Банальная графа любой анкеты "место рождения" у Геннадия Григорьевича выглядела экзотичнее, чем у кого бы то ни было: село Абай Уймонского аймака Ойротской автономной области Западно-Сибирского края (ныне Усть-Коксинского района Алтайского края). В 1998 г., когда очередная всероссийская конференция византинистов проходила в Барнауле, наши хозяева устроили для Литаврина индивидуальную поездку в родное село. Там в честь земляка-академика хотели создать персональный музей, но Геннадий Григорьевич категорически это запретил - очень характерный для него жест.

Итак, Литаврин родился 6 сентября 1925 г. в глухом горном селе. По деревне уже на его памяти асфальтовым катком прокатилась коллективизация, вызванный ею голод; потом террор: совсем незадолго до смерти Геннадий Григорьевич вдруг вспомнил эпизод из своего детства, как солдаты вели по улице их сельского фельдшера. Литаврин говорил: "Той же участи (репрессиям) подверглись мой дед по матери, несколько моих учителей, директор совхоза, начальник политотдела и т.д. и т.п.". Но наперекор всему дух дышит, где хочет.

Село было русским, а вокруг жило коренное алтайское население. Много лет спустя, работая над проблемой средневековых влахов ("Восстание болгар и влахов в Фессалии в 1066 г.", 1956; "Влахи византийских источников X-XIII вв.", 1972), над вопросами славяно-протоболгарских отношений ("Славяне и протоболгары: традиции и реальность", 1986; "Славяне и протоболгары до встречи в Подунавье", 1987; "Телец и его славянские союзники", 1997; "Славяне и протоболгары: от хана Аспаруха до князя Бориса - Михаила", 2001), Литаврин всегда во время научных обсуждений вносил и персональную нотку: он очень хорошо знал специфику взаимоотношений, складывающихся между оседлым и номадским населением, изнутри представлял себе, с каким кризисом сталкивался кочевник при переходе к оседлости. У него не было ни грана пренебрежения к алтайцам, напротив, он всегда рассказывал, что сызмальства завидовал их вольному и суровому образу жизни. "Мои родители и мы сами часто общались с алтайцами, - вспоминал Геннадий Григорьевич. - Я не раз пользовался гостеприимством алтайцев, которые предоставляли нам место в своей юрте".

Лишившись в раннем детстве способности действовать правой рукой, Литаврин тем не менее был человеком "крестьянского" склада: увечье не мешало ему до 73 лет проводить каждое лето на

диком валдайском озере, среди первозданной природы и на полном самообеспечении. Всежизненный литавринский интерес к истории крестьянства был, возможно, обусловлен опытом юности. Он вспоминал: "Пришлось освоить искусство пахоты, боронования, посева проса из лукошка, а затем и молотьбы цепом". Для многих из его коллег-аграрников вспашка была схоластической абстракцией - Литаврин же чувствовал ее "изнутри". "Некоторые исследователи, - писал он, - производя свои подсчеты, недостаточно учитывают реальные условия жизни и труда крестьянина [...] Даже в недавнем прошлом, при использовании отвального плуга, дневной нормой пахоты [...] считалось 0,25 га [...] Нельзя не принимать во внимание, что [...] к пахоте добавлялось двойное боронование (до и после посева), да самый посев рукой из лукошка еще более удлинял страдный путь крестьянина по его полю" ("Византийский Временник. 59". 2000. С. 13). Именно интерес к истории болгарского и византийского крестьянства стоял у него во главе угла. С этой темы он когда-то начал ("Крестьянство Западной и Юго-Западной Болгарии в XI-XII вв.", 1956), к ней вернулся в зрелом возрасте ("Zur Lage der byzantinischen Bauerschaft im X-XI Jahr. (Strittige Fragen)", 1978; "OPISTHOTELEIA: К вопросу о наделении крестьян землей в Византии X-XI вв.", 1978; "Становление крестьянства в южнославянских и западнославянских странах до конца XII в.", 1985; "Family Relations and Family Law in the Byzantine Countryside of Eleventh Century: An Analysis of the Praktikon of 1073", 1990; "Парик и арендатор", 1991; "Особенности социальной структуры византийского крестьянства в IX-XII вв.", 1992; "К изучению проблемы доходности крестьянского хозяйства в Византии в X-XI вв.", 2000; "Уплата налога с полученной от фиска земли не делала крестьянина ее собственником", 1999; "Малооцененное свидетельство о необычном случае парикии", 2008) ею же собирался и закончить: все последние годы он работал над монографией "Крестьянин и власть в конце IX - начале XII в.". В интервью 2003 г. он говорил, что завершить книгу - его главная мечта. Ей были посвящены в буквальном смысле слова последние часы его жизни. Монография составляла то, что давало ему силы, он периодически вручал нам дискету с очередной финальной версией, каждый раз все более обширной, приговаривая очень спокойно, что в случае чего - именно с нее надо печатать книгу. В его компьютере осталось более 200 страниц текста, и непременным долгом коллег было бы опубликовать этот труд. Но вернемся к биографии Литаврина.

Утрата способности действовать правой рукой спасла Геннадия от почти неминуемой гибели на войне: из тридцати мальчиков литавринского класса в живых осталось двое. После получения аттестата зрелости в 1942 г. он сам стал учителем русского языка и литературы в сельской школе, а в 1946 г. поступил в МГУ на исторический факультет.

По словам Литаврина, он впервые увидел нерусское слово в тексте в двадцатилетнем возрасте. Да и вообще знание иностранного языка воспринималось тогда в СССР с подозрительностью. То же относится и к той исторической дисциплине, которую выбрал Литаврин. Следует помнить, что византиноведение (как и славистика), уничтоженное в СССР в конце 1920-х годов, начало возрождаться лишь в середине 1940-х, когда живых носителей научной традиции практически не осталось. Все начиналось с нуля, и поставленный руководить византиноведением академик "из бывших" Е. А. Косминский сам был специалистом по средневековой Англии.

Литаврин твердо знал, что главное - идти за источником. Не знаю, формулировал ли он это таким образом уже тогда - может, и нет, но откуда у него, в отличие от многих других, родилось убеждение в необходимости не только выучить все основные западные языки, не только в совершенстве овладеть латынью (он преподавал ее на истфаке в 1954 - 1955 гг.) и древнегреческим, но и самостоятельно разбираться в византийских рукописях? К этому "всепобеждающее учение" совершенно не располагало. Литаврин же впоследствии публиковал с рукописей византийские тексты - "Будапештская рукопись писем Феофилакта Болгарского", 1965; "Советы и рассказы Кекавмена", 1972; "Византийский медицинский трактат XI-XII вв." (по рукописи Cod. Plut. VII. 19 Библиотеки Лоренцо Медичи во Флоренции), 1971 и даже эпиграфику - "Бронзовая пластинка из Херсонеса с именем Анастаса", 1978 (в соавт.), а также много переводил: "Три письма Пселла Катакалону Кекавмену", 1969; Константин Багрянородный "Об управлении империей", 1989; Феофилакт Ифест "Слово к багрянородному государю Константину", 1994; "Патриарх Фотий - наставник болгарского царя Михаила", 1994; "Свод древнейших письменных известий о славянах", т. 1 - 2 (в соавт.), 1994 - 1995; "Приемы киевской княгини Ольги в Константинополе императором Константином VII Багрянородным", 2000 и т.д.

Однако мы опять забежали вперед. Литаврин окончил исторический факультет в 1951 г. и был принят в аспирантуру, где и занялся темой, на много лет определившей сферу его научных занятий: византийско-болгарские отношения. Защищенная в 1954 г. кандидатская диссертация "Борьба болгарского народа против византийского ига - XI-XII вв." впоследствии легла в основу монографии

"Болгария и Византия в XI-XII вв." (1960). Средневековая история Болгарии оставалась любимым детищем Геннадия Григорьевича: "Налоговая политика Византии в Болгарии" (1956); "Темпове и специфика на социално-икономическото развитие на България в сравнение с Византия (от края на VII до края на XII в.)" (1970); "Армянский автор XI столетия о Болгарии и болгарах" (1972); "Народы Балканского полуострова в составе Византийской империи в XI-XII вв. (1981); "По поводу нового исследования об образовании Второго Болгарского царства" (1980); "К вопросу о народном характере восстания в Болгарии в 1186 г." (1981); "Условия развития болгарской культуры в XI-XII вв." (1981); "Формирование этнического самосознания болгарской народности (VII - 1-я четв. X в.)" (1982); "Формирование и развитие Болгарского раннефеодального государства (конец VII - начало XI в.)" (1985); "Место Второго Болгарского царства в истории средневековой Европы" (1985); "Введение христианства в Болгарии (IX - начало X в.)" (1988); "К дискуссии о договоре 716 г. между Византией и Болгарией" (1995); "Этническое самосознание болгар в конце XIV - начале XV в. (в соавт.) (1995); "Ethnische und politische Sympathien der Bevölkerung der Grenzgebiete zwischen Byzanz und Bulgarien in der ersten Hälfte des 14. Jahrhundert" (1996); "Феофилакт Болгарский между Охридом и Константинополем" (1999) - этот список можно продолжать долго. Труды Литаврина по болгаристике заслуженно оценены: он был избран иностранным членом Болгарской Академии наук (1989), награжден орденом Кирилла и Мефодия I степени (1971), стал лауреатом международной премии имени Кирилла и Мефодия (1984). Все самые значительные работы Литаврина переведены на болгарский язык. При этом его научная концепция далеко не всегда совпадала с той, что господствовала в болгарской науке: например, Геннадий Григорьевич отстаивал тезис о том, что византийские власти не проводили в завоеванной Болгарии никакой эллинизации, поскольку "ромейская" идентичность не включала национального компонента. Столь же принципиально полемизировал он и с греческой, и с румынской националистической историографией. Но мы опять забежали вперед.

В 1955 г. Литаврин был принят в сектор истории Византии Института истории, а при разделении последнего в 1968 г. на две части присоединился к Институту славяноведения и балканистики, где в 1983 г. возглавил отдел истории Средних веков (руководил им до 2002 г.). За это время сотрудниками Отдела под руководством и при активном участии Литаврина были подготовлены и выпущены в свет коллективные труды, посвященные раннеславянской гоусдарственности (1985), христианизации славян и Руси (1987), этническому самосознанию славян в эпоху Средневековья (1989; 1995), древнейшим письменным источникам по истории славян (1991; 1995), взаимоотношениям Османской империи со странами региона (1984; 2001), а также ряд выпусков сборника "Славяне и их соседи". В 1987 г. он встал также и во главе центра истории византийской цивилизации в Институте всеобщей истории. Впрочем, административные размежевания никак не отразились на его научных штудиях, которые всегда оставались междисциплинарными.

Основу интересов Литаврина составляли византийские и болгарские источники X-XII вв. Прежде всего его занимала история византийского общества и государства в этот период. Данной теме посвящена монография "Византийское общество и государство в X-XI вв.: Проблемы истории одного столетия" (1977), а также множество статей, частично соединенных позднее под одной обложкой в сборнике "Византия и славяне" (1999). Уже после выхода сборника Литаврин посвятил этой теме такие свои работы, как "Два судебных решения константинопольского судьи Евстафия Ромея (сер. XI в.)" (2000); "Михаил Пселл и теория об идеальном государе" (2008); "К вопросу о значении налога натурой в Византии X в. " (2008); "Феофилакт Болгарский (Охридский) и пастырский долг" (2009).

Работа над главами трехтомной "Истории Византии" (1967) побудила Литаврина заняться также и более поздним периодом ("Особенности византийского и болгарского феодализма в XII-XIV вв.", 1972; "Проблемы симбиоза в латинских государствах, образованных на территории Византии", 1976; "Провинциальный византийский город на рубеже XII-XIII вв.", 1976; "Некоторые соответствия в организации экономики византийского и османского города XV-XVI вв.", 1981; "Особенности международной обстановки в X1V-XV вв.", 1984). И все же более долговременным оказалось обращение Геннадия Григорьевича к источникам раннего периода: со второй половины 1970-х годов в сферу его интересов попали такие темы, как зарождение славянской этничности ("Этническое самосознание славян в VII-X вв.", 1978; "Славяне Мисии и Малой Скифии до прихода протоболгар Аспаруха", 1979; "Древняя славянская этническая общность" (в соавт.), 1982; "Этносоциальная структура славянского общества в эпоху поселения на Балканах (VI-VII вв.), 1987 и т.д.) и государственности ("Проблема образования раннефеодальных славянских государств в советской историографии", 1976; "К проблеме образования Болгарского государства", 1981; "Особенности становления раннефеодальных славянских государств", 1984; "Славинии

VII-IX вв. - социально-политические организации славян", 1984; "Восточноримская империя в V-VI вв.", 1985; "Византийское государство в VII-XII вв.", 1985; "Свидетельство патриарха Никифора о пленных рабах-византийцах у славян", 1996), а также история христианизации славян ("Византия и славяне до и после принятия ими крещения", 1996; "Константин VII Багрянородный о храмах Далмации", 2008).

Наконец, еще одной сферой приложения сил всегда оставались для Литаврина русско-византийские отношения (именно древнерусской историей он всегда мечтал заниматься) и проблемы Северного Причерноморья. Помимо статей, позднее собранных под одной обложкой, переработанных и синтезированных в книгу "Византия, Болгария, Древняя Русь (IX - начало XII в.)" (2000), можно назвать такие работы, как "Новые материалы о происхождении Владимира Мономаха" (в соавт.) (1962); "Отношения Древней Руси и Византии в X - первой половине XIII в." (в соавт.) (1967); "Новые сведения о Северном Причерноморье (XII в.)" (1972); "Особенности русско-византийских отношений в XII в." (1974); "Культурные связи Древней Руси и Византии в X-XII вв." (1976); "Моноваты - в Крыму или на Кавказе?" (1978); "Русско-византийские связи в середине X в." (1986); "Восстание в Херсоне против византийской власти в 1016 г." (1998); "Малоизвестные свидетельства о походе князя Игоря на Константинополь в 941 г." (1999).

Склонный в своем академическом письме к суховатому стилю, наполнявший сноски бесконечной полемикой и ссылками на литературу, Литаврин все равно всегда шел от источника; о том, насколько живо он воспринимал средневековые тексты, можно судить по единственной его популярной книжке "Как жили византийцы" (1974). В ней нет ни одного положения, которое не было бы взято прямо из источников, и не было для автора большей обиды, чем предположение, что он опирался на существующую историографию.

Сподобившись всех возможных почестей и постов, став доктором исторических наук (1973), членом-корреспондентом (1987), а затем и действительным членом РАН (1994), членом бюро Отделения истории (1991); получив ордена "Знак Почета" (1986) и Дружбы (1997), удостоившись Государственной премии (1996), сделавшись президентом Национального комитета византинистов России и вице-президентом Международной ассоциации византинистов, главой российско-болгарской комиссии историков и т.д. и т.д., Геннадий Григорьевич совершенно не переменился. Бывало, я просил у него какие-то книги или даже (стыдно вспоминать теперь!) тяжелые словари - и он безропотно приносил их из дому, чтобы помочь начинающему коллеге. Он совершенно не считал для себя зазорным спросить мнение молодых при переводе какого-нибудь трудного места в источнике. Величайшее чувство собственного достоинства сочеталось в нем с невероятной уважительностью по отношению к другим. Он радовался, когда с ним не соглашались, и сам приглашал оппонента опубликоваться, чтобы удобнее было дискутировать. Вообще, Геннадий Григорьевич не утратил способности и желания усваивать новое до самого конца: достаточно сказать, что он отважно овладел компьютером, уже когда ему перевалило за семьдесят пять. А до этого говорил, что ему достаточно того компьютера, который на плечах.

Литаврин обладал громадным чувством ответственности. Он ощущал личную вину за то, что происходило вокруг - например, в 1968 г., пренебрегая опасностью, просил у чешских коллег прощения за советское военное вторжение. Встав во главе отечественной византинистики в 1987 г., когда старая система организации науки зашаталась, он возглавил также и подготовку XVIII Международного конгресса византинистов в Москве (задуманного в совершенно иных условиях), и так надорвался на этой работе, что накануне открытия конгресса, в августе 1991 г., слег в больницу от нервного истощения и нашел в себе физические силы появиться лишь на заключительной церемонии, уже перед самым путчем. Но благодаря ему конгресс все же состоялся. Написание статей для бесконечных юбилейных сборников в честь коллег утомляло, но Геннадий Григорьевич никогда не отказывался, считая невозможным обидеть кого бы то ни было. Он воспринимал сообщество коллег как единую "res publica litterarum" и очень остро переживал разобщение в нашем цехе. Литаврин до последних недель жизни скрупулезно вычитывал от корки до корки каждый том "Византийского Временника": уже будучи ответственным редактором журнала (с 1987 г.) он не гнушался корректорской работой, так же, как и за пятьдесят лет до этого, когда был ответственным секретарем редколлегии. Он никогда не перекладывал на чужие плечи то, что считал своим долгом, даже когда положение и возраст уже могли бы освободить его от рутинных обязанностей. Это был человек изумительной порядочности и деликатности. За тридцать один год постоянного сотрудничества, в течение которых мне довелось быть его аспирантом, учеником, подчиненным, коллегой и соавтором, я не припомню, чтобы мы хоть когда-нибудь друг на друга обижались или раздражались.

В нашем последнем разговоре, за неделю до смерти, Геннадий Григорьевич сказал: "Мозг - такой же орган, как и любой другой. Если тренировать его каждый день - он будет работать без-

отказно". И правда, общаясь с ним, совершенно не замечалось, что перед тобой 84-летний старец. Он мгновенно зажигался разговором, освещался улыбкой, расцветал мыслью. Все помнил и все сопрягал. Таким он и останется в памяти.

Память о Геннадии Григорьевиче Литаврине, выдающемся ученом и человеке удивительных качеств, навсегда сохранится в наших сердцах.

Дирекция и Ученый совет Института славяноведения РАН, редколлегия и редакция журнала "Славяноведение", друзья и коллеги.