ИСТОРИЧЕСКАЯ НАУКА РОССИИ XIX ВЕКА В ТРАКТОВКЕ К.Д. КАВЕЛИНА

Актуальные публикации по вопросам истории России.

NEW ИСТОРИЯ РОССИИ


ИСТОРИЯ РОССИИ: новые материалы (2024)

Меню для авторов

ИСТОРИЯ РОССИИ: экспорт материалов
Скачать бесплатно! Научная работа на тему ИСТОРИЧЕСКАЯ НАУКА РОССИИ XIX ВЕКА В ТРАКТОВКЕ К.Д. КАВЕЛИНА. Аудитория: ученые, педагоги, деятели науки, работники образования, студенты (18-50). Minsk, Belarus. Research paper. Agreement.

Полезные ссылки

BIBLIOTEKA.BY Беларусь - аэрофотосъемка HIT.BY! Звёздная жизнь


Автор(ы):
Публикатор:

Опубликовано в библиотеке: 2007-10-11
Источник: Журнал "История и историки", 2001, №1

ИСТОРИЧЕСКАЯ НАУКА РОССИИ XIX ВЕКА В ТРАКТОВКЕ К.Д. КАВЕЛИНА
Автор: Р. А. Киреева


В те годы, когда К. Д. Кавелин (1818-1885) вступал в науку, историография как история исторической науки еще не сложилась в особую дисциплину. Но ее необходимость уже отчетливо ощущалась. О том свидетельствуют, в частности, и труды самого Константина Дмитриевича, в которых историографический подход является неотъемлемой, органической частью анализа. При этом не следует забывать, что первая же работа К. Д. Кавелина по русской истории "Взгляд на юридический быт древней России" (где, кстати, содержится значительный историографический материал) легла в основу "нового" направления в науке, которое со временем получило название "государственной школы". Новое осмысление истории России и историографические размышления Кавелина способствовали становлению и развитию этого направления.

Кавелин не писал специальных работ по истории науки (исключением можно считать его обзор "Взгляд на русскую литературу по части русской истории на 1846 год"). Тем не менее при изучении прошлого России он большое внимание уделял трудам предшественников и современников, рецензировал все сколько-нибудь значительные новинки тогдашней исторической литературы, писал об общем состоянии исторической науки. При рассмотрении той или иной конкретно-исторической проблемы он обычно отмечал степень ее изученности, давал критический обзор существовавших мнений, говорил о столкновении взглядов.

Помимо этой, так называемой проблемной историографии, в работах Кавелина есть немало теоретических рассуждений и интересных наблюдений над развитием исторической науки в целом (например, об отношении к истории в различные эпохи, о необходимости для русской науки теории, о задачах историка и исторической науки и т.д.). Высказывался он о трудах и деятельности отдельных историков, оценивая их роль, влияние, оставленный ими след в истории науки. Затрагивал Кавелин и некоторые другие вопросы. Само собой разумеется, что историю науки он осмысливал с позиций государственной школы.

В исторической литературе иногда отрывочно цитируются отдельные оценки и характеристики Кавелина. Большая же часть историографических соображений и выводов ученого, рассеянных по многим его работам, остаются недостаточно изученными. Собрать и последовательно рассмотреть их - задача данной статьи.

Отношение к истории в разные эпохи прошло в своем развитии, по Кавелину, три основные этапа. Когда-то история, писал он, привлекала к себе как любопытная сказка о старине. Тогда быль безнаказанно перемешивалась с небылицей, история "тешила воображение" и "подстрекала интерес" повестью о прошлых временах и об отдельных предках. Потом история стала поучением и справкой - она служила указанием и советом в практической деятельности, обратившись в

стр. 126


--------------------------------------------------------------------------------

архив старых политических и государственных дел. "Напоследок, - считал Кавелин, - история делается источником и зеркалом народного самосознания" 1 .

Помимо основных этапов, Кавелин говорил еще и о переходном, "межеумочном времени", о перепутье между периодами, когда ход народной жизни оставляет привычное вековое русло и ищет новых путей, колеблясь между несколькими. Переходный период накладывает свою печать на исторические представления, и именно этот период привлекал особое внимание Кавелина. Он и сам жил в такое время.

В переходный период, замечал Кавелин, уже не удовлетворяет прежняя справка о деяниях предков и нет уже больше ясного настроения души, что бы восхищаться полуволшебной сказкой, "художественным сочетанием исторической правды и выдумкой". Когда торная дорога кончилась и дальше предстоит идти наугад, ощупью, тогда наступает время глубокого раздумья (что, заметим от себя, всегда благотворно сказывается на развитии исторической мысли): "Народная мысль разрешается в целый ряд вопросов, догадок и предположений, посреди которых мало-помалу и созревает народное самосознание, единственный верный руководитель на этой степени развития" 2 . Но самосознание, подчеркивал Кавелин, дается трудно и тяжко.

Говорил Кавелин и о предвзятом отношении к истории, когда подходили к прошлому с заранее решенными вопросами с целью получения желанного ответа. Но такие ответы, утверждал он, "еще не история, не истина; по ним узнается не то, что было, а то, чего домогался, что хотел видеть историк". Только впоследствии, верил Кавелин, "возмужавшее и окрепшее народное самосознание" придет к правде в истории и вступит "на твердый путь в практической жизни" 3 .

Русская история, считал автор, прошла все эти фазисы, кроме последнего: она была и сказанием, и поучением, события и главные деятели рассматривались с различных точек зрения. Но народное самосознание еще не установилось. Современное положение в исторической науке Кавелин оценивал весьма критически: "Наши взгляды на русскую историю, наша оценка исторических событий и деятелей России оказываются одни за другими, детским лепетом незрелой и нетвердой мысли, и забываются также легко, как возникают". Это проистекает, по Кавелину, почти из-за полного незнания своей истории, из-за поверхностного к ней отношения. "При кажущемся мирном и спокойном, отчасти даже сонном, строе нашей жизни, какой-то быстрый водоворот кружит нашу мысль, унося, одну за другой, все слабые попытки кристаллизировать наше народное самосознание в сколько-нибудь определенные формы". И он давал критическую, близкую к пессимизму, оценку: "умственное наше бессилие никогда, может быть, не чувствовалось так глубоко, как теперь" 4 . Только с появлением трудов С.М. Соловьева и затем Б.Н. Чичерина Кавелин стал отмечать наступающий третий, "новый период", когда историческая наука выходит "из области полутеоретических, полуисторических мечтаний" в область "чисто- исторической деятельности", когда историки от изучения вопросов внешней, политической истории обратились к изучению внутреннего быта 5 .

стр. 127


--------------------------------------------------------------------------------

Размышлял Кавелин и о задачах историка и о задачах русской науки. Наука представлялась Кавелину как нелицеприятный судья, как художник - она должна воссоздать отживший мир во всей его животрепещущей непосредственности. Приговор науки должен "состоять в уразумлении, в приведении к сознанию органических причин великих исторических событий, как судьба необходимых, неизбежных в сущности, случайных лишь по внешней обстановке" 6 . Он полагал, что все народы стремятся к одному идеалу, только "многоразличными" путями. История, писал Кавелин, исследует эти условия, "делает прозрачной оболочку, в которую облекаются внутренние стремления и помыслы, сознательные и бессознательные, сознательно и бессознательно". В связи с этим он ставил вопрос: в чем задача историка? и отвечал: "выяснить события, период, эпоху, так, как будто бы мы сами в ней жили и действовали. Если эта цель достигнута, мы за тысячу лет пред сим, в тридевятой земле, увидим действующим лицом такого же человека, каковы все мы грешные. Разница будет в большей или меньшей его развитости, совершеннолетии. Стремление человека к полному, всестороннему нравственному и физическому развитию и есть движущее начало истории, главная причина изменений, реформ и переворотов" 7 . Кавелин предостерегал от бытующего наивного и упрощенного представления о том, что в прошлой исторической жизни было хуже. Такое представление, писал он, сложилось из-за большей технической развитости человеческого общества, из-за "улучшенного" состояния современной жизни. Не могу удержаться, чтобы не привести аналогичное рассуждение В.О. Ключевского. Мысль о том, что по мере развития человечества людям становится лучше жить, Ключевский называл не фактом, а благожеланием: "Может быть, это правда, но она никогда не может быть доказана, потому что нет научного орудия, которое бы могло ее доказать". Нет "исторического термометра", способного измерить и сравнить ощущения античного гражданина, древнего индуса или современного человека: может быть, они лучше себя чувствовали, может быть, и хуже. "Это "может быть" никогда не будет устранено научно при оценке исторического движения" 8 .

По представлению Кавелина, задача русской истории сводится к тому, чтобы восстановить "потерянное в сознании преемство внутреннего нашего развития, указать органическую связь там, где теперь представляются как будто порванные концы исторической нити, - вот теперь главная, первая задача русской истории. Разрешить ее необходимо не только в видах удовлетворения исторической любознательности, а для того, чтобы внести хоть сколько-нибудь света и порядка в нашу мысль, блуждающую в невероятном хаосе и тьме" 9 .

По существу, все кавелинские наблюдения и размышления над развитием исторической мысли в России привели его к убеждению необходимости теории русской истории. "Это была основная мысль, заставившая меня взяться за перо" - признавался он в ответе на критику Ю.Ф. Самарина. Он пояснял свое понимание того, "что такое теория": это "определение и изложение законов, по которым данный предмет живет и изменяется. Значит, теория русской истории есть обнаружение

стр. 128


--------------------------------------------------------------------------------

законов, которые определили ее развитие. Но жизнь народа есть органическое целое, в котором изменения происходят последовательно и по внутренним причинам; все в ней условлено одно другим, так что настоящее есть последовательный результат прошедшего, прошедшее естественно переходит в настоящее" 10 . Чтобы понять "тайный смысл" русской истории, необходим взгляд, теория, - неоднократно утверждал Кавелин. Русскую историю должно представлять как "развивающийся организм, живое целое, проникнутое одним духом, одними началами. Явления ее должны быть поняты как различные выражения этих начал, необходимо связанные между собою, необходимо вытекающие одно из другого" 11 . Труд выполнения поставленной задачи Кавелин взял на себя в получившей широкую известность работе "Взгляд на юридический быт древней России" (она представляла собой сокращенное изложение курса по истории русского права 1844-1848 гг.).

Наибольшее число историографических размышлений Кавелина посвящено, как отмечалось, "переходному периоду", к которому он относил время от Карамзина до Соловьева. Однако это не означает, что он не высказывал свое мнение об историках более ранних времен, особенно тогда, когда он вел речь об освещении ими отдельных конкретно-исторических проблем (Нестор, Татищев, Байер, Круг, Шлецер, Болтин, Щербатов, Эверс и др.). Раскрытие воззрений Кавелина на эти проблемы не входит в задачу данной статьи, так как они более относятся к общей исторической концепции, а не к взглядам, по выражению Кавелина, на "русскую историю как науку".

Кавелин говорил трех о ступенях, которые прошла в XIX в. русская историческая наука. Критерий, легший в основу обоснования ступеней постепенного развития и "возмужания исторического сознания", историографичен. Это появление многотомных обобщающих трудов по истории России: 1816 г. - "История государства Российского" Н.М. Карамзина; 1830 г. - "История русского народа" Н.А. Полевого, и 1851 г. - "История России с древнейших времен" С.М. Соловьева.

Представляется важным подчеркнуть, что Кавелин, говоря о вышеназванных трех ступенях, заметил, что ни Карамзин, ни Полевой, ни Соловьев не создали науки вновь, что каждый из них был приготовлен предшествующими трудами: "Каждый только высказал взгляд и мнение своих современников о русской истории, как они выражались и выражаются в лучших сочинениях и умах". Он утверждал, что "новое воззрение никогда не является вдруг после старого, а есть результат добываемый постепенно и возникающий уже на развалинах" 12 .

Было время, писал Кавелин, когда в исторической науке безгранично господствовал авторитет Н.М. Карамзина. Кавелин признавал великие и "вечно незабвенные" заслуги историографа перед русской историей. Тайну очарования и обманчивого обаяния его "Истории государства Российского", от которых долго невозможно было освободиться, он объяснял духом и обстоятельствами времени, когда создавался этот труд. Тогда, после победы России в Отечественной войне 1812 г., ее роль в мировой политике сильно возросла и в высшей степени было возбуждено чувство национальной гордости. "Более чем когда либо мы

стр. 129


--------------------------------------------------------------------------------

уверились, что мы европейцы и стоим с ними на одной степени". "В политическом отношении, - писал Кавелин, - мы сравнялись с европейскими народами и радовались этому, и думали, что главная цель достигнута и нам остается только идти вперед на том же пути" 13 .

Кавелин находил вполне естественным, что Карамзин как писатель и поэт взглянул на прошедшее с патриотической точки зрения. Под пером Карамзина русская история выросла "в нечто колоссальное, величественное", и его труд "возбудил сильное сочувствие и глубоко подействовал на общество". Карамзин, отмечал Кавелин, является представителем "целой эпохи нашего умственного и нравственного развития" 14 .

Название карамзинского труда "История государства Российского" импонировало Кавелину. Он отмечал, что в выборе названия Карамзин руководствовался верным чувством: "Действительно, политический, государственный элемент представляет покуда единственно живую сторону нашей истории". Кавелин высоко оценивал и "Примечания" Карамзина, где содержится богатое собрание материалов и источников. Карамзин, признавал он, обладал огромным знанием источников древней русской истории: "если б он нарочно гнал от себя мысли - как делают некоторые исследователи - они навязались бы ему невольно" 15 .

Тем не менее, несмотря на значительные заслуги Карамзина, он, по мнению Кавелина, внес в русскую историю совершенно "противоестественное", "натянутое" воззрение. "Задав себе невозможную задачу - изложить русскую историю фактически верно, но с точки зрения западно-европейской истории" (что он выполнил блистательно, признавал Кавелин), Карамзин искусно сочетал "взгляды и факты, противоречащие друг другу, взятые из совершенно разнородных слоев жизни". Он больше обращал внимание на внешние события, чем на внутренние и мало понимал последовательное, внутреннее развитие русской жизни. Кавелин находил, что это особенно заметно в даваемых Карамзиным обозрениях разных эпох русской истории и в его взглядах на царствование Ивана Грозного, - "словом везде, где он говорит о внутренних событиях" 16 .

Дело заключается в том, продолжал Кавелин, что Карамзин не искал в фактах мысли, не останавливался над ними, не проследил их развития в истории, "а передавал их отрывочно, бессвязно, как они высказывались в фактах". Конечно, это нельзя ставить в вину историографу, оговаривался Кавелин, так как Карамзин имел перед собой другую цель, иное призвание. Да и время было другое. Но, добавлял Кавелин, "нельзя же опять не сказать, что это было так", ибо "Платон - друг, но истина - больший друг" 17 .

Кавелин приходил к выводу, что Карамзин "не глубоко смотрел на историю", что его "История" принадлежит более к изящной, чем к исторической литературе (за исключением "Примечаний"). Воображение рисовало ему чудные картины, "невозможное и небывалое существование", вследствие чего со временем вышло большое зло: "Воззрение на историю потеряло историческую почву и стало совершенно отвлеченным, прикрывая себя фактами". Характеры у Карамзина, писал Кавелин, "созданы", а "не воспроизведены", "события освещены

стр. 130


--------------------------------------------------------------------------------

неестественным светом". Оттого нет никакой возможности понять, как же все это делалось в старину и зачем делалось? Отчего после варяжского периода наступил удельный, а потом именно московский? Исторические деятели разных времен и эпох проходят у Карамзина как в панораме один после другого в одной хронологической, а вовсе не внутренней исторической преемственности. "В этом царстве бесплодных теней все эпохи, все лица, события так похожи друг на друга, что нет никакой причины не представить себе России задолго до Рюрика стройно организованною, с развитым общественным бытом и цивилизацией". Позицию Карамзина Кавелин называл ложной и считал, что она мешала понять не только древнюю, но и современную историю 18 .

Исправить сразу подобный взгляд было невозможно. Поэтому, полагал Кавелин, "воздвигнутое здание надобно было подтачивать понемногу, по частям". Среди тех, кто начал "упрощать натянутое воззрение Карамзина", Кавелин называл М.П. Погодина, позиция которого позднее изменилась, и он из критика Карамзина превратился в его защитника.

Главным образом в связи с анализом трудов М.П. Погодина Кавелин уделил немалое внимание и "объектам" его критики - М.Т. Каченовскому и Н.А. Полевому. Историографическая судьба названных историков складывалась сложно и неоднозначно. Их требования критического отношения к источникам и к осмыслению исторических фактов вели по существу к выработке новых методов исследования. Несмотря на известную слабость конкретных положений и крайних выводов, труды обоих историков оказали значительное влияние на последующее развитие критической мысли и прежде всего на историков "государственной школы" - К.Д. Кавелина и С.М. Соловьева. Но понимание этого пришло далеко не сразу. Большинством современников оба историка как бы обрекались на забвение - на них обрушился шквал нападок. Вот как, например, писал о том сам М.Т. Каченовский в письме к Н.И. Гнедичу: "Не говорите, Бога ради, о критике на "Историю". Досталось мне уже и за рецензию на одно лишь предисловие. Одни отворачивались от меня, другие меня не узнавали, третьи называли меня попеременно то сумасбродом, то опасным человеком, иные даже старались вредить мне по службе. Жуковский, выругавши меня добрым порядком в письме, прекратил со мной всякие сношения" 19 . "Оскорбители", по выражению С.М. Соловьева, трубили победу.

Ведущую роль в уничижительной критике М.Т. Каченовского и Н.А. Полевого от лица профессиональных историков сыграл М.П. Погодин. И надо отдать должное К.Д. Кавелину, сумевшему увидеть не только слабые стороны и недостатки трудов обоих историков, но и оценить их научные заслуги в то время, когда это не было еще столь очевидным.

М.Т. Каченовский, по словам Кавелина, первым почувствовал неудовлетворенность "натянутого" и неестественного воззрения Карамзина на русскую историю. Кавелин охарактеризовал Каченовского как человека с талантом (хотя и не гениального), эрудированного, знакомого с исторической критикой и современными требованиями науки. Каченовский, писал он, восстал против карамзинских преувеличений и старался привести русскую историю к ее "естественным размерам". Он

стр. 132


--------------------------------------------------------------------------------

хотел "снять с глаз повязку", которая показывала многое в превратном виде, и "привести нас к воззрению, равному времени, в которое совершались события". Свою цель Каченовский преследовал с достойным всякого уважения жаром, но при этом, отмечал Кавелин, "впал в крайность", существенно повредившую его делу. Вместо того, чтобы "из самой летописи и источников показать младенческое состояние нашего общества в IX, X, XI и последующих веках, он старался опровергнуть самые источники. Ему казалось, что даже и они приписывают древней Руси слишком много, и эта задушевная, любимая мысль просвечивает в каждой статье его". Причину неверия Каченовского в существование, например, кожаных денег Кавелин объяснял тем, что историк не видел в древней России государства, кредита, правильной финансовой системы, без которых "представители ценности" не могут иметь оборот. На тех же основаниях Каченовский выступал и против подлинности "Русской правды", отвергал возможность торговли и т.п. В своей основе мысль Каченовского Кавелин признавал вполне справедливой. Существующее же несоответствие между основной мыслью Каченовского и ее выполнением Кавелин оправдывал тогдашней малоизвестностью русской истории. "Она и теперь еще лес, в котором очень легко заблудиться", добавлял он 20 .

По мнению Кавелина, не было еще столь несчастного человека в своих последователях, как Каченовский, чем усугублялось его положение в науке. Кавелин утверждал, что в полном смысле Каченовский не имел учеников: "Все так называемые ученики его уцепились за букву и принялись опровергать подлинность летописей; ни один из них не схватил главной мысли Каченовского", и мысль учителя "на время была погребена". В лице этих продолжателей сама школа получила, как считал Кавелин, смешное название скептической, что "так не шло ей к лицу". Замечу попутно, что Погодину, например, такое название показалось "почетным титлом". В этом штрихе ярко проявилась разность историографического восприятия обоих ученых.

Кавелин находил, что не был понят Каченовский и своим главным критиком - Погодиным, который высокомерно называл сомнения скептической школы детским лепетом, не заслуживающим никакого внимания знатоков. Погодин как ученый "прежнего порядка", страдавший односторонностью (что многократно подчеркивал Кавелин), замечал только промахи и ошибки Каченовского, за что ожесточенно преследовал его всеми литературными средствами даже и после смерти ученого. Несмотря на то, что Погодин "по-видимому одержал верх" над соперником и может уже после его ухода из жизни "без докук" продолжать свои занятия, он (Погодин) "ни тогда, ни теперь" "не так понимал требование и направление Каченовского", не понимал его важного значения и призвания.

Тон и нравственный аспект критики Погодина вызывали у Кавелина неприязнь. Его резкие отзывы о скептиках производили неприятное впечатление даже на сторонников Погодина. Они укоряли историка в излишней раздражительности и призывали его к спокойствию: "Брань Вам не к лицу. Вам надобно быть добрым для всех и со всеми". Но

стр. 132


--------------------------------------------------------------------------------

ничьи увещевания не возымели действия. Кавелин считал, что Погодин, резко и местами чересчур ожесточенно отзываясь о Каченовском, дал несправедливую, пристрастную и крайне ограниченную оценку соперника. "В его словах, - писал Кавелин, - виден торжествующий авторитет и величавое пренебрежение к побежденному противнику". "Нам, чуждым этого спора, странно видеть победные лавры, которыми украсил себя г. Погодин, - и Каченовского, идущего за его триумфальной колесницей". Но на этом торжестве, замечал Кавелин, лежит печать иронии. Погодину, писал он, легко было одолеть своего соперника огромным перевесом данных, говоривших в его пользу. "А между тем, - продолжал Кавелин, - по своей точке зрения Каченовский вполне прав, гораздо правее г. Погодина. Г. Погодин думал, что, опровергнув Каченовского, он совершенно победил его; мы не спорим, что Каченовского доводы слабы, и хорошо, что нашелся человек, который исправил ошибки, непосредственно лежавшие в его словах. Но на самом деле великим лицом в этом споре является не г. Погодин, а Каченовский, потому что вопрос им поставленный обойден, непонят: так он был глубок десять лет тому назад". Кавелин, высоко ценивший Каченовского за критическое начало, высказал уверенность, что имя Каченовского "если не навсегда, то надолго будет памятно для всех, занимающихся русской историей". Он утверждал, что время Каченовского не прошло - оно только настает. "Каченовский найдет себе защитников и продолжателей. Тогда увидят, как напрасно торжествовал победу г. Погодин, как бедны его лавры. И это время недалеко..." - справедливо предвидел Кавелин 21 .

Симптоматично, что любимый ученик Погодина Н.В. Калачов (что, впрочем, не мешало ему разделять взгляды историко-юридической школы), задумавший издавать "Архив историко-юридических сведений, относящихся до России", обратился к Кавелину: "Теперь на счет Каченовского. На нас лежит священный долг отдать ему должную честь. В Москве к нему еще слишком холодны; в последнем заседании Общества истории и Древностей я было заговорил об его биографии, - никто не отозвался. Благо вам, что вы отдадите ему все следующее, и вашим словам публика, конечно, поверит больше, чем всякому другому" 22 . Но Кавелин так и не написал биографию Каченовского. Статья о нем, без подписи, появилась в 1855 г. в "Биографическом словаре профессоров и преподавателей Московского университета". Она принадлежала перу С.М. Соловьева.

Высказывал свое мнение Кавелин еще об одном критике Карамзина. Речь идет о Н.А. Полевом и его "Истории русского народа". Кавелин находил, что этот труд нельзя назвать бесспорным историческим сочинением в полном значении слова в отличие от "Истории России" С.М. Соловьева. Появление труда Полевого Кавелин объяснял отсутствием исторической критики в карамзинской "Истории государства Российского". По этой причине автор, полагал он, очевидно хотел написать критическую историю, что доказывает, в частности, посвящение его труда: "Б.Г. Нибуру, первому историку нашего века".

У Полевого, писал Кавелин, на первом плане стоят общие исторические взгляды, бывшие в ходу между учеными 1830-х годов, которые он

стр. 133


--------------------------------------------------------------------------------

и старался приложить к русской истории. Кавелин находил, что опыт Полевого по отношению к варяжской эпохе не был совершенно неудачным. Приведу рассуждение о том самого Полевого, важное для понимания его концепции. В предисловии он писал: "Название книги: История Русского народа, показывает существенную разницу моего взгляда на Историю отечества, от всех доныне известных <...>. Я полагаю, что в словах: Русское государство, заключалась главная ошибка моих предшественников. Государство Русское начало существовать только со времени свержения ига Монгольского. Рурик, Синеус, Трувор, Аскольд, Дир, Рогволод основали не одно, но отдельные разные государства. Три первые были соединены Руриком; с переселением Олега в Киев последовало отделение Северной Руси и образование оной в виде республики. Киевское государство <...> делилось потом особо от Севера, и представляло особую систему феодальных Русских государств. При таком взгляде изменяется совершенно вся Древняя История России, и может быть только История Русского народа, а не История Русского государства. От чего и как пали уделы под власть Монголов; что составило из них одно государство; каким образом это новое, деспотическое Русское княжество преобразилось в самодержавную, великую Империю? Это старался я изобразить, совершенно устранив свое народное честолюбие, говоря беспристрастно, соображая, сколько мог, настоящее с прошедшим" 23 .

Названием своего труда Полевой отрицал, таким образом, только государственное единство Древней Руси и не ставил своей целью проследить историю русского народа в течение всей многовековой истории России (что нередко опускается из вида теми, кто судит о работе Полевого по одному лишь заглавию). Заметим попутно, что в подходе Полевого предугадывается будущая федеративная теория Н.И. Костомарова.

Итак, Кавелин увидел рациональное зерно во взгляде Полевого на варяжский период: "Г. Полевой отверг общие рассуждения Карамзина, показал неприменимость их к первой эпохе нашей истории и на каждой почти странице указывает на необходимость более исторического и критического обсуждения событий. Это несомненное достоинство первого тома "Истории русского народа" и немаловажная заслуга г. Полевого". Однако, находил Кавелин, исполнение Полевым задуманной истории России не соответствовало выдвинутым им же самим требованиям: "Г. Полевой как будто не совладал с предметом с материальной стороны. Взгляд его слишком общ, и потому нередко поверхностен; общие положения иногда отзываются фразами и общими местами. Оттого частная критика данных слишком легка и неудовлетворительна". По этой причине, полагал Кавелин, "История русского народа" была скоро забыта 24 .

Замечать недостатки и слабости труда Полевого не было по тем временам новостью в науке, особенно после "гремящей" критики М.П. Погодина. Многими тогда Полевой считался одиозной фигурой и оценивался негативно, его сочинения называли безобразным хаосом уродливых слов, скрипящих под тяжестью уродливых мыслей, нахватанных и оттуда и отсюда. Любопытно, что Погодин, желавший побольнее

стр. 134


--------------------------------------------------------------------------------

ударить своего бывшего ученика ("в Карамзины лезет, хочет быть господствующим авторитетом!") и ставшего потом главным объектом его критики, воскликнул в адрес С.М. Соловьева: "Это просто Полевой". Обобщая историографическую обстановку 30-х годов XIX в., П.Н. Милюков позднее замечал, что игнорировать "Историю" Полевого стало признаком хорошего тона среди тогдашнего поколения ученых; "последующие же поколения так окончательно забыли о ней, что когда понадобилось определить ее значение в развитии русской исторической науки, задача оказалась нелегкой" 25 . Кавелин в какой-то степени поспособствовал такому "облегчению". Он признавал "ощутительным" значение "Истории" Полевого в русской исторической литературе: "она была выражением более серьезного, историко-критического направления, которое в то время, впервые после Шлецера и Круга, начало снова обнаруживаться" 26 . Наряду с трудами Н.М. Карамзина и С.М. Соловьева Кавелин, как мы помним, включил "Историю русского народа" Полевого в число трех работ, определивших собой общее развитие исторической науки в России XIX в. Однако справедливое кавелинское замечание как-то выпало из поля зрения последующих историографов, и оно опускалось в исторической литературе не только XIX, но и ХХ в. Между тем ученик и во многом последователь Кавелина, К.Н. Бестужев-Рюмин опирался на его мнение при своей характеристике Полевого и его главного исторического труда. Работа Бестужева- Рюмина "Современное состояние русской истории, как науки" (1859) сыграла положительную роль в утверждении заслуг Полевого перед отечественной исторической наукой. Многие последующие историки одно из главных достоинств этой бестужевской работы видели прежде всего в том, что здесь впервые давалась обстоятельная и положительная оценка Полевого и его "Истории русского народа". Оценка Бестужева-Рюмина была признана, закреплена в литературе и развивалась историками, ценившими Полевого за выдвижение новых требований к истории как науке, за его подход к изучению исторического процесса с позиции новых идей и методом западноевропейской науки, начинавшими с Полевого новый этап в русской исторической мысли. А мнение Кавелина оказалось забытым.

Вернемся к Погодину. Это был крупный ученый своего времени, разносторонне одаренный человек, но с тяжелым амбициозным характером. Он оставил заметный след и в русской науке, и в русской культуре. По наблюдению Д.А. Корсакова, Погодин находился в переписке, в полемике и вообще в дружеских или враждебных отношениях со всеми русскими писателями и учеными с 1820-х до 1870-х годов 27 . Наделенный огромным общественным темпераментом, Погодин был инициатором многих научных полемик и первого в России публичного диспута на историческую тему, который состоялся между ним и Н.И. Костомаровым в 1860 г. Погодин стал и одним из первых (если не первым) критиком нового исторического направления - государственной школы. Несколько разоблачающую характеристику погодинского "пыла" оставил И.А. Гончаров, когда-то учившийся у него в Московском университете. У Погодина, писал он, "было кое-что напускное и в характере его и в его взгляде на науку. Мы чуяли, что у него внутри меньше пыла,

стр. 135


--------------------------------------------------------------------------------

нежели сколько он заявлял в своих исторических - ученых и патриотических настроениях, что к пафосу он прибегал ради поддержания тех или иных принципов, а не по импульсу искренних увлечений" 28 .

В 1846 г., летом вышли из печати три тома (из семи) "Исследований, замечаний и лекций по Русской истории" и книга первая "Историко-критические отрывки" М.П. Погодина. Автор многого ждал от этой публикации, рассчитывая получить чин действительного статского советника. С этой целью он через третьих лиц отправил книги министру народного просвещения графу С.С. Уварову для предоставления их государю и другим членам императорской фамилии. Дело, однако, несколько затянулось, и только в мае следующего 1847 г. Уваров написал в докладе императору: "Профессор Погодин есть один из самых ревностных возделывателей Отечественной Истории. В изданных им книгах заключаются объяснения и разрешения, более или менее удовлетворительные на все вопросы о древнем периоде Русской истории" (не очень-то восторженный отзыв! - заметим от себя в скобках). Далее министр "испрашивал дозволения" объявить автору высочайшее благоволение, на что царь выразил согласие. Погодин был раздосадован. "В газетах мне благоволение. Вот тебе и награда. Подлецы!" - записал он в своем дневнике. Погодин болезненно следил за реакцией окружающих. Утешался, когда его хвалили; упрекал за молчание, а выступившим в печати критикам (в том числе К.Д. Кавелину) отвечал резко. Обижался Погодин даже тогда, когда при встрече с ним не высказывались об его труде. К примеру, читаем в его дневнике: "Соловьев не подошел поговорить об исследованиях" 29 . Погодин вообще "был очень щекотлив, когда замечал в ком- нибудь невнимание к себе" - замечал И.А. Гончаров 30 .

В "Отечественных записках" за 1847 г. в первой и третьей книгах Кавелин поместил свои подробные статьи-рецензии на три тома "Исследований" и на "Историко- критические отрывки". Данные там историографические характеристики Кавелин повторял и отчасти развивал и в других своих статьях и рецензиях. В частности, они вошли в его текст, включенный (без указания автора) в знаменитую статью В.Г. Белинского "Взгляд на русскую литературу 1846 г." ("Современник". 1847. Кн. 1). Впоследствии эта кавелинская статья под названием "Взгляд на русскую литературу по части русской истории за 1846 г." вошла в состав его сочинений.

Кавелин кратко знакомил с составом всех книг Погодина, остановил внимание на их названии: "несмотря на несистематическое заглавие" исследования автора расположены систематически. В этом Кавелин увидел неискренность Погодина. По его мнению, задумал систематическое сочинение, "обнимающее весь предмет и существенные его недостатки хотел прикрыть несистематическим, необязательным заглавием". Кавелин находил, что некоторые стороны древнейшего быта Погодин разработал прекрасно, другие оставил в тени, третьи обследовал слабо 31 .

Кавелин напоминал читателям, что Погодин вступил на сцену в то время, когда начал изменяться характер исторической критики и из "приуготовительных исследований" стала рождаться история в

стр. 136


--------------------------------------------------------------------------------

собственном смысле. Тогда в исторической литературе, писал Кавелин, стала проявляться та же разноголосица, которая "отразилась и в изящной литературе, и в быту, и в мнениях, когда даже исторические взгляды начали переходить в фантазии". Погодин же в это переходное время "умел удержаться на исторической почве". Принадлежа всеми своими сторонами к прошедшему, он, замечал Кавелин, был "не чужд некоторых новых требований, взглядов, ученых приемов", и был "одним из тех немногих наших исследователей, которые старались подойти к фактам поближе и взглянуть на них проще, нежели их предшественники". Погодин принялся за изучение самой злободневной и важной для русской исторической науки тех лет проблемы, по которой споры шли в XVIII в. и которые перешли в век XIX. Это - вопрос о происхождении Руси, о зачатках русского государства. "Не увлекаясь блестящими гипотезами, соблазном отрывочных фактов, он (Погодин. - Р.К.) осмотрел все поле, подметил преобладающие черты варяжского периода нашей истории, убедился, что они запечатлены скандинавским или норманским элементом, и в этом направлении повел свои исследования". Ничто, подмечал Кавелин, не могло в продолжение долговременной ученой деятельности Погодина отклонить его с избранного пути. Доводы же противников только доставляли ему материалы для еще большего развития собственного взгляда. Ему, по признанию Кавелина, довелось привести в систему взгляд своих предшественников, начиная с Байера, собрать некоторые новые доказательства, разобрать существовавшие мнения. "Эта заслуга, - по мнению Кавелина, - сама по себе уже очень важна". Погодин, продолжал он, внес в исследования своих предшественников цельность, единство, систему, "положил последний камень к зданию и сделал на будущие времена невозможным отрывочное, бессвязное опровержение защищаемого им взгляда" 32 .

Убедившись, что варяги-русь были норманнами, скандинавами, Погодин с этой точки зрения исследовал весь первый, варяжский, период русской истории и выдвинул в своем изложении на первый план скандинавские черты. "Все, что делалось у нас с призвания Варягов до кончины Ярослава, - писал Кавелин, - он присваивает одним скандинавам". В этом, конечно, есть преувеличение, односторонность. Но, по мнению Кавелина, нельзя за то слишком винить автора, так как он, исчерпав скандинавский элемент в древнейшей русской истории, облегчил работу будущим исследователям, даже в том случае, если новые авторы и не будут разделять его взгляда.

Таким образом, Кавелин достаточно высоко ставил Погодина как исследователя древнейшего периода русской истории и находил, что с этой стороны Погодин был тогда еще мало оценен.

Иное мнение высказал единомышленник Кавелина С.М. Соловьев: "Погодин засел в варяжский период, остановился здесь; вследствие прекращения движения явилась плесень. Погодин ничего не ведал дальше варягов, дошел до нелепых крайностей, запутался, завяз <...>" 33 . Мнение Кавелина представляется более объективным. Тем не менее такое признание не мешало Кавелину видеть недостатки трудов и взглядов Погодина, рассмотрение которых и составляло главное содержание его

стр. 137


--------------------------------------------------------------------------------

рецензий. Но в настоящей статье, посвященной историографическим взглядам Кавелина, важны не его замечания по вопросам русской истории, а его понимание роли М.П. Погодина в отечественной историографии. Тем более, что Кавелин, говоря о Погодине, отмечал: "развитие самого автора гораздо интереснее того, чтЧ он сказал; исторические мнения г. Погодина имеют больший интерес литературный, нежели объективный; они теперь сами предмет истории" 34 .

Пристальное внимание Кавелин уделил эволюции взглядов Погодина по его отношению к Карамзину. По началу, говорил он, Погодин играл не последнюю роль в критическом направлении. В подтверждение этого кавелинского тезиса приведу для примера мнение Погодина о Карамзине, высказанное им в конце 1820-х годов: "В его Олегах и Святославах мы видим часто Ахиллесов и Агамемнонов расиновских. Как критик Карамзин только что мог воспользоваться тем, что до него было сделано, особенно в древней истории, и ничего не прибавил своего. Как философ он имеет меньше достоинства, и ни на один философский вопрос не ответить мне из его "Истории" <...>. Чем отличается Российская история от прочих, европейских и азиатских? Апофегматы Карамзина <...> суть большею частью общие места" 35 .

Но позиция Погодина не оставалась неизменной. "Странно, когда подумаешь, - писал Кавелин, - что тот же ученый исследователь, который еще так недавно был во главе нового поколения и вел его против старой школы, теперь уже является защитником старого против нового и стоит на стороне Карамзина, которого недостатки он открывал и обличал так основательно и дельно". Такую перемену во взглядах Погодина Кавелин объяснял быстрым движением времени: "Всему виной время! Оно шло так быстро; так скоро стало выветриваться и ветшать снаружи великолепное, изнутри призрачное строение русской истории, что Погодин не узнал в своих последователях (не по изысканиям, а по взглядам) продолжателей его же дела и испугался крайних последствий, выведенных из критики карамзинского воззрения. Ему показалось, что пошли уже слишком далеко, и он понял, что стоит ближе к прежнему, чем к новому". В числе главных причин отставания Погодина от современного ему движения науки Кавелин называл путь, который был им избран, и прием, с которым он взялся за дело. Погодин отдался частностям, употребив на них все силы, и забыл главное - "целое прошедшее воззрение, которое нужно было изменить с корня". Общее, таким образом, было им "потеряно из вида". Кавелин писал, что Погодин очень удачно нападая на Карамзина в отдельных фактах и исторических явлениях, остался при нем в целом, так и "не понял или забыл свое призвание в русской исторической литературе" 36 .

По убеждению Кавелина, Погодин не мог открыть собою новую эпоху "ученого обрабатывания русской истории", так как у него не было цельного взгляда на весь предмет, "взгляда, в котором различные эпохи и фазисы хоть как-нибудь вязались бы между собою". У него есть светлые мысли, признавал Кавелин, но нет ясной системы, "есть ученые приемы, довольно удачные, но совершенно нет методы". Словом, Погодин - "не охотник" до взглядов и теорий. При этом у него есть

стр. 138


--------------------------------------------------------------------------------

страсть "возводить в систему свою нелюбовь, нерасположение к цельному, систематическому взгляду на предмет" 37 .

Для подтверждения справедливости этого утверждения Кавелина я снова воспользуюсь словами Погодина: "Нас губит система, желание строить систему, прежде чем приготовлены материалы. Молодые люди даровитые, деятельные погибают у нас для науки. Слепец слепца ведет, оба падают в яму, да и благодарят друг друга, поздравляют со славою! А журнальные крикуны (вроде египетских плакальщиков) и праздные невежи, которым нет дела до науки, аплодируют" 38 . Однако позднее, стараясь отвести от себя упрек Кавелина в отсутствии у него цельного общего взгляда, Погодин утверждал, что он любит общие мысли и ясные обозрения и горячо соболезнует по поводу того, что даже в европейской литературе очень мало встречается общих мыслей об истории ("горизонт истории сузился, - историки обмелели"). Он же, Погодин, делал насилие над своей душой, "корпя над буквами, разбирая кавыки и запятые, сличая свидетельства <...>, роясь в подземелье, в пыли, в хламе", принося жертву Русской Истории. Не обработав источников, нельзя рассуждать, нельзя строить систем. И он принялся за тяжелый, скучный и утомительный труд по сбору фактов из разных источников без их комментирования и систематизации, что он полагал делать в последующих сочинениях 39 . Таким образом, Погодин сознательно остановился на (по определению Шлецера) "низшей" критике, не стремясь раньше времени подняться до "высшей".

Кавелин, конечно же, не отрицал важность собирания и изучения источников. Но для историка знание только фактов без их осмысления, он считал недостаточным. Поэтому Погодина, увлеченного односторонним, исключительно практическим, направлением, он называл не историком, а исследователемэкзегетиком. "Сказано много, но где же взгляд? Сделано ли хоть скольконибудь для уяснения, уразумения предмета?" - спрашивал Кавелин. Неоднократно он признавал, что по отдельным вопросам Погодиным сказано много, даже хорошего, остроумного, но "из всего этого ровно ничего не выходит и ничего не следует". Погодин "не позаботился, правильно или неправильно, прямо или непрямо объяснить закон", по которому совершается история. Кавелин подчеркивал, что Погодин, отзываясь свысока, с пренебрежением о существующих теориях, не давал при этом никакого их разбора, никакой критики. Он желал лишь набросить тень на "взгляд вообще", "на само теоретическое направление". И опять он утверждал, что Погодин - "созерцатель, а не историк, даже не художник" 40 .

Особенно странным в Погодине Кавелину казалась его непоследовательность. Так, он писал, что Погодин, отзываясь неблагоприятно о системах и теориях русской истории, сам как бы невольно строит их. У него, современника Каченовского, было тоже какое-то смутное предчувствие цельного, полного взгляда на русскую историю, признавал Кавелин. Это видно из того, продолжал он, Погодин в своих разысканиях иногда "наперекор фактам", преследует какую-нибудь любимую мысль. "Но так как г. Погодин большей своей половиной принадлежит к экзегетикам, толкователям, - его чаяние, предчувствие осталось

стр. 139


--------------------------------------------------------------------------------

неразвитым". Не будучи в состоянии ни совершенно отказаться от теоретического воззрения, ни обосновать его на твердых, ясных началах, Погодин, считал Кавелин, впал в "исторический мистицизм". Он остановился, продолжал Кавелин, на точке "какого-то благоговения" перед каждым историческим событием, "не стараясь объяснить его значение и место в целом историческом развитии. Мог бы умереть Игорь, да не умер; мог бы Олег иметь детей - да не имел" и т.п. (не будем перечислять все приведенные Кавелиным примеры). По Погодину, ни одна История не заключает в себе столько чудесного, как Российская: "перст Божий ведет нас <...> к какой-то высокой цели". И он подчас выступал в роли наблюдателя чудесных происшествий, руководимых "движением высшей Десницы". К этому положению примешивались политические соображения, которые подталкивали его к выводу о влиянии России в прошлом, настоящем и особенно в будущем. В ходе своей рецензии Кавелин привел и известное утверждение Погодина, сказанного им во вступительной лекции "Взгляд на русскую историю" о том, что "Российская История может сделаться охранительницею и блюстительницею общественного спокойствия". Он вообще замечал, что Погодин часто смешивает политику с историей, и что это смешение не всегда ему удается 41 .

Зная тщеславный и обидчивый характер Погодина, Кавелину не трудно было предположить, что тот будет с ним не согласен. И, действительно, Погодин не замедлил с возражениями. Можно только удивляться, с какой колоссальной энергией Погодин отбивался, нападая сам на своих оппонентов и критиков. Одному только Кавелину он отвечал в "Москвитянине" не менее шести раз 42 . Да и Кавелин не оставался безответным.

Время шло вперед, и ученики опережали своего учителя, что вполне нормально для развития науки. Погодин же не мог и не хотел с этим смириться. Он решил печатно обратиться к молодым историкам, своим бывшим ученикам - И.Д. Беляеву, А.Ф. Бычкову, Н.В. Калачову, А.Н. Попову, К.Д. Кавелину и С.М. Соловьеву, чтобы побеседовать с ними об их трудах по русской истории и "подать им несколько советов". Некоторые из этих учеников к тому времени заняли уже кафедры в том же Московском университете, где лет 15-20 тому назад преподавал им Погодин, и все стали самостоятельными учеными. Погодин же по старой привычке вел с ними беседу снисходительно поучительным тоном - кого-то пожурил, кого-то немножко похвалил, другого похвалил побольше, а кого-то "заблудшего" направлял "на прямой путь". Например, он считал, что "новая историческая школа" (то есть К.Д. Кавелин и С.М. Соловьев) "покусилась коверкать Русскую Историю, точно как покойный Полевой". Менторский тон бывшего профессора задел бывших студентов, и они не остались безмолвными. Беседы Погодина со своими учениками причинили ему, по признанию его биографа Н.П. Барсукова, много неприятностей. Он обращался за поддержкой к своим сторонникам; те старались его урезонить: "Тревогу вы подняли сами: следовательно, должны терпеть". К тому же Погодин получил письмо от попечителя Московского учебного округа С.Г. Строганова с

стр. 140


--------------------------------------------------------------------------------

упреком за диктаторский тон, на что он, по мнению графа, не имел никакого права 43 .

Адресуясь к Кавелину, Погодин повторял, что он не против высших взглядов и теорий вообще, что он вооружается против "высших взглядов Полевого", к которым теперь присоединил "такие же высшие взгляды Соловьев, и несколько, - не без ехидства добавлял он, - извините ваших". При этом Погодин писал, что он у Кавелина видит "гораздо более отчетливости и последовательности", нежели у его товарища, т.е. у С.М. Соловьева. "Вот таких высших взглядов и теорий я не люблю, и буду их преследовать критикой, как преследовал славистов и скептиков Каченовского" 44 .

Оба они - Кавелин и Соловьев - писал Погодин "отделали или хотели отделать меня одинаково (знать сильны!), следовательно, и в этом отношении я могу судить о них, не склоняясь ни на чью сторону". Между тем он все-таки делал различие между Кавелиным и Соловьевым. О первом Погодин, в частности, писал: "Вообще он пишет ясно - большое достоинство! Понимаешь всегда, что он хочет сказать, видишь, с какой точки он смотрит. В этом отношении он берет большее преимущество пред Соловьевым, который решительно видит все навыворот и не помнит, что говорит, хоть говорит, пишет легко и живо". И далее Погодин продолжал: "После ваших в высшей степени несправедливых, не говорю уже неприличных, выходок, коими вы, на первых порах, хотели показать свое преимущество предо мною, старым учителем, другой не стал бы и думать об вас, а я подаю руку, для пользы любимого предмета, для пользы вашей. Не хотите принять ее - прощайте!" - патетически восклицал Погодин 45 . Он и дальше ревностно отстаивал свою позицию и вел "лютую борьбу" против Соловьева и Кавелина. Таким образом, продолжая стоять на своем, Погодин остался глух к новому движению в науке и не понял перспектив ее развития.

В ответ на печатное обращение Погодина к ученикам, Кавелин в свою очередь поместил в "Современнике" яркую критическо-язвительную статью. В.Г. Белинский был от нее в восторге. "Как все ловко, метко, как с начала до конца ровно выдержен тон!". И чем злость добродушнее и спокойнее, замечал Белинский, "тем вострее ее щучьи зубы". "Что если бы вы так же высекли Самарина, как Погодина!" - добавлял великий критик.

В этой статье Кавелин как бы резюмировал (хотя и в резкой форме) свое мнение о Погодине и определил его роль в исторической науке России. Так как эта статья не была включена ее автором в собрание своих сочинений, то более или менее подробно процитирую ее. Погодин, читаем там, "издавна был поклонником старины и недоверчиво смотрел на всякую новизну - до того недоверчиво, что даже, противодействуя ей, не всегда разбирал средства", - писал Кавелин и продолжал: "Вечный поклонник и защитник всякого рода авторитетов, г. Погодин в блестящую эпоху своей деятельности представлял в нашей исторической литературе вспять идущее направление, везде гибельное, тем более у нас, где некуда нечего останавливать, а надо еще понукать. Чем больше, выше была его ученая репутация, тем вреднее его влияние,

стр. 141


--------------------------------------------------------------------------------

наложившее печать на стольких людей. На нем вина, что многие замечательные деятели по Русской истории были забыты, или несправедливо и пристрастно оценены современной литературой и критикой. Ни литературу, ни критику нельзя в этом винить. Могли ли они поступать иначе, когда взгляды и понятия, давно отжившие свой век, начали выдавать публике за неприложные истины и навязывать молодежи под страхом отлучения? К счастью, - верил Кавелин, - это время проходит. Теперь каждый может беспристрастно судить о русских писателях всех веков и всяких направлений, не боясь явиться поддержкой и поборником исторического обскурантизма" 46 .

В связи с анализом работы С.М. Соловьева "Об отношениях Новгорода к великим князьям", говоря о состоянии исторической науки тех лет, Кавелин сказал несколько слов о славянофилах, но не как о своих постоянных оппонентах, а как бы с историографической точки зрения. Новая историческая школа в лице Соловьева и Кавелина боролась, как известно, со славянофилами по коренным вопросам русской истории. В этой полемике они обосновывали свои научные позиции, прежде всего принцип историзма против теории славянофилов об исконных, коренных и неизменных началах народного духа.

Напомню, что Соловьев называл славянофилов антиисторическим направлением в знак протеста против данного ими Шлецеру и его последователям (куда он причислял и себя) названия "отрицательное направление". Он обвинял славянофилов в плохом знании и понимании истории, квалифицируя их позицию как позицию застоя, противопоставлял ей идею исторического закономерного развития, теорию исторического прогресса. Фактически Соловьев не признавал никаких заслуг славянофилов перед отечественной исторической наукой. Он нескрываемо решал чисто полемические задачи: с одной стороны, разбивал теоретические позиции противников, отнюдь не заботясь о выявлении их вклада в историческую науку, а с другой, - утверждал свое понимание процесса исторического развития. Славянофильский кружок, писал он, "слагался не из мыслителей, а из мечтателей, поэтов и дилетантов науки" 47 .

Близкой к соловьевской точке зрения была и позиция Кавелина. Он называл славянофильское направление историческим романтизмом. По его мнению, авторы исторических сочинений этого направления вместо того, чтобы высказывать необходимый закон, по которому совершалась древняя русская история, высказывали только любимую мысль, "почерпнутую Бог знает откуда, может быть из вольного воображения, только наверное не из фактов. Напротив, эту мысль насильно вставляют в факты". Неподдающиеся же любимой мысли факты остаются в тени, а плохо поддающиеся - искажаются. Лозунгами такого романтизма служат мысли "самые недействительные, неисторические, преимущество Руси перед Россиею и словенского мира перед романо-германским". Такой романтизм, писал Кавелин, свидетельствует только, что до истинной, действительной исторической науки еще очень, очень далеко. "Странное дело! - рассуждал он. - Не имея никакой исторической основы, блуждая в мечтаниях и отвлеченных мыслях, этот

стр. 142


--------------------------------------------------------------------------------

романтизм воображает, что он-то и есть истинное историческое направление" 48 .

Вместе с тем Кавелин признавал некоторое "временное, преходящее", но все же хоть какое-то их значение в недавнем прошлом, когда "по малоизвестности фактов и совершенному отсутствию исторического смысла, отвлеченным взглядам и теориям было раздолье". Но когда факты древнерусской истории стали более доступными и известными, и историческая наука двинулась вперед, историческому романтизму стало "и тесно, и как-то неловко". Но отказаться от самого себя у него не хватило ни сил, ни мужества. Вот тогда "в сознании своего бессилия, исторический романтизм прикинулся ультра-историческим направлением: ведь нужно же было, когда все кругом изменилось, придать благовидный предлог своему существованию". Кавелин утверждал, что романтизм не хлопотал о том, чтобы новые взгляды на Древнюю Русь получили историческое оправдание. Напротив, факты, которых он никогда не понимал, он вздумал противопоставить мысли и историческим взглядам, чтобы удержать их напор и спасти себя. Стремлением остановить истину, а не узнать ее, было унижено значение фактов, писал Кавелин. "Что за забавная игра в историю! Факты в ней, как стеклышки в калейдоскопе, стоят кверху ногами, а что-то выходит!" 49 . Но мистификация была непродолжительна, посчитал Кавелин. Он думал, что романтизм пал навсегда и представлял собой уже только давно прошедшее явление. Характерна заключительная фраза рецензии Кавелина на Валуевский сборник*: "От души желаем полного успеха "Сборнику" и полного неуспеха его направлению" 50 .

Итак, главной фигурой переходного периода (или переходного состояния) Кавелин считал М.П. Погодина. Поэтому он уделил этому историку большое внимание и именно в связи с анализом его работ рассматривал взгляды Карамзина, Каченовского, Полевого и др. Однако Кавелин не выделил труды Погодина в качестве вехи, через которую прошло развитие исторической науки XIX в., как то было сделано им по отношению к трудам Карамзина, Полевого и Соловьева.

Переходное время, когда по определению Кавелина в исторической литературе была какая-то усталость мысли, нравственное утомление и бессилие, когда "господствовал хаос"** и разные взгляды "бродили нестройно и наугад", он характеризовал двумя основными чертами. С одной стороны, указывал он, почти полностью исчезли смелые гипотезы, полемика, "страсть к историческим теориям". Тогда возрастал перевес с фактического изучения над теоретическим. Поэтому в исторических


--------------------------------------------------------------------------------

* Называемый так по имени Д.А. Валуева - издателя "Сборника исторических и статистических сведений о России и народах ей единоверных и единомышленных". 1845. Т.1

** Погодин называл слова Кавелина о хаосе в русской исторической науке придуманным тезисом. "Хаоса не было в той науке, которую обрабатывал Шлецер и Карамзин", утверждал он, не учитывая при этом, что Кавелин говорил о другом, послекарамзинском времени. Слова о хаосе, продолжал Погодин, можно найти у Полевого и Каченовского. "Это все только слова. Хаос был нужен Кавелину только для того, чтоб эффектнее озарить русскую историю солнцем родового быта" 52 . Что ж, в этом, вероятно, есть доля истины.

стр. 143


--------------------------------------------------------------------------------

работах предмет исследования излагался чисто фактически. Но зато, с другой стороны, успешно шло издание источников и различных исторических материалов. Кавелин признавал это явление важным для России, где наука истории была еще в зародыше. Внимание историков было тогда обращено не на первостепенно важные, существенные, а на частные вопросы, на восстановление исторических событий и на обработку материалов. В результате историческая литература оказалась под сильным влиянием "исключительно-фактического направления". "Воззрение на историю потеряло историческую почву и стало совершенно отвлеченным, прикрывая себя фактами", писал Кавелин 51 .

"Видимое бессилие уразуметь факт", "склонение мысли под авторитет исторического данного", "фактический скептицизм" Кавелин объяснял предшествующим необузданным разгулом фактических представлений, которые принимались за исторические воззрения. По наблюдению Кавелина прежде легче было написать книгу по русской истории, потому что меньше требовалось от историка и легче было создать взгляд, теорию. Он полагал, что по мере того как раздвигается круг исторических данных должен "стесняться простор для вымыслов имевших вид исторических теорий". Неумышленный обман, невольное самообольщение должны исчезнуть перед строгой действительностью. Следовательно, переходное время не могло удержаться навсегда. Оно только приготовило материалы для новых взглядов. В глубине современной жизни, писал Кавелин, зарождается новое историческое сознание, ищущее формы и выражения. До очевидности стало ясно, утверждал он, что "без строго научного систематического воззрения наука русской истории не может идти дальше". Он констатировал, что с конца 1840-х годов историки "стали вникать в связь и стройность явлений в истории", стали искать "главные начала, проходящие чрез жизнь народа", которые помогают понять ход его истории 53 .

Кавелин признавался, что ему приятно было думать о том, как теперь (писал он в 1847 г.) историческая наука далеко ушла от воззрения Погодина и какая "огромная разница в воззрении между г. Погодиным и нами успела образоваться в какие-нибудь двадцать лет". В жизни обычно не замечается как неимоверно быстро двигаются вперед: "только история литературы невольно раскрывает нам глаза" 54 - отдавал дань историографии Кавелин.

В утверждении нового историографического направления (которое сначала так и называлось новой исторической школой, потом теорией родового быта, историко- юридической школой, государственной школой) важнейшую роль сыграла работа К.Д. Кавелина "Взгляд на юридический быт древней России" (1847). Она была этапной и для самого автора и для науки в целом; ее по праву называют программной. Впервые же со своими основными положениями теории родового быта Кавелин выступил еще в 1842 г. в отрывке из магистерской диссертации, напечатанном в сборнике "Юридические записки". Затем они были развиты в самой диссертации и в курсе по истории русского права (1844-1848). Однако в своих историографических размышлениях

стр. 144


--------------------------------------------------------------------------------

Кавелин ни разу не упомянул о собственных заслугах перед русской исторической наукой и все лавры отдал С.М. Соловьеву.

В жизни С.М. Соловьева Кавелин сыграл немаловажную роль, поддержав его в трудную минуту. По возвращении из-за границы Соловьев встретил в Московском университете настороженное к себе отношение и со стороны профессоровзападников, считавших его погодинским последователем, и со стороны Погодина с Шевыревым. Рекомендация к защите его магистерской диссертации ("Об отношении Новгорода к великим князьям") затягивалась. Соловьев, как полагалось, подал диссертацию декану И.И. Давыдову, который переслал ее Погодину. Однако Михаил Петрович не торопился с заключением и долго продержал работу у себя. Соловьеву пришлось вытерпеть томительный разговор с бывшим учителем, чтобы получить обратно собственную работу с кратким погодинским резюме: "Читал и одобряю". Соловьев вновь передал диссертацию Давыдову, тот - Т.Н. Грановскому, Грановский - Кавелину. Константин Дмитриевич прочитал работу, очень быстро и, как описывал Соловьев, "восплясал от радости, найдя в ней совершенно противное славянофильскому образу мыслей". Кавелин объявил Грановскому и "всем своим" то, продолжал Соловьев, что "диссертация моя составляет эпоху в науке, вследствие чего вся западная партия обратилась ко мне с распростертыми объятиями" 55 . После того диссертация Соловьева была поставлена на защиту.

В своих воспоминаниях Соловьев свидетельствовал и об установившихся дружеских отношениях с Кавелиным. Им приходилось и поспорить (например, по религиозным вопросам), а потом "мы с ним <...> упивались развитием наших сходных научных взглядов" 56 . Можно только удивляться, как два человека, разные по складу характера (и, как оказалось, по научной судьбе) параллельно и независимо друг от друга под влиянием одной и той же господствовавшей идеи выработали столь идентичные взгляды на историю России, что стали основателями нового историографического направления, которое долгие годы играло ведущую роль в русской исторической науке.

И дальше Кавелин следил за научным творчеством Соловьева и по возможности печатно откликался на выходившие труды историка. Он сразу распознал и оценил огромный научный потенциал Соловьева, приветствовал его как своего молодого коллегу и единомышленника, как ученого, которому предстояло большое будущее. Чутье и понимание важного историографического явления, каким был С.М. Соловьев в истории науки, не обманули Кавелина. Он говорил об огромном историческом таланте Соловьева, о трезвости его мысли, о тщательном изучении источников, о неутомимом трудолюбии, об отсутствии у него "всяких предубеждений".

Труды Соловьева Кавелин рассматривал в контексте развития исторической науки, что помогало ему оттенить заслуги ученого и ярче подчеркнуть его достоинства. Так, сопоставляя "Историю России" Соловьева с главными обобщающими трудами по русской истории Н.М. Карамзина и Н.А. Полевого (а также с М.П. Погодиным и славянофилами), Кавелин отдавал предпочтение Соловьеву. Его "Историю" он

стр. 145


--------------------------------------------------------------------------------

называл зрелым и сознательным ученым историческим трудом в полном значении слова. В отличие, например, от Карамзина, который более обращал внимание на внешние события, чем на внутренние ("он мало понимал последовательное, внутреннее развитие русской жизни"), Соловьевым все исторические явления рассматриваются с их внутренней стороны "во взаимной связи и раскрываются последовательно, по их преемственности; бытовая сторона обращает на себя, как и следует, гораздо больше внимание автора, чем внешние события". Взгляд Соловьева был, по определению Кавелина, гораздо серьезнее и приемы строже. Конечно, в "Истории" Карамзина, добавлял Кавелин, встречаются намеки на мысль, которую развил Соловьев, "но им едва ли можно придавать какую-нибудь важность" 57 .

Современные историки должны были, по убеждению Кавелина, спросить себя - "какое же было движущее начало русской истории, что в ней развивалось?" Он находил, что "все сказанное об этом доселе или было слишком нелепо, или слишком обще, прикладывалось ко всем государствам в мире, и именно потому нисколько не поясняло русской истории". Соловьев же открыл и показал родовое начало как основной движущий принцип древнерусской истории - и в этом Кавелин видел главную заслугу историка.

Многие до Соловьева - Эверс, Рейц, Погодин и отчасти Карамзин "вертелись около этой мысли", - писал Кавелин. Но только Соловьеву принадлежит "честь бесспорно величайшего открытия в русской истории". "Он поднял знамя и является основателем нового воззрения, богатого выводами и последствиями", утверждал Кавелин 58 , деликатно промолчав о своей заслуге в этой области. Между тем самое обстоятельное обоснование и раскрытие теории родового быта принадлежит Кавелину.

Отдавая должное Соловьеву и очень высоко оценивая его труды, Кавелин тем не менее не всегда был согласен с Соловьевым. В его изложении, указывал Кавелин, "встречаем натяжки, неестественные выводы, не вполне удовлетворительное понимание среды, в которой совершалась наша история, и потому события и лица не всегда правильно освещены"; "заметна какая-то идеализация фактов", отчего рассказ его "не довольно прост и отзывается фразой"; Соловьев "не вполне верно и последовательно развил свою мысль". Это Кавелин объяснял тем, что Соловьев "недостаточно глубоко вник в законы естественного, органического развития родового начала" 59 . И далее Кавелин на конкретном материале обосновывал свои замечания. Заметим попутно, что Соловьев во многом учитывал кавелинскую критику, но при этом не упоминал его имени. Когда же Соловьев не был с ним согласен, тогда он называл имя Кавелина.

В данной статье остановимся лишь на одном, чисто историографическом замечании Кавелина, высказанного им в адрес Соловьева. Кавелин отчетливо понимал потребность науки в историографии. Он замечал, что везде, где науки процветают, существует "особливая литература сочинений собственно ученых". "Даже только свести разумным и ученым образом сделанное доселе по русской истории - один такой

стр. 146


--------------------------------------------------------------------------------

труд сам по себе - достойный предмет самого ученого и самого талантливого историка", утверждал Кавелин. Рецензируя первый том "Истории России с древнейших времен" С.М. Соловьева (1851), Кавелин ставил перед собой, в частности, задачу определить в какой мере эта книга соответствует современному состоянию науки и отвечает ли она требованиям русской историографии. "Многие, например, требуют, чтобы всякий новый труд был заключительным звеном всех других трудов по той же части, но появившихся прежде", - отмечал он. И именно с этой точки зрения книга Соловьева не удовлетворила Кавелина и более того, вызвала у него серьезные замечания. Кавелин резко упрекал автора, которого всегда активно и горячо поддерживал, за "совершенное молчание" о целой литературе по русской истории, за отсутствие у него какой-либо научной оценки трудов предшественников и за неосвещение им какой-либо полемики. "Что бы сказал Каченовский и его непосредственные последователи, не встречая не только ни слова о своих некогда знаменитых отрицаниях достоверности источников, кроме одних ссылок?" - спрашивал он. После жарких и продолжительных прений, наполнявших некогда страницы журналов и составлявших любимую тему письменных и устных споров, "следовало бы хоть по крайней мере упомянуть о сомнениях и их неосновательности" 60 .

Опровергать и разбирать чужие мнения, по-видимому, лежало вне задачи Соловьева, с упреком замечал Кавелин. Даже во множестве примечаний (около 450-ти, уточнял он) "редко-редко где встретим опровержение мнений прежних или современных исследователей, да и эти редкие исключения автор допускает в свою книгу как-будто нехотя, когда уже нельзя без того обойтись" 61 .

Жестко упрекал Кавелин Соловьева за отсутствие в его книге историографии: "В первом томе "Истории России" ни слова не сказано о прежних писателях по русской истории" (выделено мной. - Р.К.). "Кто трудился над нею до г. Соловьева, какие их сочинения, какие достоинства и недостатки этих сочинений, - обо всем этом мы Не найдем даже упоминания, даже простого перечня имен и книг! Не странно ли? - продолжал он. - Не значит ли это добровольно лишить свой труд ученого основания и авторитета и отдать на жертву именно тем воззрениям, которые всех слабее и не признаются наукой; другими словами: не значит ли это сделать дело только вполовину? Нельзя не пожалеть, - сокрушался Кавелин, - что г. Соловьев допустил такую существенную неполноту в своем новом сочинении, тем более, что ученому автору легко было избежать этого упрека" 62 .

Суровый "приговор" Кавелина безусловно подтолкнул Соловьева к написанию впоследствии серии историографических статей (1853-1857). Знаменательно, что Соловьев для названия своей самой известной историографической работы взял кавелинское выражение: "Писатели русской истории".

Влияние Кавелина, который первым взглянул на историческую науку России с точки зрения государственной школы, было значительным. Так, Соловьев опирался на его оценки при характеристиках Карамзина, Погодина, Каченовского, славянофилов. Воздействие Кавелина заметно

стр. 147


--------------------------------------------------------------------------------

сказалось и на работах их общего с Соловьевым ученика, ставшего со временем крупным историком науки, К.Н. Бестужева-Рюмина, что тот признавал сам. А через Соловьева и Бестужева-Рюмина его влияние передалось В.О. Ключевскому, П.Н. Милюкову, В.С. Иконникову... Все это свидетельствует о весомом вкладе К.Д. Кавелина в историю русской исторической науки.

1 Кавелин К.Д. Собр. соч. СПб., 1897. Т. I. Стлб. 583, 584.

2 Там же. Стлб. 585.

3 Там же.

4 Там же.

5 Там же. Стлб. 509.

6 Там же. Стлб. 744.

7 Там же. Стлб. 221.

8 Ключевский В.О. Соч. В 9-ти т. М., 1989. Т. VI. С. 66.

9 Кавелин К.Д. Собр. соч. Т. I. Стлб. 668-669.

10 Там же. Стлб. 67.

11 Там же. Стлб. 10.

12 Там же. Стлб. 419, 226.

13 Там же. Стлб. 224, 225.

14 Там же. Стлб. 100, 225.

15 Там же. Стлб. 277, 263.

16 Там же. Стлб. 263.

17 Там же.

18 Там же. Стлб. 272.

19 Письмо от 12 июля 1820 г. Н.И. Гнедичу // Русский архив. 1868. N 12. С. 972.

20 Кавелин К.Д. Собр. соч. Т. I. Стлб. 100.

21 Там же. Стлб. 101-102.

22 Цит. по кн.: Барсуков Н.П. Жизнь и труды М.П. Погодина. СПб., 1895. Кн. 9. С. 110-111.

23 Полевой Н.А. История русского народа. Т. I. М., 1829. C. XLI-XLII.

24 Кавелин К.Д. Собр. соч. Т. I. Стлб. 418.

25 Милюков П.Н. Главное течение русской исторической мысли. СПб., 1913, C. 296.

26 Кавелин К.Д. Собр. соч. Т. I. Стлб. 418.

27 См.: Корсаков Д.А. Погодин М.П. // Русский биографический словарь. Т. Плавильщиков-Примеч. СПб., 1905. C. 165.

28 Гончаров И.А. Собр. соч. В 8-ми т. Т. 7. M., 1954. C. 215.

29 Барсуков Н.П. Указ. соч. Кн. 9. C. 104.

30 Гончаров И.А. Собр. соч. Т. 7. C. 215.

31 Кавелин К.Д. Собр. соч. Т. I. Стлб. 97.

32 Там же. Стлб. 98, 223, 99.

33 Соловьев С.М. Избранные труды. Записки. М., 1983. C. 265.

34 Кавелин К.Д. Собр. соч. Т. I. Стлб. 227.

35 Погодин М.П. Ответ издателя // Московский вестник. 1828. Ч. 12. N XXII. C. 189.

36 Кавелин К.Д. Собр. соч. Т. I. Стлб. 225, 226.

37 Там же. Стлб. 102, 103.

38 Погодин М.П. Рецензия на книгу П.В. Павлова "Об историческом значении царствования Бориса Годунова" СПб., 1850 // Москвитянин. 1850. N 8. C. 122.

39 Барсуков Н.П. Указ. соч. Кн. 9. C. 107.

40 Кавелин К.Д. Собр. соч. Т. I. Стлб. 235, 104, 241.

41 Там же. Стлб. 250.

42 Это статьи: "О трудах Кавелина и других ученых "новой школы"", "Ответ Кавелину на его критику "Исследований, замечаний и лекций""; "Послание к г. Кавелину", "Разбор антирецензии г. Кавелина", "Заметки о своих статьях по поводу рецензии на книгу Павлова", "О трудах гг. Беляева, Бычкова, Калачева, Попова, Кавелина и Соловьева по части Русской Истории".

стр. 148


--------------------------------------------------------------------------------

43 Барсуков Н.П. Указ. соч. Кн. 9. C. 146, 142, 144.

44 Там же. С. 108.

45 Там же. С. 115-116.

46 Цит. по кн.: Барсуков Н.П. Указ. соч. Кн. 9. C. 136.

47 Соловьев С.М. Указ. соч. С. 302.

48 Кавелин К.Д. Собр. соч. Т. I. Стлб. 263, 264.

49 Там же. Стлб. 264, 265, 727.

50 Там же. Стлб. 746.

51 Там же. Стлб. 278, 746, 747.

52 Цит по: Барсуков Н.П. Указ. соч. Кн. 11. С. 204-205.

53 Кавелин К.Д. Собр. соч. Т. I. Стлб. 747, 756, 278, 1014.

54 Там же. Стлб. 222, 223.

55 Соловьев С.М. Указ. соч. С. 291.

56 Там же. С. 299.

57 Кавелин К.Д. Собр. соч. Т. I. Стлб. 262-263, 419.

58 Там же. Стлб. 294.

59 Там же. Стлб. 266, 413, 414, 294 и др.

60 Там же. Стлб. 105, 415, 420.

61 Там же. Стлб. 415.

62 Там же. Стлб. 421.

стр. 149

Новые статьи на library.by:
ИСТОРИЯ РОССИИ:
Комментируем публикацию: ИСТОРИЧЕСКАЯ НАУКА РОССИИ XIX ВЕКА В ТРАКТОВКЕ К.Д. КАВЕЛИНА

© Р. А. Киреева () Источник: Журнал "История и историки", 2001, №1

Искать похожие?

LIBRARY.BY+ЛибмонстрЯндексGoogle
подняться наверх ↑

ПАРТНЁРЫ БИБЛИОТЕКИ рекомендуем!

подняться наверх ↑

ОБРАТНО В РУБРИКУ?

ИСТОРИЯ РОССИИ НА LIBRARY.BY

Уважаемый читатель! Подписывайтесь на LIBRARY.BY в VKновости, VKтрансляция и Одноклассниках, чтобы быстро узнавать о событиях онлайн библиотеки.