Известно, что Польское государство в XVI-XVII вв. часто называли Речью Посполитой. Правда, вначале данное определение употребляли как синоним государства, однако со временем, называя Польшу Речью Посполитой, подчеркивали тем самым факт, что государством наряду с королем управляет шляхта через свой орган - сейм. В тогдашней Европе немного было подобных государств, поэтому польский государственный строй вызывал интерес у политических писателей того времени. Королевское звание имело за собою длительную традицию, восходящую к XI в., институт сейма появился значительно позднее, вероятнее всего в XV в., причем только знаменитая конституция "Nihil novi" от 1505 г. создала прочный фундамент этого представительного органа правящего в Польше шляхетского сословия.

Оба эти органа государственной власти, особенно факт их сосуществования, с давних пор вызывали интерес как политических писателей, так и историков, и прежних и современных, и польских и зарубежных. В конце XIX в. польские историки довольно часто отрицательно оценивали и королевскую власть, которую они определяли как слабую, и деятельность сейма, обвиняя его в плохой организации, малой эффективности. Подобные оценки до сих пор встречаются еще у зарубежных историков, пишущих о государственном строе шляхетской Речи Посполитой. Цель данной статьи - внимательное рассмотрение этих двух государственных институтов и трезвая, объективная их оценка.

Говоря о королевской власти, следует подчеркнуть, что еще издавна о ней высказывались разные оценки. Так, писавший в XVI в. князь Л. Гонзага де Неверс обращал особое внимание на то, что королевская власть в Польше сильно ограничена сословиями. Известный французский политический писатель Ж. Бодэн считал, что присяга, которую в Польше должен приносить король, "отменяет, собственно говоря, власть короля и наделяет его ролью первого чиновника Речи Посполитой". По его мнению, из народов Европы поляки пошли далее всех в направлении ограничения королевской власти. Писавший в первой половине XVII в. Ян Барклай, шотландец по происхождению, и француз Т. Лансиус утверждали, что в Польше существует олигархическое правление, "лишающее короля всякой власти"¹ .

В то же время, однако, не было недостатка и в противоположных оценках, и даже цитируемые выше авторы порой не были последовательны. Так, уже упоминавшийся Гонзага в конце концов утверждает, что власть польского короля "равна королевской власти во Франции". Дольше жившие в Польше итальянцы, особенно папские дипломаты, были в целом убеждены, что королевская власть в Польше в основе своей сильна. Известный итальянский политический писатель Дж. Бо-

¹ S. Kot. Rzeczpospolita Polska w literaturze politycznej Zachodu. Krakow. 1919, str. 26, 50, 104.

стр. 148

теро с большой долей правоты утверждал, что в Польше "король имеет столько власти, сколько дает ему собственная изворотливость и ум"² .

Подобным образом обстоит дело и с оценками, данными историками в XIX-XX веках. Конечно, немалое влияние на историков оказывают их политические взгляды. Так, стороннику сильной власти консерватору М. Бобжинскому королевская власть в Польше представлялась слабой³ . Историки демократического направления, признавая, что польский король не был абсолютным властителем, полагают, однако, что он обладал властью более сильной, чем принято считать. Мнения историков этого лагеря суммировал в какой-то степени выдающийся польский историк В. Конопчиньский, еще перед второй мировой войной писавший в своей фундаментальной "Истории Польши нового времени": "Говорили, что шляхтич королю обязан только 2 грошами с лана [...], службой в посполитом рушении (ополчении) внутри страны и титулом на судебной повестке. Однако не следует делать отсюда вывод о слабости королевской власти в Польше"⁴ .

Даже если говорить о XVI и XVII вв., не следует упускать из виду, что и за этот относительно небольшой период объем королевской власти менялся. Во времена Яна III Собесского (1674 - 1696 гг.) она была иной, нежели в правление Сигизмунда I Ягеллона, прозванного Старым (1506 - 1548 гг.). Изменения эти были не столько результатом вновь принятых законов, сколько итогом перемен в социальных и экономических отношениях. Не имея возможности описать здесь историю ослабления этой власти, по необходимости ограничимся только характеристикой монаршей власти в Польше в период, когда законы довольно заметно ограничили ее, но когда сама она еще не находилась в состоянии упадка. Итак, обрисуем власть польских королей в период между 1573 г., когда "Генриковы артикулы" ввели существенные ограничения этой власти, и 1648 г., когда внешние и частично внутренние факторы серьезно способствовали дальнейшему ее ослаблению. Широко известно, что с, 1648 по 1660 г. продолжался период внутренних усобиц и тяжелых войн с другими странами, в результате чего само существование Речи Посполитой оказалось в какой-то момент под угрозой.

Приступая к рассмотрению значения и прерогатив королевской власти, следует вспомнить, что еще в конце средневековья возникло убеждение в суверенности, полной независимости власти польского короля как существенной ее черте. Уже Я. Остророг, политический писатель XV в., утверждает: "rex non recongnoscit superiorem" (король не признает над собою суверена)⁵ . Затем в первой половине XVI в. подканцлер Томицкий скажет о королевской власти: "majestas regia quae condere leges solet" (королевская власть, которая привыкла устанавливать законы)⁶ . Однако, по сути дела, одновременно получает признание убеждение, что власть монарха все-таки не безгранична, поскольку после конституции "Nihil novi" король не мог сам устанавливать законы, а должен был получать на это согласие сейма. Поэтому постепенно вырабатывается другое убеждение, что именно закон стоит над королем как выражение воли шляхетского общества. Этот тезис сформулировал, например, С. Ожеховский, известный политический писатель, утверждавший в работе "Fidelis subditus", или размышления о королевском звании": "В этом королевстве не человек, а закон приказы-

² Ibid., str. 14, 28.

³ М. Bobrzynski. Dzieje Polski w zarysie. T. II. Krakow. 1881, str. 174.

⁴ W. Konopczynski. Dzieje Polski nowozytnej. T. I. Warszawa. 1936, str. 383.

⁵ Z. Kaczmarczyk, B. Lesnodorski. Historia panstwa i prawa Polski. T. II. Warszawa. 1966, str. 111.

⁶ K. Grzybowski. Teoria reprezentacji w Polsce epoki Odrodzenia. Warszawa. 1959, str. 141.

стр. 149

вает, и он господин"⁷ . Однако вряд ли это положение получило всеобщее признание. Во всяком случае, ссылались на этот тезис довольно осторожно, а высказывание его вызывало протесты со стороны короля. Так, во второй половине XVII в., когда посол сейма некий С. Замойский публично сказал: "У нас lex regnat non rex" (закон правит, а не король), - Ян Казимир признал это высказывание "наглым и необдуманным", и в конце концов маршалок посольской избы извинился перед королем за эту выходку посла⁸ .

Исконный авторитет короля был, безусловно, ослаблен в связи с появлением еще в XV в. принципа выборности короля. Правда, и в этом и следующем столетиях сам этот принцип был ограничен тем, что, как правило, избирали сына после отца или брата после брата. Только смерть последнего Ягеллона Сигизмунда Августа широко открыла дверь для участия всей шляхты в так называемом свободном выборе короля. Это, безусловно, ослабило позиции польского короля среди европейских монархов и, хотя и значительно меньше, - в самой Польше. Шляхта воспринимала это даже как своего рода превосходство польского государственного строя над другими, что ее воля, а не случай решает, кто должен править в Польше. Иностранцы, приезжавшие в то время в Польшу, с некоторым удивлением отмечали, что шляхта относится к королю с уважением, по меньшей мере равным тому, с каким относились в других странах к наследственным властителям. Нельзя, конечно, отрицать, что король, имея потомство и желая обеспечить ему трон, должен был в большей, может быть, степени считаться в своих начинаниях с позицией шляхты, помня о том, что избрание его сына королем будет зависеть прежде всего от мнения шляхты. Естественно, что каждый правитель мечтал о том, чтобы обеспечить потомству трон, в то время как положения "Генриковых артикулов" запрещали королю думать о возведении на трон преемника еще при своей жизни, для того, чтобы "во веки веков после смерти нашей (то есть короля. - В. Ч.) и потомков наших свободный выбор оставался всем коронным сословиям"⁹ . Следующим положением "артикулов", ослаблявшим власть монарха и его авторитет, был заключительный абзац, говоривший о праве отказа в повиновении королю. Это положение возвращало к средневековым понятиям о договоре между народом и монархом. Надо признать, что вопрос этот трактовался деликатно. Так, предусматривалось, что в случае нарушения королем существующих законов он тем самым сам освобождает своих подданных "от должного нам повиновения и доверия", или, точнее говоря, в таком случае заранее освобождает их от этой обязанности.

Право на отказ от повиновения монарху в случае нарушения им основных прав подданных не было чем-то неизвестным в тогдашней Европе. Такое право существовало в Дании, закрепленное в обязательствах, которые принимал король, вступая на престол (так называемые "Haandfaestning"). Оно повторялось в очередных королевских актах на протяжении всего XVI и первой половины XVII века¹⁰ . В первые годы Тридцатилетней войны, являвшейся, как известно, серьезной попыткой ограничения власти монарха в Германии, также раздавались голоса, домогавшиеся введения такого пункта в обязательства монарха¹¹ .

Шляхетское общество видело в этом предписании определенного рода гарантию того, что король не будет пытаться ввести абсолютное

⁷ W. Czaplinski. Dwa sejmy w roku 1652. Wroclaw. 1955, str. 111.⁹ Ibid.

⁹ "Artykuly Henrykowskie". Poznan. 1946, str. 5

¹⁰ P J Joergensen. Dansk Rethistorie. Kebenhavn. 1947, s. 318.

¹¹ H Sturmberger. Georg Erasmus Tschernembl. Zur Geschichte der Gegen-reformation. Linz. 1953, S. 312.

стр. 150

правление в Речи Посполитой, что для защиты своих прав поляку не придется браться за оружие цареубийц или подниматься на антимонархическую борьбу, как это делалось в тогдашних абсолютистских государствах. Поэтому Я. Замойский, выступая в 1605 г. в сейме, с известной гордостью говорил о поляках: "Мы не слышали и не читали, чтобы они так государей своих, как другие, ножами закалывали; каждый польский король умер в постели"¹² . Несколько десятилетий спустя, в то время, когда в Англии вспыхнула буржуазная революция и гражданская война против Карла I, канцлер Оссолинский говорил с удовлетворением: "Когда мы смотрим на другие народы, которые основали свои государства на единовластии, то видим, какие там разрушения, какие ужасы, какие безобразные революции"¹³ .

Переходя к королевским прерогативам, следует заметить, что одним из важнейших было участие короля в создании новых законов. Правда, как мы уже видели, с 1505 г. законодательство перенял в Польше сейм. Однако участие короля в работе сейма, частью которого он являлся, было еще очень важным. Так, ему принадлежало право созывать сейм, в его руках прежде всего находилась законодательная инициатива, его присутствие было начиная с середины XVI в. необходимым условием правомочности сеймовых заседаний. Кроме того, от его имени исходили законы, принятые сеймом, как выражение его и остальных сословий воли. Было ли это равнозначно праву короля отвергнуть предложенный палатами сейма закон или своего рода как бы праву королевского вето? В этом вопросе у историков нет единства. По нашему мнению, король мог противиться каждому законопроекту, предложенному палатами, однако делал это в исключительных случаях; обычно же, не желая доводить дело до серьезных разногласий в государстве, он уступал нажиму сословий.

Согласно "Генриковым артикулам", введение налогов, установление новых пошлин, объявление войны, заключение мира зависели от согласия сословий. Это были, безусловно, постановления, сильно ограничивающие королевскую власть. Несмотря на это, следует помнить, что, например, в вопросах внешней политики король решался предпринимать действия, не ожидая согласия сословий или предполагая получить его post factum. Можно также в большей мере говорить о персональной внешней политике короля. В этой области часто достаточно было согласия сената, чтобы принять то или иное решение.

Не следует также забывать, что в руках короля находились такие способы получения большинства в сенате и в посольской избе, как возможность свободно распоряжаться назначениями на государственные должности, а также свободная раздача во временное пользование многочисленных королевских имений. Если речь идет о должностях, то король назначал прежде всего главных государственных сановников министерского уровня, а именно: канцлеров, маршалков, подскарбих, гетманов. Поскольку эти должности были предусмотрены со времени Люблинской унии особо для Короны и Литвы и каждый из этих сановников имел своего заместителя, то в общей сложности король назначал 16 высших сановников. Любое из этих мест было предметом вожделений почти каждого магната, ибо они не только давали возможность влиять на ход государственных дел, но и обеспечивали получение немалых доходов.

Целиком в руках короля было также назначение на должности, так сказать, сенаторского уровня, то есть на такие, которые обеспечивали назначаемому место в верхней палате сейма - сенате. Если

¹² J. Czubek. Pisma polityczne z czasow rokoszu Zebrzydowskiego 1606 - 1608. Т. II. Krakow. 1918, str. 94.

¹³ L. Kubala. Jerzy Ossolinski. Wyd. II. Warszawa. 1924, str. 146.

стр. 151

речь идет о светских сенаторских должностях воевод и каштелянов, то их было около 150 (это количество подвергалось определенным изменениям). Это были должности, пользующиеся большим почетом в шляхетском обществе. Обычно они распределялись среди магнатов или богатой шляхты. Должности эти были в принципе пожизненными: король не мог убрать данного человека с должности, на которую тот был назначен, за исключением тех случаев, когда магната осуждали за какое-то преступление. Он мог, однако, повысить его. Необходимо помнить, что эти должности не были равноценны, отмечалась большая разница между каштелянами меньшим и большим или же воеводой. Более того, даже среди воевод существовала известная градация, и значительно большим авторитетом пользовался краковский воевода, чем воевода какого-либо меньшего воеводства, например, подольского или равского. Это имело принципиальное значение, поскольку, наделив кого-нибудь сенаторской должностью, если это не был самый высокий пост, король мог продвигать его выше, или, как сказали бы мы сейчас, повышать по службе, и это продвижение ставить в зависимость от поведения данного сенатора во время заседания сейма и сената.

Точно так же обстояло дело с назначением епископов в 16 польских епархиях. Следует подчеркнуть, что в то время сан епископа имел двойное значение. С одной стороны, это был высокий духовный сановник, имеющий многочисленный зависевший от него сонм ксендзов, проповедников, учителей - духовных наставников шляхты. С другой стороны, в большинстве случаев епископ был распорядителем порой весьма обширных епископских имений, управляемых не ксендзами, а шляхтой, тем самым материально зависимой от данного епископа. Епископы также, как известно, заседали в сенате и принимали даже чаще, чем другие светские сенаторы, участие в заседаниях как сената, так и сейма. Назначение епископов, а именно право их избрания, было закреплено за кафедральными капитулами, однако в действительности король указывал кандидата, которого хотел бы видеть на данном епископском месте, капитул послушно избирал названного, а папа почти всегда утверждал избрание. Но тем самым избрание епископа, собственно говоря, полностью зависело от короля. И здесь теоретически епископ пожизненно занимал определенную епископскую кафедру, ожидая, однако, как правило, продвижения на другую, более почетную и обычно лучше оплачиваемую. Поэтому король всегда имел возможность привлекать на свою сторону этих важных сановников. Кроме того, епископы в целом в то время поддерживали политику короля, ожидая от него взамен поддержки католической церкви и ограничения прав иноверцев, довольно многочисленных в Польше во второй половине XVI и в первой половине XVII века.

Подводя итоги, мы можем утверждать, что, располагая приблизительно 180 должностями, король мог при разумно рассчитанной политике создать солидную группировку своих сторонников в сенате, от которого зависело решение различных вопросов, особенно в период между сеймами, собиравшимися, как известно, обычно раз в два года¹⁴ .

"Генриковы артикулы" налагали на короля обязанность держать при себе группу сенаторов-резидентов, как бы специальных советников. Резиденты автоматически выбирались из круга сенаторов, четыре из них обязаны были постоянно находиться при короле, служить ему советом и помогать при рассмотрении государственных дел. Согласно постановлениям "Генриковых артикулов", король не имел права ничего предпринимать "без совета коронных советников обоих народов" (то есть Короны и Литвы), более того, артикулы устанавливали, что король не должен "властью своей ничего решать". В этих положениях

¹⁴ Z. Kaczmarczyk, B. Lesnodorski. Op. cit., str. 110 nn.

стр. 152

старые историки видели серьезное ограничение власти монарха, забывая, однако, о нескольких моментах. Во-первых, эти артикулы в течение более 30 лет после их принятия не выполнялись. Только в начале XVII в. на отдельных сеймах стали назначать сенаторов- резидентов. Во-вторых, сенаторы-резиденты во многих случаях не справлялись с возложенными на них обязанностями и неоднократно просто не являлись к королевскому двору. Наконец, если бы даже все четыре резидента явились в столицу к королю, то, учитывая, что в заседаниях сената принимали участие государственные министры, а также все бывшие налицо придворные сенаторы, король всегда мог подавить голоса резидентов, собрав при дворе преданных себе сенаторов, так называемых регалистов. Кроме того, следует подчеркнуть, что, хотя "Генриковы артикулы" вынуждали короля представлять важные государственные дела сенаторам, они, однако, не обязывали его считаться с советом большинства. Ведь король должен был присоединиться к мнению тех, "которые более всего склонялись к вольностям, правам, обычаям согласно закону каждой земли и благу Речи Посполитой". Вопрос о том, чье же мнение "склонялось к вольностям и правам Речи Посполитой", решал в основном король. Это могла быть и точка зрения меньшинства заседавших сенаторов-советников¹⁵ .

Бесспорно, серьезно ограничивал королевскую власть только сейм, широкий круг представителей огромных масс шляхты. Однако и тут король мог создать регалистскую партию, используя право раздачи должностей и королевских имений. Первая часть этого утверждения может вызвать сомнения у того, кто не очень хорошо ориентируется в вопросах государственного устройства Польши. Ведь высшие министерские и сенаторские должности были закреплены за сравнительно немногочисленным слоем магнатов и наиболее богатой шляхты. Но не следует забывать, что в тогдашней Польше существовало в отдельных воеводствах, землях и даже поветах довольно большое количество титулярных должностей, таких, как стольники, подстолии, чашники, мечники, войские, подчашие и т. п. Эти должности исчислялись в Польше сотнями, причем следует помнить, что, хотя они были большей частью титулярными, они все же составляли предмет вожделений шляхты, ибо, представляя собою как бы дополнение к фамилии, играли такую же роль, как в наши дни научные звания или степени. Великий польский поэт А. Мицкевич вложил в уста одного из героев замечательной поэмы "Пан Тадеуш" слова: "Борзой пес без хвоста - как шляхтич без должности", - хорошо отразив в этой поговорке мнение, господствующее в среде шляхты. Таким образом, шляхтич был готов многое сделать для короля, лишь бы украсить свою фамилию титулом, связанным с какой- либо должностью. Эти титулы столь сильно срастались с шляхетской фамилией, что очень часто то или иное лицо называли не по фамилии, а просто по титулу.

Пора, наконец, сказать несколько слов о втором способе привлекать на свою сторону как магнатов и сенаторов, так и широкие шляхетские круги путем раздачи королевских имений и разного рода финансовых благ. Следует помнить, что король был владельцем почти одной шестой части земли в Речи Посполитой¹⁶ . Огромную часть этих имений король раздавал в виде награды "хорошо заслуженным". Пожалованный, получая пожизненно с этих имений доход, обязан был выплачивать сравнительно небольшую сумму денег в виде платы на войско. В большинстве случаев получение в пожизненную аренду таких имений обеспечивало магнату или же шляхтичу немалые доходы, не говоря уже о том, что пожалованный мог еще носить титул старосты данного име-

¹⁵ W. Czaplinski. Senat za Wladyslawa IV. "Studia ku czci Stanislawa Kutrzeby". T. I. Krakow. 1938, str. 81.

¹⁶ Z. Kaczmarczyk, B. Lesnodorski. Op. cit.

стр. 153

ния. Обычно такие староства (так называемые негродовые) доставались сенаторам, магнатам и богатой шляхте. Однако, кроме этих имений, король располагал еще и другими различного рода способами удовлетворять алчность более мелкой шляхты. Сюда относилось право раздавать различные солтыства, предприятия (мельницы, плавильные печи), наконец, выморочное имущество, которое по праву в случае отсутствия законных наследников переходило в распоряжение короля.

Благодаря перечисленным выше способам расторопный монарх мог создать в сейме сильную преданную себе партию. Поэтому еще в 1623 г. крупный магнат, противник короля, пишет другу: "Государь все преодолеет, все за ним идут, лишь несколько таких найдется, которые с охотой видели бы исправления, но против всех остальных ничего учинить не могут". Секрет такого положения вещей раскрывает придворный К. Радзивилла, одного из главных литовских магнатов и в то же время противника короля, С. Бучинский, который пишет этому князю: "Пока люди живут надеждой на подачки двора и ради этого вынуждены льстить, до тех пор сомневаюсь, чтобы тут кто мог искренне с Вашим княжеским высочеством общаться"¹⁷ . Как мы видим, эти "подачки двора" - разного рода доходные пожалования имений, пенсий, денег - были способом привлечения двором шляхетских послов.

Остается еще сказать несколько слов о материальном положении польского короля. Польские историки неоднократно подчеркивали факт малой обеспеченности польского короля. В сущности, однако, это неверно. Действительно, доходы польского короля нельзя сравнивать с доходами, например, Людовика XIV или московских царей, но при всем при том в принципе они не были уж так малы. Короли рачительные, такие, как, например, Стефан Баторий или Сигизмунд III, умели покрывать расходы двора из этих доходов и даже оставляли своим преемникам значительные суммы в казне. По самым осторожным подсчетам, доходы эти достигали суммы в миллион злотых, что в первой половине XVII в. было крупной суммой, особенно если король не держал слишком большого двора ¹⁸ . Настоящие заботы короля начинались в конечном счете тогда, когда он вел себя расточительно, как Владислав IV, или же когда государство и вся страна переживали серьезные военные осложнения, как во время правления Яна Казимира.

На этом можно было бы закончить рассуждения на тему королевской власти. Для получения более полного представления напомним еще, что даже после создания коронного трибунала в 1578 г. король по-прежнему принимал известное участие в судопроизводстве высшего порядка, а оказавшись на поле боя, мог, если хотел, взять на себя верховное командование, минуя великого коронного гетмана. В итоге же, несмотря на все ограничения, королевская власть еще в первой половине XVII в. была достаточно сильной, что замечали, впрочем, внимательные зарубежные наблюдатели. Только во второй половине этого столетия, после крушения польской государственности, в период войн с казачеством и Швецией, вместе с растущим значением магнатерии (хотя, пожалуй, и неверно говорить о магнатской олигархии) королевская власть постепенно все больше слабеет и старания Яна III Собесского приостановить этот процесс заканчиваются неудачей. Однако до середины XVII в. остается действительным утверждение Ботеро, что король в Польше имеет столько власти, сколько дают ему собственный его ум и изворотливость.

Говоря о власти монарха в Польше, нельзя не сказать кое-что/ и о втором органе верховной власти в стране, а именно о сейме. Надо

¹⁷ W. Czaplinski, J. Dlogosz. Zycie codzienne magnatow polskich w XVII w Warszawa. 1976, str. 180.

¹⁸ W. Czapliiiski. Wladyslaw IV i jego czasy. Warszawa. 1972, str. 299.

стр. 154

признать, что этот институт не пользовался, а порой даже и сейчас не пользуется признанием среди как польских, так и зарубежных историков. Слишком часто как те, так и другие смотрят на сейм и оценивают его с точки зрения позднейшего его вырождения. Если верить польскому сатирику XVII в. К. Опалинскому, то уже тогда польский сейм был предметом насмешек в Италии, что, впрочем, не должно удивлять, поскольку в том столетии итальянские государства управлялись в основном абсолютистскими властителями, смотревшими с известным презрением, смешанным с беспокойством, на сословное представительство со столь большой властью, каким был польский сейм ¹⁹ .

Отрицательно оценивая сейм, часто забывают также, что польский сейм, возникший еще в XV в., существовавший и действовавший до конца XVIII в., за 300-летнюю историю имел, собственно говоря, лишь 50 лет действительного и почти абсолютного вырождения, из состояния которого, впрочем, после 1764 г. поднялся собственными усилиями. Забывают далее о том, что в период расцвета этого института обсуждения в польском сейме проходили не раз лучше, чем в других сословных институтах, и что в собраниях, где сталкиваются разные взгляды, заседания редко бывают толковыми и спокойными, о чем свидетельствует хотя бы история европейских парламентов XIX века.

Переходя к более подробному рассмотрению организации и деятельности польского сейма, надо прежде всего подчеркнуть, что в нем была представлена только шляхта, составлявшая всего лишь 10% населения. Однако следует опять же помнить, что в период господства феодализма идея полного представительства всего народа была мало популярной, и даже сторонники более широкого его представительства, как правило, считали, что беднейшие слои не нуждаются в представительстве в сословном собрании. Кроме того, надлежит помнить и то, что беднейшая шляхта, владевшая иногда одним ланом земли, не имея собственных крепостных и обрабатывая землю своими руками, в действительности мало чем отличалась от зажиточных крестьян, если говорить об имущественном положении и даже об образе жизни.

Как известно, сейм состоял из двух палат - сената и посольской избы, называемых обычно сословиями, причём третьим сословием был сам король. Слабой стороной сейма было, несомненно, то, что, созываемый, как правило, через два года, он каждый раз собирался в принципе в другом составе, поскольку сеймики каждый раз выбирали новых послов на сессию сейма. В связи с этим в заседаниях и обсуждениях принимали участие люди в большинстве своем неопытные, часто непосвященные в государственные дела. Шляхта старалась, однако, преодолеть эту слабость, выбирая на сеймиках послами лиц, которые прежде не раз и не два сидели на посольских скамьях. Поэтому в первой половине XVII в. в посольской избе мы встречаем людей опытных, с большим парламентским стажем, можно сказать, ветеранов парламента. Элементом известной стабильности были сенаторы, которые, неоднократно занимая различные должности, заседали в сенате в течение многих лет и принимали участие во многих сеймах. Безусловно, вторым элементом стабильности был король, председательствовавший в палатах в течение десятилетий. Так, Сигизмунд III за время своего долгого правлений участвовал в 37 сеймах²⁰ .

¹⁹ K. Opalitiski. Satyry. Wroclaw. 1953, str. 157.

²⁰ Подробнее о сейме см.: S. Kutrzeba. Sejm walnv dawnej Rzeczypospolitej polskiej. Warszawa, b. d.; H. Olszewski. Sejm Rzeczypospolitej epoki oligarchii 1652- 1763. Poznan. 1966; W. Czaplinski. Z problematyki sejmu polskiego w pierwszej polowle XVII Wieku. "Kwartaliiik Historyczny", 1969, N 1, str. 31; W. Konopczynski. Chronologia sejmow polskich 1493 - 1793. "Archiwum Komisji Historycznej PAU" S. 2, t. IV.

стр. 155

Слабой стороной сейма было и то, что его заседания начинались, как правило, через три месяца после его созыва. Тем самым проходило довольно долгое время, прежде чем в случаях, не терпящих отлагательства, можно было принять соответствующие меры. В таких случаях более энергичный правитель должен был под свою ответственность принять решение, а одобрения сейма добиваться позже.

Надо также особо подчеркнуть, что метод проведения заседаний в польском парламенте был ясным и логичным. О том, что должно обсуждаться на ближайшем сейме, шляхта узнавала на сеймиках из так называемых королевских легаций, то есть послания короля, изложенного королевским гонцом на открытии провинциального сеймика. Тем самым обсуждения на сеймиках, в которых принимали участие тысячи польских шляхтичей, сосредоточивались главным образом на вопросах, предложенных королем. Таких сеймиков в Польше проходило более 60, а поскольку в каждом из них в среднем участвовало около 40 человек, то можно считать, что более 3 тыс. шляхтичей занимало определенную позицию в отношении этих предложений.

Избранные шляхтой на сеймиках послы получали от нее инструкции, в которых им поручалось занять ту или иную позицию в отношении королевских предложений, а также содержались специальные пожелания данного сеймика. Неоднократно в исторической литературе высказывались мнения, что инструкции решающим образом обязывали послов и тем самым связывали им руки. Однако некоторые историки подвергали эти утверждения сомнению. Совсем недавно скрупулезный исследователь истории польского сейма констатировал: "Нам не удалось в самих инструкциях - вплоть до конца саксонских времен - найти утверждение или признание того, что действие посла, противоречившее инструкциям, было беззаконием". И далее: "Ответственность посла не оставалась ли только политической ответственностью"²¹ . На основе личного изучения истории сеймов первой половины XVII столетия должен отметить, что к таким же выводам можно прийти, исследуя историю сеймов более раннего периода.

Следующий этап обсуждения предложений короля проходил уже в сейме, чаще всего в варшавском или краковском замке. После богослужения, выбора маршалка посольской избы на первом же заседании канцлер или подканцлер представляли предложения короля, как мы бы сейчас сказали, тронную речь, в которой иногда дословно повторяли королевские предложения и их мотивировку, изложенные в упоминавшейся выше королевской легации сеймикам. Естественно, в случае необходимости канцлер дополнял список королевских предложений.

Затем брали слово сенаторы, высказывая так называемые вотумы. Для прибывших, нередко из глубокой провинции, послов эти речи были как бы введением в трудные и порой запутанные проблемы внутренней и внешней политики, наставлением, как следует отнестись к ним, поскольку с этими речами выступали сенаторы, находившиеся при дворе или поддерживавшие с королем постоянную переписку, или же высшие государственные сановники. Безусловно, среди этих речей были и пустые, никчемные выступления, рассчитанные на ораторский эффект, нередко с трудом маскировавшие отсутствие глубоких мыслей или ораторского искусства. Но где не произносят таких речей? Главное состояло в том, что из этих речей депутаты могли узнать мнение людей мудрых, хорошо ориентирующихся в государственных вопросах. Поэтому выступления таких сенаторов послы слушали внимательно и с интересом. Это тем более понятно, что, как известно на примере некоторых речей, тексты которых дошли до наших дней, это были порой выступления людей незаурядного ораторского таланта, произведения,

²¹ H. Olszewski. Op. cit., str. 117.

стр. 156

которые и сейчас еще читаются с интересом. Конечно, во второй половине XVII в. вместе с упадком политической и интеллектуальной культуры после войн середины столетия возрастало число слабых и пустых речей.

Основные обсуждения предложений короля проходили, как известно, в посольской избе, заседавшей отдельно или, что было сравнительно редко, вместе с сенатом. Безусловно, слабой стороной этих заседаний было то, что из-за отсутствия четкого регламента их ход и стройность зависели от личности маршалка посольской избы. Читая сеймовые дневники, порою находишься под впечатлением того, как умный и в парламентском смысле опытный маршалок посольской избы умел навязывать ей четкий и разумный ход обсуждения. Несомненно, определенной слабостью польского сейма было то, что ход его заседаний зависел в конечном счете от личности маршалка, который все же не всегда был человеком соответствующего уровня, одним словом, не был выработан точный регламент заседаний. Тем не менее заседания сейма, как правило, проходили четко. Польский сейм избежал неудобной системы проведения совещаний между палатами путем обмена письмами, как это было принято в немецких сословных представительствах. Обсуждения проходили устно, в случае необходимости - на совместных .заседаниях обеих палат, а проекты законов, как тогда говорили, "конституций", представлялись в конце трем сословиям сейма для окончательного утверждения. "Конституция" вступала в силу только тогда, когда обе палаты, а также король одобряли ее.

Сеймовые послы рано также поняли, что некоторые вопросы лучше решаются в комиссиях, создаваемых главным образом для рассмотрения определенных вопросов и состоявших из представителей посольской избы и сената. Затем эти комиссии передавали утвержденные проекты на заседание посольской избы. В этих комиссиях оказывались довольно часто специалисты по определенным вопросам, благодаря этому дискуссии в них могли быть плодотворнее. Иногда решали некоторые вопросы, если можно так сказать, в соседском составе, созывая провинциальные сессии из всех послов воеводств одной провинции, например, Великой Польши, Малой Польши или Литвы. Сессии эти созывались по вопросам, затрагивавшим прежде всего отдельные провинции, иногда же считали, что некоторые общие проблемы хорошо бы обсудить в кругу послов воеводств, тесно связанных благодаря соседству или же давним традициям. Безусловно, и эти сессии служили упорядочению обсуждений.

Теперь следует заняться важнейшей проблемой, а именно: способом утверждения законов. Как известно, в польском сейме привился обычай утверждения законов единогласно, с сохранением для меньшинства права сопротивления закону и срыва его утверждения. Это стало основой принятого позднее очень пагубного права liberum veto, а также обычая, заключавшегося в том, что протест против одного закона влек за собой аннулирование всех ранее утвержденных данным сеймом законов.

Переходя к рассмотрению этого вопроса, следует сначала познакомиться со статистикой польских сеймов во второй половине XVI и первой половине XVII века. Итак, в 1550 - 1600 гг. из 40 созванных сеймов из-за протестов меньшинства закончилось неудачей 9 сеймов, или 22%. За следующие 50 лет из 46 сеймов безрезультатно разошлось 6 сеймов, или же доля неудачных сеймов составила тогда только 13%. Следует напомнить, что, кроме того, это был период, когда произошел известный Сандомирский рокош, называемый иногда рокошем Зебжидовского, то есть смута, способствовавшая срыву сеймов. Лишь во второй половине XVII в. число сорванных сеймов возросло до 35%.

Уже одно это сопоставление должно побудить к размышлениям. Действительно ли в рассматриваемое время не слишком дисциплиниро-

стр. 157

ванная, довольно индивидуалистически мыслящая шляхта проявляла такое единство взглядов, что из 86 сеймов 71 мог закончиться при полном единодушии? В чем же, однако, заключался секрет столь удачного завершения сеймов? Ответ сравнительно прост. Теоретически обязательный принцип единогласия не соблюдался в то время строго. Не раз, употребляя различные способы, сейм склонял немногочисленную оппозицию к тому, чтобы она открыто не протестовала против принимаемых решений. Точно так же, когда оппоненты не были слишком упрямы, их протесты просто не принимали во внимание. Поэтому в дневниках сеймов, написанных агентами г. Гданьска, не раз с известным удивлением отмечалось, что принята какая-то "конституция", "хотя не было на это общего согласия". Немалую роль играл здесь авторитет короля, который иногда прямо предупреждал оппонентов, что с большинством послов он утвердит "конституцию" даже без их согласия. Только в случаях, когда дело было слишком серьезным, а число оппонентов столь же велико, как вески и их позиции, сейм уступал, но и тогда это еще не всегда означало срыв сейма. Чаще всего Ё таких случаях ограничивались тем, что разрывали акт с проектом "конституции" и переходили к принятию решений, против которых не было протестов. Сейм бывал сорванным только тогда, когда солидное меньшинство попросту хотело, чтобы .сейм кончился ничем, чтобы тем самым принудить короля к проведению иной, чем прежде, политики. Раньше считалось, собственно говоря, что первый случай liberum veto, или срыва сейма одним человеком, имел место уже в 1639 году. Однако достаточно просмотреть внимательнее дневники этого сейма, чтобы убедиться, что так не было. Первый случай срыва сейма одним лицом произошел, как уже давно установлено, в 1652 году.

Следует здесь, однако, особо подчеркнуть, что голоса, домогавшиеся уважения протестов отдельных лиц, раздавались и раньше. Для некоторого их объяснения можно лишь привести То, о чем говорилось выше, а именно, что король благодаря раздаче должностей и государственных имений мог, по сути дела, всегда обеспечить себе большинство посольских голосов. В связи с этим среди шляхты появилось опасение, что если она не отнесется с уважением к протесту меньшинства, перед королем откроется дорога к усилению своей власти и даже к обеспечению себе абсолютной власти в государстве. А этого польская шляхта боялась как огня.

Мы подошли к концу наших рассуждений. В нашу задачу не входило восхваление власти монарха в Польше или польского сейма. Мы хотели лишь обратить внимание на то, что при оценке этих двух институтов надо избегать односторонних и слишком безапелляционных суждений.