Историческая память лежит в основе самосознания любого народа. Народный взгляд на историю страны формировался в значительной мере через оценку выдающихся исторических личностей. Коллективная память крестьян, которые в течение многих веков являлись большинством населения России, отбирала и сохраняла имена государственных и общественных деятелей, устроителей церкви, героев народа и т. д.

Со времен Киевской Руси идеализированный тип народного героя являли собой былинные богатыри. Илья Муромец, Добрыня Никитич, Алеша Попович, Микула Селянинович стали "идеальной учительной конструкцией национального типа в его героическом варианте"¹ .

Общерусская эпическая традиция постепенно складывалась на базе локальных традиций. В XIX в. былины лучше сохранились на Русском Севере - в Архангельской и Олонецкой губерниях, но в тех или иных вариантах они продолжали бытовать на всей территории расселения русских - в Сибири, Поволжье, на Дону и на Урале, в центральных губерниях ² . Исследователи и путешественники, побывавшие в русской деревне, отмечали, что облики богатырей как людей, обладавших огромной силой, были настолько ясны в сознании местного населения, что доходили до осязательности: в народе давали им подробные характеристики, связывали с ними свои родовые предания, указывали места их селищ, следы их деятельности.

Согласно былинной эпической традиции, Древняя Русь должна была сначала побороть своих внутренних "Соловьев-разбойников" (подвиг Ильи Муромца) и "Змеев Горынычей" (подвиг Ивана Царевича), чтобы потом стать великой страной. Не случайно богатыри - славные "сберегатели" и "стоятели" земли русской.

Некоторые народные легенды говорили об Илье Муромце как о святом: "Прилетала невидима сила ангельска и взимала то его с добра коня и заносила в пещеры во Киевски, и тут старый преставился, и по ныне его мощи нетленныя" ³ . Несмотря на то, что былинная традиция в XIX в. постепенно отмирала, память о богатырях сохраняется до наших дней.

Тип национального лидера русского средневековья представлен князьями-дружинниками. Они были призваны "володети и княжити". В их подвигах ценились и личная праведность, и служение народу.

Удачливые в битвах русские князья быстро становились почитаемыми в народе; их церковная канонизация следовала, как правило, позднее (явление типичное для Руси и других христианских стран: признание снизу обычно предшествовало официальному). Именно народ признал святых в князьях Борисе и Глебе даже прежде, чем был найден другой святой - в их отце равноапостольном Владимире. В России, если князь не потерпел неудачи в выполнении своей миссии, весьма вероятно было его

Буганов Александр Викторович - кандидат исторических наук, ведущий научный сотрудник Института этнологии и антропологии РАН.

стр. 120

прославление в лике святых - хотя бы потому, что положение князя призывало его к великим деяниям, а часто и к самопожертвованию. Не случайно из 180 первых русских святых 60 были князьями.

Как отмечал Г. Федотов, каждое столетие русской истории окрашивалось в определенные агиографические цвета. Например, имена Кирилла Белозерского и Иосифа Волоцкого, одни из самых чтимых в Московской Руси, меньше вспоминались в эпоху империи. В XVIII-XIX вв. и в официальном, и в народном почитании первое место отводилось св. князьям Владимиру и Александру Невскому. Не случайно из всех святых князей Древней Руси Петр Первый наиболее почитал именно Александра, который в народном сознании стал символом Божьей помощи в борьбе с иноземными врагами ⁴ .

Деятельность московских князей и царей, направленная на защиту церкви и русской народности, формировала в глазах русских образ национального и государственного лидера, окружая его ореолом святости. Представления о сакральном характере власти возникли задолго до венчания на царство Ивана IV в 1547 году. И. Е. Забелин отметил, что "новый тип политической власти вырос на старом кореню". Народная Русь исстари стояла на служении верой и правдой "Батюшке - государю" ⁵ .

Восприятие царя как Помазанника Божия лежало в основе монархизма. Народ передавал свою волю во власть воли Высшей, которая наделяла властью Монарха. Но при этом и сам царь осуществлял государственное служение как послушание, отрекаясь от личной воли. В менталитете русских государей понятие власти основывалось на ее божественном происхождении и на законности престолонаследования "от отцов и дедов". Линия наследования престола считалась непрерывной и в народной памяти; когда в фольклоре провозглашали следующего царя, под ним, само собой, подразумевался сын.

Особенностью воззрений русских было чисто семейное, родственное отношение к царю. Монарх был не первым дворянином в государстве, в отличие от Западной Европы, а именно царем-батюшкой, повиновение которому понималось как долг. В представлениях простых людей происходило даже своего рода окрестьянивание царя. К титулу государя часто прибавлялся эпитет "батюшка" или "надежа".

Крестьяне любили слушать о царе-батюшке, о "его делах во славу и могущество России", избу украшали любимыми иконами и портретами русских государей. Корреспондент Тенишевского Этнографического бюро, живший в деревне Заозерье Вельского уезда Вологодской губернии, сообщал: "В доме у зажиточного крестьянина в переднем углу - большая "божница", на ней большая икона "Троеручицы", писаная на дереве в Шенкурском женском монастыре, где живут в монахинях сестра и дочь Андрея Семеновича, хозяина дома. В простенках - картины: сотворения мира и жизни первых людей - тоже из Шенкурска; два портрета - царя и царицы. Картина царя и царицы сверху украшена большими крыльями в виде орла" ⁶ .

Образы Ивана Грозного, Петра Великого, Александра I и Александра II оставили наиболее значительный след в памяти русских. Примеры отрицательного отношения к царям редки. Упомянем о трактовке образа Ивана Грозного в новгородском и псковском фольклоре (предания схожей направленности бытовали также в Московской, Вологодской и некоторых других губерниях), которая связана с памятью об опричнине и с подавлением новгородского восстания. В них повествовалось о царе, который был обманут злым доносчиком, учинил расправы над невинными людьми, но затем, вразумленный Господом, раскаялся и построил Хутынский монастырь (на самом деле Хутынский монастырь был основан Варлаамием Хутынским в конце XII в.; при Иване Грозном в нем была построена трапезная с церковью).

Подобные мотивы, связанные с темой осознания Иваном своего греха или вразумления царя каким-либо святым угодником посредством Божьего чуда и т. п., очень часто встречались в новгородских и псковских песнях и сказаниях. В Череповецком уезде Новгородской губернии помнили, как царь Иван ездил на богомолье в Кирилло-Белозерский монастырь. На Псковщине особо почитали местного юродивого Николу Салосса (в фольклоре он - Микола Христоюродивый), который удержал Грозного царя от разгрома города.

Раскол, нарушение религиозной однородности русского общества привели к неприятию Петра Первого в старообрядческой традиции, особенно на Севере. В среде староверов уже отец Петра, Алексей Михайлович, активно содействовавший реформам патриарха Никона, стал восприниматься с осуждением. Впоследствии это отношение в еще большей степени - с учетом масштабности преобразований и личности самого царя-реформатора - было перенесено на Петра I. Он был объявлен не природным, а подмененным царем, ему противопоставили истинного царевича Алексея и даже провозгласили первого российского императора антихристом.

стр. 121

Сохранялись эти легенды и в XIX в., причем восприятие Петра как антихриста несколько трансформировалось: он стал не "последним антихристом", а первым, открывающим ряд русских императоров, якобы служивших Сатане. Наиболее вескими доказательствами того, что Петр I- антихрист, как и раньше, оставались три аргумента: императорский титул, календарные изменения и перепись населения для подушного оклада. Гораздо реже теперь встречались обвинения Петра в изменении обличья русского человека ⁷ .

Несмотря на наличие радикальных взглядов в некоторых старообрядческих согласиях, готовность низложить Петра, даже самые яростные обличители не вступали в конфликт с царской властью как таковой, не подвергали сомнению ее легитимность. Напротив, оставаясь последовательными и искренними монархистами, всячески подчеркивали свою верность истинному монарху.

Традиционная линия идеализации царя соседствовала с социально-утопическими устремлениями, нередко воплощавшимися в образе государя ожидаемого, противопоставленного реальному. Об этом свидетельствуют легенды об избавителях, появившиеся в начале XVII века. Для создания очередной легенды "нужно каждый раз исчерпать надежду на правящего царя, найти форму осмысления его как неистинного, и, наконец, противопоставить ему истинного или прямого царя или царевича-избавителя" ⁸ .

Первоначально образ избавителя в крестьянских представлениях имел расплывчатый характер. Более конкретные черты он приобретал, как правило, с появлением самозванца. По наблюдению К. В. Чистова, с начала XVII и до середины XIX в. едва ли можно обнаружить два-три десятилетия, не отмеченные появлением самозванца. Постепенно самозванство вырождалось, но упование на настоящего, доброго царя оставалось. Надеждам на истинных государей сопутствовала вера в землю обетованную, страну правды и воли. Со слухами о милостивых царских указах переплетались легенды о далеких землях, где можно спокойно трудиться и жить.

Характерно, что вера в монарха как в защитника народных интересов распространялась и на других представителей династии, прежде всего цариц. Глубокий след в сердцах современников оставила первая жена Ивана Грозного - Анастасия. Возникли предания о ее необыкновенной кротости и добродетели, с помощью которых она укрощала буйный нрав своего супруга. Считали, что после ее ранней смерти все отрицательные качества Ивана Грозного выплеснулись наружу ⁹ .

Популярна в народе была императрица Мария Федоровна, жена Павла I. В то время, когда заветным желанием крепостных крестьян во всей России было выписаться на волю, в деревнях Марии Федоровны замечалось совершенно обратное: мещане и, вообще, вольные люди, приписывались к числу ее крестьян. Императрица заботилась об их довольстве, основывала сельские воспитательно-благотворительные учреждения. Нередко устраивала крестьянам праздники в своем парке, где в ее присутствии молодежь пела песни и водила хороводы. Главным итогом деятельности и венцом благотворительности Марии Федоровны стала ее учебно-воспитательная система, известная под именем "учреждений императрицы Марии". Сюда входили приюты и дома призрения для детей и учебно-воспитательные заведения, преимущественно женские ¹⁰ .

В конце XIX - начале XX в. народные взгляды на русских самодержцев достаточно быстро трансформировались, все более отдаляясь от безоговорочного почитания. Если образ царя в фольклорных текстах еще сохранял абстрактный мифологизированный характер (в фольклоре XIX в. мифологичность была скорее стилистической жанровой особенностью, позволявшей придерживаться обобщенного фольклорного прототипа), то в реальной жизни верховный носитель власти оценивался взвешенно, а порой и критически. В незначительной степени это расхождение между фольклорной традицией и фигурой реального монарха было свойственно восприятию Александра III. Гораздо заметнее размывание монархического идеала сказалось в отношении к Николаю II.

К началу его правления монархические воззрения в народе были достаточно прочны. Когда во время коронации 1896 г. случилась ходы некая давка, царя не винили, а жалели и его, и задавленных. В песне о Ходынке Николай II среди виновников катастрофы не фигурировал. Начало разрушению монархического идеала в народном сознании было положено 9 января 1905 г., когда тысячи рабочих с крестами и хоругвями двинулись из-за Невской заставы к царскому дворцу с просьбой, как тогда говорили. Но вместо переговоров был расстрел, и тем самым была подстрелена (но еще не расстреляна) вера в царя.

Чуждые сознанию народа лозунги и перспективы русско-японской войны, ее неудачный исход, поражения на фронтах первой мировой неизбежно вели к критике

стр. 122

государственной политики, падению авторитета Николая II. Усилиями революционеров-пропагандистов в войсках "царь-батюшка" сменялся уничижительным "Ни-олашка". Иссякал исторический ресурс монархизма как мировоззрения. Крах российской государственности в значительной мере стал следствием девальвации в общественном сознании образа Помазанника Божия, бывшего в течение многих веков символом государственности России, воплощением ее религиозной и национальной идентичности.

Не только цари, но и крупнейшие полководцы прошлого считались у русских выразителями воли Божьей. Поскольку в истории России войны и вооруженные конфликты были довольно частым явлением (за все дореволюционное время с трудом можно отыскать несколько мирных периодов, длившихся более десяти лет), в памяти крестьян высоко ценились полководцы и военные герои, добывавшие славу России. Деятельность полководцев, направленная на защиту государственных интересов, освящалась как господствующей Церковью, так и народным сознанием.

После создания регулярной армии в начале XVIII в. в песнях о походах и сражениях все чаще на первый план выходят отличившиеся военачальники. К ним постепенно переходит от царя дело защиты Отечества. М. В. Скопин-Шуйский, Д. М. Пожарский и другие защитники русской земли от поляков во времена Смуты начала XVII в. - "оберегатели мира крещеного и всей нашей земли Святорусския" ". Б. П. Шереметева, "царева большого боярина, генерала и кавалера", чтили как первого победителя шведов в Северной войне. В песнях о Прусской войне атаман И. М. Краснощеков, переодевшись купцом, даже посещает прусского короля в его собственной резиденции (впоследствии этот подвиг героя казаков был приписан другому казачьему атаману - М. И. Платову, отправившемуся в Париж, к "самому французу"). В последующие десятилетия победная традиция в песнях опиралась на образы П. А. Румянцева, З. Г. Чернышева и других полководцев. Военачальники - бояре, если выступали вместе с народом против внешнего врага, то представали в фольклоре искренними патриотами. Таковы были, например, Семен Пожарский, отказавшийся изменить Родине и погибший в татарском плену, боярин-воевода Карамышев в песнях об осадах Пскова и Волоколамска.

По глубокому народному убеждению для успеха любого начинания, в том числе и военного, необходимо было снискать Божью помощь. Естественно, что русские - сначала солдаты, а затем, по их рассказам, и крестьяне - знали о набожности своих полководцев, ценили ее. Особо выделяли А. В. Суворова, который, как никакой другой военачальник, соответствовал народному идеалу предводителя русского воинства. Суворов исполнял религиозные обряды, в церкви пел с певчими на клиросе. Полководец даже самолично составил молитвенник и коротенький катехизис. Когда командовал Суздальским полком, квартировавшим в Новой Ладоге, построил храм для полка. До наших дней сохранились два его походных иконостаса ¹² .

Избранниками Божиими считались и М. И. Кутузов, самый популярный после Суворова русский полководец, и "белый генерал" русско-турецкой войны 1877 - 1878 гг. М. Д. Скобелев. Как и его славные предшественники, Скобелев, с точки зрения крестьян, неизменно выходил победителем в сражениях, и "если бы не он, то нашим досталось бы плохо". Если речь все же заходила о неудачах, говорили, что Скобелева не было при этом ¹³ .

Конфессиональный фактор, наряду с социальным, определял память о вождях крестьянских движений. В отношении к бунтарям переплетались мотивы социального протеста и христианского смирения. С одной стороны, Степан Разин, Емельян Пугачев представали как избавители, социальные мстители за перенесенные народом лишения. С другой стороны, "религиозная формация души" русских обусловила отношение к бунтарям как к "великим грешникам". Именно поэтому во многих поволжских преданиях Разина не принимает земля. Преданный анафеме вождь повстанцев связывает свои страдания со страданиями народа: "А буду я мучиться до скончания мира, ежели русский народ не прозрит" ¹⁴ . В тех легендах, где Разин изображен как грядущий избавитель, связь с христианскими воззрениями менее заметна. Но и в них он обещает прийти и покарать людей за грехи и неправду.

Из предводителей восстаний лишь Степан Разин фигурировал в социально-утопических представлениях крестьян. С самого начала восстания ходили слухи о его неуязвимости и чародействе; ему приписывались необычайная сила и сверхъестественные возможности. Отголоски этого взгляда на Разина проникли в исторические документы (например, в донесения воеводы Дашкова), в записки иностранцев, наполнили многие песни и предания. И в дальнейшем Разин оставался в народной памяти самым непобедимым атаманом. В Самарской губернии рассказывали, что "злодей крайне был смышлен, его не брали ни пуля, ни острая сабля". По одному из

стр. 123

поверий, бытовавших в Астраханской губернии, "Стенька Разин был колдун, пускал корабли по суху, а средь моря расстелит на воде ковер да и сядет играть в кости с товарищами" (запись 1853 года) ¹⁵ .

Многие крупные деятели прошлого - часто вопреки реальному ходу исторических событий - представлялись крестьянам защитниками их социальных чаяний, противопоставлялись "плохим" боярам, помещикам.

Судя по многочисленным пословицам о Боге и царе, в представлениях крестьян русскому государю принадлежала власть над всей землей, над всеми народами. Иноземных и иноверных государей в народе считали как бы вассальными правителями. После русско-турецкой войны 1877 - 1878 гг. старые солдаты объясняли причины войны тем, что турок "взбунтовался" и что царь приказал "усмирить" его.

Очень интересовала народ личность Наполеона. Несмотря на то, что с древности те, кто посягнул на православное Русское государство, считались нехристями, басурманами (даже если принадлежали, как в данном случае французы, к христианскому миру), великому полководцу отдавали должное. В Саранском уезде Пензенской губернии в 1899 г. при чтении описания Отечественной войны крестьяне радовались, когда слушали отрывки о падении Наполеоновской армии, но "достоинства Наполеона восхваляли, тогда как при чтении о русско-турецкой войне султана ругали" ¹⁶ .

Знали и рассказывали об Александре Македонском, почитая его сильным воином и мудрецом. Крестьянин Козьма Черепанов создал в Сибири исторический свод всех известий об Александре Македонском (вплоть до XIX в. литературная работа по принципу свода была основной среди грамотеев-крестьян).

От последней русско-турецкой войны сохранились имена некоторых турецких генералов. Правда, как уже упоминалось, их оценка, в отличие от характеристики Наполеона, однозначно отрицательная. Во многих местностях фамилии турецких пашей сделались бранными словами. Османом стали называть человека упрямого, часто несогласного с другими: "Экой ты Осман, настоящий Осман-паша!" ¹⁷ .

Воззрения русских на историю страны и мира проявлялись не только в характеристике отдельных деятелей, но и в выделении различных эпох и событий прошлого. Оно происходило на двух уровнях. Во-первых, в крестьянских представлениях отложились наиболее крупные исторические эпохи в их общей временной последовательности (прошлое не мыслилось просто как "время отцов и дедов", существовало понятие линейного необратимого времени). К таким эпохам относились: основание Русского государства, татаро-монгольское иго, Смутное время, периоды царствования наиболее крупных монархов - Ивана Грозного, Петра I, Екатерины Второй и т. д. Во-вторых, внутри этих эпох выделялись самые значимые факты, события, в первую очередь, войны. В эти периоды истории наиболее интенсивно шел процесс осмысления общенародных задач и интересов.

В соответствии с двумя уровнями выделения существовали и представления о хронологической последовательности исторических событий. В отношении крупнейших эпох никаких временных смещений и смешений не происходило. Взятые же в срезе одной эпохи исторические события зачастую переплетались, хронологическая и фактологическая последовательность нарушалась. Причина подобных нарушений заключалась как в недостаточной исторической осведомленности, так и в специфике осмысления прошлого. Народ, как правило, воспринимал и принимал лишь то, что не входило в противоречие с его исторической памятью и основополагающими воззрениями. В простонародье часто наделяли любимых героев лучшими чертами, заимствуя их у других персонажей, приписывали им порой не совершенные ими деяния.

Например, людская молва в Симбирской губернии причудливо связывала спасение Русского царства князем Дмитрием Пожарским с именем Ивана Грозного. Малюте Скуратову в песне отдавалось повеление казнить царевича Иоанна Иоанно-вича, но Пожарский сохранял царского сына, и Грозный жаловал доброго боярина. В одной из песен Дмитрий Пожарский - вопреки историческим фактам - был даже избран в цари ¹⁸ . Действительно, на состоявшемся в январе-феврале 1613 г. Земском соборе Пожарский назывался в числе возможных претендентов на престол, но выборы закончились воцарением Михаила Романова. В исторической песне Пожарский отказывается от престола в его пользу.

Степан Разин в фольклоре действовал вместе с Ермаком, Пугачев упоминался в качестве помощника Разина. Суворов и Платов сообща преследовали французов и т. п. Подобную непоследовательность в крестьянском мировоззрении подметил И. Гринев, один из корреспондентов Этнографического бюро князя В. Н. Тенишева: "По мнению

стр. 124

крестьян, Петр Великий жил тотчас после Иоанна Грозного, Суворов победил Наполеона, чтобы взять в плен и проч." ¹⁹ (сообщение из Дорогобужского уезда Смоленской губернии. 1898 г.).

В памяти крестьян различных регионов, наряду с фактами общегосударственного характера, сохранялись сведения и о событиях локальных. На Псковщине в XVIII в. и позднее любили рассказывать предания о княгине Ольге. П. Якушкину в тех же местах не один раз случалось слышать, что в Изборске, который "прежде был стольный город", княжил Трувор, что там жил первый князь русский Рюрик ²⁰ . Самой знаменитой страницей в древней истории Ельца было нашествие Тамерлана. По преданию, в городе поставили четыре часовни в память ельчан, убиенных Тамерланом.

В 1826 г. в Пельше (Пелымский край Западной Сибири) доживал свой век стотридцатилетний старец - крестьянин А. В. Казанцов. Он помнил еще "бывших в Пельше воевод: Патера, Страхова, Зубатова и последнего Путилова, который закрыл город, как были сосланы в Березов князья Меншиков, Долгорукий, когда привезен в Пелым граф Миних и др.". Пелымцы рассказывали о Минихе, прожившем 20 лет на берегах Тавды, что тот предпочитал редко выходить из замка, но иногда ловил с местными рыбу, косил с ними траву, разводил молодые кедры. Щедро платил крестьянам за работу и ласково с ними обходился: крестил деревенского мальчика, заботился об обучении своего восприемника грамоте. Когда пришло повеление об освобождении Миниха, он раздал все свои пожитки, потом объехал вокруг Пелыма, прощался с жителями и они благословляли путь его ²¹ .

В Олонецкой губернии жители так же трепетно хранили свою историю; "займут вас здесь рассказами о наместниках: Тутолмине, Коновницыне, о губернаторах Державине и Рахлевском" (40-е годы XIX века) ²² .

Исторические сведения об отдельных событиях, приобретших впоследствии характер общенародный, максимально полно и точно воспроизводились в местах, непосредственно связанных с этими событиями. Практически в каждом из селений, расположенных близ маршрута казанских походов Ивана Грозного, спустя три столетия широко бытовали местные предания, совпадавшие с летописными сообщениями (так, в фольклоре довольно точно указывались царские станы). Крестьяне рассказывали, что всякий раз, когда царь останавливался станом, он пересчитывал своих воинов, чтобы те не разбежались по дремучим лесам. Каждый ратник подходил к царской ставке и высыпал перед государем шапку земли. Оттого и "сделались эти курганы - мары, как слывут они в народе" ²³ . По марам и преданиям и был восстановлен путь завоевателя Казани. То же самое можно сказать об относительно большей исторической осведомленности о восстаниях Разина и Пугачева крестьян Нижнего Поволжья и Дона по сравнению, например, с населением севера России.

Несмотря на определенную локальную и конфессиональную специфику, в народной памяти по всей территории расселения русских сохранился единый в основе своей круг исторических событий и фактов. Их трактовка, если и варьировалась, то очень незначительно. Общность исторических представлений в течение многих столетий способствовала этнокультурной консолидации русского народа, укрепляла и развивала его самосознание.

Примечания

1. БАЛАШОВ Д. М. Эпос и история (к проблеме взаимосвязей эпоса с исторической действительностью). - Русская литература, 1983, N 4, с. 104.

2. МИЛЛЕР В. Ф. Очерки русской народной словесности. Т. 1. М. 1897, с. 65 - 96; ДМИТРИЕВА С. И. Географическое распространение русских былин. М. 1975, с. 21; МИНЕНКО Н. А. Историко-краеведческие знания русских крестьян Западной Сибири в XVIII - первой половине XIX в. Развитие культуры сибирской деревни. Новосибирск. 1986, с. 34.

3. Жития святых. 1000 лет русской святости. Собрала монахиня Таисия. Т. 2. Свято-Троицкая Сергиева Лавра. 1991, с. 336; ЛОБОДА А. М. Русский богатырский эпос. Киев. 1896, с. 15 - 19; ХАЛАНСКИЙ М. Г. Великорусские былины Киевского цикла. Варшава. 1885, с. 100 - 103.

4. ФЕДОТОВ Г. Святые Древней Руси. М. 1990, с. 49, 51.

5. КОРИНФСКИЙ А. А. Народная Русь. М. 1994, с. 81.

6. Русский Этнографический музей (РЭМ), ф. 7, оп. 1, д. 100, л. 13.

стр. 125

7. ГУРЬЯНОВА Н. С. Старообрядческие сочинения о Петре-антихристе. Археография и источниковедение Сибири. Новосибирск. 1980, с. 139, 143.

8. ЧИСТОВ К. В. Русские народные социально-утопические легенды. М. 1967, с. 222

9. ДЕМИДОВА Н. Ф., МОРОЗОВА Л. Е., ПРЕОБРАЖЕНСКИЙ А. А. Первые Романовы на российском престоле. М. 1996, с. 19.

10. МИХНЕВИЧ. Очерк истории Павловска. СПб. 1877, с. 332 - 334. И. Исторические песни XVII в. М., Л. 1966, с. 49.

12. Один из них теперь хранится в Суворовском музее, другой, до 1903 г. сберегавшийся в Варшавском дворцовом управлении, теперь передан Суворовскому кадетскому корпусу.

13. РЭМ, ф. 7, оп. 1, д. 555, л. 3; д. 818. л. 9.

14. НЕФЕДОВ Ф. О. Этнографические наблюдения на пути по Волге и ее притокам. Труды этнографического отдела Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии. Кн. IV. М. 1877, с. 57.

15. Архив Географического общества, разряд XXXIV, оп. 1, д. 16, л. 15 об.; МИХАЙЛОВ И. Поверья и предрассудки в Астраханской губернии. - Астраханские губернские ведомости, 1853, N 14, с. 64.

16. РЭМ, ф. 7, оп. 1, д. 1390, л. 13; д. 1569, л. 1.

17. Там же, д. 805, л. 2; д. 1390, л. 13.

18. ЛУКИН П. В. Народные представления о государственной власти в России XVII века. М. 2000, с. 118.

19. РЭМ, ф. 7, оп. 1, д. 1569, л. 10.

20. ГРОМЫКО М. М. Культура русского крестьянства XVIII-XIX вв, как предмет исторического исследования. - История СССР, 1987, N 3, с. 51.

21. Воспоминания Пелымского старожила. - Маяк, 1842. Т. 2, N 4.

22. Описание Олонецкой губернии в историческом, статистическом и этнографическом отношении, составленное В. Дашковым. СПб. 1842, с. 177.

23. Отдел Рукописей Российской национальной библиотеки, ф. 472, оп. 1, л. 2 - 2 об.