Окончание изнурительной войны, триумф Победы, поддержка патриотических настроений в военный период привели к подъему самосознания воинов-победителей, возбудили в советском обществе надежды на ослабление идеологического прессинга, на признание приоритета общечеловеческих ценностей над классовыми, на восстановление культурных связей с западной цивилизацией. Этим надеждам не суждено было сбыться. Руководство страны взяло курс не на либерализацию страны, а на "закручивание идеологических и репрессивных гаек", ужесточение вмешательства государственно-партийного аппарата в культурную жизнь. И едва приоткрывшееся во время освобождения Красной армией европейских государств от фашистской оккупации, переговоров лидеров великих держав о мирном урегулировании "окно в Европу" снова стало закрываться "железным занавесом", обрекая страну на годы изоляции. Вместе с СССР в эту систему втягивались и государства формирующегося блока "народной демократии". Этот период очень метко назван одним из современных исследователей "поражением от победы" [1].

Охранительная линия системы проявилась, прежде всего, в кампании против "низкопоклонства перед Западом". Теоретической основой жесткого курса в области идеологии стало известное постановление ЦК ВКП(б) "О журналах "Звезда" и "Ленинград"", принятое 14 августа 1946 г. по докладу А. А. Жданова. Оно по существу было направлено против любого проявления общественного инакомыслия как такового. Партийное руководство требовало от литературных журналов активного включения в "правильное воспитание молодежи", ибо нельзя терпеть "воспитания молодежи в духе безразличия к советской политике, в духе наплевизма и безыдейности" [2. С. II], она должна быть готова "преодолеть всякие препятствия", "в духе бодрости и революционности" [3. С. XII]. Писателям рекомендовалось возвеличивать "новые высокие качества советских людей, показать наш народ не только в его сегодняшний день, но и заглянуть в его завтрашний день, помочь осветить прожектором путь вперед" [3. С. XII, XVIII].

Постановление произвело удручающее впечатление на мыслящую интеллигенцию. Последовала смена руководства названных в нем журналов, начались травля и преследования М. М. Зощенко, А. А. Ахматовой и других упомянутых там литераторов, которых попросту лишали средств к существованию. Входило в

Досталь Марина Юрьевна - канд. ист. наук, старший научный сотрудник Института славяноведения РАН.

практику широкое обсуждение постановлений партии "по вопросам литературы и искусства" (например, "О репертуаре драматических театров", "О кинофильме "Большая жизнь"", "Об опере "Великая дружба" В. Мурадели") в художественных и писательских организациях, в научных институтах и вузах. Профессор МГУ СБ. Бернштейн зафиксировал в своем дневнике от 15 марта 1947 г.: "На [филологическом] факультете напряженная обстановка. Широко обсуждают прошлогодние постановления партии по вопросам литературы и искусства. В первую очередь это относится к кафедрам литературоведческого и искусствоведческого цикла. Однако приходится заниматься этим и лингвистам. К счастью, славистов в этом аспекте пока не трогают, но кафедре русского языка достается. В специальном постановлении сказано, что "вся научная работа кафедры должна быть проникнута высокой идейностью, большевистской партийностью"... Как это напоминает 1931 год! Вновь мы приходим в полосу левацких загибов, которые позже, конечно, будут осуждены" [4. С. 99 - 100]. Но "перегибы" продолжали тиражироваться, снова актуализировались обвинения советских ученых в формализме, объективизме и пр. (см. [5. С. 45]).

Слухи о происходящем в СССР доходили до творческих организаций в странах "народной демократии". Надо было дать им "правильное" с идеологической точки зрения объяснение. Эту миссию взялся исполнить только что избранный генеральным секретарем Союза писателей СССР А. А. Фадеев. Он выступил с докладом "О традициях славянской литературы" на собрании Общества культурных связей с СССР в Праге. Советский писатель постарался ответить на некоторые злободневные вопросы о перспективах развития литературы в дружественных славянских странах. Прежде всего, в этот переходный период в чешском и словацком обществе дискутировался вопрос: "На что должна ориентироваться чехословацкая культура - на западную или восточную культуру?" На что Фадеев дипломатично, но по-марксистски прямо, ответил, заработав бурные аплодисменты: "Ориентируйтесь, прежде всего, на самих себя, на ваше великое прошлое и будущее".

Лукавство этого ответа заключалось в том, что он сразу же стал обосновывать общность русской и других славянских культур. Писатель нашел ее в "великой народности", в "демократическом свободолюбии и национально-освободительном духе" и в "величайшем гуманизме" [6. С. 211]. Эти черты, по его мнению, вообще не свойственны литературам Запада, но зато в полной мере присущи лучшим произведениям советской литературы, пропитанной духом "советского патриотизма, национальной гордости, великих гуманистических идей, идей коллективизма и братства" [6. С. 212]. Раскрыть их помогает метод социалистического реализма, которым руководствуется советская литература, и которого современным славянским писателям не следует опасаться. Ибо "социалистический реализм - это метод, который родился, который был создан самой литературой на основе новой жизни... Это, прежде всего, правдивое изображение современной советской социалистической жизни и новых человеческих чувств в их развитии и в их борьбе со старыми чувствами. А формы социалистического реализма чрезвычайно многообразны" [6. С. 213].

Разъяснив свое понимание социалистического реализма, Фадеев перешел к столь же интересующему аудиторию августовскому постановлению ЦК ВКП(б): "Говорят, что газеты за границей, в частности газеты в Праге, уделяют много времени той критике, которая появилась на страницах нашей печати по отношению к писателям Зощенко и Ахматовой". Фадеева возмутило, что пражская газета "Svo-

bodné noviny" осмелилась поместить на своих страницах один из рассказов опального писателя, а известный публицист Ян Славик в "Svobodni " назвал его "русским сатириком", позитивно охарактеризовав его творчество. Фадеев в своем ответе даже превзошел партийного идеолога А. А. Жданова в унижении Зощенко, подчеркивая, что в "счастливом советском обществе", где создается "новый советский человек", нельзя мириться с тем, чтобы "писатель, в сущности пятого разряда, низкого пошиба, позволял себе хулить из года в год тяжкий труд этого советского человека", и назвал его не "сатириком", а "сплетником" [6. С. 213].

Что касается А. А. Ахматовой, то Фадеев не опустился до откровенных издевательств Жданова, указав только, что она - "поэт, можно сказать, старой России, последнее наследство декадентства, оставшееся у нас. Стихи ее полны пессимизма, упадка" и потому ей не по пути "с нашей советской жизнью"; ее поэзия не способна воспитывать молодых людей "сильными, бодрыми, великими сердцем и духом" [6. С. 214].

Не мог не коснуться Фадеев и такого, часто обсуждаемого на Западе вопроса, как "свобода творчества" в СССР. Аргументацию он строил на лозунгах партпропаганды, подчеркивая, что истинные писатели всегда должны выражать народные идеи, быть совестью народа. В этом проявлялась, по его мнению, и свобода чешских и словацких "будителей", свобода Н. А. Некрасова и других великих русских писателей. В подлинно демократическом государстве, образцом которого, по утверждению Фадеева, является Советский Союз, писатели служат своему государству, а критика является выражением советской демократии, ибо иначе "наше государство было бы обречено на застой. Но оно развивается, движется вперед, потому что кладет в основу своей демократии широчайшую критику своих людей", которая, заявлял он, совсем не ведет к "лишению хлеба и воды" [6. С. 214]. Далее Фадеев раскритиковал Яна Славика за приверженность к западным ценностям, за то, что он "прикован цепью к тачке своих предрассудков" в то время как "советские писатели творят в интересах своего народа и государства" [6. С. 214 - 215] и не ощущают себя несвободными.

В заключение Фадеев назвал имена выдающихся чешских (Ян Амос Коменский, Ян Коллар, Ярослав Врхлицкий, Карел Гавличек, Божена Немцова, Ян Неруда, Сватоплук Чех) и словацких (Андрей Сладкович, Ян Ботто, Янко Краль, Людовит Штур, Павол Орсаг Гвездослав, Мартин Кукучин) писателей, призвал гордиться своим богатым литературным наследием, а не подбирать "объедки с нашего стола" в виде произведений Зощенко.

Фадеев сокрушался по поводу недооценки на Западе значения славянских культур, и даже русской, и почти как славянофилы в XIX в. обвинил в таком непонимании сам Запад, вопрошая: "Какие же особенные ценности в области морали и гуманизма несут нам представители современного западноевропейского декаданса? Этот декаданс давно стал провинциальным явлением. Почему же нужно кланяться в пояс всему тому, что несут к нам с Запада. Давайте высоко нести благородное гуманистическое знамя нашей славянской культуры!" [6. С. 215].

Выступление главного функционера от советской литературы было одобрительно принято в Обществе культурных связей с СССР и рассматривалось как руководство к действию, хотя до февраля 1948 г., когда к власти в Чехословакии пришли коммунисты, в стране могли публично выступать интеллектуалы, ставившие неудобные вопросы относительно развития советской литературы.

Следует отметить, что так или иначе дальнейшее развитие литературоведческой славистики во второй половине 1940-х годов протекало под влиянием соот-

ветствующих постановлений ЦК ВКП(б) и разных идеологических кампаний. Но вопрос в том, насколько велико было это влияние?

Указанием для дальнейшего разворачивания кампании по борьбе с "низкопоклонством перед Западом" стал доклад В. М. Молотова в ноябре 1947 г. "Тридцатилетие Великой Октябрьской социалистической революции", в котором он призвал скорее покончить с пережитками прошлого, мешающими формированию настоящего советского гражданина, и потому "развернуть беспощадную критику всех и всяких проявлений низкопоклонства и раболепия перед Западом и его капиталистической культурой" (цит. по [7. С. 123]). Союз советских писателей немедленно откликнулся на это "указание партии", поставив на пленуме своего правления вопрос о теоретическом наследии А. Н. Веселовского (1838 - 1906), главы русской культурно-исторической школы, родоначальника исторической поэтики, труды которого являются нашим национальным достоянием и неоценимым вкладом в мировую науку. Здесь резко критиковалось мнение ведущих академических ученых, что его работы "святая святых отечественного литературоведения" и потому не нуждаются ни в каком теоретическом пересмотре.

Напомним, что 27 февраля 1938 г. в Отделении общественных наук АН СССР была проведена специальная сессия, посвященная 100-летию со дня рождения "знаменитого соотечественника". С докладами на ней выступили ведущие советские литературоведы В. Ф. Шишмарев ("Александр Николаевич Веселовский"), В. М. Жирмунский ("Историческая поэтика А. Н. Веселовского"), В. А. Десницкий ("А. Н. Веселовский и русское литературоведение"), М. К. Азадовский ("А. Н. Веселовский как исследователь фольклора"), М. П. Алексеев ("А. Н. Веселовский и западное литературоведение"), которые публиковались в отдельном номере "Известий АН СССР" по этому Отделению [8]. Главные авторитеты тогдашнего литературоведения, проведя серьезный анализ творчества ученого, дружно признали выдающийся теоретический вклад А. Н. Веселовского в отечественную науку, на который необходимо опираться и развивать в дальнейших трудах. Эти основательные статьи маститых советских литературоведов о А. Н. Веселовском, несмотря на попытки актуализации, послужили в дальнейшем источником информации и точкой отсчета для критики идей выдающегося отечественного ученого. В 1944 г., на исходе войны к ним добавилась еще статья В. Ф. Шишмарева "А. Н. Веселовский и литературоведение", а также его книга "Александр Веселовский и русская литература" (Л., 1946) [9. С. 273]. С этими работами, несомненно, знакомился литературный критик и публицист А. К. Тарасенков и сотрудники Института этнографии АН СССР.

А. К. Тарасенков в статье "Космополиты от литературоведения" под впечаъг лением обсуждений на пленуме правления Союза советских писателей со всей "партийной прямотой" обрушился на А. Н. Веселовского и его последователей в отечественном литературоведении. Он утверждал, что "исторически Веселовский противостоит всей линии Белинского-Чернышевского-Добролюбова. Веселовский - один из столпов буржуазно-либеральной науки. Как философ Веселовский находился под огромным влиянием спенсоровского позитивизма" [7. С. 124]. Ученый оценивался не как основоположник и теоретик российского литературоведения, предшественник его марксистского понимания (что пытались доказать на сессии 1938 г.), а как его антипод. "Наше марксистско-ленинское литературоведение, - писал Тарасенков, - считает своими предшественниками революционно-демократических философов и критиков - Белинского, Чернышевского, Добролюбова. Веселовский же является отцом теорий декадентов и

формалистов, основоположником многочисленных антинаучных разысканий о так называемом "западном влиянии" на русскую культуру" [7. С. 124 - 125]. В соответствии с таким толкованием творчества Веселовского, а также негативным отношением к сравнительно-историческому методу его исследований критически пересматривались старые и новые работы советских литературоведов на предмет наличия в них идей "буржуазного космополитизма", означающего "презрительное отношение к своей родине, ее культуре, к ее традициям" [7. С. 125].

Примечательно, что на ранних этапах кампании "борьбы с космополитизмом" акцентировалось внимание на его связь с "иезуитом Бухариным" и "бандитским космополитом Троцким", а также необходимость противостояния формирующемуся "западному блоку": "Под флагом космополитизма действуют сейчас темные дельцы от черчиллевско-трумэнской шайки, всячески стремящиеся ущемить суверенитет малых и больших народов, попрать их национальную самобытность, стереть их национальную культуру, принести ее в жертву господину доллару" [7. С. 127]. Антисемитский момент просматривался только на уровне лиц, "подвергнутых критике".

А. К. Тарасенков походя осудил труды покойного П. Н. Сакулина, и, что хуже, "обрушился" на здравствующих: профессора И. М. Нусинова (книга "Пушкин и мировая литература"), литературоведов А. Старцева (один из авторов труда "История американской литературы". Т. 1), Сильмана (работа об Эдгаре По), Мокульского (соавтор труда "История французской литературы"), Эйхенбаума (статья о Л. Н. Толстом). Но особенно "досталось" проф. ЛГУ В. Я. Проппу (как последователю методологии не марксизма, а А. Н. Веселовского) за его книгу "Исторические корни русской волшебной сказки" (Л., 1947), а заодно и профессору В. М. Жирмунскому, написавшему на этот труд положительную рецензию (Советская книга. 1947. N 5). "Книга Проппа, - с пафосом заключил А. К. Тарасенков, - это Веселовский, доведенный до абсурда и мракобесия", она "вредна и ошибочна от первой до последней своей строчки" [7. С. 136]. Он призвал советских ученых-фольклористов сказать "свое резкое и правдивое слово". Следует отметить, что всех названных довольно именитых литературоведов малоизвестный критик обвинил в "раболепном ползанье на брюхе перед западной культурой" [7. С. 133].

В качестве некого идеала будущего развития советского литературоведения автор "наставлял" ученых, следуя "указаниям партии", что им надо "правильно донести до народа творения русских классиков, дать им обстоятельный классовый и эстетический анализ, очистить их творения от лжи и фальши, которыми их обволакивала буржуазная наука", разрабатывать "теорию социалистического реализма", а главное "научиться по-настоящему гордиться великими ценностями нашей русской классической культуры, литературы, а также культуры братских народов СССР и родственных нам славянских народов, литература которых, к стыду нашей науки, даже еще не начала как следует изучаться" [7. С. 137]. Так изучение "братских славянских литератур" включалось в "патриотическую" борьбу с космополитизмом.

Статья А. К. Тарасенкова имела отклик в академических кругах. 23 и 26 марта 1948 г. на заседании Ученого совета Института мировой литературы им. А. М. Горького был заслушан доклад Л. И. Тимофеева "Против идеализации учения А. Веселовского", в котором повторялись и усугублялись многие обвинения критика. В отличие от "гуманной", "подлинно исторической" и "прогрессивной" эстетики революционных демократов концепция А. Н. Веселовского представлялась докладчиком "объективистской, формалистической и антиисториче-

ской". Он заявлял, что "учение Веселовского антигуманистично по существу. Компаративистский метод Веселовского отрывал литературу от всех ее корней и, в частности, от проблем национальной самобытной культуры" [10. С. 362]. В обширной дискуссии критиковались "апологетические" работы и выступления о Веселовском ведущих литературоведов В. Ф. Шишмарева, В. М. Жирмунского, М. П. Алексеева, А. И. Белецкого, В. А. Десницкого и др. Однако В. Ф. Шишмарев имел мужество не отказаться, а защищать свои убеждения. Ученый совет Института принял решение разоблачать "реакционное учение А. Веселовского" всеми возможными способами, как в научных трудах, так и в педагогической практике и даже весьма опрометчиво - на готовящемся, но не состоявшемся Конгрессе славистов [10. С. 363 - 364] (что могло негативно сказаться на имидже советской славистики за рубежом).

"Резкое и правдивое слово" в отношении книги В. Я. Проппа, методологии А. Н. Веселовского оперативно (в феврале 1948 г.) прозвучало и в стенах Института этнографии АН СССР под руководством его директора, проф. С. П. Толстова.

Здесь также искали и своего "козла отпущения". Его быстро нашли в лице крупного слависта, этнографа и фольклориста П. Г. Богатырева (1893 - 1971). Его биография словно располагала к обвинениям. Выпускник Московского университета (1918), он в 1922 - 1927 гг. работал в Праге в качестве референта и переводчика в советском полпредстве, затем как "невозвращенец" преподавал в Братиславском, Брненском, Мюнстерском университетах. Контактов с родиной не терял, ревностно собирая "россику" в европейских архивах и библиотеках по заданию директора Государственного литературного музея В. Д. Бонч-Бруевича. В 1940 г. он решился вернуться из Праги в Москву (подробнее см. [11. С. 31 - 42]).

Работая в Чехословакии, ученый сблизился с чешскими писателями-авангардистами и включился вместе со своим другом, лингвистом Р. О. Якобсоном в работу знаменитого теперь Пражского лингвистического кружка, активно внедрявшего методы структурализма в разные отрасли науки. "Функционально-структуральный" или в современном звучании "структурно-семиотический" метод он пионерски применил в изучении художественной структуры и языка фольклора, верований, магических действий и обрядов, костюмов, различных форм чешского и словацкого народного театра, книгу о котором успешно защитил накануне войны в 1940 г. в МИФЛИ в качестве докторской диссертации. Оппоненты единодушно признали его труд новаторским и дали положительные отзывы. П. Г. Богатырев стал признанным в СССР фольклористом и этнографом, принимал активное участие в антифашистской идеологической работе в Всеславянском комитете (ВСК) во время войны - печатался в журнале "Славяне", выступал по радио, вещавшем на славянские страны, и пр. В Институте этнографии АН СССР он возглавил в 1943 г. Сектор фольклора, организовал и с успехом провел научную конференцию по актуальной теме "Фольклор Великой Отечественной войны". В 1946 г. ему оказали особое доверие, послав в составе советской делегации в археолого-этнографическую экспедицию на Балканы. Но в начавшейся кампании борьбы против "низкопоклонства перед Западом" и с "космополитизмом" он оказался удобной мишенью для идейных нападок.

В Институте этнографии кампания по пересмотру идейных основ литературоведения и фольклористики началась с обсуждения книги В. Я. Проппа "Исторические корни волшебной сказки", которая подверглась критическому разбору в рецензии М. М. Кузнецова и И. П. Дмитракова "Традиции идеалистической

фольклористики в работах проф. В. Я. Проппа" (Советская этнография. 1948. N 2). Поскольку сектор фольклора, возглавляемый П. Г. Богатыревым, не поддержал критический пафос рецензентов, руководство Института обратило пристальное внимание на деятельность самого сектора и прошлые научные работы его руководителя.

9, 16 и 28 февраля 1948 г. в Институте этнографии на заседаниях сектора фольклора было проведено последовательное обсуждение трудов В. Я. Проппа, П. Г. Богатырева и А. Н. Веселовского. Как уже указывалось, о заслугах последнего не раз говорили до и в годы Великой Отечественной войны, в частности, в неупомянутом еще докладе А. Н. Соколова "А. Н. Веселовский - основоположник исторической поэтики" на масштабной патриотической конференции в МГУ (июнь 1944 г.) [12. С. 214]. Выступившие в ходе дискуссии о научном наследии А. Н. Веселовского (как А. К. Тарасенков и литературоведы ИМЛИ) подвергли критике как раз те доводы его защитников (В. Ф. Шишмарева, В. М. Жирмунского, М. К. Азадовского и др.), которыми они стремились защитить наследие ученого от нападок, пытались актуализировать его взгляды, сближая его воззрения на литературу с воззрениями революционных демократов (т.е. изображая его предшественником марксизма) [13. С. 143 - 144]. В. И. Чичеров, М. О. Косвен, И. П. Дмитраков, Е. В. Гиппиус, М. М. Кузнецов выразили обеспокоенность тем, что "ошибочные теоретические построения [Веселовского] до сих пор некритически повторяются в работах его учеников и тормозят развитие нашей науки" [13. С. 143]. Выступавшие "развели" Веселовского с революционными демократами, указав, что он "остался от них в стороне", что "сущность социалистических идей ему оставалась чужда", что он "никогда не шел дальше либерального литературоведения и в конечном итоге всегда оставался позитивистом, т. е. идеалистом" [13. С. 144], что "его подчеркнутый объективизм и аполитичность стали знаменем буржуазной науки" [13. С. 145]. Особым нападкам подверглись "формалистическая концепция родов поэзии и теория первобытного синкретизма" [13. С. 145].

Но в ходе обсуждения взглядов А. Н. Веселовского случился курьез, почему-то пропущенный советской цензурой. Авторитетный этнограф С. А. Токарев связал теорию первобытного синкретизма Веселовского с концепцией французского этнографа и психолога Л. Леви-Брюля (1857 - 1939), утверждавшей приоритет "дологического мышления" в сознании людей первобытной эпохи. Тем самым он вольно или невольно "подставил" марристов, указав, что одной из причин некритического отношения советской науки к Л. Леви-Брюлю и А. Н. Веселовскому является то, что "их работы были почти безоговорочно приняты Н. Я. Марром и его учениками [...] создававшими новое учение о языке. Авторитет этих ученых, которые дали очень много важного и ценного в своих исследованиях и разбили основы буржуазной лингвистики, мешал развертыванию критики Веселовского" [14. С. 156] (Вероятно, ученый вспомнил статьи М. К. Азадовского и В. А. Десницкого 1938 г., представлявшие Н. Я. Марра последователем А. Н. Веселовского).

В этой связи С. А. Токарев подверг критике статью последователя Н. Я. Марра А. П. Рифтина "Основные принципы построения теории стадий в языке" [15. С. 19 - 29]. На общность идей Рифтина и В. Я. Проппа указал и П. И. Кушнер [14. С. 153]. Таким образом, в поле критики впервые ненамеренно попали и марристы. Парадоксальность ситуации заключалась в том, что в использовании буржуазной методологии обвинялись "неприкасаемые", выступавшие как адепты "истинно марксистского" языкознания. К счастью для С. А. Токарева, его антимарристский выпад в пылу иной направленности полемики прошел незамеченным.

В защиту Веселовского осмелился выступить лишь А. В. Поздеев, но его аргументы были восприняты только как "стремление снизить принципиальное значение анализа его ошибок" и подверглись сокрушительной критике [13. С. 145].

Принципиальные итоги дискуссии по переоценке творчества А. Н. Веселовского, этого, по выражению В. И. Чичерова, "духовного отца формализма в области литературоведения и фольклористики" [14. С. 150], подвел на Ученом совете Института этнографии, состоявшемся весной 1948 г., С. П. Толстов. Он отметил, что "пересмотр и оценка концепции А. Н. Веселовского [...] это не только историографическая проблема. Эта проблема жгучей современности для наших фольклористов, ибо традиции Веселовского чрезвычайно сильно сказываются в работах наших ученых. Взгляды А. Н. Веселовского на происхождение устного народного творчества и пресловутая теория первобытного синкретизма, его взгляд на развитие фольклорных сюжетов сплошь и рядом находят свои отголоски в работах, выходящих в наши дни".

С критикой концепции В. Я. Проппа в секторе фольклора выступили И. И. Потехин, В. И. Чичеров, С. А. Токарев, Е. В. Гиппиус, Л. Г. Бараг, А. М. Смирнов-Кутачевский. Выдающегося отечественного исследователя русской волшебной сказки, автора фундаментальных трудов по теории и истории фольклора обвинили в формализме, антиисторизме, эклектизме, схематизме и прочих "измах", в том, что он пытается свести "все богатое и разнообразное содержание русской волшебной сказки к обряду инициации и представлениям о смерти" [13. С. 140]. С. П. Толстов, "с партийной прямотой" обобщив итоги дискуссии, квалифицировал книгу Проппа как "антимарксистскую" по концепции и методу исследования. По его мнению, автор "отрывает сказки от национальной почвы, от определенной социально-экономической действительности, игнорирует их содержание". Вредоносными истоками концепции Проппа он признал идеи "финской школы", А. Н. Веселовского и "французского буржуазного психологизма" [13. С. 141] в лице Дюркгейма² и Леви-Брюля. Позднее на Ученом совете Толстов припомнил влияние "нашего отечественного формализма 20-х годов" [14. С. 147,150] (в лице В. Б. Шкловского, М. К. Азадовского, Р. М. Волкова).

С точки зрения темы нашего исследования наиболее интересным представляется обсуждение трудов слависта П. Г. Богатырева. Но суть его осталась бы непонятной вне общего контекста тогдашней борьбы за "чистоту" марксистского литературоведения и фольклористики. Трагичность ситуации заключалась еще в том, что если ленинградца Проппа и покойного Веселовского клеймили, так сказать, заочно, то П. Г. Богатыреву пришлось лично выслушать критику своих коллег, могущую иметь непредсказуемые для него последствия. Выступившие в дискуссии М. Г. Левин, В. Ю. Крупянская, В. К. Соколова, И. И. Потехин, Н. И. Рождественская, СА. Токарев, В. И. Чичеров дружно обрушились на "функционально-структуральный метод", пропагандируемый в работах ученого, изданных во время его пребывания в Чехословакии. Это: магистерская диссертация на латыни "Actes magiqes, rites et croyances en Russie Subcarpatice" (Paris, 1929), признанные в мировой науке книги "Funkcie kroja na Moravskem Slovensku" (1937), "Lidové divadlo, " (Praha, 1940).

П. Г. Богатырев, предваряя обсуждение, пытался убедить собравшихся, что метод, которым он пользовался в своих работах по этнографии и фольклору и

² Дюркгейм Э. (1858 - 1917) - французский социолог, основатель французской социологической школы. Выступал против индивидуально-психологического и биологического направлений. Рассматривал общество как реальность, не сводимую к совокупности индивидов.

изучение "функций и их структуры следует рассматривать как методику, отнюдь не противоречащую методу диалектического материализма" [14. С. 141]. Но большинство оппонентов как раз делали акцент на том, что "функционально-структуральный метод" нельзя рассматривать только как частную методику, ибо "функциональная школа (так тогда называли структуралистов. - М. Д.), широко распространенная в современной буржуазной этнографии, по самой своей сущности противоречит методу марксизма-ленинизма" [13. С. 141].

В тогдашнем советском обществе обвинение в антимарксизме рассматривалось как самое серьезное, и нетрудно догадаться, какую трагедию в душе переживал заклейменный "принципиальными" коллегами Богатырев. Далее сотрудники Института находили в работах Богатырева "отсутствие исторического подхода к рассматриваемым явлениям, изучение функций в отрыве от окружающей обстановки, механическое разделение их на эстетические и внеэстетические" [17. С. 143] и пр. Только Л. Г. Бараг, А. М. Смирнов-Кутачевский, Э. В. Гофман-Померанцева имели мужество вступиться за Богатырева, стремясь оправдать его метод или найти исторический подход в работах коллеги [17. С. 143]. Следует отметить, что выступления Богатырева и его защитников освещались в хронике тенденциозно: весьма кратко и с осуждающим комментарием.

В духе проводимой идеологической кампании итоговое толкование "заблуждениям" ученого дал СП. Толстов, указав, что "метод, предложенный проф. П. Г. Богатыревым, является разновидностью весьма распространенной сейчас на Западе школы функционализма. Одно из основных положений этой школы - положение о непознаваемости исторического прошлого и неправомочности использования этнографических и фольклорных материалов в качестве исторических источников, вместо чего выдвигается необходимость синхронического изучения и взгляд на явление как на своеобразное равновесие "функции". "Перед нами буржуазная (курсив мой. - М. Д.) концепция, возникшая в условиях кризиса капитализма, которая никакими приемами не может быть объединена с марксизмом, ибо она принципиально враждебна ему... Его метод роднит с методом функционализма даже такая деталь, как отсутствие точного определения "функции" и "структуры". Метод - явно бесплодный и от него нужно как можно скорее отказаться [...] Нельзя рассматривать его как частную методику и сводить все к собирательской работе" [13. С. 143].

После обсуждения в Секторе фольклора Богатырев пережил еще одну "накачку" на расширенном Ученом совете Института. С критикой выступили его сотрудники: СП. Толстов, И. И. Потехин, В. И. Чичеров, Е. В. Гиппиус, Л. П. Потапов, П. И. Кушнер, В. К. Соколова, СА. Токарев, Б. Н. Белицер, М. Г. Левин, М. Г. Рабинович. Особенно активно в обвинениях проявили себя М. М. Кузнецов и Б. И. Богомолов (Академия общественных наук), Б. И. Ширевская (МГУ), Н. Д. Комовская (Союз советских писателей). Лишь Л. Г. Бараг (Белорусский гос. университет) и А. В. Поздеев (Библиотека ООН АН СССР) в критике не усердствовали. Выступавшие пытались свести "недостатки" А. Н. Веселовского, В. Я. Проппа, П. Г. Богатырева и других в одну антимарксистскую линию в отношении методологии, подвергнуть критике "все явления, связанные с некритическим восприятием как наследства отечественной буржуазной науки, так и влияний зарубежных реакционных школ" [14. С. 149]. В. К. Соколова даже определила то общее, что якобы было присуще трудам всех критикуемых ученых: "абстрактность, формализм, полное игнорирование идейного содержания произведения, его национальной специфики" [14. С. 155]. С. П. Толстов в своем выступлении пытался сблизить

методологические принципы Богатырева с идеями основоположника функциональной школы в этнографии, английского этнографа и социолога Б. К. Малиновского (что категорически отрицал сам ученый). Толстов заявил что у этой школы и "функционально-структурального метода" одна общая основа - "тот же отказ от исторических обобщений, тот же отказ признать фольклорные и этнографические материалы историческим источником. В работах П. Г. Богатырева имеется отрицание категории пережитков, т.е. то, что является одним из основополагающих принципов функциональной школы Малиновского" [14. С. 148].

Необходимо отметить, что даже предельно краткое изложение в хронике ответных выступлений П. Г. Богатырева в секторе и на Ученом совете свидетельствует о том, что он сохранил свое достоинство настоящего ученого, не впав в паническое покаяние. После заседания в секторе он "признал справедливыми отдельные сделанные ему замечания и заверил, что все сказанное будет им продумано и учтено в дальнейшей работе" [13. С. 143]. На Ученом же совете он принял тактику некоторой отрешенности от выпадов в его адрес, выразив удовлетворение тем, что "участие в творческих дискуссиях фольклористов, этнографов, лингвистов, литературоведов всегда плодотворно и содействует развитию разных наук" [14. С. 153]. Затем он осветил работу возглавляемого им Сектора в области изучения современного фольклора. "Современный фольклор, - как ни в чем не бывало, сказал он, - характеризуется тем, что он является достоянием всего советского народа. Это приводит к сближению фольклора и литературы. Одной из важных задач является задача показать историю советского фольклора и выявить специфику каждого его периода. Необходимо тщательно изучать процесс совместного творчества братских народов СССР" [14. С. 154]. Ученый высказал убеждение, что "пожелания об установлении и укреплении связей с широкими кругами любителей фольклора и специалистов, работающих на периферии, полностью соответствуют планам работы фольклорного сектора Института".

Что касается сути обсуждения, то Богатырев признал справедливыми только некоторые положения дискуссии: "Несомненно, что в области методологии должна проводиться серьезнейшая работа. Надо изучить наследство революционных демократов, о чем правильно говорил Е. В. Гиппиус, и работать над освоением диалектического материализма". Он не опустился до уровня хулителей В. Я. Проппа, признав, что работа о русской волшебной сказке "привлекает к себе темой, взятой для исследования. Генезисом сказки давно никто не занимался". Все же он мягко признал, что "факты в ней взяты вне обстановки, в которой они создавались. В. Я. Пропп не привлек в своем исследовании славянского фольклора, некоторые моменты фольклора неправильно приурочил к слишком далекой древности, выводит русскую сказку из обрядов древнего мира" [14. С. 154].

Что касается обвинений в использовании "антимарксистского" "функционально-структурального метода", то Богатырев и после выступления Толстова продолжал отрицать свою связь со школой Малиновского и, более того, настаивать на положительных чертах в его применении, которые заключаются в "четкости и разработанности методики полевой работы". Он указал, что эта методика исходит из практики работы двух комиссий, широко известных в истории русской науки - Московской диалектологической, возглавлявшейся Д. Н. Ушаковым, и Комиссии по народной словесности. В то же время он констатировал, что метод "развивает и осложняет теорию формалистов-литературоведов 20-х годов и через нее восходит к работам А. Н. Веселовского, некоторое влияние на разработку это-

го метода оказали также Леви-Брюль и другие ученые", но не признал эти работы "буржуазными" и антинаучными.

Вместе с тем Богатырев указал, что отсутствие историзма в его работах проистекало не из ошибочности метода, а "из-за чрезвычайной сложности исторического анализа фольклора". Ученый заключил: "Было бы нечестно сказать, что в результате дискуссии все сразу прояснилось, и ошибок больше не существует. Надо много и серьезно работать над собой и бороться за овладение подлинно научным методом анализа фольклора" [14. С. 154].

С. П. Толстова и других участников дискуссии, конечно же, не удовлетворили полные внутреннего достоинства выступления Богатырева. Ему указывали на отсутствие "критики и самокритики" в выступлении, а один из самых яростных критиков, И. И. Потехин, вынес своего рода приговор: "П. Г. Богатырев должен понять порочность своего метода, основанного на идеалистических буржуазных концепциях, существующих в современной западноевропейской науке. Чем скорее П. Г. Богатырев откажется от функционального метода, тем будет лучше и для него, и для науки" [14. С. 150].

Острой критике подверглась и вся деятельность сектора фольклора, возглавляемого П. Г. Богатыревым с 1943 г., ранее не вызывавшая нареканий. Организованное им в декабре 1947 г. Всесоюзное совещание "Фольклор Великой Отечественной войны" было признано актуальным и важным научным мероприятием. Теперь же докладчиков упрекали в неумении ставить большие теоретические и исторические проблемы фольклористики. С. П. Толстов и Н. Д. Комовская подчеркивали, что в докладах "нередко проблема бытования, проблема исполнения заслоняли значение фольклорных произведений как таковых, идейности их содержания, их эстетических особенностей как художественных произведений. Фольклористы не обращали надлежащего внимания на раскрытие того качественно нового, что внес в народное творчество новый этап в истории нашего народа" [14. С. 148], не осветили "новые формы устного народного творчества - "Партизанская присяга", новые виды песен" [14. С. 160] и пр. Давались и некоторые дельные пожелания по изучению современного фольклора в СССР.

Но в целом дискуссия, фактически идеологический погром (критике подвергли также труды М. К. Азадовского, Г. А. Самарина, А. П. Рифтина и др.), была бесплодной в научном отношении и оказала негативное влияние на работу сектора фольклора: не вышел в свет подготовленный здесь сборник "Славянский фольклор", статьи признавались теперь очень слабыми [14. С. 163]. Как ни странно, печальной участи избежала только работа репрессированного в 1930-е годы Н. И. Кравцова "Сербский эпос и история", опубликованная в журнале "Советская этнография" (1948. N 3). Сотрудники сектора были деморализованы и запуганы, и вряд ли их вдохновил призыв СП. Толстова: "Необходимо провести фольклорные исследования, которые раскрывают историю мировоззрения русского трудового народа", изучать с марксистских позиций "ранние этапы истории фольклора, проблемы происхождения фольклора и искусства вообще" [14. С. 163].

Таким образом, спровоцированная постановлениями партии дискуссия показала всю свою абсурдность, невозможность делить живой организм науки на марксистскую и "буржуазную" составляющие. Она явно не способствовала прогрессу науки.

Труднее всего пришлось П. Г. Богатыреву. Хотя на Ученом совете даже не ставился вопрос о снятии его с должности заведующего сектором, можно представить себе, какие моральные страдания пережил ученый. А между тем его высоко

ценили как специалиста, например, в Чехословакии и даже собирались пригласить на должность директора нового Института этнографии Словацкой академии наук [11. С. 31 - 45].

Развивающаяся идеологическая кампания затронула и филологический факультет МГУ, где преподавал ученый, и ему еще ранее пришлось пережить нелицеприятную критику коллег и аспирантов. Началось с того, что доцент СИ. Василенок опубликовал в "Литературной газете" статью с критикой программы по фольклору, составленной П. Г. Богатыревым. Поначалу литературоведческая секция Ученого совета филфака МГУ, учитывая скандальную (по свидетельству С. Б. Бернштейна) репутацию Василенка, признала статью "клеветнической". Тем не менее Богатырев учел критику и "начал серьезную переработку программы" [16. С. 148]. Но это не помогло.

На Ученом совете 30 - 31 января 1948 г., где обсуждалась книга В. В. Виноградова "Русский язык" от "сверхактивизировавшихся" поборников "критики и самокритики" попутно досталось и Богатыреву. Аспирант В. А. Архипов, забыв об этике, выступил с осуждением деятельности своего учителя на посту зав. кафедрой фольклора. Он заявил, что программа по фольклору не содержит раздела о критике мифологической школы, которая была даже у его предшественников Ю. М. Соколова и Н. К. Гудзия. С. И. Василенок публично повторил свои, по сути политические обвинения, высказанные в газете: труды Богатырева "не отвечают принципу партийности в науке и основаны отнюдь не на [...] марксистской методологии", что в лекциях он ориентируется на западноевропейских "буржуазных" ученых (в частности, на выдающегося чешского фольклориста И. Поливку, якобы, враждебно настроенного по отношению к СССР. - М. Д.). "Стойкий борец" с суевериями, он упрекнул Богатырева в констатации того факта, что "народные поверия, магия, суеверия не идут на убыль, а развиваются" в современном обществе. И уж совсем странным по отношению к Богатыреву, организовавшему большую конференцию "Фольклор Великой Отечественной войны", звучало обвинение в том, что "фольклор советского периода не интересует профессора П. Г. Богатырева" [16. С. 153 - 154]. Остается только догадываться, как ученый пережил всю эту абсурдную критику.

Пройдя через испытания "борьбы с космополитизмом", Богатырев как противник марризма впоследствии с воодушевлением выступил с поддержкой лингвистической дискуссии 1950 г., но, тем не менее, в 1952 г. по необоснованному обвинению в политической неблагонадежности его уволили из МГУ. Ему оказали приют в Воронежском университете (1952 - 1959), однако он периодически сотрудничал с ИМЛИ. В Москву он окончательно вернулся только в 1963 г., проработав на кафедре фольклора филфака МГУ вплоть до своей кончины в 1971 г. [17. С. 225].

Таким образом, находящееся в процессе становления советское славистическое литературоведение после патриотического подъема времен Великой Отечественной войны развивалось вместе со всей отраслью науки под прессом идеологических кампаний, которые оставили глубокие шрамы в судьбах и душах ученых. Одним из пострадавших славистов оказался П. Г. Богатырев. Надо отдать должное мужеству этого, казалось бы далекого от реальной жизни человека, совершившего в те годы по истине нравственный подвиг: он не "прогнулся" конформистски под давлением идеологических обвинений, не стал на путь сервилизма, как многие его коллеги; сохранил достоинство и честь ученого, не поступившись научными принципами и не отрекшись от своих учителей.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Громов Е. С. Сталин: власть и искусство. М., 1998. Гл. VIII. Поражение от победы.

2. О журналах "Звезда" и "Ленинград". Из постановления ЦК ВКП(б) от 14 августа 1946 г. // Новый мир. 1946. N 9.

3. Доклад т. Жданова о журналах "Звезда" и "Ленинград" // Новый мир. 1946. N 9.

4. Бернштейн С. Б. Зигзаги памяти. Воспоминания. Дневниковые записи / Под ред. акад. В. Н. Топорова. Составители-комментаторы А. Н. Горяинов и М. Ю. Досталь. М., 2002.

5. Досталь М. Ю. С. А. Никитин и кампания борьбы с космополитизмом на историческом факультете МГУ // Профессор Сергей Александрович Никитин и его историческая школа. Материалы международной научной конференции. М., 2004.

6. Фадеев А. О традициях славянской литературы // Новый мир. 1946. N 12.

7. Тарасенков А. Космополиты от литературоведения // Новый мир. 1948. N 2.

8. Известия АН СССР. ООН. 1938. N 4.

9. Шишмарев В. Ф. А. Н. Веселовский и литературоведение // Известия Академии наук СССР. Отделение литературы и языка. 1944. Т. III. Вып. 6.

10. Против идеализации учения А. Веселовского // Известия АН СССР. ОЛЯ. 1948. Т. VII. Вып. 4.

11. Досталь М. Ю. П. Г. Богатырев в Чехословакии в 1920 - 1930-е годы // Славяноведение. 1998. N4.

12. Роль русской науки в развитии мировой науки и культуры. Научная конференция 5 - 12 июня 1944 г. Программы и тезисы докладов // Октябрь. 1944. N 11 - 12.

13. Соколова В. К. Дискуссии по вопросам фольклористики на заседаниях сектора фольклора Института этнографии // Советская этнография. 1948. N 3.

14. Чичеров В. И. Обсуждение на заседаниях Ученого совета Института этнографии основных недостатков и задач советских фольклористов // Советская этнография. 1948. N 3.

15. Рифтин А. П. Основные принципы построения теории стадий в языке // Труды юбилейной научной сессии ЛГУ. Л., 1947.

16. Вершинин А. Обсуждение книги академика В. В. Виноградова "Русский язык" в Московском университете // Вестник МГУ. 1948. N 4.

17. Аникин В. П. Кафедра русского устного народного творчества // Филологический факультет Московского университета. Очерки истории. М., 2000. Ч. 1.