"Все, что есть, вытряхнуто из своего былого существа".

М. Хайдеггер

Статуя Анубиса - бога-проводника в царство мертвых - охраняющая вход в гробницу Тутанхамона

Сегодня человек бежит от мысли о смерти. Memento mori - лишь фразеологизм из сборников "Мысли и афоризмы", что пылятся в киосках, на лотках и полках массового рынка расхожей премудрости.

Что-то воистину стряслось, да так, что вытряхнуло человека из его места, а поэтическая тайна его бытия и самостояния оказалась в пустом пространстве человеческой неуместности. Смерть, мысль о ней стала чем-то неудобным, случайным, экстравагантным курьезом, чем-то вроде острой приправы к блюду повседневности, мнящей себя вечной.

Да, и сегодня смерть случается со всеми. Случается, приходя неведомо когда и неизвестно откуда. Более того, ее случайность сегодня куда как более вероятна, чем когда бы то ни было. Однако встреча с ней часто и впрямь выглядит курьезом: вот она, пришла, но невесть откуда появилась реанимация и вот ... ее нет, она явно ошиблась адресом и ушла блуждать в поисках того, кто ее, все-таки, примет, где ее не опередит реанимационная машина. Существование наперегонки со ставшей неприкаянной смертью. Мы, к вящему удовольствию, попривыкли жить без ее надоедливого присутствия, без ее этикета. Мы живем оптимистически, отдав свои физические и духовные коллизии, страдания, страхи на откуп индустрии и технологиям жизненных процессов. Именно так. А точнее - само усилие к Бытию, его опыт, экзистенция человеческая - это уже не личное дело, а скорее некий компонент тотальной постиндустриальной технологии, где конкретный имярек - лишь виртуальный квазифеномен, симулякр, имитирующий жизнь, низведенную до биосоциального уровня.

Одновременно с этим и сама возможность какой-либо индивидуальной жизни, ее зачатие, также становится технологическим эффектом, очередным достижением генной инженерии...

Человек de facto, несмотря на все заклинания моральных, гуманитарных, религиозных институций, отлучен и от своего начала, и от своего конца. Справедливости ради следует заметить, что такое отлучение стряслось раньше, задолго до того, как расцвела упомянутая индустрия жизни, ее рынок с соответствующим спросом и предложением, со страховыми векселями, банками,

Надгробие на могиле артиста Юрия Никулина.

Новодевичье кладбище. Москва.

стр. 46

--------------------------------------------------------------------------------

где хранятся кровь, жизненно важные органы для пересадки, семя зачатия и пр. и пр. - и где все имеет свою цену.

Смерть в своей традиции, в экзистенции, все еще как будто пытается удержать ту интимность, ненарушаемую непосредственность, где человек, пусть с чувством томящего страха, еще как-то ощущает, переживает и проживает свою достоверность, даже идентичность, самостояние.

"Смертию умрешь!", - таков удел человеческий за искушение познать истину Бытия, удел, поставивший его в заветные отношения с Богом, с началом всего архесущего и Абсолютом этого сущего. В таком смысле смерть лишь момент Бытия, вечной жизни, и, проходя через опыт смерти, человек вкушает от Древа жизни, попирая крестной мукой Богочеловека самую смерть и обретая жизнь вечную.

Смерть, как представляется, может быть только своя : к ней готовятся, к ней приходят, ее помнят...

Memento mori.

Помнить о смерти. Помнить смерть. Присутствие смерти, ее темная, таинственная поэтика, ее ритуал, атрибутика, аксессуары, ее обряд и, наконец, само место упокоения, отмеченное памятным знаком, - все так или иначе сопрягается с событиями Бытия этого человека, его Vita, где он обустраивал, обживал себя по пути к своему свершению. Поэтому последний миг земного этапа бытия носил характер откровения. Страх смерти, эта агония "инстинкта самосохранения" преображался в этический страх перед законодательной, устроительной силой Бытия и его, Бытия, верховным смыслом. Страх преодолевался исповедью, отпущением, причастием.

Василий Андреевич Жуковский, вглядевшись в лицо почившего Пушкина, увидел в этом лице покой перед открывшейся Поэту истиной его жизни и страды, истиной, стершей "случайные черты", оставленные повседневностью "суетного света". Впрочем, достаточно взглянуть на посмертную маску Пушкина, чтобы увидеть то, что увидел Жуковский.

Поминальная молитва, молча-

Статуя царевича Рахотепа и его жены Нофрет.

Гробница в Медуме XXVIII век до н. э., Каир, музей.

Среди шедевров круглой скульптуры древнего царства нужно назвать раскрашенное изваяние супружеской четы Рахотепа и Нофрет. Парные статуи мужа и жены, помещаемые в гробницах, постоянно встречаются в истории египетского искусства. Статуи отмечаются особенным благородством пластики: в фигурах мужчин и женщин ясно ощущается целостный каменный блок, а вместе с тем как мягко моделированы объемы тела, грудь и руки женщины под белой тонкой одеждой. Гармонична раскраска - сочетание белого и смугло-золотистого, оживляемое полукружиями ожерелья Нофрет и столбцами иероглифов на спинках кресел. Приложив руки к сердцу, устремив взоры прямо перед собой, чистые душой и помыслами, супруги предстают перед лицом вечности.

Заупокойные статуи IV династии, выполнены из раскрашенного известняка.

стр. 47

--------------------------------------------------------------------------------

ние, траур - все это завершало земной путь, путь становления к переходу в высокое инобытие культурной, духовной памяти.

Жизнь "умершего смертию" преображалась в Житие, когда об умершем говорят либо хорошо, либо ничего. В последнем случае - жизнь не состоялась, как не состоялся и сам человек.

В подобном событии смерти все существенно, все укоренено в произведение конкретной жизни как факта бытия, где только и утверждается незыблемая подлинность, аутентичность человека, его "вертикаль", позволявшая ему удержать себя во все пожирающем потоке времен... Это - изваяние человека в полноте его существа.

Именно поэтому все аксессуары, сопровождающие событие смерти - глубоко личностны, они привлекают внимание к тому, от кого исходят.

Случившаяся, а затем провозглашенная Ницше и услышанная обществом смерть Бога, его замена Эволюцией и историческим прогрессом неизбежно вела к вопросу о человеке. Греза того же Ницше о "сверхчеловеке" была симптомом смерти человека, слышимого в вопрошании-утверждении М. Фуко: ".., кто знает, может быть мы уже живем под грохот его (человека) несуществования...".

Можно предположить, что рушится тот "классический" человек, человек гуманитарной культуры, утверждающий себя и удерживающий себя в текучести мира благодаря интенции и причастности к Абсолюту: Богу, абсолютной истине, абсолютному добру, прекрасному. Абсолют исчез, а вместе с ним исчезло усилие быть и сбываться в абсолютном тождестве с собой.

Как только человек подчинил себя естественно-историческим законам, отказавшись от вечных и абсолютных (верховных) ценностей, его смерть перестала нести в себе жизнестроительный смысл, она стала абсолютным нигилизмом, у-ничто -жением, растворением в стихии вещества, которому, в той же степени, отказало в праве стать Вещью - Вещью, создающей и вещающей собственный смысл, свою поэтику.

Здесь трудно удержаться, чтобы не привести поэтическую картину из романа "Зибенкэз" Жан Поля (И. П. Ф. Рихтера), картину, поэтика которой и создала ту духовную пропасть, куда сорвался Ницше, и сорвался с криком "Бог умер!". Это "Речь мертвого Христа с вершин мироздания о том, что Бога нет".

Жан Поль дает пейзаж распавшейся в мусор плесени и гнили Природы, где "близ самого царства мертвых земли стоит одиноко на льдине некое закутанное в покрывала существо и то - мертвый Христос: без воскресения, с крестными ранами на теле".

Христос держит речь перед мертвецами, коим так же не суждено воскреснуть, - они проснулись только для того, чтобы узнать о своей окончательной гибели в веществе, о непоправимости факта своей смерти, а быть может факта смерти самой смерти. Смерть, попираемая смертью, теперь открывает ужас Ничтожения, и это не "экзистенциальное отчаяние", а безысходность и бессмыслица.

Христос без воскресения - мертвецам:

"Я прошел сквозь Миры, я подымался к Солнцам и вместе с млечными путями пролетал пустынями небес, - но только Бога нет. Я спускался вниз, куда только простирались тени бытия, я вглядывался в бездну и вопил: "Отче, где ты..?". Но в ответ лишь слышался вечный шум бури - никто не управлял ею, и пестрая радуга существ

Золотая маска Тутанхамона .

Посмертная маска фараона, одновременно бывшая первым гробом (поверх находилось еще несколько гробов), в котором лежало забальзамированное тело умершего юным фараона. Маска сделана из толстой пластины золота, украшена полудрагоценными камнями и стеклом. Тутанхамон - египетский фараон 1351 - 1342 гг. до н.э. вернул столицу в Фивы и восстановил храмы всех старых богов.

стр. 48

--------------------------------------------------------------------------------

вздымалась над пропастью, хотя не было Солнца, сотворившего ее, и капля по капле срывалась в бездну. И когда я глянул ввысь в неизмеримость мира, чтобы отыскать в ней божественное око, мир смотрел на меня пустой Глазницей без дна, и Вечность возлежала на груди хаоса, и глодала его, и пережевывала себя... Войте же, раздирайте душу, странные звуки, раздирайте тени, ибо Его нет..."

"Потрясающее стряслось". Событие бытия, которым учреждается самобытный и самодостаточный человек, личность потрясло исчезновение вещей и человека в стихии вещества, оставило лишь следы, тени их былого существования. Тени, потерявшие своего Питера Шлемиля. Они-то и образуют своеобразную ландшафтную поверхность текста мира, его матрицу, где каждый такой знак - сгустившаяся тень, лишенная предмета, которым он был отброшен. Такой теневой знак обречен лишь на грамматологическую коммуникацию с другими, такими же "заброшенными" сгустками тьмы.

В этой речи еще слышится остаток телеологического усилия к полноте самоосуществления в мире, но это - скорее усилие теней, потерявших того, кто их отбросил, снова вернуться к своему хозяину. Не суждено...

Человек оказался в пространстве поверхности, лишенной вертикали. Он сам, скорее, тень тех событий, которые учредили его в качестве личности, гражданина, участника социокультурных процессов. Он стал прописью метрических книг, права, функциональных, гражданских обязанностей. Даже его вещественность стала физиологией, а то, что было душой, тем, что связано с Абсолютом, стало психологией и психоанализом, которые (чуть было не написалось: "которые оставили наедине с собой...") сделали его прописью ученых теорий, доктрин, понятий, а затем и соответствующих технологий, манипуляций, научных, политических проектов, криминальных авантюр...

Без рода, без племени - человек воистину становится продуктом непорочного зачатия, его лоно - лабораторная пробирка, которую окружили ангелы в белых халатах. Его Vita уже прочерчена в векторах обменов и коммуникаций. А смерть?..

Смерти, в принципе, нет, потому что, как уже упоминалось, его жизненный процесс заранее прописан в медицинской карте, а здоровье контролируется медосмотрами, медкомиссиями, поддерживается профилактическими, лечебными и прочими процедурами. Так что даже физическое состояние давно не "мое дело", а дело медицинской, фармакологической индустрии. Психика тоже - либо она в руках психиатра, психолога, психоаналитика и соответствующих препаратов, либо в руках криминала (наркотики).

И смерть, своя смерть, отнята у этого теневого человека, человека - проекта и проекции. Смерть лишь случай, случайный и сомнительный. Если правильно будет поставлен диагноз, если вовремя прибудет "скорая", если будут необходимы лекарства, если реанимационная будет иметь современное оборудование, если найдутся необходимые органы, кровь и т.п., то смерть, разумеется, не состоится.

И вот человек, единица народонаселения, юридически наделенный правом на жизнь, испытывает искушение бессмертием. Ведь если сбываются все вышеперечисленные "если", то никогда нельзя сказать: "это конец" и, соответственно, завершить земные дела.

Смерть, коль она все-таки случается, - это какой-то катастрофический курьез, которого не может, не должно быть...

Однако этот курьез и есть человеческое бытие, как оно спроектировано и постулировано еще "классической" эпохой. Только теперь человеческое бытие, включающее и его пресловутое "бытие к смерти" становится производным социального дизайна, необходимым и органичным продуктом и элементом процесса производства и воспроизводства общества. Здесь само общество мыслится и проживается не как культурное, языковое сообщество людей, учреждающих бытие в органичной, сакральной особости, сохраняемой идентичности и заботы о ней, а как многоуровневая, сетевая система технологических опе-

Фрагмент оформления древнеегипетской гробницы.

стр. 49

--------------------------------------------------------------------------------

раций. Общество, которому необходима не человеческая личность, а атом-индивид, точка приложения властных, консолидирующих и утверждающих себя сил. Сил анонимных, действующих импульсно; сил, столь же точечных, как и та единица-индивидуум, на поверхности которой они комбинируются, которую прописывают, но приписывают не в образно-выразительных формах, а на языке систем и знаков с минимальным значением. Эти прописи обеспечивают функционирование властных, присвоивших себе статус абсолютно значимых, а стало быть - всеобщих структур. Поэтому столь неразличимы, столь абстрактны стали жизненные, квазикультурные сценарии, определяющие и санкционирующие существование, Dasein индивида в единстве Vita-Mort. Это становится очевидным, когда сравниваешь юбилейные торжества некоего имярек, торжества, связанные с его рождением, и траурную церемонию. Те же речи, тот же характер застолья: где пир, где тризна? Да и предметно-символическое наполнение этих событий мало отличны друг от друга. Гроб с покойником - лишь момент, от которого стараются скорее избавиться как от чего-то лишнего, неприличного, чего-то, что вводит в знаковые комплексы-дискурсы. Нарушение, неудобство.

"Сообщили, что у г-на N сердечный припадок и он лежит во дворе. А прием еще не кончился. "Отвезите его к нему, ничего!" - распорядился хозяин, частный отель которого усвоил себе правило больших отелей, где спешат спрятать внезапно умерших, чтобы не испугать проживающих, и где временно запирают покойника в кладовой, а потом, будь он при жизни самым блестящим и благородным человеком, тайком выносят через дверь, предназначенную для судомоек и приготовителей соусов". (Марсель Пруст. "Пленница").

Присутствие конкретного тела-объекта в этом знаковом дискурсе оказывается необязательным, оно может быть заменено любым иным; собственно говоря, существует лишь пустое точечное пространство, никак не определяемое чьим-либо личным присутствием - напротив, сама возможность присутствия отрицается. Реально присутствуют лишь силы дискурсов, буквально схватывающие первую попавшуюся индивидуальность, чтобы тут же разложить ее до элементарных состояний, вплоть до полной аннигиляции. Тем самым властью системы обеспечивают собственное бессмертие, обрекая индивидуум на фактическое несуществование, а антропологический казус человека, подразумеваемый наличием индивидуума попросту загоняется в подполье, где он превращается в существо андеграунда: одинокий, оставленный один на один с собственным одиночеством, одновременно - выставленный напоказ в тотальном социокультурном паноптикуме. Этот андеграундный человек живет, охваченный неосознанной тревогой, бессильный отвратить безнадежность, выстроить хоть какое-либо по-

Надгробие на могиле советского государственного деятеля Н. С. Хрущева. Новодевичье кладбище. Москва.

Надгробие на могиле артиста Леонида Утесова. Новодевичье кладбище. Москва.

стр. 50

--------------------------------------------------------------------------------

добие жизненной перспективы и гарантированности.

Тревога, страх, бесформенная угроза порождает ужас отчаяния, эксцесс агрессии, принимающий суицидальные формы.

И все это маркируется знаками, лишенными означаемого дискурсами иллюзиона, зеркалами, в которых человек читает себя как общественного, системно-технологического, обеспеченного существа. Он знает, что он - лишь проекция на экранах коммуникаций, обменов, замещений, что он - анимационный персонаж театра социального Design'a.

"Плакальщицы". Древнеегипетский рельеф из Мемфиса. XIV век до н. э.

ГМИИ им. А. С. Пушкина. Фрагмент.