Историческая наука русского зарубежья. ДУХОВНЫЙ МИР ИСТОРИКОВ "СТАРОЙ ШКОЛЫ": ЭМИГРАЦИЯ ВНЕШНЯЯ И ВНУТРЕННЯЯ. 1920-е годы

Актуальные публикации по вопросам истории России.

NEW ИСТОРИЯ РОССИИ


ИСТОРИЯ РОССИИ: новые материалы (2024)

Меню для авторов

ИСТОРИЯ РОССИИ: экспорт материалов
Скачать бесплатно! Научная работа на тему Историческая наука русского зарубежья. ДУХОВНЫЙ МИР ИСТОРИКОВ "СТАРОЙ ШКОЛЫ": ЭМИГРАЦИЯ ВНЕШНЯЯ И ВНУТРЕННЯЯ. 1920-е годы. Аудитория: ученые, педагоги, деятели науки, работники образования, студенты (18-50). Minsk, Belarus. Research paper. Agreement.

Полезные ссылки

BIBLIOTEKA.BY Беларусь - аэрофотосъемка HIT.BY! Звёздная жизнь


Автор(ы):
Публикатор:

Опубликовано в библиотеке: 2007-10-11
Источник: Журнал "История и историки", 2003, №1

Историческая наука русского зарубежья. ДУХОВНЫЙ МИР ИСТОРИКОВ "СТАРОЙ ШКОЛЫ": ЭМИГРАЦИЯ ВНЕШНЯЯ И ВНУТРЕННЯЯ. 1920-е годы
Автор: Л. А. Сидорова


Бури революции и гражданской войны забросили на чужие берега сотни тысяч людей. Неприятие новых общественных устоев, тяготы материальной жизни, выдворение большевиками неугодных, стихия массового бегства, увлекавшая человека даже помимо его воли, - вот далеко не полный перечень потоков, из которых складывалась русская эмиграция.

Изгнанниками стали и многие историки. "Что нас заставило покинуть Россию? - спрашивал М. И. Ростовцев в своей статье "Амнистия" (1922 г.) и сам же отвечал на него. - Конечно же, не коммунистическая доктрина как таковая. У нас не было бы трудностей с этими принципами дома, если бы нам дали шанс бороться с ними силой наших убеждений 1 ". Причины отъезда либо высылки лежали главным образом в политико- экономической сфере.

Историческое сообщество России было расколото; его эмигрантская ветвь была вынуждена продолжать свою научную деятельность в отрыве от нормальных условий исследования, в изоляции от русских библиотек и архивов. Оставшиеся на родине историки, превратившиеся в стране победившего марксизма в историков "старой школы", теснимые поколением "красных профессоров", также стали своеобразными эмигрантами, только в сфере духовной.

Это явление получило и собственное наименование. С. П. Мельгунов в своих "Записках "внутреннего эмигранта" (1918- 1921 гг.)" писал: "Бухарина ли в Советской России или Кускова и Пешехонова в эмиграции стали называть "внутренний эмигрант", но термин этот довольно верно определяет настроения некоторых общественных кругов после октябрьского переворота - никакого политического соглашения с партией большевиков, никакого участия в административной власти" 2 .

стр. 168


--------------------------------------------------------------------------------

Таковыми ощущало себя большинство оставшихся в советской России историков "старой школы"; в этом же их обвиняли историки-марксисты, глава которых, М. Н. Покровский, писал 19 сентября 1928 г. в редакцию журнала "Историк-марксист": "Между ним (Е. В. Тарле. - Л. С. ), Ростовцевым и Платоновым по существу нет никакой разницы, а формальная разница, что один эмигрант "внешний" (Имеется в виду М. И. Ростовцев. - Л. С. ), а другие "внутренние"" 3 . Действительно, с позиций воинствующего марксизма не было принципиальных отличий между историками "старой школы" внутри страны и за ее пределами. Вместе с тем, изучение их мироощущения убеждает, что при преобладании общих черт были и особенности.

Главной составляющей гражданской позиции этого поколения историков стала обостренная любовь к России, несмотря на неприятие современных им политических реалий. Ностальгия была общим чувством историков-эмигрантов, как и большинства русской эмиграции. "Приезжают наши беженцы, изможденные, почерневшие от голода и страха, отъедаются, успокаиваются, осматриваются, как бы наладить новую жизнь, и вдруг гаснут. Тускнеют глаза, опускаются руки и вянет душа, душа, обращенная на восток. Ни во что не верим, ничего не ждем, ничего не хотим. Умерли. Боялись смерти большевистской и умерли смертью здесь. Вот мы - смертью смерть поправшие! Думаем только о том, что теперь там. Интересуемся только тем, что приходит оттуда", - так передавала Н. А. Тэффи царившую в российском зарубежье атмосферу 4 . В. Ф. Ходасевич писал М. О. Гершензону в своем письме из Саарова 29 ноября 1922 г.: "Мы все здесь как-то несвойственно нам, неправильно, не по-нашему дышим - и от этого не умрем, конечно, но - что- то в себе испортим... Я здесь не равен себе, а я здесь минус что-то, оставленное в России" 5 .

Обостренное чувство утраты родины было связано с качественным составом эмигрантов, которые включали в себя значительные интеллектуальные силы, что с неизбежностью обусловливало "устойчивое и эмоционально окрашенное отношение к России" 6 . Неизменным было стремление сохранить неразрывную духовную связь с родиной: "Мы не оторвались от нашей Родины и, слава Богу, никогда не сможем оторваться от нее", - писал философ И. А. Ильин и так пояснял нерасторжимость этой связи: "...Ведь мы сами - живые куски нашей России" 7 .

Но реальное течение жизни с неизбежностью обособляло русское зарубежье. Историки же "старой школы", оказавшиеся во внутренней эмиграции, сознательно отделяли себя от новой России. В день созыва Учредительного собрания, 5 января 1918 г., Ю. В. Готье, отвергавший произошедшие в стране перемены, записал в своем дневнике: "Я весь день сидел дома, много занимался, и как будто вне дома ничего не было" 8 . А вот строки из дневника С. Б. Веселовского (5 апреля 1919 г.): "Сегодня воскресенье, я свободен и с удовольствием сижу дома и отдыхаю за книгами. Вообще за последнее

стр. 169


--------------------------------------------------------------------------------

время я никуда не хожу, много читаю и делаю выписки. Только за чтением отдыхаешь от кошмаров современности" 9 .

Чтение, научная работа были главными отдушинами для "старой" профессуры в обстановке пролетарской диктатуры. Такое настроение было характерно не только для историков. Вот дневниковая запись В. И. Вернадского, сделанная ученым 24 марта 1921 г.: "На моем докладе о геохимии много старых учеников и товарищей. Было и приятно и тяжело их видеть. У всех тяжелое настроение, и в то же время всюду видишь мелочи приспособляемости к жизни, и неприятные, и нелегкие. ...Вчера очень на меня неприятно подействовала отсрочка отъезда в Питер. И пришлось в конце концов сделать усилие, чтобы взять себя в руки. Читал поэтов (Владимир Соловьев, Баратынский). Фаррара - "Darkness and Dawn". Но совершенно с собой справился и сейчас силен духом и готов к работе" 10 .

Такая позиция позволяла сохранять иллюзию недавнего, но канувшего в лету прошлого, находиться в пределах своей духовной автономии, отстраняясь от чуждых идеалов. Она смягчала трагизм положения историков "старой школы", но одновременно создавала и новые душевные переживания, связанные с утратой своего положения в обществе. Эмигранты, с горечью признавал Ф. А. Степун в своих "Мыслях о России", - это "души, еще вчера пролегавшие по духовным далям России привольными столбовыми дорогами, ныне же печальными верстовыми столбами торчащие над своим собственным прошлым, отмечая своею неподвижностью быстроту несущейся мимо них жизни..." 11 Думается, что это суждение было справедливо для большинства русской интеллигенции как за рубежами, так и в пределах России.

Но не думать о России, ее прошлом и будущем, не анализировать причин и последствий 1917 г. они не могли, тем более что к этому их призывал профессиональный интерес и долг. Более того, прошлое оказывалось единственной нитью, связывавшей зарубежье с Родиной; для оставшихся в России оно олицетворяло традиции русской государственности и культуры. Тема исторических судеб России стала в эпицентре внимания историков, философов, писателей и публицистов.

Бытовавшие в дореволюционной России общественные идеалы, представления о народе, роли революции претерпели ряд существенных изменений. Преклонение перед народом, отрицание самодержавия, блоковское ожидание революции как невесты - все это уже не представлялось безусловно позитивным. Питавшие общество на протяжении полувека стереотипы были разрушены; они стали, в свою очередь, предметом критики.

Кризис "народолюбия" стал источником острых переживаний для российской интеллигенции в целом. П. Б. Струве, касаясь этой проблемы, видел ее истоки в том, что "интеллигенция выросла во вражде к государству, от которого она была отчуждена, и в идеализации народа, который был вчерашним рабом, но которого, в силу политических и культурных условий и своего развития, она не знала" 12 .

стр. 170


--------------------------------------------------------------------------------

Разрушение народнических иллюзий было очевидным. "Лучшие люди России пережили страшное, небывалое крушение идеалов, - отмечал М. И. Ростовцев в статье "Практика и цели большевизма" (написана не ранее 25 октября 1918 г.). - Всю жизнь они работали для того, чтобы дать народу свободу и культуру, чтобы укрепить и облагородить Россию. Когда, казалось, наступил момент для дружной общей работы на пользу России, все те, кто работал для народа, очутились лицом к лицу с озверевшим врагом, у которого по отношению к ним оказалось одно чувство, - чувство ненависти, желание унизить и оскорбить всех, кто морально и интеллектуально был выше, ограбить тех, кто имел больше" 13 .

Проблема народа и социальной революции обсуждалась не только на страницах научных и публицистических изданий. Она стала темой повседневных бесед, дневниковых записей, переписки. В апреле 1917 г. С. Б. Веселовский писал в своем письме С. Ф. Платонову: "Как я пережил последний месяц? В общем - как все. Разница, пожалуй, та, что не поддерживала и не поддерживает вера в возрождение, в поворот к лучшему. Сознаюсь в своем пессимизме. Некоторым оправданием или смягчающим обстоятельством мне служит то, что я стал пессимистом давно, еще с 1904-1905 года" 14 . Отвечая на это письмо, С. Ф. Платонов признавался С. Б. Веселовскому, что разделяет его опасения: "Пессимист и я. Не пугают меня теоретические кликуши, пугает "стихия" некультурная и слепо-злая и эгоистичная. Очень она стала заметна...

Ну, да что же можно делать нашему брату, кабинетному человеку, в настоящую минуту? Только ждать" 15 .

Такие же печальные выводы из современной действительности делал и Н. П. Лихачев, добавляя, что "отчаяние заползает в душу". Он писал в письме А. В. Орешникову: "Царство небесное Михаилу Васильевичу (Никольскому (1848-1917). - Л. С. ) Очень добрый и оригинальный был человек. Теперь в России нет ассириолога. По-старому судя очень горько, а по-новому - для обращающегося в первобытное состояние народа - жалеть нечего - наука и культура - предмет роскоши - ни рабочим, ни солдатам, ни крестьянам не нужный и не понятный" 16 .

В обстановке социального реванша историки "старой школы" были лишены привычного и необходимого для научной и преподавательской деятельности уклада жизни. Профессора- историки, за небольшим исключением, и до Октябрьской революции не были богатыми людьми. Еще в благополучном 1913 г. А. Е. Пресняков писал С. Б. Веселовскому по поводу финансирования научных изданий:

"Весьма сомневаюсь в исполнении самоиздания и самооплаты. Много ли у нас научных работников, которые могут позволить себе та-

стр. 171


--------------------------------------------------------------------------------

кую роскошь? Не живет ли большая их часть - за редкими исключениями - заработком, из которого свободные десятки рублей, если таковые оказываются, имеют назначение весьма существенное - покупку книг?" 17 Однако зарабатываемых средств хватало на достойную жизнь, позволявшую поддерживать и развивать свой профессиональный потенциал. Достаточно поместительные квартиры, наличие прислуги, прием гостей, домашние концерты и научные кружки на дому, посещение театров и пр. - были неотъемлемы от профессорского бытия.

Вот весьма показательная зарисовка образа жизни "старой профессуры". М. А. Дьяконов, в своем письме от 28 апреля 1913 г. благодаря С. Б. Веселовского за предложение устроить его в Москве на своей квартире, писал: "Откровенно говоря, я хотел воспользоваться Вашим предложением ввиду предстоящих в Москве торжеств (Имеется в виду празднование 300-летия Дома Романовых. - Л. С. ) и большого съезда к ним с разных сторон. Возможно, что при таких условиях в гостиницах и не так легко найти приют. Меня смущает лишь одно: если квартира Ваша будет пустовать, то мое в ней присутствие может оказаться неудобным за отсутствием в квартире прислуги. Буде возможно будет воспользоваться услугами швейцара или его жены, или же дворника, то дело бы с самоваром легко устранить; а дальнейшего и не требуется" 18 . Таким образом, достаточная непритязательность в быту не отменяла правил его устройства.

В годы Октябрьской революции и гражданской войны все кардинально изменилось. Шутливая запись Е. Я. Кизеветтер, супруги А. А. Кизеветтера, сделанная ею в своем дневнике 13 декабря 1905 г. в разгар Декабрьского вооруженного восстания в Москве, что "революция одним хороша: не надо в гости ходить, и к нам гости не ходят. Так спокойно можно сидеть дома. Чувствуешь себя в безопасности, знаешь, что никто не явится" 19 , едва ли могла бы появиться после потрясений 1917 г.

Дом перестал быть убежищем от окружающих невзгод, более того, тревога за его сохранение неотступно следовала за русскими историками. "Я прозябаю, трепещу в связи с вопросом о национализации дома", - писал Н. П. Лихачев в письме А. В. Орешникову 19 января 1919 г. 20 Дневник Ю. В. Готье сохранил печальную летопись вытеснения историка из своего жилья. "Сегодня я в последний раз пишу в своем кабинете, в котором работал пять лет" 21 , - говорится в записи от 21 марта 1918 г. На следующий день Ю. В. Готье запишет:

"Весь день в суматохе с переносом вещей в квартире. К вечеру более или менее убрались, имея уже не пять комнат, а три, и начали новую полупролетарскую жизнь. Жильцы въехали вечером; пока кажется, что будем ладить" 22 , а еще почти через год, 27 февраля 1919г., опять возвращение к тому же сюжету: "Два дня прошли в переезде, и вот мы теперь стеснены в 2-х комнатах, в которых еле помещается та часть имущества, которая нам необходима для жизни.

стр. 172


--------------------------------------------------------------------------------

Извольте при таких условиях заниматься и двигать науку, т.е. исполнять ту обязанность, которую с нас не снимают и большевики" 23 .

Однако внешние обстоятельства не прервали традиций неформального общения. "Старая профессура" продолжала собираться в своих домах, обсуждая научные и политические проблемы и просто отдыхая. "Вчера мы обедали с Любавским в тесном кругу, в квартире Веселовского; предлогом было поднесение ему книг, а настоящей причиной - отвести душу, забыться хотя бы на один вечер" 24 , - записал в своем дневнике Ю. В. Готье 10 марта 1918 г.

Случалось, что такие частные собрания заканчивались арестами. Об одном таком эпизоде, произошедшем 31 августа 1919 г., рассказывает Ю. В. Готье: "Кизеветтер с женой пришли неделю назад к Петрушевским, и сейчас же (дело было в 6 часов вечера) вслед за их приходом (за ними, вероятно, следили) туда нагрянула ЧК и арестовала гостей и хозяина. В этот вечер у Петрушевских должны были быть гости; пришел С. Б. Веселовский, с нотами, чтоб играть на рояле, и иностранной валютой в кармане - сцапали и его; потом пришла Р. П. Богословская, также попавшаяся в ловушку; наконец, во втором часу ночи, М. М. Богословский явился узнать, что сделалось с его женой, и был схвачен засадой. Такие засады устраиваемы в домах очень многих арестованных. Богословский и Петрушевский, которые не принимали участия в политике (а М. М. даже и не кадет), будут на днях выпущены. Но лицам более крупным, особенно кадетам, будет выбраться гораздо труднее" 25 .

Таким образом, цвет московской профессуры оказался под арестом. На следующий день, 1 сентября, С. Б. Веселовский пишет из Бутырок (1-й коридор, 3-я камера) А. И. Яковлеву, обращаясь с просьбой организовать передачу воды и питания и переговорить с Д. Б. Рязановым о возможности взять его на поруки с сыном: "Поговорите с ним об этом, если он не получил заявления, посланного нами в Главное управление архивным делом" 26 . Инцидент окончился благополучно, но тревожное ожидание возможных арестов оставалось. Страх перед политическими преследованиями составлял отныне неотъемлемую часть мироощущения "внутренних эмигрантов".

Исследовательская работа в обстановке, когда речь шла подчас о физическом выживании, была возможна лишь благодаря глубокой увлеченности историков своим предметом. "Прозябаю, и даже механическая научная работа плохо удается, - писал Н. П. Лихачев 17 июня 1919 г. - Хотел было составить подробные программы по сфрагистике и дипломатике. Начал - и плохо подвигается. Понимаю теперь, что такое ночные страхи и холодный пот. С продовольствием бьюсь. Пока я достаю, но все хуже и хуже" 27 . Но своих занятий, которые являлись важнейшей составляющей их духовного мира, они не оставляли.

Научный труд придавал русским историкам силы в тяжелейшие годы, когда, как писал в 1920 г. М. А. Вишняк, люди "...утратили рав-

стр. 173


--------------------------------------------------------------------------------

новесие не только физически, но и морально. Не только прежние российские кумиры померкли. Смутились умы и души. Берутся под сомнение стихийнейшие желания человека - жить и творить" 28 . Историки "старой школы" не прерывали своих архивных изысканий, преподавательской деятельности, участвовали в работе по сохранению архивов. "Продолжаю заниматься послужными списками дьяков, - записал в своем дневнике С. Б. Веселовский 16 февраля 1918 г. - Это занимает мою мысль и дает некоторое успокоение, хотя по временам это занятие кажется нелепым, несвоевременным и ненужным будущей России.

Ну, наплевать. Живу и даю, что могу и к чему привык. Не моя вина, если кто не понадобится. Да и сам я едва ли буду в состоянии, в моем возрасте, приспосабливаться к жизни, если она будет мало похожа на прежнюю и не будет нуждаться, как раньше, в таких специалистах и "плодах культуры", как я" 29 . Та же мысль выражена в письме М. М. Богословского А. С. Лаппо-Данилевскому от 3 мая 1918г.: "Только в научной работе и я нахожу душевное равновесие, и большое счастье, что у нас такая работа есть, я всецело погружен в упомянутую выше биографию Петра, которая начинает, однако, меня пугать своими размерами" 30 .

Трудно приходилось и историкам-эмигрантам. "Я знаю некоторых историков, которые работают садовниками" 31 , - писал М. И. Ростовцев в статье "Русская наука в изгнании". Но, как восклицал в своем дневнике В. И. Вернадский 22 ноября 1921 г., находясь в Петрограде, "разве можно сравнивать наши нечеловеческие условия с ихними!" 32 . Переписка историков напоминает мартиролог. Сообщения о смерти того или иного ученого-историка постоянно появляются на страничках писем. М. И. Ростовцев писал в статье "Мученики науки в Советской России. В память об умерших друзьях и коллегах": "Получаю от времени до времени письма бежавших из большевистского рая, где так пышно цветут науки и искусства, учителей моих, коллег и учеников. И каждое письмо содержит прежде всего "синодик" - сухие списки погибших с однообразными приписками: умер от голода, расстрелян, покончил самоубийством. Десятки имен - одно крупнее другого, десятки образов самоотверженных работников на ниве науки и просвещения, профессоров-идеалистов, в полунищете геройски несших свой крест апостолов знания" 33 .

"Вы пишете о смертях, - откликается Н. П. Лихачев на письмо А. В. Орешникова 16 декабря 1919 г., - здесь самым естественным образом вымирают ученые по несколько человек к факультетскому заседанию" 34 . И вот его другое письмо тому же адресату, от 22 августа 1920 г.: "От недоедания умерли знаменитые Лаппо-Данилевский, Смирнов, Дьяконов, к ним в одну неделю присоединились столь же знаменитые в своих специальностях - Тураев, Марков, Чичагов. Вчера говорили, что Шахматов при смерти.

Превосходный режим!

стр. 174


--------------------------------------------------------------------------------

В честь Тураева было торжественное заседание в Академии. Выяснили чуть ли не мировое значение покойного, были попытки даже произвести его не то в интернационалисты, не то в сверхнационалисты.

Зала была полна. Много было ученых, но что за лица! Потрепанные, изможденные, в разнообразных изношенных до дыр костюмах, почти все в обуви, постепенно превращающейся в опорки! Не мало кандидатов на чествование! 35 ".

Трагическое мироощущение в первые послереволюционные годы было характерной чертой духовной жизни русских историков. Оно захватывало даже тех из них, кого, казалось бы, обошли стороной большие беды. С. Ф. Платонов разделял общее настроение, хотя, как он сам писал в "Автобиографической записке" (1928 г.), "переворот 1917 г. и ломка старого строя, начатая в 1918 году, пощадили меня и мою семью, и среди общих лишений, испытанных русским обществом в период блокады и голода, я не потерял своей библиотеки и привычной оседлости. Я мог продолжать преподавание в Университете и написал свою монографию о Борисе Годунове, напечатанную в 1921 г." 36

С введением нэпа стала нормализовываться бытовая сторона жизни историков, не перестававших быть внутренними эмигрантами в своей стране. В противовес нигилизму большевиков в отношении традиций старой России они соблюдали православные праздники с их обрядовой стороной. В тяжелом 1919 г. Ю. В. Готье с радостью констатировал, что "удалось вспомнить старую масленицу и съесть вволю блинов" 37 , а 5 января 1922 г. он записал в дневнике:

"Рождественские приготовления в нынешнем году шире и больше, чем в прошлом. Во-первых, больше денег; во-вторых, все можно купить, поэтому готовится елка и куплен гусь" 38 .

Русские историки за рубежом не испытывали ограничений в отношении свободы личности, но проблема сохранения традиций русской духовности оказалась не менее сложной. М. И. Ростовцев в статье "Нынешний статус российских университетов" (1920 г.) писал: "Я так настойчиво, но, к сожалению, без особого успеха борюсь, стараясь сделать так, чтобы эмигрантская молодежь не забыла Россию, не растворилась бы в океане западноевропейской и американской интеллектуальной жизни, а взяла бы у Запада все, что он может дать. Они должны быть готовы к возвращению в Россию, к тому, чтобы работать дома" 39 .

В этих целях историки-эмигранты (А. А. Кизеветтер, И. И. Лаппо, Е. Ф. Шмурло) организовали в Праге целый ряд научно- просветительских и научных учреждений и среди них - Русский заграничный исторический архив (1924 г.), Русское историческое общество (1925 г.). В 1920-е годы в Белграде проходили съезды науки и культуры, в 13 странах русской эмиграции были проведены так называемые "Дни русской культуры", на которых отмечались памятные

стр. 175


--------------------------------------------------------------------------------

даты, посвященные А. С. Пушкину, Л. Н. Толстому, русским историкам Н. М. Карамзину, С. М. Соловьеву, А. А. Корнилову и др. Было отмечено такое знаменательное для русских ученых событие, как 175-летие Московского университета, соблюдалась традиция празднования Татьянина дня и др. 40

П. Б. Струве считал возможным даже героизацию минувшего, что было чревато нарушением исторической перспективы и объективности. Но здесь уже накладывала свою длань политика. "Только через культ и идеализацию прошлого в его целом и в его непрерывности может возродиться русский национальный дух, - писал он в работе "Прошлое, настоящее, будущее. Мысли о национальном возрождении России". - Самое злостное, самое ядовитое, самое ужасное в большевизме, - а большевизм во всех его выражениях есть подлинное существо революции, - продолжал П. Б. Струве, - есть преступный, отцеубийственный разрыв с великим национальным прошлым, которое в смрадную эпоху разрушения, переживаемую нами, есть единственное хранилище и прибежище национального духа" 41 .

Прошлое России занимало большое место в духовной жизни историков "старой школы" не только как способ поддержания русской культурной традиции и патриотизма. В нем они искали причины и из него пытались объяснить произошедшие с Родиной катаклизмы. "Россия переживает в начале XX века глубочайшее потрясение, и взоры наши естественно (Курсив мой. - Л. С. ) обращаются за триста лет назад, в эпоху первой великой русской смуты, которая предшествовала воцарению дома Романовых" 42 , - говорилось в работе П. Б. Струве "Исторический смысл русской революции".

Но такой методологический подход к оценке настоящего и будущего России содержал опасность искажения действительности. Исходя из своего опыта изучения французской историографии, Е. В. Тарле в статье "Очередная задача" (1922 г.) писал: "Психологически дело начиналось с поисков аналогий, со стремления понять пережитое, изучая антецеденты, - а затем, сплошь и рядом нечувствительно, история переходила в аллегорию и криптограмму. Вся французская историография первой трети, если не первой половины XIX века, развивалась под знаком той катастрофы, которая в последнее десятилетие предшествовавшего столетия покончила со старой Францией и начала новую" 43 . Поиск "уроков истории", по мнению П. Г. Виноградова, мог и не причинить вреда, но всегда являлся теоретически необоснованным 44 .

Настоящее, а именно революция со всеми вытекающими из нее последствиями, было главным предметом раздумий и профессионального анализа историков "старой школы" вне зависимости от того, где они работали - в России или в эмиграции. "Взбудораженное сознание современников жадно, хоть и растерянно, ищет разумения "переживаемого момента" 45 , - писал А. Е. Пресняков в 1920 г.

стр. 176


--------------------------------------------------------------------------------

"Оно, - справедливо замечал он, - дается с некоторой ясностью, конечно, лишь по достижении процессом перелома той или иной относительной завершенности" 46 .

Горький опыт потрясений революций, гражданской войны и эмиграции не мог не вызвать раздумий о всякой революции вообще, февраль и Октябрь 1917 г. заняли свое место в цепи мировых потрясений. Судьба российской революции невольно наталкивала на сопоставления с английской и Великой французской революциями, высокие цели и нравственные идеалы революционеров соизмерялись с жертвами революций. "История революций в бесконечных вариациях и видоизменениях, - приходит к выводу С. Л. Франк, - повторяет одну и ту же классически точно и закономерно развивающеюся тему: тему о святых и героях, которые, горя самоотверженной жаждой облагодетельствовать людей, исправить их и воцарить на земле добро и правду, становятся дикими извергами, разрушающими жизнь, творящими величайшую неправду, губящими живых людей и водворяющими все ужасы анархии или бесчеловечного деспотизма" 47 .

Вдумчивый мыслитель, С. Л. Франк отметил широкое распространение в среде русской эмиграции "недуга сужения духовного горизонта", только "с обратным знаком: для очень многих теперь добро тождественно с правым, а зло - с левым" 48 . Более того, он видел разрушительную силу не только революции, но и контрреволюции. Когда последняя "овладевает душами как абсолютное начало, - был уверен С. Л. Франк, - она способна стать таким же насильственным подавлением жизни, революцией с обратным содержанием" 49 .

События 1917 г. в среде историков-профессионалов первоначально получали оценку эмоциональную, связанную с принятием или неприятием произошедшего и зависящую, в первую очередь, от личных политических убеждений и предпочтений. Февральская революция была встречена большинством из них положительно. "Дорогой Степан Борисович, - обращался М. А. Дьяконов в письме к С. Б. Веселовскому 10 марта 1917 г. - Итак, свершилось. У нас новый строй вместо сгнившего бюрократического самодержавия. Дай Бог ему, этому новому строю (а не самодержавию), долгой жизни и успеха" 50 . Для П. Н. Милюкова, А. А. Кизеветтера и его единомышленников день 27 февраля 1917 г. знаменовал новую эру русской истории и был всенародным национальным праздником, вне зависимости от того, "как пришла революция - сложное явление, сотканное из глупости и близорукости старого режима, недовольства страны, ненависти угнетенных классов, энтузиазма революционной молодежи, полицейской провокации и неприятельской интриги" 51 .

Были и противоположные отклики. Ю. В. Готье так оценивал события в июле 1917 г.: "Вынуты душа и сердце, разбиты все идеалы. Будущего России нет; мы без настоящего и без будущего" 52 . Не менее резко отзывались и ученые в эмиграции, например, Е. В. Спек-

стр. 177


--------------------------------------------------------------------------------

торский или П. Б. Струве . По словам последнего, эта революция, каковы бы ни были идеи, ее вдохновлявшие, была разрушением и деградацией всех сил народа, материальных и духовных" 53 .

Перспективы буржуазно-демократического развития России после Февральской революции оценивались весьма осторожно даже историками, принявшими ее. В приведенном выше письме М. А. Дьяконов выражал сомнения в успехе новой власти, потому что, писал он своему младшему коллеге, "мы-то остались прежними с прежней ленью, с горячими порывами уничтожить старое сгнившее, со страстишками к погромам и совершенным отсутствием дисциплины, без каковой никакая организация немыслима" 54 . Абсолютно справедливым следует признать вывод Ф. А. Степуна, который констатировал, что "русская интеллигенция десятилетиями подготовляла революцию, но себя к ней не подготовила" 55 .

Октябрь 1917 г. в среде историков "старой школы" приверженцев не имел. Как типическое, B.C. Брачев в своей книге, посвященной петербургской школе русских историков, приводит содержание графы "Отношение к Октябрьской революции" в анкете, заполненной Б. Д. Грековым в 1924 г., где историк сухо констатировал: "Находился в момент революции в Пермском университете, активного участия не принимал. Признал совершившийся факт и продолжал работу" 56 . В том же ключе 12 апреля 1930 г. отозвался о победе большевиков и С. Ф. Платонов, вынужденный давать показания в ходе академического дела: "О большевизме, признаться, совсем не думалось, и внезапное торжество его озадачивало. Следователю я говорил, что с апреля-мая 1918 г., благодаря сближению с Д. Б. Рязановым, я вошел в разумение совершившегося, признал власть и стал работать в Главархиве" 57 .

Устойчивость власти большевиков рассматривалась неоднозначно; по свидетельству Ю. В. Готье, относящемуся к 6 ноября 1917 г. (прошло двенадцать дней после Октябрьского переворота), "разговоров много; некоторые переоценивают, некоторые недооценивают положение; одни дают ему сроку месяцы, другие недели; я не разделяю оптимистических настроений и думаю, что нам предстоит полоса очень тяжелых испытаний, перед которыми бледнеют прошедшие три года" 58 ; 18 января 1918 г. он записал в своем дневнике: "Сегодня у меня сложилось твердое убеждение, что большевики останутся у власти очень долго..." 59 Но и пессимисты, и оптимисты, которых среди, например, московских историков возглавляли соответственно М. К. Любавский и Д. Н. Егоров, были согласны с тем, что "до такого ужаса они еще не доживали" 60 .

Осмысление проблемы революционных потрясений в России не могло не затронуть событий гражданской войны и военной иностранной интервенции. В эмигрантских изданиях печатается большое количество воспоминаний участников белого движения, романы и повести, сюжетом для которых послужила гражданская война

стр. 178


--------------------------------------------------------------------------------

(например, "Очерки русской смуты" и воспоминания "На внутреннем фронте" генералов А. И. Деникина и П. Н. Краснова, роман Н. Н. Брешко-Брешковского "Дикая дивизия" и многие другие).

Проблемы белого движения и причины его неудачи самым живым и непосредственным образом затрагивали российскую эмиграцию. Поэтизация и героизация белого движения соседствовала с попытками осмысления его поражения. "Разве мы не имели опыта "белого", контрреволюционного движения, воодушевленного самыми чистыми и бесспорными идеалами спасения родины, восстановления государственного единства и порядка, - движения, которое, правда, не имело своего торжества и потому в памяти многих сохранило свою святость мученической борьбы за правое дело, но о котором все же один из самых пламенных, но и самых чутких и правдивых его вождей уже должен был с горечью признать, что "дело, начатое святыми, было закончено бандитами" (буквально так же, как русская революция)?" 61 - писал С. Л. Франк.

Что же привело к поражению? Вытекало ли оно из сущности белого движения или было вызвано субъективными ошибками его вождей - именно в такой плоскости шло обсуждение этой проблемы. Сторонников случайности было больше, и это понятно: гораздо труднее было признать слабые стороны белого движения.

Но имел место и поиск объективных причин. Так например, Н. В. Устрялов в своей статье "В борьбе за Россию" (опубликована в Харбине в конце 1920 г.) обнаруживает их в двух плоскостях. "Во-первых, события убеждают, - считал он, - что Россия не изжила еще революции, то есть большевизма, и воистину в победах советской власти есть что-то фатальное - будто такова воля истории. Во-вторых, противобольшевистское движение силою вещей слишком связало себя с иностранными элементами и поэтому невольно окружило большевизм известным национальным ореолом, по существу чуждым его природе. Причудливая диалектика истории неожиданно выдвинула советскую власть с ее идеологией Интернационала на роль национального фактора современной русской жизни - в то время как наш национализм, оставаясь непоколебленным в принципе, потускнел и поблек на практике вследствие своих хронических альянсов и компромиссов с так называемыми "союзниками"" 62 .

Здесь мы сталкиваемся с еще одним вопросом, который занимал умы российской эмиграции. Речь идет об участии в гражданской войне иностранных держав на стороне белых - насколько нравственно было использовать их вооруженные силы против своего же народа, пусть даже находящегося в состоянии гражданской войны. Для Устрялова, бывшего в рядах белой армии, "путь вооруженной борьбы против революции - бесплодный, неудавшийся путь" 63 . Готовность "принять любую власть, лишь бы она удовлетворяла нашей основной (белой. - Л. С. ) идее", была признана им ошибочной. Более того, Устрялов подчеркивал, что "как это, быть может, ни па-

стр. 179


--------------------------------------------------------------------------------

радоксально, но объединение России идет под знаком большевизма, ставшего империалистичным и центристским едва ли не в большей мере, чем сам П. Н. Милюков" 64 . Поэтому, исходя из интересов России, делал он вывод, "наша общая очередная задача способствовать этому процессу" 65 .

Большой общественный резонанс имела опубликованная в первом номере "Современных записок" за 1920 г. статья Н. Д. Авксентьева "Patriotica". Ее название говорило само за себя. Ключевые темы статьи - революция, контрреволюция, патриотизм. На исходе гражданской войны и иностранной интервенции, не принесших победы в стан противников большевизма, а потому не давших возможности сказать, что победителей не судят, встал вопрос о моральной стороне сотрудничества со странами Антанты в борьбе с Советской Россией.

Авксентьев резко заостряет проблему. Он восклицает: "Значит, раздавить Троцкого и Ленина даже ценою унижения России - заманчивая вещь?" В подтверждение своего понимания патриотизма Авксентьев приводит эпизод из герценовских "Былого и дум" - рассказ о французском эмигранте - графе Кенсона, которого Герцен видел, будучи ребенком, в доме своего отца. "Надобно было на мою беду, - цитирует Герцена Авксентьев, - чтобы вежливейший из генералов всех русских армий стал при мне говорить о войне. "Да ведь вы, стало, сражались против нас?" - спросил я его пренаивно. "Non, mon petit, non, j'etais dans Farmee russe (Нет, мой маленький, я был в русской армии)". "Как, - сказал я, - вы - француз и были в нашей армии, этого не может быть!" Отец мой строго взглянул на меня и замял разговор. Граф геройски поправил дело, он сказал, обращаясь к моему отцу, что ему "нравятся такие патриотические чувства". Отцу моему они не понравились, и он мне задал после его отъезда страшную гонку. "Вот что значит говорить очертя голову обо всем, чего ты не понимаешь и не можешь понять. Граф из верности своему королю служил нашему императору"".

"К сожалению, - констатировал Авксентьев, - известная часть русской общественности стала как будто понимать то, чего не понимал Герцен." Гражданская война как следствие революции внесла разлад в миросозерцание российского офицерства, других слоев общества, противопоставив классовые и национальные интересы, раздвоив патриотизм на российский и советский.

По отношению к советской власти историки "старой школы" в России и в эмиграции в 1920-х годах делились на непримиримых и тех, кто не поддерживал ее идеологии, но признавал установившийся строй de facto. Естественно, что первые находились за рубежом. М. И. Ростовцев так отвечал на открытое письмо В. М. Бехтерева "К русским ученым за границей", опубликованное в "Петроградской правде" 24 июня 1920 г., в котором знаменитый психоневролог призывал к возвращению на родину: "Я не знаю, что скажут мои колле-

стр. 180


--------------------------------------------------------------------------------

ги, но я отвечу профессору Бехтереву и ему подобным. Нет, в большевистскую Россию я не вернусь. Не потому, что в России голодно и холодно, не потому, что в России правит та или иная партия, а потому, что Россия полностью порабощена, потому, что там нет свободы, потому, что культура и религия там упразднены, потому, что мораль вытравливается из детских душ... Там, где человека за защиту своих идей преследуют или расстреливают, не может быть работы за или против правящей партии" 66 .

Такого же мнения придерживался и С. П. Мельгунов. Он участвовал в издании политического еженедельника "Борьба за Россию" (Париж, 1926-1931), против программы которого, не только отвергавшей какие-либо контакты с советской властью, но и призывавшей к борьбе с нею, выступила большая часть эмиграции - от П. Н. Милюкова до А. Ф. Керенского. Мельгунов был поддержан лишь группировкой П. Б. Струве 67 . П. Н. Милюков разработал "новою тактику" борьбы с большевистской Россией. Он выступал против иностранной интервенции как средства свержения большевистского режима и считал необходимым в политической борьбе учитывать реальные политические условия, факт установления советской власти 68 .

Историкам, оставшимся в России, было много сложнее формулировать свое отношение к советской власти. В первые моменты после ее установления они видели в ней угрозу своей жизни и деятельности. ""Декреты" новой власти сыпятся как из рога изобилия... Скоро дойдет черед до университетов, ученых учреждений, и очень скоро мы все, м.б., будем на мостовой. Эмигрантская палуба все ближе и ближе" 69 , - писал 10 ноября 1917 г. Ю. В. Готье.

Предпринимались попытки саботировать ее распоряжения. Обратимся вновь к дневнику Ю. В. Готье. Вот запись о состоявшемся 29 января 1918 г. университетском совете, на котором профессура Московского университета обсуждала текущие события. "Наши профессора, я говорю, по крайней мере, о господствующей группе, - писал Ю. В. Готье, - большие идеологи; они упорствуют в непризнании большевицкого правительства и даже не желают отвечать на вежливые, пока что, запросы из бывшего министерства" 70 .

Ю. В. Готье, которого трудно было заподозрить в симпатиях к большевикам, считал такую позицию ошибочной. Вместе со своими единомышленниками, среди которых были М. К. Любавский, С. В. Бахрушин, А. И. Яковлев и др., он считал, что в сфере практической деятельности необходимо налаживать сотрудничество. Еще 19 декабря 1917 г. Ю. В. Готье писал: "Завтра предстоит решить вопрос об отношении Румянцевского Музея к Комиссии по охране памятников С. Р. Д. (Совет рабочих депутатов. - Л. С. ); я буду отстаивать деловое соглашение, ибо культурные работники могут идти на конфликт только по очень веским соображениям; я полагаю, что таковых не имеется. Вечером был у нас М. К. Любавский; говорили об

стр. 181


--------------------------------------------------------------------------------

общих делах, думая о них вполне согласно" 71 . После этого заседания по поводу позиции Румянцевского Музея Ю. В. Готье так сформулировал свою позицию, которую разделили большинство его коллег: "А если они зовут помочь в деле не политическом, а культурном, то мы, как во имя дела, так и во имя блага нашего учреждения и его прямых целей, не должны без веских причин, и без крайней нужды, обострять положение" 72 .

Такое сотрудничество не изменяло общего отношения историков "старой школы" к советской власти, ее оценки в контексте российской государственности. С. Ф. Платонов на допросе 11 июля 1930 г. сказал: "Признаюсь, что неоднократно между мною, Богословским, Любавским, Егоровым, Рождественским, Лихачевым, Андреевым, Бахрушиным, Яковлевым, Готье и Измайловым были обсуждения и обмен мнениями о том, что советская власть является лишь переходной формой государственного строя, а более соответствующим интересам русского народа явился бы республиканский конституционный строй во главе с твердой властью" 73 .

Взгляды историков-эмигрантов на оптимальное для России государственное устройство варьировались от монархических до леволиберальных. Правоту именно своих воззрений ученые и публицисты стремились доказать, активно полемизируя в эмигрантской прессе. Историки, оставшиеся в России, такой возможности были лишены (за исключением бесед в узком кругу единомышленников); но не только это обстоятельство делало их более сдержанными в оценках и прогнозах. Находясь внутри страны, они были более озабочены сущностью государственного устройства.

Эта черта миросозерцания ученых "старой школы", работавших в Советской России, как нельзя лучше отражена в размышлениях В. И. Вернадского по поводу прочитанной им в "Последних новостях" статьи П. Н. Милюкова "Республика и монархия" 74 . Статья представляла собой текст речи, произнесенной П. Н. Милюковым 22 февраля 1922 г. на собрании республиканско-демократического клуба в Париже. В ней представлена многолетняя полемика о наиболее подходящих для русского народа государственных формах. П. Н. Милюков доказывал, что массы продолжают не столько поддерживать рабоче-крестьянское правительство, сколько предпочитают его всякому другому, для них неизвестному и подозрительному. Реакция В. И. Вернадского (он прочитал эту статью спустя год после ее опубликования, находясь в научной командировке в Париже) на рассуждения П. Н. Милюкова была следующей: "Схоластический спор, далекий от жизни. Демократии-монархии - все это сейчас получило другой смысл. Кто верит этим формам жизни как формам? Важно содержание: свобода слова, мысли, веры. Обеспечение личности, собственности - как необходимое условие защиты личности. Работа культурная. Работа над будущим человечества: организация знаний" 75 .

стр. 182


--------------------------------------------------------------------------------

Такая жизненная позиция находила свое прямое отражение в научном творчестве, которое, исходя из нее, должно было быть продолжено и в условиях советской власти. Сошлемся еще раз на дневник В. И. Вернадского, в котором 9 ноября 1922 г. он записал: "Наука должна брать все что может и от своих врагов, какими являются коммунисты" 76 . Необходимость государственной поддержки существовала и прежде, в дореволюционной России. Как писал в 1917 г. М. И. Ростовцев, "настоящая чистая наука, база интеллектуального развития, жила исключительно государством, могла существовать только постольку, поскольку ее поддерживало и питало государство" 77 .

Поэтому, дистанцируясь духовно, оставшиеся в России историки должны были сотрудничать с новой властью. Давалось это нелегко. Огромные трудности создавали "невежество и вандализм реформаторов, в руках которых оказались университеты". Перед ними убеленные сединами ученые чувствовали себя растерянными, писал 30 декабря 1918 г. С. Б. Веселовский 78 . Это вызывало не только смятение в душах русских историков, но и прямое желание покинуть страну. "С Яковлевым и Бахрушиным решили, - записал 5 февраля 1919 г. в своем дневнике Ю. В. Готье, - что, если будет мир, конечно, временный и, вероятно, кратковременный, надо тотчас же выбираться из Совдепии" 79 . Судьба распорядилась так, что названные историки своего намерения не осуществили, не стали эмигрантами. Они остались в России, пережив подлинную трагедию в конце 1920-начале 1930-х годов в связи с академическим делом.

Историки "старой школы" продолжали преподавательскую и исследовательскую деятельность, активно включились в процесс архивного строительства. С. Ф. Платонов начал работать в Комиссии по охране и устройству архивов упраздненных учреждений (по истечении некоторого времени она стала ядром Главного управления архивным делом), являясь заместителем ее председателя, коммуниста Д. Б. Рязанова * . Ближайшими помощниками С. Ф. Плато- нова являлись А. Е. Пресняков, С. Ф. Рождественский, С. Н. Валк, Б. А. Романов.

Организация архивного дела была задачей многотрудной, как с точки зрения практической, так и научной. "Мы здесь все не наладим "главного управления" и кредитов; толчемся, как мошки на солнце, а толку нет, - писал С. Ф. Платонов в Москву С. Б. Веселовскому 13 августа 1917 г. - Скучно, а уходить не хочется, да и мои ученики не пускают, ибо я - буфер между ними и Рязановым" 80 . Платонов, с симпатией относившийся к Рязанову, в противоположность, скажем, Ю. В. Готье, который резко негативно отзывался о последнем 81 , старался сглаживать острые углы, возникавшие при общении


--------------------------------------------------------------------------------

* После перевода Главного управления в Москву, с 1918 по 1923 г., С. Ф. Платонов заведовал Петроградским отделением Главархива.

стр. 183


--------------------------------------------------------------------------------

своих коллег с представителями власти, что, кстати напомнить, делал и Готье, несмотря на свое личное отношение. Главной побудительной силой, вовлекавшей историков в сотрудничество с новыми органами власти, было их представление о профессиональном долге. Вот как сказал об этом М. К. Любавский 21 июня 1918 г.: "Естественно, что руководит всеми нами - это желание спасти источники наши: истории и права" 82 .

Постепенно организация научной жизни входит в определенную колею. Историки "старой школы", сохраняя свою духовную автономию, достаточно мирно сосуществуют с еще не окрепшей марксистской исторической наукой. Более того, процесс сосуществования не исключал и элементов взаимопроникновения. Некоторые академические ученые начали проявлять интерес к истории современности, в первую очередь к истории революции и классовой борьбы. Самым маститым из них был А. Е. Пресняков. B.C. Брачев в своей монографии, посвященной петербургской школе русских историков, приводит высказывание С. Ф. Платонова относительно своего коллеги:

Пресняков сумел проявить такое ценное в те годы качество, как умение "связать изучение отдаленного прошлого с пониманием задач и требований настоящего" 83 .

А. Е. Пресняков публикует статьи, посвященные новейшей истории России. Приведем выдержку из одной из них, опубликованной в 1920 г. в "Делах и днях": "Можно отметить одну из характернейших особенностей нашей революции (Курсив мой. - Л. С. ) и самую существенную: ее все нараставшее "углубление" обусловлено планомерным подчинением стихийной игры революционных сил сознательному партийному руководству, которое, покоряя эти силы и дисциплинируя массы, достигло крупных результатов в форме так называемой "диктатуры пролетариата" и всемерно стремится расширить и укрепить свою базу пробуждением и культивированием сознательности в этой народной массе" 84 . Обращает на себя внимание сама тональность этого высказывания. В нем А. Е. Пресняков не просто объективно рассматривает отдельные черты Октябрьской революции - он называет ее "нашей".

Внимание к марксистской тематике обнаружили многие ученики С. Ф. Платонова: С. Н. Чернов, С. В. Вознесенский, А. А. Введенский, М. Н. Мартынов, Б. А. Романов, С. Н. Валк. Учитель был недоволен этими тенденциями. B.C. Брачев в названной выше книге приводит несколько произошедших в связи с этим неприятных инцидентов. Так, А. А. Введенский намеревался в связи с двадцатилетием первой русской революции сделать в Первом исследовательском институте при ЛГУ доклад о революции 1905 г. на Урале. С. Ф. Платонов, по словам Введенского, через своих "сановных агентов" категорически потребовал от него замены этого доклада на доклад о строгановской иконе. "Мне было заявлено, - цитирует Брачев Введенского, - что специалисту по истории Древней Руси неприлично зани-

стр. 184


--------------------------------------------------------------------------------

маться темами по истории XX века, которые не являются наукой, а только публицистикой, а эти темы по XX веку следует оставить другим".

Не встретила одобрения С. Ф. Платонова и монография его ученика Б. А. Романова "Россия в Маньчжурии", которая увидела свет в 1928 г. С. Ф. Платонов, бегло просмотрев книгу, быстро заскучал и бросил чтение, как только дошел "до всяких банков и займов" 85 .

Но не только "старая профессура" обновляла свои представления о предмете исторической науки. Было и встречное движение, пусть и не очень заметное, со стороны отдельных представителей молодой "красной профессуры". В 1922 г. совсем еще юная слушательница Института красной профессуры М. В. Нечкина начала изучение темы, которая полвека спустя найдет свое завершение в фундаментальной монографии "Василий Осипович Ключевский. История жизни и творчества" (М.: Наука, 1974).

В предисловии к этой книге М. В. Нечкина рассказала об истории ее создания 86 . Изучение темы было начато в 1921 г. в Казанском университете, продолжено в семинаре М. Н. Покровского в Институте красной профессуры. Вариант рукописи, частично опубликованной в 1930 г. в двухтомнике "Русская историческая литература в классовом освещении", 30 ноября 1923 г. обсуждался в РАНИОН. В прениях по докладу "В. О. Ключевский как социолог" приняли участие ученики Ключевского - М. М. Богословский, В. И. Пичета, Ю. В. Готье, М. К. Любавский и др.

Работая над темой, М. В. Нечкина обращалась за консультациями к историкам старшего поколения, например, М. М. Богословскому. Отвечая ей, он писал: "Многоуважаемая Милица Васильевна.

На Ваши вопросы могу ответить следующее: 1) Тему о Ключевском я считал весьма желательной и приемлемой, но без ограничительной прибавки - "как социолог". Это очень сузило бы вопрос. Вопрос же должен обнимать все напечатанные труды Ключевского. 2) О рукописном его наследстве мне ничего не известно. Биографией Ключевского, насколько я знаю, никто пока не занят - да она без рукописного материала и невозможна. 3) 5-й том "Курса" издан по лучшей из литографий. Коллекция литографий есть, кажется, в Румянцевском музее в Москве. Доклад в Истор[ическом] общ[естве] о Ключевском был бы, конечно, весьма желательным.

Простите, пожалуйста, за внешний вид этой записки. Писал я, будучи застигнут врасплох.

10 окт[ября] 1922 г.

Преданный Вам М. Богословский" 87 .

Пожелания М. М. Богословского были реализованы в итоговой монографии. В отличие от-публикации 1930 г., построенной в плане анализа социологической концепции В. О. Ключевского, взятой преимущественно статически, М. В. Нечкина поставила задачу "дать историю жизни и творчества Ключевского, показать процесс формирования и развития его понимания истории России" 88 . Конечно,

стр. 185


--------------------------------------------------------------------------------

классовый подход при оценке творчества В. О. Ключевского, "крупнейшего буржуазного историка предреволюционной России", оставался в силе, но он не довлел над тщательностью научной проработки исследуемых сюжетов, а богатейшая документальная канва работы вкупе с блестящей манерой изложения ставят монографию М. В. Нечкиной в ряд фундаментальных исторических произведений. Появление таких книг - материализованное свидетельство преемственности поколений российских историков, несмотря на крутые изломы в жизни их страны и собственные, сохранения исследовательской струи в советской историографии.

Но возвратимся во вторую половину 1920-х годов. В кругах "старой профессуры" зарождаются мнения, что "наряду с разрушением революция несет огромные новые возможности" 89 . Известный краевед Д. И. Шаховской, со студенческой скамьи близкий с В. И. Вернадским, Ф. Ф. и С. Ф. Ольденбургами, И. М. Гревсом, А. А. Корниловым, с удивлением отмечал, что "никогда не было такой тяги к изучению старины, в частности XVII века, как сейчас, и изучение идет не отвлеченное, как у славянофилов сороковых годов, а самое доподлинное, по архитектурным памятникам, по произведениям искусства, затем - пока очень слабо - по литературным памятникам и по актам. Но всего этого накапливается в музеях и выброшено на поверхность такая масса (икон, рукописей, актов), что волей-неволей придется и за это взяться. И это не только в столицах. Нет, в губернских и уездных городах перед изумленным вниманием вырастают старинные памятники, как нечто новое, на что впервые открываются глаза, создаются музеи, появляются влюбленные в музейное дело, преданные до самозабвения делу изучения старины и окружающей действительности, толково во всем этом разбирающиеся люди" 90 .

Д. И. Шаховской отмечает и другую особенность исследовательской деятельности - "вся наша история обозревается с огромной высоты, на которую возносит нас пережитое нами" 91 . Еще ранее, в 1922 г., Е. В. Тарле сказал об этом так: "Эпохи, подобные нашей, обостряют способность к пониманию многого, что в другое время осталось бы не совсем ясным: они делают реальным то, что иначе оставалось бы пустым звуком" 92 .

Историки "старой школы" поддерживали те начинания советской власти, которые считали созвучными своим идеалам. Именно поэтому они участвовали в сохранении культурного наследия страны, в просвещении русского народа. Культурная революция для них не ограничивалась рамками социалистического строительства, они понимали ее шире. "Мы во многом не согласны с Сергеем (С. Ф. Ольденбургом, непременным секретарем Академии наук, который занимал слишком лояльную, по их мнению, позицию по отношению к власти. - Л. С. ). И по философским, и по практическим вопросам. Так не согласны, что и спорить не приходится - а приходит-

стр. 186


--------------------------------------------------------------------------------

ся более или менее почтительно молчать. - Писал Д. И. Шаховской И. М. Гревсу 4 марта 1928 г. - Но вот он провозглашает лозунг -

Культурная революция.

Можем ли мы сказать, что мы с этим не согласны? Можем ли мы сказать, что он себя, нас и всю страну бессовестно надувает? -А если мы не можем сказать ни того, ни другого, то можем ли мы молчать?

Ведь мы испокон века культурные революционеры. И когда подымается наше знамя, можем ли мы не стоять в рядах под ним? И тут недостаточно - сомневаться, соглашаться, размышлять... Нет, надо стать под знамя, надо найти свое место в рядах" 93 .

Однако даже те из историков "старой школы", которые, как Б. А. Романов, "приближались к марксизму" 94 , были включены в сообщество советских историков лишь условно. Такое положение поддерживало сознание обособленности в умонастроениях историков как немарксистского, так и марксистского направлений. Глава последнего, М. Н. Покровский, порвавший со своим поколением историков и заслуживший в их среде недобрую славу (Покровский - "вот истинно позорное имя в русской истории и позор для школы московских русских историков" 95 , - отозвался о нем Ю. В. Готье), проводил политику, направленную на вытеснение историков "старой школы", на превращение советской исторической науки в марксистскую на 100%. "Не идти академическим путем", ибо "академизм включает в себя как непременное условие признание этой самой объективной науки, каковой не существует", - так говорил М. Н. Покровский в речи на десятилетии Института красной профессуры 1 декабря 1931 г. и провозглашал принцип партийности исторической науки 96 .

Многие историки "старой школы" занимали не менее категоричную позицию, хотя с противоположным знаком. "Признаю, что, не будучи марксистом и держась иной идеологии (эволюционной), я считал монополию марксистской точки зрения в науке вредной и полагал правильным в области истории поддерживать традиционное направление (в теории и технике науки), а потому сочувствовал и активно содействовал сохранению и развитию работ немарксистского направления в негласных кружках историков и в Археогр[афической] комиссии" 97 , - говорил С. Ф. Платонов на допросе 6 июня 1930 г.

Окрепшая к концу 1920-х годов марксистская школа, подготовившая свои кадры историков и образовавшая свои учреждения, мириться с таким положением дел больше не желала. Сбывались предостережения историков-эмигрантов, потерявших, казалось бы, свою остроту к середине 1920-х годов, что большевики терпят Академию, университеты, пока у них нет ничего своего, чтобы заменить старое образование и науку (так писал в "Times" М. И. Ростовцев 5 апреля 1921 г.) 98 . Поколение "красных профессоров", ведомое М. Н. Покровским, переходит в прямое наступле-

стр. 187


--------------------------------------------------------------------------------

ние, выразившееся в разгроме Академии наук, главенствующие позиции в которой до той поры занимали историки "старой шко- лы". Остановить его не могли никакие уступки со стороны Акаде- мии. Дело было не в том, что "у многих академиков, - по словам С. Ф. Платонова, - настроения и их политические взгляды перевесили доводы благоразумия" 99 ; более всего ситуацию объясняют бессмертные слова из басни И. А. Крылова: "Ты виноват лишь тем, что хочется мне кушать", - а аппетита и силы молодым марксистам было не занимать.

Невыбор кандидатов-коммунистов в Академию наук высветил еще один небольшой нюанс в мироощущении историков "старой школы" - ожидание, несмотря на всю его тщетность, реванша, восстановления своего положения в исторической науке страны. Д. И. Шаховской писал В. И. Вернадскому 15 января 1929 г. по поводу прошедшего голосования: "Хотелось Тебе высказать и чувство полного примирения с политикой уступок, и чувство глубокого удовлетворения, что эта политика дала маленькую трещинку" 100 .

Академическое дело стало трагедией для историков, которые пали его жертвами. Оно вселило страх в души оставшихся в живых после заключения и ссылки, заставляло приспосабливать труды к господствующей методологии или, что тоже было нередким, просто украшать работы цитатами классиков марксизма-ленинизма. Внутренняя эмиграция историков "старой школы", оставшихся в России, стала еще более потаенной.

Изучение духовного мира блестящей плеяды русских историков, оказавшихся расколотым поколением, выявило его богатство, насыщенность гражданственными и нравственными раздумьями, болью за судьбы России и отечественную историческую науку. Существовавшие отличия в отношении к некоторым вопросам современности определялись помимо политических убеждений и тем обстоятельством, что одна ветвь ученых смотрела на проблему изнутри, а другая - извне. Это объясняет больший пиетет по отношению к прошлому у историков-эмигрантов, менее непримиримую позицию оставшихся на Родине ученых по вопросу о сотрудничестве с новой властью в сфере науки.

Духовное родство "внешних" и "внутренних" эмигрантов не могло предотвратить их постепенного обособления. Как появились, говоря словами М. А. Вишняка, "две России: "Россия, оставшаяся в России", подлинно-сущая и имеющая будущее, и Россия ирреальная, бывшая, покойная, эмигрантская "Россия N 2-й"" 101 , так образовались и два научных сообщества с разными судьбами. Русские историки-эмигранты внесли огромный вклад в европейскую и американскую историографию, эмигранты внутренние своей школой утверждали сохранение традиций научности и объективности в исследовательской деятельности в условиях господства марксист-

стр. 188


--------------------------------------------------------------------------------

ской историографии. Свое credo - отношение к истории как к науке, стремящейся к независимости от политики и идеологии - обе ветви поколения "буржуазных" профессоров старались передать своим ученикам.

-------

1 Ростовцев М. И. Политические статьи. СПб., 2002. С. 191.

2 Мельгунов С. П. Воспоминания и дневники. М., 2003. С. 316.

3 Евгений Викторович Тарле: Биографический очерк // Академическое дело 1929-1931 гг. СПб., 1998. Вып. 2: Дело по обвинению академика Е. В. Тарле. Часть первая. С. XCIV.

4 См.: Тэффи Н. А. Ностальгия // Рысь. Берлин, 1923.

5 Река Времен: (Книга истории и культуры). М., 1995. Кн. 3. С. 185.

6 Тишков В. А. Исторический феномен диаспоры // Исторические записки. Вып. 3 (121). М., 2000. С. 227.

7 Ильин И. А. Родина и мы // Литература русского зарубежья: Антология в шести томах. М., 1991. Т. 2: 1926-1930 гг. С. 418.

8 Готье Ю. В. Мои заметки. М., 1997. С. 104.

9 Вопр. истории. 2000. N 2. С. 98-99.

10 Вернадский В. И. Дневники: Март 1921 - август 1925. 2-е изд. М., 1999. С. 23.

11 Цит. по: Литература русского зарубежья. Т. 2. С. 301.

12 Струве П. Б. Исторический смысл русской революции // Историки-эмигранты: Вопросы русской истории в работах 20-х - 30-х годов. М., 2002. С. 123.

13 Ростовцев М. И. Избранные публицистические статьи: 1906-1923. М., 2002. С. 46.

14 С. Б. Веселовский - С. Ф. Платонову. Татариновка, 5 апреля 1917 г. // Переписка С. Б. Веселовского с отечественными историками. М., 2001. С. 188.

15 С. Ф. Платонов - С. Б. Веселовскому. Петроград, 12 апреля 1917 г. // Там же. С.189.

16 Н. П. Лихачев - А. В. Орешникову. 12 июля 1917 г. // Река Времен (Книга истории и культуры). М., 1995. Кн. 2. С. 163.

17 А. Е. Пресняков - С. Б. Веселовскому. СПб., 9 января 1913 г. // Переписка С. Б. Веселовского с отечественными историками. С. 216.

18 М. А. Дьяконов - С. Б. Веселовскому. СПб., 28 апреля 1913 г. // Там же. С. 127.

19 Кизеветтер Е. Я. Дневник 1905-1907 гг. // Российский архив: История Отечества в свидетельствах и документах: ХVIII-ХХ вв. М., 1994. Вып. V. С. 334.

20 Н. П. Лихачев - А. В. Орешникову. 6 (19) января 1919 г. // Река Времен. Кн. 2. С. 167.

21 Готье Ю. В. Указ. соч. С. 124.

22 Там же.

23 Там же. С. 266.

24 Там же. С. 119.

25 Там же. С. 308.

26 С. Б. Веселовский - А. И. Яковлеву // Переписка С. Б. Веселовского с отечественными историками. С. 465.

27 Н. П. Лихачев - А. В. Орешникову. 17 (4) июня 1919 г. // Река Времен. Кн. 2. С. 168-169.

28 Вишняк М. А. На Родине: Традиция русской журналистики // Публицистика русского зарубежья: Сб. ст. М., 1999. С. 102.

29 Вопр. истории. 2000. N 2. С. 102.

30 Богословский М. М. Историография. Мемуаристика. Эпистолярия: (Научное наследие). М., 1987. С. 141.

стр. 189


--------------------------------------------------------------------------------

31 Ростовцев М. И. Избранные публицистические статьи. С. 105.

32 Вернадский В. И. Дневники: Март 1921 - август 1925. С. 59.

33 Rostovtzev M. l. Martyrs of Science in Soviet Russia // The New Russia. 1920. Vol. 2. July 1. P. 275-278; // Ростовцев М. И. Политические статьи. С. 94.

34 Река Времен. Кн. 2. С. 172.

35 Там же. С. 176.

36 Академическое дело 1929-1931 гг. СПб., 1993. Вып. 1: Дело по обвинению академика С. Ф. Платонова. С. 284.

37 Готье Ю. В. Указ. соч. С. 266.

38 Там же. С. 511.

39 Ростовцев М. И. Политические статьи. С. 159.

40 Подробнее см.: Вандалковская М. Г. П. Н. Милюков, А. А. Кизеветтер: История и политика. М., 1992.

41 Публицистика русского зарубежья: Сб. ст. С. 177.

42 Струве П. Б. Исторический смысл русской революции // Историки-эмигранты: Вопросы русской истории в работах 20-х-ЗО-х годов. С. 117.

43 Тарле Е. В. Очередная задача // Анналы. Петербург, 1922. N 1. С. 13.

44 Виноградов П. Г. Об истории // Историки- эмигранты: Вопросы русской истории в работах 20-х - 30-х годов. С. 14.

45 Пресняков А. Обзоры пережитого // Дела и дни. Петербург, 1920. Кн. 1. С. 346.

46 Там же.

47 Франк С. Л. Крушение кумиров // Литература русского зарубежья. Т. 2. С. 345.

48 Там же.

49 Там же. С. 344.

50 Переписка С. Б. Веселовского с отечественными историками. С. 152.

51 Милюков П. Н. Как пришла революция // Публицистика русского зарубежья: Сб. ст. С. 165.

52 Готье Ю. В. Указ. соч. С. 13.

53 Струве П. Б. Прошлое, настоящее, будущее: Мысли о национальном возрождении России // Публицистика русского зарубежья: Сб. ст. С. 174.

54 Переписка С. Б. Веселовского с отечественными историками. С. 152.

55 Степун Ф. А. Мысли о России // Литература русского зарубежья. Т. 2. С. 305.

56 Брачев B.C. "Наша университетская школа русских историков" и ее судьба. СПб., 2001. С. 137.

57 Собственноручные показания С. Ф. Платонова. 12 апреля 1930 г. // Академическое дело 1929-1931 гг. Вып. 1. С. 60.

58 Готье Ю. В. Указ. соч. С. 47.

59 Там же. С. 108.

60 Там же. С. 117.

61 Франк С. Л. Крушение кумиров //Литература русского зарубежья. Т. 1. С. 45.

62 Устрялов Н. В. В борьбе за Россию // Там же. С. 398.

63 Там же.

64 Там же.

65 Там же. С. 399.

66 Ростовцев М. И. Мученики науки в Советской России: В память об умерших друзьях и коллегах // Ростовцев М. И. Политические статьи. С. 120.

67 Подробнее см.: Емельянов Ю. Н. С. П. Мельгунов: В России и эмиграции. М., 1998.

68 Подробнее см.: Вандалковская М. Г. Указ. соч.

69 Готье Ю. В. Указ. соч. С. 48.

стр. 190


--------------------------------------------------------------------------------

70 Там же. С. 111.

71 Там же. С. 56.

72 Там же.

73 Академическое дело 1929-1931 гг. Вып. 1. С. 89.

74 Последние новости. 1922. 28 февраля. (N 877); 1 марта (N 878).

75 Вернадский В. И. Дневники: Март 1921 - август 1925. С. 96.

76 Там же. С. 91.

77 Ростовцев М. И. Наука и революция // Ростовцев М. И. Избранные публицистические статьи. С. 23.

78 Вопр. истории. 2000. N 2. С. 104.

79 Готье Ю. В. Указ. соч. С. 261.

80 Переписка С. Б. Веселовского с отечественными историками. С. 190.

81 Готье Ю. В. Указ. соч. С. 145.

82 М. К. Любавский - С. Б. Веселовскому. Москва, 4 июля (21 июня) 1918 г. // Переписка С. Б. Веселовского с отечественными историками. С. 440.

83 Брачев B.C. Указ. соч. С. 156.

84 Пресняков А. Обзоры пережитого // Дела и дни. Петербург, 1920. Кн. 1. С. 346.

85 Брачев B. C. Указ. соч. С. 157-158.

86 Нечкина М. В. Василий Осипович Ключевский: История жизни и творчества. М., 1974. С. 5-6.

87 Богословский М. М. Историография. Мемуаристика. Эпистолярия (Научное наследие). С. 142.

88 Нечкина М. В. Указ. соч. С. 5.

89 Д. И. Шаховской - В. И. Вернадскому. 12 сентября 1926 г., Москва // Звенья: Исторический альманах. М.; СПб., 1992. Вып. 2. С. 235.

90 Там же.

91 Там же.

92 Тарле Е. В. Очередная задача // Анналы. 1920. N 1. С. 15.

93 Д. И. Шаховской - И. М. Гревсу. 4 марта 1928 г., Москва // Звенья: Исторический альманах. Вып. 2. С. 236.

94 Цит. по: Брачев B. C. Указ. соч. С. 157.

95 Готье Ю. В. Указ. соч. С. 117-118.

96 Покровский М. Н. Историческая наука и борьба классов. М.; Л., 1933. Вып. П. С. 405.

97 Академическое дело 1929-1931 гг. Вып. 1. С. 80.

98 Ростовцев М. И. Наука в большевистской России // Ростовцев М. И. Избранные публицистические статьи. С. 90.

99 Собственноручные показания С. Ф. Платонова. 13 января 1930 г. // Академическое дело 1929-1931 гг. Вып. 1. С. 24.

100 Звенья: Исторический альманах. Вып. 2. С. 252.

101 Вишняк М. А. На Родине. Мы и они // Публицистика русского зарубежья. С. 104.

стр. 191

Новые статьи на library.by:
ИСТОРИЯ РОССИИ:
Комментируем публикацию: Историческая наука русского зарубежья. ДУХОВНЫЙ МИР ИСТОРИКОВ "СТАРОЙ ШКОЛЫ": ЭМИГРАЦИЯ ВНЕШНЯЯ И ВНУТРЕННЯЯ. 1920-е годы

© Л. А. Сидорова () Источник: Журнал "История и историки", 2003, №1

Искать похожие?

LIBRARY.BY+ЛибмонстрЯндексGoogle
подняться наверх ↑

ПАРТНЁРЫ БИБЛИОТЕКИ рекомендуем!

подняться наверх ↑

ОБРАТНО В РУБРИКУ?

ИСТОРИЯ РОССИИ НА LIBRARY.BY

Уважаемый читатель! Подписывайтесь на LIBRARY.BY в VKновости, VKтрансляция и Одноклассниках, чтобы быстро узнавать о событиях онлайн библиотеки.