"Материковый Китай" был некогда гигантской запретной зоной. Ныне он играет неожиданную роль культурного ориентира для жителей Гонконга

До сих пор помню, как при перелете из Тайбея (Тайвань) в Гонконг мой самолет летел вдоль побережья Южного Китая, и я замер от восхищения, увидев впервые пологие холмы этой запретнейшей в мире страны - Китайской Народной Республики. Дело было в 1961 году. Гонконг в ту пору имел довольно обшарпанный вид и был переполнен беженцами. Эта британская колония удостаивалась упоминания в газетах, только когда ее жители устраивали особо ожесточенную поножовщину или когда очередной тропический тайфун сметал в океан их хлипкие хибарки, раскиданные там и сям по крутым склонам холмов, на которых стоит город. Своеобразие Гонконга и вызываемый им интерес объяснялись прежде всего тем, что над ним постоянно нависала угроза, исходящая от притаившегося совсем рядом исполинского чудовища. Никто не знал, чего от него ждать, никто не смел приблизиться к нему, никто не мог предвидеть его намерений.

Сейчас, когда тень, отбрасываемая КНР на Гонконг, стала еще гуще и плотней, газеты только и пишут о тех драмах, которые уготованы бывшей колонии, собирающейся осуществить весьма выгодное экономически воссоединение с "метрополией" и намеренной при этом отстоять - непонятно как - свою политическую автономию. Однако драма не менее значительная, хотя и скрытая от внимания прессы, разыгрывается не на сцене, а за кулисами: те, кто составляет научную и художественную интеллигенцию Гонконга, пытается осознать, кто же они такие, сумеют ли вписаться в новые условия. "Территория", географически плотно прилепившаяся к громаде материкового Китая - как рыба-прилипала к океанскому лайнеру - могла позволить себе роскошь отличаться от коммунистического соседа идеологически, и одной этой "инакости" было достаточно. Теперь, когда до воссоединения остались считанные дни, жителям Гонконга пора определиться - найдется ли им что противопоставить Китаю в культурном плане? Если жители Гонконга не британцы и не китайцы, то кто же они?

C ходу и не ответишь. Когда я впервые посетил Гонконг, его гражданам - китайцам, оказавшимся на "дальней заставе" Британской империи, - было проще сказать, кем они себя не считают. Они не исповедовали коммунистическую идеологию, и отказ от нее позволял им идентифицировать себя и свое место в мире. Мало кто размышлял о своих корнях, этот вопрос, особенно пока процветал бизнес, был по степени актуальности подобен вопросу о смысле жизни.

И лишь когда со всей непреложностью обозначился конец британского владычества, Гонконг волей-неволей взглянул на себя иными глазами. Чтобы упрочить обещанную КНР "широчайшую автономию", его граждане провели своеобразную инвентаризацию всего, что было ими накоплено в плане политическом и культурном. Они искали то, что объединит их и придаст сил противостоять неоколониальному вторжению с севера.

Результаты оказались более чем скромными. Если оставить за скобками то, что в Гонконге больше роллс-ройсов на душу населения, чем где бы то ни было еще; если не брать в расчет самые роскошные в мире отели; если оставить в стороне магнатов, чьи состояния исчисляются астрономическими цифрами - то вопрос звучит так: что же лежит в основе феномена гонконгской культуры? Португало-китаец Роджер Гарсия, совместивший в себе европейское и азиатское начало, директор Гонконгского кинофестиваля, считает, что говорить следует скорее о "стиле жизни", чем о "высокой культуре как таковой". Когда я попросил его пояснить эту мысль, он задумался, помедлил, засмеялся и сказал: "Культура Гонконга - это приятное времяпрепровождение, это возможность есть, путешествовать, слушать поп-музыку, ходить по магазинам и в казино, ну и, разумеется, - возможность получить хорошее образование".

И в самом деле, есть что-то искусственное (чтобы не сказать - неестественное) в стараниях Гонконга создать собственную серьезную культуру. Да, местная индустрия поп-музыки процветает, проводится хороший кинофестиваль и существует динамичное кинопроизводство, специализирующееся на боевиках. Виолончелист Йо-Йо Ма, китаец американского происхождения, и родившийся в Пекине композитор и дирижер Тан Дун вместе исполнят на церемонии передачи власти написанную последним симфонию для виолончели, оркестра, трехсотголосого детского хора и традиционных китайских колокольчиков. Сочинение называется "Симфония 1997 года - Человек земной и небесный". Но все это отмечено печатью какой-то заемной чужеродности и решительно никак не соотносится с тем, что сообщает Гонконгу его неповторимую энергетику - с его сосредоточенностью на бизнесе и с его поистине магической способностью создавать "шибающее в нос" богатство.

О новом Гонконге пока можно сказать лишь, что он будет более китайским. Лю Хюньшинь, редактор нового журнала "Китаец", считает, что "для создания сколько-нибудь значительных произведений искусства и культуры вообще Гонконг должен выбрать себе удобную "якорную стоянку", а для этого - совершить дрейф на север". Это уже происходит: былые ярые антикоммунисты-бизнесмены выказывают чудеса гибкости, завязывая тесные связи с пекинскими партийными функционерами. Все большее число гонконгцев, говорящих на кантонском диалекте, изучают мандаринское наречие китайского языка, распространенное на "материке"; в моду входит умение к месту щегольнуть цитатой из классической китайской литературы.

Воплощением того, какие новые всходы появились на "культурном поле" Гонконга, служит Дэвид Тан, владелец сети универсальных магазинов и отец-основатель стяжавшего сенсационный успех "Чайна-Клаба". Этот человек, в детстве отправленный в Англию и окончивший там школу, всегда был известен своим англофильством: он член лондонского клуба консерваторов "Уайт" и время от времени появляется в обществе членов королевской семьи. Однако в последние годы и он заметно "китаизировался", что выразилось не только в неожиданном пристрастии к традиционной китайской одежде и обуви (шелковый костюм и мягкие, наподобие комнатных, туфли) - Тан коллекционирует китайское искусство, обхаживает пекинских "шишек" и явно старается следовать конфуцианскому идеалу дзунци - джентльмена на китайский лад.

Когда входишь в его China Club, кажется, что попал в яйцо, созданное Фаберже, но вдохновленное не столько царской Россией, сколько Шанхаем 30-х годов. Интерьер и отделка в точности повторяют стиль и дизайн, процветавшие в знаменитом городе в его лучшие дни: европейские панели темного дерева, вычурная мебель и посуда "от Тиффани" смело соседствуют со старокитайской живописью по шелку, ярко-красными колоннами и бумажными фонариками. Все вместе навевает воспоминание о тех прибрежных торговых городах (так называемых договорных портах), которые в прошлом веке по навязанному Китаю договору открылись для торговли с Западом и для миссионеров. Назовите эту эстетику "договорно-портовым шиком".

Определяющая черта этого стиля - эклектика. Тан "для пикантности" влил туда даже немножко маоистского поп-арта. К примеру, бар "Великий поход" украшен восхитительно примитивной скульптурной группой - пролетарии всех стран стелются перед "Великим Кормчим". Революционная иконопись, низведенная до китча, теряет свои ядовитые зубы и становится всего лишь фирменным знаком или логотипом - все сгодится в хозяйстве, особенно если ваш супермаркет "Шанхай Тан" торгует шартрезом и ярко-розовыми тужурками a-ля председатель Мао. Как саркастически заметил один из партнеров Тана, "будем смотреть правде в глаза - только Мао определяет лицо современного Китая". Мао - лицо, а китайская кинозвезда Гуань Ли, приглашенная сыграть в супермаркете роль местной Клаудии Шиффер, - фигуру?

Здесь "задействована" не только ностальгия. Былой Шанхай, которому удавалось одновременно быть современным, космополитическим и китайским, - вот возможная модель для Гонконга. Все больше людей воспринимает его как разросшийся до размеров города "Чайна-Клаб", для убранства которого позаимствованы "ретро-элементы" из Лондона, самого Гонконга и Шанхая. Предприниматель Тан свое предназначение видит в том, чтобы стать посредником между Западом и Востоком. "Те из нас, кто не чувствует себя в полной мере китайцем, хотят отойти назад, отыскать свои корни, а с их помощью обрести утерянное и Китаем, и нами".

В Азии отели всегда стараются поспевать за современным и модным дизайном. Недавнее открытие нового ресторана "Клуб Шанхай" в пятизвездном отеле "Регент" в Коулуне стало новым подтверждением тому, что "договорно портовый стиль" может стать в Гонконге доминирующим. Иной возразит, что туристские отели, мол, не заповедники высокой культуры, а мы на это ответим: в Азии новые отели - это храмы нашей эпохи. Сингапурский "Ритц-Карлтон Миллениум", шанхайский "Портмэн", гонконгские "Гранд Хайатт" и "Айленд Шангри-Ла" - это Шартрский собор, Нотр-Дам и Вестминстер Востока. В уже упомянутом "Клуб Шанхай" коктейли подают официантки в кипао с высоким стоячим воротником и разрезом до бедра. Абажуры с бахромой создают изысканный полумрак, из которого проступают разложенные на стеклянных столах старинные бутылки, нефритовые украшения, веера, трубки для курения опиума. Короче говоря, именно так, по убеждению западного человека, выглядел шанхайский клуб в прежние времена.

Конечно, такой "декор" наводит на мысль о том, что все это не более, чем бумажный задник, расписанный по чужим эскизам, за которым скрывается пустота. Но ведь Гонконг в культурном отношении всегда был tabula rasa. Мао как-то вознес хвалу невозделанным землям, уподобив их чистому листу бумаги, на котором искусство каллиграфа может создать нечто прекрасное. Так что культурный вакуум Гонконга уступит место чему-то новому, что поспособствует культурному самоопределению "территории". Но вакуум представляет собой и опасность, особенно грозную для такого маленького анклава, как Гонконг, который отчаянно старается охранить свою независимость. Гонконгу придется отражать наступление КНР на внедренные Британией принципы правового государства, и в то же время его жители знают, что и для коммерции, и для культуры нет у них партнера ближе и естественнее. Вот это-то противоречие и заставляет Гонконг взирать на север одновременно и с вожделением и с отвращением.

Орвилл Шелл - декан факультета журналистики Калифорнийского университета (Беркли)