом приходится вспоминать особенно часто, когда одностороннее классовое идолопоклонство грозит затемнить лучшие стремления русской интеллигенции к правде, социальной справедливости, к разуму и истинной свободе"¹⁶.

Короленко верно понимал основной жизненный и творческий принцип Михайловского - поиск правды-истины, неотделимой от правды-справедливости. "Благородная житейская практика, самые высокие нравственные и общественные идеалы представлялись мне всегда обидно-бессильными, если отворачивались от истины, науки. Я никогда не мог поверить, что нельзя найти такую точку зрения, с которой правда-истина и правда-справедливость являлись бы рука об руку" - так писал в свое время Михайловский¹⁷.

Для подтверждения нашего вывода обратимся к очерку В. Г. Короленко "Две картины", где он описывает свои впечатления от просмотра произведений

Поленова "Христос и грешница" и Сурикова "Боярыня Морозова". Анализ этого очерка показывает, что писатель следовал идее гармонии мысли и чувства, разума и нравственности, завещанной Михайловским.

Первая картина изображает известный евангельский эпизод, когда Христос должен был решить судьбу блудницы. "Даже тогда, когда общие положения нового учения усвоены, нужен еще долгий опыт мыслей и чувства, чтобы каждый раз безошибочно прикинуть частный факт к началам общей правды "Несчастная... закон Моисея ясен.., но что скажет Христос?"

Христос едва "расслышал вопрос, - и уже в душе его подымается милосердие к грешнице, и он знает, что его истина тотчас же даст логическое выражение его чувству.

- Кто из вас без греха, - пусть бросит первый камень...""¹⁸.

Таким образом, нравственные принципы в данном случае идут рука об руку с логическими доказательствами - достигается гармония между разумом и чувствами.

Боярыню Морозову, запечатленную Суриковым, писатель характеризует следующим образом: "Она так бесстрашно идет на муку и этим будит невольное сочувствие. Но это смутное чувство стремится тотчас же к своему логическому завершению в сознании. "За что умирает эта боярыня, к чему она призывает?" Боярыня подымает два перста - символ своей идеи... И только.., какая убогая, бедная мысль для такого подвига. И чувство зрителя не находит логического завершения"¹⁹.

Только мысль закрепляет душевное движение, делает его способным к развитию и творческой работе - к такому выводу приходит Короленко. "Христос был для своего времени замечательным ученым. Прочитайте талмуд (начало которого относится почти ко времени Христа), вдумайтесь в его грубые и полные суеверия формы мысли, подумайте также, что талмуд все-таки произведение лучших умов, - и вы поймете, сколько нужно было критической силы, чтобы из-под шлака застывшей веры извлечь новое учение". Для второй же картины характерен "диссонанс, противоречие между возвышенным могучим порывом чувства и мелкой, ничтожной и темной идеей".

Свой очерк писатель завершает вопросом: "Не ищет ли современный человек веры, которая бы возвратила нам спокойствие и осияла для нас внешний мир внутренней гармонией понимания? Веры, которая бы осуществляла любовь и не противоречила истине, знанию?"²⁰.

Одной из проблем, занимавших русских мыслителей в конце XIX в., было соотношение на фоне исторического развития деятельности выдающихся личностей и активности народных масс. Так, например, Летов пишет: "Активную роль в историческом процессе Михайловский отводил выдающимся личностям и пассивную народным массам. С некоторыми видоизменениями эта концепция была свойственна всей народнической публицистике". Далее следует цитата из Короленко: "Они (герои - А. Г.) - продукт масс и потому могут совершать свои подвиги героизма, что масса понимает и ценит в их времена героизм больше, чем в другие времена"²¹. Можно привести и другой отрывок в подтверждение данного тезиса. В провинциальных архивах, писал Короленко, трудно найти "черты из деятельности и личной жизни всех первых персонажей истории, полководцев, временщиков и законодателей". Однако "сама история давно уже перестала довольствоваться исключительно изучением одного этого героического материала. Массовая подкладка событий, незаметно складывающаяся из атомов жизни народа, постепенно назревающие перемены в глубине этой жизни - все широкие бытовые явления - уже давно привлекают внимание историка, понимающего, что показная сторона истории очень часто, если не исключительно, составляет не причину, а только следствие этих мелких в отдельности, но огромных в своей совокупности первичных явлений"²².

Летов и ряд других исследователей усматривают в подобных взглядах близость к марксизму (подлинный творец истории - народ, а выдающиеся личности - лишь его порождения) и опять-таки говорят на этом основании об особой позиции Короленко среди неонародников²³. Однако этот вывод не

соответствует современному уровню исторической науки. Как показали в своих работах Б. П. Балуев и В. В. Блохин, идеи Михайловского часто понимаются превратно. Этого мыслителя с легкой руки В. И. Ленина и Г. В. Плеханова совершенно незаслуженно обвиняют в полном отрицании исторической роли народа и всяческом возвеличивании значения одиночек - героев, гениев, вождей²⁴. Михайловский уже в 1877 г. писал, что народ, его жизнь и страдания "подвергались пока опале исторического невнимания". В своей работе "Вольница и подвижники" мыслитель исследовал анатомию народных волнений. Другой ученый неонароднического толка В. И. Семевский также выражал неудовольствие по поводу того, что историки, увлеченные описанием деятельности монархов и выдающихся персон, не занимались "воссозданием прошлого юридического и экономического быта народа"²⁵. Семевский стал автором фундаментальных исследований по истории российского крестьянства, публиковавшихся, в том числе, и на страницах "Русского богатства". Таким образом, Короленко с его призывом изучать жизнь масс не был уникальным среди неонародников.

Виднейший неонароднический историк и член редакторской группы "Русского богатства" Мякотин так писал о событиях 1812 года: "Перед глазами владельцев крепостных душ, владельцев, более или менее уверенных в полном бессмыслии и равнодушии массы внезапно выступил на историческую сцену народ, народ, самостоятельно поднявшийся на защиту Родины, для возбуждения своего патриотизма не нуждающийся в синодских увещаниях, ни в растопчинских афишках"²⁶.

Михайловский был автором знаменитой статьи "Герои и толпа", увидевшей свет в 1882 г., в которой был поставлен вопрос о соотношении в историческом процессе деятельности великих личностей и объективных условий, взаимодействия гениев и народных масс. "Героем мы будем называть человека, увлекающего примером массу на хорошее или дурное, благородное или подлейшее. Толпой - массу, способную увлекаться примером опять-таки благородным или подлейшим". Заметим, пишет Михайловский, что толпа может следовать и за негодяем, ничтожеством и даже полоумным. Причина этого коренится не в политических или экономических причинах, а в чисто психологическом механизме подражательности: "Найдя ключ к этому механизму, мы откроем далекую перспективу в глубь истории и узнаем, как, когда и почему толпа идет за героями"²⁷. Прямого ответа на поставленный вопрос Михайловский не давал.

В ряде работ Короленко мы находим размышления, которые можно назвать развитием идеи Михайловского. Возможно, самым ярким примером этого стала работа об участнике дела Дрейфуса - Эстергази, мелком мошеннике, фальсификаторе и клеветнике, тем не менее, обретшим в Европе огромную популярность и признание. В чем причина этого? Европа поражена страшным недугом: "Прислушайтесь к этим крикам и, вместо аргументов, вы услышите одно: "Дрейфус - жид". В этом все дело, отсюда, как из источника, вытекает все остальное, это слово объединило людей на противоположных концах Европы... Не очевидно ли, что яд, которым так густо насыщена теперь атмосфера Франции, отравляет воздух и других стран, мешая "чувствовать правду"? Вот почему нити от наших сердец очутились в руках знаменитого "писателя" Эстергази"²⁸.

Короленко упоминает также и "беспримерную борьбу кучки частных лиц против отравленной совести всего народа, теперь уже несомненную победу ничтожной группы над несколькими министерствами, над парламентом, над общественным мнением целой страны" - победа Золя и его друзей над инициаторами дела Дрейфуса²⁹.

Таким образом, vox populi прав далеко не всегда. Эту мысль писатель повторяет в статье о Кишиневском погроме, когда молдаване и украинцы, годами мирно уживавшиеся с евреями, под влиянием первобытных инстинктов стали убивать их, а также в рецензии на книгу о борьбе с ведьмами в Средние века (массовая истерия, не имеющая логического объяснения, захватила не только невежественный народ, но и многих образованных людей)³⁰.

Победа в 1917 г. большевиков, по мнению Короленко, не есть следствие жизнеспособности их идей: "сама легкость, с которой им удалось повести за собой наши народные массы, указывает не на нашу готовность к социалистическому строю, а, наоборот, на незрелость нашего народа"³¹.

Но вот, что писал Короленко о небезызвестном лидере демонстрации 9 января 1905 г.: "Священник Гапон является лишь одним из тех "провиденциальных людей", которые порой в бурные периоды как-то вдруг обнаруживаются на поверхности общественной жизни. Все их значение в том, что и их личные добродетели, и их недостатки, вообще все стороны их личности совпадают по тону с господствующим настроением среды, усиливая это настроение, как резонаторы усиливают звуки..."³².

Но не будем, однако, забывать и о том, что герой, как полагал Михайловский, был "порождением своей эпохи, но вместе с этим пусть он не более чем орудие истории, однако в свои орудия из десятков и сотен история выбрала именно его. Он активное и сознательное орудие и преследует свои цели"³³.

Следует отметить, что Короленко допускал, что роль отдельного человека в истории может быть огромной: библейский Моисей, по его словам, "не вел, а влачил народ через тысячи бедствий"³⁴. В своей записной книжке Короленко так характеризовал одного из героев Жуковского: "Ум развитый среди темной массы. Условие, выделяющее Однорога очень высоко над массой, делающее ощутительной громадную разницу между ним и средой - прием чисто романтический. В жизни это явление редко, но зато характерно"³⁵.

В чем выразилось осуждаемое народниками пренебрежение марксистов к конкретной личности? Главным образом, это был вульгарно-социологический подход к объяснению ее генезиса и поступков. Короленко полагал, что условия воспитания, принадлежность к конкретному классу или политической группировке не определяют полностью облик того или иного деятеля. В одном из писем писатель выражает свое несогласие с тезисом "явления жизни рисуются человеку в такой перспективе, какими он смотрит глазами: либералу рисуются так, консерватору - иначе". По его мнению, подобная позиция справедлива применительно далеко не ко всем явлениям жизни, а лишь к тем, которые связаны с общественными отношениями: "Кравчинский, впоследствии убивший Мезенцева, во время студенчества был благонамереннейший человек и противник радикализма. Тихомиров, ханжествующий теперь в "Московских ведомостях", был прежде террористом. Вот и охватите психологическую, так сказать, основу такими категориями, как радикализм или консерватизм"³⁶.

Интересно упомянуть в этой связи эпизод полемики Михайловского и М. И. Туган-Барановского. Последний когда-то написал: "Почему Августин изучал не природу, а Дарвин не сделался теологом? Не в следствие своей индивидуальности, а просто потому, что Августин жил в то время, когда теология господствовала над умами человечества и заключала в себе все знания и философию эпохи, а Дарвин жил во время, когда крупная промышленность преобразовала хозяйство и на первый план выдвинула практические задачи, разрешить которые невозможно без познания законов природы". Отвергая соображения Туган-Барановского об Августине как явно неудачный силлогизм, Михайловский приводит в пример несколько выдающихся деятелей середины XIX в., не ставших, несмотря на потребности времени, учеными-естественниками, и так пишет о великом биологе: "Тут, как и во всех подобных случаях, действовала целая сложная сеть явлений наследственности, воспитания, чтения, знакомств, случайных событий и впечатлений, в целом составлявших жизненный цикл Дарвина"³⁷.

В статье, посвященной жизни и творчеству С. Н. Южакова, Короленко отмечает, что известный народник происходил из семьи офицера военных поселений, который, однако "никогда никого не бил и вообще... для того времени и той среды это был феномен, вызывавший недоумение и осуждение"³⁸.

В письме к Т. Н. Галапуре, начинающему литератору, Короленко выражал сомнение по поводу того, что всякий писатель - выходец "из народа" - может объективно описать жизнь крестьян (утверждение довольно популярное). И

добавлял: "между тем никто еще не описывал народную жизнь лучше дворянина Тургенева, или разночинца Успенского, или графа Толстого. И о вопросах земли сказано много экономистами, никогда не ходившими за плугом"³⁹.

Как пишет Летов, Короленко разделял мнение Михайловского о "самостоятельной исторической роли интеллигенции"⁴⁰. Действительно, Короленко некогда писал, что "с первой четверти прошлого столетия мы видим, что русское общество потрясается взрывами вне каких бы то ни было классовых интересов. Каждое поколение молодежи как бы останавливается в раздумье на пороге жизни, выбирая один из двух предстоящих ему путей: путь подчинения, на котором ждут теплые места, обеспеченная карьера, одним словом, реальные интересы, или путь противления и борьбы"⁴¹.

Необходимо коснуться еще одного важнейшего постулата народничества, который Летовым не упомянут. Речь идет об оценке феномена государства вообще и русского самодержавия в частности. Короленко говорил о "преобладании дворянства во всем гражданском строе и земстве"⁴², то есть признавал определенную зависимость государственных структур от конкретных социально-экономических групп. Он также считал, что реальная власть царя ограничена бесчисленной бюрократией, претворяющей в жизнь его указы⁴³.

Вместе с тем, оценивая самодержавие и государство вообще, Короленко полагал, что данные феномены в определенных ситуациях могут иметь надклассовый характер. В его рассказе "Легенда о царе и декабристе" (1911) Александр II показан как носитель общенациональных интересов, вступивший во имя преобразований в конфликт с массой консервативно настроенного дворянства (последнее всегда считалось классовой опорой царизма). Визит императора в Нижний Новгород накануне реформы принес победу либеральному меньшинству губернского комитета, занимавшегося разработкой проекта освобождения крестьян, над реакционным большинством⁴⁴. "Правительство, проводя реформы, стояло впереди своего народа, в его рабской и рабовладельческой массе, и вводило новые начала жизни"⁴⁵. Не лишней в этой связи будет цитата из статьи Короленко "Разговор с Толстым. Максимализм и государственность" (1917 г.), где говорится, помимо всего прочего, о невозможности решить земельный вопрос руками лишь крестьянства, невежественного и стоящего на узко классовой позиции. "Не ясно ли, что только государство с общегосударственной возвышенной точки зрения, при напряжении всенародного ума и всенародной мысли, может решить задачу широко и справедливо?"⁴⁶.

Петр Великий производил свои преобразования не во имя дворянства, купечества или бюрократии, а во имя всего народа - так считал Михайловский. Он также говорил и о надклассовом характере политики Наполеона I. Вместе с этим в работах Михайловского имеется масса упоминаний о зависимости власти от наиболее могущественных классов. Например, он говорил о том, что Бурбоны периода Реставрации - прямые выразители интересов буржуазии⁴⁷.

Мякотин писал, что "тягловая организация общества, которая выработалась в старой Москве, привязала каждого отдельного человека и каждый класс к определенной государственной службе" и лишь в ходе реформ Петра у дворян появилась "возможность давления на правительственную политику"⁴⁸. Этот же автор в своей неопубликованной рукописи о царствовании Николая I отмечал, что реальная политика тогда вершилась в секретных комитетах в тайне не только от широких кругов дворянства, но даже и высшего чиновничества⁴⁹.

По мнению А. В. Пешехонова, "в свирепой свалке классов, групп, индивидуумов, где столько противоречивых экономических интересов рвут на части общественный организм", государство обязано взять на себя "роль высшего регулятора, служащего интересам целого, призывающего к порядку каждый личный произвол... Правительство представляет собой равнодействующую борющихся сил ". На страницах журнала высказывалось и такое мнение: "если государственная власть становится служкой какого-либо отдельного класса, корпорации, лица, забывая свои общенациональные цели, это должно подвергнуться критике общества"⁵⁰.

Главным стержнем философии Михайловского был так называемый субъективный метод. О том, насколько этот метод воспринял Короленко, Летов также не упоминает. Михайловский полагал, что подход к изучению явлений общественной жизни кардинально отличается от подхода к изучению явлений природы - информация не только излагается правдиво в плане фактологии, она неизбежно подвергается оценке с точки зрения нравственного идеала. "Объективность в социологии есть, по нашему мнению, не более чем маска, которой недобросовестные люди обманывают других, а добросовестные себя... Будут ли наши желания нравственны или безнравственны, будут ли наши идеалы достижимы или недостижимы, но они неизбежно будут и неизменно наложат свою печать на исследование, может быть, даже извратят его... Не восхищаться политическими фактами и не осуждать их можно только не понимая их значения"⁵¹.

28 февраля 1893 г. Короленко в своем дневнике приводит слова Микеланджело о том, что "художник не может оставаться спокойным, пока позор и зло царят в стране своей" и добавляет: "Вот как умели мыслить и чувствовать великие художники. А нам говорят, что художник должен быть нейтрален и что его не должны трогать позор и зло, которые продолжают царить в родной стране"⁵².

Владимир Галактинович Короленко был ярчайшим представителем позднего народничества, следовавшего за Михайловским. В этом не было никаких сомнений уже для его современников. По словам Мякотина, Короленко был "давний единомышленник и последователь Михайловского в области вопросов общественной жизни, убежденный народник"⁵³. Наш анализ показывает, что нет никаких оснований говорить об особой позиции писателя в редакторской группе "Русского богатства". Однако следует отметить, что, не обладая большими способностями теоретика, Короленко не сумел привнести нечто новое в учение патриарха неонародничества Михайловского.

Наиболее опасным идеологическим врагом неонародничества, к которому принадлежал Короленко и другие деятели круга "Русского богатства", был марксизм. Многие советские авторы (Г. А. Бялый, Б. Д. Летов, В. Г. Хорос, Г. М. Миронов) говорили о том, что Короленко сочувствовал марксизму. Подобное мнение базировалось на цитате из его письма к писателю Сведенцову (1895 г.), где он утверждал, что марксизм - "явление живое и интересное. Несомненно, что марксисты вносят свежую струю даже своими увлечениями и во всяком случае заставляют многое пересмотреть заново... В русской жизни найдется много такого, с чем следует бороться прежде, чем с марксистами. А уж если бороться, то, конечно, так, как борются с явлением, родственным по духу и истекающим из тех же побуждений, что одушевляют и нас"⁵⁴. Однако архивные материалы не позволяют в полной мере согласиться с выводами советских ученых. Обратимся к неопубликованной до сих пор переписке писателя с Н. С. Русановым. В 1895 г. Русанов принял предложение сотрудничать в "Русском Богатстве" и назвал перечень тем, которые хотел бы разработать: школа французских социологов, аграрный вопрос в рабочих программах Запада, поэзия и эстетический элемент в социализме (на примере Вильяма Морриса)⁵⁵.

В ответном письме Короленко писал, что все указанные темы очень интересны, особенно аграрный вопрос ("тревожное внимание, с каким начинают присматриваться к нему даже на Западе, разыскивая для него место в казавшихся всеобъемлющими формулах, должно производит и отрезвляющее и благотворное действие")⁵⁶.

Короленко здесь выступает как враг догматизма (как известно, аграрный вопрос был одним из самых слабых мест марксизма). Уже в середине 1890-х гг., когда Короленко говорил о своей определенной симпатии к марксизму, он прекрасно видел всю ограниченность данной доктрины, порою слабо разработанной применительно к конкретным случаям. Как и многие неонародники, Короленко признавал заслуги Маркса как ученого и считал, что "он был несомненно великий мыслитель, давший очень много для понимания экономических феноменов"⁵⁷. Однако в период его редакторства полемика с марксиз-

мом вспыхнула с новой силой: в статьях Н. С. Русанова и В. Майского говорилось о догматизме лидеров Второго Интернационала и их неспособности творчески развить наследие их учителей. А. Шепетев и П. Тимофеев отмечали организационные промахи отечественных социал-демократов в ходе Первой русской революции, М. Н. Лежнев и Л. Э. Шишко описывали тенденции в современной экономике, не укладывающиеся в схему, начертанную в "Капитале", - растущее могущество буржуазии, отсутствие хронических кризисов. Этот список можно продолжать еще долго.

Неонародничество, в целом критически подходившее к марксизму, являлось довольно пестрым идеологическим течением. Одним из главных водоразделов между различными группировками было отношение к революции. Эсеры, как известно, были партией революционной, а народные социалисты, органом которых являлось "Русское богатство", отличались большей умеренностью взглядов.

В советское время было принято говорить о близости Короленко к революционному движению. По мнению Михайловской, "для Короленко не было никаких сомнений в том, что народу предстоит революционная борьба⁵⁸.

В своих многотомных воспоминаниях "История моего современника" Короленко много места отводил описанию встреч с деятелями революционного движения России. Там он прямо именовал себя эволюционистом и называл смешными все обвинения в бунтарстве, звучавшие в его адрес со стороны администрации⁵⁹.

Е. И. Гибет отмечала, что "в принятых Короленко рукописях преобладает революционная тематика". Данный автор добавляет, что Короленко поддерживал писателей, находившихся в сложных отношениях с цензурой, в частности А. С. Грина⁶⁰. Можно согласиться с этим выводом, однако необходимо рассмотреть конкретно, о чем писали в журнале упомянутые авторы. В частности, в рассказе Грина "Ксения Турпанова" главный герой, политический ссыльный периода реакции, предстает отнюдь не в выгодном свете - налицо его моральное разложение и интеллектуальный упадок⁶¹. Показательно и другое - как явствует из Редакторской книги Короленко, Грин прислал одновременно две рукописи - "Зимнюю сказку", где описываются планы побега революционеров с каторги, и уже упомянутую "Ксению Турпанову"⁶². Для публикации была выбрана последняя, где образ революционера куда более отталкивающий.

Революционная тематика действительно была главенствующей в беллетристике "Русского богатства" в 1904 - 1914 годах. В журнале публиковались романы и повести о Парижской коммуне, Польском мятеже 1863 г., волнениях рабочих в Англии и Германии, о российских событиях 1905 - 1907 гг. и о многом другом. Однако во всех этих произведениях описывался крах мятежа, и бунтари рисовались непрактичными мечтателями, бесконечно далекими от народа. Многие рассказы и повести, в которых затрагивалась тематика революции, отвергались редакцией журнала из-за серьезных литературных недостатков. Однако было несколько случаев, когда мотивировка была иной. "До наивности нецензурно" - именно так характеризует Короленко рассказ "Красные дни в захолустье". В нем описывались события русской революции - "рабочий комитет, митинги, черная сотня, погромы. Но потом все-таки городом овладевает рабочий комитет. Власти растерялись"⁶³.

Один из присланных рассказов описывал эпоху Английской революции. Многие солдаты из отряда королевской армии сочувствовали парламенту, но сражались против Кромвеля, ибо весь отряд делал это. Когда в битве при Ньюбери отряд был рассеян, все по отдельности перешли к Кромвелю. Вердикт был таким: "недурно, но для журнала не подходит" (шел 1904 г.)⁶⁴. Таким образом, показ на страницах журнала удачного развития революционных событий вовсе не входил в планы Короленко.

Едва ли можно назвать Короленко радикалом. Образ писателя, борца с самодержавием, чуть ли не революционера, кочевавший по страницам произведений советских историков и филологов, в наше время практически неактуален. Теперь имеет место другая тенденция, ярким выразителем которой стала

филолог М. Г. Петрова. Она подчеркивает необыкновенную толерантность Владимира Галактоновича. По ее словам, "в лагере русской демократии вообще трудно найти человека такой терпимости и миролюбия". Петрова пишет, что писатель искал союза с либералами, служителями церкви, находил долю истины даже в писаниях черносотенцев (забывая, впрочем, о том, что он признавал и научные заслуги Маркса). По дороге в якутскую ссылку Короленко сочинял поэму об Александре II и А. И. Желябове, в которой оба участника трагедии, пребывая в мире ином, ищут примирения и новых путей для своей несчастной родины - этот факт Петрова обнаружила, исследуя фонд писателя в НИОР РГБ⁶⁵.

Петрова возрождает восходящее к дореволюционным авторам мнение о том, что Короленко стремился найти рациональные моменты в позициях практически всех направлений тогдашней русской общественной мысли. Действительно, эту позицию нельзя назвать необоснованной. Так, Короленко считал махрового консерватора К. П. Победоносцева талантливым ученым и в одном из своих очерков, ссылаясь на работу обер-прокурора синода, писал: "Всего лучше, быть может, роль официальной русской церкви в вопросе о пыточном варварстве обрисована покойным К. П. Победоносцевым"⁶⁶. Короленко упоминает и о том, что С. Ф. Шарапов выступал за уничтожение бюрократического средостения⁶⁷. А. С. Суворина, порицавшего студенческие волнения и скрывавшего при этом их веские причины, такие, как произвол администрации, однажды вызвали на суд чести Союза Писателей. От имени комиссии с оправдательным приговором выступил Короленко - по его мнению, у публициста, стремившегося выполнить задачу ментора, не было явно бесчестных побуждений⁶⁸.

Литературные произведения, показывавшие консерваторов в явно карикатурном виде, редактором Короленко отвергались. В одной из редакторских книг писатель оценивает рассказ "Столп отечества", который представлял собой "опыт сатирического изображения благонамеренного россиянина" как "пресную болтовню". Рассказ Е. Бервен "Проснулась совесть" также напечатан не был. Его герой - солдат, стрелявший в народ, раскаивается и "рассуждает в духе плохих передовиц"⁶⁹. Упоминает солдат и С. Ф. Шарапова, который "чуть ли не на площадях обзывал вором того, кому теперь лижет пятки". Короленко с иронией заметил, что даже не всякий знакомый с газетами читатель поймет, в чем тут дело. Подобная судьба постигла и рассказ П. Г. Виноградова, где описывались "темные, глухие и бездарные силы реакции"⁷⁰.

Однако можно ли говорить о том, что противник революции Короленко в полной мере поддерживал концепции русских охранителей? Для разнообразных идеологических течений, объединяемых термином "консерватизм", характерно убеждение, что нравственное развитие людей гораздо важнее для достижения благополучия общества, нежели справедливые законы и эффективно функционирующие государственные институты. Короленко всегда отмечал, что "обращаться нужно не только к совести, но и к учреждениям"⁷¹. Говоря о первой мировой войне, писатель отмечал, что проповеди не в силах ее остановить "потому, что она коренится глубоко не в одних человеческих заблуждениях и пороках, но и в общественных условиях, вследствие которых и люди, совсем не склонные к убийству, видят, что идти защищать свое отечество в этой общей свалке народов приходится, что это нравственно неизбежно"⁷².

Короленко, не терпевший компромиссов с несправедливой действительностью, отказал Толстому в публикации на страницах редактируемого им журнала романа "Начало жизни", объясняя это так: "ваш герой впадает в худшую крайность - полного примирения и даже безразличия ко всему, что выходит за пределы семьи и отношений к ближайшим соседям"⁷³.

В работах Короленко есть оценки ряда российских консерваторов. Говоря об общественно-политических взглядах позднего Н. В. Гоголя, он критикует программу переустройства России, предлагаемую великим писателем, которая сводилась исключительно к нравственному совершенствованию. Передовым течением в русской общественной мысли 1830 - 1840-х гг., по мнению Коро-

ленко, было радикальное направление, связанное с именем В. Г. Белинского. "Для нас ясно, куда пролегала эта дорога: первым ее этапом должно было стать освобождение крестьян от рабства, а русского общества - от крепостнических форм жизни"⁷⁴.

Короленко много для того, чтобы создать в глазах читающей публики смехотворный и отталкивающий образ князя Владимира Петровича Мещерского, редактора известнейшей газеты консервативного направления "Гражданин". Для него князь был "ретроградом" и "крайним пределом светского консерватизма". Самой выдающейся его чертой объявлялась чрезмерная болтливость, которая заставляла выносить на всеобщее обозрение совершенно непотребные вещи: "Что у нас были и есть рептилии, готовые писать что угодно по приказу свыше, - это истина столь же печальная, сколь и общеизвестная. Но мы не помним еще случая, чтобы кто-нибудь из русских писателей вышел, так сказать на улицу и заявил всенародно, что он отдавал свое перо в полное распоряжение начальства, без всякого соображения со своими убеждениями, и даже вопреки им"⁷⁵.

В другом месте писатель прибегал к характерной метафоре: "большие корабли всегда покрыты в подводной части целым наростом полипов, которые, со временем, даже замедляют их ход". Применительно к Достоевскому таким полипом был Мещерский (Федор Михайлович одно время сотрудничал в "Гражданине"), а применительно к Толстому - идейно близкий к нему Михаил Осипович Меньшиков. При описании внешности этого публициста подчеркиваются "умные, но недобросовестные глаза". Далее следовали цитаты из статей Меньшикова, которые, как иронизирует Короленко, прекрасно доказывали его приверженность идее непротивления злу насилием и либерализму: "Ничто так не раздразнивает политические страсти, как уступчивость"; "во время мира народы обмещаниваются, духовно мельчают"; "что такое царство Божие - вопрос спорный... Следует допустить, что страшные жертвы войны выкупаются какой-то огромной пользой"; "побольше строгости! Полиция в университете!"⁷⁶.

В "Истории моего современника" Короленко описывает посещение Петровской Академии, где он получал высшее образование, виднейшим русском консерватором П. А. Валуевым, занимавшим тогда пост министра внутренних дел. Валуев говорил, что утверждение о том, что, получая образование в государственном учреждении, молодежь должна быть благодарна царю, уязвимо - средства на содержание академии дает не правительство, а русский народ. Далее "он отрицал один аргумент за другим, кокетничая знакомством с нашей точкой зрения и подготовляя какой-то последний непобедимый довод. Но когда ему наконец пришлось перейти к положительной части аргументации и нанести нам этот последний удар, то оказалось, что он неосторожно исчерпал все свои аргументы и все опроверг с нашей точки зрения. Оратор остановился в видимом затруднении"⁷⁷. Этот отрывок может как бы резюмировать отношение Короленко к русскому консерватизму - практически никакой конструктивной составляющей в данном идеологическом направлении он не видел.

Творчество большинства виднейших отечественных консерваторов оценивалось Короленко негативно. Однако необходимо обратить внимание на неопубликованную до сих пор статью Владимира Галактоновича "Новые явления в столичной прессе" (1899 г.). Этот источник не был еще объектом исследования, а между тем его анализ помогает многое понять в отношении Короленко к консерватизму. Писатель отмечал, что к концу 1890-х гг. записные охранители вроде В. П. Мещерского и В. А. Грингмута полностью теряют популярность в обществе. Начинает издаваться газета "Санкт-Петербургские ведомости" (редактор Э. Э. Ухтомский), которая позиционирует себя как консервативная, защищает монархический образ правления и сословность. Однако бросается в глаза то, что ее коллектив проповедует и "гуманную терпимость в области вероисповедания и национальностей, доверие к началам самоуправления, настойчиво защищает просвещение и народную школу". По мнению Короленко, это признак эволюции в кругах охранителей, и если эта эволюция не прекра-

титься, то "мы в состоянии были бы оставить кавычки, которыми невольно просятся всякий раз со словами "русский консерватизм""⁷⁸.

Писатель полагал, что идейная линия деятелей круга Ухтомского кардинально отличается от мировоззрения, выраженного в работах мещерских и грингмутов: "Это был консерватизм человеконенавистнический, обомшелый, наилучше выраженный князем Мещерским в его знаменитом намерении поставить точку над всяким движением русской жизни. А так как движение есть синоним жизни, то, разумеется, между жизнью и этой как бы консервативной системой существовал непримиримый антагонизм, и она невольно выражалась в недоверии ко всем моментам жизни: к народу, к обществу, к движению человеческой совести и мысли, наконец, к самим, якобы защищаемым ими "основами""⁷⁹.

Консерваторы нового поколения, подчеркивал Короленко, охотно предоставляют слово публицистам, высказывающим мнения, несогласные с позицией правительства. Суть их в том, что "основы русской жизни, наоборот, лучше, чем какие-либо другие, мирятся с неизбежным в процессе истории движением, что они живы и приспособляемы ко всем требованиями жизни и именно поэтому сами подлежат сохранению"⁸⁰. Таким образом, Короленко различал реакционеров, консерваторов в кавычках, противящихся всяким переменам, и подлинных консерваторов, восприимчивых к критике, чутких к веяниям времени, но вместе с этим осуждающих огульное забвение традиций.

Подобные мысли Короленко высказывал и в ряде других произведений. Одним из немногих политиков, которых он удостоил звания великого, был английский премьер-министр Уильям Гладстон. По словам писателя, "самая характерная черта его политического облика состоит в том, что ставя убеждения вперед, как движущие начало, в практике он тщательно и чрезвычайно умело нащупывал почву среди парламентских сил и ставил вопросы в то время, когда материал для их практического разрешения уже накопился"⁸¹. Убеждения не должны являться догмами и соотноситься с действительностью - так считал Короленко. Что имеется в виду под накопленным для разрешения материалом? С одной стороны, сочувствие английской общественности ирландскому народу, лишенному элементарных прав, а с другой, готовность ирландской Земельной Лиги пойти на переговоры и сдержать пыл агрессивно настроенных радикалов. Только вследствие сочетания этих условий многовековой конфликт разрешается мирно.

В очерке "Турчин и мы", опубликованном в "Русском богатстве" в 1913 г., Короленко на примере юго-востока Европы рассуждает о процессе демократизации архаических обществ. По его мнению, этот процесс глубоко закономерен, ведь и малограмотные дунайские рыбаки в разговоре с писателем формулируют идеал государственного устройства - это республика с широким народным представительством: "стихийно и самостоятельно зарождается идея нового европейского демократического строя"⁸². Однако Короленко с немалым удивлением отмечает тоску липован по временам турецкого владычества - при неорганизованной и во многом рыхлой власти пашей им жилось во многом привольнее, нежели в период господства румынской бюрократии, под мелочной опекой которой оказалось население в конце XIX века.

Военные поражения заставляют Турцию встать на путь реформ. Младотуркам, воспитанным уже в европейском духе, не составило труда ликвидировать власть султана, но "гораздо труднее было справиться с нравами правящих классов и народа. На новый строй обрушились и традиции, и преступления старой Турции". Сам народ остался равнодушным к западной политической идеологии - "турецкий царь разогнал депутатов"⁸³. Таким образом, европейская демократия объявляется Короленко магистральным путем развития, но вместе с этим подчеркивается, что путь к ней будет долгим - для установления новых социальных отношений необходимо нравственное перерождение. Данный отрывок говорит о том, что Короленко требовал в ходе политических преобразований учитывать традиции той страны, в которой они проводятся и бережно обращаться с пережитками старины. Возможно, это и был подлинный, здравый

консерватизм в его понимании. Подводя итог, отметим однако, что критика писателем большинства консервативных мыслителей сегодня уже не выглядит убедительной - очевидно, что для оценки реальных заслуг Мещерского, Меньшикова, Суворина и других Владимиру Галактионовичу не хватало теоретической подготовки. Русский консерватизм выдвинул целый ряд крупных мыслителей - Соловьёв, Тихомиров, Леонтьев, Шарапов, Меньшиков, Мещерский - широко образованных, по таланту не уступавших вождям неонародников и по достоинству оцененных только в конце XX века. Эти мыслители стали авторами концепции общественного переустройства России, выступавшей убедительной альтернативой либеральной и левым программам. В их поле зрения были рабочий вопрос, проблемы реформы государственного строя, аграрный сектор и внешнеполитическая ориентация России и многое другое.

Творчество и общественная деятельность Владимира Галактионовича Короленко были заметным явлениями в идейной жизни России конца XIX - начала XX века. Что касается положения Короленко в редакторской группе "Русского богатства", то лидером в ней он не являлся, но разделял практически все идеи умеренного неонародничества, органом которого являлся журнал. Вересаев в свое время писал, что практически все молодые силы в конце 1890-х гг. ушли от ранее авторитетного Михайловского, оказавшегося на мели⁸⁴. На примере Короленко можно говорить о том, что Михайловский, создатель весьма непростой философской концепции, имел верных и последовательных сторонников. В 1904 - 1914 гг. в журнале публиковались статьи, посвященные творчеству мыслителя, которые принадлежали перу А. А. Красносельского, Н. С. Русанова, В. В. Лункевича, Е. Е. Колосова и других. Все упомянутые авторы являлись апологетами мыслителя, лишь в минимальной степени критикуя его учение. Знаменитая теория героев и толпы, развитая Михайловским в 1870-х гг., которую поддерживал и Короленко, нашла талантливого продолжателя в лице С. Я. Елпатьевского, объяснявшего многие феномены политической жизни России с точки зрения общественной психологии. Советские ученые, писавшие о полемике марксистов и народников конца XIX в., провозгласили первых победителями и засвидетельствовали идейную смерть вторых. Однако знакомство с текстами Короленко и его многочисленных сторонников, группировавшихся вокруг журнала "Русское богатство", говорит о том, что значительная часть русской интеллигенции весьма обоснованно продолжала рассматривать марксизм как учение однобокое и слабо разработанное. Короленко отрицательно оценивал монархию Романовых и творчество ведущих русских консерваторов, не выказывая, впрочем, глубокого понимания сути вопроса. Как писал в своих неопубликованных воспоминаниях Русанов, "политически Короленко шел гораздо правее остальных членов редакции"⁸⁵. Возможно, это выражалось в сочувствии представителям модифицированного консерватизма вроде Ухтомского. В свою очередь ни тени сочувствия даже к умеренным консерваторам не знали Михайловский и менее известные деятели круга "Русского богатства" (Пешехонов, Мякотин, Русанов, Тимофеев). Вместе с этим писатель не был сторонником революции, предпочитая путь реформ. Эта позиция разделялась и его соредакторами, принадлежавшими к партии Народных Социалистов.

Примечания

1. АРСЕНЬЕВ К. К. Юбилей В. Г. Короленко. - Вестник Европы. 1913, N8, с. 58; ГОРНФЕЛЬД А. Г. Дневник Короленко. Набросок статьи. Российский государственный архив литературы и искусства (РГАЛИ) ф. 155, оп. 1, ед. хр. 23; НЕГРЕТОВ П. И. В. Г. Короленко: Летопись жизни и творчества. 1917 - 1921. М. 1990, с. 223.

2. МЯКОТИН В. А. В. Г. Короленко. М. 1922, с. 4.

3. КОРОЛЕНКО В. Г. История моего современника. ПСС. М. 1954, с. 256.

4. О Короленко-редакторе см.: БЕРЕЖНАЯ Л. Г. Публицистика журнала "Русское богатство" (1905 - 1915 гг.). Диссертация канд. ист. наук. М. 1980; ВАСИЛЬЕВА Т. А. Журнал "Рус-

ское богатство" и идейно-политическая эволюция народничества (1876 - 1916 гг.). Диссертация канд. ист. наук. М. 1988; ГИБЕТ Е. И. Идейные и эстетические принципы редакторской деятельности В. Г. Короленко. Диссертация канд. филолог. наук. М. 1966, с. 74; МАХОНИНА С. Я. История русской журналистики начала 20 века М. 2004; ЛЕТОВ Б. Д. Короленко-редактор. Л. 1961.

5. Памяти В. Г. Короленко. СПб. 1922, с. 34, 67, 76, 79.

6. Письма В. Г. Короленко к А. Г. Горнфельду. Л. 1924, с. 5.

7. РУСАНОВ Н. С. В эмиграции. М. 1929, с. 233.

8. ВОЛГИН В. П. Жан Мелье и его завещание. ПД, ф. 266, оп. 2, ед.хр. 564.

9. КОРОЛЕНКО В. Г. Редакторская книга. Научно-исследовательский отдел рукописей Российской государственной библиотеки (НИОР РГБ), ф.135, раздел I, оп. 22, ед.хр. 1334, с. 4, 52.

10. ЕГО ЖЕ. Избранные письма. Т. 3. М. с. 6.

11. Письмо А. В. Пешехонова В. Г. Короленко от 16.8.1911. НИОР РГБ, ф. 135, р. 2, оп. 31, ед. хр. 53.

12. Там же, с. 23.

13. Письмо В. Г. Короленко В. А. Мякотину от 2.3.1911. ПД, ф. 495, ед. хр. 83.

14. Письмо В. Г. Короленко В. А. Мякотину от 26.7.1911. Там же, ф. 495, ед. хр. 83.

15. О взглядах В. Г. Короленко в последнее время писали: БЛОХИН В. В. А все-таки впереди огни (о реформистском демократизме В. Г. Короленко). - Вестник РУДН, серия История, 2010, N1; ГУЩИН Ю. Г. Реальность и вымысел в произведениях В. Г. Короленко. Глазов. 1996; ПЕТРОВА М. Г. Высота примиряющей мысли. Миротворчество в России: Церковь, политики, мыслители. М. 2003.

16. КОРОЛЕНКО В. Г. Была бы жива Россия. Неизвестная публицистика. М. 2001, с. 22.

17. Цитируется по: ВИЛЕНСКАЯ Э. С. Н. К. Михайловский и его роль в народническом движении 70-х - начала 80-х годов XIX века. М. 1979, с. 24.

18. КОРОЛЕНКО В. Г. Две картины. Собр. соч. в десяти томах. Т. 8. М. 1955, с. 456.

19. Там же, с. 459.

20. Там же, с. 460.

21. ЛЕТОВ Б. Г. Ук. соч., с. 128.

22. КОРОЛЕНКО В. Г. Отголоски политических переворотов в уездном городе XVIII века. Собр. Соч. в десяти томах, т. 8, с. 366.

23. Об этом подробнее см.: БЯЛЫЙ Г. А. В. Г. Короленко. Л. 1983, с. 234; ГУЩИН Ю. Г. Ук. соч., с. 45.

24. БАЛУЕВ Б. П. Либеральное народничество на рубеже XIX-XX веков. М. 1995, с. 355; БЛОХИН В. В. Историческая концепция Н. К. Михайловского (к анализу мировоззрения народнической интеллигенции XIX века). М. 2001, с. 37.

25. Цитируется по: БАЛУЕВ Б. П. Ук. соч., с. 367 - 368.

26. МЯКОТИН В. А. Из Пушкинской эпохи. - Русское богатство. N5, 1899, с. 209.

27. МИХАЙЛОВСКИЙ Н. К. Герои и толпа. ПСС. Т. 1. СПб 1907, с. 177, 184.

28. КОРОЛЕНКО В. Г. Знаменитость конца века. Собр. соч. в десяти томах, т. 8, с. 59.

29. Там же, с. 84.

30. КОРОЛЕНКО В. Г. Дом N13. Собр. соч. Т. 6. М. 1953, с. 399; ЕГО ЖЕ. Я. Канторович. Средневековые процессы о ведьмах. Собр. соч. в десяти томах, т. 8, с. 455.

31. КОРОЛЕНКО В. Г. Дневник. Письма. 1917 - 1921. М. 2001, с. 345.

32. ЕГО ЖЕ. Хроника внутренней жизни. - Русское богатство. N11, 1905, с. 180.

33. МИХАЙЛОВСКИЙ Н. К. Герои и толпа, с. 177.

34. КОРОЛЕНКО В. Г. Письмо к С. С. Кондрушкину. Собр. соч. в десяти томах. Т. 10. М. 1956, с. 37.

35. ЕГО ЖЕ. Записные книжки. Полтава. 1921, с. 133.

36. ЕГО ЖЕ. Письмо к Т. Н. Галапуре. Собр. соч. в десяти томах, т. 10, с. 77.

37. МИХАЙЛОВСКИЙ Н. К. Статьи, помещенные в "Русском богатстве". ПСС. Т. 1, с. 457.

38. КОРОЛЕНКО В. Г. С. Н. Южаков. - Русское богатство. 1910, N12, с. 234.

39. ЕГО ЖЕ. Письмо к Т. Н. Галапуре, с. 78.

40. ЛЕТОВ Б. Д. Ук. соч., с. 56.

41. КОРОЛЕНКО В. Г. Лев Николаевич Толстой. Собр. соч. в десяти томах. Т. 5. М. 1953, с. 58.

42. ЕГО ЖЕ. Дневник. Письма, с. 69.

43. ЕГО ЖЕ. Была бы жива Россия, с. 367.

44. ЕГО ЖЕ. Легенда о царе и декабристе. - Русское богатство. 1911, N2, с. 136.

45. ЕГО ЖЕ. Соня на лекции госпожи Лухмановой. Собр. соч. в десяти томах. Т. 9. М. 1955, с. 433.

46. ЕГО ЖЕ. Разговор с Толстым. Там же, т. 8, с. 389.

47. МИХАЙЛОВСКИЙ Н. К. Философия истории Луи Блана. ПСС. Т. 3. СПб. 1907, с. 478.

48. МЯКОТИН В. А. Дворянский публицист екатерининской эпохи. - Русское богатство. 1897, N1, с. 233.

49. ЕГО ЖЕ. Статья о положении России в годы царствования Николая Первого. ГАРФ, ф. 5917, оп. 2, ед.хр. 7, с. 20.

50. Цит. по: Модели общественного переустройства России. М. 2004, с. 195.

51. Там же, с. 289.

52. МИХАЙЛОВСКИЙ Н. К. Идеализм, идолопоклонство и реализм. Избранные труды по социологии. Т. 2. СПб. 1998, с. 456.

53. КОРОЛЕНКО В. Г. Дневник. Письма, с. 57.

54. Цитируется по: МИРОНОВ Г. М. Короленко. ЖЗЛ. М. 1962, с. 189.

55. Письмо Н. С. Русанова В. Г. Короленко от 3.8.1895. Отдел рукописей РГБ, ф.135 р. II, оп. 21 ед.хр. 36, с. 4.

56. Письмо В. Г. Короленко Н. С. Русанову от 16.10.1895. Архив Дома Плеханова. РНБ, ф. 657, ед.хр. 186.

57. КОРОЛЕНКО В. Г. Лев Николаевич Толстой. Собр. соч. в десяти томах, т. 5, с. 78.

58. МИХАЙЛОВСКАЯ Н. Д. В. Г. Короленко в борьбе с правительственной реакцией 1880- 1890-х гг. Диссертация канд. филолог. наук. М. 1951, с. 54

59. КОРОЛЕНКО В. Г. История моего современника. Собр. соч. в десяти томах, т. 5, с. 387.

60. ТИБЕТ Е. И. Идейные и эстетические принципы редакторской деятельности В. Г. Короленко. Диссертация канд. филолог. наук. М. 1966, с. 74 - 75.

61. ГРИН А. С. Ксения Турпанова. - Русское богатство. 1912, N6, с. 58.

62. КОРОЛЕНКО В. Г. Редакторская книга, ф. 135, оп. 22, ед.хр. 1333, с. 29.

63. НИОР РГБ, ф. 135, оп. 22, ед.хр. 1333.

64. Там же, ед. хр. 1331.

65. ПЕТРОВА М. Г. Ук. соч., с. 56, 69, 72.

66. КОРОЛЕНКО В. Г. Русская пытка в старину. - Русское богатство. 1912, N2, с. 34.

67. ЕГО ЖЕ. Дневник, с. 180.

68. Там же, с. 234.

69. КОРОЛЕНКО В. Г. Редакторская книга, ф. 135, оп. 22, 1332.

70. НИОР РГБ, ф. 135, оп. 22, ед. хр. 1333.

71. КОРОЛЕНКО В. Г. Письмо к Алеманову. Собр. соч. в десяти томах, т. 10, с. 78.

72. ЕГО ЖЕ. Письмо к И. С. Жулину. Там же, с. 89.

73. ЕГО ЖЕ. Записки очевидца: Воспоминания, дневники, письма М. 1990, с. 267.

74. ЕГО ЖЕ. Трагедия писателя. Несколько мыслей о Гоголе. - Русское богатство. 1909, N4, с. 164.

75. ЕГО ЖЕ. Хроника внутренней жизни. - Там же, N12, с. 276.

76. ЕГО ЖЕ. Л. Н. Толстой и М. О. Меньшиков. - Там же, 1908, N2, с. 268.

77. ЕГО ЖЕ. История моего современника. Собр. соч. в десяти томах, т. 5, с. 456.

78. ЕГО ЖЕ. Новые явления в области столичной прессы. НИОР РГБ, ф. 135, оп. 15, ед. хр. 790.

79. Там же.

80. Там же.

81. КОРОЛЕНКО В. Г. Драка в доме. - Русское богатство. 1893, N7, с. 48.

82. ЕГО ЖЕ. Турчин и мы. - Там же, N6, с. 6, 278.

83. Там же, с. 279, 282.

84. ВЕРЕСАЕВ В. В. Невыдуманные рассказы о прошлом. М. 1984, с. 235.

85. РУСАНОВ Н. С. 1905. Год побед и поражений. НИОР РГБ, ф. 218, ед. хр. 34.