Когда-то это был свадебный обычай, часть, так сказать, культурной программы: хлопцы нахально-весело перегораживали улицу или дорогу в деревне перед возком жениха и его "дружины" - взявшись за руки, или веревкой, или жердью: плати! Водкой, деньгами.

В наше время многие обычаи исчезли, но кое-что и осталось, а кое-что изменилось, переиначилось: из веселого стало злым, уже не забава, а хулиганство.

Краснолицые парни, взяв веревку или ту же жердь, ходят от деревни к деревне и ищут, слушают, где там гремит свадьба. Их постоянный, так сказать, заработок. Жених не жених - перегородят улицу: давай бутылку, плати!

Что-то в литературе нашей в последние годы происходит, напоминающее вот такую игру. Литературную дорогу оседлали несколько не очень молодых хлопцев, соорудили что-то наподобие "пропускного пункта".

Поодаль возвышается наше литературное селение, и, перегородив туда дорогу, каждому прохожему-проезжему можно что-то сказать навстречу или вслед.

А какая же плата за проход-проезд, чего добиваются? Платой может быть и сладкое удовлетворение, что вот мы, а не кто другой, именно мы определяем, кто законный, а кто незаконный житель того

стр. 207

литературного селения. Но и другая им польза от этого, о чем речь пойдет дальше.

Буду говорить о белорусской литературе, имея, однако, в виду - подчеркиваю! - не только ее 1.

Вот мы читаем в газете "Лiтаратура i мастацтва" от 30 Ноября 1984 года статью Е. Лецки "Канун эпопеи" про Василя Быкова. Слов много, как и обычно, в статьях этого автора, мыслей же не густо...Что-то открыто говорится, на что-то намекается, а из-за всего слышно: писал ты раньше не очень чтобы по-белорусски и не о наших людях, а вот в последней повести что-то есть, есть... Принимаем, молодец, глядишь, и на белорусскую эпопею взобьешься, поезжай спокойно, тебя не задержим, но тоже смотри!..

Да кто же они сами-то, эти придорожные хлопцы, откуда? И на чем основаны, чем оплачены их претензии?

Читают люди статьи Евгена Лецки "...И в восприятии критики" ("Лiтаратура i мастацтва" от 11 и 18 января и 3 февраля 1985 года), где уже не прозаикам, а критикам делается "шмон", как бы "пересортица": этот "правильно" говорит и пишет, а тот "неправильно", -

1 Когда я уже написал эту свою статью-выступление (для писательского пленума), Василь Быков обратил мое внимание на "Литературную газету" от 6 марта 1985 года - диалог Д. Сухарева и С. Чупринина вокруг романа А. Русова "Фата-моргана", Да, действительно, еще одно свидетельство, что наши местные дела и заботы не столь уж узкоместные: не только у нас, но и повсюду, не только в литературной, но и научной среде!.. С одной лишь оговоркой: я не имел и не имею в виду "поколение сорокалетних" в целом, тут я при случае мог бы даже поспорить с автором романа и названными критиками. Но тенденция, тенденция...

"Д. С. С особым пристрастием Русов исследует именно "новую волну". И это понятно - он сам из поколения сорокалетних, поколения, специфические черты которого были до сих пор, по-моему, наиболее внимательно исследованы не прозаиком или публицистом, а литературным критиком. Я имею в виду нашумевшую статью Игоря Дедкова "Когда рассеялся лирический туман"...

С. Ч. Дедков? "Железные малыши" были открытием Юрия Трифонова!

Д. С. Да, пожалуй... Но Трифонов изобразил характеры, тогда как у Дедкова был анализ, позволивший дать обобщенную характеристику. Дочитав "Фата-моргану", я нашел тот августовский номер "Литобозрения" за 1981 год, где была напечатана статья Дедкова, и заново сверил свои впечатления. Параллели удивительны! Недокультура и недонаука, называемые Русовым в связи с исследованием социальной психологии "железных пятерочников", - вариант той недонравственности, которую Дедков обнажил на совсем другом, казалось бы, материале. Талант (например, талант Базанова или, не исключаю, может быть, даже и собственный талант) нужен "железным пятерочникам" не для открытий, не для утверждения своей истины или своего понимания мира, а исключительно для "прорыва", для личного самоутверждения, пусть даже и декорированного фразами о "прогрессивном" значении этого самого прорыва". (Подчеркнуто мной. - А. А.)

стр. 208

и невольно появляется мысль, что, наверно же, за этой размашистой уверенностью критика-"селекционера" что-то стоит. Ну, хотя бы несколько собственных работ, статей, которые могут быть хорошим примером глубины, свежести мысли, анализа, таланта.

Вот она вся перед нами, продукция Евгена Лецки: "Воспитательная роль литературы" (очень слабенькая, на мой взгляд, кандидатская диссертация), сборник статей "Красота и боль жизни" (куда и вошли все названные газетные статьи). Ну и еще две повести: "По снежной целине" (с небольшим предисловием А. Адамовича, пожеланием плодотворного пути молодому таланту) и "Дорога в два конца".

Я мог бы: подробно сказать о каждой книжке, но лучше прикинем: ну и много ли людей (не будем принимать в расчет нашу узколитературную среду) воскликнут, когда услышат имя этого автора: а, это тот, который написал!.. И назовут какую-то из перечисленных книг.

Как при имени Виктора Козько в памяти обязательно вспыхнет - "Судный день", "Високосный год"...

Анатоль Кудравец: а, знаем, читали "Раданiцу"!..

Алексей Дударев: ага, "Рядовые", "Вечер"...

Светлана Алексиевич: а как же, "У войны - не женское лицо"!..

И так о многих других "сорокалетних" и тех, что помоложе.

Ну, а Евген Лецка? - уверен, что только тот, кто "Лiтаратуру i мастацтва" читает, смутно вспомнит: это не тот ли, что с годами все обиженнее делается, за себя и за свое "поколение"?

Да что мы будем круги делать, скажем прямо: тут и собака зарыта!

Психологические корни явления, того шума в критике, в литературной жизни, который поднял, подымает Е. Лецка и несколько его одногодков, - здесь.

Произошло, происходит с хлопцами то, что обычно случается, когда приходит в литературу новое поколение, а потом дружная "стенка" начинает разваливаться, распадаться: кто-то трудом и талантом поднимается в настоящую литературу, а кто-то чувствует, что его судьба - "выпасть в осадок".

А кому хочется в "осадке" лежать? Руками, ногами начинают бить, чтобы всплыть, так порой взбурлят воду, что уже не разберешь, где верх, а где низ, - всюду муть. Но это им и нужно, чтобы не произведения, не труд и талант определяли место в литературе, а вот такая "активность".

Потому что живые люди, в литературу шли все вместе, а судьба разная: произведения одних вот уже как звучат, где слышны, а ты, а твои - как в мешке. Кто-то же виноват в этом! Найдем виноватого! Но еще лучше - будем сами делать всем и всему "шмон", "пересортицу": кто и чего стоит!

стр. 209

Было, было в истории нашей литературы также и это, и такое. Но тогда "селекционеры" с таким же упорством заботились, пеклись, кричали о "чисто пролетарской" литературе. Нет, "заботились" не то слово. Очень она ему была нужна, "пролетарская" - тому же Авербаху в Москве! Или нашим литературным "селекционерам", белорусским. Если что и важно было для них, разжигало, направляло их кипучую энергию, так это неутолимая страсть быть командирами, главначпупсами при такой литературе, чтобы определять положение и судьбу тех, кто литературу делает. Если не какая-то "стерильно чистая", а просто хорошая литература, просто советская литература - кто они при ней и в ней? Да никто. А вот если какая-то не каждому таланту доступная, а доступиться можно только через их, "селекционеров", ласку, милость, одолжение - тогда они самые главные в литературе.

Просто хорошая белорусская литература - та, кстати, которая сегодня звучит "на целый свет", - она Е. Лецке, хлопцам-"селекционерам" не по росту, а только на вырост. Хочется же "сразу и весь капитал", как говорил один из Карамазовых. Сзади бежать - обидно. Криком-воплем заставим ее, литературу, повернуться в нашу сторону. И зашагаем вперед, украдкой посматривая, идет ли за нами?.. Как говорит лирический герой Лецковой повести "Дорога в два конца", очень обидчивый и самолюбивый с детских лет Алесь: "Идти вперед и вести за собой других!.."

Да и сам Е. Лецка, выступая по телевидению, так прямо и заявил: "Наше поколение сегодня несет главную тяжесть в литературе"...

Думаю, что и Пимен Панченко, и Василь Быков, и Максим Танк, и Янка Брыль, и Василь Витка, и Рыгор Бородулин, и многие другие были бы только рады, если бы кто-то действительно перехватил хотя бы часть той тяжести. Чтобы самим немножко размяться. ("На зеленой травке" - все мечтает Быков.) И это уже случается, есть кому подставить плечо, я называл имена нескольких "сорокалетних", а мог бы добавить и Некляева, и Рязанова, и еще. Но они как раз не спешат кричать: отойдите, посторонитесь, мы сами понесем! Потому что надежнее, если рядом плечо Быкова и Панченко. А без них - смотри, чтобы не задрожали колени.

Смешно было читать в одной из названных газетных статей Лецки детскую обиду на то, что вот вчера нас хвалили, а сегодня критикуют. Манкурты! - возмущается он. - Забыли, что писали вчера?

Что ж, вначале вам дали аванс, так сказать, но пришло время рассчитываться, и даже проценты надо выплачивать. Так что же, возмущаться, так всегда бывает: молодых авансируют, даже с избытком иногда. Но не до старых же копыт жить в кредит? Когда-нибудь и спросить можно, по-серьезному.

стр. 210

Могу утешить тех, кому брать нравится, а возвращать - так в крик! И Мележ только тогда Мележево имел, получил от критики, когда "Людей на болоте" написал. Ни на день раньше.

Это все про "игры" некоторых наших давно уже немолодых литературных хлопцев.

Теперь несколько замечаний о литературных поцелуях.

Сначала была победная эйфория: мы, мы несем главную тяжесть! Дорогу молодым!

Про "дорогу" все восклицал Василь Гигевич. В азартном том натиске слышалось: и портфели, портфели!..

Берите, миленькие!

Ну и что, произведения стали после этого более весомыми? Нет, все идет, как обычно в литературе: работящие, честные таланты делают свое дело, и вон как далеко звучит белорусское слово благодаря уже и недавним молодым - тому же Козько или Дудареву, Алексиевич и другим. Там звучит, где вашего крика-вопля, слава богу, не услышат и просто не поймут!

Сами это почувствовали, неуверенность появилась, ощущение, что сползают в литературное небытие. Отсюда желание схватиться за чей-то рукав, полу, за шею кого-то. Пошли в ход те самые поцелуи литературные, публичные.

Посвящу свою статью Владимиру Огневу или Владимиру Колеснику - смотрите, кто с нами и с кем мы! Не знаю, как у Колесника, но у Огнева разрешения на это не просили. И неизвестно, насколько человеку это приятно. Вот вы идете по улице, кто-то малознакомый бросается к вам, облапил и - в губы: получайте поцелуйчик! Привычка - ныне уже у мужчин - целоваться (борода с бородой) перекинулась и на страницы литературных изданий. А свеженькая книга Е. Лецки о творчестве В. Адамчика прямо-таки озвучена поцелуями.

Чем меньше одногодков остается в рядах наших крикунов-"селекционеров", тем больше поцелуев достается старшим товарищам. Успевай только, если брезглив, отворачиваться да губы вытирать - тот же Лойко, или Науменко, или Андреюк, или Дюбайло, или Брыль. Особенно почему-то хочется добраться до Быкова, но чтобы за поцелуями и зубки острые ощутил, как в Лецковой статье "Канун эпопеи".

И вот еще один цикл статей в той же газете (от 1 и 7 июня 1985 года), о "молодой" прозе, на этот раз Т, Громадченко - "И городу также".

Содержание и пафос статей: ох, не дал город, ох, не дает того, к чему деревня, перебравшись на асфальт, прилепилась бы всей душой! ("Произведение В. Гигевича ("Доказательство от противного". - А. А.), наверное, самое тревожное в нашей "городской" про-

стр. 211

зе, во всяком случае, прежде не заостряли настолько вопрос об отрицательном воздействии на человека города".) И еще такая мысль: нет у белорусской литературы своей городской памяти, все еще деревенская память и у "городской" литературы.

Что ж, деревенская так деревенская, и с такой можно прожить. Вопрос в том, однако, какая это память, на что "работает" в литературе. И "работает" ли? Если читать рассказы, повести того же В. Гигевича, очень скоро обнаруживаешь не только однотипность, однохарактерность путешествий в деревенское прошлое (детство, повторяющиеся студенческие впечатления о поездках домой и еще мысли о том, что все смертны), но что уж совсем удивительно: проза эта, на первый взгляд перенасыщенная "проблемами" (вплоть до высшей математики), по существу абсолютно беспроблемна.

Это надо уметь: как это удается некоторым нашим "молодым" - пройти в "писатели", не задев, не затронув ни одной острой проблемы, о которую можно ушибиться? ("У матросов нет вопросов!" - вот бы хорошее название еще к одному циклу статей!) Видимо, вот в чем тут разгадка: проблемы города (настоящие, а не книжно-расхожие) прозе этой чужие - что ж голову-то над ними всерьез ломать? Биться над ними и за них? Деревенские же проблемы растворены для авторов в дымке ностальгических "сеансов памяти". Поэтому тоже не ищите их, насущных проблем нашего села, в этой литературе. В результате: городской памяти (и вообще живого интереса к городу) еще нет, не наработана, боления же деревенскими заботами уже нет. И некоторые из названных здесь авторов, критиков всерьез пытаются нас убедить, что это молодая литература! Что она берет, и уже взяла, на свои плечи "современность". Молодая - без проблем, без нравственной, социальной заостренности? Да Быков беспредельно ее моложе - своим "застарелым" максимализмом!

Впрочем, не будем спешить: есть он, есть и максимализм у "железных мальчиков". И у матросов есть вопросы, а точнее - один вопрос. Но зато, какой острый, пышущий жаром, постоянный! Это вопрос о своем месте в литературе. Не столько в творческом смысле, сколько в прямом значении заботы о "местах". Григорий Бакланов в "Литературной газете" (от 12 июня 1985 года) уже ссылался на выступление Василя Быкова, где тот поражался, как некоторые из молодых "стремятся занять должности, чтобы легче, больше печататься, продвигать себя, друг друга". Г. Бакланов вынужден и сам констатировать: "К большому сожалению, это так. Я знаю среди молодых удивительных тружеников, способных, бескорыстных, но они нередко в тени, а на виду пробивные, умеющие устраиваться в жизни".

А вот свидетельство Валентина Распутина в его интервью ("Верую, верую в Родину!" - "Литературное обозрение", 1985, N 9), где

стр. 212

читаем: "Он (молодой писатель. - А. А.) выверяет заранее, о чем писать, чтобы "пошло" без запинки, обстоятельно изучает "лоцию" будущей книги. Его неуемная энергия нередко направлена на то, чтобы заручиться поддержкой именитых, ради этого он готов на лесть ("в третий и пятый раз читая вашу замечательную книгу..."), готов поступиться как своими собственными взглядами, так и воззрениями молодой литературной общины...

Не стану брать грех на душу и уверять, что все молодые ныне таковы... Однако заметна, как говорится, тенденция".

Плохо, когда делячество становится формой существования в литературе. Но еще хуже, когда саму литературу превращают в таран... для завоевания позиций в ней же. Можно привести не один и не два уже примера, когда белорусские авторы вставляют в роман, в повесть тех из писательской братии, кто, по их мнению, помеха и вообще "не наши". Ах, ты меня в выступлении, в статье, ну, так я тебя романом, романом! Не преувеличиваю: пишут повести, целые романы, и, похоже, с одной-единственной "идеей": уязвить, уязвить коллегу, коллег!

И чтобы обязательно узнали, и тот, о ком это, тоже себя узнал, - другим наука, поостерегутся!

А поскольку вот здесь-то чувства действительно настоящие, от всей души - и неприязнь, и обиды, - это как раз и становится единственным содержанием повестей, романов, а все другие "проблемы" - гарнир, расхожий набор ради "общественного звучания". Повесть В. Гигевича "Острова на далеких озерах" в этом смысле очень характерное явление. Тут весь "набор", составляющий подобную литературу. И деревенские ностальгические "наплывы", и городские вроде бы типажи (спортсмен Валерка - испытанный браконьер по женской части). Есть и "положительные" старики, и вещи, о которых белорусский писатель (здесь и я подчеркну: белорусский) говорить обязан или всерьез, или никак, но только не походя, не спекулятивно, не ради посторонних целей. Один из стариков, решившихся на лодочную прогулку по озерам, который и имени-отчества не имеет, а просто "дедунь" (так сказать, нарицательный образ народа), пускается в воспоминания о военном лихолетье. Вроде бы все всерьез в его словах - психология фронтовика и детали военно-деревенской белорусской реальности даже узнаваемы, - ну, слава богу, оказывается, может, умеет человек, и что-то у него болит по-настоящему, наконец, и та самая народность забрезжила, о которой эти авторы так хлопочут.

"Вот вернулся я с фронта и, разумеется, сразу же поехал домой. А и куда поедешь, как не домой, - на этом всю войну держался, на возвращении. Если бы не было куда возвращаться, так выдержал ли бы такое пекло? Правда, мне еще в дороге сказали, что от моей деревни ничего не осталось. А мне не верилось. Вот честно

стр. 213

скажу - не верится, и все... Выхожу на делянку - птицы щебечут, солнце светит, поет все кругом. Известно, лето в разгаре, как сейчас вот... Выхожу я на поле, а там - ничего нету. Ничего... Одни камни возле дороги в ряд лежат - где некогда улица была. И жито растет - где огороды были, где хаты стояли. А над житом жаворонок звенит. И тихо так, тихо. И вот тогда мне подумалось - все понимал, кажется, все - за что детей, за что их? Стало тогда мне вспоминаться, как они некогда по улице бегали, в прятки играли, кричали, смеялись, плакали, - просто с ума сходить начал... Ну, пускай мы, взрослые, а в чем они виноваты? А вот вы о смехе говорите. С чего же здесь смеяться? Да и о лаптях тех же..."

Стоп, а это при чем здесь, какой такой смех и лапти к тому же? В повести даже очень при чем, это-то как раз и нужно, это автору важнее всего остального, потому что здесь он "уязвляет" писателя Петра Хведоровича (тот какую-то ахинею нес про олимпийски-космическую усмешку над лаптями), а через него намекнул и на вполне реальных оппонентов. Здесь и собака зарыта! Да, здесь. И не попадитесь, дорогой читатель, снова, не примите все всерьез, когда несколькими страницами выше натолкнетесь на прямой выход уже к теме ядерной угрозы ("оплеухи, дуэли, пушки, бомбы"...), - все, все потом сведется к посрамлению Петра Хведоровича, предмет разговора самостоятельной цены здесь не имеет.

Как сказано в статье Ю. Бугельского о повестях В. Гигевича ("Проблемы и "проблемы" - "Литературная газета" от 29 мая 1985 года): "Вам интересно? Мне нет".

И думаешь: когда же они сами заскучают от этих игр? Давно ведь не молоды, это так только по инерции: молодые! молодые! Когда-то ведь надо и самих себя спросить, остановившись с разбегу: а не глупости ли все это? Кроме игры в жизнь, есть и сама жизнь. И кроме литературных игр, есть еще и настоящая литература. Не заняться ли, наконец, писательским делом, то есть реальной жизнью и ее реальными проблемами? А все остальное, как говорится, приложится.

Если слишком долго придумывать себе врагов, потом уже ни жить, ни писать без них не можешь.

Книжка Е. Лецки о творчестве В. Адамчика - "Красота и боль жизни" - и пример, и доказательство такой вот болезни.

Казалось бы - ну, нравится тебе писатель, напиши о нем так, чтобы и для тех, кто, может быть, еще не вчитался в его произведения, все засветилось, вспыхнуло свежестью, глубиной. Прочти нам его увлеченно, влюбленными глазами!

Но это надо уметь. И надо действительно любить писателя, произведения его - ради них самих. А здесь совсем иные и чувства, и цель: "нагрузить" В. Адамчика (а можно и кого другого) собственными обидами Лецки на каких-то там критиков, выстроить

стр. 214

"стенку" и: пробивать, пробивать ее, ломясь чаще > всего в открытую дверь. Потому что ни Рагуля, ни Тычина, ни Коваленко, укоряемые как "обидчики", не стояли на дороге у Адамчика, наоборот, способствовали его выходу к всесоюзному читателю (когда сам Лецка еще и пальцем не пошевелил).

Писатель, его произведения - только средство, чтобы, "защищая" кого-то от кого-то, кого-нибудь повести за собой. Как, помните, мечтал молоденький герой Лецки. Или "уволочь" к себе чье-то произведение. Вот так и с Мележем пробовали: привязав свою плоскодонку к океанскому лайнеру, затащить его в свою детскую бухточку.

Теперь за "Знак беды" принялись, вцепились и тащат, тащат. Куда? Да все в ту же бухточку. Где, конечно же, и мелко, и тесно для произведений быковского масштаба.

И вот уже читаем в той же статье "Канун эпопеи", что присутствие на родной земле "человека с чужой психикой", чужим "языком, культурой" должно оскорблять быковскую Степаниду, ее "патриотическое достоинство". Имеется в виду "присутствие" не немецких оккупантов (о них разговор ведется хотя и впритык, но особняком), а любого "чужого" языка и любой "чужой" культуры.

То есть героине Быкова приписывается пошехонство, которое не было характерно даже для дооктябрьской поры, не говоря уже о советской. Крестьянин наш, народ белорусский всегда отличались благородной терпимостью к живущим рядом "иноязычным".

На крестьянском хуторе Петрака и Степаниды того пошехонства, которым готов одарить их Е. Лецка, тоже не было, и быть не могло. А вот на сегодняшнем литературном хуторе, оказывается, оно еще встречается. Что ж, нравится, хочешь быть, как говорил Козьма Прутков, будь! Только не надо и Степаниду приписывать к своему хутору, записывать в пошехонцы.

Нет, что ни говорите, а веселое это чтение - статьи и книги Лецки-критика.

Времена изменились, уже и хлопцы наши позволяют - если не другим, так себе - обратиться к опыту "чужих" классиков. Например, Реймонта, Достоевского - при рассмотрении романов В. Адамчика. Но и это делается очень уж по-лецковски: само собой разумеется, все его предшественники и думают, и делают все "неправильно", обижают белорусскую литературу. Растолкав критиков-предшественников, сам начинает говорить почти то же самое: Реймонт все же что-то дал автору "Чужого отечества"...

Но самое большое удовольствие - читать у Лецки о "связях" белорусского прозаика Адамчика с русским классиком Достоевским. И делает он, Лецка, правильно (употребим и мы его ритуальное слово), когда подчеркивает, что "связь" Адамчика с Достоевским - полемическая. Когда-то ведь и Адамович попробовал напи-

стр. 215

сать о "близости-полемике" Чорного к Достоевскому, - сколько потом было протестующего крику со стороны "селекционеров"! Но теперь и Лепку такой подход соблазнил. Я не жду от него благодарности, как и за мысли, догадки, использованные им в произведениях о Мележе, Быкове, или хотя бы добросовестных ссылок. И без того, читая его, получаешь столько радости!

Начал Лецка сопоставлять романы Адамчика с Достоевским и как-то растерялся, смутился: некого поправлять, предшественников нет! А значит, нет (в этом конкретном вопросе) и "обидчиков". Но, подумав, порассуждав, нашел, нашел все же "обидчика". Он это, он - Федор Михайлович! Ну, зачем подлез ему под руку и чего это в родственники навязывается со своими идеями-мотивами к Адамчику, к нашему Чесю? Не так, не так у него все, как у тебя, не так, успокойся и отвяжись!.. Не спасает Федора Михайловича и то, что "корешки" его, как писал когда-то Иван Мележ, "на нашем Полесье".

Однако зачем начал, зачем веду я весь этот разговор? Чтобы повлиять на Лепку, на Гигевича, на Далидовича и кто там еще с ними?

Да нет, слишком заигрались, распалились ребятки, чтобы мои слова на них подействовали.

Но в литературу идут, приходят новые поколения, "наступники", как их заботливо называет Е. Лецка. И им не обойти те кордоны на дороге, выдвинутые далеко вперед, где наши хлопцы раскинули шумный свой табор. Пока молодежь та добредет до Танка, до Панченко, Витки, Быкова, Брыля, некоторые уже усвоят правила наших "железных мальчиков", кодекс "выживания в литературе", "непотопляемости": мы самые-самые! Давай "весь капитал и сразу"! Будут должности - будет и ласка критики, издания пойдут, сразу нас полюбите!..

Будем за головы хвататься: откуда такое, откуда такие?

Да оттуда - из "Маладосцi", из журнала нашего литературно-молодежного, потому что эту самую короткую и потому людную тропинку в литературу прежде всего и достаточно прочно оседлали наши герои.

Так вот к ним обращен весь мой разговор - к идущим в литературу, к самым молодым (снова подчеркиваю: не только к белорусским: "своих" я взял лишь как пример). Не верьте, не так вырастают настоящие писатели, не на таких дрожжах, не на тех истинах. И подлинная литература не так делается, не по тем законам живет. Если вам брать пример с кого помоложе, так также есть с кого. Имена многих я называл здесь.

Ну, а эти: пришли, побазарили, уйдут - не раз такое уже было. А история сама потом произведет подсчет, кто и что сделал для культурного самоутверждения белорусского народа.

На вопрос: "В чем Вы видите главную задачу, стоящую перед молодыми?" - Валентин Распутин в том же интервью ответил: "Я

стр. 216

эту задачу знаю точно. Быть сильнее, смелее и талантливее нас в литературе. Не отдать литературу в руки поденщиков и не опустить ее до спокойного, среднезажиточного уровня. Держать ее не в холеном теле, а в добром и честном деле".

г. Минск

стр. 217