ЧАСТНАЯ ЖИЗНЬ В СОВЕТСКУЮ ЭПОХУ: ИСТОРИОГРАФИЧЕСКАЯ РЕАБИЛИТАЦИЯ И ПЕРСПЕКТИВЫ ИЗУЧЕНИЯ
Актуальные публикации по белорусскому праву.
Была ли в СССР частная жизнь? Вызовы и предрассудки
Частная жизнь - это тот предмет, который неизменно вызывает интерес и живое любопытство. Частная жизнь людей советской эпохи - сюжет особый. С одной стороны, именно этот срез советской действительности, казалось бы, менее всего был защищен от взгляда постороннего, с другой - существовала каста людей, советских вождей, чья личная жизнь для остальных сограждан всегда была тайной за семью печатями. Долгое время сам вопрос - была ли в СССР частная жизнь как автономная сфера существования - казался риторическим, по крайней мере, по отношению к значительному отрезку существования страны. Суждение о сталинском периоде советской истории как о времени почти полного отсутствия приватности становилось мнением, не требовавшим доказательств.
Ситуация начала меняться в 1990-х гг., когда изучение частной жизни советской эпохи стало приобретать все большую популярность среди историков, социологов, культурологов1. Интерес к истории частной жизни в ее советском измерении питался из нескольких источников. С одной стороны, он был обусловлен логикой развития самого исторического знания, осваивающего новые пространства. Стремление получить более объемное представление о механизмах функционирования советской системы и качествах общества советского типа привело к тому, что фокус изучения советской эпохи стал постепенно смещаться с политической на социальную историю, в том числе историю повседневности, семьи, общественных настроений, социальных норм и аномалий, историю сексуальности, гендера и т.д.
Однако несмотря на этот историографический поворот, скепсис, точнее, предубеждение относительно существования приватных пространств в советской повседневности, историкам удалось преодолеть далеко не сразу. Как признались авторы проекта по изучению публичной сферы в обществах советского типа, представления об исключительной роли политического фактора в советской системе были настолько устойчивы, что ставили под вопрос уместность изучения частной жизни применительно к советским реалиям вообще2. Могла ли при коммунистическом режиме в принципе существовать автономно действующая личность - этот вопрос всегда оставался спорным3, поскольку привычной была картина, в которой индивид и общество в целом представали в этом режиме объектами, всецело находящимися во власти могущественного государства-Левиафана4.
Серьезным аргументом, поставившим под сомнение корректность применения этой модели по отношению к советским реалиям, стало поведение людей после краха коммунистического режима. Вопреки стереотипным представлениям о советском че-
Зубкова Елена Юрьевна, доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института российской истории РАН.
ловеке как о человеке в высшей степени государственнозависимом, значительная часть бывших советских граждан довольно быстро адаптировалась к новым условиям существования, демонстрируя при этом и способность к вполне автономным действиям, и приверженность к тому, что принято было называть западными ценностями - индивидуализму, предпринимательству, приватности и т.д. "Левиафан" рухнул, но жизнь после этого не остановилась и, несмотря на болезненность процессов посткоммунистической трансформации, потекла другим порядком. Этот порядок не мог родиться в одночасье и из ничего5. "Появление большого числа индивидуалистов озадачивало, так как Россия еще недавно считалась предельно коллективистской страной", - комментировал ситуацию О. Хархордин, размышляющий в этой связи над особенностями генеалогии российской личности6.
Взгляд на советское общество из постсоветской перспективы стал еще одним импульсом, пробудившим интерес к тем сторонам советской действительности, где присутствие государства было заметно меньше или где его претензии на контроль имели меньше шансов быть реализованными в полной мере, к тем сферам бытия, где индивид наиболее успешно мог представлять и защищать свои частные интересы. Идея о наличии приватных пространств в системах советского типа теперь не казалась нонсенсом, однако их характер, границы, пределы проницаемости требовали не только концептуализации, но и конкретных исследований.
Ускользающий предмет, или "великая дихотомия"
Сюжеты, так или иначе связанные с историей частной жизни людей прошедших эпох, занимали историков всегда7. Однако как специальное направление исторических исследований история частной жизни оформилась только в 1980-х гг. Концептуальное освоение нового исследовательского поля западными историками и их российскими коллегами имело свою специфику, что позволяет в данном случае говорить о складывании определенной традиции в подходах к изучению частной жизни в российской и зарубежной историографии. Первая трудность, с которой сталкивается каждый, кто обращает внимание на историю частной жизни, начинается с попытки определить свойства самого предмета, не имеющего четких границ и строгих содержательных смыслов. Вопрос о том, как поймать в фокус этот "ускользающий" предмет, продолжает оставаться актуальным, несмотря на дискуссии, которые длятся по поводу понятий "частная жизнь", "приватная сфера", "приватность" уже не одно десятилетие8.
В западной историографии сценарий этих дискуссий определяли поиски баланса внутри дихотомии "частное"/"публичное"9. Концептуальные рамки дискуссии были заданы во многом благодаря почти одновременному появлению в конце 1980-х гг. англоязычных изданий знаменитых книг - французского пятитомника "История частной жизни" под редакцией Ф. Арьеса и Ж. Дюби10 и книги Ю. Хабермаса "Структурная трансформация публичной сферы", опубликованной в оригинале на немецком языке еще в 1962 г.11 Новая традиция исследования истории частной жизни и приватности зарождалась в спорах по поводу концептуальных подходов авторов этих книг. Впоследствии эти споры отразились и в исследованиях по советской истории: в начале 2000-х гг. появились 2 книги, которые в этом смысле можно считать знаковыми. Одна из них, подготовленная под редакцией Г. Риттершпорна, М. Рольфа и Я. Берендса, была посвящена особенностям формирования и функционирования публичной сферы в обществах советского типа12. Участники другого проекта ставили своей главной задачей определить границы и содержание приватных пространств в рамках советской системы и советского социального порядка. Так появилась книга "Границы социализма. Частная сфера в Советской России", вышедшая в 2006 г. под редакцией Л. Зигельбаума13.
Несколько в стороне от западной историографической традиции стояли попытки осмысления феномена приватного при социализме, опиравшиеся на социологические и культурологические подходы. В то время как историки советского общества находи-
лись в плену предубеждений относительно самой возможности существования приватной сферы при коммунистическом режиме, люди, не столь обремененные корпоративными предрассудками, взялись за изучение предмета, которого якобы не было. В этом ряду первыми были исследования В. Шляпентоха и О. Хархордина14.
Формирование российской традиции изучения истории частной жизни происходило несколько по иному сценарию. Можно сказать, что в постсоветской России исторические исследования на этом направлении развивались главным образом под влиянием "школы Анналов" и французской историографии в целом. Дискуссии по поводу "великой дихотомии", как и теория "неформальной публичности" Хабермаса, практически не нашли инструментального применения в конкретных исследованиях. Увлечение историей частной жизни пришло в Россию в 1990-х гг., и произошло это во многом благодаря усилиям и энтузиазму Ю. Л. Бессмертного, под руководством которого в Институте всеобщей истории РАН несколько лет работал специальный семинар15. Отличительная особенность российских исследований 1980 - 1990-х гг. заключалась в предпочтениях географического (Западная Европа) и хронологического (Средневековье и Новое время) порядка. Изучение частной жизни в России в те годы, как правило, не перешагивало рубеж XX столетия. Ситуация изменилась после того, как в российской исторической науке стали завоевывать более прочные позиции история повседневности, социальная и гендерная история. Проблемы частной жизни лежат на стыке нескольких наук, поэтому междисциплинарность - единственный путь овладения "ускользающим" предметом. Это со всей очевидностью продемонстрировали авторы, пожалуй, самого успешного российского проекта последних лет "Семейные узы: модели для сборки", где через фокус семьи, семейных и родственных отношений представлена история частной жизни в России, в том числе на протяжении всего XX в.16 Однако если подходы к изучению семьи действительно могут рассматриваться в виде моделей, то, используя аналогию авторов проекта, по отношению к истории частной жизни в советскую эпоху скорее можно говорить о существовании не моделей, а деталей для сборки. Сам же процесс конструирования из этих деталей модели продолжает оставаться актуальной задачей для историков советского общества - как в самой России, так и за ее пределами.
Детали, т.е. аспекты истории частной жизни, представлены в исследованиях по нескольким направлениям. Среди них лидирует история повседневности. В книгах Ш. Фицпатрик17 и Н. Лебиной18 к сфере частного относятся бытовые практики, семейно-брачные отношения и сексуальное поведение. В той же традиции, но уже на более широком хронологическом материале выполнено исследование Н. Лебиной и А. Чистикова19. Авторы ряда работ по истории "жилищного вопроса" (С. Бойм, Е. Герасимова, М. Меерович, Ю. Обертрейс, С. Рейд и др.) рассматривают жилище как пространство коммуникации и способ организации частной жизни20. Частная жизнь как сфера интимного представлена в исследованиях по проблемам сексуальности (И. Кон, С. Голод, Ф. Бернштейн, Е. Здравомыслова, А. Темкина, Э. Нейман, К. Кур-Королев, С. Чуйкина и др.)21. Не могли пройти мимо этих сюжетов и приверженцы гендерного подхода, который ярче всего заявил о себе в "женской истории" (В. Голдман, Э. Вуд, К. Шайде и др.)22. Одной из центральных проблем исследований по истории частной жизни в советскую эпоху является государственная политика в сфере семейно-брачных и сексуальных отношений (Г. Лапидус, И. Кон, Е. Здравомыслова, А. Темкина, О. Казьмина, Н. Пушкарева)23.
Таким образом, из "факультативного" направления исторических исследований24 история частной жизни советской эпохи постепенно становится одним из наиболее активно развивающихся сегментов истории России советского периода. Старый спор о том, была ли частная жизнь в СССР, становится анахронизмом. Вместе с тем остаются другие вопросы, касающиеся специфики ее функционирования в рамках "советского проекта" - о границах приватности, о степени открытости и закрытости частной жизни, степени личной свободы и несвободы граждан в различные периоды советской эпохи. Ответы на них важны не только для характеристики советского режима и даже
не только для понимания функционирования системы "власть-общество". Существует еще один параметр изучения - советская жизнь как способ существования человека в определенной системе координат: политических, социальных, культурных. Менялись координаты - менялся и способ существования.
В этом смысле частная жизнь тоже имела систему координат. Л. Зигельбаум настаивает, например, на невозможности представления приватной сферы в одной плоскости и структурирует ее как многоуровневое, сложное пространство25. Любые структурные построения в данном случае носят условный характер, однако без определения границ приватная сфера не может быть предметом научного анализа. Эксперты по-разному оценивают степень растяжимости этих границ. В широком смысле слова в сферу частной жизни включаются даже частное предпринимательство и частная собственность26, что само по себе является весьма спорным. Пространство частной жизни в узком смысле ассоциируется, прежде всего, с "ближним кругом" человека - семьей и домом, а также сообществом друзей27. Необходимо заметить, однако, что семья как пространство частной жизни не равнозначна семье как социальному институту. Советская практика - лучшее тому подтверждение: достаточно вспомнить 1930 - 1940-е гг., когда политика, направленная на укрепление семьи как института, сопровождалась довольно жесткими ограничениями приватности.
Частная жизнь имеет еще одно измерение - индивида, собственно человека, мир его переживаний, чувств, эмоций28. Можно сказать, что частная сфера - это территория индивида, его личное жизненное пространство. Это его "убежище", независимо от того материализовалось оно в виде дома, семьи или существовало только виртуально, в сознании человека. Особенно агрессивные попытки государства перестроить и подчинить контролю приватную сферу нередко на самом деле активизировали в ней механизмы самосохранения - человек замыкался в семье, как в крепости, уходил во "внутреннюю эмиграцию"29. Изучение проблемы комфортного сосуществования с советской действительностью или возможного бегства от нее может дать немало любопытного для понимания феномена советского. Во всяком случае, индивидуальные практики всегда вариативнее практик коллективных, а участие в "советском проекте" - активное или пассивное - научило людей выживать в любых условиях. Е. Осокина, например, называет это качество "социальным иммунитетом"30.
В теории критериями идентификация сферы частной жизни, как правило, служат оппозиционные пары: частное и публичное, индивидуальное и общее, скрытое/интимное и открытое. По определению Дж. Вайнтрауба, главными маркирующими признаками приватного могут служить 2 оппозиции: скрытое, потаенное в отличие от открытого, публичного и индивидуальное, частное в отличие от коллективного, общего31. На практике оппозиции, конечно, оказываются условными, а грани между ними проницаемыми. Так, давние споры о соотношении сфер частного и публичного в конце концов привели к достижению консенсуса о невозможности полного автономного существования обеих. Как замечает Л. П. Репина, в современной историографии "частное и публичное рассматриваются либо как перемещающиеся в едином континууме сферы, либо как обращенные друг к другу, взаимноориентированные стороны социальной жизни"32. По отношению к советскому социальному пространству нерасчлененность частного и публичного особенно очевидна.
Однако речь идет не только о принудительной, или вынужденной, публичности частной жизни советских граждан. Если внимательно присмотреться к некоторым советским реалиям, особенно в послевоенные годы, нетрудно обнаружить в них элементы, ростки новой, неформальной публичности, берущие свое начало в частной сфере. Поэтому концепция Хабермаса33 о "прорастании" частной сферы в публичную и формировании на этой основе гражданского общества ("аутентичной публичной сферы") работает не только применительно к обществу западного типа, хотя это допущение является отнюдь не бесспорным и часто оспаривается34. О складывании гражданского общества в советский период говорить не приходится, но "голубые дунаи" первых послевоенных лет, "кухни" и "хаты", клубные кафе и "компании" 1950 - 1960-х гг., даже
самиздатовское сообщество - все это специфически советское выражение неформальной публичности, оппонирующей публичности официальной35.
Некоторые авторы говорят в этой связи о существовании двух публичных сфер - официальной и неформальной, последнюю называют еще "второй публичной сферой"36. Неформальная публичная сфера выступает в роли медиума и одновременного пограничного пространства между зоной официальной публичности и приватной сферой и поэтому она может быть определена как "приватно-публичная сфера"37. В отличие от западных обществ, где граница между публичной и частной сферами достаточно строго обозначена и охраняется в том числе юридической нормой, в советском обществе эти границы оказывались проницаемыми, причем, как правило, в одном направлении, когда официальная публичность в лице "общественности" или государство безапелляционно вторгались на территорию индивида.
В историографии считается общепринятым, что период наибольшего ограничения приватных пространств приходится на 1930-е - начало 1950-х гг., когда интимность бытия приобретает условный характер. "Тотальная публичность существования" - так пишет о сталинской эпохе Д. Михель, полагая, что стремление к тотальной подконтрольности приватной сферы было одной из составляющих "советского проекта": "Бытовой коммунализм должен был обеспечивать формирование новой общности людей - советского народа, т.е. народа, у которого нет частной жизни, чей быт и жизненное пространство открыты для партийного, государственного контроля"38. Замысел этот, казалось бы, с успехом претворялся в жизнь, однако уже с середины 1950-х гг. начинается процесс, который вполне может быть назван реабилитацией или реанимацией частной жизни. С этого момента реализация "советского проекта" пошла по более либеральному пути - без агрессивного наступления на приватность, но и без отказа от моральных постулатов коммунистической идеологии, всегда презиравшей индивидуализм. Поэтому "право на частную жизнь", которое получили советские граждане, было связано не столько с расширением границ свободы (довольно относительной в советскую эпоху вообще), сколько с реализацией курса на повышение жизненного уровня населения, в первую очередь - программы жилищного строительства.
Характеристика хрущевской эпохи как времени либерализации государственной политики по отношению к сфере приватного, впрочем, оспаривается. О. Хархордин справедливо заметил, что, несмотря на изменение качества приватных пространств (в связи с массовым переездом в отдельные квартиры) в то же самое время происходит фактически второе после 1920-х гг. рождение проекта "коллективизации жизни" - в рамках хрущевского курса на повышение роли "общественности". Хрущевская эпоха, по мнению Хархордина, стала "временем окончательного укоренения системы взаимного надзора и коммунального контроля - системы более тщательной и надежной в своем функционировании, чем открыто репрессивная сталинская система"39.
В результате обращения к конкретному историческому материалу происходила корректировка не только общепринятых представлений о развитии приватной сферы в различные периоды советской истории. Менялся также взгляд на соотношение частного и публичного в обществах советского и западного типа. При внимательном и непредвзятом отношении обнаруживалось, что, несмотря на очевидную разнородность политических режимов, частная жизнь граждан в Советском Союзе хотя и имела свою специфику, но развивалась по тем же законам и имела те же тенденции развития, что и приватная жизнь людей на Западе. Очевидно, что в истории не было такого режима, которому удалось бы полностью взять под свой контроль частную жизнь граждан. Точно так же не существовало и столь демократичного государственного устройства, где бы государство и общественные институты не вмешивались бы в приватную сферу, прежде всего в область семейных отношений.
Если иметь в виду систему разрешений-запретов, то советские граждане в этом смысле не всегда находились в числе аутсайдеров. Так, тенденции в развитии семьи в СССР вполне соответствовали мировым, а тем более европейским. Кризис традиционной семьи, расцвет индивидуализма, сексуальная революция - все эти явления не
обошли стороной Россию. В 1955 г. в стране был официально легализован аборт (после почти 20-летнего запрета). В Италии это случилось только в 1978 г. По количеству разводов на душу населения в 1980 г. СССР уступал только США, обогнав европейские страны40. Поэтому о какой бы то ни было советской специфике можно говорить только с учетом тех перемен, которые затронули сферу частной жизни и за пределами СССР. Л. Зигельбаум пришел в этой связи к выводу, что если смотреть на специфику советского социализма через призму частной жизни, то многие вещи оказываются уже не столь специфически советскими41.
Кроме того, как только заходит речь о социокультурных процессах, СССР как единое пространство "исчезает" и возникает многообразие культурных норм и практик, имеющих различную природу: социальную (например, в городе и деревне) или этническую, обусловленную традициями конкретных этносов. Все-таки идеологический сплав под названием "советский народ", хотя и получил некоторые вполне осязаемые контуры, не смог переварить в себе особенности традиционной культуры, элементы которой сохранились во многом именно благодаря консерватизму частной сферы. Совершенно очевидно, что и внутри одного этноса модели частной жизни в представлениях и практиках будут отличными у городских и сельских жителей, у представителей молодых и старших поколений, у мужчин и женщин. Наконец, жители Москвы и Санкт-Петербурга (Ленинграда) могут рассматриваться в этом смысле как особые социумы - со специфическими для жителей больших городов проблемами в организации частного пространства и гораздо большей (чем в той же "глубинке") социокультурной мобильностью.
Трудности перевода
Если говорить о бесспорных особенностях частной жизни в ее советском измерении, то они начинаются с понятийного аппарата, точнее с языка. Редко кто из авторов, рискнувших взяться за этот сюжет, не упомянул о сложностях перевода западного понятия "privacy" русским аналогом "частная жизнь"42. "Советская идеология была изначально враждебна к самому слову "частный". Советские официальные документы оперировали другими понятиями - "индивидуальная собственность" или "личная собственность" вместо "частной"", - пишет В. Шляпентох, но в то же время признает, что, несмотря на это, "в повседневном общении, журналистике, фильмах и т.д. слово "частный" использовалось"43. Особенности бытования понятия "частная жизнь" не в последнюю очередь определялись культурной традицией. В русском языке первый и наиболее употребительный смысл слова "частный" означает часть чего-то целого. Второй - частное как второстепенное, не имеющее большого значения, отклонение (частный случай). Частное в смысле "приватное" появилось позднее. Словарь В. И. Даля, например, приводит это значение как последнее по значимости44.
Идеология и практика большевизма придали понятию "частный" негативный смысл. Революция победила под лозунгом борьбы с частной собственностью. В новом языке слово "частник", т.е. человек, владеющий частной собственностью, имело негативные коннотации, было "ругательным"45. Поэтому, например, собственность, которой владели граждане, называлась не частной, а "личной". "В русском языке советского периода, - замечает И. Утехин, - эти два слова противопоставлялись: "частный" имело отрицательную коннотацию (как противопоставленный общественному), а "личный" было нейтральным. "Личная собственность" в советском обществе допускалась, а "частная" если не вовсе запрещалась, то ограничивалась"46. В силу разных смысловых значений "частного" и "личного" применительно к советским реалиям Хархордин предлагает разделить такие понятия, как "личная жизнь" и "частная жизнь". Первая - жизнь "индивидуальности" вне официальных структур, но тем не менее на виду, вторая - приватная, скрытая от взгляда постороннего47.
Различие между "личным" и "частным" закреплялось не только в языке, но и в законодательной норме. Личная собственность ценилась дешевле государственной. На-
пример, по указам от 4 июня 1947 г. - об уголовной ответственности за хищения в одном случае государственной, а в другом - личной собственности, были предусмотрены различные сроки наказания. Кража государственного имущества без отягчающих обстоятельств каралась заключением на срок до 10 лет, за кражу личного имущества можно было получить до 6 лет48.
Коммунистическая идеология расставляла свои приоритеты в отношениях между личным и общим, между коллективным и индивидуальным. В этой системе ценностей общий интерес подавлял личный, а коллективизм как ценность противопоставлялся индивидуализму. В массовом сознании культивировался комплекс служения и жертвенности. Жертвенность во имя общей цели предполагала ограничения, в том числе и в сфере частной жизни. Это значит, что в системе ценностей - как предписываемых, так и акцептированных - частной жизни отводилось второстепенное значение. Частная жизнь представлялась как фактор, отвлекающий "сознательных" граждан от строительства социализма.
Миф "Большой стройки" - один из главных советских мифов, "строительство" - ключевое сигнальное понятие. Идея "Большой стройки" - конкретной, как Магнитка и Днепрогэс, или перспективно-абстрактной, как построение социализма и коммунизма, - задавала особый ритм и стиль жизни. Жизнь на "стройке" (вариант: жизнь "на марше") - не лучшие условия для создания "гнезда", погружения в "быт" и тем более для отвлечения на "мелочи" частной жизни. Участие в "стройке" становилось одновременно и жертвой, и наградой. Все виды энергии человека, в том числе и энергия сексуальная, должны были раствориться в энергии "строительства". "Половое влечение вытравим. Размножение станет ежегодной формальностью, как возобновление продовольственной карточки", - в таком духе рассуждали герои Дж. Оруэлла49. Но не только они. В одной книжке, посвященной так называемому половому воспитанию и изданной не на заре "строительства", а уже в "оттепельные" 1960-е гг., читаем: "Половое воздержание в нашей стране имеет реальные основания для осуществления, так как у нас существуют большие возможности для сублимации"50. В качестве примера сексуального воздержания упоминались спортсмены и космонавты51. Пример должен был увлечь: космонавты являлись тогда едва ли не самыми популярными в стране людьми.
Однако одно дело моральные нормы или идеологические предписания и другое - практики. Авторы исследований по различным сюжетам частной жизни обращают внимание главным образом на регламентирующую составляющую, тогда как неподнадзорный сегмент частной жизни, реальные практики выстраивания личного, интимного пространства остаются в тени. Подобный ракурс исследований во многом был задан состоянием источников, в которых отражалась в первую очередь политика государственного регулирования сферы частной жизни. Специальный анализ (например, в форме опросов) ценностных ориентации и практик поведения людей в интимной сфере в СССР проводился только в 1920-х гг., а потом частично возобновился в середине 1960-х гг. Это произошло во многом благодаря энтузиазму таких одиночек, как С. Голод, действовавших на свой страх и риск52. Первый секретарь ЦК ВЛКСМ Е. Тяжельников, например, назвал эти опросы "идеологической диверсией против советской молодежи"53. Систематические социологические исследования начались только в 1980-х гг.
Для 1930 - 1950-х гг. фактически единственной разновидностью источников, позволяющих реконструировать сферу приватности как мир субъективных ощущений и практик, являются источники личного происхождения: дневники, письма, отчасти мемуары. Для выстраивания социологических закономерностей такие источники, конечно, непригодны, но на уровне микроистории или истории казуса они работают, позволяя понять механизмы личного выбора и организации индивидуального жизненного пространства в определенной системе социальных координат. В конце концов, история частной жизни складывается именно из историй жизни конкретных людей. Казус - один из ключей к пониманию истории частной жизни. Эта мысль принадлежит
Ю. Л. Бессмертному, который считал, что с их помощью "исследователь сможет нащупать спектр возможностей индивида в данной среде и через них уловить не только ее общие характерные черты, но и уникальность культурной ситуации, складывающейся в каждом конкретном казусе"54. История частной жизни вполне может развиваться в русле направления под условным названием "история одной семьи". Семейных хроник в последние годы появилось немалое количество. Однако в большинстве своем они в лучшем случае могут служить источником информации для историка, поскольку, выполненные в жанре жизнеописаний, выпадают "инструментально" из исследовательского контекста истории частной жизни. Казус есть, но без соответствующего инструментария, позволяющего выделить стереотипное и уникальное, индивидуальное и общее, он не работает. Надо признать, что авторы большинства семейных хроник и не ставят перед собой такой задачи.
Первой попыткой создать из разрозненных семейных хроник историю частной жизни в советскую эпоху явился масштабный проект, осуществленный под руководством О. Файджеса. Его результатом стала книга "Говорящие шепотом: частная жизнь в сталинской России", впервые опубликованная на английском языке в 2007 г., а потом переведенная и на другие языки55. Для осуществления проекта были собраны сотни интервью, тысячи документов из семейных архивов, и в этом смысле масштабы проделанной работы впечатляют. Однако конечный результат оказался скромнее вложенных усилий. Разрекламированный как откровение о частной жизни в сталинскую эпоху, проект скорее может быть отнесен к жанру коллективной или собирательной семейной хроники. Поскольку в нем отсутствуют концептуальные рамки, позволяющие реконструировать сферу частной жизни из отдельных семейных историй, название книги вводит читателя в заблуждение. Не случайно, наверное, при подготовке немецкого издания словосочетание "частная жизнь" исключили из названия, и осталась просто "жизнь в сталинской России", что, несомненно, более адекватно содержанию книги56.
Некоторые итоги
История частной жизни в советскую эпоху, наконец, обрела полноценную "прописку" в исторических исследованиях, а изучение советского проекта в целом благодаря этому получило новое измерение. За последние 2 десятка лет представления о качестве и механизме функционирования приватной сферы в обществах советского типа кардинально изменились: от сомнения, были ли вообще доступны советским людям ценности частной жизни, до признания, что, пожалуй, именно в сфере приватного советский проект оказался не столь специфичным, а частная жизнь граждан нередко развивалась под влиянием тех же тенденций, что и в западном мире.
Это, конечно, не значит, что советская специфика организации приватных пространств и практик отсутствовала вовсе. Напротив, в системе отношений между государством и индивидом, частным и публичным, коллективным и индивидуальным было много советского, обусловленного влиянием коммунистической доктрины, политических практик режима и не в последнюю очередь - культурной традицией. На протяжении десятилетий не было недостатка в попытках уничтожить приватность или хотя бы сделать приватную сферу, "территорию индивида" полностью подконтрольной государству. Случалось такое не только в жесткие сталинские годы, но и в "оттепельные" хрущевские. Порой казалось, что цель уже достигнута или будет достигнута вот-вот, и новый советский человек, вполне освоившийся с ценностями коллективного быта, под приглядом "общественности" и под опекой государства переключивший сексуальную энергию на "строительство", предъявит себя миру как готовый продукт невиданного социального эксперимента.
Споры о том, насколько и в какой части этот эксперимент удался, ведутся до сих пор. Однако очевидно, что его разработчики не рассчитали силу инерции частной жизни и стремления человека к приватному пространству. Наступление на приватность
не уничтожило частную жизнь, оно привело к пространственному сжатию частной сферы, но одновременно повысило ценность этого маленького пространства. Частная жизнь - семья, дом, ближний круг - стали "внутренней эмиграцией", "личной заграницей" для каждого, кто в этом нуждался, а бегство в приватность - стратегией выживания для многих советских граждан, их способом существования и сосуществования с системой. В этом своем качестве приватная сфера вполне вписалась в советский проект.
В процессе эволюции советского режима, ослабления политического контроля и отказа от наиболее жестких репрессивных практик сфера частной жизни стала прибежищем инакомыслия и площадкой для развития неформальной публичности. Первые ростки неформальной публичности ("кухни", "кафе", "компании") не могли конкурировать с публичностью официальной, культивируемой государством, хотя бы в силу отсутствия условий, обеспечивающих саму возможность конкуренции. Тем не менее они стали частью советской жизни, которая сама по себе, если смотреть на нее без предрассудков и предвзятостей, представляла собой множественность миров и измерений. Частная жизнь - одно из них.
Примечания
1 Л. Зигельбаум писал в этой связи, что история частной жизни советской эпохи переживает своего рода "минибум" (Siegelbaum L. Introduction: Mapping Private Spheres in the Soviet Context // Siegelbaum L. Borders of Socialism. Private Spheres of Soviet Russia. Basingstoke, 2006. P. 5).
2 Rittersporn G., Rolf M., Behrends J. (Hrsg.) Spharen von Öffentlichkeit in Gesellschaften sowjetischen Typs: Zwischen partei-staatlicher Selbstinszenierung und kirchlichen Gegenwelten. Frankfurt a/M., 2003. S. 8.
3 Там же.
4 Созданный Гоббсом образ удачно использует М. Гарселон, показывая, как в тени дряхлеющего коммунистического "Левиафана" зарождаются формы неформальной публичности и расширяются границы приватности (Garcelon M.The Shadow of the Leviathan: Public and Private in Communist and Post-communist Society // Weintraub J., Kumar K. (Ed.) Public and Private in Thought and Practice. Perspectives on a Grand Dichotomy. Chicago, 1997. P. 303 - 332).
5 Г. Риттершпорн, М. Рольф и Я. Берендс отмечают по поводу быстрой адаптации части населения к новым жизненным реалиям после распада коммунистической системы: "По-видимому, это свидетельствует о том, что по крайней мере какая-то часть публичной жизни в условиях государственно-социалистической диктатуры готовила граждан к этим переменам" (Rittersporn G., Rolf M., Behrends J. Op. cit. S. 10).
6 Хархордин О. Обличать и лицемерить. Генеалогия российской личности. СПб.; М., 2002. С. 5.
7 Подробнее о частной жизни как предмете исторического исследования см.: Бессмертный Ю. Л. Частная жизнь: стереотипное и индивидуальное. В поисках новых решений // Человек в кругу семьи. Очерки по истории частной жизни в Европе до начала Нового времени / Под ред. Ю. Л. Бессмертного. М., 1996. С. 11 - 19; Репина Л. П. Выделение сферы частной жизни как историографическая и методологическая проблема // Там же. С. 20 - 32.
8 Анализ подходов к изучению истории частной жизни в мировой историографии см.: Weintraub J. The Theory and Politics of the Public/Private Distinction // Weintraub J., Kumar K. Op. cit. P. 1 - 42; Wolf A. Public and Private in Theory and Practice: Some Implications of an Uncertain Boundary // Ibid. P. 183 - 203; Репина Л. П. "Новая историческая наука" и социальная история. М., 1998. С. 248 - 262.
9 Weintraub J., Kumar K. Op. cit.
10 A History of Private Life. Vol. 1 - 5. Ed. by Ph. Aries, G. Duby. Cambridge, 1987 - 1991. Оригинальное издание: Histoire de la vie privee / Dir. par Ph. Aries, G. Duby. Vol. 1 - 5. Paris, 1985 - 1987.
11 Habermas J. The Strustural Transformation of the Public Sphere. Cambridge, 1989. Оригинальное издание: Habermas J. Strukturwandel der Öffentlichkeit. Untersuchungen zu einer Kategorie der burgerlichen Gesellschaft. Frankfurt a/M., 1962.
12 Rittersporn G., Rolf M., Behrends J. Op. cit.
13 Siegelbaum L. Op. cit.
14 См., например: Shlaphentokh V. Public and Private Life of the Soviet People. Changing Values in Post-Stalin Russia. N.Y., 1989; Kharkhordin O. Reveal and Dissimulate: A Genealogy of Private Life in Soviet Russia // Weintraub J., Kumar K.Op. cit. P. 333 - 363.
15 Результаты исследований участников семинара см.: Человек в кругу семьи...; Человек в мире чувств. Очерки по истории частной жизни в Европе и некоторых странах Азии до начала Нового времени / Под ред. Ю. Л. Бессмертного. М., 2000.
16 Семейные узы: Модели для сборки. Сборник статей. Кн. 1 - 2 / Под ред. С. Ушакина. М., 2004.
17 Фицпатрик Ш. Сталинские крестьяне. Социальная история советской России в 30-е годы: деревня. М., 2001; она же. Повседневный сталинизм. Социальная история советской России в 30-е годы: город. М., 2001 (Оригинальные издания: Fitzpatrik Sh. Stalin's Peasants. Resistance and Survival in the Russian Village after Collectivization. N.Y., 1994; eadem. Everyday Stalinism. Ordinary Life in Extraordinary Times: Soviet Russia in the 1930s. N.Y., 1999).
18 Левина Н. Б. Повседневная жизнь советского города: нормы и аномалии. 1920 - 1930-е годы. СПб., 1999.
19 Левина Н. Б., Чистиков А. Н. Обыватель и реформы. Картины повседневной жизни горожан в годы нэпа и хрущевского десятилетия. СПб., 2003.
20 Boym S. Common Places: Mythologies of Everyday Life in Russia. Cambridge, 1994; Герасимова Е. Советская коммунальная квартира // Социологический журнал. 1998. N 1 - 2. С. 224 - 244; Gerasimova K. Public Spaces in the Communal Apartment // Rittersporn G., Rolf M., Behrends J. Op. cit. P. 165 - 193; Обертрейс Ю. "Бывшее" и "излишнее": изменение социальных норм в жилищной сфере в 1920 - 1930-е гг. На материалах Ленинграда// Нормы и ценности повседневной жизни: Становление социалистического образа жизни в России. 1920 - 1930-е гг. / Под общ. ред. Т. Вихавайнена. СПб., 2000; Obertreis J. Tränen des Sozialismus: Wohnen in Leningrad zwischen Alltag und Utopie 1917 - 1937. Köln [u.a.], 2004; Меерович М. Наказание жилищем: жилищная политика в СССР как средство управления людьми. 1917 - 1937. М., 2008; Утехин И. Очерки коммунального быта. М., 2001; Reid S.E. The Meaning of Home: "The Only Bit of the World You Can Have to Yourself" // Siegelbaum L. Op. cit. P. 145 - 170; и др.
21 Naiman E. Sex in Public: The Incarnation of Early Soviet Ideology. Princeton, 1997; Голод С. И. XX век и тенденции сексуальных отношений в России. СПб., 1996; Кон И. С. Сексуальная культура в России. Клубничка на березке. М., 1997; Черных А. И. "Крылатый эрос" и промфинплан // Социологические исследования, 1993. N 8. С. 105 - 113. Kuhr-Korolev C. Die sowjetische Jugend im Sexual -und Moraldiskurs der 1920er Jahre // Kuhr-Korolev C., Plaggenborg S., Wellmann M. (Hg.). Sowjetjugend 1917 - 1941. Generation zwischen Revolution und Resignation. Essen, 2001. S. 263 - 283; Чуйкина С. "Быт неотделим от политики": официальные и неофициальные нормы "половой" морали в советском обществе 1930 - 1980-х гг. // В поисках сексуальности / Под ред. Е. Здравомысловой и А. Темкиной. СПб., 2002. С. 99 - 128; Bernstein F.L. The Dictatorship of Sex. Lifestyle Advice for the Soviet Masses. Illinois, 2007; и др.
22 Russian's Women. Accommodation, Resistance, Transformation / Ed. by I.E. Clements, B. Engel, Los Angeles; Oxford, 1991; Goldman W.Z. Women, the State and Revolution. Soviet Family Policy and Social Life 1917 - 1936. Cambridge, 1993; Koberling A. Das Klishee der Sowjetfrau. Stereotype und Selbstverständnis Moskauer Frauen zwischen Stalinära uns Perestroika. Frankfurt a/M.; N.Y., 1997; Wood E.A. The Baba and the Comrade. Gender and Politics in Revolutionary Russia. Bloomimgton, 1997; Scheide C. Kinder, Küche, Kommunismus. Das Wechselverhältnis zwischen sowjetischem Frauenalltag und Frauenpolitik von 1921 bis 1930 am Beispiel Moskauer Arbeiterinnen. Zürich; Freiburg, 2002; и др.
23 Lapidus G. Sexual Equality in Soviet Policy: A Developmental Perspective // Women in Russia. Stanford. 1977. P. 115 - 138; Кон И. С. Указ. соч. С. 117 - 226; Здравомыслова Е. А., Темкина А. А. Советский этакратический гендерный порядок // Социальная история. Ежегодник. 2003. Женская и гендерная история. М., 2003. С. 441 - 461; Казьмина О., Пушкарева Н. Брак в России XX века: традиционные установки и инновационные эксперименты // Семейные узы: Модели для сборки. Кн. 1. М., 2004. С. 185 - 218.
24 Михель Д. Супружеская спальня: к "святая святых" современной семьи и от нее // Там же. С. 493.
25 Siegelbaum L. Op. cit. P. 3.
26 Именно в таком "расширенном" качестве приватная сфера представлена в проекте Л. Зигельбаума.
27 Репина Л. П. "Новая историческая наука" и социальная история. С. 261.
28 Ж. Дюби настаивал на двухфокусном подходе к изучению частной жизни, которая подразумевает и "домашний очаг", и "расцвет индивидуальности" (Histoire de la vie privée. Vol. 1. P. 3 - 6).
29 О защитном механизме приватной сферы см., например: Obertreis J. Op. cit. S. 360; Figes O. The Whisperers: Private Life in Stalin's Russia. L., 2007.
30 В данном случае я ссылаюсь на выступление Е. Осокиной на конференции "История сталинизма" (декабрь 2008 г.), материалы которой готовятся к изданию.
31 Weintraub J. Op. cit. P. 4 - 5.
32 Репина Л. П. "Новая историческая наука" и социальная история. С. 261.
33 Habermas J. The Structural Transformation of the Public Sphere. P. 27 - 31.
34 Г. Риттершпорн, М. Рольф и Я. Берендс полагают, например, что публичные пространства в обществах советского типа едва ли имели что-либо общее с элементами гражданской публичности, о которых писал Хабермас. См.:Rittersporm G., Rolf M., Behrenes J. Op. cit. S. 10.
35 О "голубых дунаях" как социокультурном феномене см.: Зубкова Е. Ю. Послевоенное советское общество: политика и повседневность. 1945 - 1953 г. М., 1999. С. 34 - 35. О феномене "компаний" см.: Fürst J. Friends in Private, Friends in Public: The Phenomenon of the Kompaniia Among Soviet Youth in the 1950s and 1960s // Siegelbaum L. Op. cit. P. 229 - 250.
36 В наиболее систематизированном виде концепция "второй", или "неформальной" публичной сферы представлена в исследовании Ингрид Освальд и Виктора Воронкова: Oswald I., Voronkov V. Licht an, Licht aus! "Öffentlichkeit" in der (post-)sowjetischen Gesellschaft // Rittersporn G., Rolf M., Behrends J. Op. cit. P. 37 - 61.
37 Ibid. P. 56 - 57.
38 Михель Д. Указ. соч. С. 500.
39 Хархордин О. Обличать и лицемерить. С. 389.
40 Хобсбаум Э. Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век. 1914 - 1991. М., 2004. С. 344 - 345.
41 Siegelbaum L. Op. cit. P. 17.
42 См., например: Кон И. С. Указ. соч. С. 14; Shlaphentokh V. Op. cit. P. 4; Kharkhordin О. Reveal and Dissimulate. P. 343; Studer B., Unfried B. "Das Private ist öffentlich". Mittel und Formen stalinistischer Identitätsbildung // Historische Anthropologie. 1999. H. 1. S. 99.
43 Shlaphentokh V. Op. cit. P. 4.
44 Даль В. И. Собрание сочинений. Толковый словарь. Электронное издание. М., 2001.
45 О. Хархордин замечает в этой связи, что бытование слов "частный", "частная жизнь" в советском лексиконе обладало негативным "привкусом" и использовалось главным образом в значении "сепаратный", "обособленный" (Kharkhordin O. Reveal and Dissimulate. P. 333 - 363).
46 Утехин И. Особенности неуклонного роста в условиях зрелости // Неприкосновенный запас. 2007. N 4(54).
47 Kharkhordin O. Reveal and Dissimulate. P. 343 - 345.
48 Советская жизнь. 1945 - 1953 гг. / Сост. Е. Ю. Зубкова и др. М., 2003. С. 444.
49 Оруэлл Дж. 1984. Скотный двор. М., 2003. С. 183.
50 Чучелов Н. И. О половом воспитании. М., 1965. С. 21.
51 См., например: Гавелов А. А., Деранкова Е. Б. Гигиена брака. М., 1964. С. 4.
52 Полностью результаты опросов 1960 - 1970-х гг. С. И. Голоду удалось опубликовать лишь в 1990-х гг. См.: Голод С. И. XX век и тенденции сексуальных отношений в России. СПб., 1996. С. 38 - 71.
53 Цит. по: Интервью с профессором С. И. Голодом // Журнал социологии и социальной антропологии. 2002. N 3. С. 8 - 9.
54 Бессмертный Ю. Л. Указ. соч. С. 15.
55 Figes O. The Whisperers.
56 Figes O. Die Flüsterer. Leben in Stalins Russland. Aus dem Englischen von Bernd Rullkötter. Berlin, 2008.
ССЫЛКИ ДЛЯ СПИСКА ЛИТЕРАТУРЫ
Стандарт используется в белорусских учебных заведениях различного типа.
Для образовательных и научно-исследовательских учреждений РФ
Прямой URL на данную страницу для блога или сайта
Предполагаемый источник
Полностью готовые для научного цитирования ссылки. Вставьте их в статью, исследование, реферат, курсой или дипломный проект, чтобы сослаться на данную публикацию №1574719999 в базе LIBRARY.BY.
Добавить статью
Обнародовать свои произведения
Редактировать работы
Для действующих авторов
Зарегистрироваться
Доступ к модулю публикаций